<< Пред.           стр. 5 (из 6)           След. >>

Список литературы по разделу

  Методологической основой отечественных исследований международного конфликта, нашедших отражение в литературе 70-х - 80-х годов, чаще всего выступает положение диалектической философии, согласно которому конфликт - это крайняя форма обострения противоречия8,9,10 . "Проявившееся противоречие, - пи- шут авторы учебного пособия "Основы теории международных отношений", - требует от сторон-носителей противоположных инте- ресов действий по его разрешению (конечно, не обязательно немедленных). Если одна или обе стороны... при этом прибегают к стратегии конфронтации, то налицо конфликт" (см. прим.8, с.96). Близкое понимание международного конфликта характерно и для других авторов (см., например, прим.9, с.33-34),
  Различия в трактовке содержания понятия "международный конфликт" находят отражение и в подходах к анализу его как феномена международной жизни. Как уже отмечалось, одним из наиболее традиционных среда них является подход с позиций "стратегических исследований".
  Отличительные черты анализа международных конфликтов с этих позиций состоят в их направленности на решение практических задач, связанных с обеспечением национальных интересов и безопасности государства, созданием благоприятных условий для победы в возможной войне. Отсюда ясно, что эти исследования осуществляются в рамках парадигмы политического реализма с ее приоритетом государственно-центричной модели международных отношений и силовых методов в достижении целей. Как подчеркивает известный канадский специалист А. Лего, "в своем главном значении стратегия всегда состояла в использовании силы дом достижения политических целей". Ее крупнейшим теоретиком был Клаузевиц11. Более того, представители стратегических исследо- ваний нередко склонны редуцировать международный конфликт к одному из его видов - вооруженному столкновению государств. С этой точки зрения, конфликт начинается тогда, "когда одна или другая сторона начинает рассматривать противоречие в военных терминах"12 . И все же чаще подчеркивается, что "большая стратегия" отличается от военной стратегии, "поскольку ее подлинная цель заключается не столько в том, чтобы искать военных действий, сколько в том, чтобы добиться выгодной стратегической ситуации, которая, если и не принесет сама по себе решения, то, будучи продолжена средствами военных действий, безусловно, обеспечит его"13. Американский ученый Дж. М. Коллинз определяет "большую стратегию" как "науку и искусство использования элементов национальной мощи при любых обстоятельствах, с тем, чтобы осуществлять в нужной степени и в желательном виде воздействие на противную сторону путем угроз, силы, косвенного давления, дипломатии, хитрости и других возможных способов и этим обеспечить интересы и цели национальной безопасности"14. Большая стратегия пишет он, в случае ее успеха устраняет необходимость в прямом насилии. Кроме того, ее планы не ограничиваются достижением победы, но направлены и на сохранение прочного мира (см. прим. 14).
  Центральная задача стратегических исследований состоит в попытке определить, каким должно быть наиболее адекватное поведение государства в конфликтной ситуации, способное оказывать влияние на противника, контролировать его, навязывать свою волю. С появлением ядерного оружия перед специалистами в области таких исследований появляется ряд принципиально новых вопросов, поиски ответов на которые придали новый импульс стратегической мысли. Стратегические исследования становятся на Западе одним из ведущих направлений в науке о международных отношениях. Достаточно сказать, что в США существует более тысячи созданных с целью осуществления таких исследований институтов, не говоря уже о Рэнд Корпорейшн, Вашингтонском институте оборонных исследований, Центре стратегических и международных изучений Джоржтаунского университета и др. (см. прим.11, с.38). В Советском Союзе соответствующие изыскания велись в рамках ведомственных научных подразделений и прежде всего - исследовательских учреждений системы "силовых ми- нистерств". В настоящее время в россия появляются и независимые аналитические центры.
  Одной из приоритетных проблем стратегических исследований является проблема войны, ее причин и последствий для того или иного государства, региона и международной (межгосударсгвенной) системы в целом. При этом если раньше война рассматривалась как, хотя и крайнее, но все же "нормальное" средство достижения политических целей, то огромная разрушительная мощь ядерного оружия породила парадоксальную, с точки зрения традиционных подходов, ситуацию. С одной стороны, обладающее им государство получает новые возможности для проведения своей внешней политики и обескураживающие любого потенциального агрессора способности обеспечить свою национальную безопасность (в военном значении этого понятия). А с другой стороны, избыток мощи, который дает ядерное оружие, делает абсурдными всякие мысли о его применении, о перспективе прямого столкновения между его обладателями.
  Отсюда главный акцент делается не на военных, а на политических аспектах ядерных вооружений, на стратегии не вооруженного конфликта, а устрашения противника. Порожденное стратегией устрашения "равновесие террора" позволяло удерживать глобальную международную систему в состоянии относительной стабильности. Однако это была, во-первых, статическая стабильностъ в ее конфронтационной форме15 , и, во-вторых, она не способствовала устранению вооруженных конфликтов на уровне региональных и субрегиональных подсистем.
  В конце 80-х годов, с приходом к власти в ведущих странах Запада неоконсервативных сил, появляется попытка преодоления вышеназванного парадокса ядерных вооружений, стремление выйти за рамки стратегии устрашения и реабилитировать понятие военной победы в ядерный век. С другой стороны, возникают новые тенден- ции в американской и западноевропейской политике в области вооружений и военных технологий. Были предприняты инициированные администрацией Рейгана в США и французскими официальными политическими кругами в Европе попытки вырабо- тать новую "большую стратегию", которая позволила бы открыть новую, "пост-ядерную" эру в мировой политике. В рамках проектов, известных как соответственно СОИ и "Эврика", ставится цель созда- ния принципиально новых типов вооружений, дающих преимущест- во не наступательной, а оборонительной стратегии и минимизи- рующих возможные последствия гипотетического ядерного удара, а в перспективе призванных обеспечить их обладателям "ядерную неуязвимость". Вместе с тем оба проекта имеют и самостоятельное значение, стимулируя научные и технологические изыскания в ключевых отраслях экономики и общественного производства.
  Окончание "холодной войны", развал Советского Союза и крушение биполярной структуры глобальной международной системы знаменуют поворот к новой фазе в разработке "большой стратегии". На передний План выдвигаются задачи адекватного ответа на вызовы, которые диктуются распространением в мире новых типов конфликтов, генерируемых ростом децентрализованно- го политического насилия, агрессивного национализма, междуна- родной организованной преступности и т.п. Более того, сложность указанных задач, приобретающих особую актуальность в условиях все большей доступности новейших видов оружия массового уничтожения как ядерного, так и "обычного" характера, снижает возможности их решения на пути стратегических исследовании с традиционной для них "точкой зрения "солдата", пытающегося избрать наилучшее поведение перед лицом противника, и не задающегося вопросами о причинах и конечных целях конфликтов" (см. прим N3 стр.10) .Это
  получают другие подходы и, в частности, те, которые находят применение в рамках такого направления, как "исследования конфликтов".
  Центральными для этого направления являются как раз те вопросы, которые не ставятся в рамках "стратегических исследований" - то есть вопросы, связанные прежде всего с выяснением происхождения и разновидностей международных конфликтов. При этом по каждому из них существуют расхождения.
  Так, в вопросе о происхождении международных конфликтов могут быть выделены две позиции. В рамках одной из них международные конфликты объясняются причинами, связанными с характером структуры международной системы. Сторонники второй склонны выводить их из контекста, то есть внутренней среды системы межгосударственных отношений.
  Й.Галтунг, например, предложивший "структурную теорию агрессии"16 , считает причиной международных конфликтов разбалансирование критериев, позволяющих судить о том месте, которое занимает данное государство в международной системе, когда его высокое положение в этой системе, в соответствии с одними критериями, сопровождается недостаточным или непро- порционально низким положением в каком-либо другом отношении. Например, финансовая мощь такого государства, как Кувейт, дис- сонирует с его незначительным политическим весом; ФРГ, являв- шаяся экономическим гигантом, была ограничена в своих дипло- матических возможностях. С этой точки зрения, можно сказать, что демографический, ресурсный, научно-технический и производствен- ный потенциал России находится в явном противоречии с харак- терной для нее сегодня экономической ситуацией и, соответственно, с тем местом, которое она занимает в системе межгосударственных отношений.
  "Возникновение агрессии, - утверждает Галтунг, - наиболее вероятно в ситуации структурного разбалансирования" (см. прим. 16, с.98-99). Это касается и глобальной международной системы с наблюдающимся в ее рамках "структурным угнетением", когда индустриально развитые государства, уже в силу самих особенностей функционирования присущего им типа экономики, выступают в роли угнетателей и эксплуататоров слаборазвитых стран. Однако само по себе наличие структурного разбалансирования еще не означает, что вытекающие из него конфликты обязательно достигнут своей высшей степени - военного противостояния. Последнее становится наиболее вероятным при двух условиях: во- первых, когда насилие превращается в неотъемлемую и привычную черту жизни общества; во-вторых, когда исчерпаны все другие средства восстановления нарушенного баланса (см. прим. 16).
  К рассмотренным взглядам примыкают и взгляды американско- го исследователя Органски. Основываясь на теории политического равновесия, или баланса сил, он исходит в анализе причин конфлик- та из того, что нарушения структурного равновесия в международ- ной системе объясняются появлением в ней государств-"челленжде- ров". Их растущая мощь приближается к мощи наиболее сильных держав, занимающих в мировом порядке ведущие позиции, но значи- тельно отстает от уровня их политического влияния17 .
  Еще одной разновидностью "структурного" подхода к вопросу о происхождении международного конфликта является стремление объединить предложенный К.Уолцем анализ трех уровней - инди- вида, государства и международной системы (см. также прим.6, с.106-108). На первом уровне исследование причин международного конфликта предполагает изучение естественной природы человека ("animus dominandi", о котором упоминает Г. Монгентау) и его психологии - прежде всего особенностей психологического облика государственных деятелей (отражаемых, например, в теориях инстинктов, фрустрации, агрессии и т.п.). На втором рассматри- ваются детерминанты и факторы, связанные с геополитическим положением государств, а также специфика господствующих в них политических режимов и социально-экономических структур. Наконец, на третьем уровне выясняются характерные черты международной системы: "полярность", или "конфигурация соотношения сил" (Р.Арон), другие структурные признаки.
  К структурным представлениям о происхождении международных конфликтов могут быть отнесены и господствовавшие в советской литературе взгляды на их характер и природу. Происхождение конфликтов объяснялось неоднородностью глобальной международной системы со свойственным ей разделением на мировую капиталистическую систему, мировой социализм и развивающиеся страны, в среде которых, в свою очередь, усматривались процессы размежевания на классовой основе. Причины же конфликтов, их основной источник выводились из агрессивной природы империализма (см., например, прим. 10).*
  Как уже говорилось, некоторые авторы видят происхождение международных конфликтов в особенностях взаимодействия межгосударственной системы и ее внутренней среды. С этой точки зрения, наиболее благоприятным для вооруженных конфликтов или предшествующих им кризисов является международный контекст, характеризующийся размыванием или же резким изменением в соотношении сил. В том и другом случае государства теряют ясное представление об их взаимном положении в международной иерархии и пытаются покончить с возникшей двойственностью (как это произошло, например, в отношениях между США и СССР во время "Карибского кризиса" 1962г.).
  Отсутствие общепринятого понимания структуры международной системы делает различия между "структурным" и "контекстуальным" подходами трудноуловимым. Впрочем, как подчеркивают исследователи теорий международных отношений, указанные подходы тесно связаны друг с другом и содержат ряд общих идей (см. прим. 17, с.327). В самом деле, их объединяет, например, явная приверженность государственно-центричной модели международной системы со всеми вытекающими отсюда последствиями, главным из которых является сведение всего многообразия международных конфликтов к межгосударственным противоречиям, кризисам и вооруженным столкновениям. Об этом говорят и различные типы классификации конфликтов.
  Так, Ф. Брайар и М.-Р. Джалили выделяют три группы международных конфликтов, которые отличаются по своей природе, мотивациям их участников и масштабам. К первой группе они относят классические межгосударственные конфликты; межгосударственные конфликты с тенденцией к интеграции; национально- освободительные войны и т.п. Во вторую группу включаются территориальные и не территориальные конфликты; в свою очередь, последние могут иметь социально-экономические, идеологические мотивы или же просто вытекать из воли к могуществу. Наконец, в зависимости от масштабов, конфликты подразделяются на генерализованные, в которые втянуто большое количество государств и которые способны перерасти в мировые конфликты, а также региональные, субрегиональные и ограниченные (по количеству участвующих государств) конфликты (см. прим. 3, с. 109). Существует множество других классификаций, критериями которых выступают причины и степень напряженности международных конфликтов, характер и формы их протекания, длительностъ и масштабы и т.п. Подобные классификации постоянно дополняются и уточняются, предлагаются новые критерии и т.п. В то же время следует отметить, что по крайней мере в одном отношении радикальных изменений в общей картине типологии и классификации международных конфликтов, за небольшими исключениями, пока не произошло. Речь идет о том, что подавляющее место в таких классификациях и сегодня по-прежнему отводится конфликтам между государствами. Это касается как отечественных, так и зарубежных работ, систематизированных в нашей литературе в 80-е годы (см., например, прим.9, с.58-87) . Такое положение не может не влиять и на состояние третьего направления в анализе международных конфликтов - "исследований мира".
  По существу, в рамках названного направления ("автономность" которого, как и тех, что были рассмотрены выше, носит относительный характер) речь идет о широком комплексе вопросов, связанных с поисками урегулирования международных конфликтов. В рассмотрении данной проблематики могут быть выделены три основных подхода. Один из них связан с традициями американской школы "Conflict Resolution", второй основывается на видении, присущем европейскому течению "Peace Research", третий делает акцент на процессе международных переговоров.
  Значительную роль в развитии первого подхода продолжает играть созданный в 1955 году при Мичиганском университете "Journal of Conflict Resolution". Приверженцы данного подхода уделяют центральное место анализу вопросов, относящихся к механизмам разрешения и контроля конфликтов и поиску на этой основе путей перехода от конфронтации к сотрудничеству. Большое значение придается разработке математических и игровых методов изучения социального конфликта. Одна из широко распространенных позиций состоит в том, что конфликты являются универсальным феноменом, присущим всем сферам общественной жизни. Это означает, что они не могут быть устранены - в том числе и из области международных отношений. Поэтому речь должна идти о таком анализе конфликтов, который позволил бы управлять ими с целью найти общую пользу для каждого из участников19. С этой точки зрения, существует четыре способа разрешения социальных конфликтов: 1) соглашение в результате совпадения мнения всех сторон; 2) соглашение в соответствии с законодательной или мо- ральной волей внешней силы; 3) соглашение, навязанное одной из сторон конфликта; 4) ситуация, когда застарелый конфликт теряет свою актуальность и разрешается сам собой20 .
  В осознании возможностей разрешения международных кон- фликтов мирными средствами большую роль сыграли публикации выходящего в Осло периодического издания Journal of Peace Researche. Одним из важных выводов, сделанных в рамках формируемого им идейно-теоретического течения, стал вывод о том, что мир - это не просто отсутствие войны, но прежде всего - законность и справедливость в отношениях между государствами21. Й. Галтунг идет еще дальше, считая, что мир - это не просто отсутствие прямого насилия, но и отсутствие любых форм насилия, в том числе и тех, которые проистекают из структурных принуждений. Одной т характерных черт данного течения западной конфликтоло- гии является присущая ему значительная степень нормативизма. Мир рассматривается его представителями не только как ценность, но и как цель, достижение которой предполагает активные действия его сторонников. Средства таких действий могут быть разными - некоторые из авторов не исключают даже временного использования силы, усугубляя тем самым внутреннюю противоречивость течения22.
  Различие между рассматриваемыми течениями носят в значительной мере условный характер. Подтверждением может служить тесное сотрудничество их представителей в исследовании происхождения, природы и способов урегулирования конфликтов. Так, Д. Сингер, один из известных представителей американской школы бихевиоризма в науке о международных отношениях, в 1972-73 г. избирается президентом Международного общества исследователей мира (Peace Research International Society), a c 1974 г. возглавляет Комитет по изучению конфликтов и мира Международной Ассоциации политических наук. Немаловажным является и то обстоятельство, что оба течения одним из важнейших средств урегулирования конфликтов считают переговоры.
  Проблема переговоров принимает относительно самостоятельное значение в западной конфликтологии с середины 60-х годов. Как отмечают отечественные специалисты, на работы по международным переговорам оказали влияние два во многом противоречащих друг другу направления: с одной стороны, это разработка проблем мира (Peace Research), а с другой - идеи "силового подхода". Соответственно, если первая тенденция способствовала формированию представления о переговорах как средстве разрешения международных конфликтов и достижения мира, то вторая была направлена на разработку оптимальных путей достижения выигрыша на переговорах . Вместе с тем завершение эпохи холодной войны и глобальной конфронтации приводит к новым тенденциям в состоянии переговоров. В целом эти тенденции сводятся к следующему:
  Во-первых, международные переговоры становятся основной формой взаимодействия государств. Они активно воздействуют на дальнейшее уменьшение роли военного фактора.
  Во-вторых, растет объем и количество переговоров. Их объектом становятся все новые области международного взаимодействия (экология, социально-политические процессы, научно- техническое сотрудничество и т.п.).
  В-третьих, возрастает переговорная роль международных организаций.
  В-четвертых, в сферу переговоров вовлекаются специалисты, не имеющие дипломатического опыта, но располагающие той компетенцией в области сложных научно-технических и экономических проблем, которая необходима при анализе новых сфер взаимо- действия между государствами.
  Наконец, в-пятых, возникает необходимость коренного пере- смотра процесса управления переговорами: выделения наиболее важ- ных проблем для высшего государственного руководства; определе- ния сферы компетенции разных рабочих уровней; разработки систе- мы делегирования ответственности; повышения координирующей роли дипломатических служб и т.п.24.
  Разработка проблемы международных переговоров, обогащаясь новыми выводами, все более заметно выходит за рамки конфликтологии. Сегодня переговоры становятся постоянным, продолжительным и универсальным инструментом международных отношений, что вызывает необходимость в выработке имеющей прикладное значение "переговорной стратегии". Такая стратегия, по мнению специалистов, предполагает: а) определение действующих лиц; б) классификацию, в соответствии с подходящими критериями, их характеристик; в) выявление иерархии ценностей (ставок) в том порядке, в каком ее представляют себе стороны; г) анализ соотношения между целями, которых хотят достичь, и средствами, которыми располагает определенная сторона в тех областях, где она имеет возможность действовать (см. прим.24, с.76 и 78).
  В анализе международных переговоров бесспорны наметив- шиеся попытки целостного, системного подхода, понимание их как процесса совместного принятия решения - в отличие от других видов взаимодействия (например, консультаций, дискуссий, которые не обязательно требуют совместного принятия решений), стремление выделить их отдельные фазы (структуру) с целью нахождения специфики действий участников на каждой из них (см. прим.23, с.109-110). Вместе с тем было бы ошибкой полагать, что сегодня уже существует некая общая теория переговоров, частью которой являлась бы теория международных переговоров. Скорее можно говорить лишь о существовании определенных теоретических основ анализа и ведения переговоров. И не только потому, что переговоры не занимают самостоятельного места в решении международных проблем. Они не представляют собой цель, а являются лишь одним из инструментов ее достижения.
  Сказанное во многом относится и к исследованиям конфликтов. Несмотря на многочисленные попытки создания общей теории конфликтов, ни одна из них не увенчалась успехом25. Не существует и общей теории международных конфликтов. На эту роль не могут претендовать ни полемология, ни конфликтология, ни социология конфликтов. Во-первых, многочисленные исследования не выявили какой-либо устойчивой корреляции между теми или иными атрибутами международных акторов и их конфликтным поведением. Во-вторых, те или иные факторы, которые могли бы рассматриваться как детерминирующие конфликтный процесс, как правило, варьируются на различных фазах этого процесса и поэтому не могут быть операциональными в анализе конфликта на всем его протяжении. Наконец, в-третьих, характер мотивов и природа конфликтов редко совпадают между собой, что также затрудняет возможности создания единой теории конфликтов, годной на все случаи (см. прим. З, с.108).
  Более того, определенный оптимизм, высказываемый некоторы- ми из видных специалистов относительно состояния исследовании международных конфликтов26 , не помешал заметному кризису, в который эти исследования вступили с конца 80-х годов.
  Окончание "холодной войны", крушение "социалистического лагеря" и развал СССР выводят на передний план вопросы, которые, не являясь радикально новыми по своему существу, отражают сегодня феномены массового масштаба, свидетельствующие о переходном характере современного международного порядка и не освоенные ни одним из рассмотренных выше теоретических направлений в исследовании международных конфликтов. Глубина встающего в этой связи комплекса проблем показана американским ученым Дж. Розенау, обратившим внимание на все более заметное "раздвоение" международной арены, на которой "авторы вне суверенитета" демонстрируют сегодня влияние, конкурирующее по своим последствиям с влиянием традиционных (государственных) авторов27. Его значение подчеркивают М.-К. Смуц и Б. Бади - французские специалисты в области политической социологии, отмечающие трудности в идентификации негосударственных авторов, которые придают международным конфликтам и насилию роль "рационального" средства в достижении своих целей28.
