<< Пред.           стр. 5 (из 8)           След. >>

Список литературы по разделу

 Оккам острее других понимал всю непрочность хрупкой гармонии разума и веры. Ему был очевиден вспомогательный характер философии по отношению к теологии. Попытки сторонников Аквината, Бонавентуры и Дунса Скота опосредовать разум и веру аристотелевскими и августинианскими элементами представлялись ему тщетными и бесполезными. Уровень рационального, основанного на логической очевидности, и уровень просветленности веры, ориентированной на мораль, ассиметричны. Речь идет уже не просто об отличиях, но о пропасти. Истины веры не самоочевидны, как аксиомы в доказательствах, их нельзя показать как следствия, как вероятные умозаключения в свете естественного разума. Истины Откровения принципиально избегают царства рационального. Философия не служанка теологии, а теология не наука, но комплекс положений, связанных между собой не рациональной последовательностью, а цементирующей силой веры.
 Что касается догмы о Святой Троице, Оккам не предпринимает и попыток (как Августин и другие) рационально совместить ее с человеческими представлениями: "это превосходит любой смысл, любой разум". Этот отказ настолько бескомпромиссный, что уже отчетливо виден закат схоластики. Разум не в состоянии предложить поддержку вере, ибо он не имеет ничего более прозрачного, чем данное вере в Откровении. Есть что-то нечистое и нечестное в том, чтобы искать логическую рациональную основу тому, что даруется бескорыстно, что превосходит сферу человеческого. Владения человеческого разума и владения веры не пересекаются, разделены и останутся, по Оккаму, такими.
 В таком контексте истина о всемогуществе Бога, в генезисе своем аристотелевская и неоплатоническая, под пером Оккама несколько трансформируется. Если могущество Творца безгранично, говорит Оккам, а мир есть одно из возможных порождений его свободной креативности, тогда получается, что между Богом и множеством конечных существ нет никакой другой связи, кроме наличной в чистом акте Божественной созидательной воли, бесконечной мудрости всесильного Бога. Чем другим могут быть платоновские формы или универсальные сущности Августина, Бонавентуры, Скота, выполняющие якобы посредническую миссию между Богом и сотворенным миром, как не знаком высокомерия языческого сознания? То же относится и к доктрине аналогии и к метафизике бытия Фомы Аквинского, устанавливающей континуальность Божественного и сотворенного. Следовать им означает метафизически быть посреди дороги между разумом и верой, при неспособности ни удовлетворить первый, ни поддержать вторую.
 2.3. Эмпиризм и примат индивидуального
 Резкое разведение всемогущего Бога и мира множественного ведет Оккама к трактовке мира как состоящего из индивидуальных элементов, при этом вопрос об упорядочении их в терминах природы или сущности даже не стоит. Оккам отвергает внутреннее отличие материи от формы в отдельном, дабы не компрометировать единство и само существование индивидуального.
 Оккамовский тезис о примате индивидуально, вопреки аристотелевскому и томистскому тезису об универсальном как предмете истинного знания, настаивает на индивидуальном как единственном объекте науки. Другим следствием стала разбитая вдребезги система необходимых и упорядоченных причин, структура платоно-аристотелевского космоса, место которого занял конгломерат изолированных случайных существ, зависимых всецело от свободного Божественного выбора. Понятия акта и потенции, материи и формы, на которых базировалась веками метафизическая и гносеологическая проблематика, утратили свое значение.
 2.4. Познание интуитивное и абстрактное
 Понятно, что от примата индивидуального мы тотчас переходим к примату опыта в познании. Здесь необходимо отличать несложное познание, где отдельные термины описывают отдельные предметы, от познания сложного, где термины складываются в предложения. Без первого нет второго. Познание первого типа может быть как интуитивным, так и абстрактным. Интуитивно, полагает Оккам, наше изначальное согласие принять возможные истины. Интуитивно наше суждение о наличии вещи, когда она есть, но и об отсутствии ее, когда ее нет. И хотя интуитивное познание вращается в сфере возможного, оно фундаментально в том смысле, что без него не было бы ничего другого. С интуитивного познания начинается познание экспериментальное. И Аристотель, по мнению Оккама, полагал, что наука начинается с освоения экспериментальных вещей. Эмпирическая заявка Оккама, как мы видим, радикальна.
 Абстрактное познание он трактует в двух смыслах. Если знание извлечено из многих отдельных предметов, то оно будет абстрактным и, в каком-то смысле, универсальным. Другим способом бытования абстрактного знания может быть путь извлечения факта существования или несуществования, или других условий из того, что приписывается возможному предмету. Объект этих двух типов познания один и тот же, но ракурс у них разный: интуитивное познание улавливает существование или несуществование некоей реальности, абстрактное познание может продолжаться и тогда, когда уже познанная вещь полностью утрачена. Таким образом, пути познания отличаются между собой, но не в отношении к обьектам. Интуитивное познание обусловлено реально существующим обьектом, будучи занятым вероятными истинами; абстрактное предполагает первое, занимаясь истинами необходимыми и универсальными. Но как оно их достигает?
 2.5. Универсалии и номинализм
 Оккам неоднократно заявляет о нереальности универсалий. В "Lectura sententiarum" он пишет: "Ничто из того, что вне души, реально или рационально постижимого, ни само по себе, ни для другого, о чем можно судить, не есть универсальное... как невозможно, чтобы человек в каком бы то ни было аспекте рассматривался как осел". Реальность универсального насквозь противоречива, а потому ее следует исключить. Реально лишь индивидуальное. Универсалии всего лишь имена, но не основание реальности. В индивидууме нет ничего, что можно было бы выделить как универсальное, а если и можно было бы, то в этом случае оно существовало бы самостоятельно. Вся реальность - "синолос", отдельное. Так отпадает проблема индивидуации, так занимавшая классическую философию, ведь переход от универсальной сущности к индивидуальному объявлен незаконным. Но также отпадает и проблема абстракции как тематизации специфической сущности.
 О чем, в таком случае, трактует абстрактное познание. Универсалий нет в вещах, "in rebus", вне души, ни в вещах, ни до вещей. Они лишь вербальные формы для удобства ума отстраивать серию отношений для логического применения. Ментальные операции над схожими между собой предметами рождают некие аббревиатуры, сократительные знаки, - они-то и есть универсалии, то есть реакция интеллекта на наличие множества сходных предметов. Так имя "Сократ" относится к определенной личности, но имя "человек" как аббревиатура - универсалия. Как же быть с наукой, которая со времен Аристотеля имеет своим предметом универсальное? Из посылок Оккама исчезают всеобщие законы, иеархическая структура и систематика универсума. Согласно номиналистам, такой тип знания кристаллизует ее, делая бесплодной и неподвижной. Достаточно вероятностного знания, основанного на повторяемости в опыте, оно, просчитывая частоту случаев в прошлом, предсказывает его вероятие в будущем. Утратив веру в метафизические доказательства, исполненные в аристотелевско-томистском духе, Оккам постулирует индивидуально-множественный универсум, где нет места неизменному и необходимому.
 2.6. "Бритва Оккама" и распад традиционной метафизики
 В контексте безудержной веры в индивидуальное совсем не сложно найти методологический рецепт: "Entia non sunt multiplicanda praeter necessitatem" - "He следует умножать сущности сверх необходимости" - пресловутая "бритва Оккама". Этот канон становится главным оружием критики платонизма и аристотелизма в том, что их объединяет. Теперь у нас есть повод увидеть, как рушатся опоры метафизики и традиционной гносеологии.
 Сначала Оккам отказывается от метафизики бытия в модусе аналогий Аквината и однозначного бытия Скота по причине, что нет другой связи между конечным и бесконечным как чистый акт божественной воли, по поводу которой бессмысленно рефлектировать. Вместе с понятием бытия выводится и понятие субстанции. О вещах теперь мы знаем лишь их качества и акциденции, обнаруживаемые в опыте. Субстанция - разве что неизвестная реальность, ради которой вряд ли следует поступаться принципом экономии разума. По поводу метафизического понятия действующей причины эмпирически устанавливаемо, что есть разница между причиной и следствием, первое предшествует второму. Возможно установление правил следования феноменов, но без метафизических претензий по поводу необходимости типа causa efficiens (действующая причина), или causa finalis (целевая причина) . Нет смысла говорить, что нечто движимо любовью или желанием, ведь действие и так есть. Точно так же, если огонь испепеляет дотла, то почему непременно вести речь о финальной причине, не достаточно ли пепла, говорящего о тщете доказательств?
 Что касается гносеологии, то здесь дело еще проще. Дебаты между томистами и аверроистами об отличиях между интеллектом действующим и интеллектом возможным Оккам называет пустозвонством. Более того, он полагает, что единство познавательного акта то же самое, что и его индивидуальность. Все виды образов промежуточных между объектами и нами бесполезны, если обьект не дан непосредственно. "Статуя Геркулеса никогда не приведет к познанию Геркулеса, речь не может идти даже о сходстве, если изначально не было знакомства с самим Геркулесом".
 Это последнее суждение показывает нам, что "бритва Оккама" открывает дорогу типу мышления в духе "экономии", выбрасывающей за борт все лишнее, среди которого оказываются метафизические понятия, на коих покоятся науки и сама реальность, правило которого не принимать гипотезы ad hoc (к этому, кстати), каузальные связи. Наконец, эта критика призывает воздерживаться от всего, что вне индивидуального, а доверяться лишь эмпирическому познанию как фундаментальному.
 2.7. Новая логика
 Возникает вопрос: как в свете такой критики традиционной метафизики выглядит логика с ее правилами, которые любой научный дискурс приучен уважать? Английский францисканец в видах оздоровления логики предлагает освободить мышление от ненужного смешения лингвистических образований с реальными, элементов дискурса с элементами объективными. Знаки, которыми мы располагаем, необходимы для описания и передачи информации, но не следует приписывать символам другой функции, чем указание на то, чем символы являются.
 Вот некоторые эмбрионы оккамовской логики. Прежде чем говорить о предложениях, пропозициях, нужно выяснить термины, их составляющие. В "Сумме логики" он выделяет следующие. Термин ментальный, отражающий модификацию души; как обозначающий он становится частью ментальной пропозиции. Термин оральный, или устный, составляет часть устного предложения. Наконец, термин письменный, воспринимаем уже не ушами, а глазами. Первый термин натуральный, два других - конвенциональные, ибо от языка к языку меняют свой облик.
 Есть, среди прочего, еще и "категорематики", т. е. термины, имеющие определенный и точный смысл, как, например,"человек" (обозначающий всех отдельных людей), "животное", "белизна" и т.п. Есть и так называемые "синкатегорематики", среди которых такие понятия, как "каждый", "никто", "кто-то", "все", "только" и подобные этим, не имеющие точного и определенного смысла.
 Нужно отличать термины абсолютные от терминов коннотативных, соотнесенных. Так, имя "животное" относится к первому классу, ибо, включая в себя и быков, и ослов, и котов, оно не обозначает их в порядке преимущества, предшествования. Термин же "белое", к примеру, будет коннотативным, ибо предполагает наличие понятия "цвет", с которым он соотносится, или слова "белизна", во вторую очередь.
 Употребление коннотативных терминов связано с модальностью существ в том смысле, что они могут прямо указывать на какую-то вещь и косвенно на другую, выявляя связь между предметами, которой в реальности нет. Теперь, полагает Оккам, можно включить глагол в дефиницию, выражающую номинальную сущность. Например, на вопрос, что значит термин "причина", можно сказать, что "это нечто, за которым следует нечто другое, или: нечто, способное продуцировать другое".
 Термины, кроме собственных свойств, имеют свойства места, занимаемого в пропозиции. Такая теория получила название теории суппопозиций, занимающейся возможными замещениями терминов в предложении. Здесь выделяется персональная суппозиция. Например, "всякий человек - животное", предполагается, что термин "человек" замещает собой всех отдельных людей. Простая суппозиция имеет место, когда термин замещен понятием типа "человек это вид", отсылая к отдельно существующим людям. Наконец, материальная суппозиция, типа "человек это имя", где термин лишен смысла.
 Короче говоря, один и тот же термин может иметь разные смыслы, в зависимости от места и характера пропозиции. Из наших примеров видно, что ценность понятия "человек" всякий раз иная, вытекающая или из материальности слова, или личности, или психической реальности общего выражения, которая присутствует в уме того, кто мыслит понятие человека.
 Становится очевидным намерение Оккама придать логике автономный статус и строгие очертания, чего не было у предшественников. Но окне устает подчеркивать, что никакой объективной реальности за терминами нет. Мы имеем дело с радикальным разводом логики и реальности, именами и вещами. И каковы же плоды этого развода?
 Во-первых, это дает возможность, по мнению Оккама, заняться терминами как чистыми символами, как если бы они коррелировали сами с собой. Он даже предлагает в качестве результата такой чистки неуязвимую теорию логического доказательства, строгого и очевидного, как образованного из чистых символов. Гениальная интуиция реализована полностью современной символической логикой с ее разделением "синтаксиса" и "семантики".
 Ставя затем задачу уточнения употребляемых терминов уже в отношении обозначаемой реальности, Оккам дает мощную возгонку экспериментальной традиции. Постоянный контроль за нашими ссылками на реальность, строгость языка и научного дискурса, - таковы его требования. Вера в продуктивность логических суппозиций в различных формах соседствовала с призывом избавиться от приблизительности в суждениях и вредных засорений языка, стремиться к пунктуальности и строгости мышления. Речь идет, таким образом, о логической конструкции, где порядок мысли гарантирует ясность языка и реализм познавательных интенций.
 2.8. Проблема существования Бога
 В свете логических требований любую интуицию Бога Оккам видит, как минимум, неопределенной. По поводу возможного интуитивного познания Бога он пишет: "Ничто не может быть познанным само по себе естественным путем, если не дано уже интуитивно; однако интуитивное постижение Бога не лежит на пути естественного познания". Именно как апостериорные критикует он доказательства Аквината и Скота.
 Метафизика бытия, по Оккаму, приказала долго жить, ибо она не удержала равновесия между причинами действующими и причинами сохраняющими. Трудно, скорее невозможно, доказать абсурдность бесконечного процесса, имея серию действующих причин, которые отвечают лишь за продуцирование вещей. Так к выводу о вечности мира пришли логическим путем Аристотель и Аверроэс, не поймавшие первой причины за хвост.
 Более эффективен путь причин-консервантов. Сохраняя свое бытие, вещь остается сама собой. Вот так формулирует Оккам аргумент такого рода: "Любая вещь, реально кем-то или чем-то произведенная, если ее бытие поддерживается реально, им (бытием) сохраняется, значит, мир сотворен, то есть он сохранен в течение всего времени тем, кто его бытие поддерживал". Что касается существа, которое его сохраняло, то здесь могут быть два мнения: либо оно произведено чем-то другим, либо ничем уже не произведено. Во втором случае мы имеем первую производящую причину, она же и причина сохраняющая. В первом случае следует искать последнюю причину, ибо в ряду причин-консервантов нельзя идти до бесконечности, в противном случае пришлось бы признать бесконечное в акте, что абсурдно.
 Сила этого аргумента состоит в факте, что сотворенное не способно к самосохранению собственными ресурсами, иначе оно превратилось бы из случайного в необходимое. Как производные вещи они нуждаются в сохраняющем начале. А поскольку нельзя сохранить того, что еще не произведено, то действующая причина и сохраняющая одна и та же. Но если в порядке действующих причин следовать до бесконечности не абсурдно, то отчего же абсурдна бесконечность сохраняющих причин? На это вопрос Оккам отвечает без колебаний: если сохраняющих причин бесконечно много и они сосуществуют с сохраненными вещами, то следует признать актуальную бесконечность вещей, энтэ, что в сфере возможного и случайного чистый абсурд.
 Как заметил Гисальберти, показательно предпочтение Оккама этому типу аргументации в характере сохраняющей причины, которая актуально выражает силу быть или не быть. Поэтому ее актуальность связана с определенностью актуального существования мира, нуждающегося в каждый из моментов в поддержке бытия.
 Обоснование не может пойти дальше. Что, например, можно сказать о Божественных атрибутах, о единстве, бесконечности, всемогуществе, всеведении? Все якобы доказательства по поводу них всего-навсего внушения. Они могут исключить сомнения, потому не могут быть признаны доказательствами. Хотя признание сохраняющей причины уже спасает от агностицизма. Оно делает возможным существование Абсолюта, который особыми путями открывается человеческому разуму. Откровение - единственное зеркало, где можно увидеть подлинный лик Бога. Слабы и неубедительны человеческие доказательства, их неопределенность, нестрогость не могут исключить сомнения.
