ДEШАН Л -М ИСТИНА ИЛИ ИСТИННАЯ СИСТEМА РEД КОЛЛEГИЯ В М БОГУСЛАВСКИЙ И ДР ВСТУПИТ СТАТЬЯ В М БОГУСЛАВСКОГО М МЫСЛЬ 1973 397 С 22

467

Когда у нас, как это принято делать, говорят, что мы всегда в настоящем, во времени, - нас рассматривают метафизически и, не ведая того, провозглашают истину метафизическую. Именно в настоящем, во времени, в Целом, in quo vivimus et summus [5], а не в боге апостола Павла. Равным образом к Целому надлежит отнести сказанное Луканом: "Jupiter est quodcumque vides, quodcumque moves" [6].

Прошедшее и будущее всегда более или менее существуют, и лишь в смысле физическом возможно сказать, что прошлое больше не существует и что будущее вовсе не существует. В строгом смысле подобное отрицание невозможно и было бы абсурдно в Целом, несовместимом с отрицанием такого рода. То, что мы называем настоящим мгновением, есть не что иное, как мгновение менее прошлое и менее будущее по отношению к нам.

Если взять метафизически прошлое и будущее, подобно тому как берется настоящее, когда говорят, что мы всегда в нем, тогда прошлое и настоящее были бы обеими метафизическими крайностями, серединой или единством которых было бы настоящее.

О боге говорят, что он - настоящее, но не говорят, что он - время. Почему так? Да потому, что настоящее берется в смысле метафизическом, а время - в физическом, между тем как время не менее метафизическое бытие, чем настоящее, которое есть оно же. Так как у времени существование лишь относительное, то миллион веков в себе не больше мгновения и сам по себе не длиннее и не богаче событиями. То же самое я утверждаю и обо всех числах, всех величинах и всех пропорциях, сравниваемых с меньшими в наших глазах числами, величинами и пропорциями [15*]. Шар солнца в себе не больше песчинки.

15* Все более и более должно становиться ясным, насколько истины наиболее постигнутые и даже общепризнанные имеют своим источником подлинно метафизическое.

XI
Целое есть более или менее существ, частей его, а существа - более или менее Целого; более его, рассматриваемого как менее, и менее его, рассматриваемого как более - два способа рассмотрения его, указывающих на то, что оно и причина, и следствие, и входящие один в другой, раз установлено, что более а менее суть абсолютно одно и то же в силу их полного и всецелого противо-лежания, их различия от целого к целому [16*].

16* Голосу истины, который всегда пробивался и до известной степени должен был пробиться, мы обязаны выражением "различие от целого к целому", что означает наибольшую возможную разницу, перестающую, впрочем, быть таковой в силу самого выражения "от целого к целому".

В сущности целого заложено быть абсолютным менее, раз оно есть абсолютное более [17*], ибо, будучи чисто относительным, причем его относительность абсолютная, оно не может быть абсолютным более, не будучи абсолютным менее, так как это более может существовать лишь через это менее, и наоборот.

17* Сущность и существование - метафизически одно и то же. Прибавим, что это в силу того, что Целое - обе абсолютные крайности. О совершенно очевидной вещи говорится, например, что она - первейшей или крайней очевидности, о человеке очень богатом, что он - на первой или на последней ступени богатства. Напомню еще раз, что истина гораздо сильнее пробивается в нашей речи, чем мы думаем.

468

Целое - наиболее и наименее конечное из существ, частей его, которые более и менее конечны, чем оно, - одни более или менее, чем другие. Нет ничего конечного в себе, всякий предел относителен, одно бесконечное - завеса конечного.

О Целом возможно сказать, что оно покой, как можно сказать и то, что оно движение, ибо покой и движение - одно. Если о нем говорят, что оно покой, то надлежит сказать, что все в нем более или менее в покое; если говорят, что оно движение, следует сказать, что все в нем более или менее в движении. Физики, утверждающие, что материя с каждым днем утрачивает часть своего движения, что движение в ней лишь акциденция, говорят нелепость, от которой они могли бы воздержаться, ибо предмет этот не входит в область физики. Но разве когда-либо знали пределы, отделяющие физику от метафизики? В неведении Истины было последовательным, чтобы их не знали.

Если полнота или материя и движение - одно и то же, то Все, будучи полным, могло двигаться. В самом деле, это лишь два общих собирательных термина, выражающих Все - бытие, постоянно существующее для нас в том или ином метафизическом аспекте.

Подлинные аспекты, в которых возможно рассматривать Целое, - это аспекты универсальных свойств, общих для всех существ, как движение, а не аспекты свойств менее универсальных, являющихся лишь частными явлениями движения и выражаемых частными собирательными названиями, как звук или свет. Причисляя красоту, уродство, порядок и беспорядок, гармонию и диссонанс, добро и зло к универсальным свойствам и применяя их к Целому, я распространяю эти свойства на все, что ни существует относительного, я рассматриваю их как общие явления движения, как само движение, так же как и причину и следствие, как начало и конец, полноту и пустоту, реальность и видимость, более и менее во всех метафизических отношениях.

Противоположности, принимаемые в дурном смысле и кажущиеся отрицательными, всегда лишь менее тех положительных, которые принимаются в хорошем смысле: беспорядок - менее порядка, зло - менее добра. В этом аспекте Целое - порядок и добро, ибо из единства более и менее порядка, более и менее добра может получиться лишь порядок, лишь добро и т. п. В этом простейшем смысле рассмотрения Целого оно есть метафизическое среднее, и смысл этот есть то среднее, в котором мы всегда рассматриваем бога по отношению к нам, за исключением того случая, когда мы о нем говорим, что он - обе крайности, что он - наше начало и наш конец.