  Движения сопротивления, партизанские и религиозные войны, национально-этнические столкновения и другие типы негосу- дарственных международных конфликтов известны человечеству издавна. Однако господствующие социально-политические теории, основанные на государственно-центристской парадигме, отказывали им в праве на концептуальную значимость, рассматривая их либо как явления маргинального порядка, не способные оказывать существенного влияния на основные правила международного общения, либо как досадные случайности, которые можно не принимать в расчет ради сохранения стройности теории.
  Утрата монополии на легитимное насилие и обвальная дезинтеграция ранее унитарных государств, а в иных случаях соединение обоих этих процессов ("ливанизация") вызвали к жизни новые виды конфликтов, не укладывающиеся в привычную типологию, построенную на основе различий в применяемых средствах (политическое давление, экономическая блокада, вооруженное столкновение), степени используемого насилия (воины малой интенсивности и т.д.), геостратегических (глобальные, локальные и региональные конфликты), мотивационных (территориальные и нетерриториальные конфликты), структурных (идеологические, экономические, политические и т.п.) и других известных критериев. Одновременно происходит и банализация отмеченных выше типов негосударственных конфликтов. Как и новые их виды, они уже не могут быть урегулированы при помощи механизмов из арсенала классической международной стратегии (военное подавление, "баланс сил", "равновесие страха" и т.п.). В конфликтах в Северной Ирландии, на Ближнем Востоке, на юге и на севере Индии, в Камбодже, Афганистане, между республиками бывшей Югославии, на территории прежнего СССР, конечно, можно найти сходные черты. Однако это сходство в большей степени касается отсутствия сколь-либо полной ясности относительно природы и путей урегулирования указанных конфликтов, их "неправильности", с точки зрения соотношения целей и средств их участников, опасности, которую они представляют для мирового сообщества. Каждый из этих конфликтов многомерен, содержит в себе не один, а несколько кризисов и противоречии, каждый уникален по своему характеру. Переговоры, консультации, посредничество, соглашения и т.п. средства урегулирования обнаруживают здесь свою весьма низкую эффективность. Их действенность определяется возможностями формализации конфлик- та, придания ему официального статуса, четкого определения его причин и идентификации бесспорных легитимных представителей сторон - то есть как раз тем, что, как правило, оспаривается участниками рассматриваемых конфликтов. Отсюда нарушение уже заключенных соглашений, неуважение к посредникам (и даже их физическое устранение). Отсутствует ясность и относительно протагонистов конфликтов, их главных действующих лиц. "Боевики", "мафиозные группировки", "сепаратисты", "бандформи- рования" и т.п. термины отражают не столько понимание проблемы, сколько ее эмоциональное восприятие.
  Таким образом, известные сегодня результаты исследования международных конфликтов если и не утрачивают своего значения в свете новых явлении, то обнаруживают беспочвенность своих претензии на всеобщность, соответствие лишь части международных реалий. Данный вывод верен и в отношении международного сотрудничества.
 2. Содержание и формы международного сотрудничества
  Понятие "международное сотрудничество" отражает такой процесс взаимодействия двух или нескольких авторов, в котором исключается применение вооруженного насилия и доминируют совместные поиски реализации общих интересов. Вопреки обыденному пониманию, сотрудничество - это не отсутствие конфликта, но "избавление" от его крайних, кризисных форм. Иллюзия "прозрачности" содержания данного понятия послужила, видимо, причиной того, что попытки его определения встречаются достаточно редко. Одна из них принадлежит Ж.П. Дерриеннику, согласно которому "два автора находятся в состоянии сотрудничества, когда каждый из них может быть удовлетворен только в том случае, если удовлетворен и другой, то есть когда каждый из них может добиться достижения своей цели только тогда, когда этого может добиться и другой... Результатом чисто кооперативного отношения может быть ситуация, в которой либо оба автора удовлетворены, либо не удовлетворен ни один из них" (см. прим.7, с.110). Такое определение достаточно адекватно отражает суть проблемы, поэтому на него вполне можно опираться при дальнейшем рассмотрении вопроса.*
  Традиционно отношения сотрудничества включают в себя двустороннюю и многостороннюю дипломатию, заключение различного рода союзов и соглашений, предусматривающих взаимную координацию политических линий: например, в целях совместного урегулирования конфликтов, обеспечения общей безопасности или решения других вопросов, представляющих общий интерес для всех участвующих сторон.
  Как уже было показано, развитие сотрудничества между государствами и другими авторами международных отношений вызвало к жизни целую систему межгосударственных и негосударственных организаций глобального и регионального значения. Рост взаимозависимости мира, возникновение и обострение глобальных проблем необычайно увеличили объективные потребности в усилении многостороннего сотрудничества и способствовали расширению его сфер. Сегодня это уже не только вопросы торговли, таможенных правил, пограничных урегулирований или военно-политических союзов, но и задачи, связанные с необходимостью нахождения адекватных ответов на экологические вызовы, освоением космоса, совместным использованием ресурсов общего пользования, развитием коммуникационных сетей, контролем вооружений и т.д. В то же время, как бы ни многообразны были эти сферы и направления и сколь бы велико ни было их значение, центральным и наиболее важным из них остается политическое сотрудничество, от успешности которого во многом зависит решение задач взаимодействия и в других областях.
  Особое значение приобретают вопросы политической интеграции. Она тесно связана с экономической, однако не сводится к ней и не представляет собой явление "вторичного" иди "надстроечного" порядка.
  В советской литературе осмысление интеграционных процессов было связано с развитием и институализацией западноевропейского сотрудничества, а также сотрудничества стран - членов СЭВ, и ограничивалось главным образом обсуждением экономических аспектов проблемы. При этом в основе такого осмысления лежала идеологическая установка, основная суть которой сводилась к перепеву старой ленинской догмы, в соответствии с которой Соединенные Штаты Европы либо невозможны, либо реакционны.29 "В рамках капитализма, - писал, например, в 1963 г. И. Иванов, - "интегрируются" не только экономические потенциалы разных стран, но и все пороки и противоречия их экономики, во много раз увеличиваемые "интеграцией". Именно поэтому капитализм не в состоянии обеспечить подлинного сближения наций" (цит. по: прим. 29; с.59). Такая возможность признавалась лишь за "социалистической интеграцией". Дальнейшая разработка проблемы, как показыва- ет Ю.В. Шишков, под давлением практических потребностей посте- пенно принимала более содержательный характер. И тем не менее, в силу "естественных" и понятных причин, освободиться от идеологических установок и экономического детерминизма советской науке не удалось.
  В политическом отношении международная интеграция представляет собой более высокую - по сравнению с вышеназванными - форму сотрудничества. Это создание единого политического сообщества на основе союза двух или более политических единиц30 .
  "Интеграция, - пишут П.-Ф. Гонидек и Р. Шарвэн, - это одновременно процесс и состояние, имеющее тенденцию заменить раздробленные международные отношения, состоящие из независимых единиц, новыми более или менее широкими объединениями, наделенными минимальными полномочиями решений либо в одной или нескольких определенных областях, либо во всех областях, которые входят в компетенцию базовых единиц. На уровне индивидуального сознания интеграция призвана породить лояльность и приверженность новому объединению, а на структурном уровне - участие каждого в его поддержке и развитии"31.
  С точки зрения географических масштабов объединительных процессов, различают глобальный, региональный, субрегиональный уровни интеграции.
  Существуют также различные этапы, или фазы интеграции - от связей взаимозависимости в рамках плюралистической международной системы, или стремления "встроиться в систему цивилизованных государств" до формирования единой политической общности. Впрочем, следует сразу же сказать, что последняя является, скорее, идеальным типом и как феномен реальной практики международных отношений не существует.
  И все же основная суть интеграционного политического процесса, его главная тенденция ведет в направлении к выходу за рамки простой координации внешних политик и постепенной передаче суверенитета к новым коммунитарным структурам. Поэтому первые исходные ступени, вроде только что названных, могут быть отнесены к интеграции лишь условно.
  Научное исследование проблемы интеграции связано с осмыслением реальных интеграционных процессов - начиная с попытки создания в довоенный период Лига Наций и вплоть до нынешних усилий США, Канады и Мексики по формированию североамериканского экономического союза - и направлено на то, чтобы выявить в них общие тенденции, связанные с причинами, детерминирующими факторами, основными чертами данного феномена, наиболее продвинутой формой которого является сегодня Европейский Союз (до ноября 1993 г. называвшийся Европейским экономическим сообществом). Наиболее известными являются три теоретических направления, или три научные школы: школа функционализма и неофункционализма школа федерализма и школа транснационализма (или "плюралистическая школа").*
  Отправным моментом изучения феномена международной интеграции с позиций "функционализма" стал вопрос о причинах неудачи в создании Лига Наций, которым задался английский исследователь Д. Митрани. В разгар второй мировой войны, в 1943 году он публикует статью, озаглавленную "Мир и функциональное развитие международной организации", в которой делает вывод о несостоятельности любой предварительной модели политической интеграции. С его точки зрения, Лига Наций потерпела поражение прежде всего потому, что государства увидели в ней угрозу своему суверенитету. Между тем глобальная международная организация не способна не только преодолеть негативные последствия национальных суверенитетов, но и просто гарантировать мирные отношения между государствами. Поэтому для поддержания мира после окончания второй мировой войны нет смысла в амбициозных проектах создания международных институтов, наделенных наднациональной властью и призванных обеспечить политическую интеграцию государств. Вместо этого необходимо способствовать сотрудничеству между государствами в решении задач, представляющих совместный интерес и связанных с их конкретными потребностями экономического, социального, научно-технологического и т.п. характера. Прагматические выгоды подобного сотрудничества постепенно подтолкнут государства к созданию необходимых для этого межгосударственных органов, которые, в свою очередь, создадут предпосылки и для политической кооперации.
  Тем самым "функционализм" предлагает не просто расширение межгосударственного сотрудничества в отдельных сферах, которое носило бы чисто технический характер. Он видит в нем путь к достижению политической цели - интеграции государств в более широкую общность через постепенное отмирание их суверенитетов. Национальное государство он рассматривает как слишком узкое с точки зрения возможностей для решения новых экономических, социальных и технических проблем, которые могут быть решены только на уровне международного сотрудничества. Поэтому межгосударственные отношения должны быть перестроены таким образом, чтобы вместо "вертикальной" территориальной замкну- тости были созданы действенные "горизонтальные" структуры, администрация которых была бы призвана координировать межгосударственное сотрудничество в конкретных сферах. Это позволит устранить экономические и социальные причины конфликтов, а затем - постепенно и безболезненно - преодолеть государственные суверенитеты. В результате длительной эволюции сотрудничество между государствами станет столь тесным, а их взаимозависимость столь высокой, что не только станет немыслимым вооруженный конфликт между ними, но будет достигнуто состояние необратимости. Международная среда претерпит глобальные изменения, благодаря которым солдаты и дипломаты уступят место администраторам и техникам, отношения между канцеляриями - прямым контактам между техническими администрациями, а защита суверенитетов - прагматическому решению конкретных вопросов32.
  Таким образом, наряду с прагматизмом функциональный подход к исследованию интеграционных процессов содержит и заметную долю нормативности. Подобная двойственность, как отмечает Ш. Зоргбиб, отчасти способствовала его успеху: "идеалист чувствителен к содержащемуся в нем "мондиализму"; реалист успокоен сохранением в среднесрочной перспективе, основных атрибутов государственного суверенитета - в конечном счете "финальная фаза", как и в других доктринах, может быть отодвинута в очень далекое будущее"33. Очевидно и практическое влияние "функционализма" - особенно на создание и развитие Организации Объединенных Наций и, в частности, такого ее института, как ЭКОСОС (Социальный и экономический совет Объединенных Наций), получившего мандат на координацию межгосударственной деятельности в соответствующих сферах. В Хартии ООН уделено значительное внимание именно ее функциональным обязанностям, а Генеральная Ассамблея формирует такие институты, как Конференция Объединенных Наций по торговле и сотрудничеству и Организация Объединенных Наций по индустриальному развитию. В то же время именно практическое применение положении "функционализма" в практике международной интеграции обнаружило и его недостатки. Во- первых, его следствием стала слишком большая децентрализация международного сообщества, определенная дисперсия его усилий. Громоздкие и многочисленные технические организации породили новые проблемы координации. Одновременно появилась и опасность того, что параллельно с падением значения государствен- ного суверенитета будет происходить рост суверенитета специали- зированных организаций. Так, представитель МОТ на конференции в Сан-Франциско отказывался от субординации ООН во имя суверенитета своей организации (см. прим. 33, с.120). Во-вторых, обнаружилось, что в реальной практике международной интеграции функциональное сотрудничество не ведет автоматически к "отмиранию суверенитета". Более того, европейский процесс показал, что особенно болезненной является именно проблема передачи государствами "в общий котел" части их политической и военной компетенции. В-третьих, само функциональное сотрудничество нуждается в подкреплении его мероприятиями политического характера.
  Указанные недостатки отчасти были воспроизведены и "неофункционализмом". Его представители - Э. Хаас34 , Л.Линдберг35 и др. отстаивают идею, согласно которой потребности сотрудничества в том или ином секторе экономической, социальной или культурной деятельности способны вызвать эффект Цепной реакции в других, что, в свою очередь, приведет к необходимости создания специализированных наднациональных институтов для их координации и таким образом - к ускорению процесса политической интеграции. При этом начинать следует с ограниченных экономических проектов, которые воспринимаются гораздо легче, чем "крупные политические повороты". Поскольку для их осуществления от государств не требуется отказа от собственной политики, а достаточно лишь простого сходства интересов в конкретной области, постольку и добиться его относительно легче. Вместе с тем "неофункционалисты" подчеркивают необходимость структурных условий успеха интеграции, которым должны отвечать государства (например, политический плюрализм, консенсус относительно фундаментальных ценностей), а также отмечают, что логика функциональной интеграции носит не механический, а вероятностный характер, и сам этот процесс зависит от множества факторов.
  Если "функционализм", придавая политическим институтам не- маловажное значение, считает их производными, или же параллель- ными экономическим, социальным и др. процессам, то "федерализм" ставит их в центр своей концепции. Вместе с тем его представители (А. Этциони, А. Спинелли, К. Фридрих, Дж. Элэзэр и др.) характери- зуют федерализм как "договорный отказ от централизма, структур- но оформленную дисперсию полномочий между различными центра- ми, законные полномочия которых гарантируются конституцией"36. Международная интеграция на пути федерализма рассматривается по аналогии с "внутренними режимами" государств, построенными на принципах федерального устройства, то есть на основе этатистской модели. В основе этой модели лежит несколько принци- пов, раскрывающих ее суть. Во-первых, это двойное гражданство в условиях существования центрального и регионального прави- тельств. Во-вторых, - многообразие роли региональных прави- тельств. В-третьих, - цикличность изменения силы и роли регио- нальных правительств. Наконец, в-четвертых, это происхождение федерализма, которое имеет два источника и, соответственно, две цели: воздействие центростремительных сил и проблем, влекущих за собой федерализм как средство проведения единой политики; влияние центробежных сил, в результате которого федеративные признаки формируются с целью предотвращения распада общества (см. прим.36, с.42-43). "Федерализм" обоснованно подчеркивает значение, которое имеет для международной интеграции полити- ческая воля ее участников, а также роль распределения полномочий, их фрагментации между различными уровнями как гарантии против возможных злоупотреблений своей властью со стороны центра.
  Казавшаяся едва ли не полностью иллюзорной на первых порах (первые работы А. Спинелли были опубликованы тоже в разгар второй мировой войны) концепция федерализма медленно, через противоречия, но все же убедительно обретает некоторые зримые черты в интеграционном процессе в Западной Европе. Они становятся особенно заметными с первых всеобщих выборов в Европарламент в 1979 г., придавших новый импульс институцио- нальному развитию. В 1984 г. Европарламентом был принят разработанный А. Спинелли проект договора о Европейском союзе. В нем отмечалось, что в сферу деятельности Союза входит область сотрудничества, находящаяся под эгидой Совета Европы, а также деятельность, подведомственная институтам Союза. Полномочия между Союзом и государствами распределяются на основе принципа субсидиарности: Союз выполняет только те задачи, которые сообща могут быть решены более эффективно, чем государствами в отдель- ности. Институты призваны служить эффективному укреплению позиций Комиссии, оптимизации процесса принятия решения, раз- делению законодательной власти между Советом и Парламентом.
  В феврале 1985 г. был принят Единый Европейский Акт, который еще не институализировал Европейский союз, но стал важным этапом на пути к этому. Он состоит из двух частей, одна из которых посвящена Сообществам, другая - политическому сотрудничеству. В первой фиксируется цель создания единого рынка к концу 1992 г. Вторая ограничивается институализацией пятнадца- тилетней практики и ее закреплением в юридических обязательствах. В качестве цели называется формирование и проведение единой внешней политики, что предполагает постоянные взаимные консультации между двенадцатью странами, учет ими позиций друг друга, а также обязательные совместные обсуждения в вопросах, затрагивающих общие интересы, до принятия решений на национальном уровне. Наконец, 1 ноября 1993 года вступили в силу Маастрихтские соглашения, предусматривающие создание к 2000 году валютно-экономического и военно-политического союзов 12 европейских государств. Европейское сообщество изменило свое название и стало Европейским союзом. Было принято решение о месте нахождения 10 новых европейских организаций - валютного института, Европола, Европейского агентства по проблемам окружающей среды и др. Решено также о принятии в ряды Европейского союза к 1 января 1995 года Австрии, Швеции, Норвегии и Финляндии. Кроме того, после многократных отсрочек было принято решение о вступлении в силу с 1 февраля 1994 года Шенгенских соглашений, подписанных восемью из двенадцати государств. В дополнению к свободному перемещению капиталов, товаров и услуг внутри союза они предусматривают беспре- пятственное передвижение людей, то есть фактическую отмену границ.
  И все же это не означает, что федерализм с самого начала являлся концептуальной базой европейской интеграции. В начале этого процесса теоретически были возможны три пути: 1) наиболее традиционный - сотрудничество в рамках союзов или ассоциаций между государствами, остающимися суверенными и независимыми; 2) наиболее смелый - федерация, учреждающая в ряде областей единую наднациональную политическую власть; 3) наиболее ориги- нальный - функциональная интеграция, дающая возможность общих действий в рамках специализированных институтов. На практике первый путь оказался необходимым и полезным, но недостаточным, второй - нереализуемым. Поэтому процесс интеграции пошел по пути развития функциональной модели, позволяющей выйти за рамки простого сотрудничества и подготовить условия для возможной федерации37 .
  Таким образом, одним из главных недостатков федералистской модели международной интеграции является то, что при всей своей внешней привлекательности, она имеет значительно меньше шансов на успех, чем функциональная модель, поскольку удельный вес элемента нормативности в ней еще более высок. Поэтому, учитывая недостатки других рассмотренных выше концепций, реальный процесс международной интеграции может быть понят лишь с учетом комплексного понимания преимуществ каждого из них. В сущности, именно об этом и идет речь в "плюралистической" концепции К. Дойча.
  Процесс интеграции рассматривается в рамках этой концепции в терминах коммуникационных сетей, передающих сообщения и сигналы, обменивающихся информацией, способствующих выполне- нию определенных функции и накоплению опыта. Дойч анализирует два типа политических объединений, каждому из которых соот- ветствует свой особый процесс интеграции - "амальгамное" и "плюралистическое".
  Под первым понимается "слияние в соответствующей форме двух или нескольких ранее самостоятельных единиц в более широкое объединение, наделенное определенным типом общего управления". Во втором интегрирующиеся единицы сохраняют полити- ческую самостоятельность. При этом осуществление "амальгамный" интеграции нуждается в целом комплексе разнообразных условий социокультурного и политического характера, среди которых приверженность населения интегрирующихся общностей одним и тем же ценностям; обоснованное ожидание выгод от интеграции; достаточное знание друг друга и, соответственно, предсказуемость поведения. Процесс интеграции должен сопровождаться лояль- ностью населения к возникающим новым политическим институтам, глубоким осознанием своего единства, а также выходом на по- литическую арену новой генерации руководителей. В конечном итоге должен сформироваться общий образ жизни, который и становится основой для "амальгамной" интеграции.
  Реализация "плюралистического" типа интеграции не требует столь обширных и столь жестких условий. Основные социокультур- ные ценности интегрирующихся единиц просто не должны противо- речить друг другу; предсказуемость поведения касается лишь ог- раниченной сферы общих интересов; требуется также адекватная реакция политических элит на сигналы и действия заинтересованных правительств и населения. Кроме того, успеху интеграции спо- собствует восприятие объединительной идеи интеллектуальными кругами и политическими движениями, как и постоянное развитие сетей коммуникации и всестороннего взаимодействия. В 70-е годы под руководством К. Дойча было проведено обширное исследование в Германии (ФРГ) и Франции, в процессе которого были осуществлены интенсивный контент-анализ различных крупных ежедневных изданий, зондажи общественного мнения, экспертные опросы руководящих кадров, изучение статистики международных сделок. В результате обнаружилось, что благоприятный образ единой Европы, сформировавшийся у населения обеих стран, не привел к вытеснению приверженности национальным ценностям. Поэтому был сделан вывод о том, что "плюралистическая" версия европейской интеграции имеет более вероятное будущее, чем "амальгамная" (цит. по: прим. 33, с.125-127).