 Чем теснее сфера компетенции человека относительно Бога, тем шире пространство веры. И по поводу теологических истин типа "Бог благ и един в Трех Лицах, прост и абсолютно совершенен" мания аргументаций, демонстраций и экспликаций должна быть приостановлена. Не потому, что истины эти практического ранга, а не познавательного. Есть утверждения спекулятивного характера, такие как: Бог создал мир, Бог един и троичен. Но спекулятивный аспект этих истин малозначителен, он почти не касается практики, кроме того, люминисцентное начало веры много превосходит его, освещая и схватывая суть дела сразу и всесторонне.
 Истинная миссия теолога не в демонстрации разумности принимаемых верой постулатов, но в показе недосягаемости их высоты для разума. С этой целью Оккам редуцирует разум к его законным пределам, где царствуют лишь точные понятия, спасая истины веры во всей их специфичности и альтернативности.
 Вера, наконец, обретает чистый голос Откровения в его изначальной прелести, очищенной от мишурной позолоты дискурса. Дар веры - исключительное условие приятия или неприятия христианских догм. Вот настоящий фундамент веры и ее истинности. На усилиях поколений схоластов, мучительно добивавшихся примирения разума с верой, поставлен крест. Волей Оккама универсум природы и универсум веры разъединены, расставлены по разные стороны на собственные сваи. Вместо "Intelligo ut credam" ("Понимаю, чтобы верить") и "Credo ut intelligam" ("Верю, чтобы понимать") Оккам провозглашает "Credo et intelligo" ("Верю и понимаю").
 2.9. Новый метод научного исследования
 Каноны научного исследования, сформулированные Оккамом в своих работах (среди которых "Expositio super Rhysicam" ("Изложение помимо физики"), "Quaestiones in libros physicorum" ("Исследования на книги физиков"), "Philosophia naturalis" ("Естественная философия") и др., внутренне связаны с новой логикой и критикой традиционной космологии. Если мир случайный продукт абсолютно свободной воли Всемогущего, то законно ли метафизически структурировать его необходимыми связями. Помимо множества индивидуального ничто другое не необходимо. Если это так, то единственный фундамент научного познания - эксперимент. Отсюда первый канон: научно знать можно лишь то, что контролируемо в эмпирическом опыте. К миру реального продвигает логика как инструмент лингвистического анализа и критики. Обязанная устанавливать точное место терминов в пропозициях, логика наводит верные соотношения между содержанием утверждений и эффективной реальностью индивидуального.
 Такая бескомпромиссная верность конкретному приводит Оккама к отказу от гипостазирования любых метафизических сущностей: движения, пространства, времени, места. Нет никакого резона мыслить отдельно от реальных движущихся вещей. Помимо движущихся тел нет ничего. Но с помощью логики, как инструмента, можно задаться вопросом, что есть "движение" как термин. Ответом будет указание на его функциональность, связанную с модальностью изменений вещей в их взаимоположении. Реальные процессы выглядят как серии позиций, независимо от количества вещей. Физические события с точки зрения структуры темпоральности можно редуцировать к серии моментов, каждый из которых сменяет предшествующий. Количественная перспектива на манер аристотелевской механики заменена здесь на качественную.
 Рефлексии такого сорта приводят нас ко второму канону Оккама: вместо того, чтобы спрашивать, "что это такое?", следует выяснить сначала, "как оно бытует", то есть не надо домогаться природы феноменов, достаточно знать, как они функционируют. Мы видим современный образ физики, математизированной и не отягощенной метафизическим грузом. И в самом деле, аристотелевское видение универсума как иерархически организованной структуры вытесняется конгломератом индивидуальных единиц, ни одна из которых не обладает привилегией быть в центре или полярной по отношению к другой.
 Новое направление физики угадывается и в установке Оккама на такое научное исследование, в котором нет места предпосланным принципам необходимого характера. Ясно, что пока мы в нише аристотелевской физики с ее неизменными законами, все необходимо. Но как только принята посылка об абсолютно свободной воле Творца, создавшего мир, не только возможно, но и законно принять в расчет все гипотезы, сохранив лишь обязательство контролировать их экспериментальными данными, поставляемыми чувственно, интуитивным путем. Перед нами эмбрион того метода, которому последующие века уже проложат широкую удобную автостраду.
 Наконец, оккамово доверие к факту и только факту руководит движением "бритвы", отсекающей аристотелевское положение о субстанциональной несводимости небесной сферы к подлунной, альтернативности всего нетленного по отношению к меняющемуся, подверженному порче и распаду. Взамен появляется идея структурно гомогенного универсума, по отношению к которому неуместно говорить об "одушевленности" небес. Все заканчивается редукцией небесных сфер к вполне материальной добротной земной основе. В интеграле они утрачивают несхожесть своих ликов.
 Все эти моменты составляют эпилог средневековой науки и одновременно прелюдию новой физики. Отказ от необходимых причин, категорий времени, пространства, движения, природного места в их объективной целостности, все это свидетельствует о том, что на смену одной исторической эпохе спешит другая.
 2.10. Плюрализм против теократии
 Кризис и последующее разрушение идеалов коллективного сознания - императора и верховного первосвященника в их былой мощи и непогрешимости - были отрефлектированы Оккамом с поистине английской трезвостью духа. Защита индивидуума как единственной конкретной реальности, эксперимента как прямого непосредственного опыта, программная заявка на отделение религиозного знания от рационального, привели, естественным образом, к необходимости политической автономии гражданской власти от духовной. Все это означало глубокую трансформацию церковных институтов в самой основе. Демифологизацию сакрального духа империи и усечение власти понтификата подтолкнул конфликт императора с Папой, но были тому и причины другого плана: это был голос новой ренессансной культуры.
 По поводу полноты власти в своей работе "Бревилоквиум" (краткая беседа) Оккам пишет: "Говорят, что полноту власти Папа получил от Христа, право распоряжаться всем как в плане духовном, так и в мирском. Однако теория папского суверенитета плохо согласовывается с духом евангельского закона, в отличие от того мозаичного закона, которым является свобода". Ведь если власть получена из рук Христа, то тогда все христиане должны бы стать слугами Папы. Тогда мы получим разновидность рабства еще более ужасного, чем древнее, ведь оно коснется всех. Но это противно не только духу Евангелия, но и элементарным требованиям человеческого общежития.
 В действительности, папская власть ограничена, ибо Папа не повелитель ("доминатор"), а служитель ("министратор"), он должен служить, а не притеснять. Его власть была установлена на благо подданных, но не затем, чтобы лишать свободы, которая составляет главную опору Христова учения. Власть не принадлежит понтификату, ни даже Собору, ибо погрешимы и тот, и другой. Зато она принадлежит церкви как свободному сообществу верующих. Лишь она вправе санкционировать истины, образующие фундамент жизни в соответствии с исторической традицией. В противном случае, кто мог бы поручиться за присутствие Святого Духа в общине верующих? Теократии и аристократии нет места в церкви, - выносит приговор Оккам. Отдайте церковь верующим, всем ее искренним поборникам. Непогрешима лишь коммуна верующих.
 Черты знакомого идеала церкви как свободной общины, где нет места мирской суетности, а авторитет измеряется чистотой веры, проступают под пером Оккама. Так же критически настроен он и по отношению к светской власти. Император уже не пастор, он предписывает законы всему народу. Две эти властные сферы решительно различны. Имперская власть к Богу, как и к Папе, отношения не имеет, сакральность ее более чем сомнительна. Римская имперская власть была санкционирована церковью как законная и самоценная. В дальнейшем она перешла в руки Карла Великого и затем франками была передана немецкой нации. Любая юрисдикция папства в отношении имперской власти, таким образом, должна быть исключена. Тем более император не может быть вассалом Папы. Теория "двух шпаг" символизирует две власти, представленные двумя личностями, независимыми друг от друга.
 Можно сказать, что, защищая императора, Оккам пытался защитить право против абсолютизма Папы, считавшего себя арбитром в вопросах религиозной совести. Ему также не чужды были и попытки реформировать церковь. Папа, как любой человек, погрешим, ошибается и Собор, ибо состоит из людей. Непогрешимо лишь универсальное братство верующих, ибо вера их устоит, по слову Божьему, до скончания времен. А для этого необходимо, чтобы церковь стала иной, "головой и членами", вернулась к евангельской бедности, освободилась от земных амбиций. При этом речь шла не только о духе францисканских монастырей, но и о реформировании аппарата церкви, в духе примата индивидуального над универсальным.
 Несмотря на запреты, оккамизм постепенно вытесняет античные системы. 25 сентября 1339 года чтение оккамовских работ было запрещено в Париже. Другим указом от 29 декабря 1340 года запрет был усилен. И все-таки в большинстве университетов новая тенденция прокладывала себе путь в лице Жана Буридана ( 1290- 1358), Николая Орема (умер в 1382), Николая из Отрекура и др. Настоятельность церковной реформы подтвердили Джон Уиклиф (1328-1384) и богемец Ян Гус (1369-1415).
 3. НАУКА ОККАМИСТОВ
 3.1. Оккамисты и аристотелевская наука
 Следствием глубоких изменений, произведенных философией науки Оккама, стала новая концепция научного знания, позитивно повлиявшая на галилеевскую революцию. Сначала в Оксфорде, потом в Париже и во всей Европе аристотелевские начала были подвергнуты самой суровой критике и поставлены под перекрестный огонь. Что же касается метода, то последователи Оккама противопоставили понятию "эпистемэ" Аристотеля, знанию необходимому и универсальному, науку об особенном и пробабилизм как ее метод.
 За два века до Галилея средневековые ученые исходили уже из неоплатонического тезиса о том, что все возможное может быть реализовано в будущем, благодаря всемогуществу Бога. Для богатого воображения конечный, закрытый и в каждом моменте обусловленный мир Аристотеля казался невыносимо тесен. Пустота, которой по Аристотелю, не должно быть, все же, согласно ученым Средневековья, могла быть продуктом абсолютной Божественной потенции.
 Отсюда ясное осознание того, что феномены могут быть спасены по мотивам, отличным от аристотелевских. Это касалось как космологических проблем, так и физических. Средневековые физики критически подошли к фундаментальному принципу аристотелевской физики, предполагающему наличие прямого непрерывного действия двигателя для объяснения любого локального движения. В случае со снарядом, к примеру, необходимо для приведения его в движение допустить наличие иного двигателя, отличного от произведшего начальное движение (руки, толкающей снаряд, или чего-то другого). Чтобы не допустить этих осложнений, Аристотель был вынужден ввести дополнительное объяснение, откровенно противоречащее тому, что может быть доказано экспериментально. Он, например, говорил, что камень, брошенный толчком руки, продолжает двигаться, благодаря поддержке вихревых потоков воздуха.
 Парижский физик середины XIV века Жан Буридан опроверг это положение Аристотеля, применив метод эмпирической фальсификации: если дело действительно в воздушных вихрях, поддерживающих движение, то крайние и более плоские части тела должны оставаться в движении дольше, чем середина тела, менее задеваемая колебаниями воздуха. Вместе с тем мы не наблюдаем этого в опыте, значит, Аристотель ошибался.
 Ссылка на возможные опыты (вряд ли Буридан занимался постановкой таких опытов) была достаточной для несогласия с Аристотелем. Воздух не только не помогает продлению движения, напротив, тормозит его, создавая трение, поэтому своим движением снаряд обязан не воздуху, а силе, полученной телом в момент броска. Такая сила прямо пропорциональна весу (quantitas materiae, количеству материи) : более тяжелые тела, в единстве с объемом, будут лететь дальше, пока от сопротивления воздуха и земного тяготения движение не аннулируется. Так понятие "impetus", силы, было использовано Буриданом и его учениками для объяснения множества феноменов, от кузнечной наковальни и маятников до небесных тел, движение которых стало пониматься наподобие скачущих мячей.
 Научным вкладом в средневековую физику стала теорема Томаса Брадвардина относительно силы и сопротивления и закон Мертона (из Оксфорда), устанавливающие точный критерий измерения ускоренного движения. Средневековые спекуляции, лишь изредка основанные на эмпирических данных, принимали во внимание, пусть чисто гипотетически, возможность вращения земли. Исследование этой проблемы Жаном Буриданом и его учеником Николаем Оремом показывало, что вращение земли не противоречит принятым астрономическим и астрологическим представлениям, однако объяснение было уже иным. Модификация состояла в том, чтобы представить землю подвижной, а небеса покоящимися, в относительности их движения. Коль скоро была установлена эквивалентность эмпирических теорий (аристотелевско-птоломеевской о покоящейся земле и подвижных небесах и позднесредневековой о подвижной земле и покоящемся небе), то дело помог решить знаменитый принцип экономии мышления, согласно которому из двух равных теорий предпочтительнее та, что проще с объяснительной точки зрения. Так "бритва Оккама" разрешила спор в пользу новой физической теории.
 3.2. Оккамисты и галилеевская наука
 Неясно, когда влияние новых теорий сделало явью кеперниканскую революцию. Наибольшее влияние на Галилея оказала смена перспективы, что и позволило ему сформулировать новые законы, начиная с закона падающих тел. По мнению современного эпистемолога и историка науки Томаса Куна, "гениальность Галилея заключалась в его умении использовать смещения внутри средневековой парадигмы". Схематично это можно увидеть на формулировке закона тяготения. По Аристотелю, тело, когда оно падает, стремится к своему "природному месту" (для всех тяжелых тел это центр земли) со скоростью, прямо пропорциональной собственному весу и обратно пропорциональной сопротивлению пересекаемой среды. Эта скорость остается постоянной на протяжении периода падения, пока не вторгается сила или сопротивление другого рода. С точки зрения средневековых физиков, падающее тело сначала двигается под действием силы тяжести, но затем действует сила, связанная с изначально принятой скоростью, которая увеличивается. Это ускорение, в свою очередь, сообщает новый импульс, который, складываясь с предыдущим, еще более ускоряет движение и так далее. Теория силы (impetus) давала возможность корректно описать движение падающих тел в последовательности галилеевского закона, согласно которому скорость падения соотнесена с квадратом времени, даже если в основе был ошибочный тезис о пропорциональности скорости пройденному расстоянию, а не времени, необходимому для достижения земли.
 В эти же годы средневековая парадигма подготовила и картезианскую формулировку закона, почти идентичную с галилеевской, с той лее ошибкой. Однако с той разницей, что у пизанского ученого хватило мужества исправить ее позже, в 1639 году, и признать публично, что фортуна помогла ему спасти точный закон от неверной посылки. Конечно, госпожой фортуной была научная парадигма "импетуса", которая и привела его к открытию.
 4. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ МАРСЕЛИЯ ПАДУАНСКОГО
 4.1. Эгидий Римский и Жан Парижский: спор о примате церкви или империи
 Против абсолютизма Папы Оккам выдвинул закон Христа, и это был, вне всяких сомнений, закон свободы. Ни в духовном плане, ни в политическом Папа не может претендовать на непогрешимость. Непогрешимой может быть лишь церковь в значении "всех поколений католиков от времен пророков и апостолов до настоящего момента". Христос и апостолы никогда не стремились устанавливать своего царства на земле", их миссия-спасение духовное. Империя - от римлян, Карла Великого и до немецких монархов - начала существовать раньше Христа, не ожидая Папы с его распоряжениями. Впервые идея независимости папской власти от имперской, теория "двух шпаг", была сформулирована Папой Геласием I (492-496), затем в другом контексте Иннокентием III (1198-1216) была высказана идея примата церкви. Ее защитником был Эгидий Римский. Он родился в Риме в 1247 году, был учеником томистской школы в Париже, не раз выступал в защиту томизма против Стефана Тампье и Роберта Килвордби. Приобщенный к лику святых Бонифацием VIII, он умер в 1316 году.
 В своих работах, например, "О церковной власти" 1302 года, Эгидий поддерживает тезис курии о происхождении любой власти от церкви, а церковь это Папа. Вопреки ему, Жан Парижский настаивал на ограничении папской власти, защищая индивидуальные права на собственность. Но и Данте, мы знаем, считал важным защитить империю от растущих претензий церкви (см. трактат "О монархии"). Земные цели имперской власти несовместимы с заботами о царстве небесном. Но если непременно спорить о приоритете, то ясно, он за империей. Ведь только она может отстоять мир и справедливость, и если захочет, усовершенствовать человеческое сообщество, упрочить его связи. Аббаньяно замечает, что, хотя направленность против курии одна, но интересы разные: Жан Парижский имеет в виду социально-экономическое раскрепощение, Данте - политическое, Оккама больше волнуют религиозно-философские проблемы. Вместе с тем позиция новой буржуазии заявлена четко: свобода личной инициативы против властной монополии папства с опорой на гражданскую власть, более открытую новым веяниям. Нельзя лучше прочувствовать конец Средневековья и начало эпохи "модерн", как через политические идеи Марсилия Падуанского.
