<< Пред.           стр. 7 (из 26)           След. >>

Список литературы по разделу

 
 начал. Поэтому-то из их взгляда на природу и нельзя вывести никакого состояния нравов. То, что я здесь привожу в опровержение атеизма, чувствовалось всегда, и никогда не удавалось атеистов в этом убедить, потому что в боге они видели лишь абсурдное существо, которое преподносилось им в качестве основного начала.
 
 Ныне они отрицают существование метафизики, точно система атеизма не метафизическая система; они именуют законами физического порядка универсальные законы природы - законы, по их же признанию, абсолютные, - как если бы они говорили о частных законах, свойственных тому или иному виду. Они доказывают, что законы, ими довольно удачно применяемые к человеческим способностям для доказательства того, что человек в сущности не отличается от остальных существ, являются наиболее глубокими из всего, что человек может познать, словно законы эти могут не иметь основного начала, словно такого начала у них нет или словно доказано, что человеку невозможно его познать. Что за неведение сущности вещей! Что за система, у которой вместо общих законов природы лишь несколько метафизических выводов, по невежеству выдаваемых ею за физические основные начала, и которая может сама по себе произвести лишь величайшее зло - создать безбожников в обществе верующих! Так же как и материализм, атеизм совершенно справедливо указывает, что мыслит организованная данным образом материя, но эта предполагаемая истина не дает никаких сведений относительно того, что такое материя, и не разъясняет, что она и есть разум, или, иными словами, Бытие, одинаковое всюду и во всем, во всех возможных видах и устройствах.
 
 Наши атеисты воображают, что своим познанием общих законов природы они уничтожают состояние божеских законов, кажущееся им корнем морального зла, между тем как корнем зла является не оно, а состояние человеческих законов, нуждающихся в нем для поддержки своего существования. Они пользуются во всю мочь слабыми сторонами морали и религии, чего не стали бы делать без присущей им настоятельной потребности разрушать. Поверхностно изложив свои основания, они накидываются на религию, мечут против нее громы и молнии, нисколько не сохраняя к ней должного уважения. В безумии своем они полагают, что состояние человеческих
 
 156
 
 законов может обойтись без нее. Они оставляют человека в мечтательном состоянии, в котором, по их мнению, его не покинет счастье; они проповедуют ему мораль, которая известна повсеместно и которая не может помочь ничему, ибо основание ее ложно; они говорят ему, что природа - вечная несотворенная справедливость (см. "Систему природы"), и тем самым они, не признающие бога, делают из природы нравственное существо.
 
 Вот к чему сводятся их умозрения, несовместимые с моей системой. И если они столь соблазнительны и привлекают себе так много прозелитов, то происходит это оттого, что мы с трудом выносим ярмо религии, сбросить которое нам постоянно повелевает внутренний голос как первичного, так и вторичного разума. В подтверждение их безбожия мог высказаться вторичный разум, хотя разум этот, являющийся истиной моральной, и не вытекает прямо из атеизма. Это было единственное средство доказать, что атеистическое общество в состоянии существовать, ибо истина эта сама по себе исключает всякую религию. Но им не хватало самого средства, столь необходимого для чести и успеха их системы, без того по необходимости отвратительной и неприемлемой.
 
 Атеистическое общество, если бы оно могло существовать, конечно, покоилось бы на человеческих законах, ибо атеисты не представляют себе возможности общественного состояния без законов - состояния нравов. Однако вытекающие из этих законов злоупотребления, а также естественная к ним неприязнь вместе с недостаточной обоснованностью их так называемыми божескими законами вскоре привели бы к их разрушению, и общество их распалось бы, если бы оно только не перешло тогда в состояние нравов или, изменяя свою систему, не приняло бы какую-либо религию на место своего атеизма. Последнее произошло бы неминуемо столько же по необходимости дать санкцию человеческим законам, сколько по недостаточности такой метафизики, которая, не давая никаких сведений относительно корней зла и не будучи ни по одному вопросу вполне исчерпывающей, тем самым оставила бы открытым доступ религиозным догматам, а блюстителям законов - полную свободу установить религию, поддерживающую их власть. Нам, пожалуй, скажут, что в этом обществе не допускалось бы критического отношения к нему. Но состояние законов разве может сущест-
 