  Завершая рассмотрение проблемы международного сотруд- ничества, следует подчеркнуть, что здесь так же, как и при анализе конфликтов, было бы ошибкой делать выводы относительно их причин каждый раз, когда обнаруживаются какие-либо корреляции. Так же как и конфликты, интеграционные процессы - многомерное и сложное явление, как бы "ускользающее" от анализа и "непод- дающееся" единой и окончательной типологизации. Поэтому та или иная региональная (субрегиональная, государственная) модель интеграции не может быть механически "перенесена" - ни в теоре- тическом, ни (тем более) в практическом плане - на другой, даже очень "похожий" регион, но с иными социокультурными и экономическими особенностями и традициями. Во-вторых, стихийно возникнув в какой-либо сфере взаимодействия международных акторов, интеграция может остаться без последствий во всех остальных сферах, более того - может обратиться вспять или даже смениться противоположным процессом, - если она не будет подкреплена соответствующими политическими мероприятиями, закрепляющими благоприятные предпосылки и условия ее реализации и формирующими институциональные основы ее дальнейшего продвижения. Наконец, в-третьих, вряд ли верно рассматривать интеграционные тенденции как процессы, определяющие существо международных отношений, а тем более - пытаться на этой основе судить о будущем этих отношений. Как было показано выше, содержание международных отношений определяется не только сотрудничеством, но и конфликтами, в том числе и такими, которые сопровождаются дезинтеграцией ранее единых политических образований (примеры этого дают судьба СССР, Югославии, Чехословакии). Современная реальность не дает оснований полагать, что на смену им придет гармоничный международный порядок. Этой проблеме посвящена следующая глава.
 Примечания
 1. Hoffmann S. International Systems and International Law. In: The International System. Theoretical Essays, Princeton, 1961. p.208.
 2. Groom A.J. Paradigms in conflict: The strategist, the conflict researcher and the peace researche. In: Conflict: Readings in management and resolution. London, 1990.
 3. Braillard Ph., Djalili M.-R. Les relations intemationales. Paris, 1988. Ch.5.
 4. Coser L. The Functions of Social Conflicts. New York, 1956. p.8.
 5. Boulding K. Conflict and Defence. A General Theory. New York, 1962.
 6. Burton J. Resolution of Conflict In: International Studies Quaterly, XV, 1, March 1972. p.9-10.
 7. Derriennic J.-P. Esquisse de problematique pour une sociologie des relations intemationales. Paris, 1977. p.110.
 8. Антюхина-Московченко В.И., Злобин А.А., Хрусталев М.А. Основы тео- рии международных отношений. М., 1988. С.96.
 9. Доронина Н.И. Международный конфликт. М., 1981. С.31.
 10. Международные конфликты/ Под редакцией В.В.Журкина и Е.М.Прима- кова. М., 1972. С. 15.
 11. Legault A. Vingt-cinq ans d'etudes strategiques: Essai critique et survol de la documentation. In: B. Korany et coll. Analyse des relations intemationales. - Montreal 1987. p.42.
 12. Bloomfield L. Controlling Small Wars. Penguin Press, 1972. p.26.
 13. Гарт Лиддел. Стратегия непрямых действий. М., 1957. С.339.
 14. Коллинз Джон М. Большая стратегия. Принципы и практика. М., 1975. С.40.
 15. Богатуров А.Д., Плешаков К.В. Динамика международной стабильности// Мировая экономика и международные отношения. 1991. № 2.
 16. Galtung J. A Structural Theory of Agression. In: Journal of Peace Research. 2, 1964.
 17. Barrea J. Theories des relations intemationales. Paris, 1978. p.325.
 18. Senarclens P. de. La politique internationale Paris, 1992. p.41-49.
 19. Wright Q. Escalation of International Conflict In: Journal of Conflict Resolution. 1965. 4.
 20. Социальный конфликт: современные исследования. Реферативный сборник. М., 1991. С.65.
 21. Senghaas D., ed. Kritische Friedensforschrung. Frankfurt, 1971.
 22. Schmid H. Politics and Peace Research, In: Journal of Peace Research. Vol.V, 1968.
 23. Лебедева М.М., Хрусталев М.А. Основные тенденции в зарубежных ис- следованиях международных переговоров// Мировая экономика и международные отношения. 1989, № 9. С.107
 24. Опроцессе международных переговоров (опыт зарубежных исследова- ний)/ Отв. редакторы - Р.Г.Богданов, ВА.Кременюк. М., 1989. С.7.
 25. Международные отношения как объект изучения. М., 1993. С.57.
 26. Singer D. Vers una science de la politique intemationale: perspectives, promesses et resuftats. In: B. Korany et coll. Analyse des relations internationales. Approches, concepts et donnees. Montreale. 1987. p.292.
 27. Rosenau J. Turbulence in World Politics. Princetion. 1990.
 28. Badie В., Smouts M.-C. Le retournement du monde. Sociologie de la scene internationale. Paris, 1992.
 29. Шишков Ю.В. Интеграция и дезинтеграция: корректировка концепции// Мировая экономика и международные отношения. 1993. №10.
 30. Braillard Ph. Tbeories des relations internationales. Paris, 1977. p.135.
 31. Gonidec P.-F., Charvin R. Relations Internationales. Paris, 1984. p.435.
 32. Mitrany D. A. Working Peace System. An Argument for the Functional Development of International Organization. London, 4th ed., 1946.
 33. Zorgbibe Ch. Les relatons internationales. Paris, 1975. p.119.
 34. Haas E. The Uniting of Europe: Political, Social and Economic Forces, 1950- 1957. London, 1958.
 35. Unaberg L. The Political Dynamics of European Economic Integration. London, 1963.
 36. Натан Р.П., Хоффманн Э.П. Современный федерализм// Международная жизнь. 1991. №1. С.42-43.
 37. Gerbet P. Penser I`Union europeenne. In: Penser le XX-е siecle. Sous la direction de Andre Versaille. Bruxelles. 1990. p.198.
 38. Deutsch. K. Political community and North Atlantic area. Princeton, 1957. p.36
 
 Глава XIII. Социальные аспекты международного порядка
  Проблема международного порядка издавна привлекала внимание исследователей самых различных научных направлений и школ. Она интересовала философов и юристов, историков и социологов, представителей политической науки и дипломатов. Указанная проблема затрагивалась древнегреческим историком Фукидидом и известным политическим теоретиком конца XV - начала XVI вв. Н. Макиавелли, над ней задумывались такие выдающиеся философы прошлого, как Т. Гоббс и Д. Локк, И. Кант и Г.В.Ф. Гегель, ей принадлежит одно из важных мест в марксизме, наконец, она находится в центре - более того, все заметнее выдвигается на передний план - в теоретических изысканиях ведущих мировых исследовательских институтов и в практической деятельности крупнейших лидеров международной политики современности.
  Такое внимание, разумеется, не может быть случайным. Дело в том, что по мере становления и развития всемирной истории, формирования и усиления взаимосвязи и взаимозависимости государств и народов вопросы взаимоотношений между ними все более заметно трансформировались в вопросы их выживания как национально-государственных и культурно-этнических общностей. В наши же дни речь идет о необходимости сохранения всей цивилизации, самого человечества как уникального мыслящего вида живых существ, возможно, единственного во всем необозримом космическом пространстве и времени.
  В социологии международных отношений проблеме международного порядка принадлежит одно из центральных мест еще и потому, что в данной проблеме концентрируется представле- ние о взаимодействующих на мировой арене социальных общностях как о составных частях, элементах единого социума, - "между- народного общества", - характер отношений между которыми все больше напоминает характер отношений, существующих в рамках тех или иных внутригосударственных границ. При сохранении своих отличительных особенностей (отсутствие центральной власти, плюрализм суверенитетов, территориальная разделенностъ и т.п.), рудиментов "права сильного", конфликтов и войн международные отношения наших дней уже никак не могут быть представлены в виде "естественного состояния", когда сильный делает все то, что он хочет, а слабый - лишь то, что может. Конечно, как единой социально-политической организации, управляемой единым правительством на основе общих законов, международного общества не существует. Трудно предполагать, что оно вообще возможно в сколь-либо обозримом будущем. Однако столь же трудно и отрицать, что государства и народы, населяющие планету, связаны сегодня нитями единой мировой экономики, в большинстве своем разделяют сопоставимые идеалы и ценности, представлены в совместных политических и иных структурах, наконец, сталкиваются с общими вызовами и проблемами. Иначе говоря, существует тот минимум единства и организации, который вполне позволяет го- ворить о том, что существование международного общества - вполне очевидная реальность. А это означает, что такой же реальностью является и международный порядок.
  Анализ проблемы международного порядка требует уяснения ряда вопросов. Во-первых, это вопрос о том, что такое "между- народный порядок", что вкладывается в содержание этого понятия. Во-вторых, это вопрос о типах международного порядка в истории человеческого общества. В-третьих, вопрос о характерных чертах послевоенного международного порядка. И, наконец, в-четвертых, это вопрос об особенностях современного международного порядка и о возможности и путях построения качественно нового мирового порядка. Рассмотрим эти вопросы более подробно.
 1. Понятие международного порядка
  Поскольку социологический подход в исследовании междуна- родных отношений предполагает их рассмотрение как специфическо- го род общественных отношений, в определении международного порядка следует исходить из характеристики социального, или общественного (социетального) порядка. Общественный порядок - это такая организация социальной жизни, которая противоположна анархии, отрицающей всякую власть одних социальных общностей над другими, проповедующей неподчинение любому руководству и ничем не ограниченную свободу личности. Иначе говоря, обществен- ный порядок - это определенная организация в жизни социума, ее регулирование на основе определенных (например, государственно- правовых) норм и общих (например, национальных, культурных, морально-этических и т.п.) ценностей.
  Понятие "международный порядок" относится к глобальной социальной общности, образованной совокупностью различных существенных субъектов (авторов), действующих на мировой арене. Возникает вопрос, возможен ли общественный порядок в сфере международных отношений, которая характеризуется отсутствием единой центральной власти, многообразием не совпадающих между собой ценностей, а также отсутствием высшего органа, который определял бы правомерность или неправомерность действий участников международных отношений. Ведь общие ценности здесь играют весьма слабую роль, а нормы международного права в сущности носят необязательный характер.
  Пытаясь ответить на поставленный вопрос, следует иметь в виду то, что с самого начала истории международных отношений челове- честву было свойственно стремление к их сознательному регулирова- нию, в основе которого лежала всеобщая потребность их участников в безопасности и выживании. По мере возрастания степени зрелости международных отношении это стремление находило свое выраже- ние во все более интенсивном развитии международного права, создании и укреплении международных организаций и институтов, усилении их роли в стабилизации международной жизни. Посте- пенно складывается целостная глобальная международная система, включающая государства, народы и нации, международные орга- низации, международные конференции, объединения государств, не являющихся международными организациями (например, Движение неприсоединения, Группа 77 и т.п.), различные международные орга- ны (например, международные суды, комиссии, арбитражи и т.п.), международное право и другие социальные нормы, а также отно- шения между всеми этими компонентами1.
  Таким образом, международный порядок - это такое устройство международных (прежде всего, межгосударственных) отношений, которое призвано обеспечить основные потребности государств и других институтов, создавать и поддерживать условия их существо- вания, безопасности и развития. В данном случае речь идет об институциональном понимании, которое, конечно, не исчерпывает всего содержания понятия "международный порядок".
  В литературе, посвященной анализу международных отношений, не существует однозначного, общепризнанного определения международного порядка. Некоторые исследователи склонны сводить его к совокупности юридических норм, сводя тем самым к международному праву, другие делают упор на международную стабильность, третьи связывают с сохранением на международной арене определенного статус-кво в отношениях между государствами. Например, с точки зрения Т.Франка, основу международного порядка составляет законность - совокупность правил, созданных в ходе общепринятых юридических процедур, характеризующихся ясностью, взаимосвязанностью и вписывающихся в существующую систему международного права2. Однако с позиций, основанных на существовании международного общества, такая точка зрения представляется слишком узкой, поскольку она не только сводит проблему международного порядка к межгосударственным отношениям, но и эти последние рассматривает лишь в одном измерении.
  Поскольку содержание термина "международный порядок" традиционно связано с межгосударственными отношениями, С.Хоффманн предложил отличать его от термина "мировой порядок". С этой точки зрения, международный (а вернее сказать, межгосударственный) порядок вполне может существовать без наличия мирового порядка. В качестве примера можно привести государства, между которыми существуют отношения взаимного уважения и в то же время полного безразличия к внутренним делам друг друга, что делает возможным в том или ином из них геноцид или экономическую эксплуатацию основной массы населения. Напротив, мировой порядок немыслим без создания эффективных процедур межгосударственного сотрудничества, предполагающих особый международный порядок, отвечающий общим основным целям и ценностям их граждан. В юридических терминах речь идет о различии между правами государств (взаимном уважении суверенитета) и правами человека.
  Разница между рассматриваемыми понятиями заключается и в том, что если международный порядок как более или менее оптимальное устройство международных отношений, отражающее возможности общественных условий, существовал практически на всех этапах истории межгосударственных отношений, то этого нельзя сказать о мировом порядке.
  Один из крупнейших немецких философов XX в. K. Яcnepc пони- мал мировой порядок как "принятое всеми устройство, возникшее вследствие отказа каждого от абсолютного суверенитета", как общечеловеческие ценности и юридические нормы, как "правовое устройство мира посредством политической формы и связывающего всех этоса"3. Мировая история до сих пор не знала подобного устройства. Это не означает однако, что мировой порядок невозмо- жен в принципе. Напротив, с расширением круга участников международных отношений, а также усилением взаимозависимости мира, стимулируемым и научно-техническим прогрессом, и обостре- нием глобальных проблем, тенденция к общемировому устройству человеческой жизни становится все более отчетливой, приобретая особо зримые черты в наше время. В самой этой тенденции отражаются общесоциологические процессы и закономерности, обусловленные деятельностью социальных общностей на мировой арене.
  Таким образом, международный порядок - важная составная часть мирового порядка, его ядро, но к нему не сводится все содержание мирового порядка. Поэтому, с точки зрения строгого, академического подхода, их не следует отождествлять. В то же время было бы неверно и абсолютизировать их различие. Они имеют общие корни, общие основы, которые цементируют единство человеческого общества, обеспечивают его целостность. К числу таких основ относятся международные экономические обмены, возрастающее значение которых резюмируется в формировании единого мирового рынка; научно-технические достижения (особенно в области коммуникационных систем, средств связи и информации); политические структуры и интересы; социокультурные ценности. Они играют неодинаковую роль в формировании и поддержании международного порядка: на различных этапах исторического развития одни из них выступают на передний план, тогда как значение других снижается; точно так же изменения, происходящие в структуре, например, политических основ того или иного типа международного порядка, не ведут к автоматическим изменениям в мировой экономике или в ценностных ориентациях международных авторов, хотя и влияют на них. В то же время правильное понимание сущности и значения проблемы международного порядка возможно только при комплексном рассмотрении основ его формирования и функционирования.
  Исходя из этого методологического требования, С.Хоффманн делает отправным пунктом своего анализа проблемы международно- го порядка, его основные измерения - характеристики, отражающие эмпирические данные, в которых резюмируются исследования мето- дов создания и поддержания международного порядка .
  Наиболее изученным из них является горизонтальное измерение, то есть отношения между главными авторами международных отношений, При этом, если международная система носит в структурном отношении многополюсный характер, то механизмом поддержания в ней порядка является механизм политического равновесия. Что же касается биполярных систем, то и здесь баланс сил выступает главным средством от сползания к беспорядку.
  Вертикальное измерение международного порядка представлено отношениями между сильными и слабыми авторами. Именно триумф силы выступает гарантом иерархической и жесткой организации международных отношений и регулирования взаимодействий в рамках империй, являющихся типичным примером доминирования в международной системе вертикального измерения международного порядка. При этом насилие - главное, но не единственное средство сохранения империи: история показывает, что она подвергается угрозе развала именно тогда, когда сила превращается в ее единственную опору, а остальные средства - такие, как "верти- кальная дипломатия", специальные органы имперской бюрократии и правовые системы, а также экономические компенсации для лояльных вассалов, - по тем или иным причинам дают сбои и перестают действовать (см. прим. 4, с.679).
  Основу функционального измерения международного порядка составляет та роль, которую играют в стабилизации международной жизни различные области международных отношений - дипломатия и стратегия поведения авторов, экономические обмены между ними, моральные ценности и политические амбиции лидеров, а также деполитизированная сфера деятельности частных субъектов международных отношений (например, транснациональных обществ деловых людей, ассоциаций ученых, специалистов и т.п.). При этом любой из указанных аспектов функционального измерения может служить как стабилизирующим фактором, то есть фактором поддержания международного порядка, так и источником его дестабилизации и беспорядка (см. прим.4, с.681).
  Главное же заключается в том, что во всех измерениях международного порядка основным средством его поддержания на разных этапах исторического развития международных отношений оставалась сила - и прежде всего военная. Положение начинает отчасти меняться лишь в последние десятилетия нашего века. Выяснение деталей этих изменений требует более подробного рассмотрения вопроса об исторических типах международного порядка.
 2. Исторические типы международного порядка
  В науке о международных отношениях существует согласие относительно того, что современный международный порядок и современная система межгосударственных отношений ведут свое начало с 1648 года, когда Вестфальский мирный договор положил конец Тридцатилетней войне в Западной Европе и санкционировал распадение Священной Римской империи на 355 самостоятельных государств. Именно с этого времени в качестве главной формы политической организации общества повсеместно утверждается национальное государство (в западной терминологии - "государство-нация"), а доминирующим принципом международных отношений становится принцип национального (то есть государственного) суверенитета. До этого времени, как подчеркивал известный юрист-международник прошлого века Ф. Мартенс, международные отношения характеризовались разобщенностью их участников, бессистемностью международных взаимодействий, глав- ным проявлением которых выступали кратковременные вооружен- ные конфликты или длительные войны5.
  Вестфальский договор имел целью закрепить сложившееся в результате войны соотношение сил и, закрепив границы национальных государств, создать противодействие их стремлению установить свое господство над территориями друг друга (см. прим.1, с.52). Таким образом, вместе с государством-нацией и правовым закреплением национально-государственного суверените- та в международных отношениях закрепляется система полити- ческого равновесия. Основной ее смысл - это компромисс между принципом суверенитета и принципом общего интереса. В процессе своего функционирования данная система вынуждает каждого из авторов ограничивать свои экспансионистские устремления, чтобы не оказаться в ситуации, когда подобное ограничение будет навязано ему другими. Одним из главных средств поддержания равновесия является тот или иной вид коалиции: либо объединение "всех против одного", либо - когда этот "один" предусмотрительно окружил себя союзниками, - коалиция блокады, в которую вступают те, кто хочет сохранить сложившееся соотношение сил. Коалиция направлена на устрашение государства, которое потенциально в той или иной форме нарушает политическое равновесие. В случае неудачи устрашения средством обуздания такого государства, ис- пользуемым коалицией, становится локальная война за ограничен- ные цели. Таким образом, в этой системе одностороннее исполь- зование силы является фактором создания беспорядка, тогда как ее коллективное использование рассматривается как инструмент поддержания порядка (см. прим.4, с.676-677).
  В дальнейшем понятие политического равновесия приобрело более широкий смысл и стало означать: а) любое распределение силы; б) политику какого-либо государства или группы государств, направленную на то, чтобы чрезмерные амбиции другого госу- дарства были обузданы с помощью согласованной оппозиции тех, кто рискует стать жертвами этих амбиций; в) многополярную совокупность, в которую время от времени объединяются великие державы с целью умерить чрезмерные амбиции одной из них .
  Идея равновесия как принцип международных отношений и международного права просуществовали до 1815 г., когда поражение Наполеона и временная победа монархических реставраций были закреплены на Венском конгрессе в принципе "легитимизма", означавшем в данном случае попытку победителей восстановить феодальные порядки (см. прим.1, с.52-57). Из этого не следует, что механизм равновесия в дальнейшем уже не используется для поддержания порядка. Напротив, в указанном выше широком понимании он становится едва ли не универсальным средством, которое в той или иной степени находит применение вплоть до наших дней.
  "Легитимизм" как оправдание вооруженных интервенций европейских монархий с целью насаждения феодальных порядков не мог сохраниться длительное время. Уже во второй половине XIX в. рушится созданный в результате Венского конгресса Священный союз, а к концу столетия в Европе происходит формирование двух основных военно-политических группировок - Тройственного союза и Антанты, развязавших в начале XX в. первую мировую войну. Ее итогом стали новый раскол Европы и мира в целом, Октябрьская революция и образование СССР. К трем измерениям между- народного порядка, на которые указывал С. Хоффманн, добавилось четвертое - идеологическое измерение. Это отнюдь не способствовало стабилизации международных отношений, доказательством чего стала вторая мировая война. Раскол Европы и мира углубился, ибо образовались два противостоящих друг Другу лагеря, две общественно-политические системы, исповедующие противоположные идеологии. Шаткая стабильность между ними поддерживалась при помощи "холодной войны" и взаимного устрашения, подкре- пляемого растущим ядерным арсеналом обеих сторон и ведущего к безудержной гонке вооружений, которая становилась все более обременительной для их экономик и для мировой экономики в целом. В структурном отношении сформировавшийся после второй мировой войны международный порядок предстает как явно выра- женное биполярное устройство, усложняемое по всем измерениям це- лым рядом обстоятельств, более подробно о которых будет сказано ниже. Здесь же отметим, что ситуацию, сложившуюся в между- народных отношениях в послевоенное время и сохранявшуюся вплоть до конца 80-х годов, вряд ли правомерно рассматривать как сосуществование двух типов международного порядка - капита- листического и социалистического. В сущности, каждая из систем функционировала по одной и той же схеме, в соответствии с которой держава-гегемон фактически подчиняла своим интересам деятель- ность своих "клиентов" как внутри системы, так и за ее пределами.