XII
Так как абсолютные крайности составляют одно, то Целое не более крайность, нежели другая, оно, как и гласит истина по поводу материи, нечто безразличное к движению или покою, нечто, которое одинаково и то и другое, которое не более и не менее одно, нежели другое, и, поскольку Целое есть это нечто, оно есть и середина так же, как и крайности, оно высшее, среднее и последнее, как принято говорить о боге.

469

По причине отношений нет крайностей без середины, нет середины без крайностей, следовательно, существует абсолютная середина, раз существуют абсолютные крайности; или, если угодно, Целое не может быть рассматриваемо как абсолютные крайности, не будучи в то же время рассматриваемо как абсолютная середина. Эти три образа рассмотрения составляют лишь один и выявляют заключаемые в нем существа с точки зрения крайностей и середин физических, часть которых составляет моральные крайности и середины.

Более, менее и ни более, ни менее одно, чем другое, суть Целое, и они одни из всех более, менее и ни более, ни менее, их составляющих, совершенно равны. Отсюда то, что говорится о боге, - что он один равен самому себе, что три лица в нем равны, три лица, которые с точки зрения положительной суть лишь три определения, соответствующие Целому.

Сказать совершенно определенно о двух крайностях, что они равны (а сказать это возможно только о крайностях метафизических), - значит сказать совершенно определенно, что они не более и не менее, чем остальные, а следовательно, что они их же середина. Ибо что такое середина, если не то, что не более и не менее одна крайность, чем другая?

Физические крайности и середины по необходимости отделены и отдалены друг от друга, но все эти крайности и середины необходимо дают в общем две крайности и одну середину, составляющие одно.

Абсолютно справедливо сказать о Целом, об общем содержащем, рассматриваемом как середина, что оно больше своих частей, своего содержимого, что оно их более со всех метафизических точек зрения. Но не столь же справедливо сказать это о целых, о частных содержащих, ибо о них нельзя ничего утверждать иначе, чем с оговорками. Особенно с точки зрения величины, как наиболее простой и легко схватываемой, они кажутся больше своих частей. Но дальше видно будет, что даже с этой точки зрения они не абсолютно таковы.

Когда о Целом, как то обычно делается под наименованием бога, говорится, что оно - настоящее, покой, порядок, гармония, истина, красота, реальность, равенство, единение, единство, добро, совершенство и пр., оно рассматривается как середина по той причине, что оно рассматривается тогда с одной только точки зрения. То же бывает, когда вместо этих атрибутов или свойств его называют Целым, бытием, субстанцией, природой, Вселенной, пространством, материей, протяжением и пр.

Целое в одинаковой мере более и менее совершенства со всех метафизических точек зрения. Но быть одинаково этим более и менее - значит быть не более одним, чем другим, это значит не быть ни более, ни менее одним, чем другим. Следовательно, это просто совершенство, ибо - еще раз - из единства более и менее совершенства не может получиться ничего, кроме совершенства.

Преимущество метафизической середины над крайностями, единством которых она является, приводит к тому, что интеллектуальный образ Целого обычно более явствен в серединах, нежели в крайностях, или, иначе говоря, что обычно стремятся к серединам более, нежели к крайностям, что при отсутствии обычно возникающих случайностей совершенство в них больше встречается.

470

Интеллектуальный образ метафизических благ есть первоначальный образ каких бы то ни было физических благ; он их представляет, он их истинное средоточение, первопредмет всякого стремления, всегда существующий термин сравнения. Отсюда проистекают первоначально истины о том, что надлежит избегать во всем крайностей, что надлежит одинаково страшиться излишка и недостатка, что следует во всем наблюдать точную середину: in medio tutissimus ibis, est medium in rebus [7] - и пр.; что умеренность во всех вещах есть вернейший путь к счастью; что добродетель - в непритязательности. Все эти истины истинны одинаково как в физическом, так и в моральном смысле [18*].

18* Соблюдения середин нам недостает в порядке моральном, а не в порядке физическом, ибо в этом порядке прочие части Целого соблюдают их обычно в такой мере, что мы их соблюдаем естественно, лишь бы мы были организованы нормально.

Это стремление частей к их целому, к их абсолютной середине, к совершенству их целокупности мы и называем стремлением к средоточию, к порядку, к благоденствию, к совершенному благосостоянию, к равенству, к возможно лучшему, к тому, чтобы двигаться по прямой, чтобы действовать всегда одинаковым образом, действовать самыми простыми путями [19*], к устойчивому положению, к наименьшему из возможных действий или полному покою. Стремление это - лишь отношение частей к Целому, лишь они сами. Таким образом, наши постоянно сменяющие друг друга желания, иначе говоря, наша всегда действующая склонность к совершенному наслаждению, к тому, чтобы в каждой вещи находить все, не находить в ней ничего ненадлежащего, чтобы она полностью и изнутри удовлетворяла наши пожелания, - эта склонность лишь мы сами, лишь наше метафизическое существование, не разнящееся от нашей метафизической сущности.

19* Середина, или Целое, действует всегда одним и тем же образом, всегда самыми простыми путями; но во всем она действует так лишь более или менее. Истина эта не означает ничего иного, как то, что природа всегда одна и та же, а все в ней лишь более или менее таково.