 4.2. "Defensor pads" Марсилия Падуанского
 Марсилий Майерардини родился в Падуе около 1280 года. Учился, затем преподавал в Париже, став в 1312 году ректором университета. В Париже он испытал влияние аверроизма, доктрины двойной истины с ее радикальным рационализмом. Аверроистом был также его помощник в работе над книгой "Защитник мира" Жан Жанден (ок. 1324 г.). Почти сразу после выхода книги и Марсилий и его друг были отлучены от церкви. Подобно Оккаму, они искали убежища у Людвига Баварского, которому был посвящен скандальный опус. Марсилий был объявлен Иоанном XXII еретиком. Однако вскоре, в 1327 году, Людвигу в сопровождении гонимого церковью еретика прибывает в Италию, где волей народа, но не папы, он становится императором. Марсилий объявлен римским викарием, Иоанн XXII, поименованный антипапой, смещен. Так, своим триумфом итальянский политик-ученый доказал, что власть, обладая собственными законами, крепка не Божьей волей, а народной поддержкой. Впрочем, Людвиг вскоре вернулся в Германию, с ним и его советник и врач Марсилий. Умер он в 1342 или 1343 году.
 Однако вернемся к его "Защитнику мира", идеи которого использовали Теодор Ньем, Жан Герсон, Николай Кузанский, Франческо Цабарелла, Ян Гус и другие. Для Марсилия государство - communitas perfecta, совершенное и самодостаточное сообщество, основанное на разуме и опыте людей, ибо от них зависит "жить и жить хорошо". Государство Марсилия уже не империя, а нация, организованная в коммуну, или синьорию его времени. Это человеческое установление с вполне человеческими целями. Государство отделено от церкви, как разум от веры. Церковь должна подчиниться государству. Конечно, есть религиозный закон, награждающий и осуждающий, не только евангельский, но и магометанский, персидский и т.д. Однако, помимо религиозных законов, существует критерий правильного, полезного как чисто человеческий и социальный. Этот закон не имеет ни Божественного обоснования, ни естественного права, ни этической опоры. "Законодатель, - пишет Марсилий, - первая действующая причина, присущая закону, - сам народ, коллектив граждан (universitas), или его часть наиболее важная (valentior pars), выражающий свой выбор и свою волю относительно всего касающегося гражданских актов, невыполнение которых грозит вполне земным наказанием". Именно закон, будучи, как и государство, человеческой конструкцией, превыше всего, а не монарх или правительство. Последнее через законы контролирует народ. Марсилий, как и Аристотель, убежден, что "там, где нет верховенства закона, там нет настоящего государства". Идеи народного суверенитета и правового государства составляют две политические новации Марсилия Падуанского. Ясно, что средневековой мысли не была чужда идея автономии государства. Однако, читая, к примеру, трактаты Аквината, не ясно, какому закону должен подчиняться государь, дабы не превратиться в тирана, позитивному праву, юстиции или естественному праву. Для Марсилия нет иной земной справедливости, как выраженной воли народа. Мы видим почти готовой идею демократического государства эпохи "треченто", которая созреет, конечно, много позже, став основой естественно-правовых доктрин XVII и XVIII веков.
 5. ДЖОН УИКЛИФ И ЯН ГУС: ДВА ДОЛЮТЕРОВСКИХ РЕФОРМАТОРА
 Идеи Оккама и Марсилия об оппозиции двух властей и верховенстве Собора были горячо поддержаны европейскими монархами, которые намеревались создать национальные церковные институты, экономически контролируемые государством. Эти цели были достигнуты тем скорее, чем более драматичной становилась ситуация понтификата, который мало-помалу превращался в финансовую машину, благодаря фискальной политике курии. Результат этих процессов коснулся церковного организма как снаружи, так и изнутри. Дело шло к реформе. Два мыслителя сделали это явью для всех - англичанин Джон Уиклиф и богемец Ян Гус.
 Джон Уиклиф (1320-1384) учился в Оксфорде, где познакомился с идеями Скота и Оккама, особенно повлияли на него работы Томаса Брадвардина (умер в 1349 г.). В своей работе, посвященной критике пелагианства, Брадвардин исходит из аксиомы, согласно которой Бог абсолютное первоначало, и его воля не только достаточное основание, но и детерминирующая причина всех волевых действий человека. Уиклиф, разделяя такую позицию, усилил теологический детерминизм, где божественная инициатива тотальна и абсолютна, человек лишь реализует ее своими действиями. Его выводы таковы: авторитет папы и клира не вписывается в Библию; присутствие Христа в евхаристии и особое действие таинств сомнительны; все решает внутренний акт личностной веры.
 В споре и затем в открытом столкновении папства с английской короной он стал главой антицерковного движения. Из работ Уиклифа известны такие: "Об идеях", "Трактат о логике", "О Божественном господстве", "О власти папы", "О долге государя" и другие. Человек - подданный Бога в прямом и непосредственном смысле. Между Богом и человеком не может быть никаких посредников. Церковь - сообщество избранных и призванных во главе с Христом, но не Папой. Иерархический аппарат развивается рука об руку с духовной деградацией. Видимой церкви Уиклиф противопоставляет церковь невидимую, мистическую общину избранных к спасению в Боге.
 Поскольку предназначение целиком во власти Божией, это тайна; никакое деяние не достаточно для спасения, оно даруется благодатью. Однако, бедность есть знак принадлежности к истинной церкви. Уиклиф призывает в своих проповедях к чтению Библии в подлиннике, становясь мало-помалу народным лидером. Движение лоллардов и атака на господствующие классы в 1427 году были продолжением радикализма Уиклифа. Все люди были равны в начале времен, рабство появилось по воле злодеев и церковных иерархов, которые не от Бога. Ведь если бы Бог захотел сделать кого-то рабом, он сделал бы это с самого начала, так умозаключали лолларды.
 Аналогичной была позиция Яна Гуса (1369-1415), сочинения, жизнь и смерть которого были посвящены борьбе Богемии против империи и церкви. Он также полагал истинной невидимую церковь избранных, был яростным противником роскоши и несправедливости, автором теории паритета клира и мирской власти, настаивал на необходимости проповедывать на национальном языке. В 1410 году Ян Гус выступил с проповедью о святой католической церкви, которую он назвал мистическим телом верующих в Христа. Пражский епископ приказал сжечь книги еретика, чем спровоцировал народное восстание. В 1412 году Гус был отлучен от церкви, но не покорился. В 1415 году его заживо сожгли в Констанции. Однако народное движение гуситов погасить не удалось, почти 100 лет оно будоражило Богемию. В 1426 году была признана национальная богемская церковь с правами автономии, а через два года королем Богемии стал гусит Йиржи Подебрад. В 1415 году были эксгумированы останки Уиклифа, с тем, чтобы развеять их по ветру. Жаль, но с идеями еретиков курия не могла расправиться аналогичным образом. "Все мы гуситы, не подозревая того", - скажет позже Лютер.
 6. МАЙСТЕР ЭКХАРТ И НЕМЕЦКАЯ СПЕКУЛЯТИВНАЯ МИСТИКА
 6.1. Основы спекулятивной мистики
 Кризис рациональной теологии эпохи треченто не мог не вызвать расцвета мистики как сопутствующего феномена. Присутствие платонизма и неоплатонизма было ощутимо на протяжении всего средневековья, даже когда очевидно доминировал интерес к Аристотелю. Особенно в Германии влияние Альберта Великого не давало сильно укрепиться томизму; его ученики продолжали традицию неоплатоников. Вильема Мербекев 1268 году перевел "Элементы теологии" Прокла. Псевдо-Дионисий и "Книга о причинах" (составленная по сочинениям Прокла) были хорошо разработаны школой Кельна. Доминиканские центры на Рейне подготовили подлинное возрождение неоплатонизма с мистическим акцентом. Сказать по правде, едва ли не каждому крупному схоласту присуща некоторая мистическая жилка, ведь как бы далеко не заходил разум в своих поисках, возвращение к Богу и единение с ним всегда свершается по ту сторону всего мирского. Работа, проведенная Оккамом и Дунсом Скотом, не оставила разуму даже надежды быть хотя бы "преамбулой фидеи". Вопрос веры встал как никогда остро, а мистицизм обозначился как единственный путь возможного практического соотношения между Создателем и тварным. Если вера не имеет никакого отношения к разуму, не доказуема, не основана на разумном фундаменте, так не она ли арбитр и высший судия всему? Восстановить контакт человека с Богом - такая едва ли посильная задача встала перед схоластикой, когда звезда ее уже закатилась.
 Ответом на этот вызов времени стала немецкая спекулятивная мистика. Мистицизм настаивает на факте, что Бог запределен для нашей концептуальной возможности постичь его, что человек вне Бога ничто. Спекулятивен он постольку, поскольку замешан на философии, питаясь доктринальными составляющими Прокла и Псевдо-Дионисия. Негативная теология, бывшая у Аквината лишь элементом его философской теологии, становится центральной у доминиканца Экхарта.
 6.2. Майстер Экхарт: Без Бога и мир и человек ничто
 Экхарт родился в Тюрингии в 1260 году. В Эрфуртском доминиканском монастыре начался его путь теолога. Затем учеба в Страсбурге и Кельне. Преподавать он начинает в 1302 году в Париже. Вскоре он главный викарий Богемии, новой провинции Саксонии, затем еще три года в Париже (до 1314 года), после чего он проповедник в Страсбурге, учитель доминиканского "студиума" в Кельне. Экхарт - автор "Opus tripartitimi" ("Трехчастныйопус"), "Quaestiones" ("Исследования"), а также проповедей и трактатов, написанных на немецком языке.
 Идея единства Бога и человека, естественного и сверхъестественного, доминирует в духовном мире Экхарта. Единство - метафизический принцип, религиозный смысл жизни, конечная цель человеческих поступков. Однако это единство, в отличие от абстрактного бытия элеатов, должно быть понято как жизнь. Троица воплощает, по Экхарту, вечный ритм порождения любви, не выходя за пределы самой себя, оставаясь интимной в собственном круге совершенства.
 В Боге бытие и познание реально совпадают, поэтому в Боге от века присутствует идея творения и воля творить. Интеллект Бога и его познание суть его бытие. Экхарт часто обращается к Евангелию от Иоанна: "В начале было Слово, и Слово было Бог", комментируя это так: "евангелист не говорит, что в начале было существо, и существо было Богом. Слово отсылает к интеллекту как сущему в нем, слово сказанное, в коем глубоко сокрыты и бытие и небытие. Потому-то Спаситель и говорит: Я есмь Истина". Бог не есть бытие в том смысле, что он творит бытие. И поскольку в начале всего было слово, в иерархии совершенств первое место принадлежит познанию, лишь затем сущее и бытие. Тем не менее, мы можем сказать также, что Бог это бытие, но не в качестве сотворенного, а такого бытия, ради которого бытийствует все прочее, как в причине. Посему Бог не просто бытие, но чистота бытия. Но как же, если бытие отлично от самого Бога, тогда в виде чего он мог бы бытийствовать сам? Бог, - отвечает Экхарт, - это милосердие. Он есть, поскольку есть любовь единящая и всеохватывающая. Единое, нисходя ко всему внешнему, множественному, единичному, ни в одной из вещей не распадается, но, заполняя собой разъединенное, приводит его к единству. Бог в своих творениях, без него они - прах, но сам Бог выше их, ибо он един во многих вещах и должен быть вне их. Сущее таково, каково оно есть, когда оно обладает сущностью, но ее не было бы, если не было бы в мышлении Бога. Он тот же, как в своих творениях, так и в потустороннем измерении. Бытие может быть познано, но сам Бог невыразим. Говоря, что Бог не есть бытие, мы не умаляем бытие, напротив, облагораживаем его.
 6.3. Возвращение человека к Богу
 Все, что ни есть из сотворенного Богом, создано в любви и для любви. Вне Бога все лишено смысла, а потому человек должен вернуться к Богу, лишь так он может вернуться к себе самому, найти себя. Мы принимаем Бога вначале душой, которая обладает хоть каплей разума, одновременно он и росток и искра. Воспламенившись, разум углубляется в идею Бога. Благодаря этому человек обретает свободный дух. Свободен он, по мысли Экхарта, тогда, когда ни о чем не хлопочет, ни к чему не привязывается, не преследует свои интересы и все прочее принимает не иначе как в безгранично любящей воле Бога, при полном самоотвержении. Праведник имеет Бога внутри себя, ведь Бог во всем и везде - в пути, среди людей, в церкви и в уединении, - ничто не может поколебать покоя его, праведника, души. Человек с Богом в душе оставляет печать божественного на всем, что ни делает, везде, где бы он ни был, ведь его деяния, скорее, деяния Бога. Важна неусыпная бдительность по отношению к себе и свобода от вожделений. Это необходимо для уединения в Боге, даже если Он посылает нам непосильные страдания, тяготы, позор. Все должно принять с благодарностью и не роптать. Ясно, что следует совершенствовать себя в мастерстве, будучи причастным к добрым делам, но еще важнее научиться быть свободным. Следует хорошенько вглядеться в лицо смерти, привыкнув к ее лику, уйти от самого себя, переплавиться в Бога, даже если Его блаженство не будет означать знание о себе, или о других. Ведь не знать ничего, значит хотеть того же, чего хочет Бог, а знать Бога, значит знать то, что знает Он. Об этом же говорит апостол Павел.
 Возвращение к Богу доступно душе свободной и обнаженной, когда нет уже ничего вещного. Только так душа может оказаться лицом к лицу с Богом. Тогда душа в тихой радости не страшится ничего, спокойно перенося любые испытания, поддерживаемая несказанной мудростью Всевышнего. Ведь и в самом деле, страдание невыносимо, когда мы наедине с собой, но если страдаем ради Бога, то оно не тяготит, ведь тяжесть принимает на себя Бог. "Окажись на моих плечах квинтал (100 фунтов), то охотно понес бы я его, с легкостью, без боли и стенаний".
 Экхарт (Equardus) умер около 1327 года. 27 марта 1329 года была опубликована папская булла Иоанна XXII с осуждением 28 тезисов Майстера Экхарта. 17 из них были объявлены еретическими, среди которых тезис о вечности мира, О ничтожестве человека и его полной трансформации в Бога. Драматизм окружающей реальности, распад феодальных структур, конфликт между властями сообщили мысли немецкого мистика революционный смысл, от систематики томизма осталось лишь воспоминание. Фарисейству иерархов, всему внешнему Экхарт противопоставил внутренний мир веры, интимное единение в Божественном. Его учениками были Иоганн Таулер (1300-1361), Генрих Сузо (Зойзе) (1296-1366), фламандец Ян Рюисброк. Идеями Экхарта вдохновлялся неизвестный франкфуртский доминиканец второй половины XIV века, "Немецкая теология" которого была впервые опубликована Лютером в 1516-1518 гг.
 7.ЛОГИКА СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
 7.1. "Ars vetus", "Ars nova", "Logica modernorum"
 Лишь несколько десятилетий назад ученые смогли по достоинству оценить средневековую логику. С одной стороны, она представляет собой дидактическую систематизацию античной логики, с другой стороны, в ней можно усмотреть оригинальные рефлексии в виде логических идей.
 Напомним, что в средневековых университетах логику изучали на факультетах искусств, логика давала право на вход в теологию, юриспруденцию, медицину. На факультетах искусств логикой завершался "тривиум" (после грамматики и риторики), открывая собой "квадривиум" арифметики, геометрии, астрономии и музыки. Великим вызовом времени было обновление теологии средствами диалектики и логики, которая была чем-то вроде боевого арсенала и инструментарием аргументации. Логику преподавали как науку на факультетах искусств, но ее же как искусство на факультетах теологии. То, что принято называть научной, формальной логикой, было среди искусств и одновременно инструментом на службе догмы и метафизики, как это можно было видеть из спора об универсалиях. Первым Оккам поставил вопрос о разведении логики и метафизики именно потому, что его логика становилась формальной, а значит, могла использоваться схоластами независимо от метафизических споров. Отсюда парадокс, что все крупные логики XVI века были оккамистами. По сути между концом XIII века и началом XIV века мы наблюдаем некий раскол между приверженцами Аристотеля, приспособленного к догмам веры, и "модернистами, ортодоксия которых была связана с логическими исследованиями, отдельно от метафизических. Модернисты-номиналисты разрабатывали тончайшие логические переходы, томисты-консерваторы представляли собой партию "ars vetus", старого искусства, полагая логические изыски первых бесплодными.