 157
 
 вовать без того, чтобы в нем рассуждали о законах и об их основаниях? Не рассуждают только в состоянии дикости да еще в общественном состоянии без законов, где не будет больше нужды в критическом обсуждении его основ.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 Статья XII
 
 После всего сказанного остается лишь ознакомиться с дальнейшими рассуждениями в моем труде, что я и советую сделать. Мне тем важнее быть правильно понятым, что это для меня единственная возможность не быть вынужденным краснеть даже перед самыми строгими людьми за удары, наносимые мною законам божеским и человеческим. Однако, возразят мне, какое же состояние получилось бы, если бы люди внезапно остались без законов? Вот мой ответ, к которому прошу отнестись с величайшим вниманием.
 
 Состояние это было бы состоянием нравов, состоянием морального равенства, ибо невозможно, как я уже указывал, чтобы люди из состояния общественного вернулись к дикости, а помимо дикости для людей существует лишь состояние законов или состояние нравов. Заодно с нашими моралистами станут, напротив, доказывать, что получился бы такой порядок, при котором люди стали бы вырывать друг у друга предметы, вызывающие их вожделение, и друг друга убивать. Однако для такого рода утверждений нет никакого основания, ибо порядок этот не был бы ни состоянием дикости, ни нашим состоянием законов, следовательно, ни одним из тех двух состояний, при которых только и возможно друг друга убивать. Наоборот, это было бы состояние морального равенства, к которому мы все стремимся, при котором люди, всецело преисполненные духом бескорыстия, до известной степени присущим первым христианам и основателям монашеских орденов, не имели бы никакой собственности и всем владели бы сообща. Я согласен с тем, что при ослаблении законов (а из этого делают неуместный вывод в пользу состояния законов) люди, менее строго сдерживаемые, становятся более беспорядочными. Но ведь ослабление законов возможно только в состоянии законов, поэтому отсюда нельзя вывести никакого заключения против устанавливаемой мною истины, что, если бы люди внезапно остались вне законов, они по необходимости оказались бы в состоянии нравов, в состоянии морального равенства.
 
 158
 
 Вот та истинная точка зрения, с которой следовало подойти к людям без законов и с которой их никогда не рассматривали. Эта точка зрения наряду с основами, ее утверждающими, должна заставить даровать помилование воззрениям, разрушающим законы, как бы возмутительно ни было на первый взгляд такое разрушение.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 Статья XIII
 
 Сущность истины так проста, она до такой степени, повторяю еще раз, является нами самими, что внедрить ее в головы нашим детям было бы так же легко, как трудно бывает привить им наш нелепый способ мышления, то есть настроить их мозговые фибры на наш ложный философский, богословский и моральный лад. Ибо мысль, из которой вытекают поступки и поведение людей, есть не что иное, как более или менее гармоничное действие мозговых фибр [46], что бы ни говорили и ни думали для одухотворения ее, для придания ей метафизического существования.
 
 Разум свой я развиваю при посредстве мысли, и если я его развиваю удачно, то лишь постольку, поскольку фибры моего мозга сами собой восстают против разнобоя, вводимого абсурдом, поскольку они достигли единогласия по данному предмету и обладают ясным познанием конечного и бесконечного, чувственного и Ничто.
 
 Приобретенное мною и мною сообщаемое познание единственной существующей науки ново лишь тем, что оно весьма новым способом освещает общепринятые идеи, распространяющиеся все более по мере того, как они оказываются все более и неопровержимо принятыми. Однако в разряд этих идей не следует вводить моральное, а тем самым и физическое понятие о существовании, которое религии единодушно нам стараются навязать. Ибо понятие это, как бы оно ни казалось общепринятым, в действительности таким не является и всегда более или менее подлежит оспариванию в уме каждого из нас. Чтобы понять, каковы неоспоримые и общепринятые идеи, о которых я говорю, необходимо меня прочесть.
 
 159
 
 Пусть богословская наука разных народов, в особенности наша, наиболее метафизичная из всех, откинет все человеческое, вложенное ею в понятие о бытии положительном и отрицательном, а также все то, что вытекло из этого абсурда во вред здравой морали и счастью людей. Тогда для нее станет самоочевидным, что философия, к которой она окажется сведенной, иначе говоря, ее мораль и метафизика, точно те же, какие я только что изложил, и я именно говорю точно: пусть на это будет обращено внимание! Впрочем, посмотрите в моем труде раскрытие нравственной истины.
 