  В целом наблюдаемые в истории типы международного порядка колеблются в пределах двух классических моделей: модели "состояния войны" и модели "ненадежного мира" или "нарушаемого порядка" (см. прим.4, с.673-675). Согласно первой из них сущностью международных отношений является война или подготовка к ней. Так называемые общие нормы хрупки, временны, они про- порциональны поддерживающей их силе, подчинены преходящему совпадению интересов. Сторонники этой модели (Фукидид, Макиавелли, Гоббс, Руссо, Кант, Гегель) сходятся во мнении, соглас- но которому в международных отношениях не существует общего разума, который умеривал бы амбиции каждого автора, а есть лишь институциональная рациональность: поиски наилучших средств для особых целей, расчет сил, приводящие не к гегемонии, а к конфлик- там. Вместе с тем они расходятся в оценках подобного типа между- народного порядка, а, следовательно, и путей его преодоления и замены новым, более совершенным.
  Гоббс, например, считал состояние войны вполне терпимым, хотя и различал индивидуальную войну "всех против всех", выте- кающую из самой человеческой природы, и войну между госу- дарствами, которая не обязательно угрожает выживанию каждого человека, особенно если речь идет о сильных государствах. Отсюда его призыв к отказу от индивидуальной свободы людей в пользу государства-Левиафана. Гегель видел в войне необходимое и благоприятное, хотя и суровое средство против упадка гражданско- го общества, и считал, что в конечном итоге конфликты между циви- лизованными обществами трансформируются в некий ритуал, не угрожающий их безопасности. В противоположность такому под- ходу Кант рассматривал войны как нетерпимое явление. Идеальным состоянием общества он считал мир между отдельными лицами в естественном состоянии и мир между государствами. Но вечный мир, с его точки зрения, может наступить лишь в очень отдаленном будущем.
  Что касается второй модели, то она является реакцией на возникновение государств-наций с их принципом суверенности, утрату абсолютного авторитета христианской церкви и римского папы. Международные отношения рассматриваются в ней как среда, в которой имеются силы, способные гарантировать минимум порядка. Такие силы формируются из государств, объединяющихся на основе совместных интересов, которые приводят их к созданию общих правовых норм. Так, с точки зрения Локка, мировая политика не есть состояние войны. В противоположность Гоббсу, он считал, что естественное состояние человека означает не "войну всех против всех", а личную свободу и равенство людей и, кроме того, отсутствие единого союза и общего суверена. Последнее обстоятельство создает возможность злоупотребления, поэтому госу- дарство призвано соблюдать и защищать принципы естественного права и ограждать от злоупотребления ими. Для государств является "естественным" признание взаимных обязательств, уважения друг друга и взаимопомощи, война же является продуктом злоупотребления суверенитетом и наносит всеобщий вред. Тем не менее войны практически неизбежны, поэтому международный порядок всегда является ненадежным.
  Каждая из приведенных моделей отражала часть действи- тельности своего времени. В определенной мере это остается верным и для наших дней, хотя следует подчеркнуть, что последние десяти- летия привнесли в международный порядок существенные изме- нения. Сегодня достаточно чётко просматриваются два качественно разных этапа послевоенного международного устройства: период "холодной войны" и современный период, начало которому положи- ли перемены в нашей стране и в странах Восточной Европы и кото- рый следует характеризовать как переходный. Рассмотрим каждый из них.
 3. Послевоенный международный порядок
  После второй мировой войны сложился международный порядок, отличавшийся двумя существенными особенностями.
  Во-первых, это уже упоминавшееся достаточно четкое разделе- ние мира на две социально-политические системы, которые находи- лись в состоянии перманентной "холодной войны" друг с другом, взаимных угроз и гонки вооружений. Раскол мира нашел отражение в постоянном усилении военной мощи двух сверхдержав - США и СССР, он институализировался в противостоящих друг Другу двух военно-политических (НАТО и ОВД) и политико-экономических (ЕЭС и СЭВ) союзах и прошел не только по "центру", но по "периферии" международной системы.
  Во-вторых, это образование Организации Объединенных наций и ее специализированных учреждении и все более настойчивые попытки регулирования международных отношений и совершенство- вания международного права. Образование ООН отвечало объективной потребности создания управляемого международного порядка и стало началом формирования международного сооб- щества как субъекта управления им. Вместе с тем вследствие ограниченности своих полномочий ООН не могла выполнить возлагаемой на нее роли инструмента по поддержанию мира и безопасности, международной стабильности и сотрудничества между народами. В результате сложившийся международный порядок проявлялся в своих основных измерениях как противоречивый и неустойчивый, вызывая все более обоснованную озабоченность мирового общественного мнения.
  Опираясь на анализ С. Хоффманна, рассмотрим основные измерения послевоенного международного порядка.
  Так, горизонтальное измерение послевоенного международного порядка характеризуют следующие особенности.
 1. Децентрализация (но не уменьшение) насилия. Стабильность на центральном и глобальном уровнях, поддерживаемая взаимным устрашением сверхдержав, не исключала нестабильности на региональных и субрегиональных уровнях (региональные конфликты, локальные войны между "третьими странами", войны с открытым участием одной из сверхдержав при более или менее опосредованной поддержке другою из них противоположной стороны и т.п.).
 2. Фрагментация глобальной международной системы и региональных подсистем, на уровне которых выход из конфликтов зависит каждый раз гораздо больше от равновесия сил в регионе и чисто внутренних факторов, касающихся участников конфликтов, чем от стратегического ядерного равновесия.
 3. Невозможность прямых военных столкновений между сверхдержавами. Однако их место заняли "кризисы", причиной которых становятся либо действия одной из них в регионе, рассматриваемом как зона ее жизненных интересов (Карибский кризис 1962 г.), либо региональные войны между "третьими странами" в регионах, рассматриваемых как стратегически важные обеими сверхдержавами (Ближневосточный кризис 1973 г.).
 4. Возможность переговоров между сверхдержавами и возглавляемыми ими военными блоками с целью преодоления создавшегося положения, появившаяся в результате стабильности на стратегическом уровне, общей заинтересованности международного сообщества в ликвидации угрозы разрушительного ядерного конфликта и разорительной гонки вооружений. В то же время эти переговоры в условиях существующего международного порядка могли привести лишь к ограниченным результатам.
 5. Стремление каждой из сверхдержав к односторонним преимуществам на периферии глобального равновесия при одновременном взаимном согласии на сохранение раздела мира на "сферы влияния" каждой из них.
  Что касается вертикального измерения международного поряд- ка, то, несмотря на огромный разрыв, существовавший между мощью сверхдержав и всего остального мира, их давление на "третьи страны" имело пределы, и глобальная иерархия не становилась большей, чем прежде. Во-первых, всегда сохранялась су- ществовавшая в любой биполярной системе возможность контр- давления на сверхдержаву со стороны ее более слабого в военном отношении "клиента". Во-вторых, произошел крах колониальных империй и возникли новые государства, суверенитет и права которых защищаются ООН и региональными организациями типа ЛАГ, ОАЕ, АСЕАН и др. В-третьих, в международном сообществе формируются и получают быстрое распространение новые мораль- ные ценности либерально-демократического содержания, в основе которых - осуждение насилия - особенно по отношению к слабо- развитым государствам, чувство постимперской вины (знаменитый "вьетнамский синдром" в США) и т.п. В-четвертых, "чрезмерное " давление одной из сверхдержав на "третьи страны", вмешательство в их дела создавали угрозу усиления противодействия со стороны другой сверхдержавы и негативных последствий в результате противостояния между обоими блоками. Наконец, в-пятых, указанная выше фрагментация международной системы оставляла возможность претензий определенных государств (их режимов) на роль региональных квазисверхдержав с относительно широкой свободой маневра (например, режим Индонезии в период правления Сукарно, режимы Сирии и Израиля на Ближнем Востоке, ЮАР - в южной Африке и т.п.).
  Для функционального измерения послевоенного международ- ного порядка характерно прежде всего выдвижение на передний план деятельности государств и правительств на международной арене экономических мероприятий. Основой этого явились глубокие экономические и социальные изменения в мире и повсеместное стремление людей к росту материального благосостояния, к достойным XX века условиям человеческого существования. Научно- техническая революция сделала отличительной чертой описы- ваемого периода деятельность на мировой арене в качестве равно- правных международных авторов неправительственных транс- национальных организаций и объединений. Наконец, в силу ряда объективных причин (не последнее место среди них занимают стремления людей к повышению своего уровня жизни и выдвижение на передний план в международных стратегическо-дипломатических усилиях государств экономических целей, достижение которых не может быть обеспечено аварией), заметно возрастает взаимозависимость различных частей мира.
  Однако на уровне идеологического измерения международного порядка периода холодной войны эта взаимозависимость не получает адекватного отражения. Противопоставление "социалистических ценностей и идеалов" "капиталистическим", с одной стороны, устоев и образа жизни "свободного мира" "империи зла" - с другой, достигли к середине 80-х годов состояния психологической войны между двумя обществено-политическими системами, между СССР и США.
  И хотя путем использования силы на региональных и субрегиональных уровнях, ограничения возможностей "средних" и "малых" государств сверхдержавам удавалось сохранять глобальную безопасность и тем самым контролировать сложившийся после второй мировой войны международный порядок, изменения, происходящие в сфере международных отношений, делали все более очевидным тот факт, что уже к 80-м годам он превратился в тормоз общественного развития, опасное препятствие на его пути.
  Тяжелым бременем для человечества стала вызванная противо- борством двух систем гонка вооружении. Так, в середине 80-х годов на вооружение ушло около 6% мирового валового продукта. Военные программы повлекли за собой огромный расход топлива, энергии, редкого сырья. Реализация этих программ приостановила либо замедлила использование для невоенных нужд множества научных открытий и новейших технологий7. По данным Сток- гольмского международного института мира (SIPRI), в середине 80-х годов более половины ученых и технической интеллигенции планеты работали над созданием средств и методов разрушения, а не созидания материальных ценностей. Военные расходы оценивались в 1000 млрд. долларов в год или свыше 2 млн. в минуту8. В то же время около 80 млн. человек в мире жили в абсолютной нищете, а из 500 млн. голодающих 50 млн. (половина которых - дети) ежегодно умирали от истощения (см. прим. 8, с. 79-80).
  Если для мировой экономики непомерное бремя военных расходов стало причиной стагнации и экономического дисбаланса, то еще более тяжелыми были его последствия для "третьего мира". Так, каждое вызванное гонкой вооружений повышение США своего ссудного процента на единицу добавляло 2 млрд. долларов к долгу развивающихся стран. Одним из самых опасных последствий и аспектов проблемы стал рост военных расходов стран "третьего мира", испытывающих острый недостаток средств для медицинского обслуживания и продовольственного обеспечения населения. Достигнув ежегодной суммы в 140 млрд. долларов к 1980 г., эти расходы утроились в реальных ценах между 1962 - 1971 и 1972 - 1981 годами. Во многих развивающихся странах на военные цели выделялось до 45% национального бюджета (см. прим.8). Возрастающее бремя военных расходов стало непосильным и для СССР, сыграв едва ли не решающую роль в крушении его экономики.
  В целом же в истории человечества создалась принципиально новая ситуация, когда накопленного им прежде опыта нахождения оптимальных путей общественного развития уже недостаточно, когда возникла острая необходимость в нетривиальных подходах, порывающих с привычными, но более не отвечающими действительности стереотипами. Беспрецедентные вызовы, с которыми столкнулось человечество, потребовали соответствующих их масштабам изменений в области международных отношений. Первостепенную важность для судеб цивилизации получило широкое осознание уже отмечавшегося ранее некоторыми учеными факта, что современный мир представляет собой неделимую целост- ность, единую взаимозависимую систему. Новое значение приобрел вопрос о войне и мире - пришло понимание всеми, причастными к принятию политических решений, того, что в ядерной войне не может быть победителей и побежденных и что войну уже нельзя рассматривать как продолжение политики, ибо возможность применения ядерного оружия делает вполне вероятной гибель человеческой цивилизации.
  В этих условиях все более настойчиво пробивает себе дорогу идея нового международного порядка. Однако между ней и ее практическим воплощением лежат политические и социологические реальности наших дней, которые могут быть охарактеризованы как переходный период, отличающийся глубокой противоречивостью. Рассмотрим их подробнее.
 4. Особенности современного этапа международного порядка
  Идея нового международного порядка принимает самые различные концептуальные формы, в многообразии которых можно выделить два основных подхода - политологический (с акцентом на правовые аспекты) и социологический. Такое разделение конечно, носит достаточно условный характер, и его значение не должно преувеличиваться.
  Сторонники первого подхода исходят из объективной потребности повышения управляемости мира и использования в этих целях существующих интеграционных процессов. Настаивая на необходимости создания международной системы, базирующейся на законности, они указывают на ускоряющееся на наших глазах расширение роли и сфер применения международного права и на повышение значения международных институтов. При этом одни из них, как, например, Г.Х. Шахназаров, считают, что ведущую роль в формировании международного порядка призваны сыграть многочисленные международные организации во главе с Организацией объединенных наций, которая может рассматриваться как зачаток будущего мирового правительства9.
  Другие, рассматривая создание мировых институтов, управляющих международными экономическими и политическими отношениями, как путь к формированию в отдаленном будущем планетарного правительства, указывают на роль региональных процессов как катализаторов, способных ускорить создание таких институтов. Так, например, почетный генеральный директор Комиссии европейского сообщества К. Лейтон выдвинул модель регионального сотрудничества по образу ЮС. Поддержка и институализация интеграционных процессов не только в Европе, но и в АТР, Африке, Латинской Америке в итоге позволит, по его мнению, создать эффективно функционирующую мировую федерацию под эгидой ООН (см. прим.8, с.54-55).
  Некоторые из сторонников регионального подхода, усматривая зачатки будущей конфедерации государств в интеграционных союзах, которые, в свою очередь, имеют тенденцию к взаимному сближению, считают, что ООН не способна возглавить данный процесс. Этому мешает прежде всего слабость международного права, которое по сути дела основывается на договорах, содержащих в самом акте их заключения возможность нарушения. Поэтому, по их мнению, вместо ООН нужна принципиально новая система государств, способная обеспечить действенность общих принципов их поведения на мировой арене10.
  К рассматриваемому направлению можно отнести и модель Гостиницы на полпути": по мнению ее сторонников, для создания эффективного нового международного порядка необходимо не глобальное правительство, к которому не готовы народы и государства, а полицентрическое управление из центральной руководящей группы государств (США, Японии, стран ЕЭС, а также СССР при условии преодоления им своих проблем, и Китая - при условии политических перемен в этой стране), которые сформировали бы своего рода Всемирный Генеральный Комитет. С другой стороны, аналогичную роль могли бы играть и региональные державы в соответствующих регионах мира11.
  Не менее разнообразны взгляды и сторонников социологическо- го подхода к проблеме мирового порядка. Так, например, некоторые из них считают, что становление мирового порядка будет идти через конвергенцию социальных структур, размывание общественно- политических различий двух типов общества и затухание классовых антагонизмов . Настаивая на том, что именно такой путь может привести в конечном счете к формированию единой цивилизации (подчеркнем при этом, что некоторые из положений данной концепции отчасти подтверждаются дальнейшим развитием событий на международной арене), они вместе с тем достаточно скепти- чески относятся к возможности создания единого управляющего центра для всего человечества. Так, по мнению А.Е. Бовина, отсутствие устойчивого постоянного баланса интересов не позволяет говорить - по крайней мере, в среднесрочной перспективе, - о возможности делегирования подобному центру членами мирового сообщества части своих прав, своего суверенитета .
  Социологический подход отличает и анализ проблемы мирового порядка, проведенный представителями Фонда Дага Хаммаршельда, которые подчеркивают, что уже сегодня существуют не только объективные потребности, но и предпосылки перехода от нынешней политики принятия сиюминутных решении и часто пассивного реагирования на события к более последовательной и надежной системе поддержания мира14. Глобальный характер крупнейших мировых проблем требует, по их мнению, создания руководства нового типа для их урегулирования. Отстаивая идею мирового правительства и считая ООН его основой и прообразом, они подчеркивают, что уже сегодня ее деятельность должна отвечать не только требованиям правительств, но и возрастающим ожиданиям народов. В наши дни, в силу необычайного повышения роли частных и негосударственных авторов международных отношений, резко возрастает потребность в развитии сотрудничества на неправительственной основе. ООН и другие существующие международные организации уже сейчас выполняют не только политические функции, но и практически связаны со всеми отраслями человеческой деятельности. В дальнейшем эта роль будет еще больше возрастать, а решение многих международных программ во все большей степени будет обеспечиваться неправительственными источниками. Важными факторами существенных изменений в мире станут обеспечение их народной поддержкой и соответственно восприимчивость международных организаций к воле народов (см. прим.14, №10, с.119-120).
  Подчеркнем еще раз, что выделение двух указанных подходов носит условный характер. Разницу между ними нельзя абсолютизи- ровать, она относительна: сторонники политологического подхода не отвергают роли социальных факторов в становлении нового меж- дународного порядка, так же как и сторонники социологического подхода не игнорируют влияния политических факторов. Речь идет лишь о том, что одни исходят из преимущественно межгосударствен- ных, политических отношений и на этой основе осмысливают социальные и иные процессы, а другие строят анализ политических процессов и структур международных отношений на исследовании социальных тенденций. В то же время представляется, что со- циологический подход более плодотворен: он содержит больше возможностей избежать идеологизации анализа, он более широк, что дает возможность интегрировать и политологический анализ, а главное - он позволяет полнее учитывать интересы не только го- сударств и политических институтов, но и социальных групп и конкретных людей.
  Именно с позиций социологического подхода можно увидеть пути решения неразрешимого в рамках "чисто" политологического рассмотрения центрального для проблемы мирового порядка вопроса о соотношении между национально-государственным суверенитетом и всеобщей мировой ответственностью. "Священный" принцип суверенитета выглядит с этих позиций совершенно иначе, что позволяет заметить, что "безудержное исполнение нацио- нальных суверенитетов слишком часто сводится к насильственному шоку борющихся эгоизмов, означает неразумную эксплуатацию природы без заботы о будущих поколениях и экономическую систему, которая не способна реализовать "естественную справедливость" в отношениях между богачами "развитого мира" и миллионами голодающих в третьем мире" (см. прим.8, с.26).
  Недостаток ООН в том и состоит, что она остается организа- цией, в рамках которой осуществляется "дипломатия суверените- тов". В то же время именно ООН и ее специализированные учреждения свидетельствуют о попытках передачи государствами части своего суверенитета в "общий котел" для решения задач, отвечающих общим интересам. В дальнейшем объем этой части будет неизбежно возрастать15. С этой точки зрения можно сказать, что переживаемый ныне исторический период - это период перехода к новому международному порядку, регулируемому институтами, законные права которых будут складываться из добровольно отчуждаемой и постоянно возрастающей доли суверенитетов всех участников международных отношений.
  Социологический подход, интегрирующий политологический анализ, как уже отмечалось выше, дает возможность широкого и целостного представления проблемы международного порядка, которое позволяет представить его основы в виде определенной системы факторов, и важное место в которой принадлежит факторам социокультурного характера. Элементами такой системы выступают отношения господства, интереса и согласия международных авторов, а также наличие соответствующих механизмов, обеспечи- вающих функционирование международного порядка и регулирова- ние возникающих в его рамках напряжений и кризисов16,17. При этом роль первого элемента, который выражается в военно-силовых отношениях государств на мировой арене и построенной на них международной иерархии, сегодня существенно изменяется, отчасти снижается, хотя и не исчезает. В этом смысле нынешний этап международного порядка не перестает быть системой отношений между ограниченным количеством государств, занимающих в мире господствующие, с военно-стратегической точки зрения, позиции, и остальными странами. С другой стороны, возрастание роли новых технологий и связанного с ними уровня экономического развитая повышают их роль в "рейтинге" того или иного государства и увеличивают его возможности влиять на международные дела в своих национальных интересах. Тем самым, наряду с относительно снижающейся, но в то же время сохраняющей значительное воздействие на состояние международных отношений иерархией, основанной на военно-силовых критериях, возникают и усиливают свое влияние иерархии, вытекающие из возрастающего экономического неравенства. Сосуществование обоих видов иерархий и связанных с ними мотивации различных международных авторов - существенная черта нынешнего международного порядка. Заметные изменения претерпевает и второй элемент международного порядка, связанный с интересами авторов. Во- первых, происходят преобразования в структуре национальных интересов государственных авторов международных отношений: на передний план выдвигаются интересы, связанные с обеспечением экономического процветания и материального благополучия. При этом экономический элемент национального интереса становится уже не только фактором, который призван служить увеличению государственной мощи, а приобретает и все более очевидное самостоятельное значение - как необходимый ответ государства на возросшие требования населения к уровню и качеству жизни, с одной стороны, и - с другой стороны, как ответ на новые внешние вызовы, связанные с авторитетом и престижем государства на мировой арене, его местом в международной иерархии, складывающейся сегодня на иных принципах. Во-вторых, укрепление роли негосударственных авторов сопровождается снижением контроля со стороны правительств над мировой экономической жизнью и распределением ресурсов, большая часть которого осуществляется транснациональными корпорациями. Интересы же последних зачастую не связаны с интересами государств или преобладают над ними. К соперничеству национальных интересов добавляется соперничество не совпадающих с ними полностью интересов транснациональных предприятий, банков, ассоциаций и других негосударственных авторов. Так, в 1991 г. западные частные компании, руководствую- щиеся собственными интересами, снабжают Ирак военными материалами вопреки объявленному ООН экономическому эмбарго; российские политические объединения, группирующиеся вокруг газеты "День", организуют отправку добровольцев на войну в Югославию, невзирая на государственную политику РФ в данном вопросе; латиноамериканские наркомафии, превращаются не только в силу, вступающую в конфликты (которые могут принимать экономические, политические, и вооруженные формы) со "своими" государствами, но и способствуют интернационализации подобных конфликтов, в которых хорошо вооруженные армии "наркобаронов" сталкиваются либо между собой, либо с вооруженными силами других государств. При этом у рядового человека складывается впечатление, что государство либо вовсе не владеет ситуацией в сфере международных отношений и поэтому лишь пассивно следует ей, либо - в лучшем случае - предпринимает усилия по смягчению ее неблагоприятных последствий. О "мировом беспорядке" пишут и профессиональные аналитики.