 Наконец, характерной чертой средневековой логики была связь между латинским языком и логическими теориями и выражениями. Язык современной логики и ее символы представляют собой искусственную конструкцию, свободную от связей с естественным языком. Язык средневековой логики базировался на анализе научного латинского языка, понимаемого не просто как идиом (т.е. язык), но как наиболее высокий уровень рациональности. Понятно поэтому, почему средневековые логики помимо формулировки логических законов, еще и описывали эти законы. Например, Аристотель формулировал силлогизм "Барбара" (закон тавтологии): "Если А принадлежит любому В, а В любому С, то А принадлежит и С". Средневековые логики описывают эту схему интерференции и правила, которые необходимо соблюдать для получения корректного вывода. "Всякий силлогизм типа "каждое А есть В, каждое С есть А, следовательно, каждое С есть В" имеет смысл". Другой закон, используемый и сегодня как закон Де Моргана, описан следующим образом. "Отрицание конъюнктивной пропозиции это дизъюнктивная пропозиция, образованная из отрицания элементов соединения". Например, "ложно, что Иван в Падуе и в Милане" равнозначно выражению: "ложно, что Иван в Падуе, либо ложно, что Иван в Милане".
 T(pVq) = (TpVTq)
 Что касается периодизации средневековой логики, то в ней можно выделить три периода: "ars vetus" ("старое искусство"), "ars nova" ("новое искусство"), "logica modernorum" ("логика современных"). Период "старого искусства" связан с Абеляром, логика концентрируется вокруг "Исагога" Порфирия, "Категорий" и "Об истолковании" Аристотеля. Период "нового искусства" связан с расцветом великих схоластических систем, в рамках которых философы скорее, чем логики, использовали логический органон для теологических целей. Напротив, так называемые "модернисты", среди коих безусловный лидер номиналист Оккам, культивировали логику не как органон, инструмент, но как scientia sermocinalis (речевая наука), т.е. в аналитической функции структуры языка науки с формальной точки зрения. "Сциенция" как наука о духовной реальности в ее структуре и связях их уже мало занимала.
 7.2. Дидактическая систематизация античной логики
 Часто высказывается мнение о том, что вся средневековая логика это дидактическая систематизация античной логики. Однако, как увидим, это не совсем так. Для средневековой логики не стоял (как для нас) вопрос о собственной оригинальности, первоочередными были задачи преподавания. Множество учебников содержало обстоятельные объяснения логических правил в духе строгой неумолимой ясности, приспособленные, в частности, и к умам посредственным. Для них изобретались искусные аббревиатуры и мнемотехнические упражнения, в которых ясно ощущается забота авторов о молодых умах, профес- сиональной подготовке, где ни одна мелочь не должна быть упущена. Уже в XIII веке существовало множество таких техник, одна из удобных формул циркулировала в виде четырех видов категорических пропозиций под названием логического квадрата Боэция с использованием первых четырех вокабул алфавита.
 Asserii A, negai E, vero generaliter ambo; Asserit I, negat O, sed particulariter ambo. Утверждает А, отрицает E, оба, однако, всеобщим образом; Утверждает А, отрицает Е, но оба частным образом.
 Правил, необходимых для соблюдения в корректном силлогизме, как минимум восемь. 1. В силлогизме должно быть три термина, не больше и не меньше. 2. Один термин не может иметь объем больший в заключении, чем в посылке. 3. Средний термин должен быть подан во всем объеме хотя бы раз. 4. Средний термин не может подменять собой термины заключения. 5. Из двух негативных посылок не следует ничего. 6. Из двух утвердительных посылок нельзя получить отрицательный вывод. 7. Если одна из посылок негативная или частная, негативным и частным будет также и вывод. 8. Одна из посылок должна быть универсальная.
 Очевидно отсюда, что соблюдение этих правил гарантирует логическую корректность силлогизма, оставляя за скобками вопрос об истинности вывода. Вывод будет верным, если верны посылки. Выводы, по мнению схоластов, истинны, если посылки самоочевидны или получены из непосредственного опыта. Абстрагируясь от гносеологических проблем получения посылок, их отношения к выводам суммированы двумя формулами: 1. Из истинного не следует ничего, кроме верного. 2. Из ложного следует все, что угодно. Последнюю формулу проиллюстрируем примером. Положим, сегодня 25 декабря 1994 года. Я говорю: сегодня 26 декабря 1994 года. Ясно, что это ложь. Но также ясно будет истиной, что "сегодня не 27 декабря 1994 года".
 7.3. Фигуры и модусы силлогизмов
 Фигура силлогизма определяется позицией среднего термина и крайними членами двух посылок. Схоласты чаще использовали три фигуры. 1. Средний термин - субьект большей посылки и предикат меньшей (sub-prae). Например, "Всякий вор должен быть наказан. Эдвард вор, стало быть, Эдварда следует наказать". 2. Средний термин - дважды предикат (bis-prae). "Ни одна простая вещь не являетсяделимой. Всякая материальная вещь делима. Следовательно, ни однаматериальная вещь не является простой". 3. Средний термин - дважды субьект (bis-sub). "Некоторые растения ядовиты. Любое растение -вегетативное образование, следовательно, некоторые вегетативные образования ядовиты".
 Что касается модусов силлогизмов, то это комбинация пропозиций, по количеству и качеству, всеобщности и частности, утверждению или отрицанию. В диспозиции посылок по качеству мы имеем утвердительные силлогизмы или отрицательные. По количеству - общие и частные. Есть модусы прямые и непрямые. Прямым будет считаться тот, где предикат вывода включен в первую посылку, являясь субъектом второй посылки. В непрямом модусе предикат вывода содержится во второй посылке, являясь субьектом первой. В непрямых модусах порядок посылок перевернут. Комбинируя количество и качество пропозиций различных фигур, мы получаем множество силлогистических модусов. Будучи все математически возможными, они не все равно законны. Здесь виден зародыш математической комбинаторики. Есть восемь правил корректности, о которых говорилось выше, это правила селекции действующих силлогизмов от возможных. Остаются 19 модусов: 14 прямых и 5 непрямых. Из 14 прямых 4 принадлежат первой фигуре, 4 - второй, 6 - третьей. Все 5 непрямых - первой фигуре. Но лишь первые 4 прямых модуса первой фигуры обладают структурной дедуктивной очевидностью, поэтому названы совершенными. К ним должны быть редуцированы прочие 15 модусов путем трансформации.
 Руководством для студентов по операциям редукции служил следующий образец дидактического искусства, где фигуры обозначены различными именами:
 Barbara, Celarent, Darti, Feriо. Прямые модусы первой фигуры. Cesare, Camestres, Festino, Baroco. Вторая фигура. Darapti, Felapton, Disamis, Datisi, Bocardo, ferison. Третья фигура. Baralipton, Celantes, Dabitis, Fapesmo, Frisesomorum. Первая непрямая фигура.
 1. В этих именах вокабулы означают количество и качество пропозиций. Первая гласная указывает на количество и качество большой посылки. Вторая - на количество и качество меньшей посылки. Третья>- количество и качество следствия. Напомним, что: А - всеобщее утвердительное (суждение), E - всеобщее отрицательное, I - частное утвердительное, О - частное отрицательное. Например, слово "Barbara" призвано обозначать силлогизм из трех всеобщих утверди тельных пропозиций. "Все люди смертны. Но все афиняне люди, следовательно, все афиняне смертны", - таков пример.
 2. Начальные согласные В, С, Д, F (Baroco, Celantes, Dabitis, Ferison) указывают к какому модусу первой фигуры возможна редукция. Так силлогизм "Camestre" второй фигуры можно привести к силлогизму "Celapent первой фигуры. "Darapti" второй фигуры - к "Darii" первой фигуры.
 3. Остальные согласные - S, Р, M, C - лишь указательные, говоря о возможных операциях.
 а) согласная "S" означает пропозицию в духе conversio simplex ("конверсио симплекс"), простая конверсия, когда субъект заменяет предикат без изменения количества пропозиции.
 б) Согласная "Р" означает пропозицию с конверсией в акциденции, когда вместе с позицией терминов меняется количество пропозиции от всеобщего к частному.
 в) Согласная "М" означает, что посылки взаимно обратимы, большая становится меньшей и наоборот.
 г) Согласная "С" означает редукцию к невозможному, демонстрируя, что если отрицается вывод, то возникает противоречие самому себе в том смысле, что отрицаются также и посылки, либо одна из них.
 Покажем, как функционируют эти операции редукции в силлогизме "Cesare" (вторая фигура). "Никто из людей не есть чистый дух. Все ангелы чистые духи. Следовательно, ни один ангел не человек". Первая буква "С" говорит, что этот силлогизм можно обратить в силлогизм "Celarent первой фигуры. Буква "S" указывает, что возможна простая конверсия. Искомый силлогизм будет таким: "Ни один из чистых духов не является человеком. Все ангелы чистые духи, поэтому ни один из ангелов не человек".
 Осталось выяснить смысл этих операций редукции. Для средневековых мыслителей было очевидно, что, стартуя от уже известных универсальных принципов, мы с необходимостью приходим к частным пропозициям. И это совершенное выражение дедуктивной аргументации. Из трех пропозиций первые две - "antecedentes", третья - "consequens", связь между ними - "conseguentia'. Кроме того, в силлогизме три термина, каждый из которых повторяется дважды: "extremum minus", "extremum maius", субьект и предикат вывода. В термине "medius" первый и второй противостоят друг другу.
 Пропозиции силлогизма суть большая посылка (Praemissa maior) и малая посылка (Praemissa minor). Все существа, которые дышат (medius) суть живые. [Большая посылка ]
 Это существо дышит. [Малая посылка ] Антецедент
 Следовательно, это существо (extr. minus)живое (extr. maius). Вывод (консеквент)
 Как видим, аргументация базируется на метафизическом принципе коннотации, связующем понимание с пространством терминов силлогизма. То же самое происходит с нашим силлогизмом, где большая посылка ("все, что дышит, живо") соотнесена "медиус" ("все, что дышит"). Это соотношение показывает с очевидностью, что "быть живым", значит, дышать. Так фиксируется фундаментальный принцип дедуктивной аргументации. В меньшей посылке в отношении "медиус" ("дышащее существо") вкупе с "минус" ("это существо") устанавливается, что она подпадает под субьект универсальный ("все, что дышит") так, что "живое существо" теперь уже означает и "это существо" , и "живое существо". В силлогизме, мы видим, каждый из терминов приписывается другому: минус и майюс. Чтобы убедиться в законности такой атрибуции, нужно прибегнуть к третьему универсальному термину, "медиусу", под который подпадает один из двух других терминов.
 Таким образом, в силлогистической аргументации нечто атрибутируется путем захвата "экстремум майюс" (предикатом вывода) и поглощения им "экстремум минус" (субьекта вывода).
 7.4. Новации схоластической логики
 Говоря о новизне средневековой логики, нельзя не вспомнить, помимо модальной логики, о так называемой syncategoremata (синкатегорематике). Уже Оккам различал термины, имеющие смысл как таковые, от тех, которые всплывают лишь как функции при определении точных модусов имен или глаголов. Эти последние принято обозначать греческим словом "синкатегоремата". Альберт Саксонский различал их так: категорематический термин может быть субьектом или предикатом, либо частью дистрибутивного предиката, таковы понятия человек, животное, камень, имеющие определенный смысл. Напротив, синкатегорематический термин не может быть ни субьектом, ни предикатом, являясь, говоря современным языком, наречием, местоимением, как например, - сегодня, никто, кто-то, благодаря, только, - союзы - и, нет, или. Важность этих различий стала очевидна после трактатов Вильяма Ширсвуда (умер в 1249 году). Историки логики Боченский и Бюхнер склонны видеть здесь предвосхищение современной формальной логики в части ее синтаксиса.
 Другим интересным моментом представляется раздел гипотетической логики. Идея суппозиций (предположения) утверждает, что функция существительного заменять собой весь класс существ. Так, выражение "человек смертен" предполагает стоящим за термином "человек" Петра, Павла, Ивана и прочих. После Ширсвуда стали различать суппозицию материальную и формальную. Пример материальной суппозиции - "человек это существительное" - показывает, что указывается не на объект, а на слово. Напротив, суждение "человек смертен" - пример формальной суппозиции, Оккам называл ее еще и персональной, имея в виду, что в субьекте есть существа Петр, Павел и пр. Ясно, такое различение было необходимо для операций над живым языком, каким была тогда латынь. Теория суппозиции сегодня это теория уровней языка.
 Немало внимания логики "треченто" посвятили так называемой "софизмате", разделу логики, где различаются и уточняются различные экивоки, двусмысленности. Свыше двухсот случаев были проанализированы Альбертом Саксонским. Один из софизмов: "Все люди суть ослы, либо люди и ослы суть ослы". Такую пропозицию можно считать верной, если видеть соединенными две части ("все люди суть ослы, либо люди"; "ослы суть ослы"). Пропозиция ложна, если понимать ее как дизьюнкцию двух ложных частей: "все люди суть ослы", "люди и ослы суть ослы".
 Логиков "треченто" интересовали и антиномии, истинность которых включает в себя ложность, и наоборот. К неразрешимостям такого рода относится силлогизм "лжец": "Эпименид Критский говорит, что все критяне лжецы". Вот средневековые вариации на эту тему: 1. Это суждение ложно. 2. Сократ говорит: сказанное Платоном ложно. Платон говорит: сказанное Сократом верно. 3. Сократ: то, что говорит Платон, ложно. Платон: то, что говорит Цицерон, ложно. Цицерон: сказанное Сократом ложно.
 Сложность приведенных конструкций в том, что предикат, спрятанный в пропозиции, относится к ней в целом. Может ли термин быть наложенным на то, частью чего он является? Буридан и преподобный Павел (умер в 1429) выдумали такую каверзу: "Платон стережет мост через реку, предупреждая всякого хотящего проследовать вперед: Если первое же из твоих суждений будет истинным, пропущу тебя, если ложно, быть тебе в воде". Является Сократ со словами: " Ты же бросишь меня в воду". Ясно, какую ловушку изготовил Платону Сократ: ведь помочив мудреца, он подтвердит верность его слов, значит, должен дать Сократу дорогу по суше. Но и не сделав этого, он рискует обмишуриться, ведь тогда пропозиция Сократа окажется ложной, и чтобы сдержать слово, нельзя не бросить его в буйную реку.
 Наконец, серьезная часть средневековой логики, небезынтересная для современной, это теория следствий, консеквенций. После Абеляра принято говорить о пропозициях кондиционального типа: "если..., то...". Согласно Псевдо-Скоту, в гипотетической пропозиции если антецедент верен, то невозможно, чтобы следствие было ложным. Речь идет о понятии "консеквенций" с точки зрения ценности умозаключения, где вывод удостоверяется посылками. Два этих смысла термина
 "консеквенция" нельзя путать: следствие как гипотетическая пропозиция, истинная или ложная, и следствие как аргументация, более или менее ценная. Псевдо-Скот говорит о консегвенции второго типа, когда истинность первой посылки делает невозможной ложность второй. Как здесь: " Если гора Роза красна, то Розовая гора имеет окраску". Буридан пишет: "Консеквенция называется формальной, если, сохраняя форму, имеет силу для всех терминов, в идеальном случае, это тавтология. Консеквенция материальная, если она вариативна и не всегда истинна, например, "если какой-то человек бегает, то и животное побежит". Достаточно заменить термины ("материю"), например, "некая лошадь гуляеет, значит, и лес вышел на прогулку", - чтобы увидеть утрату логической связи".
 Четыре века, что протекли от Абеляра до кватроченто, были блистатегльной эпохой в истории логики. Тематика античной традиции, углубленная и продвинутая, обогатилась новыми исследованиями в оласти синтаксиса, семантики, чего не знала античная логика. Глубоко изучение модальной логики увело далеко от того уровня, где ее оставил Аристотель. Проблема "семантических антиномий" была снабжена дюжиной формулировок и решений, проработана во всех аспектах. Большую часть своих исследований средневековые логики подняли на металогический уровень, не просто конструируя формулы, но и описывая их, что древние делали чрезвычайно редко, разве что стоики.