По существу стремление это всегда совершенно. Оно не таково лишь по форме, в физических своих явлениях, и исключительно из-за ее тем или иным образом рассматриваемой формы и говорят о человеке, что он в каком-либо отношении склоняется вправо или влево, рассуждает хорошо или рассуждает плохо, последователен или непоследователен, ибо по существу мы все одинаково последовательны, раз мысль, не кажущаяся нам последовательной, столь же необходимо является следствием мысли, из которой она вытекает, как и та, которая нам представляется последовательной. Плохо организованная голова не такова ни в себе, ни в действительности - она лишь кажется такой из-за малого соотношения между нею и головами, которые принято считать хорошо организованными; а источник этого мнения - как и всякого иного - в том, что людям, как виду, кажется более всего приближающимся к гармонии, к реальности, к совершенству Целого.

471

XIII
Различие, всегда чувствовавшееся между тем, чтобы быть и чтобы казаться (различие, в действительности существующее лишь в виде отдельных внешних проявлений, потому что быть и казаться, реальность и видимость одно и то же), - это различие, говорю я, никогда не было исследовано. Но разве когда-нибудь изучался хотя бы один метафизический аспект? Изо дня в день с уст людей срываются общие собирательные термины, как положительные, так и отрицательные, без того, чтобы с ними были связаны какие-либо идеи. Поэтому правильно заметил современный нам автор, что если бы потребовалось определить слова, наименее ясно понимаемые, то пришлось бы определять те, что чаще всего употребляются. В настоящее время можно было бы с основанием утверждать, что со словами этими не следует связывать никаких понятий, что высшего блага так же не существует, как не существует высшей красноты. И на Платона нападают за то, что он стремился связывать со словами понятия. Но чем это объясняется? А тем, что не хотят бога и боятся найти его за этими словами. Несомненно, будет иначе, когда узнают, что означают эти слова, и за ними увидят лишь существа метафизические, положительные и отрицательные, не требующие никакого культа. По своей сущности мы метафизические существа, нам недоставало только это узнать, чтобы нам это объяснили и мы стали бы метафизиками.

Между тем, что мы в Целом рассматриваем как реальное, и тем, что мы в нем считаем только кажущимся, разница лишь кажущаяся - например, между предметами, виденными наяву, и предметами, виденными во сне. Таким образом, безразлично, сказать ли, что все в Целом - от реальности или от сна. В силу этой истины одни считают вещи здешнего мира как бы сном, а другие - чем-то вполне реальным. Те, что видят в них чистое Ничто, видят глубже, но сами того не зная: инстинкт истины не есть еще ее раскрытие.

Прошлое - сон, будущее будет им завтра, абсолютно реально только Целое, а в себе существует одно только Все.

XIV
Всякого рода воспроизведения свойственны Целому, раз ему свойственно, чтобы все в нем было причиной и следствием. Ибо что такое воспроизведения, если не следствия причин, постоянно тем или иным образом происходящих, как и постоянно производимых и имеющих все одну только причину, которая и есть их Целое. Причина эта оказывает свое действие лишь через них, она причина только благодаря им, которые все суть она, как и она - они все. Представление об этой причине так легко ускользает от нас, погрязших в чувственном, что я не могу достаточно подробно развить его, чтобы сделать его понятным для нас. Против него то, что оно составное, чего нет в представлении обо Всем, поэтому мы последнее и легче схватываем, с первого взгляда, и говорим, что Все есть все, не говоря при этом также, что Все - это Целое. Однако это равнозначаще, ибо все вещи одинаково как Целое, так и Все, дело только в том, чтобы увидеть их относительно или безотносительно.

472

XV
Легко было людям, жившим в обществе и в неведении истинных начал, внушить представление о другой жизни и укоренить его в них: во-первых, потому, что покойники и не могли их опровергнуть; во-вторых, потому, что людям коренным образом свойственна уверенность, что от них не отмирает ничего, кроме формы; в-третьих, потому, что они постоянно стремятся удовлетворить свои желания; в-четвертых, потому, что они внутренне убеждены, что полное удовлетворение желаний, последняя возможная степень стремления, не находится и не может находиться в области физической; в-пятых, потому, что их общественное состояние, как уже можно было убедиться, нуждалось в существовании такого представления, которое служило ему поддержкой.

XVI
Всякое тело в большей или меньшей степени притягивает к себе другие тела и в свою очередь притягивается ими в зависимости от большей или меньшей связи между ними. Это истина метафизическая, из которой вытекают исчисления, относящиеся к математике и снимающие с Ньютона упрек в том, что он воскрешает оккультные свойства в своей системе притяжения тел.

В Целом нет ничего, что не относилось бы первоначально к нему; оно тот метафизический центр, к которому все непрестанно тяготеет, тяготея к центрам физическим; оно та истинная точка, к какой мы постоянно стремимся дойти теми путями, которые кажутся нам наиболее способными нас к ней привести. Отсюда общераспространенное представление о метафизических стремлениях человека, представление, которое, будучи недостаточно продумано, повело лишь к абсурду, к тому, что заставили человека тянуться к иному предмету, чем Целое, частью которого он является, и к тому, чтобы признать это стремление за ним одним, отрицая его за всеми прочими существами, тогда как оно одинаково во всех существах, в разных, впрочем, формах бытия [20*].

20* Сказать, что стремление существ одно и то же в разных формах бытия, - значит сказать, что все существа одинаковы в разных формах бытия. Ибо, повторяю еще раз, нет различия между существами и тем, что относится к их одинаковой для всех сущности. Некоторые явления движения, как, например, мысль, относятся к сущности человека, не будучи всем человеком. Но движение относится к сущности всех существ и не разнится от них.