 Заключения мои и применение их в точности соответствуют моим основным началам, доказывающим их истинность и взаимно ими же доказуемым, причем выводы в свою очередь доказывают друг друга. Если это утверждение разумно обосновано, мои воззрения неопровержимы. Итак, вот что следует рассмотреть и обсудить, прежде чем вынести суждение обо мне. Следует также убедиться, нет ли несообразности в том, чтобы существование было иным, нежели я доказываю, и чтобы мы обладали полным и цельным знанием о нем. Я не стал бы возражать тому, кто, выйдя из указанного круга, в котором неоспоримо надлежит замкнуться, пожелал бы в споре со мной сосредоточиться на том или ином выводе, как, например, на моих высказываниях относительно человеческих способностей, и кто не принимал бы при этом во внимание основные начала и силу, придаваемую моим выводам связанностью их между собою. Еще менее склонен был бы я возражать тому, кто, противопоставляя божественную систему моему умозрению, требовал бы от меня разрушения этой системы шаг за шагом независимо от общего разрушительного удара, наносимого ей моим умозрением.
 
 И тот и другой случай представились мне при спорах с тем, из-за кого возник настоящий краткий очерк. Человек этот утверждал, что разумеет меня и что недостатка в логике у него нет; упоминаю здесь об этом, чтобы более не возвращаться к этому предмету.
 
 В частности, он не переваривает существования универсального как бытия. Вот ответ, который я ему представил по этому поводу и который в равной мере относится ко всем, кто пожелал бы меня оспаривать.
 
 160
 
 Вы согласитесь, милостивый государь, что я указываю вам истинный способ сразиться со мной и что если вы будете держаться границ круга, начертанного мною вокруг вас, то мы не преминем вскоре приблизиться к окончанию нашего спора.
 
 Если, говорите вы, основательно доказан принцип, то выводы из него бесспорны. Вы согласны принять все мои выводы, если только я сумею успешно защитить от вашего огня мое доказательство существования; против этого доказательства, говорите вы, вы намерены с самого начала направить огонь ваших тяжелых мортир.
 
 Не торопитесь, ибо, клянусь вам, вы очень далеки от того, чтобы знать, против чего вы намерены сражаться, и вам снова придется биться впустую.
 
 Это явствует из самого вашего намерения придраться в отдельности к моему доказательству существования, ибо доказательством этим бесспорно служит весь мой труд в целом. Вы бы это увидели, если бы пожелали обратить на это внимание.
 
 В самом деле, скажите, пожалуйста, как можете вы направить ваши тяжелые мортиры против моего доказательства существования, не направляя их в то же время против заключений, какие я из него вывожу, против применений, какие я делаю? Я не говорю о самом этом доказательстве: оно столь прочно обосновано, что вы не можете опровергать его, не вступая в противоречие с самим собою. И если я не хочу, чтобы вы этим ограничились, то целью моей является показать вам, дабы положить предел вашему воинственному пылу, что вы не можете опровергать мои воззрения, не опровергая моего труда в целом, и что если мое доказательство существования неопровержимо само по себе, то неопровержимы также все его выводы и заключения.
 
 Если выводы мои, существеннейшим из которых является моральная истина, точно соответствуют основным началам, из которых они вытекают; если они не что иное, как начала, из которых они вытекают; и если они - истины неопровержимые и признанные всемирным опытом, то как можете вы, признавая их существование, разрушать их начало?
 
 161
 
 Вам по необходимости приходится опровергать их, и я имею основания вас к тому обязать, ибо они составляют силу начал, на которых они основаны. Вы согласитесь с ними, говорите вы, если вам будет доказана истинность начал. Это совершенно то же, как говорить, что вы согласитесь с началами, если вам будет доказана их истинность, ибо неоспоримо, что выводы мои являются и доказательством своих основных начал, и самими этими началами. Вводит вас в заблуждение то, что вы предполагаете, будто с этими выводами дело обстоит так же, как со многими заключениями, вытекающими из смутных начал. Разуверьтесь и убедитесь еще раз в существующих между ними различиях, дабы не смешивать их более с тем, что им чуждо.
 