 7.5. "Арс магна" Раймонда Луллия
 Говоря о средневековой логике, несправедливо было бы не упомянуть Раймонда Луллия (1235-1315), родом с острова Майорка (Испания). Любопытно, что при общей тенденции логики освободиться от метофизики и теологии, Луллий со своей "Арс магна" пошел против течения, поставив логику на службу религиозной цели. Его называли "прокуратором неверных", умевшим воспользоваться арсеналом безотказных средств, обратив в христианство евреев и мусульман.
 Несложно понять, насколько его "Арс магна", или "Великое искуство " ( 1308 года), отлична от формальной логики достаточно поверхносного взгляда. "Арс магна" делится на тринадцать частей: алфавит, фигуры, дефиниции, правила, таблицы и прочее. Алфавит составляют девять букв: B,C,D,E,F и т.д., каждая из которых обладает шестью смыслами, например, абсолютное начало, относительное начало вопрос, субьект, добродетель и порок. Так, значения В и С будут следующими: В=доброта, отличие, utrum (или), Бог, справедливость, жадность. С = величие, согласие, quid (что), ангел, бдительность, чревоугодие.
 С помощью так построенного алфавита образуются четыре фигу. ры. Первая - циркулярной формы, поделена на девять равных частей, каждая из которых замещает какую-либо букву алфавита. Под существительным, уточняющим один из смыслов буквы алфавита, есть прилагательное, ему соответствующее. Так, под буквой "Б" - "Бонитас", доброта, за ней "бонум", благо, благостное. Под "Г" - "Глория", слава, затем, "глориозус", всеславный. Некая линия объединяет каждую из девяти частей с прочими восемью, указывая на возможные комбинации терминов с разными прилагательными, типа, например: доброта величественна, величие милосердно; Бог всемогущ, могущество божественно. Вторая фигура образована из трех разной окраски треугольников, функция которых - выбор между множеством комбинаций, полученных посредством первой фигуры на основе принципов отличия, согласия, противоречия, превосходства, равенства, подчинения. Третья фигура состоит из 36 квадратиков для комбинации двух предыдущих фигур. Четвертая фигура представляет собой три концентрических круга разного диаметра, где средний вращается вокруг большого, а малый вокруг среднего. Каждый из них несет девять ячеек, внутри которых девять букв алфавита. Во вращающихся окружностях есть все возможные комбинации. Как видим, это опыт создания искусственного языка, нечто вроде концептуального символического механизма. Открыв в терминах цифры фундаментальных корней сущего и правила оперирования их комбинациями, "Арс магна", казалось, приблизилась к возможности репродуцировать схему Божественного мышления в модусе символа, здесь, в символическом пространстве она повстречалась с каббалистической космологией, ее аллегоризмом и мистическим экземпляризмом.
 Вплоть до середины 18 века луллитская доктрина пользовалась неизменным успехом. Но даже переведенная в 1634 году на французский язык, она оставалась недооцененной логиками. Лейбниц, к примеру, заявит позже, что "это лишь слабая тень настоящего искусства комбинаторики, от которого она также далека, как фанфарон от солидного ученого". Чарльз Пирс без обиняков заявит, что идеи Луллия просто абсурдны. Однако, если не выдергивать их из исторического контекста и не оценивать с точки зрения сегодняшних достижений логики, то станет очевидной заслуга Луллия в деле систематического использования символизма: буквы, фигуры, цвета, схемы, например, в виде древа, - все это было поставлено на службу интеллекту, заменив его часто неясные образы точными, почти механическими операциями, раз и навсегда закрепленными.
 ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
 ГУМАНИЗМ И ВОЗРОЖДЕНИЕ
 "Magnum miraculum est homo". "Corpus Hermeticum"
 "Чудо великое есть человек". "Герметический корпус"
 " ????? ?? ????? ?????? ???????? ?????????? ????? " .
 "В мире множество чудес, но чудеснее человека нет ничего".
 Софокл, Антигона (332)
 
 
 
 
 Глава восьмая2
 МЫСЛЬ ЭПОХИ ГУМАНИЗМА И ВОЗРОЖДЕНИЯ И ЕЕ ОСНОВНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ
 1. ИСТОРИОГРАФИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ ТЕРМИНА "ГУМАНИЗМ"
 Относительно эпохи Гуманизма и Ренессанса существует бесчисленное множество критической литературы. Однако, ученые не только не достигли определенности и единодушного согласия в характеристике этой эпохи, но мало-помалу запутываются в клубке различных проблем, с которыми трудно справиться и специалисту.
 Вопрос оказывается осложненным тем, что в это время происходят изменения не только в области философской мысли, но во всех сферах жизни человека: в общественном, политическом, моральном, литературном, художественном, научном и религиозном аспектах. И дело в дальнейшем осложняется также тем, что исследования эпохи Гуманизма и Возрождения приняли характер преимущественно аналитический и отраслевой, ученые утратили сам масштаб перспективы, из которой выпало главное - грандиозный синтез культур.
 Будет полезно поэтому осветить некоторые основные концепции, без которых невозможно даже выдвижение каких-либо проблем, касающихся этого периода.
 Начнем с рассмотрения самого понятия "гуманизм". Термин "гуманизм" появился сравнительно недавно. По-видимому, он был впервые использован Ф.Ниетхамером для того, чтобы указать на ту область культуры, которая покрывается изучением классики, и, собственный дух которой раскрывается в противопоставлении ее области научных дисциплин. Однако термин "гуманист" (итал. "humanist"и производные его в различных языках) появился в середине XV в., он был произведен по принципу терминов: законник (legista), юрист (giurista), знаток канонического права (canonista), художник (artista), указывающих на преподавателей и учителей грамматики, риторики, поэзии, истории и философии морали. Кроме того, уже в XIV в., для того, чтобы обозначить эти дисциплины, говорили: "studia humanitatis" (гуманитарные дисциплины) и "studia humaniora", co ссылкой на известные выражения Цицерона, и Гелия, обозначающие эти дисциплины.
 "Humanitas" для упомянутых латинских авторов означал примерно то же, что эллины выражали термином "paideia", то есть воспитание и образование человека. Считалось, что в становлении духовного образования основная роль принадлежала словесности, то есть поэзии, риторике, истории и философии. Действительно, эти дисциплины изучают человека с точки зрения его общих особенностей, не обращаясь к каким-либо прагматическим возможностям, и поэтому оказываются наиболее пригодными не только в том, чтобы давать человеку специальные знания в специальной области, но также способствуют его общему развитию и возвышению; в общем, из всех других дисциплин они оказываются более пригодными в формировании человека, в развитии его духовной природы.
 Во второй половине XIV в. обнаружилась и затем все более возрастала в течение двух последующих веков (достигнув высшей точки особенно в XV в.) тенденция придавать изучению гуманистической литературы самое большое значение и считать классическую латинскую и греческую древность единственным примером и образцом для всего, что касается духовной и культурной деятельности. Латинские и греческие авторы еще больше обнаруживают себя в непревзойденных образцах гуманитарных наук (litterae humanae) в качестве истинных учителей человечества.
 "Гуманизм" означает, таким образом, эту общую тенденцию, которая, хотя имеет прецеденты в средние века, начинается все же с Франческо Петрарки и теперь предстает уже определенно в новом свете по своим красочным подробностям, по особенным условиям, по силе проявления, знаменуя собой точку, откуда следует отмечать начало нового периода в истории мысли и культуры.
 Нет нужды описывать здесь тот пыл и рвение, с которыми в кропотливой библиотечной работе исследовались древние рукописи, и в новых интерпретациях возрождалась латинская и греческая классика. Не будем останавливаться на событиях, которые привели к вновь обретенному знакомству с греческим языком, теперь считающемуся основным духовным богатством человека просвещенного (первые кафедры греческого языка и литературы были учреждены в XIV в., но наибольшее распространение греческого произошло в XV в.; в частности, сначала Ферраро-Флорентийскйй собор в 1438/39 и немного позже падение Константинополя в 1453 побудили некоторых ученых византийцев переселиться в Италию, что привело к широкому распространению греческого языка). Наконец, не будем останавливаться на сложных вопросах, касающихся подготовки эрудитов и связанным с этим усердием в изучении греческого языка; действительно, эта задача по плечу изучающим историю вообще, и историю литературы в частности.
 Мы стремимся, вместо этого, дать понятие о двух самых известных интерпретациях термина "гуманизм", которые охватывают весь спектр его философского значения.
 а) С одной стороны, П.О.Кристеллер стремился сильно ограничить, или даже просто исключить философское и теоретическое значение гуманизма. Согласно этому ученому, нужно было оставить термину технический смысл, ограничивающийся сферой дисциплин риторико-литературных (грамматикой, риторикой, историей, поэзией, философией морали). Кристеллер полагал, что гуманисты того периода, что нас интересует, были переоценены, им присвоили заслугу в деле обновления мысли, которой они в действительности не имели, поскольку если и занимались философией и науками, то лишь косвенно. В общем, согласно Кристеллеру, гуманисты не были истинными реформаторами философской мысли, потому что совсем не были философами.
 Приведем некоторые его характерные утверждения: "...Гуманизм эпохи Возрождения не был философской системой, это была скорее культурная и педагогическая программа, которая разрабатывала важный, но ограниченный сектор знания. Этот сектор имел в качестве своего главного центра группу предметов, которые касались, в основном, не классических наук или философии, но того, что приблизительно может быть названо литературой. Были в этой особенной озабоченности словесностью, заставлявшей гуманистов посвящать себя изучению греческого и особенно латинского, черты впоследствии присущие второй половине XVIII века. Кроме того, гуманитарное образование включениет философию и этические дисциплины, но исключает логику, философию природы, а также математику, астрономию, медицину, право и теологию, с той целью, чтобы упомянуть некоторые предметы, которые имели явно определенное место в программах университетов и в классификационных схемах того времени. Нам кажется, что этот ясный и простой факт дает неопровержимое доказательство несостоятельности попыток связать гуманизм эпохи Возрождения со всем комплексом философии, науки или культуры того времени".
 Как доказательство в пользу собственного тезиса Кристеллер использует, между прочим, тот факт, что на протяжении всего XV в. итальянские гуманисты не претендовали на замену средневековой энциклопедической системы знания на другую новую, и что, "напротив, они сознавали, что их предмет изучения занимал место вполне определенное и ограниченное в пределах всей системы знания". Таким образом, гуманизм не представлял совсем, как показано, "полной суммы наук итальянского Ренессанса".
 Поэтому, согласно Кристеллеру, для понимания эпохи, важно, что к традиции аристотелизма, занимавшейся, по преимуществу философией природы и логикой, вне Италии (по большей части в Париже и в Оксфорде) обращались издавна, в то время как в Италии только с XVI века. Кристеллер пишет, что "традиция итальянского аристотелизма началась со второй половины XIV в., и не прерывалась на протяжении XV, XVI и большей части XVII века".
 Этот "ренессансный аристотелизм" выдвинул собственные методы "схоластики" (чтения и комментария текстов), но под влиянием гуманистов побуждал мыслителей-перипатетиков возвращаться к греческим текстам Аристотеля, оставлять традиции латинского средневековья и использовать труды греческих комментаторов а также других греческих мыслителей.
 Случилось так, что ученые, враждебные Средневековью,- отмечает Кристеллер - увидели в этом ренессансном аристотелизме что-то превосходящее изжившие себя традиции средних веков; и они выступали в пользу "гуманистов", истинных носителей нового духа Ренессанса. Но речь идет о серьезной ошибке непонимания, потому что приговор ренессансному аристотелизму был часто выносим без реального знакомства с тем, что осуждалось. Исключение может быть сделано по отношению к Помпонацци (о котором речь будет впереди). Поэтому, заключает Кристеллер: " число тех современных ученых, которые действительно прочитали некоторые работы итальянских аристотеликов, очень мало. Целостное изучение этой школы было осуществлено в книге Ренана об Аверроэсе и аверроизме ("Averroe's et l ' averroisme", Париж, 1861), которая в свое время имела значительное влияние, но в то же время содержала много ошибок и неточностей, впоследствии повторяемых всеми". Следует, таким образом, основательно изучить вопросы итальянского аристотелизма этого периода: поскольку завязался некий узел, откуда открываются многие общие места, существующие только потому, что постоянно воспроизводятся, лишенные твердой основы, и могущие (как следствие) породить новую историческую действительность.
 В заключение отметим, что гуманизм может представлять только половину феномена "Возрождение", поэтому он мог бы быть полностью понят только в том случае, если рассматривать его вместе с аристотелизмом, который выразил истинные философские идеи эпохи. Кроме того, согласно Кристеллеру, художники эпохи Возрождения не стремились к достижению грандиозного идеала "творческого гения" (это скорее свойственно романтикам и мифу XIX столетия), но хотели достичь качества "ремесленников", чье превосходство зависело не от умения предвидеть судьбы современной науки, но определялось багажом технических знаний (анатомии, перспективы, механики; и т.д.) , считающихся необходимыми в их искусстве. Наконец, то, что астрономия и физика сделали значительные успехи, было связано с математикой, а не с философской мыслью. Философы в этом смысле отставали, что традиционно объяснялось отсутствием связи между математикой и философией.
 б) Диаметрально противоположной является позиция Эудженио Гарэна, который энергично отстаивал наличие философской закваски в гуманизме, отмечая, что отрицание философского содержания в гуманитарных науках эпохи Возрождения является следствием того факта, что "философией чаще всего считаются систематические построения грандиозных масштабов и отрицается то, что в качестве философии может быть другой тип умопостроений, несистематических, открытых, проблематичных и прагматических". Полемизируя против обвинений в философском дилетантизме, которым некоторые ученые наделяют гуманистов, Гарэн пишет: "[...] Гуманисты выносят приговор тому типу философии, который господствовал на протяжении четырех столетий, являясь тормозом свободной мысли. Потому гуманисты не захотели отказываться от того, чем обычно жертвуют - собственным образом мысли - ради построения грандиозных "соборных идей", ради большей систематизации логики и теологии, такой философии, которая сводит к "сумме" любую проблему, любой поиск в области теологии, которая заключает в заранее подготовленные рамки любые возможные варианты. Той философии, которая уже игнорируется в эпоху гуманизма как пустая и бесполезная, которая заменяется конкретными, определенными, точными исследованими в нравственных науках (этике, политике, экономике, эстетике, логике, риторике) и науками о природе [... ] с выработкой своих собственных принципов вне всяких правил [...]".
 Напротив, говорит Гарэн, внимание "филологии" к особым проблемам "являет в самом делe новую "философию", то есть новый метод постановки проблемы, который не считается поэтому, как думают некоторые ученые (например, Кристеллер, чья точка зрения рассмотрена выше), второстепенным аспектом культуры Возрождения рядом с традиционной философией, но является по-настоящему эффективным философствованием ".
 Одной из характеристик этого нового способа философствования является "чувство истории" и исторической размерности, с соответствующей чуткостью к объективности, осознанием критической дистанции с объектом истории, к знанию исторических условий. Гарэн пишет: "Тогда, усилиями тех самых мощных исследователей античной истории, которым равно близки и физика Аристотеля и космос Птолемея, мы извлекли их трактаты из угнетающего забвения. Ясно, что ученые Оксфорда и Парижа оказались замкнутыми крепостной стеной, пока она не дала трещину не без усилий Оккама и его "бритвы". Но только завоевание античности как средство воспитания исторического чутья, присущего гуманистам-филологам, позволило оценить эти теории для того, чтобы они стали действительностью. Эти люди создали известную культуру, результат их определенных экспериментов".
 Сущность гуманизма состоит не в том, что он обратился к прошлому, но в способе, которым оно познается, в том отношении, в котором он к этому прошлому состоит: " Именно отношение к культуре прошлого и к прошлому, ясно определяет сущность гуманизма. И особенность такого отношения заключается не в простом порыве восхищения и страсти, не в более широком охвате, но в определенном историческом сознании. "Варварское" [= средневековое] отношение состоит не в том, что игнорируется классическое наследие, но в том, что истина понимается вне исторической ситуации. Гуманисты открывают классику потому, что отделяют, не смешивая, свое собственное от латинского. Именно гуманизм действительно открыл античность, тех же Вергилия или Аристотеля, хотя они и были известны в Средние века, потому что возвратил Вергилия своему времени и своему миру, и стремился объяснить Аристотеля в рамках проблем и в рамках знаний Афин IV века до н.э. В гуманизме не различается открытие древнего мира и открытие человека, потому что это все одно; обнаружить древний мир как таковой - значит соразмерить себя с ним, и отделить, и установить отношение с ним. Определить время и память, и направление человеческого созидания, и земные дела, и ответственность. Совсем не случайно великие гуманисты были по большей части людьми государственными, активными, чье свободное творчество в общественной жизни было востребовано их временем".