  Что касается третьего элемента международного порядка - отношений согласия, то речь идет прежде всего о том, что любой порядок может иметь место лишь при условии добровольного присоединения авторов к лежащим в его основе нормам и принципам. В свою очередь, это возможно только при определенном совпадении их с теми общими ценностями, которые и вынуждают авторов действовать в определенных границах. По аналогии с внутриобщественными отношениями можно сказать, что соблюдение международными авторами определенных "правил игры" объясняется не только боязнью наказания или непосредственными материальными интересами, но и консенсусом по поводу совместной социальной практики и признания легитимности этих правил. Легитимность - факт культуры. Процесс легитимизации всегда связан с адаптацией "официальных" норм и правил действия к историческим традициям, верованиям, обычаям и образцам поведения, присущим той или иной социальной общности, и их влиянием на производство норм, определяющих границы дозволенного и недозволенного. С другой стороны, он связан с присоединением к основным положениям идеологии - претендующей на научность "системы представлений о мире, функционирующей как вера (политическая) и принуждение (символическое)"18 . Как подчеркивает французский политолог Ф. Бро, термин "символи- ческое принуждение" достаточно корректно выражает способ распространения вырабатываемых идеологией политических верований. В основе процесса символического принуждения лежит тот факт, что социальные и политические идеалы, принятые как господствующие всем обществом, в действительности вырабатыва- ются в особых секторах этого общества его отдельными представителями. Находясь в привилегированном положении, они способны через систему контролируемых ими институтов социализации - таких, как школа, религиозные или политические организации, средства массовой информации и т.п. - навязать обществу систему своих представлений и идеалов. Эффективность этого процесса зависит от двух факторов. Во-первых, от того, насколько удачной будет попытка рационально представить частные потребности и идеалы в качестве общих, и, во-вторых, от того, насколько успешным окажется стремление исключить (дискредитироватъ и обесценить) противоположные требования и идеалы. В конечном итоге все зависит от соотношения интеллектуальных, а также культурных сил общества (см. прим. 18, с.160-161).
  С этой точки зрения, распространение в мире демократических ценностей и идеалов не должно создавать иллюзий относительно их общечеловеческого характера. В действительности, как уже отмеча- лось, речь идет о ценностях западной либерально-демократической идеологии. Присущее ей, как и всякой идеологии, стремление исклю- чить иные системы взглядов на общество и мир, на правила и нормы международного взаимодействия, а также попытки представить идеалы рыночной экономики, парламентской демократии, индиви- дуальных свобод и прав человека в качестве рациональных потреб- ностей, связанных с самой человеческой природой, сталкивается с серьезными проблемами. Запад выступает для остального человечества в качестве референтной группы прежде всего в том, что касается развитых технологий, более эффективно функционирующей экономики, высокого уровня и качества жизни своих обитателей. Именно в этом пункте потерпела поражение коммунистическая идеология и основанный на ней социализм, не сумевший обеспечить сравнимых с Западом условий материального существования людей. Однако человечество не сможет повторить путь Запада к материальному процветанию, ибо он связан с обострением и глобализацией экологических и иных проблем, исчерпаемостъю источников энергии и природных ресурсов планеты. Уже сегодня 6°/о населения планеты, живущих в развитых странах, потребляет 35% ее основных продуктов, что делает маловероятным присоединение к этим странам всего остального человечества. Экономическое неравенство, дистанция, разделяющая уровень жизни в богатых и бедных странах, отнюдь не уменьшается. Но если на протяжении прежних веков оно воспринималось как нормальное явление, то сегодня все в большей мере ощущается как несправедливость, порождая протесты и конфликты.
  С другой стороны, как мы уже видели, не уменьшается и культурно-цивилизационное многообразие мира. Поэтому каждое общество, осуществляющее модернизацию, сталкивается с дилеммой - как осуществить необходимые для повышения эффективности экономики и подъема уровня жизни населения технико-экономические преобразования и одновременно сохранить собственную социокультурную идентичность? По мнению некоторых исследовате- лей, указанная дилемма может вызвать к жизни новые идеологии, не совпадающие ни с коммунистической, ни с либерально-демократи- ческой, и связанные либо с модернистским авторитаризмом, либо с традиционализмом и ностальгическим постмодернизмом (см. прим.17,с.99-100).
  Наконец, что касается четвертого элемента международного порядка, - механизмов, обеспечивающих его функционирование, позволяющих урегулирование возникающих в его рамках напряжений и кризисов, то, помимо уже рассмотренных выше моральных и правовых регуляторов, следует отметить возрастание роли международных обменов и коммуникаций. Международные коммуникации представляют собой широкую сеть каналов общения авторов, которая постоянно развивается и приобретает все более сложный характер. Сегодня она представлена, во-первых, общениями по традиционным официальным, институциональным и неинституциональным каналам: дипломатические отношения, МПО, двусторонние и многосторонние встречи, визиты официальных лиц и т.п.; во-вторых, взаимодействием между официальными инстанциями и общественным мнением, которое оказывает возрас- тающее влияние на правящие режимы, дипломатические ведомства и т.п.; наконец, в-третьих, самостоятельной и непосредственной ролью средств массовой информации как каналов международного общения, оказывающих усиливающееся воздействие на сущест- вующий мировой порядок. При этом каждый из указанных каналов, призванных способствовать сохранению стабильности и совер- шенствованию международного порядка, способен вызвать обратный эффект: спровоцировать его кризис, усиливая неудов- летворенность тех или иных влиятельных акторов международных отношений (см. прим. 17, с.89).
  Как свидетельствует история, крушение одного типа международного порядка и замена его другим происходит в результате масштабных войн или революций. Своеобразие совре- менного периода состоит в том, что крах международного порядка, сложившегося после 1945 г., произошел в условиях мирного времени. Вместе с тем мирный характер уходящего международного порядка, как мы видели, был достаточно относительным: во-первых, он не исключал многочисленных региональных вооруженных конфликтов и войн, а во-вторых, постоянной напряженности в отношениях между двумя противостоящими блоками, выступающей как состояние "холодной войны". Последствия ее окончания во многом сходны с последствиями прошлых мировых войн, знаменовавших переход к новому международному порядку: крупномасштабные геополитические сдвига; временная дезориентация в результате потери главного противника как победителей, так и побежденных; перегруппировка сил, коалиций и союзов; вытеснение ряда прежних идеологических стереотипов; смена политических режимов; возникновение новых государств и т.п. Происходит конвульсивная трансформация всей системы сложившихся международных отношений, сопровождающаяся высвобождением политического экстремизма и агрессивного национализма, религиозной нетерпимости, ростом конфликтов на национально-этнической и конфессиональной основе, возрастанием миграционных потоков.
  Дестабилизация международной системы свидетельствует о том, что человечество находится на переломном этапе развития.
  Объективные императивы выживания, безопасности и развития влекут за собой потребность в более надежном международном порядке, отвечающем новым тенденциям, связанным с "раз- двоением" привычного государственно-центричного мира и со- существованием его с миром нетрадиционных авторов. Время покажет, будет ли новый порядок регулироваться планетарным правительством, располагающим для этого соответствующими средствами наднационального характера - правительством, армией, действенными правовыми механизмами и т.п., - или его основой станут несколько взаимодействующих между собой интегрирован- ных региональных центров, охватывающих в своей совокупности весь мир, или же это будет какой-то иной вариант управления миром. Но в любом случае создание и функционирование надежного мирового порядка может быть достигнуто лишь на основе создания условий для реализации интересов и сохранения ценностей не только государств и межправительственных организации, но и самых разнообразных социальных общностей, конкретных людей. С другой стороны, это требует преодоления той степени аномии, которая присуща сегодня международному обществу.
  Сегодняшний мир еще далек от такого состояния. Прежний международный порядок, построенный на силе и устрашении, хотя и подорван в глобальном масштабе, но в то же время его правила и нормы еще продолжают действовать (особенно на региональных уровнях), что не дает оснований для выводов о необратимости тех или иных тенденций. Упадок же послевоенного международного порядка открывает перед человечеством переходный период, полный опасностей и угроз для социальных и политических устоев общественной жизни.
  В известном смысле можно сказать, что "модель" такого периода со всеми его сложностями и противоречиями дают сегодняшние процессы, происходящие в нашей стране и в геополитическом пространстве бывшего СССР.
 Примечания
 1. Курс международного права. T.I. М., I989. с.10.
 2. Franck Т. Тhе Power of Legetimacy among Nations. Oxford, 1990.
 3. Ясперс К. Истоки истории и ее цель. М., 1991. Вып.2. с.89;91;94.
 4. Hoffmann S. L'ordre international// Traite de science politique. Volume 1. Paris, 1985. p.675-680.
 5. Мурадян А.А. Буржуазные теории международной политики. М., 1988. с. 42-43.
 6. Haas E. The Balance of Power: prescription Concert or Propaganda// World Politics. 1953. №5.
 7. Мир и разоружение. М., 1986.
 8. Leyton С. Une seule Europe. Paris, 1988, p.77.
 9. Шахназаров Г.Х. Мировое сообщество управляемо// Известия. 15.01.1988.
 10. Поздняков Э.А., Шадрина И.Н. О гуманизации и демократизации международных отношений // Мировая экономика и международные отношения. 1989. №4.
 11. Foreign Affairs. 1990. №4.
 12. Бовин А.Е. История и политика// Известия. 01.01.1991.
 13. Бовин А.Е. Мировое сообщество и мировое правительство// Известия. 01.02.1988.
 14. Эркхарт Б., Чайлдерс Э. Мир нуждается в руководстве: завтрашний день ООН// Мировая экономика и международные отношения. 1990. №10,11.
 15. Обминский Э.Е. Мировое хозяйство. Подходы к урегулированию// Международная жизнь. 1990. №4.
 16. Senarclens P. de. La politique internationale. Paris, 1992. p. 107.
 17. Moreau Defarges Ph. Relations intematumales. 2. Question mondiales. Paris, 1992. p. 76.
 18. Braud Ph. Manuel de sociologie politique. Paris, 1992. p. 159.
 
 Глава XIV. Постсоветская Россия в условиях современного международного порядка
  Вопросы, связанные с положением России в мире, содержанием ее национальных интересов и задачами ее внешней политики, издавна привлекали внимание российской социальной науки. Над ними размышляли, нередко остро полемизируя друг с другом, Н.Я. Дани- левский, В.С. Соловьев, В.О. Ключевский, Н.А. Бердяев, С.Ф. Плато- нов, Г.П. Федотов и другие крупнейшие отечественные ученые XIX - первой половины XX столетий. При этом в центре их внимания находился вопрос о своеобразии России, ее геополитической, истори- ческой и культурной самобытности, которая должна учитываться в ее отношениях как с Западом, так и с Востоком. Как известно, ответы на этот вопрос давались разные: если "западники" утверждали, что Россия составляет неотъемлемую часть европейской цивили- зации, то славянофилы отстаивали идею о ее особости, о присущей России некоей всемирно-исторической цивилизационной миссии.
  Было бы ошибочно думать, что эти споры уже изжили себя. Сегодня, когда Россия вновь, как это не раз бывало прежде, оказалась на крутом повороте своего исторического пути, "проклятые вопросы" вернулись из прошлого и стали центральной темой не только академических дискуссий, но и политических разногласий. Более того - нередко они выступают предметом идейных спекуляций, используются различными силами как действенное средство влияния на массы в своих интересах, как орудие борьбы за власть. Вот почему, пытаясь разобраться в том, какое место занимает постсоветская Россия в современной международной системе, каковы задачи, которые встают перед ней в изменяющемся международном порядке, мы должны рассмотреть содержание указанных дискуссий и сопоставить его с тем, что происходит как в самой стране, так и в окружающем ее мире, а также - и прежде всего - остановиться на том, какие изменения претерпела она сама как международный автор.
 1. Особенности внутри- и внешнеполитического положения России
  Самостоятельным участником международных отношении постсоветская Россия становится в результате Беловежских соглашений 1991 года. Характеризующие ее сегодня основные черты и особенности отчасти унаследованы ею из исторического прошлого, но в основном являются принципиально новыми, возникшими в результате распада СССР и обретения его бывшими республиками государственного суверенитета. Сочетание как традиционных, издревле присущих российскому обществу и государству, так и новых отличительных черт, вкупе с описанными в предыдущих главах изменениями в самой международной системе, и определяют место и роль России в современном мире.
  Одной из традиционных особенностей России, сохраняющейся и в наши дни, является ее географическое положение. В отличие, например, от стран западной Европы, Россия формировалась в равнинном пространстве, не имеющем естественных препятствий как для широкого распространения проживающих здесь племен и народностей на осваиваемые ими новые территории, так и для враждебных набегов на их владения со стороны соседей. Как отмечает В.О. Ключевский, славянское население, которому приходилось постоянно бороться против внешних врагов, "распространялось по равнине, не постепенно путем нарождения, не расселяясь, а переселяясь"1. Он подчеркивает и другую геополитическую особенность России: "Исторически Россия, конечно, не Азия, но географически она не совсем и Европа. Это переходная страна, посредница между двумя мирами. Культура неразрывно связала ее с Европой; но природа положила на нее особенности и влияния, которые всегда влекли ее к Азии или в нее влекли Азию" (см. прим.1, с.65).
  Таким образом, российская нация и российская государственность формировались в стремлении к совместному выживанию населения перед необходимостью защищаться от внешней угрозы, в условиях затруднявших хозяйственную деятельность обилия рек, лесов и болот (см. прим.1, с.48). Это не могло не наложить глубокого отпечатка как на соотношение государства и общества в России, так и на господствующие здесь культурные традиции и ценностные ориентации. Исторические и геополитические особенности России обусловили, по словам Н.Я. Данилевского, "необходимость напряженной государственно- политической деятельности при возможно сильном, то есть самодержавном и единодержавном правлении, которое своею неограниченною волею направляло бы и устремляло частную деятельность к общим целям подобно тому, как условия американской жизни вели к деятельности технической при возможно слабом федеративно-демократическом правлении"2. Следствием всеобъемлющей централизации в руках государства материальных и человеческих ресурсов общества стало подчинение всей общественной жизни государственному интересу и подавление личных прав и свобод отдельного человека, а также отмечавшиеся Н.А. Бердяевым такие элементы наследия российской истории, как дух пассивности, привычка к патерналистской опеке со стороны властей и государства3.
  Важной особенностью российской государственности является и то обстоятельство, что с самого начала она формировалась как многонациональное, многоэтническое, многоконфессиональное и относительно веротерпимое образование. "Воздвигнутое им государственное здание, - писал Н.Я. Данилевский, имея в виду русский народ, - не основано на костях попранных народностей" (см. прим.2, с.25).
  От советских времен нынешняя Россия унаследовала такие немаловажные особенности, влияющие на ее место и роль в международной системе, как, например, обладание одним из крупнейших в мире ядерным потенциалом и членство в Совете Безопасности ООН. Отметим также и другие черты России, характеризовавшие ее прежде и продолжающие составлять ее специфику в качестве участника международных отношений: наличие значительных запасов природных ресурсов и количество населения, сопоставимое с крупнейшими государствами мира.
  Вместе с тем наряду с важными особенностями, унаследованными Россией как участником международных отношений из ее недавнего или более отдаленного прошлого, сегодня появился целый рад новых специфических черт, ставших результатом кардинальных изменении, которые произошли в стране в последние годы.
  Новизна ситуации обусловливается прежде всего тем, что в наши дни Российская Федерация занимает около 80% территории бывшего СССР, насчитывает немногим более 50% его населения, а декларированный ее руководством переход к новому типу развития сопровождается глубочайшим экономическим кризисом, беспрецедентной социальной поляризацией, параличом государства, политической дестабилизацией и невиданной криминализацией общества. Одним из принципиальных последствий распада СССР стал для нее и тот факт, что в своих современных географических очертаниях Российская Федерация сопоставима с Россией допетровских времен: она потеряла почти все свои порты на Черном море, за исключением Новороссийска, утратила ряд стратегически важных портов на Балтике, оказалась отделенной от Европы новыми государствами, с которыми у нее складываются пока что непростые отношения. Во весь рост встала также такая сложная и деликатная проблема, какой является проблема государственных границ.
  Положение осложняется разрывом хозяйственных связей между новыми суверенными государствами, а внутри страны - между субъектами Российской Федерации. Одним из последствий углубления экономического кризиса является резкое ухудшение демографической ситуации в стране. В связи с повсеместным падением рождаемости общие потери в числе родившихся за пятилетие 1988-1992 гг. в сравнении с предыдущим составили 2,4 млн. человек. Уровень рождаемости опустился гораздо ниже отметки, соответствующей простому воспроизводству населения. В 1992 г. в Российской Федерации впервые за многолетний период отмечена естественная убыль населения, то есть превышение числа умерших над числом родившихся4. В свою очередь, этот феномен, трагический сам по себе, ведет к усугублению одной из застарелых проблем российского развития - разрыва между масштабами геополитического пространства и демографическими возможностями его освоения5.
  Проводимые режимом экономические реформы, характеризующиеся в условиях существующей политической конъюнктуры непоследовательностью и противоречивостью, сопровождаются крупными трансформациями в социальной структуре общества. Оценивая происходящие здесь изменения, специалисты подчеркивают отмечающий их высокий динамизм и вместе с тем чрезвычайную хаотичность. Сегодня, когда структурирование российского общества постсоветского периода находится на одной из своих начальных стадий, когда ясные и осознанные групповые интересы в большинстве случаев еще не сформировались, в нем могут быть выделены пять внутренне дифференцированных и в то же время относительно целостных социальных страт: директора, бюрократы, независимые предприниматели, интеллектуальная элита и основная масса наемных работников. Наиболее оформленные, организованные и способные к реальному социальному действию группы интересов представлены вышедшими из советской экономической и партийно-бюрократической номенклатуры "директорским корпусом" и бюрократическим чиновничьим аппаратом. Именно они фактически определяют тот путь общественного развития, по которому идет сегодняшняя Россия. Он ведет не к свободной рыночной экономике, а к рынку, контролируемому монополиями и тесно связанным с ними госаппаратом, благоприятному для деятельности мафиозных структур. Что касается независимых предпринимателей, то их экономические и политические позиции относительно слабы, поэтому в своей значительной массе они ориетируются не столько на свободу от государственных структур, сколько на их покровительство, стремятся к обогащению любой ценой и слабо воспринимают идеи социальной ответственности бизнеса. В свою очередь, интеллектуальная элита чрезвычайно неоднородна; значительная часть ее обнаружила неготовность к конструктивной реформаторской деятельности, другая, активно участвующая в формировании новой российской экономики и общества, подвержена опасности гипертрофированного прагматизма и технократизма, связанного с равнодушием к социальным и этическим проблемам. Наконец, наемные работники, глубоко расколотые по профессиональным, локальным, культурным и иным признакам, в большинстве своем политически пассивны и инертны6. Формирование атрибутов новой российской государственности - таких как легитимная власть с четким разделением полномочий между ее действительно независимыми ветвями, разработанная правовая база, эффективное взаимодействие "центра" и регионов, стабильная финансовая и налоговая политика, наконец, соответствующая новым условиям армия и получившие международной правовой статус границы - пока еще далеко от своего завершения. При этом ни распад СССР, ни приход к власти в России (как и в других бывших советских республиках) новых политических элит не стали легитимными в глазах всего российского общества или даже абсолютного большинства его населения. Более того, в обстановке стремительно обостряющегося всеобъемлющего кризиса и ухудшения условии повседневного существования масс они стали одним из источников политического раскола общества. Этому же способствовала и непрекращающаяся политическая борьба как между различными ветвями власти, так и внутри самих властных структур, а также противоборство центральных и местных правящих элит. В каждом случае наблюдается, с одной стороны, апелляция к народу, а с другой - явно выраженная склонность действовать за его счет.