 Вам приходится иметь дело с моим трудом в целом, ибо все части его связаны в одно целое. Возвращаясь к моей задаче, бросаю вам вызов: вы никогда не сможете опровергнуть основное начало, каковым является Целое, иначе, чем средствами, противоположными тем, которые его доказывают, другими словами, иначе, чем утверждением, доказывающим, что делаемые мною выводы не точно соответствуют своим основным началам, что они не начала, из которых вытекают, что они совсем не являются истинами, неопровержимыми и признанными всемирным опытом. Я продолжаю умалчивать о самом моем доказательстве существования по уже указанной причине, которую прошу не терять из виду.
 
 Вам придется, кроме того, опровергнуть применения Истины, сделанные мной к нашим смутно сложившимся представлениям о существовании, а чтобы достичь этого, вам понадобится показать, что все эти применения не являются разъяснением указанных представлений.
 
 Это еще не все. Под самые общие собирательные термины, обычно употребляемые без особого разбора и обозначающие метафизические сущности, я подставил понятия. Вам придется показать, что это не те понятия, которые надлежит подставить, или, если угодно, что не следует подставлять никаких понятий. Тем самым вы будете отрицать оба мои аспекта существования, взаимно друг друга доказывающие, и вы увидите, если только вам удастся это сделать без того, чтобы постоянно и невольно натыкаться на них в вашем разуме, притом постоянно столь друг с другом нераздельных (заметьте это!), что нельзя согласиться или спорить со мною относительно одного из них, не соглашаясь или не споря также и относительного другого.
 
 162
 
 И это еще не все: имеются еще мои Предварительные метафизические размышления, которыми вы вопреки всем моим стараниям пренебрегли; в них я способом от противного доказываю, что полная и цельная истина создана для человека, которому доныне недоставало лишь раскрытия ее. Вам надобно суметь показать, что эти столь существенные для выяснения нашего вопроса предварительные размышления могут быть опровергнуты, а затем опровергнуть их.
 
 Прибавьте, что мои воззрения, не будучи противоположны какой-либо системе и ни одну из них не отрицая, наоборот, лишь очищая их в своем горниле, не могут носить названия, противополагающего их той или иной системе: как, например, атеизм противопоставляется теизму или материализм - имматериализму.
 
 Однако, если по указанной причине моя система не может носить такого названия, какое иное имя может ей приличествовать, если не название Истины, Истинной системы или Истинного учения? Если вы с этим не согласны, на вашей обязанности лежит показать, что это название ей не соответствует, а что соответствует ей для сравнения другое название. Вам придется также рассмотреть, каковы те явления, которые находятся в зависимости от истины, и доказать, что я не имею оснований утверждать, будто они объяснены моими воззрениями. Система Спинозы их не объясняет, и по этому поводу Бейль делает ему основательный упрек.
 
 Вам еще останется показать, что мое состояпие нравов, подтверждающее первичную истину, из которой оно вытекает, не представляет собою подлинного общественного состояния человека, что таким является состояние законов и что все, что можно сказать и что я высказал против этого состояния, не служит доказательством и защитой предлагаемого мною состояния.
 
 Если вы станете ссылаться на то, что существование его невозможно; если вы станете утверждать, что оно заключает в себе внутренние противоречия и неудобства, - вам придется это доказать, а этого вы сделать не сможете.
 
 Вот какие условия вам надлежит выполнить; они неотделимы одно от другого, ибо все связанные между собою части простого вопроса, о котором идет речь, не только черпают свою силу каждая в себе самой, но и одна из другой.
 
 163
 
 Однако, поразмыслив как следует, вы могли бы теперь увидеть, что то, что я называю Истиной, настолько Истина, что все подтверждает ее, вплоть до условий, которые она по необходимости возлагает на тех, кто пожелал бы взяться ее опровергать.
 