 Но тезис Гарэна не сводится к этому. Он видит новую "философию" гуманистов в конкретном действительном моменте истории итальянской жизни, обращая внимание на политические причины, оказавшие влияние на мысль Гуманизма во второй половине XV в. Первый этап Гуманизма был ярким выразителем гражданской жизни и проблематики, связанной с политической свободой. Выдвижение вперед Синьории и ограничение политической свободы республик превратило литераторов в низкопоклонников и побудило философские факультеты двигаться по направлению к созерцательной метафизике: "Потерявший свободу в политическом плане, человек уходит на иную почву,отступает в иной план, ищет свободу мудреца[...]. Сократическое философствование со всеми проблемами переходит в плоскость платонического [...]. Во Флоренции, в то время как Савонарола наносит свой последний удар по тирании, которая вся коррумпирована, "божественный" Марсилио ищет спокойного пристанища, куда можно спрятаться от грозного мира ".
 Два тезиса, представленные Кристеллером и Гарэном, в действительности плодотворны именно вследствие своей антитетичности. Один отмечает то, о чем другой умалчивает, и обоих можно включать в исследование поочередно, если абстрагироваться от некоторых допущений этих авторов. Верно, что "гуманист" указывает на источник, профессию литератора, но это "ремесло" уводит намного дальше университетских наставлений, оно вовлекает в активную жизнь, освещает проблемы жизни ежедневной, делается действительно " новой философией".
 Кроме того, гуманист отличается действительно новым способом чтения классики: был гуманизм книжный, но возник новый дух, новое чувство, новый вкус, которые были поняты благодаря книгам. И древность может воспитывать новый дух, потому что она освещает его своим светом.
 2. ИСТОРИОГРАФИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ ТЕРМИНА "ВОЗРОЖДЕНИЕ"
 "Возрождение" является термином, который в качестве историографической категории вошел в употребление в XIX в., в большой степени благодаря работе Якоба Буркгардта "Культура Ренессанса в Италии" (опубликованной в Базеле в 1860 году), ставшей самой известной и долго служившей образцом и необходимым путеводителем. В работе Буркгардта Ренессанс выступал в качестве изысканного итальянского явления, для которого характерны индивидуализм практический и теоретический, культ светской жизни с подчеркнутой чувственностью, светский дух религии с тенденцией к язычеству, освобождение от власти авторитетов, которые в прошлом господствовали над духовкой жизнью, особенное внимание к истории, философский натурализм и чрезвычайный вкус к искусствам. Ренессанс, согласно Буркгардту, был поэтому эпохой рождения новой культуры, противоположной культуре средневековой, и в этом состоит ее важная роль, она не определялась лишь воскрешением античности. "То, что мы должны установить [... ] в качестве существенного момента, - пишет Буркгардт, - это то, что не возрожденная античность сама по себе, а соединенная вместе с новым итальянским духом, имела силу привлечь к себе весь западный мир ". Возрождение античности, таким образом, дало название "Ренессанс" (Возрождение) всей эпохе, которая все же намного сложнее, поскольку в ней действительно происходит синтез нового духа, появившегося в Италии, с самой античностью, и в то же время этот дух, разрушая окончательно Средневековье, открывает современную эпоху.
 Такая интерпретация характерна для нашего века, многое из этого принято, многое опровергнуто, и кое-кто даже выдвинул сомнения представляет ли Возрождение действительную " историческую реальность" , а не изобретение и построение историографии XIX в.
 Среди различных характеристик, считающихся типичными для Возрождения, оказались также и такие, которые можно найти в Средние века. Как следствие, отрицалась ценность традиционных параметров, согласно которым долгое время различали Средневековье и Возрождение.
 Но равновесие было быстро восстановлено на более твердой основе. Термин "Ренессанс" не может считаться изобретением историков XIX в. по той простой причине, что гуманисты явно использовали (настойчиво и вполне сознательно) такие выражения, как : "воскрешать", "возвращать блеск древностям", "обновлять", "дать новую жизнь", "возрождать древний мир" и так далее, и противопоставляли новую эпоху света, в которую они жили, Средневековью как периоду темноты и невежества.
 Но для начала приведем три документа из многочисленных свидетельств той эпохи.
 Лоренцо Балла пишет о латинском языке: "Итак, велико таинство латинского языка, без сомнения, божественного, сила которого при чужеземцах, при варварах, при врагах благоговейно сохранялась в течение многих веков, и то, что мы римляне, без скорби должно радовать и прославлять нас перед миром. Мы потеряли Рим, потеряли царство, потеряли господство; но не по нашей вине, а по вине времени, однако еще более удивительно господство наше в значительной части мира [... ]. Поскольку Рим господствует там, где господствует язык романский [... ]. Печален век утекший, ибо беден умами учеными, тем более должны удовлетворить нас времена наши, и, если постараемся, то быстро обновим язык Рима и с ним все науки и сам город".
 Христофор Ландино так описывает работу, предпринятую Поджо Браччолини над вновь открытым классическим наследием: "И для раскопок предметов старины и памятников древности, чтобы не оставлять их на разграбление, он смело отправился к варварским народам искать города, спрятанные в горах. Его стараниями вернулся к нам Квинтилиан, самый ученый среди риторов; божественные поэмы Силия зазвучали на итальянском языке. И поскольку мы обладаем знанием возделывания различных культур, то это заслуга Колумеллы. И после долгого времени возвращается родине и согражданам Лукреций. Эвридика следует за своим супругом, чтобы вернуться снова в черную пропасть; Поджо, напротив, невредимыми извлекает людей из темного тумана к вечному ясному свету. Варварская рука опрокинула черную ночь на ритора, поэта, философа, ученого крестьянина; Поджо сумел извлечь их с достойным удивления искусством из мрака забвения.
 Джордже Вазари выразительно говорит о "возрождении" живописи и скульптуры из "ржавых" Средних веков, из "грубости и несоразмерности" к совершенству "современной манеры".
 Можно приумножить перечень документов относительно идеи "Ренессанса", которая действительно вдохновляла людей этой эпохи.
 Становится ясным, что историографы XIX в. не ошибались в этом пункте. Скорее, мнение о варварском средневековье, эпохе мрака и темноты, было ошибочным.
 Люди Возрождения были того же мнения; но на то были полемические причины, а не объективные: они понимали собственную новаторскую миссию как миссию света, который разгоняет тьму, что вовсе не означает "исторически", что сначала, до этого света, была темнота, был скорее (если следовать метафоре) просто другой свет.
 Большое достижение историографии нашего века заключается в том, что средневековье показано как эпоха высокой цивилизации, вызванной к жизни брожением умов различного рода, почти полностью неизвестных историкам XIX в. Поэтому собственно возрождение, которое составляет своеобразие эпохи Ренессанса не является движением цивилизации против дикости, культуры против бескультурья и варварства, знания против незнания; это скорее проявление другой цивилизации, другой культуры, другого знания.
 Но для того, чтобы это стало вполне понятным, необходимо остановиться более подробно на концепции "Возрождения". Самый знаменательный вклад (хотя в некоторых аспектах односторонний) внес Конрад Бурдах в фундаментальной работе под названием "От Средневековья к Реформе" (11 томов опубликовано в Берлине между 1912 и 1939 гг.), в которой показано с религиозной точки зрения происхождение идеи "Возрождения", понятой как обновление в новой духовной жизни. Таким образом, о Возрождении следует говорить как о более высокой форме жизни, восстановлении того, что составляет своеобразие человека. Старая цивилизация, которую люди Возрождения хотели вызвать к жизни, должна была стать пригодным инструментом "обновления". Поэтому Гуманизм и Ренессанс, в исходном намерении людей того времени, "имел склонность не к собиранию старых руин, но к новому строительству согласно новому проекту. Они не стремились вдохнуть жизнь в умершую цивилизацию, но хотели новой жизни ".
 Бурдах, кроме того, ясно показал, что Ренессанс имел также корни в идее возрождения римского государства, жившей в средние века, а также в идее возрождения национального духа и веры, носителем которой в Италии более всего выступал Кола ди Риенцо, чей политический проект религиозного возрождения стал политическим проектом исторического возрождения Италии.
 Кола ди Риенцо является, таким образом, самым знаменитым предшественником (вместе с Петраркой) итальянского Возрождения. Бурдах пишет: "Риенцо, вдохновленный политической идеей Данте, провозгласил как пророк далекого будущего, настоятельную потребность национального возрождения Рима и единой Италии ". Целью его усилий было обновление и реформирование Италии, Рима, а потом и всего христианского мира".
 "Возрождение" и "Реформа" становятся взаимопроникающими и составляющими одно неделимое целое образами: "Можно сказать, что в этих двух образах воссоздана мистическая концепция "воскрешения", которую можно найти и в древней языческой, и в христианской литургии".
 Остается разрушить тезис, о том, что Ренессанс - время безбожия и язычества. На этом пункте настаивают не только Бурдах , но также и многие другие ученые. Ф. Вальцер, например, пишет: "Старое утверждение, согласно которому Ренессанс безразличен к религии, было абсолютно ошибочным по отношению к развитию движения в целом", и далее "язычество Возрождения в тысячах форм, в литературе, в искусстве, в народных праздниках, и так далее, было элементом исключительно внешним, формальным, обусловленным модой".
 Таким образом, Ренессанс представлял собой грандиозное явление духовного "восстановления" и "реформы", в которой возвращение к античности означало оживление источников, то есть возвращение к подлинному. Становится понятным стремление к подражанию античности, ибо это самый эффективный стимул самовосстановления.
 Таким образом, Гуманизм и Ренессанс, как полагал Бурдах, "являются двумя сторонами единого явления". Тезис этот, касающийся Италии, Эудженио Гарэн блестяще подтвердил также посредством новых документов и со множеством доказательств различного рода. Следует считать, что Ренессанс есть возрождение нового духа, который пользовался гуманитарными знаниями в качестве инструмента. Гуманизм остался только лишь явлением литературы и риторики, когда угас новый животворящий дух.
 Вот страница Гарэна, где концепция идентичности Гуманизма и Ренессанса, вдохновленная Буркгардтом, основательно аргументирована: "дать этому отчет возможно только если поместить себя в центре этой живой связи "обновление - гуманизм", и возвращаясь к рассмотрению этой гуманистической литературы, мы тем самым действительно углубим точку зрения относительно филологии Ренессанса. Чтобы выйти к истине в науке, путь к ней нужно спрашивать у античности. Это, впрочем, сформулировано уже Салютати в его произведении "О Геркулесе", где функция поэзии состоит в более глубоком погружении в духовный мир с тем,чтобы обрести новую действительность. Поэзия, если она является истинным искусством, какой бы она ни была, языческой или христианской, возвращает человека к себе, преобразовывает его, и обращает к новым планам действительности, делает его чутким к миру явлений".
 Если "Гуманизм" понимать как миссию очеловечивания посредством гуманистической литературы, которая совершенствует человеческую природу, тогда он совпадает с обновлением, о котором мы говорили, он есть Возрождение духа человеческого: поэтому Гуманизм и Ренессанс являются двумя сторонами одного и того же явления.
 3. ХРОНОЛОГИЧЕСКИЕ ГРАНИЦЫ И СУЩЕСТВЕННЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ГУМАНИСТИКО-ВОЗРОЖДЕНЧЕСКОГО ПЕРИОДА
 С точки зрения хронологии Гуманизм и Возрождение полностью занимают два века: XV и XVI. Прелюдия, как уже было показано, начинается уже с XIV в., главным образом с Кола ди Риенцо (чье творчество достигает кульминации в середине XIV в.) и с личности Франческо Петрарки ( 1304-1374). Эпилог приходится на начало XVII в. Кампанелла был последним представителем эпохи Возрождения.
 Традиционно говорили о XV столетии как о времени Гуманизма и о XVI столетии как времени настоящего Ренессанса. Однако, невозможность концептуально отличать Гуманизм и Ренессанс, делает некорректным это хронологическое различение.
 Если принимать во внимание философское содержание, то окажется (как увидим далее), что в XV в. преобладает интерес к человеку, в то время как мысль XVI в. распространяется также и на природу. В этом смысле, если, из соображений удобства, хотят увязать с гуманизмом преимущественно тот аспект мысли эпохи Возрождения, который имел своим предметом человека, а с Ренессансом - всю природу, то это делать можно, но со многими оговорками и с большой осторожностью. Конечно, в любом случае, "Ренессанс" считается историографическим наименованием всей общественной мысли XV и XVI веков. Напомним, наконец, что явления поверхностного подражания, филологизм и грамматизм, как признаки начинающегося распада эпохи Ренессанса, присущи не XV, а XVI веку.
 Что касается отношения между Средневековьем и итальянским Возрождением, нужно сказать, что наука сегодня не поддерживает ни тезиса о "разломе" между двумя периодами, ни простого тезиса о "непрерывности".
 Правильным будет третий тезис. Теория разлома допускает оппозицию двух периодов; теория непрерывности постулирует существенную однородность. Но между понятиями противоречия и однородности существует понятие "различия". Говоря, что эпоха Возрождения является периодом "отличным" от Средневековья, можно не только различать и противопоставлять две эпохи, но и легко определить их связи и точки касания, с большей свободой критики в деле их спецификации.
 С этой позиции может быть легко решена другая проблема.
 Открывает ли Ренессанс современную эпоху? В теории "разлома" между Ренессансом и Средневековьем предполагался положительный ответ на этот вопрос. Теория "непрерывности" давала, напротив, отрицательный ответ. Считать началом современного периода научные революции, и вести отсчет с Галилея, с точки зрения истории мысли, кажется более корректным. Эпоха "модерн" победила в силу этой грандиозной революции и следствий, которые она вызвала на всех уровнях. Первый "современный" философ, в этом смысле - Декарт (и частично также Бэкон), как мы подробнее рассмотрим позже. Таким образом, Ренессанс представляет собой период, отличный и от Средних веков, и от современности.
 Естественно, что как в Средневековье уходят корни Ренессанса, так, в свою очередь, в Ренессансе прорастают корни современного мира. Можно даже говорить, что завершение Ренессанса было ознаменовано той же научной революцией: но революция означает конец, а не суть Ренессанса, указывая на его верхний предел, и совсем не выражает общий мягкий духовный климат.
 Остается теперь рассмотреть более конкретные отличия Ренессанса от Средневековья и от современного периода, посредством рассмотрения отдельных мыслителей. Но, прежде всего, необходимо указать на один из может быть самых типичных аспектов мысли эпохи Возрождения. Возвращаются к жизни греческие и восточные учения, обращаются к магии и теургии, распространившимся в некоторых письменных источниках, которые в поздней античности приписывали античным богам или пророкам. В действительности же эти источники были фальсифицированы, но люди эпохи Ренессанса принимали их за подлинные. Они имели последствия огромной важности (как выяснилось главным образом в исследованиях последних десятилетий).
 4. ВОСТОЧНЫЕ И ЯЗЫЧЕСКИЕ "ПРОРОКИ" И "МАГИ", КАК ОСНОВАТЕЛИ ТЕОЛОГИЧЕСКОЙ И ФИЛОСОФСКОЙ МЫСЛИ: ГЕРМЕС ТРИСМЕГИСТ, ЗОРОАСТР И ОРФЕЙ
 4.1. Отличие критико-исторического уровня гуманистической мысли латинской традиции от греческой
 Предварительно должен быть разъяснен важный вопрос: как случилось что гуманисты, которые всегда проявляли критическое отношение к филологическим текстам и на основе лингвистического анализа разрыли немало подделок (как, например, с актом дарственной Константина), приняли за подлинные работы, приписываемые Гермесу Трисмегисту, Зороастру и Орфею, фальшивый характер которых для нас сегодня так очевиден? Почему они не применили к ним тот же метод? Недостаток проницательной критики и легковерность по отношению к этим документам озадачивают.