Частное стремление частной причины к чему бы то пи было не есть и не может быть абсолютно совершенным, а лишь более или менее совершенным, пли, что то же, ничто частное не может достигнуть совершенства Целого иначе, чем более или менее. Отсюда отсутствие в природе целиком правильного течения вещей, абсолютно устойчивых форм бытия, равновесия, средоточия, середины, настоящего, в строгом смысле точного покоя, двух совершенно равных вещей, правила без единого исключения, абсолютно справедливого сравнения, истины физической, даже такой, как строго доказуемая система Коперника, человека, всегда одинакового в каком бы то ни было отношении, какого-либо абсолютно совершенного предмета.

473

Пусть те, кто стремится делать открытия в природе, проникнутся истинными началами, и они увидят тогда, что если ищут в ней чего-либо в строгом смысле слова точного, если ищут в ней метафизической строгости, то они ищут тщетно и что находимые в ней истины никогда не могут быть настолько истинами, чтобы им ничего абсолютно недоставало. Так как в Целом все возможно, то возможно найти длину, квадратуру круга и вечное движение, но не иначе, чем приближенно. Возможно найти даже философский камень. Но никогда золото, созданное искусственно, не будет точно золотом, созданным природой, как бы ни казались они одинаковыми. То или иное золото, даже созданное природой, никогда не может быть другим золотом, также ею созданным: ибо совершенное равенство есть природа, но его пет в природе. Это еще только познают и поэтому-то и не говорят иначе, чем с ограничительным "может быть", что никогда не существовало двух совершенно равных тел. Геометры предполагают существование таких тел, что придает их науке метафизическую строгость, в какой она для практических целей вовсе не нуждается, но они предполагают абсурд.

XVII
Метафизическое и физическое, общее и частное существуют в силу отношений, и подобным образом все существует в физическом мире. Есть белое только потому, что есть черное или всякий иной цвет; есть горячее потому, что есть холодное; центростремительная сила - потому, что есть центробежная; ветры - только потому, что есть штиль; свет - только потому, что есть мрак; день - только потому, что есть ночь; жизнь - только потому, что есть смерть; самцы - только потому, что есть самки; тот или иной вид - только потому, что имеются другие виды и т. п.

XVIII
Чем более существа находятся по отношению к нам в серединах, чем они более едины, просты, прекрасны, гармоничны, велики и пр., тем более они по отношению к нам приближаются к абсолютной середине, к единству, к совершенной простоте, к красоте, к гармонии, как таковой, к высшему величию, ко всем свойствам, какие возможно придать Бытию, всегда присутствующему для нас в сотне различных аспектов, являющемуся первым феноменом, первым образом, в котором мы видим чувственные вещи.

По мере того, например, как мы все более видим существа во всемирном движении, как небесные тела, движение их должно нам казаться все более упорядоченным и все более неизменным. Отсюда - порядок и точность, видимые нами в движении Земли и не усматриваемые в отдельных движениях составляющих ее тел. Отсюда - течение солнечного вихря, более правильное, нежели движения заключаемых в нем небесных тел, или, говоря обобщенно, но расчлененно, всех больших частных целых, всех обширных центров, называемых шарами. Отсюда - чрезвычайная правильность, по-видимому пм соблюдаемая в их течении, и длительная устойчивость состояния, в каком мы их видим. Отсюда - чувственно воспринимаемый порядок в небесах, о котором мы вообразили, будто он есть сам порядок, каковым он является лишь в своей универсальности, лишь интеллектуально, будучи рассмат-

474

риваем как существо метафизическое. Под влиянием этого укоренившегося понятия о порядке религия видит порядок, умопостигаемый за пределами чувственного небесного порядка, видит бога, который есть высший порядок, эманацией которого является царствующая в небесах гармония. Религия говорит нам, что гармония эта возвещает славу верховного существа, но "слава" - термин моральный, не подходящий для этого существа.

Земной шар чувственно есть наше Целое, наше единство, наше начало, наша первопричина, и то общее движение, в которое мы увлекаемся. Но если мы поднимем взор свой за пределы этого шара, мы увидим себя в качестве частей или следствий более обширного целого, целого зодиакального, гораздо более связанного в наших глазах с всемирным целым, нежели наш маленький шар. А если мы не видим еще большего целого, то не потому, что его нет, а потому, что наши глаза не способны его видеть. Исходя из этого, нам нетрудно заключить на основании нашего разумения, что крайний предел того, что мы видим, и того, чего мы не видим, в действительности есть наше целое, наше единство, наше начало, наша первопричина и то всемирное движение, в которое мы увлекаемся вместе с нашим шаром. Но это движение - движение ли оно? Нет, это - покой по той причине, что оно - последняя возможная ступень движения, или, иными словами, та точка, на которой не существует больше различия, на которой все входит одно в другое.

XIX
Если спросят: к чему шары, рассеянные в воздушных равнинах? - то на это можно ответить, что в Целом все более или менее текуче или более или менее плотно - как угодно - и что более плотные части необходимо должны образовывать отдельные целые в менее плотных частях. Земля, будучи плотнее воздуха, образует в воздухе средоточие; воздух, будучи более текуч, чем вода, окружает землю, а вода, менее текучая, чем воздух, составляет часть земного шара и выплывает над земной корой, так как она текучее последней. Если она подымается в воздух, если образует в нем средоточия, называемые облаками, то это объясняется тем, что центробежная сила, так же как и центростремительная, принадлежит к сущности Целого, которое есть обе метафизические противоположности [21*]. Я здесь не говорю ничего о том, что есть; но, говоря на языке метафизики, как это делаю я, говорить о существовании - значит говорить о сущности.