 Как же вы намерены поступать впредь, чтобы перо, которым вы думаете против меня вооружиться, не выпало у вас из рук? Станете ли вы еще утверждать, что универсального как бытия нет, что оно нереально, что реальны только тела, взятые в отдельности? Станете ли еще утверждать, что имеется предел, когда наше неведение становится непреоборимым, что есть бог, которого мы не постигаем всецело, бог моральный и разумный, закону коего мы по необходимости подчинены; бог, который, дав нам кровь, плоть и кости, как и прочим животным, а также потребности, подобные тем, какие у них имеются, даровал нам кроме того душу, которая делает нас существами иной природы, чем они? Я посмеялся бы над вашей простотой, которая мешает вам уразуметь мысли иные, нежели ваши, и уж никак не стал бы оспаривать ваши мысли, которые вы мне предлагаете опровергнуть, точно они не опровергнуты уже моими мыслями.
 
 Или же вы скажете, что универсальное бытие - это идея? Я это тоже говорю, но не с тем, чтобы, подобно вам, отрицать его реальность, а, наоборот, чтобы утверждать ее.
 
 Или вы скажете, что оно - Ничто? Я это тоже говорю, рассматривая его в его отрицательном аспекте, ибо вам известно, что, устанавливая существование положительное, я тем самым устанавливаю и отрицательное.
 
 Оказывается, вы продолжаете утверждать, что своими принципами я не разрешаю вопроса, поставленного мне нашим меценатом: "Почему и каким образом что-либо существует?" Я покажу вам, что я его разрешаю в ожидании, что вы оспорите принцип, на основании которого я его разрешаю.
 
 Вы, вероятно, согласитесь с тем, что я устанавливаю тождество Всего и Ничего по той причине, что Ничто не есть и не может быть ничем иным, как отрицанием чувственного в общем и в частном, и что Все есть то же отрицание. Согласитесь вы, вероятно, и с тем, что спрашивать "Почему что-либо существует?" - значит спрашивать: отчего существование? Отчего не Ничто? Стало быть, вы
 
 164
 
 должны согласиться, что я разрешаю вопрос на основании моих принципов, отвечая, как я это сделал. Нечто существует по той причине, что Ничто есть нечто, раз оно Все. Вопрос ставится так: почему и каким образом что-либо существует? Но "каким образом" в вопросе означает лишь "отчего", а если дан ответ на "отчего", то тем самым есть ответ и на "каким образом". А если бы меня спросили, каким образом существуют предметы, или что такое существование, я отослал бы к моему труду.
 
 Поверьте мне, милостивый государь, подойдите к моим рассуждениям чистосердечно; вбейте себе в голову, что вполне возможно, чтобы они были правильны, и вместо того, чтобы стараться их разбить, что всегда будет камнем преткновения для вашей логики, постарайтесь меня понять. Совсем это не так страшно: тут дело только в логике и в грамматике, и открытие истины ничем иным и быть не может.
 
 Я хорошо понимаю себя, я убежден; поймите меня - и вы также убедитесь. Надо быть убежденным, чтобы понять ценность моего открытия. Если вы когда-нибудь будете убеждены, вы увидите, что для радикального искоренения морального зла, а следовательно, и трех с половиной четвертей зол физических надлежало всего лишь преодолеть наше неведение о сущности вещей, об объектах первичного и вторичного разума.
 
 
 
 
 
 
 
 * * *
 P. S. Так как настоящий краткий очерк разросся значительно шире, чем я предполагал, я соответственным образом сократил мой труд. Тем не менее, однако, в нем встретится немало повторений. Но как же не повторяться по поводу столь простого предмета, предмета, по поводу которого мне приходится говорить почти одно и то же как в плане метафизическом, так и в моральном плане. Лишь путем повторений можно выявить истину.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 МОРАЛЬНЫЕ РАССУЖДЕНИЯ
 
 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
 
 I
 Наше общественное состояние является состоянием разъединения в единении, так как мы вопреки всякому общественному смыслу разделены на сословия не только различные, но и совершенно не соответствующие друг другу, на сословия, полезные сами по себе, и на сословия, искусственно насажденные, полезные исключительно ввиду безрассудства наших нравов, ввиду состояния законов, которому мы подвластны, - как сословия высшего духовенства, клириков, военных, судейских, финансистов [1] и т.д.
 