 Ответ на этот вопрос в свете последних исследований кажется теперь ясными. Исследовательская работа латинских текстов, начатая Петраркой, была проведена прежде, чем это случилось с греческими текстами. Поэтому чутье, технические и критические возможности гуманистов по отношению к латинским текстам оттачивались раньше, чем то же происходило по отношению к текстам греческим. Кроме того, гуманисты ,которые занимались латинскими текстами, имели более конкретные интеллектуальные интересы по сравнению с абстрактным и метафизическим изучением греческих текстов. Гуманистов, которые увлеклись преимущественно латинскими текстами, по большей части интересовали литература и история; напротив, гуманистов, которые занимались греческими текстами, в первую очередь привлекали теология и философия Кроме того, источники и традиции, к которым возватились гуманисты, занимавшиеся латинскими текстами, были гораздо чище тех, которые получили гуманисты, занимавшиеся греческими текстами,на них оказался чрезвычайно толстый слой многовековой накипи. Наконец, были ученые греки, прибывшие в Италию из Византии, которые сами поддерживали ряд убеждений, лишенных исторических основ Сказанное вполне объясняет, таким образом, складывающуюся противоречивую ситуацию, когда, с одной стороны, такие гуманисты, как Валла заявляли о неподлинности много раз освященных латинских документов, с другой стороны, такие гуманисты как Фичино настаивали на восстановлении аутентичности скандальных фальсификаций поздне-античных греческих текстов. Результаты этого, как увидим, весьма сильно отразились на истории философской мысли.
 4.2. Гермес Трисмегист и "Corpus Hermeticum" в их исторической реальности и возрожденческой интерпретации
 Начнем с Гермеса Трисмегиста и "Corpus Hermeticum", который в эпоху Возрождения имел громкую славу и представлял огромную важность.
 Сегодня мы с уверенностью признаем следующее. Гермес Трисмегист (как уже было сказано) является мифической фигурой, и никогда в действительности не существовал. Эта мифическая фигура имеет сходство с древнеегипетским богом Тотом, считающимся изобретателем букв, алфавита и письменности, писцом богов, и потому открывателем, пророком и проводником божественных знаний и божественного слова. Когда греки познакомились с этим египетским богом, то нашли, что он имеет много общего с их богом Гермесом (= римский бог Меркурий), проводником и вестником богов, и наделили его эпитетом "Трисмегист", что значит "трижды величайший" ("trismegistos" = termaximus).
 В поздней античности, в частности, в первые века периода империи (больше всего в II и III веках н.э.), некоторые языческие теологи-философы, в пику широко распространившемуся христианству, произвели серию записей. За именем этого бога стояло очевидное намерение противопоставить Божественному христианскому Писанию, внушенному христианам, другие письменные источники, выдаваемые за божественные.
 Современные исследования теперь подтверждают, что вне всякого сомнения, под маской египетского бога скрываются различные авторы и что элементы "египетские" представлены здесь довольно скудно. Речь идет, в действительности, об одной из последних попыток реванша, предпринятой язычеством на основе платонизма той эпохи (медиоплатонизма).
 Среди многочисленных записей, приписываемых Гермесу Трисме-гисту, большую группу (и наиболее нам интересную) составляют 17 трактатов (первый из которых называется "Пимандр"), один из них, в прошлом приписываемый Апулею, дошел до нас в латинской версии под названием " Асклепий" (может быть, составлен в IV в.н.э,). Именно эта группа записей и называется "Corpus Hermeticum" (Свод записей, автором которых является Гермес).
 Поздняя античность приняла все эти записи за подлинные. Христианские Отцы, которые в них нашли намек на библейские доктрины (как будет показано) были в высшей степени поражены, и, как следствие, убеждены, что они восходят к эпохе библейских патриархов и что они были творением какого-то языческого пророка. Так думал, например, Лактанций, и так думал отчасти Св. Августин. Фичино разделил это убеждение и перевел "Corpus Hermeticum", который скоро стал основным текстом мыслителей периода Гуманизма-Возрождения. В конце XV века (1488), в Сиенском соборе Гермеса торжественно изобразили на мозаичном полу с надписью: "Hermes Mercurius Trismegistus Contemporaneus Moysi" (Гермес Меркурий Триждывеличайший Современный Моисею).
 Синкретизм греко-языческих доктрин, неоплатонизма, христианства, впитанный Ренессансом, основывается в большей степени на этой колоссальной двусмысленности. Многие аспекты теорий Ренессанса, поражающие своим языческим звучанием и странной гибридностью, являются сейчас в другом, ясном свете.
 Но для понимания этого аспекта, чтобы установить "различия" между Ренессансом, Средневековьем и современностью, важно осветить основные идеи "Corpus Hermeticum".
 Бог выступает в функции бестелесного, трансцендентного, бесконечного; он также Монада и Единое, "начало и корень всех вещей"; наконец, он проявляется в образе света. Теология отрицательная и положительная пересекаются: с одной стороны, Бог предстает как вершина всего, как совершенно иное всему тому, что существует, он предстает "без формы и без фигуры", и, поэтому, просто как "лишенный сущности", и поэтому невыразимый. С другой стороны признается, что Бог является Благом и Отцом всех вещей, и, поэтому, причиной всего и, как таковой, он представлен положительно. В одном из трактатов говорится, например, что Бог есть и то, что невидимо, и то, что более всего видимо.
 Иерархия промежуточных ступеней между миром и Богом описана следующим образом.
 1) На вершине высший Бог, который является высшим Светом, высшим Разумом, способный творить самостоятельно.
 2) Затем следует Логос, который является "первородным сыном" высшего Бога.
 3) Высший Бог порождает также Разумного Демиурга, который хотя и рожден вторым, но явно "одной субстанции" с Логосом.
 4) Далее следуетАнтропос, то есть человек бестелесный, сотворен ый высшим Богом по "образу Бога".
 5) Наконец, следует Интеллект, который дается человеку земному (и который следует отличать от души как более высокое в ней), и являющий божественное в человеке (и, более того, в некотором смысле, является как бы Богом в человеке); это играет существенную роль в этическом, мистическом и в сотериологическом планах герметизма.
 Бог высший, кроме того, есть развертывание "бесконечной потенции", он есть также "архетипическая форма" и "начало начал, которое не имеет конца".
 Логос и Разумный демиург творят космос. Они воздействуют различными способами на темноту или мрак, который дуалистически изначален и в качестве второго начала противостоит Богу-свету, и строят упорядоченный мир. Рождаются семь небесных сфер, приведенных в движение. Движением этих сфер производятся живые существа, лишенные разума ( которые в первый момент рождаются все двуполыми).
 Более сложным является сотворение земного человека. Антропос или Человек бестелесный, рожденный третий сын высшего Бога, хочет подражать Разумному демиургу и творить нечто. Получив согласие Отца, Антропос пересекает семь небесных тонких сфер и Луну, принимая потенцию каждой из них, и потом показывается в сфере луны и видит природу подлунного мира. Вскоре Антропос влюбляется в эту природу, и, в свою очередь, природа влюбляется в человека. Точнее, Человек влюбляется в собственный образ, отраженный в воде, и охваченный страстным желанием соединиться с ним, падает. Так рождается земной человек, с двойной природой, духовной и телесной.
 По правде говоря, автор герметического "Пимандра" значительно усложняет антропогонию. В самом деле, соединением человека бестелесного с телесной природой не рождается непосредственно человек вообще, но рождаются семь людей (семь по числу планетных сфер), каждый временно мужской и женской природы. Все остается в этом состоянии до тех пор пока, по желанию высшего Бога, люди (и животные, уже рожденные под действием движения планет) не разделяются на два пола и все получают библейский наказ расти и размножаться:
 "Возрастайте, увеличиваясь и размножаясь все Вы, что были созданы и произведены, и кто из имеющих разум познал самого себя, тот бессмертен, тот узнал, что причина смерти есть любовь (eros) и постиг все существующее".
 В герметическом послании, в котором описывается падение человека, решается и проблема спасения, а ее части представляют метафизико-теологию, космологию и антропологию и сотерологию.
 Таким образом, земной человек - это падший Антропос (Человек бестелесный), он продукт соединения с материальной природой, следовательно, его спасение состоит в освобождении от пут материи. Средства освобождения указаны в герметической теории познания. Человек должен прежде всего познать самого себя, убедиться, что природа его основана на разуме. И поскольку Разум является частью Бога, (= Бог в нас), познавать самого себя значит познать Бога. Все люди обладают разумом, но только в потенциальном состоянии; и от человека зависит, осуществит он себя или потеряет.
 Если разум оставляет человека, то это единственная причина его безблагодатной жизни человека, и вина за это падает на него самого: "Часто разум улетает, и в этот момент душа больше не способна ни видеть, ни слышать, и становится похожей на неразумное существо: такова сила разума! С другой стороны, разум не может выдержать мутной души и оставляет ее телу, которое несет ее вниз. Такая душа, сын мой, не имеет разума; поэтому такое существо не должно называть человеком".
 Напротив, человек, делающий правильный выбор, будет достойным такого божественного дара. Человек не должен ждать физической смерти, для того, чтобы достигнуть своей цели, то есть стать блаженным. Действительно он может возродиться, освободиться от отрицательных сил и удручающего мрака, посредством божественной потенции, присущей Благу, окончательно отделившись от тела, очистив таким образом свой разум; он восторженно воссоединяется с разумом Божественным в благодати Творца.
 В этом старом образе, как и в древнейших книгах Библии человека Ренессанса не могли не поразить намеки на "сына Божия", "Слово Божье", о котором говорится в "Евангелии от Иоанна". XIII трактат "Корпуса Герметикум" содержит просто вариант "Нагорной проповеди" и это подтверждает, что возрождением и спасением человек обязан "сыну Божьему", определенному как "человек по воле Божьей". Фичино находит великое множество текстов Моисея в "Corpus Нermeticum", поскольку там также предвидится инкарнация Логоса, Глагола, и там же говорится, что "Слово" Творца есть "Сын Божий".
 Это изумление перед языческим пророком ( таким же древним как и Моисей), который говорит о "сыне Божием ", заставляло принять, по крайней мере частично, также астрологические установки и гностическую доктрину. И не только. Но, так как в "Асклепии" явственно говорится о практике симпатической магии (magia sympathiica), Фичино и другие нашли в Гермесе Трисмегисте разновидность оправдания и узаконения собственной магии, понятой в новом смысле. Сложный синкретизм платонизма, христианства и магии, который является признаком Ренессанса, находит, таким образом, в Гермесе Трисмегисте "priscus theologus" (древнем теологе), образец разновидности античной литературы, которая во всяком случае, содержит ряд чрезвычайно привлекательных стимулов. Поэтому, без "Corpus Hermeticum" невозможно понять мысль эпохи Возрождения.
 Yates не без основания заключает: "Мозаики, изображающие Гермеса Трисмегиста и Сивиллу, устанавливались в Сиенском соборе в течение 80 лет XV века. Изображение Гермеса Трисмегиста в христианском здании находилось недалеко от входа, обращая на себя внимание, и таким образом, указывая на первостепенное духовное положение. Он не был изолированным местным феноменом и стал символом итальянского Возрождения."
 4.3. "Зороастризм" эпохи Ренессанса
 Документ, во многом аналогичный герметическим записям, это так называемые "Халдейские оракулы". Это сочинение, написанное гекзаметром, дошло до нас в многочисленных фрагментах. Действительно, как в первом, так и во втором случаях мы снова находим то же смешение философем ( выведенных из медиоплатонизма и неопифагореизма) с акцентами на схемах триадичности и тринитарности, с мифическими и фантастическими представлениями, аналогичными по типу рассмотренным выше, вдохновленными восточной религиозностью, с характерной для последнего этапа язычества претензией сообщить "явленное в откровении послание". В противоположность "Corpus Hermeticum", в "Оракулах" элемент магический доминирует над спекулятивным. Они служили практико-религиозным целям.
 Откуда появились эти работы? Древние источники полагают, что их автором был Юлиан, прозванный Теургом; сына Юлиана называли Халдеем, он жил в эпоху Марка Аврелия, то есть во II веке. Уже в III веке эти оракулы упоминаются как христианскими писателями, так и языческими философами.
 Как признают почти все ученые, их содержание выражает мышление и духовный климат, типичный для эпохи Антониев, весьма вероятно, что автором их был действительно Юлиан Теург; теперь это с известной мерой предосторожности допускают многие ученые.
 В большей степени, чем в герметизме, в "Халдейских оракулах" заметно влияние вавилонских мудрецов. Действительно, халдейское идолопоклонство (с религиозным культом солнца и огня) играет здесь основную роль.
 Юлиан, который, как сказано, может считаться вероятным автором "Халдейских оракулов", был первым, кто был назван (или кто заставил называть себя) "теургом". "Теург" существенно отличается от "теолога". Последний ограничивается тем, что говорит о боге, первый, напротив, вызывает богов и воздействует на них.
 Но что точно означает "теургия"? Это "знание" и "искусство" магии, используемое для мистико-религиозных целей. Эти мистикорелигиозные цели составляют заметную характеристику, которая отличает теургию от магии вообще. Современные ученые уточнили что, если вульгарная магия использует имена и формулы религиозного происхождения для мирских целей, то теургия использует эти же вещи для целей религиозных. И эти цели, как мы знаем, состоят в освобождении души от связывающих ее тела и рока, препятствующих соединению ее с божественным.
 Это установлено сегодня. Но во времена Возрождения не рассуждали таким образом. К серьезной ошибке подтолкнуло мнение авторитетного ученого византийца Георгия Гемиста, родившегося в Константинополе в 1355 г., который потом стал назваться Плетоном. Он считал Зороастра автором "Халдейских оракулов" (что было подсказано ему его учителем). Прибыв в Италию по случаю Церковного собора во Флоренции, он прочитал цикл лекций о Платоне и об "Оракулах", выдав за их автора Зороастра, чем возбудил немалый интерес к себе.
 Зороастр, таким образом, считался пророком ( "priscus theologus" ), и иногда был представлен просто как предшественник Гермеса, или как первый по хронологии и достоинству с ним. В действительности Зороастр (=3аратустра) был одним из иранских религиозных реформаторов VII/VI в. до н.э., и к "Халдейским оракулам" никакого отношения иметь не мог. Это недоразумение, в дальнейшем, породило особую ментальность магического, свойственную эпохе Ренессанса.
 4.4. Орфей Ренессанса
 Орфей был мифическим поэтом. С ним связана религиозная мистерия, о которой мы уже говорили в предыдущем томе. Уже в VI веке н.э. об этом поэте-пророке было сказано "Орфей - известное имя".
 По сравнению с "Герметическим корпусом" и "Халдейскими оракулами" орфизм представляет гораздо более древнюю традицию, которая повлияла на Пифагора и Платона, по большей части в том, что касается доктрины метемпсихоза.
 Но множество документов, которые дошли до нас как "орфические" , суть поздние фальсификации, появившиеся в период эллинизма и в период империи. Ренессансу были известны орфические гимны. Эти гимны, в новых изданиях, в количестве 87-и, представлены во вступлении. Они посвящены различным божествам, и следуют согласно точному концептуальному порядку. Рядом с доктринами, восходящими к оригинальному Орфизму, гимны содержат доктрины стоиков и доктрины, полученные из философско-богословской среды александрийцев, и поэтому естественно они - позднего происхождения. Но в эпоху Возрождения они считались подлинными. Фичино пел эти гимны, призывая звезды к благотворному влиянию.
 В генеалогии пророков Орфей, согласно Фичино, был преемником Гермеса Трисмегиста. И Пифагора, и Платона связывают с Орфеем. Гермес и Орфей - атланты ренессансного платонизма, во всем отличного от платонизма средневекового.
 Ясно, что, если не учитывать все привлеченные здесь факторы, то мы утратим всякую возможность понять метафизику и магическую теологию флорентийской Академии и большой части мыслителей XV и XVI веков.
 Ко всему этому следует добавить огромный авторитет системы Псевдо-Дионисия Ареопагита, уже оцененного в Средневековье, но теперь перечитанного с точки зрения иных интересов (в записи Фичино, сделавшего латинские переводы Дионисия). Гуманисты верили в легенду обращения Дионисия апостолом Павлом в афинском Ареопаге.
 В свете того, что было здесь сказано, можем начать рассмотрение различных тенденций и течений в философии эпохи Гуманизма и Ренессанса.
 
 
 
 
 Глава девятая
 Идеи и тенденции гуманистико-возрожденческой мысли
 1. ДИСКУССИИ ПО ПРОБЛЕМАМ МОРАЛИ И НЕОЭПИКУРЕЙСТВО
 1.1. Начала гуманизма
 1.1.1. Франческо Петрарка
 Франческо Петрарка (1304-1374), как было сказано выше, единодушно считается первым гуманистом. Уже в первые десятилетия XV века это было для всех очевидно, и Леонардо Бруни писал: "Франческо Петрарка был первым, на кого снизошла благодать, и он признал и осознал и вывел на свет изящество древнего стиля, утраченного и забытого".