  Выше уже отмечалось наличие в российской государственности сильных централистских и патриархальных традиций, так же как и привычная для нее невыраженность гражданского общества. Действительно, вплоть до самого последнего времени российское (как и советское) общество в значительной мере объединялось не столько изнутри, сколько извне, то есть усилиями государства, "сверху". Любые более или менее значительные проявления самостоятельности общества, его автономности по отношению к государству энергично подавлялись последним. Российское гражданское общество не достигло поэтому достаточно развитых форм. Подобное положение во многом объясняется именно вышеотмеченными цивилизационными особенностями России, ее промежуточным положением между Европой и Азией, Востоком и Западом. В условиях культурного, национального и конфессионального многообразия характерной чертой российского развития стало тради- ционно сильное государство, опирающееся не на групповые (например, этнические или региональные) интересы и ценности, а на единый цивилизационный проект7. Выраженная в нем объединяющая идея всегда играла мобилизующую роль позволяла сохранить социокультурное равновесие в обществе, осознание им себя как единого целого, своей идентичности.
  В обстановке постсоветских реальностей, когда привычные формы государственности (воплощением которых оставался и СССР) прекратили существование, а новые не получили еще должного развития, одним из последствий отсутствия подобной идентичности у российского общества стала фрустрация его массового сознания. Вместе с СССР рухнула и прежняя государственная идеология. Ни одно общество, находящееся на переходном этапе развития, когда меняются все привычные устои, не может рассчитывать на прочную социальную и политическую стабильность, если у него отсутствует объединяющая людей идея, формулирующая те ценности, на основе которых мог бы быть достигнут необходимый минимум общественного согласия. Для России, в силу вышеотмеченных причин, это особенно верно.
  Апелляция к общечеловеческому характеру идеалов рыночного общества, плюралистической демократии, защиты прав человека в качестве указанной идеи явно не воспринимаются российским сознанием. И не только потому, что демократия, в отличие от авторитаризма, не может быть построена "сверху": государство может создать лишь условия, способствующие её развитию, но и потому, что новая правящая элита, выступившая с претензией на роль проводника демократической идеи, самонадеянно игнорировала национальные реальности и национальные традиции, как и то, что демократия и рынок не могут выступать как некие едва ли не самодостаточные цели, как заранее заданное состояние общества.* Они лишь средства - конечно, важные и необходимые - нормализации человеческих отношений и оздоровления экономики. Демократия - это самодеятельность гражданского общества, его свобода от государства. Если же "неразумному" народу пытаются навязать новый строй, рыночное общество (к тому же доктринерски воспринятое) "сверху", в готовом виде, то это гораздо ближе к большевизму, чем к демократии.
  Дискредитации правящей элиты и самой идеи демократии, с одной стороны, а с другой - расколу и фрустрации общества - способствует и навязываемый ему комплекс неполноценности. Так, например, средства массовой информации, демократическая печать, и - что еще хуже - иногда даже высокопоставленные правительственные чины при характеристике населения своей страны позволяют себе использовав уничижительный термин "совки" (см. прим.7), противопоставлять современный период в развитии российского общества (с его очевидными тяготами для большинства населения) одномерно и безапелляционно трактуемому в духе "империи зла" недавнему историческому прошлому, пренебрежительно относиться к исторической памяти народа и т.д. Подобные идеологические суррогаты, чем бы ни руководствовались использующие их политики, крайне опасны, ибо в лучшем случае они просто не воспринимаются массовым сознанием или снижают степень доверия людей к правящему режиму, в худшем - способствуют формированию "опущенного самосознания"8, а в самом худшем - вызывают агрессивную ответную реакцию, которая нашла одно из проявлений в событиях 3-4 октября 1993 года.
  Сохраняющая значительную часть ядерного потенциала бывшего СССР, но ослабленная в геополитическом и демографичес- ком отношении; испытывающая неимоверные экономические трудности, социальную дестабилизацию, разгул преступности, внутриполитические раздоры и региональные проблемы, не обретшая всех атрибутов государственности, а также того, что Р. Арон характеризовал как "дух нации", постсоветская Россия явно утратила, вопреки все еще встречающемуся мнению, роль глобальной державы. Новое положение России как международного автора требует внимательного осмысления, переформулирования содержания ее национальных интересов и внешнеполитических приоритетов. Однако этому мешает существующее на сегодняшний день противоречие между отсутствием объединяющей общество ясной и четкой идеи относительно характера целей и путей его преобразования, с одной стороны, а с другой - идеологизацией реальных или мнимых проблем такого преобразования. Указанные обстоятельства, а также отсутствие в российском обществе социального консенсуса и кризис его самоидентификации влекут за собой столкновение различных концептуальных подходов к определению основных элементов внешней политики страны.
 2. Основные подходы к определению внешней политики
  С точки зрения основополагающих для всякого государства проблем, к которым относятся определение его национальных интересов и обеспечение безопасности, многообразие подходов к выделению внешнеполитических приоритетов России может быть сведано, с неизбежной долей огрубления, к двум противоположным концепциям, к которым так или иначе тяготеют все остальные. Одна из них может быть названа радикально-либеральной, другая - национально-патриотической.
  Согласно первой из них вопрос о национальных интересах носит в основном второстепенный характер и поэтому должен быть подчинен целям демократических преобразований общества. Основная задача внешней политики России формулируется как необходимость войти в цивилизованное международное сообщество, или, иначе говоря, в сообщество западных государств. В качестве главных доминант внешней политики выдвигаются соблюдение прав человека, приверженность ценностям свободного рынка и плюралистической демократии и другие либеральные концепты. В соответствии с такой логикой "распад советской империи следует расценивать как положительный факт, поскольку в пост- колониальном пространстве больше не существует ни геополитической ниши, ни природных или демографических ресурсов, достаточных для выживания военно-бюрократического монстра" (см. прим.4, 7.02.92). С окончанием холодной войны перестала существовать и внешняя угроза российской безопасности, а с присоединением постсоветской России к вышеперечисленным универсальным ценностям развитые страны Запада стали ее естественными союзниками. Партнерские отношения с этими странами и особенно с США рассматриваются как единственная возможность спасти Россию, которая не выйдет из нынешнего экономического кризиса без финансовой поддержки Запада, и, соответственно, трактуются по сути как необходимость априорной поддержки всех западных инициатив в области международной политики.
  В рамках описываемой концепции страны мусульманского Востока рассматриваются как страны, в которых власть, как правило, отчуждена от народа и отдельного человека. Парламентские формы демократии являются чаще всего не более чем внешней декорацией и в большинстве случаев не имеют прочных оснований. Агрессивный тоталитаризм мусульманского фундаментализма, проповедующего экспорт мусульманства и победоносное шествие ислама по всему миру, а также нарушение прав человека в этих странах противопоставляют их всеобщим демократическим ценностям и потому достойны публичного осуждения.
  Подобные рассуждения нередко сопровождаются различного рода саморазоблачениями, публичными раскаяниями за подлинные и мнимые преступления советской и досоветской империи перед народами Российской Федерации, ее ближайшими и более отдаленными соседями. В конечном счете, речь идет о концепции, в которой идеологические пристрастия явно доминируют над прагматическими потребностями, связанными с непредвзятым анализом содержания национального интереса России и формулирования основных приоритетов российской внешней политики. Конечно, это уже не идеология марксизма-ленинизма или же нового политического мышления. Однако, противопоставляя себя первой, данная концепция лишь внешне элиминирует вторую, совершая при этом своего рода инверсию: от тотальной конфронтации с Западом она переходит к не менее тотальному (хотя и явно одностороннему) "братанию" с ним, которое переходит всякие границы разумного. Идеалы "мировой социалистической революции" уступают место идеалам "триумфа рыночной экономики во всем мире". Тезис о верховенстве прав человека и личностных свобод идеализируется и более того - догматизируется, наподобие тезиса о классовых интересах, и т.п. Выше уже говорилось о том, что демократические принципы как универсаль- ные ценности международных отношений призваны играть растущую роль в их развитии. В то же время они не должны рассматриваться абстрактно, ибо их применение вне конкретного исторического, социально-политического и культурного контекста нередко приводит к результатам, противоположным декларируемым целям. Так, например, меры по ограничению рождаемости в Китае, или запрет второго тура выборов в Алжире в 1992 году, или, наконец, указание в официальной военной доктрине вероятного противника могут быть осуждены как нарушение прав человека и демократических норм, как возврат к эпохе конфронтации на мировой арене. Однако ограничение рождаемости отвечает китайским объективным условиям, способствуя поддержанию в этом государстве социальной, экономической и политической стабиль- ности, что отвечает и потребностям России в отношениях с Китаем. Запрещение режимом Алжира второго тура парламентских выборов в стране позволило сдержать распространение агрессивного исламского фундаментализма, что соответствует как российским внешнеполитическим интересам, так и интересам универсальной демократии. Отсутствие же в российской военной доктрине понятия вероятного противника лишает ее смысла, лишает возможности установить предел материальных потребностей государства и армии для подготовки и ведения войны и в конечном счете, как подчеркивает И. Серебряков, вольно или невольно дает основания предполагать, что Россия записывает в число своих потенциальных врагов весь внешний мир (см. об этом: прим.4, 08.02.94).
  Сторонники радикально-либеральной концепции нередко аргументируют свою позицию тем, что России не справиться с обрушившимися на нее экономическими проблемами в одиночку, ее потребностью в кредитах и необходимостью стимулировать интерес Запада к инвестициям в российскую экономику. Однако, помимо сомнительности данного тезиса в моральном отношении, сегодня уже нельзя не замечать фактического отсутствия такого крупно- масштабного интереса, что объясняется, во-первых, политической и юридической нестабильностью, в стране, произволом коррумпиро- ванного чиновничества, противостоянием "центра" и регионов; во- вторых, возможности Запада оказать России необходимую ей помощь достаточно ограничены ввиду испытываемого им циклического спада в экономике, проблем, возникающих в ходе как европейской, так и североамериканской интеграции; в-третьих, и это главное, необходимо принимать в расчет, что страны Запада имеют собственные интересы в том, что касается роли и места России в современном мире, и, несмотря на демократические декларации рос- сийских радикал-демократических политиков, такие интересы, как это будет показано ниже, вовсе не обязательно совпадают, а, наобо- рот, нередко кардинально расходятся с российскими интересами.
  Национально-патриотическая концепция внешней политики России по сути представляет собой реакцию на крайности радикально-демократической. Высшей ценностью провозглашается национальный интерес, который рассматривается как основа ответственной внешней политики, имеющая безусловный приоритет перед ценностями демократии. Данная концепция исходит из геополитического описания российской ситуации, делая на нем сильный алармистский акцент. Ее исходным пунктом выступает бескомпромиссное осуждение разрушения СССР, которое квалифицируется как историческое преступление. Сторонники этой концепции настаивают на том, что исчезновение Советского Союза и социалистического лагеря стало мировой геополитической катастрофой. Указанные события повлекли за собой радикальную трансформацию в соотношении сил на мировой арене: Россия, которая играла роль основы, фундамента в равновесии сил, оказалась ослабленной, столкнулась вслед за развалом СССР с угрозой собственного распада, тогда как единственной сверх- державой, безраздельно господствующей в мире, стали США. При этом Соединенные Штаты стремятся ослабить Россию, с тем чтобы не допустить ее возрождения, разрушить геополитический ансамбль Евразии с целью утверждения здесь собственных интересов. В Европе, с точки зрения сторонников данной концепции, в результате объединения Германии появляется обширная зона нестабильности: в новом обличье возрождается "Mitteleuropa", что означает возврат, хотя и в иных формах, традиционной, дестабилизирующей сложив- шийся здесь баланс сил, политики блоков и союзов, названной в свое время Бисмарком "кошмаром коалиций". Восток более близок Рос- сии, с точки зрения его оппозиции Западу, а также с точки зрения ее традиций и ее особой геополитической ситуации, поэтому она должна поддерживать с ним более тесные отношения. В целом же Россия должна остаться великой державой, поэтому основной зада- чей российской внешней политики является защита своих нацио- нальных интересов на всех направлениях, тем более, что с поражени- ем Советского Союза в холодной войне внешние угрозы безопаснос- ти России не только не уменьшились, но, напротив, многократно возросли. Реализация такой политики требует временной и относительной, но тем не менее реальной самоизоляции России, с тем, чтобы она смогла, говоря словами знаменитого российского дипломата XIX века А.М. Горчакова, "сосредоточиться".
  Однако такая позиция по меньшей мере не учитывает факта взаимозависимости: хотя Россия действительно вынуждена рассчитывать, главным образом, на собственные силы и средства в восстановлении страны, это не означает, что она может обойтись без взаимодействия с внешним миром. Самоизоляция России ограничила бы возможности ее экономической модернизации и демократического развития. Главное же заключается в том, что если радикально-либеральная концепция грешит определенным утопизмом, своего рода забеганием вперед, то национально- патриотическая концепция напротив характеризуется обращен- ностью в прошлое, ностальгией по великодержавности, понимаемой в духе теории "естественного состояния".
  Подчеркнем еще раз, что речь идет о собирательных, "реконструированных" концепциях, которые тем не менее отражают позиции, вполне реально существующие если и не в целостной форме, то в виде разрозненных элементов как в академических, так и в политических кругах сегодняшней России, оказывая влияние на российскую внешнюю политику.
  Как уже отмечалось, к ним так или иначе тяготеют дискуссии по отдельным проблемам, связанным с трактовкой внешнеполитическо- го облика России и ее роли на международной арене. Одна из таких дискуссий касается вопроса о российской исторической миссии.
  Сегодня уже все менее популярной становится точка зрения, в соответствии с которой Россия в силу ее особого геополитического положения призвана выполнять исключительную всемирно- историческую роль своего рода "евразийского моста", который соединяет Запад и Восток и без которого невозможен взаимный обмен двух культур, двух цивилизаций, их взаимное обогащение. Подобная позиция, несущая на себе отпечаток старого спора между западниками и славянофилами, справедливо критикуется как неконструктивная и даже реакционная, поскольку в ней заложено отрицание собственной ценности России, ее самостоятельной роли на мировой арене, с одной стороны, а с другой - навязывание указанной функции внешнему миру, который в сущности и не нуждается - особенно в наш век электронных, трансконтиненталь- ных и космических средств связи и транспорта - в каких-то особых "мостах" (см. об этом: прим.8, с. 46- 47; а также 9 и10). Однако, отказ от мессианства не означает отрицания необходимости осмысления реальной миссии России, или, иначе говоря, той роли, которую она должна играть на мировой арене в соответствии со своими национальными интересами и объективными возможностями. В этой связи, по мнению многих экспертов, стержень исторической миссии России состоит в том, чтобы служить гарантом стабильности в постсоветском геополитическом пространстве (См.: прим.10, с.73; а также 11,12,13).
  Спор о российской исторической миссии тесно связан с еще одной дискуссией, в центре которой вопрос о досоветской и советской России как имперской державе. С позиций, примыкающих к радикально-либеральной концепции, досоветская Россия собирала свои земли железом и кровью, жестоко подавляя сопротивление колонизируемых ею народов и угнетая их на протяжении всей истории своего существования. В свою очередь, СССР продолжил эту традицию, став тюрьмой народов, насильно удерживаемых в его орбите и подвергающихся экономическому ограблению и национальному унижению. Известный американский политолог Ф. Фукуяма прямо утверждает, что "Россия длительное время была имперской и авторитарной державой", играя по отношению к бывшим советским республикам роль "имперского центра" (см. прим.4, 6.11.92). Отсюда вывод: демократическая Россия должна отказаться от своего имперского прошлого и признать право всех населяющих ее народов на самоопределение, ибо удержать их в своем составе она может лишь силой (см., например: Попов А. Философия распада. Об идеологии пост-советского национал- патриотизма. прим.4,10.04.92).
  Выше уже приводилась точка зрения русского историка Н.Я. Данилевского о роли национального вопроса в строительстве российской государственности. Как подчеркивают многие современные исследователи, трудно возразить против того факта, что если Россия и была империей, то довольно своеобразной: население "метрополии" не только не обогащалось за счет ограбления колониальных народов, но, напротив, нередко имело более низкий жизненный уровень, чем они. Так, например, Р. Овинников приводит следующие данные, которыми оперирует Международный валютный фонд и которые показывают, что в 1991 г. общесоюзные субсидии составляли 45% в бюджете Таджикистана, 43% - Узбекистана, 35% - Кыргызстана, 25% - Казахстана и 22% - Туркменистана. Таким образом, союзный центр (и, прежде всего, - Россия, которая давала 60% общего экономического потенциала и, соответственно, - выделяла необходимые суммы для дотаций) выступал в роли крупного донора в отношении этих пяти наиболее отсталых среднеазиатских республик. Следовательно, в соответствии с наиболее существенным критерием, Союз (и, соответственно - Россия) не был империей, ибо не выкачивал средства из республик, не "жирел за их счет", а осуществлял вливания в их экономику, способствовал росту из благосостояния (см. прим. 4, 16.04.94). Если же углубляться в историю, то, признавая, например, колониальный характер войн, которые Россия вела на Кавказе и в Средней Азии, нельзя не заметить, что последующие отношения между русскими и этими народами не были отношениями между "хозяином и слугой".
  Отмечая это обстоятельство, А. Малашенко приводит слова великого тюркского просветителя XIX века Исмаила бея Гаспринского о том, что "ни один народ так гуманно и чистосердечно не относится к покоренному, вообще чуждому племени, как... русские" (см.прим.4, 22.02.92). В советский период именно Россия вынесла на себе основную тяжесть борьбы с тоталитаризмом и защиты демократических ценностей, а русский народ понес наибольшие материальные и людские потери в "социалистическом строительстве". Поэтому, как пишет С.Б. Станкевич, нынешняя Россия и русские несут "не больше ответственности за дела коммунистических вождей, чем нынешняя Латвия за дела тысяч латышских стрелков на российской земле в 1917-м" (см. прим.4, 6.11.92). Более того, на Кавказе, например, историческая память многих народов хранит воспоминания о России как о стране, которая объективно гарантировала условия их спасения от физического исчезновения. Речь идет о прекращении непрерывных пограничных войн, о братоубийственных конфликтах между кавказскими народами, а также о кровной мести и других подобных обычаях, которые стоили им многих жизней их молодого поколения14. Кроме того, "трудно отрицать тот факт, что в СССР были созданы условия для возрождения многих народов северного Кавказа. Что же касается репрессии и депортации целых народов, то это совершенно другая проблема, требующая самостоятельного анализа в общем списке преступлений большевистской диктатуры" (см. прим. 14).
  Сказанное не означает, конечно, что "империя и демократия диалектически едины" и что постсоветская Россия должна поэтому как утверждает В. Гущин, обязательно стать империей (см. прим.4, 23.07.93; 17.09.93). Сильная, многонациональная и единая держава, обеспечивающая равные демократические права всем своим гражданам и народам и в то же время твердо отстаивающая свою целостность, вопреки претензиям отдельных националистических деятелей, представляющих лишь самих себя в своем стремлении к власти, - это отнюдь не империя в точном смысле данного термина, которым вряд ли стоит злоупотреблять, особенно в период глубокого экономического и политического кризиса и обострения национального вопроса. Это особенно важно подчеркнуть в свете вышеописанной дифференцированности российского национального самосознания, являющейся, в свою очередь, причиной отсутствия согласия по внешнеполитическим вопросам между различными группами российского социума, а также внутриполитической борьбы, которая характеризует процесс принятия решений в сфере международной деятельности государства.
 3. Проблемы принятия внешнеполитических решений
  Помимо общего социально-политического и экономического контекста, формирование и практическая реализация российской внешней политики находятся под непосредственным воздействием целого ряда конкретных факторов, вытекающих из современного состояния страны. Среди них выделяются такие, как: отсутствие идеологической "скрепы" государства и идеологизация внешнеполитических концепций; ожесточенная борьба, которая велась между бывшим Верховным советом под руководством Р. Хасбулатова и исполнительной властью, достигшая кульминации в конце сентября - начале октября 1993 года, а также внутри каждой из двух ветвей власти; давление общественного мнения и различных политических сил и групп интересов на структуры, разрабатывающие и реализующие внешнюю политику, и особенно - на президента; противостояние "центра" и субъектов федерации; наконец, слабость правовой базы внешнеполитических решений.
  Противоречия и даже борьба законодательной и исполнительной власти по вопросам внешней политики государства, как и воздействие общественного мнения на внешнеполитические решения составляют неотъемлемую черту политического процесса любого демократического государства. Однако в постсоветской России эта черта оказалась искаженной, в результате чего приоритеты внешней политики нередко определяются не цельно понятыми национально- государственными интересами, а внутриполитической конъюнктурой, в которой, например, борьба с коррупцией оказывается всего лишь борьбой с политическим противником. В свою очередь, внешняя политика также превращается в поле борьбы за полноту власти, независимо от конкретного содержания и действительного значения ее проблем.