 Достаточно было владычества сильного, достаточно было признания принципа власти начальника, чтобы привести первобытно диких людей в состояние разделения. Если бы им дано было познать преимущества строя нравов (то есть состояния одинакового для всех) иным путем, чем пройдя через недостатки строя законов, у них не было бы королей, ибо зачем понадобились бы короли там, где не существовало бы ни морального неравенства, ни собственности - коренных пороков, для поддержания которых существует строй законов и которые являются истинной причиной людской порочности и нравственного зла, господствующего на земле? Короли были бы тогда противоречием.
 
 Разделение людей на различные сословия составляет слабость людей и силу королей: оно делает из нас п из нашего достояния опору для владычества над нами же и заставляет нас взаимно принуждать друг друга жить под тиранией законов.
 
 166
 
 Людям постоянно проповедуют единение, но так как делают это, не отменяя причин и основ их разъединения и даже освящая религией эту порочную основу, каковой является нравственное неравенство и собственность, то указанная проповедь неизбежно остается безуспешной и королям совсем не приходится опасаться проповедуемой морали, которая, будучи действительно осуществлена, привела бы к их ниспровержению.
 
 Она действительно привела бы к их ниспровержению, но каким бы это было счастьем для самих королей, для этих знатных несчастливцев, судьбе которых добрый крестьянин [а] напрасно стал бы завидовать.
 
 Истинные принципы морали, проповедуемые людям, могут служить сдерживающим началом лишь для немногих. Мораль правительств - я разумею под этим политику, непрестанно стремящуюся подчинять нас все более и более тяжкому ярму законов божественных и человеческих [b], - является постоянным препятствием к тому, чтобы принципы возымели то полное и целостное действие, от которого они столь далеки в нашем состоянии законов и которое они оказывали бы в состоянии нравов без того, чтобы необходимо было их нам проповедовать. Короли, первосвященники и их подначальные должны стать просто людьми, чтобы люди действительно стали наконец тем, чем они должны быть в обществе.
 
 а Люди искусственно насажденных сословий в общем несчастливее людей, принадлежащих к сословиям полезным.
 b Законы божеские так же созданы людьми, как и законы человеческие, необходимо нуждающиеся в первых для своего обоснования.
 
 
 
 
 
 II
 Совет, данный во всеуслышание Маккиавелли: "divide ut regnes" [2] - вызвал немало возмущения, но если он показался возмутительным, то только потому, что основные начала управления возмущают сами по себе, как только их обнародуют. Пружины владычества должны оставаться скрытыми, они перестали бы действовать, если бы были известны людям.
 
 167
 
 Властителю для того, чтобы удержаться на престоле, иными словами, для того, чтобы сохранить могущество по отношению как к соседям, так и к собственным подданным, необходимо всяческими способами поддерживать разделение между ними, даже усугублять его, поскольку того требуют его интересы. Ибо чрезмерное согласие между соседями или между подданными представляло бы силу, способную не только противостоять его власти, но даже ее свергнуть. Надобно, чтобы его подданные все были предварительно разъединены, чтобы они были соперниками или даже врагами между собою на почве различия или неравенства их положений. Это составляет сущность нашего строя законов и открывает властителю путь к углублению разъединения между его подданными, поскольку этого требуют его интересы.
 
 Разделение подданных властителя на различные сословия - основная точка опоры его владычества; но одной этой точки опоры, как она ни сильна, недостаточно. Необходимо, чтобы он для поддержания своей власти мог постоянно продолжать разъединять своих подданных; это разъединение, являющееся источником власти правителей и сановников, также разъединенных между собою, остается неизвестным народам и почти всегда даже знати [с].
 
 Осуждать следует не мораль властителя, раз иной у него и не может быть, а самого властителя. Но осудить его нужно лишь для того, чтобы перейти к состоянию нравов; ибо, пока существует состояние законов, мудрость повелевает почитать его и повиноваться ему. То же самое нужно сказать и относительно религии и ее морали [d].
 
 с Я сам был при том, как после смерти всевластного министра сошлись трое главных чиновников крупного города и показали друг другу письма от этого министра, из-за которых они были долгие годы на ножах.
 d Говоря о морали религии, я имею в виду не мораль разума, которой она противодействует тем, что до известной степени ее принимает, а ту мораль, которая ей свойственна.
 