 Каким образом пришел к гуманизму Петрарка? Он подверг внимательному анализу "испорченность" и "безбожие" своего времени и попытался определить их причины, чтобы исправить. Причин, как он полагал, связанных между собой, было две: 1) воинствующий "натурализм", привнесенный арабской мыслью, и особенно Аверроэсом, и 2) господство диалектики и логики, связанных с рационалистическим мышлением. Против этих заблуждений он указал противоядие: 1 ) чтобы не распыляться в поверхностном знакомстве с природой, необходимо возвратиться к себе и к собственной душе, 2) чтобы не распыляться в пустых диалектических упражнениях, нужно вновь открыть обаяние цицероновских гуманитарных наук (litterae humanae).
 Безукоризненно очерченная программа и собственный метод "философствования" Петрарки заключаются в следующем: истинная мудрость есть знание пути (метода) достижения этой мудрости, которая заключается в искусстве быть свободным.
 Вот несколько красноречивых примеров. В произведении "О собственном незнании и о многом другом", направленном против натурализма последователей Аверроэса, Петрарка пишет: "Он (Аверроэс) знает многое , знает зверей, птиц и рыб, знает, сколько волос в гриве льва, и сколько перьев в хвосте ястреба (следует долгий живописный список курьезов того же рода). Приведенные вещи по большей части или фальшивы (невозможно проведение опытов), или неизвестны: они слишком легковерно принимаются, и, поскольку недоступны опыту, берутся на веру; но даже будучи истинными они не служат жизни. Я спрашиваю себя, что пользы знать природу зверей, птиц, рыб и змей, и либо игнорировать, либо не заботиться о знании природы человека, поскольку "siam nati, donde veniamo, dove andiamo" (кто мы, откуда и куда идем).
 Известный фрагмент содержится в послании, где рассказывается о восхождении на гору Вентоза. После долгого пути, достинув вершины горы, Петрарка стал исповедоваться божественному Августину, и первыми словами его были: "И если люди идут в горы, к волнующимся морям, к широким рекам, к необъятному океану и обращают свой взор к звездам, не пренебрегают ли они тем самым собою?". И вот его комментарий: "Изумленный, я исповедался названному моему брату, который пожелал выслушать, что мне не причиняют беспокойство преграда из книг и восхищение земными вещами, поскольку у языческих философов я научился тому, что ничто не достойно восхищения, за исключением только души, против которой все кажется незначительным".
 Что касается второго пункта из вышеуказанных, Петрарка настаивает на том факте, что "диалектическая" дверь ведет к безбожию, а не к знанию. Смысл жизни открывается не тому, кто нагромождает силлогизмы, но тому, кто овладел искусством быть свободным. Диалектика, с умом примененная, есть не цель, но инструмент духовного образования.
 И древнее определение философии, данное Платоном в диалоге "Федон" вновь совпадает с христианским в "Инвективе против врачей": "Глубоко задумывающийся над смертью, преисполненный терпимости к ней, готов к тому, чтобы в презрении к ней и выдержке, поступать, как необходимо, и это дает возможность придавать кратким мгновениям жизни внутренний смысл, наполнять их счастьем и славой: вот истинная философия, о которой некоторые говорили, что она не может не быть ничем иным, кроме как мыслью о смерти. Это объясняет, что философия, хотя она и найдена язычниками, все же по сути своей может быть христианской...".
 В отношении противопоставления Аристотеля Платону, сам Аристотель вызывает к себе уважаение Петрарки, но последователями Авиценны он был использован в духе "натурализма" и "диалектического мышления", Платон (тот Платон, которого он мог читать, не зная греческого) становится символом гуманистической мысли, "принципом любой философии". В написанном им трактате "О собственном невежестве" читаем: "И кто, спросят, дал это первенство Платону? Не я, отвечаю, но правда, как говорят, что если он не достиг истины, то был близок к ней более, чем другие, и это признают и Цицерон, Вергилий, и те, кто не сознаваясь в том, следовали за ним, и Плиний, и Плотин, и Апулей, и Макробий, и Порфирий, и Иосиф Флавий, и Амвросий, Августин, Иероним, и многие другие, что легко может быть доказано, если бы это не было и без того всем известно. И кто станет отрицать такое первенство, исключая разве что шумную толпу глупых схоластов?"
 И, в заключение, приводим его рассуждение, показывающее на какую высоту Петрарка поднял достоинство слова, которое для гуманиста станет наиболее важным: "Хорош Сократ, который увидев красивого подростка в молчании, сказал: "Говори, чтобы я тебя видел". Через слово человеческое лицо становится прекрасным".
 1.1.2. Колюччо Салютами
 По пути, открытому Петраркой, следовал с успехом Колюччо Салютати, родившийся в 1331. Он был секретарем Флорентийской Республики с 1374 по 1406 гг. Он интересен для нас более всего по следующим причинам: а) он продолжил полемику с медициной и естественными науками и настаивал на превосходстве свободных искусств; б) он поддержал против современного ему диалектического рационализма такое представление о философии, согласно которому она выступает как послание к жизни (подобное можно найти у язычника Сократа, и у Христа, и у святого Франциска), и поместил в центр внимания акт воли как упражнение в свободе; в) он затратил много сил на то, чтобы утвердить первенство активной жизни над созерцательной; г) ему принадлежит заслуга в учреждении первой кафедры греческого языка во Флоренции под руководством скрывавшегося в Италии ученого византийца Эмануила Хрисолора.
 "Письмо" и трактат "О благородстве законов и медицины", превосходно иллюстрируют концепцию о примате активной жизни над созерцательной, к которой возвратится мысль Кватроченто, и в которой находим одну из примет Гуманизма: "Не верь, о Пилигрим, что избегая толпы, становясь отшельником, скрываясь в изоляции, уходя в скит, - ты тем самым находишь путь к совершенству. То, что придает твоей работе степень совершенства, находится в тебе; в тебе - способность не принимать те внешние вещи, которые не затрагивают тебя, но они не могут не затронуть тебя, если только твой ум и твоя душа сосредоточенно останавливаются и обращаются к этим внешним вещам. Если душа твоя не допустит их в себя, то посреди рынка, в суде, на форуме, в местах самых оживленных в городе, ты будешь как в скиту. Если напротив, в память о далеких вещах или в качестве соблазнов ты их к себе приблизил, то что толку в том, что ум наш понимает их как внешнее, к чему нам уединение? Поскольку собственная наша душа думает всегда о чем-нибудь таком, что постигается чувствами или что закладывается в памяти или что побуждается разумом или страстными желаниями. И что? Кто был дороже Господу: затворник и отшельник Павел или деятельный Авраам? Яков с двенадцатью сыновьями, со множеством стад своих, с двумя женами, с таким богатством и, не думал ли ты, что он был дороже Господу чем два Макария, Теофила, и Иллариона? Верь мне о Пилигрим,что только те, кто печется о вещах мира, только те понимают нечто в созерцании; таким образом есть много званых, но мало избранных. "
 "Я, по правде сказать, смело утверждаю и искренне признаюсь в том, что оставляю с удовольствием и без зависти и возражений, тех, кто воспаряет в сферы чистого умозрения, и всех других, восходящих к высоким истинам, только бы мне оставили понятие о человеческих вещах; Ты пребываешь в созерцании, чтобы я, напротив, мог обогащаться. Медитируй в свое удовольствие. Я же, напротив, всегда буду погружен в действие, направленное к высшей цели, чтобы всякое мое деяние было полезным и мне, и семейству, и что более важно - чтобы оно послужило для пользы моим друзьям и родине , а тогда оно может послужить примером и человеческому обществу".
 1.2. Этико-политические дебаты гуманистов Кватроченто: Л. Бруни, П. Браччолини, Л.Б. Альберти
 1.2.1. Леонардо Бруни
 Учеником, другом и продолжателем творчества Салютати был Леонардо Бруни (1370/74-1444), прежде служивший при римской курии и затем канцлером во Флоренции. Ценные наставления в знании греческого, полученном от Хрисолора, теперь приносят в лице Бруни зрелые плоды. Он перевел Платона, (диалоги "Федон", "Горгий", "Федр", "Апологию", "Критон", "Письма" и частично "Пир"), Аристотеля ("Никомахову этику", "Политику"), а также Плутарха и Ксенофонта, Демосфена и Эсхина. Философский интерес представляют его "Диалоги" (посвященные Пьеру Паоло Верджерио), "Введение к моральному совершенству", а также "Письма".
 Слава Бруни связана больше всего с переводами "Политики" и "Никомаховой этики" Аристотеля, которые способствовали новому подходу к этим текстам, как бы обеспечив им приток сил. Спиритуалистическому и задушевному гуманизму Петрарки Бруни противопоставляет граждански и политически более действенный гуманизм. Классики были для него действительно учителями "гражданских" добродетелей. Парадигматической для Бруни была аристотелевская концепция человека, понятого как "животное политическое". Человек осуществляется полностью и по-настоящему только в общественном и гражданском планах, на что Аристотель указывал в "Политике".
 Этика Аристотеля была подвергнута переоценке. Бруни убежден, что значение "созерцания" было слишком преувеличено и по большей части деформировано. Важен не созерцаемый объект, а человек думающий и действующий. "Высшее благо", о котором говорится в "Никомаховой этике", это то, что не просто хорошо как абстракция или, во всяком случае, как трансцендентное по отношению к человеку, но хорошо именно для человека, это благо, является конкретной реализацией добродетели, и как таковым, счастьем. Как Аристотель, Бруни реабилитирует удовольствие, понятое прежде всего как следствие деятельности, которую человек развертывает, согласно своей природе.
 Как и Аристотель, Бруни говорит, что истинным параметром моральных суждений является добродетельный человек (а не абстрактное правило). Его стиль с типично аристотелевскими концептами играет утонченными, поистине гуманистическими, оттенками: "Если человек не добродетелен, он не может быть благоразумным, благоразумие (мудрость) действительно является точной оценкой его возможностей; злодею сами вещи не хотят являться в истинном своем свете, проявляясь в качестве вкусов искаженных. Преступники и злодеи могут точно постичь математические и физические законы, но они совершенно слепы для мудрых дел, теряя свет истины... Честному человеку, таким образом, прямо и свободно открывается дорога к счастью. Он никогда не обманывается, не ошибается. Хотите быть счастливыми - нет ничего надежнее честности и добрых дел".
 В этом пункте, заключает Бруни, философия языческая и христианская находятся в безукоризненной гармонии; "и та, и другая поддерживают справедливость, умеренность, силу, свободу и другие добродетели и не поддерживают качества, им противоположные ".
 1.2.2. Поджо Браччолини
 Много общего с Салютати, можно найти также у Поджо Браччолини (1380-1459). Он был секретарем в Риме при курии и впоследствии секретарем во Флоренции. Он открыл много античных рукописей (см. выше, стр. 5). В его работах, которые вызвали дискуссии в среде гуманистов, которые теперь стали каноническими, в частности, прослеживаются следующие темы: а) активная жизнь против созерцательной, уединенной; б) назначение "литературы" в формировании человека и гражданина; в) слава и благородство как плоды индивидуальной добродетели; г) фортуна и превратности человеческой жизни людей, над которыми добродетель может брать верх; д) переоценка богатства, полагаемого как основа государства и как то, что позволяет создавать в городе соборы, монументы, искусства, украшения и другие прекрасные вещи.
 По поводу последнего, Э.Гарэн писал, что мы оказываемся перед "эмбрионом современной теории денег и капитала... ". Таким образом, речь идет о замечательном предвосхищении.
 Можно заключить одним поучением Браччолини о добродетели, которое, с интересными вариациями, поддерживает представление о добродетели как о ненуждающейся ни в чем и имеющей единственный источник - истинное благородство. "И эта доктрина, - пишет он, - и есть самая истинная, приносящая много полезного нашей жизни. Поскольку если убедимся, что люди становятся благородными в почестях и в благе, и что истинное благородство завоевывается в собственной деятельности, а не тем, что доставлено чужой способностью и работой, - получим тем самым представление о том, что в добродетели нет побежденных; обходитесь без похвалы, удовлетворитесь чужой славой, но соберитесь все же овладеть званием благородного". Здесь содержится одна из ключевых мыслей Гуманизма: истинное благороство завоевывается в действии, эта мысль повторяет позицию римской Стой, не менее важную для новой эпохи: всяк кует свою судьбу сам.
 1.2.3. Леон Баттиста Альберти
 Гуманистом с разносторонними интересами был Леон Баттиста Альберти (1404-1472), который занимался помимо прочего философией, математикой и архитектурой. Наиболее известными являются его работы "Об архитектуре", "О живописи", "О семье", "О ведении домашнего хозяйства".
 Вот тематика некоторых направлений, которыми занимался Альберти:
 а) В первую очередь отметим критику теологико-метафизических исследований, объявленных пустыми, и противопоставление им теории морали. Согласно Альберти стремление обнаруживать высшие причины вещей - дело пустое, потому что людям это не дано, и они могут знать только то, что стоит перед глазами, то есть, что подвластно опыту.
 б) Его интересует homo faber, т.е. человек деятельной и производительной жизни, то есть активности, ориентированной не только навозможности отдельного человека, но на возможности других людей иГорода. Поэтому он осуждает мнение Эпикура о высшем счастье Бога
 - ничегонеделании. Самый тяжкий порок - быть никчемным. Созерцание без действия не имеет смысла. Он восхваляет стоиков, которыеговорили "человек природой устроен так, чтобы быть и умозрительными производящим" и "любая вещь рождается для того, чтобы служитьчеловеку, а человек - для того, чтобы сохранить компанию и дружбулюдей". Он восхищен словами Платона: "Люди рождаются, чтобы бытьлюдьми".
 в) В искусстве Альберти отметил большую важность концепции"порядка" и "пропорции" между частями: искусство воспроизводит ивновь создает такой порядок между частями, который существует вдействительных вещах.
 г) Альберти приписывают даже урбанистическую философию градостроения по образцу античной. Л.Малуза пишет: "Архитектура, среди искусств, [... ] для Альберти является искусством самым высоким исамым близким к работе самой природы. Человеку свойственно строить, сколь возвышает его обращение к порядку в городе, который проясняет добродетели и затребован природой. Сотворение города какчеловеческого и природного целого занимает весомую часть трактата"De re aedificatoriа'' ("0 строительном исскустве"), который можнорассматривать как оригинальную урбанистическую философию: рольсооружения и города состоит для Альберти в том, что они служат дляустановления нравственного порядка и счастья".
 д) Но среди тем, обсуждаемых Альберти, самая характерная тема
 - "добродетель" и "судьба". Для него "добродетель" не столько христианская virtus, сколько греческая arete, то есть такая особая деятельность человека, которая способствует совершенствованию и гарантирует главенство его среди вещей. В частности, вопреки некоторымпессимистическим поучениям, Альберти твердо убежден в том, чтодобродетель, когда она осуществляется реалистически, побеждаетсудьбу.
 Два его рассуждения о смысле человеческой деятельности и о превосходстве добродетели над судьбой стали особенно известными: "Поэтому я верю, что человек рождается не для того, чтобы умереть и сгнить, но для того, чтобы производить. Человек родился не для того, чтобы изнывать в безделии, но для того, чтобы упражняться в вещах великих и славных, которым он может радоваться и посредством которых может прославлять богов, а также для того, чтобы использовать совершенства добродетели, и таким образом добывать счастье". "Так не признается ли большинство из нас в том, что судьба наша есть то,
 что мы с быстротой и старанием выносим в качестве решения, которое мы утверждаем или поддерживаем? Легко побеждает тот, кто не желает быть побежденным. Терпит иго судьбы только тот, кто привык подчиняться" .
 Это ничто иное, как два прекрасных эпиграфа для всего гуманистического движения.
 1.2.4. Другие гуманисты Кватроченто
 Напомним некоторые имена видных гуманистов этого века. Джанноццо Манетти (1396-1459) перевел Аристотеля и Псалмы, но больше всего известен своим трудом "О достоинстве и превосходстве человека", которым открыл дискуссию "о достоинстве человека".
 Маттео Пальмиери (1406-1475) соединял жизнь созерцательную и жизнь активную, подчеркивая важность плодотворности человеческой деятельности, обнаруживая платонические симпатии.

<< Пред.           стр. 5 (из 8)           След. >>

Список литературы по разделу