  Руководство российского внешнеполитического ведомства, пришедшее на волне демократической эйфории на смену союзному, недалеко отошло, особенно на первых порах, от его идеологизиро- ванных представлений и утопических иллюзий, опирающихся на философию ненасилия, идеализацию демократических тенденций в международных отношениях и т.п. На первых этапах деятельности нового внешнеполитического ведомства значительное место в публичных выступлениях и статьях его руководства уделяется навязчивой критике и осуждению порочности имперской внешней политики СССР как одной из причин "полного выпадения нашей страны из международного общения" (см. прим.7, 31.03.92), а также декларациям о том, что лишь сейчас российская внешняя политика начинает развиваться на подлинно демократической основе, добиваясь серьезных успехов, вроде Кэмп-девидской декларации, подписанной в начале 1992 года Россией и США, "где впервые прозвучали слова "дружеские отношения", "полномасштабное партнерство". Это в общем-то серьезный сдвиг (см. прим.4, 1.04.92). Подобный подход был заявлен МИД РФ и в стратегии отношений с Западом, прежде всего с США, - как стратегии "союзничества на основе общих ценностей": "Мы заявили о приверженности демократии, верховенству личности, правам человека, свободному рынку", поэтому "западные страны - естественные союзники России" (см. прим.7, 2.01.92). Что же касается национального интереса, то "никакой схемы быть не может, а есть реакция на конкретную ситуацию, и в них-то и проявляются национальные интересы России. Ни в одной стране нет официального описания национального интереса (см. прим.4, 1.04.92).
  Все это очень напоминает "общечеловеческие ценности и интересы" "нового политического мышления". В условиях тех радикальных перемен, которые в последние годы произошли в российском политическом спектре и общественном менталитете, когда, как подчеркивал А.В. Козырев, "различные политические силы нашей страны по-разному формулируют свои внешнеполити- ческие ориентиры"15, а многообразные организации и группы интереса ведут бескомпромиссную борьбу за собственность и власть, когда на смену пассивному восприятию широких социальных слоев по отношению к государственной внешнеполитической линии приходит столкновение взглядов и точек зрения на проблемы внешней политики, вышеуказанные рассуждения не могут не вызывать в различных политических кругах и в обществе противо- речивого восприятия.
  Так, председатель Верховного Совета РФ Р.И. Хасбулатов уже в начале 1992 года сделал заявку на участие в определении российской внешнеполитической стратегии (см. прим.12, с.91), подвергнув осто- рожной, но вместе с тем достаточно прозрачной критике страте- гические установки МИД: "Нужны предельная реалистичность в оценке интересов нашего многоэтнического государства, прагма- тизм в выдвижении внешнеполитических инициатив, после- довательность и организованность в их реализации. Не следует увлекаться какими-то "широкомасштабными", "красивыми" идеями, которые, как правило, не работают на наши социально- экономические и внутриполитические интересы... Иногда повторяем худшие сценарии прошлых десятилетий, когда царедворцы навязывали свой примитивно облегченный взгляд... Мы должны постоянно иметь в виду, что в мире не прекращается борьба за экономическое и политическое влияние. Продолжает существовать сложная иерархия отношений, соответствующая реальной мощи того или иного государства" (см. прим. 12, с.88, 89).
  Не отказываясь от основных положений своей позиции, министр иностранных дел тем не менее уже к концу 1992 года вынужден был смягчить свой акцент на прозападный приоритет: выступая на заседании Верховного Совета, он заявил, что "Россия не должна сужать рамки партнерства между Востоком и Западом. Спектр ее интересов значительно шире, необходимо учитывать максимум возможных взаимодействий" (см. прим.7, 23.10.92). Однако это не помешало последующей все более заметной эволюции как тона критики (в сторону ужесточения) в адрес внешнеполитического ведомства со стороны руководства Верховного совета, так и ее содержания, что дало А.В. Козыреву повод говорить о том, что "для определенной части оппозиции наша доктрина либо вовсе не существует, либо она есть, но... предательская. ...Спикер ... отражает точку зрения того так называемого национал-патриотического крыла или большинства депутатского корпуса, которое считает, что установление политического партнерства и выход на полномасштабные экономические отношения с "семеркой", с Международным валютным фондом, Банком реконструкции и развития, ЕЭС... - это провал, поскольку эти институты, согласно "Краткому курсу" являются орудием империализма"16.
  Не исключено, что именно влиянием со стороны парламента и не менее резкой критики установок руководства МИД со стороны умеренной оппозиции в лице Гражданского союза, а также со стороны ближайшего окружения президента, занимающего более прагматичные, или державные позиции (С.Б. Станкевич, Г. Бурбулис), а, возможно, кроме того, и мнения некоторых авторитетных экспертов (например, зам. директора Института Европы РАН Караганова) объясняется создание президентом во второй половине декабря 1992 года Межведомственной внешнеполитической комиссии под председательством Ю. Скокова. По сути в ее компетенцию была передана - и тем самым изъята из компетенции МИД - деятельность по подготовке и реализации внешнеполитических решений (см. прим.4, 17.12.92). Однако МВК практически никак не успела проявить себя, поскольку уже в мае следующего года ее работа была приостановлена, а сам Ю. Скоков отправлен в отставку.
  Определенное противостояние основных центров формирования внешней политики и влияния на процесс принятия внешнеполитичес- ких решений в лице правительства (представленного, прежде всего, МИДом), парламента и наиболее влиятельных политических партий и движений (представленных, например, такими фигурами, как А. Руцкой - до октября 1993 г., или В. Жириновский - после де- кабрьских выборов, состоявшихся в том же году) сохраняется и в дальнейшем, как сохраняется оно и внутри самих указанных структур. Среди сформированных Думой в начале 1994 года комитетов по крайней мере четыре имеют прямое отношение к вопросам определения внешнеполитической линии. При этом три из них возглавляются представителями политических структур, находящихся в той или степени оппозиции по отношению к курсу президента и правительства. Так, председателем комитета по международным делам стал бывший посол России в США, давний оппонент А. Козырева В. Лукин, а его заместителем - "теневой министр иностранных дел" ЛДПР А. Митрофанов. Комитет по вопросам геополитики возглавили представители той же партии В. Устинов и М. Сидоров. Пост председателя комитета по безопасности занял представитель коммунистов В. Илюхин, а одним из его замов является Н. Кривельская из ЛДПР. Коммунистов и либеральных демократов нет лишь в руководстве четвертого комитета - по делам СНГ, но они не могут не оказаться среди его членов. Все это с самого начала создавало вполне реальные предпосылки для противостояния Думы и исполнительной власти практически на всех внешнеполитических направлениях, что и не замедлило проявиться в таких вопросах, как отношение к Программе НАТО "Партнерство во имя мира", проблеме Черноморского флота, войне в бывшей Югославии и т.д.
  Отсутствие в обществе "идеологической скрепы", или, иначе говоря, широкого согласия по вопросам внутренней и внешней политики правящего режима при раздоре ослабляющих государство властных структур, ведет к заполнению вакуума различного рода мифами и идеологическими суррогатами - вроде идеи о солидарности "единокровцев" и "единоверцев", "заговоре масонов" и т.п., - на базе которых формируются радикальные оппозиционные движения: например, такие как "наши" и даже откровенно фашиствующие "баркашовцы". Вокруг таких изданий, как "День", "Советская Россия" и т.п., группируются интеллектуальные круги непримиримой оппозиции и просто недовольных и/или незаслуженно обиженных правящим режимом. Они активно формируют в массовом сознании образ внутреннего ("агенты влияния") и внешнего (сионизм, американский и мировой импе- риализм) врага, поощряют активные (то есть с оружием в руках) действия в "защиту русскоязычного населения" в Приднестровье, Абхазии и других горячих точках.
  Помимо воздействия на внешнеполитические решения противо- борства между ветвями власти, общественного мнения и полити- ческих партий , имеющего в постсоветской России свои особенности по сравнению с другими странами нельзя не отметить я определен- ного влияния православной церкви. Об этом говорит, в частности, то, что в июне 1992 года президент в своем указе о протоколе, касающемся ранга официальных лиц России, предоставил 18-й ранг Патриарху Всея Руси, что выше, чем ранг Верховного Суда.
  Несколько позднее президент заявил, выступая перед верующими накануне своего визита в США, что Патриарх благословил его на этот визит и что его власть как президента - от Бога (см.прим.4, 4.02.93). Влияние православной церкви чувствуется и в колебаниях российской позиции в "югославском вопросе": в кругах, близких к официальным, нередко звучит тема необходимости преемственности в исторической поддержке православных сербов со стороны России, хотя в историческом плане Сербия всегда тяготела к Центральной Европе, а военное вмешательство России в региональные конфликты на стороне балканских славян вдали от российских границ заканчивалось для нашей страны бесславно и трагически.
  Важным фактором, влияющим на внешнеполитические решения в постсовестской России, является конфронтация центральной власти и субъектов Федерации - республик, краев и областей. Можно выделить три причины, лежащие в основе этой конфронтации: процесс национального самоутверждения, являющийся одним из проявлений общесоциологической тенденции к демократизации международных отношений; неспособность (и объективная невозможность) сохранения, даже в каком-либо модифицированном варианте, прежней "вертикальной" системы управления, предполагающей централизо- ванное распределение ресурсов и осуществление властных функций; неравноправное экономическое положение и неравноценный статус различных субъектов Федерации (в частности, республик и областей). И если первые две причины являются по сути общими для тех процессов, которые сегодня наблюдаются во всех субъектах Российской Федерации, то третья породила процесс "суверенизации" не только республик, но и регионов, краев, областей. Представители областей, объявивших себя республиками, подчеркивают противо- естественность положения, при котором они получают "директивы из Москвы, в которых все расписано до последнего гвоздя" (см. прим.4, 13.07.93) и при котором непропорциональная часть их дохо- дов изымается в пользу федерального центра и идет на поддержку других регионов и республик. К середине 1992 года 23 территории ввели собственные ограничения на вывоз товаров за свои рубежи, создавали таможни силами местных органов внутренних дел и добровольных формирований. Льготных квот на экспорт сырья добились Карелия, Коми, Якутия, Горный Алтай, Иркутская и Тюменская области (см. прим.4, 10.12.92). В принятой в ноябре 1992 года Конституции Республики Татарстан говорится, что она "... вступает в отношения с иностранными государствами, заключает международные договоры, обменивается дипломатическими, кон- сульскими, торговыми и иными представительствами, участвует в деятельности международных организации, руководствуясь принци- пами международного права. . В начале 1993 года вице-президент республики В. Лихачев нанес визиты в Германию и в Канаду, где провел переговоры с представителями правительственных и банковских кругов, а затем - в штаб-квартиру ЮНЕСКО в Париже, где речь шла о подключении Татарстана к ряду межгосударственных программ этой организации. Премьер-министр М. Сабиров посетил Сингапур, Южную Корею и даже Тайвань, с которым у России нет дипломатических отношении (см. прим.4, 11.03.93). Принятие Российской Конституции способствовало тому, что в дальнейшем, при подписании двустороннего договора между Россией и Татарстаном в феврале 1994 года, Казань согласилась внести изменения в свой Основной закон, отказываясь от трактовки республики как "суве- ренного государства" и "субъекта международного права" (см. прим.4, 16.02.94). И тем не менее здесь остается еще не решенной проблема, с которой сталкивается подготовка и реализация российской внешней политики, - проблема ее юридических основ. Эксперты отмечают, что у многих субъектов Российской Федерации (таких, например, как Республика Саха, Татарстан, Якутия, Ярославская область и т.п.) соглашения с иностранными государствами насчитываются уже десятками, однако полной картины их международной активности сегодня нет ни у одного федерального ведомства, поскольку эти связи развиваются хаотично, без должного согласования в масштабах Федерации. Главная причина такого положения - отсутствие соответствующей правовой базы (см. прим.4, 24.03.94).
  Как подчеркивает первый зам. министра иностранных дел России А.Л. Адамишин, "в международной практике отношения частей федерации практикуются, как правило, не с государствами, а с его частями и ограничиваются областью "неполитических" связей. Если же - в исключительных случаях - партнером выступает государство, соответствующее соглашение нуждается или требует его последующего утверждения"18. Фактически же в области законодательного регулирования международных связей субъектов Федерации и сегодня продолжает существовать обширный вакуум.
 Примечания
 1. Ключевский Б.О. Сочинения в девяти томах. Том I. Курс русской истории. Часть I. М. 1987. с.50.
 2. Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М. 1991. с.496-497.
 3. Бердяев Н.А. Судьба России. М. 1990. с.65-66;19;21-22.
 4. Независимая газета. 23.09.93.
 5. Косолапое Н.А. Внешняя политика России: проблемы становления и по- литикообразующие факторы// Мировая экономика и международные отношения. 1993. №2. с.17.
 6. Дилигенский Г.Г. Российские альтернативы// Мировая экономика и международные отношения. I993. №9.
 7. Известия. 02.01.92,
 8. Косолапов Н.А. Россия: самосознание общества и внешняя политика// Мировая экономика и международные отношения. 1993. №5. с.38.
 9. Загорский А.В. Россия и Европа// Международная жизнь. 1993. №7. с.55.
 10. Гаджиев К. С. От биполярной к новой конфигурации геополитических сил// Мировая экономика и международные отношения. 1993. №7. с.72.
 11. Загладин Н.Н., Мунтян М.А. Некоторые аспекты нового геостратегичес- кого положения России// Мировая экономика и международные отно- шения. 1993. №7. С.11.
 12. Станкевич С.Б. Выступление на научно-практической конференции МИД РФ (26-27 февраля 1992 года)//Международная жизнь. 1992. №3-4. с.107.
 13. Плешаков К.В. Миссия России. Третья эпоха// Международная жизнь. 1993. №1.с.25.
 14. Гаджиев К.С. Геополитические перспективы Кавказа в стратегии Рос- сии / Мировая экономика и международные отношения. 1993. №1. с. 82.
 15. Московские новости. 14.03.93.
 16. Куранты. 16.04.93.
 17. Конституция Республики Татарстан. Казань. 1992. ст.62.
 18. Адамишин А.Л. Российская Федерация, составляющие ее величины и международные отношения// Международная жизнь. 1993. №3. с.25.
 
 Глава XV. Основные вызовы и приоритеты внешней политики постсоветской России
  Изменение ситуации в мире после окончания холодной войны значительно ослабило угрозы внешней безопасности бывшего СССР, в том числе и России, в связи с чем ее министр иностранных дел неоднократно подчеркивал фактическое отсутствие какого-либо источника опасности для страны, потенциальных противников и ассоциировавшихся с ними военных угроз. Однако впоследствии такая установка, так же как и однозначная ориентация российского руководства на западные экономические и политические модели и безоговорочное следование рекомендациям МВФ, подверглась значительной модификации. И если главным аргументом, который заставил исполнительную власть признать, хотя бы на словах, необходимость корректировки "западнического" курса и вынудил обратить внимание на социальные проблемы, стал фактический провал гайдаровских реформ и его политические последствия (в том числе и "феномен Жириновского", и усиление коммунистов), то подобные причины характерны и для изменения позиции в сфере внешнеполитических ориентиров. Во-первых, обнаружилось, что окончание холодной войны отнюдь не принесло человечеству вечного мира и всеобщего поворота к демократии. Напротив, как мы уже видели, в чем-то международная ситуация стала даже опаснее, чем прежде. Во-вторых, провозглашение российским руководством "партнерских" и "союзнических" отношений с Западом и, в первую очередь, с США не сделало эти отношения безоблачными. Более того, стоило России заявить о том, что у нее могут быть собственные национальные интересы, диктуемые историческими традициями и геополитическим положением, как со стороны западных "партнеров" последовало обвинение ее в возрождении имперских амбиций, и наступило определенное "похолодание" российско-американских отношений. Наконец, ужесточилась и приняла целенаправленный характер критика "внешнеполитического романтизма" российского руководства, в которой объединились фактически все оппозиционные правительству силы - в том числе и продемократические.
  В документе, посвященном концепции российской внешней политики (апрель 1993), МИД уже констатирует разбалансированность международных отношений, связанную с переходным периодом в их эволюции, сохранение некоторых прежних и появление новых угроз стабильности и безопасности на глобальном и региональном уровнях. Выдвинув в числе стратегических задач необходимость "предотвратить превращение Восточной Европы в своего рода буферный пояс, изолирующий нас от Запада", не допус- тить вытеснения России западными державами из восточноевропейс- кого региона, противодействовать всевозможным рецидивам им- перской политики Вашингтона1, внешнеполитическое ведомство как бы признало, что угрозы безопасности России все же имеются.
  И действительно, постсоветская Россия сталкивается сегодня с целым рядом вызовов, связанных как с изменениями системы международных отношений, так и с наследием эпохи холодной войны. Назовем лишь наиболее значительные из них:
  в международных отношениях по-прежнему продолжает играть важную роль ядерное сдерживание и военно-силовой фактор. При этом ядерное оружие становится все более доступным, что обостряет проблему его нераспространения; оставаясь одним из крупнейших в мире государств по своим природным ресурсам и ядерному потенциалу, постсоветская Россия тем не менее не может, в силу причин внутреннего и международного порядка, играть роль глобальной державы, оказывающей одно из решающих воздействий на ход мировых процессов. Это сужение ее международных возможностей, по сравнению с СССР, имеет и субъективный аспект: при добро- желательном отношении Запада к ее усилиям по рефор- мированию своей политической и экономической системы, с его стороны наблюдается и непонимание ее международных проблем, и сопротивление экономическим и политическим интересам Российской Федерации на мировой арене. Реальна и угроза превращения России в сырьевой придаток Запада; изменение непосредственного международного окружения Российской Федерации ставит перед нею непростые задачи формирования качественно новых отношений с бывшими со- ветскими республиками, ставшими суверенными государствами. При этом нельзя не учитывать груза связанных с историей совместного существования проблем, наличие в сопредельных странах реальных и потенциальных очагов локальных войн и вооруженных конфликтов, опасности, исходящие от проникновения исламского фундаментализма на территорию соседних государств, и т.п.
  отмеченные ранее тенденции глобализации и фрагментации международных отношений находят проявление и в Российской Федерации, которую в определенном смысле можно рассматри- вать как своеобразную модель международной системы; преобладание второй из указанных тенденций несет в себе угрозу распада России как целостного государства;
  фактом являются и территориальные претензии к России со стороны ряда соседних государств. Кроме того, Российская Федерация сталкивается и с такими относительно новыми для нее вызовами, как противоречия в проявлении тенденций к демократизации и социализации международных отношений, рост международной преступности и терроризма и т.п.
  Сложность вышеотмеченных вызовов, новизна большей части из них, переходный характер самой международной системы - все это в сочетании с особенностями постсоветской России убеждает в том, что отсутствие у нее последовательной внешней политики и завершенности в ее концептуальном обосновании не являются случайными. Более того, на данном этапе создание такой концепции, в которой были бы жестко зафиксированы основные приоритеты в международных отношениях Российской Федерации, представляется не только невозможным, но и нежелательным. Вместе с тем нежелательность заранее заданной предопределенности не означает, конечно, что российская внешняя политика должна представлять собой беспорядочную совокупность импульсивных действий на мировой арене.
  Характером международных проблем, с которыми она сталки- вается в настоящее время, определяются и основные направления ее внешней политики. В пространственном отношении они могут быть представлены в виде ряда "кругов", в каждом из которых имеются свои приоритетные задачи. Во-первых, это постсоветское геополитическое пространство (в рамках которого, в свою очередь, существует несколько дифференцированных сфер, представленных, например, балтийскими государствами; славянскими государствами и Молдовой; кавказскими регионом; странами Центральной Азии). Во-вторых, - восточноевропейское направление, Средний Восток (Турция, Иран, Афганистан, Ирак), Китай; Западная Европа, США, Канада, Япония; страны американского континента, Африка, АТР и т.д. В целом эти два "круга" охватывают так называемое ближнее и дальнее зарубежье. При этом в "ближнем зарубежье российская внешняя политика сталкивается с наиболее сложными проблемами, требующими нетривиальных подходов и решений. Однако при всей их важности нельзя не признать того, что существует еще один "круг" отношений, которые не являются международными отношениями в формальном смысле этого термина, но приближаются к ним по своему реальному содержанию и значимости. Речь идет о так называемом "внутреннем зарубежье" или, иначе говоря, о субъектах Российской Федерации.
 1. Проблема сохранения государственной целостности Российской Федерации
  Приоритетность в решении проблем, связанных с субъектами Российской Федерации, обусловлена целым рядом обстоятельств. Во-первых, сохранение государственной целостности - один из важнейших составных элементов национального интереса, безопасности и стабильности любого государства. Во-вторых, взаимосвязь и взаимозависимость эндогенных и экзогенных явлений, их тесное переплетение становятся неотъемлемой чертой современных политических процессов. В-третьих, в отношениях между народами в рамках многонационального, многоэтнического, многоконфессионального федеративного государства, каким является Российская Федерация, и международными отношениями в традиционном понимании этого термина имеется много общего. Наконец, в-четвертых, бывшие автономные республики трактуются в российском Федеративном договоре как "суверенные государства в составе Федерации", края и области - как "государственно-территориальные образования в составе Федерации". При этом Чечня объявила о своем полном государственном суверенитете, Татарстан - о введении двойного гражданства. С учетом деклараций о создании Челябинской, Приморской и других республик, вначале в составе Российской Федерации насчитывалось 23 республики.
  Что лежит в основе распространения феномена "суверенизации" на территории постсоветской России? Возможно ли в этих условиях сохранение целостности Российской Федерации? Какими должны быть методы и средства, способствующие такому сохранению? Для ответа на эти вопросы необходимо рассмотреть причины и реальное содержание происходящих процессов.