21* Если рассматривать Целое как воздух вообще или воздух однородный, то остальные элементы и три царства являются лишь модификациями воздуха, лишь воздухом гетерогенным большей или меньшей степени плотности или разреженности от крайнего более до крайнего менее, а стало быть, способным облекаться во всевозможные формы: здесь быть светящимся шаром, там - непрозрачным телом, а во всех прочих местах - текучей материей. Преходящие небеса сменяются новыми небесами, основа небесной системы остается неизменной, а я имею в виду одну только эту основу.

475

В небе, как и в телах, существуют середины, существуют средоточия, относительно более средоточенные, более серединные, чем другие, и середины, в которых наблюдается больше действия, жизни или какого-либо иного свойства, им присущего, - за исключением случайностей, которым они по своей природе могут подвергаться. Эти середины, говорю я, всегда суть предмет сильного притяжения и мощно привлекают к себе шары, по отношению к которым они являются серединами. Дело физики - наблюдать эту силу притяжения и исчислять ее, подобно тому как дело метафизики - неоспоримо ее установить.

Вне основной истины могут быть лишь вероятности, все более становящиеся истиной по мере того, как они нам кажутся сильнее, - например, вероятности, встречаемые нами в наблюдениях и вычислениях Ньютона. Но до какого бы приближения к основной истине эти вероятности для нас не дошли, они гораздо более далеки от того, чтобы дать нам эту истину, чем наши ложные метафизические и религиозные системы, ибо они не выводят нас за пределы чувственного, между тем как те нас выводят, подымая нас до умопостигаемого.

Это они, повторяю еще раз, из смутно мерещившихся им проблесков метафизического и всемирного порядка [22*] сотворили бога - создателя порядка физического. Доказательством этому служит то, что бог, создатель верховного порядка, не относится больше особо к нам, как, например, с моральных точек зрения добра, справедливости, милосердия и т. п., а относится одинаково ко всем существам. То же самое происходит и с точек зрения причины, начала, основы и пр., точек зрения, с которых бог относится к другим существам так же, как и к нам. Он бытие метафизическое и ничего больше.

22* Больше всего проблесков истины находится и должно было находиться в основных религиозных системах. Вся философия должна была бледнеть перед ними, как она и бледнела до сих пор; они одни определили судьбу всех порожденных ими второстепенных религиозных систем.

Я знаю, что религиозные системы не желают отделять в боге моральное от метафизического, но, несмотря на свое нежелание, они отделяют его каждый раз, когда они, будучи чисто интеллектуальными, теряют из виду человека, или бога в особом отношении к человеку, и рассматривают бога вообще. Я знаю также, что они с любой точки зрения приписывают богу интеллект. Но, по собственному их признанию, этот интеллект, который они по мере возможности копируют с человеческого, все же не человеческий, а не будучи человеческим, то есть не чисто физического характера, чем же иным может он быть на высшей ступени, какую они приписывают богу, как не метафизическим, как не самим порядком и гармонией [23*].

23* По религии выходит, что бог, который, согласно учению, создал все существа вообще, то есть метафизическое в существах, мог создать и отдельные физические существа и непосредственно действовать на такого рода существа, например на человека. Это абсурдно. Бог, или Целое, не может действовать физически, как всякое существо, раз он все существа, и религия больше приближается к истине, когда говорит, оставляя в стороне всякую идею о морали и не требуя универсального существования, что бог представляет действовать вторичным причинам.

Конец первой части

476

Часть вторая

I
Все составляется по существу и непрестанно в Целом, которое есть абсолютное составное. Земля составляет свои особи, физической основой которых является Земля; особи ее взаимно ее составляют, составляя и одна другую, и все небесные тела в то же время содействуют на более или менее близком расстоянии от нее составлению Земли, которая в свою очередь более или менее содействует со своей стороны их составлению.

Земля - составное Целого, подобно тому как ее части - ее составные; иными словами, Целое - та основа, в которой нет ничего несоставного. Отсюда истина, что в нас заложены зародыши знания, что всякое существо есть микрокосм, что все вещи между собою связаны, входят одна в другую, что даже былинка не может произрасти вне гармонии с общей системой природы. Отсюда материал для сравнений вещей друг с другом, как бы они между собой ни разнились; отсюда же способность, более или менее свойственная всякой вещи, превращаться в другие вещи; отсюда, как и из всех прочих устанавливаемых мною метафизических положений, все возможные метафизические знания.

II
Так как не существует ничего отрицательного в Целом, где нет ничего, что не существовало бы относительно, то у слепорожденного нет отрицания зрения, нет отрицания света в глубочайшей тьме, отрицания жизни в животном, кажущемся совершенно мертвым. И если чувства имеют основание оспаривать в данном отношении разум, то и разум имеет еще более оснований оспаривать чувства.

Предки слепца необходимо передали ему то, что входило в их состав: некоторые ощущения, полученные ими посредством глаз и способствовавшие их составу. Поэтому нет отрицания этих ощущений у их сына, имеющего глаза своего рода, в силу самих этих ощущений, и имеющего, быть может, представление о дне и ночи, о красках гораздо более сильное, чем то обычно думают и даже чем он сам думает. Представление это существует и у человека, погруженного в глубочайший мрак, - поэтому для этого человека во мраке не может быть отрицания света. Если об этом мраке сказать, что он существует сам по себе и что он, следовательно, отрицателен (ибо иного образа бытия нет), то тем самым в нем отрицалось бы всякое отношение к свету, что абсурдно. Столь же абсурдно было бы назвать этот мрак абсолютным, ибо абсолют, или возможно меньше света, есть лишь больше или меньше его.