 
 
 
 
 
 III
 Издавна уже ведутся разговоры о всеобщем мире [3] между властителями, и он вполне мог бы быть осуществлен, если бы возможно было, чтобы каждому властителю не приходилось опасаться никого, кроме соседей. Но ему приходится остерегаться собственных подданных, от природы свободных и хотя и рожденных под игом власти, но
 
 168
 
 подчиненных ей исключительно посредством насилия. Поэтому, чтобы держать их в повиновении, ему нужны войска. Но недопустимо содержать войска явно для этой цели, ибо, если бы цель эта стала явной, подданные чересчур ясно убедились бы в том, что они находятся под властью насилия и что они друг друга под этой властью удерживают. Поэтому нужно употреблять войско в действии вовне, чтобы в случае надобности можно было употребить его внутри страны и чтобы поддерживать в нем боевой дух, и, таким образом, властителю приходится вести войны с соседями [4]. Приведенное мною соображение - главнейшее, если не единственное, на основании которого возможно неоспоримо утверждать, что проект всеобщего мира между властителями является химерой [5].
 
 У диких истоков общественного состояния воин существовал в целях общей защиты, в те времена все были воинами под предводительством начальника. Но если с тех пор потребность в такой защите и продолжала всегда существовать, то главным образом потому, что в ней нуждались начальники и властители, чтобы под ее покровом постоянно держать в боевой готовности войско, дающее им в руки силу над своими подданными, а также для того, чтобы знать постоянно занималась военным делом. Потребность эта непрестанно возрастала по мере того, как власть становилась все более абсолютной.
 
 Соображения о поддержании порядка недостаточно, чтобы позволить властителю содержать войско в таких размерах, какие ему нужны против его же подданных, поэтому он нуждается в предлоге защиты государства. Однако и само соображение о порядке выдвигается исключительно в интересах властителя, ибо вся цель поддержания порядка сводится к тому, чтобы держать народ в подчинении его власти и в повиновении его законам [е].
 
 е Правда, из поддержания порядка вытекает некоторое подобие порядка в наших нравах. Иначе и быть не может, так как без этого они никак не могли бы удержаться. Однако это подобие порядка существует только в беспорядке, в сфере порочного в своей основе государства. Отсюда существующий ход вещей, отсюда и неразумнейшее общественное состояние. Я имею в виду главным образом цивилизованное общественное состояние.
 
 169
 
 
 Все войско является охраной властителя, по он располагает и особыми войсками для своей личной охраны и для поддержания престижа власти, и эти-то части войск и вызывают наибольшее возмущение, ибо в них яснее всего проявляется как его власть, так и недоверие его к народу. По политическим соображениям он должен был бы от них отказаться и поставить себя под защиту народа, если бы голос личной безопасности не оказался - и не должен был оказаться - сильнее голоса политики. Вот в действительности наш закон - закон сильнейшего как в состоянии дикости, которое мы увековечили в этом отношении, так и в пришедшем ему на смену законе, каковым является закон властителя, сосредоточивающего всю власть в своей особе.
 
 Подданные одного и того же властителя редко сражаются между собою, потому что властитель не желает, чтобы они сражались, но они причиняют друг другу гораздо большее зло, чем сражение. А народы сражаются между собою, потому что властителям угодно, чтобы они сражались. Спрашивается, не является ли в сущности подобное общественное состояние совокупностью всевозможных недостатков вдобавок к недостаткам состояния, дикости и находим ли мы в обманчивых преимуществах, предоставляемых нам этим состоянием, возмещение связанных с ним недостатков?
 
 
 
 
 
 
 IV
 Кажущееся различие между солдатом и священником по отношению к власти состоит в том, что священник защищает властителя от его подданных, а солдат - от его соседей. Но нужно еще раз повторить, что солдат поставлен для защиты властителя от соседей и на вид как будто бы только для этого и поставлен, а фактически для того, чтобы защищать его от подданных. Таким образом, в сущности солдат, как и священник, защищает властителя от подданных [6]. Пусть же не говорят о нем, если не уклониться от истины и не судить по одной видимости, что он существует исключительно для защиты государства [f], для безопасности народов, пусть впредь только и рассматривают церковь и войско как два сословия, выполняющие одно и то же назначение, то есть являющиеся орудием властителя, направленным против его подданных, иными словами - против самих себя.
 
 f О военном правильнее сказать, что он на службе государевой, а не государственной, так как хотя "государство" и означает в известном смысле государя, который является всем, оно не выражает понятия о нации [7].
 