  Прежде всего, следует иметь в виду, что основным генератором "суверенизации" являются причины экономического характера, связанные с потребностями в самостоятельном управлении ресурсами, собственностью, доходами того или иного региона. Важное значение имеет и проблема национального развития. Как мы уже убедились, национальное и государственное развитие - это взаимосвязанные, более того, неразрывные аспекты развития социума, причем стремление наций и народностей, являющихся составными элементами многонационального государства, к собственной государственности возрастает до критической отметки именно в периоды экономических и политических кризисов. Попытки воспрепятствовать такому стремлению силовыми методами приводят, как свидетельствует опыт, к прямо противо- положным результатам. В этом убеждают, например, неудавшиеся попытки сохранить балтийские республики в составе СССР, действия руководства Азербайджана в отношении Нагорного Карабаха, или же политика правительства Шеварднадзе в отношении Абхазии. Их объединяет неприятие "центром" идеи самостоятельности региона, отказ от понимания того, что в ее основе лежит объективная тенденция к фрагментации современных общественных отношений (и как следствие недооценка всей глубины противоположной ей тенденции к интеграции), объяснение происходящего только амбициями местных политиков, наконец, использование "аргументов силы" для доказательств собственной правоты. В результате относительно умеренные требования регионов радикализируются, придается мощный импульс националистическим настроениям, сепаратизм многократно усиливается, а иногда и принимает необратимый характер. Подобная ситуация ведет либо к заведомо обреченному (и уж во всяком случае паллиативному) наращиванию силовых методов, к затяжному вооруженному конфликту, в котором проигрывают народы обеих сторон, либо к необходимости неизмеримо больших уступок со стороны "центра".
  Надо сказать, что на сегодняшний день в России ведется дискуссия между сторонниками трех моделей сохранения государственной целостности, которые могут быть названы державно- унитарной, национально-конфедеративной и регионально-федера- тивной. Колебания в федеративной политике правящего режима - от единого подхода к управлению на всем пространстве России до принятия Федеративного Договора с признанием за республиками права на государственный суверенитет и его фактической отмены в дальнейшем - в определенной мере можно рассматривать и как отражение указанной дискуссии.
  Сторонники державно-унитарной модели апеллируют к необходимости возрождения России как великой державы - прежде всего в военно-стратегическом смысле. Самостоятельность регионов и республик рассматривается ими как фактор дезинтеграции, что обусловливает, по их мнению, неизбежность достаточно жесткого тона по отношению к сепаратистским тенденциям внутри Российской Федерации, а также потребность в сохранении контроля над стратегическими ресурсами со стороны центральной власти. В рамках данной модели необходимость сохранения и даже усиления политической централизации обосновывается также потребностями экономической модернизации и рыночных реформ. Однако при этом не учитывается, что несовпадение географических, экономических, национальных и социальных условий делает по сути невозможным осуществление рыночных реформ в одно и то же время и одинаковыми методами на всей территории страны. Кроме того, процесс "суверенизации" республик и регионов зашел уже достаточно далеко, и попытки остановить его при помощи средств силового воздействия чреваты серьезными конфликтами, усугубляющими угрозу дезинтеграции государства.
  В этой связи сторонники национально-конфедеративной модели подчеркивают, что идея о децентрализации всех управленческих процессов и структур Российской Федерации, о предоставлении всем ее нациям и народностям благоприятных условий для развития через собственную государственность - не прихоть отдельных политических лидеров, а настоятельная потребность, диктуемая задачей сохранения целостности российского государства, причем это касается не только татар, якутов и других народов в составе Российской Федерации, но и русских. Однако в силу исторических причин русские как единый этнос не занимают компактной территории, а расселились по ряду регионов и, кроме того, дифференцировались в социокультурном отношении. Поэтому субъектами единого государства, наряду с национальными республиками, должны стать и такие республики, как Уральская, Московская, Санкт-Петербургская, Приморская, Сибирская, и др. Именно через них, как считает известный юрист С. Алексеев, и произойдет возрождение и расцвет русского народа. В дальнейшем неизбежны интеграционные процессы, о формах которых пока говорить еще рано. Но сегодня процесс создания на территории Российской Федерации множества суверенных республик представляется неизбежным и необходимым (см. прим. 4 к гл. XIV, 9.07.93). Таким образом, данная модель является как бы полярной противоположностью первой: в противовес жесткой централизации, она выдвигает идею сохранения государственной целостности путем едва ли не полной ликвидации всякого "центра" и передачи его функций, за исключением тех, которые связаны с координацией процессов в рамках единого и взаимозависимого хозяйственного комплекса, сохранением единого гражданства и т.п. На деле же это в лучшем случае означает не что иное, как путь к конфедерации с туманными перспективами интеграции в неопределенном будущем. При этом необходимо учитывать, что, как отмечалось выше, каждая республика уже сегодня стремится к установлению самостоятельных, минующих центральные органы, отношений не только с другими республиками в рамках Российской Федерации, но и за ее пределами, что отсутствие четких механизмов координации и контроля, разграничения компетенции между федеративными и республиканскими органами способно нанести ущерб международным обязательствам России или же интересам и правам других республик. В конечном счете это ведет к дальнейшей дестабилизации и снижению порога безопасности для России.
  Регионально-федеративная модель ориентирована на то, чтобы избежать подобного рода угроз, и вместе с тем опираться на имеющиеся тенденции с учетом национальной и территориальной неоднородности Российской Федерации и сложившихся здесь реальностей. Она исходит из того, что в основе процессов "суверенизации" лежит общая экономическая деградация и ослабление роли центра по отношению к периферии. Поскольку же главным фактором сепаратизма является экономика, а не национальный вопрос, постольку условиям российской государственности лучше всего отвечает всемерная децентрализация, подъем экономики и благосостояния регионов путем передачи на места основных функций управления и регулирования хозяйственной жизни. Такая модель предполагает самостоятельное использование регионами местных ресурсов, распоряжение собственностью, участие в международных экономических, торговых, культурных обменах, что будет способствовать укреплению властных полномочий местных органов при сохранении за федеральными структурами координирующих и управленческих функций. При этом степень экономического суверенитета регионов, учитывая разнообразие их условий, должна варьироваться: от практически полного (свободные экономические зоны) до более или менее ограниченного2. Особенно важным, с этой точки зрения, является участие в международном сотрудничестве приграничных регионов (например, Приморья, Хабаровского края, Калининградской области и т.д.), которые через установление системы субрегиональных связей с сопредельными государствами, привлечение иностранного капитала могут стать зонами ускоренной технологической модернизации и интенсификации экономической реформы. С этой целью им может быть предоставлен особый статус и особые полномочия в сфере правового регулирования внешнеэкономических связей.
  Преимущество данной модели состоит в том, что она нацеливает на противодействие тенденции к распаду российской государственности через децентрализацию и обеспечение регионам наиболее оптимальных условий для их развития, что лежит в русле современных мировых процессов3. Вместе с тем предполагаемое различие в статусах регионов и, главное, недооценка стремления республик к национальному самоопределению содержит в себе потенциальную опасность эскалации противостояния "'центра" и "периферии" Российской Федерации.
  Таким образом, предотвращение распада Российской Федера- ции, сохранение ее государственной целостности требует установле- ния нового типа отношении между федеральными и региональными органами. Это связано с необходимостью учитывать как общие тенденции в развитии современных международных отношений, так и особенности нашей страны, представляющей собой, с одной стороны, единый и взаимозависимый хозяйственный комплекс, целостное геополитическое, социокультурное пространство, а с другой - неоднородность интересов различных групп населения, связанную с многообразием его этнонационального состава, региональной социоэкономической специфики, традиций и образа жизни, условии и уровня повседневного существования, Отсюда вытекает объективное требование дифференцированного подхода к субъектам Федерации в строительстве новой демократической России. В то же время такой подход не принесет успеха, если не будет направлен на достижение взаимного согласия всех республик, регионов и областей, опираться на легитимную правовую основу, гарантирующую равные права и свободы всем гражданам. Одна из главных задач строительства новой российской государственности состоит в том, чтобы создать механизмы, которые могли бы обеспечить демократической контроль над государством со стороны общества. Это и одна из центральных проблем, ибо беззащитность личности перед государством является мощным препятствием на пути реформ. Пока же можно констатировать, что такая беззащитность в условиях максимальной коррумпированности госаппарата и контроля за ходом приватизации со стороны возросшего числа чиновников всех уровней неизмеримо увеличилась.
 2. Национальные интересы и политика России в "ближнем зарубежье"
  Российское внешнеполитическое ведомство с полным основанием подчеркивает "приоритетность отношений со странами ближнего зарубежья как непосредственного геополитического окружения России, от характера которого напрямую зависит как судьба внутренних преобразований в нашей стране, так и ее положение на международной арене". МИД отмечает необходимость сочетания формирования новых отношений с этими странами "с наращиванием многосторонних форм взаимодействия", обосновывает "целесообразность "разноскоростного" подхода к формам организации и функционирования CHГ". Выдвигается "стратегическая цель формирования "пояса" добрососедства вокруг России... Перспектива - становление Содружества в качестве влиятельной региональной международной организации" (см. прим.1, с.19).
  Возникает вопрос: есть ли реальные основания для постановки столь далеко идущих задач? Вопрос не случайный, если иметь в виду как противоречия и конфликты между бывшими советскими республиками и их претензии к России, так и еще недавнюю пессимистическую оценку СНГ многими экспертами (в том числе и из структур самого МИДа), которые рассматривали его как "мертворожденное дитя", не имеющее перспектив (см., например, Независимая газета, 12.03.92). В этой связи СНГ отводилась роль механизма "цивилизованного развода", регулятора обвального распада связей между частями ранее целостного политического, экономического и социокультурного пространства. К СНГ складывалось отношение как к сугубо временному явлению, призванному обеспечить явно господствовавшим дезинтегра- ционным процессам регулируемый характер. Поэтому попытки сохранения прежних связей считались не меньшим препятствием на пути российских реформ, чем их распад. Выход из подобного парадоксального состояния виделся в создании условий для постепенного перехода России с периферии в центр мирового хозяйства и вхождение в число ведущих государств мира.
  Действительно, реальные процессы давали основания считать иллюзорной идею преобразования СНГ в более тесное сообщество государств, идущее по пути интеграции. Явно провалились планы создания эффективного межгосударственного объединения с координирующими органами, единым экономическим пространством, единой валютой, единой стратегией рыночных реформ, скоординированной налоговой и таможенной политикой, объеди- ненными вооруженными силами, прозрачными внутренними границами, совместным контролем внешних рубежей и т.п. После декабря 1991 года бывший СССР вступил в полосу непрерывно обостряющихся противоречий между его распавшимися частями: проблемы вывода войск, дележа имущества и долгов, формирования армии и флота, принадлежности территорий и внутренних трудностей и конфликтов - все становится источником разногласий, питает взаимное недоверие. Особые подозрения вызывает Россия: ее обвиняют в разжигании конфликта между абхазами и грузинами, в поддержке незаконной Приднестровской республики, в провоцировании сырьевого кризиса и т.п. Доходит до абсурда: так, в начале 1992 года Украина отказалась подписывать совместное с другими постсоветскими государствами соглашение по эколо- гическому сотрудничеству, заклеймив его как давление России, заставляющее ее изменять свои законы (4, с.106). Политические элиты, пришедшие к руководству в государствах СНГ, опасаясь потери власти, проявляют склонность придавать идеологическую окраску любому вопросу, связанному с межгосударственными отношениями в рамках постсоветского геополитического пространства. При этом, так же как и Россия, каждое постсоветское государство стремится самостоятельно "войти в цивилизованный мир", создать рыночное общество, добиваясь западных кредитов и привлекая иностранных инвесторов в национальную экономику. Отдельные голоса о губительности поспешного разрыва хозяйственных и иных связей, о необходимости сотрудничества и координирования усилий в проведении экономических реформ не имеют по сути никакого резонанса. Потребовалось время и разрушительные результаты попыток самоизоляции по отношению друг к другу, для того, чтобы наступило некоторое отрезвление.
  Определенный перелом возникает в начале 1993 года. Потенциал дезинтеграции близится к концу. Становятся более-менее очевидными два важных момента. Во-первых, слабая историческая легитимность большинства новых государств, особенно в совре- менных границах и с нынешним национальным составом населения. Ситуация требует не взаимных обвинений и поиска внешних врагов, а совместного решения вопросов, связанных с необходимостью реагировать на последствия социально-психологической травмы, по- лученной населением, большинство которого ощущало себя единым народом, с общими историческими традициями и совместным буду- щим. Во-вторых, одновременно с первыми атрибутами новой государственности приходит и постепенное осознание действительных, а не мнимых национальных интересов, что связано с оценкой реаль- ных возможностей ускоренного экономического развития при помощи таможенных барьеров, введения собственной валюты и других атрибутов суверенности. Приведем хронику важнейших событий в этом отношении (цит. по прим.4;7, гл. XIV)
  22 января 1993 года происходит встреча лидеров стран СНГ в Минске, предполагающая процесс создания новой легальной структуры содружества и возможность "мягкого" присоединения к новому Уставу (на протяжении года). На встрече к Уставу присоединились семь стран - участниц СНГ (Россия, Белоруссия, Казахстан, Армения, Узбекистан, Кыргызстан, Таджикистан). Не присоединились Украина, Молдова, Туркменистан. Были приняты важнейшие решения о рублевой зоне, учреждении межгосударственного банка, подписан ряд документов.
  30 апреля в Минске завершилась встреча глав правительств государств СНГ. Утверждено положение о Координационно-консультативном комитете и об Исполнительном секретариате СНГ. С точки зрения ряда наблюдателей, минская встреча показала возможность создания экономического союза даже для окончательно независимых государств.
  14-18 мая в Москве состоялась закрытая встреча глав государств и правительств стран СНГ, посвященная решению вопроса о возможности создания экономического и оборонного союза в рамках Содружества. Встреча закончилась подписанием декларации об образовании Экономического союза (ЭС).
  13 июля главы правительств России, Украины и Беларуси подписали совместное заявление о неотложных мерах, направленных на более тесную экономическую интеграцию. Документ подтверждает настоятельную необходимость и твердое намерение создать экономический союз.
  19 июля главы правительств Беларуси, России и Украины заявили о необходимости углубления экономической интеграции на основе развития рыночных отношений и более тесного трехстороннего сотрудничества. В последнем абзаце заявления говорится о том, что к договору могут присоединиться государства, "не участвующие в любых других экономических союзах и объединениях". Рад экспертов рассматривает это заявление как реакцию на предпринимаемые действия государств Средней Азии, Казахстана и Азербайджана по более тесному экономическому сотрудничеству с Турцией, Ираном, Пакистаном и Афганистаном.
  20 сентября милли меджлис Азербайджана принял решение о вступлении республики в СНГ. В начале октября согласно этому решению руководство Азербайджана подписало Договор об экономическом союзе и присоединении к Договору о коллективной безопасности. Милли меджлис вступает также в Межпарламентскую ассамблею стран - членов СНГ.
  В начале октября членом СНГ становится Грузия. Вполне вероятным становится вступление в Содружество Молдовы.
  24 декабря - встреча лидеров стран - членов СНГ, высказавших определенный оптимизм относительно его будущего.
  Начало 1994 года ознаменовалось подписанием межправи- тельственного соглашения "О порядке объединения системы Бело- руссии с денежной системой Российской Федерации и механизме функционирования общей денежной системы". В апреле 1994 г. Н. Назарбаев выдвигает перед лидерами стран - членов СНГ идею создания Евразийского Союза, предполагающего более тесное экономическое и политическое объединение бывших советских республик, входящих в Содружество.
  Развитие событий показывает, таким образом, наличие устойчивой тенденции к реинтеграции постсоветского пространства, основанной не на априорно разработанных подробных проектах создания тех или иных структур, предопределении направлений совместной деятельности, не на уверениях во взаимном уважении и дружеских чувствах между народами, а на все более адекватно осознаваемыми интересами бывших советских республик по мере развития и укрепления их государственности. И можно предположить, что чем больше эти республики будут превращаться в полноценные независимые государства, тем более разнообразными, развитыми и устойчивыми будут формы их многостороннего и двустороннего сотрудничества. В этой связи ряд исследователей приходит к обоснованному выводу о том, что в обозримой перспективе территория бывшего СССР неизбежно станет одной из самостоятельных подсистем международных отношений5.
  Объективно, в силу своего геополитического положения и ресурсов, Россия выдвигается на роль лидера этой подсистемы. Более того, в последнее время становится все более заметным давление на нее в этом направлении со стороны стран СНГ. Интересы самой России в данном регионе вытекают, во-первых, из необходимости обеспеспечения благоприятных условий для проведения внутренних реформ и выхода из кризиса, а, во-вторых, формирования пояса безопасности и добрососедства по периметру ее границ. На первом этапе своей деятельности руководство российского МИДа, учитывая настроения в политических кругах постсоветских республик, всячески подчеркивало, что РФ не стремится к выполнению "неоимперской роли" на территории бывшего СССР. В этой связи и правительство РФ стремилось демонстрировать, что основные усилия российской внешней политики будут направлены на то, чтобы договариваться, искать компромиссы, защищать свои позиции аргументами. Оно пыталось избегать функций посред- нического звена в отношениях между государствами СНГ Оно также стремилось интернационализировать проблему вооруженных конфликтов в СНГ путем привлечения к их разрешению авторитетных международных организаций.
  Однако на пути проведения своей линии Россия сразу же сталкивается с многочисленными проблемами и трудностями. Достаточно назвать, например, такие проблемы, как положение примерно 25 млн. русских в этих республиках, территориальные претензии со стороны балтийских государств, вопрос о ядерном оружии в Украине, спор по поводу Черноморского флота, отсутствие ясной позиции России в Таджикском конфликте, тенденция к образованию субрегиональных группировок на южных границах Российской Федерации, действия исламских экстремистов в Таджикистане, наконец, давление на государства Центральной Азии идеологии панисламизма и формирование зон ее влияния на территории России. Сложность проблем ближнего зарубежья, потенциальная угроза российской безопасности, которую несут в себе многие из них, привела Россию к необходимости более решительной политики.
  Действительность показала, что Россия не может уклониться как от активной политики по выполнению роли гаранта стабильности на территории СНГ, так и от использования всего арсенала методов - включая и "жесткие" методы экономического и политического давления - для защиты своих интересов. Так, уже 29 октября 1993 г. Б. Ельцин распорядился приостановить вывод российских войск из стран Балтии до подписания с последними межгосударственных соглашений о порядке эвакуации и мерах социальной защиты военнослужащих. В марте; 1993 г., когда Госсобрание Эстонии приняло дискриминационный закон об иностранцах, в котором к разряду иностранцев отнесены все "неграждане", Б. Ельцин предупредил, что российским правительством "будут предприняты все необходимые меры для защиты своих национальных интересов и ограждения русскоязычного населения от политического, социаль- ного и полицейского произвола". Даже само создание экономи- ческого союза СНГ, с точки зрения некоторых экспертов, стало возможным во многом ввиду опасности резкого снижения Россией доли субсидирования соседних экономик за счет сокращения объемов технических кредитов, которые в 1992 году достигли 10% от российского ВВП.
  Что касается региональных конфликтов на территории бывшего СССР, то и в этом вопросе, несмотря на ряд неудач (карабахский конфликт, грузино-абхазская война), России не избежать роли посредника, а в отдельных случаях и прямого участия своих войск. Пространство в границах бывшего Советского Союза, как справедливо подчеркнул А.В. Козырев, "это не "неоимперское", но все же уникальное, единственное в своем роде геополитическое пространство, где никто за Россию мира не сделает" (прим.4 к гл. XIV, 22.09.93). К такому же выводу приходят и эксперты - как в самой России, так и за ее пределами, - учитывающие ограниченные возможности и малоэффективностъ использования войск ООН для поддержания мира в различных регионах планеты (см. прим.7 к гл. XIV, 29.09.93).
  Таким образом, даже столь краткое рассмотрение вопросов, связанных с национальными интересами и внешней политикой России в бывшем СССР, убеждает в необходимости понятной (как для внутреннего использования, так и для внешнего мира) концепции государственной линии в ближнем зарубежье вообще, и в зонах конфликтов - в частности. Подчеркивая это обстоятельство, многие эксперты: например, Э. Паин (см. прим.7 к гл. XIV, 29.09.93), С. Кондрашов (см. прим.7 к гл. XIV, 29.09.93), О. Лацис (см. прим.7 к гл. XIV, 29.09.93) с тревогой отмечают отсутствие у российского руководства такой линии и даже единства в подходах к ее содержанию. К данной проблеме добавляется еще одна: российская политика и внутри страны, и в рамках бывшего СССР нуждается если не в поддержке, то хотя бы в адекватном понимании лежащих в ее основе интересов со стороны других участников международных отношений, и прежде всего - развитых стран. Между тем этого часто не хватает.
 3. Россия и дальнее зарубежье
  Стало уже общим местом положение о том, что окончание холодной войны создало благоприятное для России международное окружение. Однако, - и на это обращается внимание гораздо реже - в постбиполярном мире Россия отнюдь не получила в готовом виде всех внешних условий для своих реформ. Более того, по сравнению с бывшим СССР она оказалась во многом в более сложной ситуации.

<< Пред.           стр. 5 (из 6)           След. >>

Список литературы по разделу