Слепорожденный видит только со слов своих родителей; между ним и человеком, потерявшим зрение, коим он обладал, но более не обладает, или видящим по воспоминаниям, подобно тому как мы видим во сне или с закрытыми глазами, разница лишь в менее и более. Но - могут нам возразить - эти слепцы двух родов, не видя больше действительных предметов, видят их более или менее, так как предметы эти более или менее одни и те же; и это у них общее с человеком, обладающим зрением, ибо метафизически верно, что и этот человек видит действительные предметы

477

лишь более или менее. Человек, имеющий возможность видеть, обладающий этой способностью, находится в положении слепца по отношению к предметам, не попадающим ему на глаза, ибо он предметы эти видит только в воспоминании или в сравнении, лишь внутренними глазами, следствием наружных глаз, подобно тому как их видят слепцы. Но все же, скажут, у него есть глаза, а у слепцов их нет; я же отвечу, что они у них есть, хотя и кажется, будто их нет, раз нельзя у слепцов отрицать способности видеть.

Способность эта не что иное, как модификация осязания, которое есть имманентное в природе действие частей на другие части, а отрицать у слепцов эту модификацию нельзя, потому что и прочие модификации осязания - более или менее эта модификация, как и она - более или менее прочие [24*]. В применении к вещам относительным отрицание никогда не может быть не чем иным, как менее утверждения, и единственно в таком смысле мы и можем отрицать или утверждать.

24* Все есть осязание в Целом. Человек мертвый обладает осязанием по-своему, как живой - по-своему.

Умершее животное не мертво так, чтобы мы могли отрицать у него всякую жизнь, раз все части его являются жизненными частицами, способными оплодотворять растения, правильнее сказать, раз они являются в малом животными или зародышами животного, развивающимися после его смерти. Ибо Целое и всякое целое в нем, к какому бы оно царству ни принадлежало, можно рассматривать как составное из мельчайших животных [25*]. Но разве нет отрицания всякой жидкости в пустом и вполне сухом сосуде, всяких денег в пустом кошельке и пр. Нет, ибо нет ни жидкости, ни денег, которые не способствовали бы в прошлом и в настоящем в какой бы то ни было мере составлению сосуда, кошелька и заключающегося в них воздуха.

25* Не мельчайших животных не хватает для микроскопа, а микроскопа не хватает для мельчайших животных. Все является животным, растением или минералом - как угодно. Эти три царства входят одно в другое в той мере, в какой основа их одна и та же. Скажу то же самое и о четырех элементах, и то, что я говорю, обычно говорят, когда имеют в виду Вселенную, сводя все к метафизическому единству.

С точки зрения метафизической нет человека бывшего, который не существовал бы более или менее в каком-либо из ныне живущих людей и, таким образом, не жил бы, хотя бы и будучи мертвым. Но чувства наши этого не видят и потому отрицают. Не иначе обстоит дело и со всем, что мы отрицаем в чувственно воспринимаемом мире, - это всегда то, чего мы не видим, а не то, чего там нет. Я спрашиваю человека, был ли он в Париже, он мне отвечает, что нет, и он правильно отвечает, если он там точно не был. Но вместе с тем метафизически правильно, что он тесно связан с Парижем, что он там был и есть более или менее теми частицами, которые непрестанно из него исходят, и что он способствует составлению Парижа, подобно тому как Париж способствует его составлению. Человек, как человек, не есть существо единое в строгом смысле, а тем менее существо индивидуальное или един-

478

ственное. Но он так дорожит этим индивидуальным, что считает себя каким-то особым индивидом и говорит о себе, точно бы он был таковым, и если он так дорожит им, то это происходит потому, что его состав и он сам всегда одно и то же, какие бы изменения ни вносил его состав. Отсюда всегда проявляющееся, хотя и непрестанно меняющееся я.

III
Все, что воспринимается нашим зрением или другими нашими чувствами, существует для нас лишь в зависимости от более или менее разнящихся образов его восприятия, в зависимости от представления, которое о нем составляется, каким бы общим это представление ни казалось. Когда мы говорим, что чувства наши обманчивы, мы должны были бы сказать то же и о предметах, их возбуждающих, так как и чувства наши, и эти предметы одной природы.

Чтобы понять, что нет ничего абсолютного в том, что видишь, достаточно сказать себе - с чем нельзя не согласиться, - что виденные нами предметы постоянно приобретают для нас все большую степень достоверности, по мере того как мы их все явственнее видим и как их все более видят таким же образом и другие люди. Остается еще сказать себе, что то, что истинно для нас в чувственно воспринимаемом мире, как существование Солнца, не в такой же мере истинно для всех других существ и что абсолютно лишь то, что одинаково истинно для них всех, - лишь их метафизическое существование.

Чем больше предметы требуют от нас, чтобы мы прибегали к истинным началам для того, чтобы рассудить, что они в строгом смысле не таковы, какими они обычно кажутся нам всем, тем более мы их считаем абсолютными. Отсюда аксиомы: целое больше части; дважды два четыре; тело не может находиться одновременно в нескольких местах - аксиомы, рассматриваемые нами как строго истинные, причем мы никогда не обращаем внимания на абсолютное различие между подобными физическими и метафизическими аксиомами.

Вот что доказывает, не распространяясь и не приводя многих частных доказательств, какие я мог бы привести, доказательств, требующих постановки в аспекте начал, которые на первый взгляд как бы говорят против них, - вот что доказывает, говорю я, что указанные аксиомы допускают ограничения: микроскоп заставляет видеть часть большей, чем кажется целое глазу; будучи больным или испытывая скуку, можно найти три четверти лье намного более длинными, чем казалось лье здоровому и не скучающему; целое, видимое издалека, может показаться меньше отделенной от него части, видимой вблизи; больное зрение, при котором видишь как сквозь многогранное стекло, может показать тело в нескольких местах сразу. Но аксиомы эти тем не менее истинны, могут мне сказать. Сколько угодно, лишь бы их не рассматривали ни как истинные в себе, ни как абсолютно истинные.

Аксиома: невозможно, чтобы что-либо в одно и то же время было и не было, - абсолютно верна, лишь будучи применима к абсолютному, к Целому, ибо в строгом смысле одно только Целое остается одним и тем же, постоянно в то же время существующим, одинаково для всех чувственных существ [26*].

26* Локк полагает, что детям эта аксиома неизвестна, и делает отсюда заключение против врожденных идей. Но, за исключением формулы этой аксиомы, которую надобно заучить, сама эта аксиома столь же известна детям, как и философам; хотя они и не могут этого выразить, они знают, что сосут, когда сосут, раз сосать и сознавать это - одно и то же, а стало быть, они знают, что физически невозможно, чтобы они не сосали, когда они сосут. Приобретенные идеи одни составляют кажущуюся разницу между философами и детьми; иначе говоря, одни они позволяют философам выражать то, что дети знают не хуже их, не умея это выразить, как, например, вышеприведенную аксиому, независимо от того, рассматривать ли ее как аксиому чувственную или метафизическую. Дитя не знает языка, но чувства, дающие физические аксиомы, и разум, один способный дать аксиомы метафизические, имеются у него, как и у философа.

479

Лишь при допущении абсолютного, совершенного, гам, где ею нет, лишь предполагая, например, что какое-либо целое и его часть суть в абсолютном смысле целое и часть, наши геометрические аксиомы приобретают метафизическое значение, тогда как они в действительности обладают лишь физической значимостью. Но какое значение может иметь та ценность, которая придается этим аксиомам геометрами? Что может дать их допущение точного, совершенного, одинакового, равных сил и пр.? Практическая геометрия вовсе не нуждается в нелепой роскоши, которой так вызывающе чванится геометрия идеальная.

IV
Ввиду того что необычайное - в природе вещей, будучи лишь менее обычного и больше ничем, а также ввиду того что Целое не может включать в себя ничего, кроме естественного, никогда не следует кричать о чуде по поводу какого-либо события, каким бы чудесным и сверхъестественным оно ни казалось.

Ничто не необычайно само по себе. То, что больше всего кажется таким, является им для нас лишь потому, что от нас скрыта вызвавшая его естественная причина, и именно оттого, что истина эта оставалась для нас неведомой и что мы приняли все, что могло ей противоречить, мы и попались в ловушку к тем, кто задался целью нас обманывать с помощью чудес и предсказаний, и стали обожествлять необычайные события, и верим слепо чудесным фактам, приводимым в подкрепление преподносимых нам догматов - догматов, абсурдность которых нуждается в подкреплении подобными фактами.

Какими бы сверхъестественными факты нам ни казались, они столь же естественно вытекают из причин физических, как факты, кажущиеся нам наиболее естественными. Различие для нас лишь в их причине, которой мы не знаем. Невозможно, чтобы какое-либо событие выпадало из цени вещей, чтобы что-либо происходящее в Целом не проистекало из Целого.

480

Наша слепая вера в чудеса, расстраивая наше воображение, чрезвычайно способствует тому, что мы их воспринимаем как чудеса. Но, раз усвоив себе истинные принципы, мы, даже увидев перед собою кого-либо из наших умерших друзей, даже услышав, как он рассказывает нам, например, что вышел из рая пли из ада, все же стали бы рассматривать подобное событие лишь как естественное явление, причины которого мы не видим и которое могло быть вызвано различными причинами, различными механизмами [27*].

Возможно предсказывать и правильно угадывать в своих предсказаниях; возможно в конце концов с таким же и даже с большим успехом составить историю будущих веков, чем историю веков прошедших. А если так, что же иное возможно заключить на основании пророчества, в какой бы мере оно ни оказалось сбывшимся, кроме того, что пророк угадал правильно? [28*]

Невозможно доказать что-либо физическое с точностью метафизической, ибо точность эта физическому не присуща, - доказать, например, что почтенный историк де Ту лучше написал историю своего века, нежели безумный Нострадамус - историю веков будущих; что Копернику лучше была известна система нашей Вселенной, нежели Птолемею [29*]. Однако в разряде вещей недоказуемых точно имеются такие, которые гораздо легче могут быть доказаны разуму всех людей, нежели остальные; это-то "гораздо легче" и составляет точность доказательства физическую, или, если угодно, человеческую, составляет сущность доказательств геометрических и фактических.

27* Если бы подобное приключение случилось со мною, я сказал бы моему другу: привет тебе, если это ты и если меня не обманывает какое-либо расстройство в фибрах моего мозга; но научи меня, каким образом и посредством какого механизма я вижу тебя живым, когда считал тебя умершим.

28* Уверять, что предсказываемое совершится, тем более безумно, чем менее возможно предположить, что его осуществление будет вызвано естественным ходом вещей. Но можно быть безумным и угадать. Впрочем, для подобного рода предсказаний и шарлатанства достаточно угадать верно однажды, чтобы при нашей глупости заставить нас упустить из виду двадцать случаев неудачи и прослыть чудодеем.

29* Трудно поверить, до какой степени умы систематические используют эту невозможность, чтобы афишировать парадоксы и сопротивляться здравому смыслу. Но трудно, с другой стороны, поверить, насколько неведение этой невозможности делает наших физиков людьми чересчур утверждающими.

Полнота и пустота, подобно движению и покою, суть лишь метафизическое более и менее в одном из различных их аспектов; они - Целое, в котором все более или менее полно, более или менее пусто, или, что то же, в котором тела более или менее соединяются и сгущаются, более или менее разъединяются и разрежаются. Пустота в пустотной машине не есть отрицание материи, что было бы невозможно, а заключенный в этой машине воздух, в котором насильственно разъединены части путем возможно большего разрежения и который в силу разъединения его частей меньше отталкивает тела, больше допускает падение их,

481

их стремление к центру, легче допускает вхождение их, чиня им меньше препятствий, и оказывает не больше сопротивления пушинке, нежели свинцовой пуле. Несчастные случайности, которым подвергается в такой машине животное, имеют место лишь потому, что вследствие разъединения между составными частицами воздуха животное это оказывается вне привычной ему среды.

С плохо подобранным сообществом, с плохо управляемым народом, с вышедшим из подчинения войском, со всем, что лишено сплоченности, что можно вообразить разъединенным, разноголосым, беспорядочным и хрупким как в моральном, так и в физическом отношении, дело происходит как с воздухом в пустотной машине. Скажу то же и о головах, восприимчивых ко всем внушаемым им впечатлениям, о головах беспринципных, никогда не размышлявших иначе, чем по чужим следам. Один лишь недостаток соотношения, согласованности и единения в фибрах мозга является источником их слабости, их слабой сопротивляемости [30*].

30* Встречаются и головы, в которых нелепица натерла такие мозоли, что лучше было бы, если стараешься вбить в них истину, чтобы они были подобны тем головам, что открыты любому впечатлению. Это головы, набитые знаниями, верящие только своим знаниям и не желающие даже воспользоваться разумом, чтобы узреть разумное, когда его им пытаются внушить.

Силу и сопротивляемость тел, их полноту составляет их единение. Падение тел, удивляющее наших физиков, сторонников полноты, происходит по той причине, что части твердого тела более соединены одна с другой, более сплочены между собою, а стало быть, более сильны, чем частицы воздуха, а никак не потому, чтобы между этими частицами было отрицание полноты, как абсурдно утверждают сторонники пустоты.

Мои замечания, рассыпанные там и сям в тысяче томов, не выявили бы истину, но, собранные воедино, они ее раскрывают.

Разбросанные лучи не обладают большой силой, но, собранные в одном очаге, они плавят самые твердые металлы: vis unita fit fortitor [8]. Но что же такое единение, что такое сила? Это - существа метафизические, выражающие Целое, рассматриваемое как середина, выражающие Бытие, откуда вывод - к состоянию единения без разъединения для подобных нам общественных существ [31*].

31* Пусть обратятся здесь к метафизической основе, данной мною моей морали, к вытекающим оттуда рассуждениям против основы наших нравов и против этих нравов, основы, из которой необходимо вытекают указанные рассуждения в подкрепление интеллектуальной основы, довершающей ее очевидность.

Различные силы, которые физики увидели в природе и которые они рассматривают как ее тайны, суть не что иное, как стремление вещей к тому, чтобы быть одним через другие тем, что они суть все вместе, их стремление к совершенному единству. Стремление это есть то, что мы называем притяжением, тяготением и пр.; оно принимает различные названия в различных аспектах, и его тем лучше можно разглядеть и тем точнее вычислить, чем в более простом виде его наблюдают, подобно тому как то делал Ньютон, этот великий физик-геометр, - бесполезный в глазах здравого смысла, который предпочтет ему изобретателя иголок [32*].

32* Восторг Вольтера перед Ньютоном не совсем физический: он говорит об истинах, открытых физиком-геометром, в таком тоне, словно они из тех основных истин, которые одни могут быть нам полезны, отрывая нас от абсурда и от вытекающих из него извращенных нравов. Но разве то не желающий блеснуть поэт скорее, чем ищущий убедить человек? Поэты, несомненно, созданы для того, чтобы укоренить ложь или сомнение в головах людей, и недаром Платон изгнал их из своей Республики.

482

VI
Порядок, обычно вытекающий и физически и морально из наблюдения различных сред, и все большее наслаждение, получаемое нами по мере того, как мы их все более наблюдаем, - порядок этот, говорю я, и наслаждение на самом деле для нас лишь чувственно воспринимаемые образы метафизической среды, к которой мы непрестанно стремимся через физические среды.

Чтобы получить правильное понятие о воспроизведениях, непрестанно более или менее имеющих место в Целом, которое есть само воспроизведение [33*], достаточно знать, что они - как и все происходящее в Целом - не что иное, как следствия из причин, результаты стремления существ к метафизической среде через среды физические. По необходимости существуют пути и среды, чувственно предназначенные для того или иного воспроизведения, и по этим-то путям существа обычно и следуют. Но невозможен никакой путь, каким бы отличным он ни казался от подлинных путей, чтобы природа совершенно не могла пользоваться им, как она пользуется подлинными путями, - я разумею при этом, чтобы природа, например, решительно не могла произвести человеческую особь иными путями, кроме обычных [34*]. Однако, хотя это и в порядке возможного, тем не менее было бы столь же безрассудно пытаться осуществить это, как приняться за изготовление золота иными путями, чем те, по которым следовала природа, или пытаться быть перенесенным на Сатурн, куда быть перенесенным возможно [35*].

<< Пред. стр. 22 (из 26) След. >>

Список литературы по разделу