 
 170
 
 Разницу между священником и солдатом составляет лишь разница в применяемом ими оружии. Различие это - между духовным и чувственным - может показаться краеугольным, но оно не таково, каким кажется, так как в действительности и духовное создано человеком и так как оно существует, лишь поскольку оно чувственно.
 
 По характеру своего оружия, созданного на предмет покорения ума и сердца невежественного и порабощенного человека, церковь является главной опорой престола; меч, которому подвластна лишь плоть, - на втором месте. Солдат обязан уступить первенство своему сотоварищу - священнику, и властитель обязан ему первым покровительством. По сути дела и священник, и солдат выполняют одну и ту же службу, службу государю. Для службы королю вступают как в ряды войска, так и в ряды духовенства. Всякая религия, проповедующая покорность властителю, хотя бы он был и тираном, обеспечена на пути преуспеяния, какого бы характера она ни была.
 
 Основное начало, или Все, поскольку оно называется абсурдным именем "царя царей", не что иное, как властитель, который является всем в нашем состоянии законов и встречается всюду, будь то в едином лице в монархиях или во многих лицах в республиках.
 
 Небо - это маска, под которой церковь состоит на службе у властителя; защита народа - маска, под которой ему служит войско; обе эти маски, наиболее обманчивые для людей, составляя мощь церкви и войска перед лицом народов, обеспечивают властителю основу его власти и предоставляют своим носителям господствующее положение впереди прочих держащихся на обмане сословий, как судейское и финансовое, которые, подобно им, существуют исключительно в силу суверенного принципа, в силу нашего состоянии законов [g].
 
 g Следует наносить удары либо всем основанным на обмане сословиям, как я это здесь делаю, либо не наносить их вовсе. Мне смешно видеть, как философы, почитающие высшее духовенство, военное и судейское сословия, набрасываются на церковь, точно они в силах ее уничтожить, борясь с нею одной [8]. Я согласен с тем, что она более прочих искусственно созданных сословий возмущает разум, который она держит в подчинении вопреки всякому разуму, но так как прочие сословия без нее существовать не могут, то, если их не трогать, нельзя трогать и ее.
 
 
 171
 
 Так как положение властителя и само тоже искусственно создано, то из этого необходимо следует, что сословия, действительно полезные и которые в разумном общественном состоянии одни бы и имели право на существование, как пастухи, землепашцы и мастеровые [9], занимают последнее место, позади всех искусственно созданных сословий, и что они презреннее всех, какими они и являются при наших безрассудных нравах.
 
 Основу наших нравов составляет отнюдь не мораль, а политика, и эта по необходимости порожденная духом наших законов политика развивается сама собою, без всякого участия теории, иначе говоря, не будучи основательно известна ни королям, ни их министрам, ни церкви, ни судейским, ни военным, ни даже философам. Она смутно видится лишь наиболее искусным из них; на нее нападают в деталях, не подозревая, что можно коснуться тверди ее, - до такой степени непоколебимым представляется нам состояние законов, при котором мы появляемся на свет.
 
 Каким же оказалось бы - повторяю здесь выражение, которое я уже приводил самому себе и на которое я весьма охотно дам еще раз ответ по существу, - каким же оказалось бы завтрашнее состояние, если бы человечество сегодня сбросило иго законов? Наступило бы состояние нравов, состояние морального равенства, ибо, как я уже указывал, невозможно, чтобы из состояния общественного люди вновь впали в состояние дикости, а кроме состояния дикости для человечества возможны лишь состояние законов или состояпие нравов. Вместе с нашими моралистами будут, может быть, наоборот, утверждать, что наступило бы состояние, при котором люди стали бы вырывать друг у друга предметы их вожделений и резать за них друг друга, но для такого утверждения не существует и тени основания, так как названное состояние не было бы ни состоянием дикости, ни нашим состоянием законов, то есть ни одним из тех двух состояний, при которых только и возможно резать друг друга. То было бы состояние морального равенства, к которому мы все стремимся, при котором люди, всецело преисполненные духа бескорыстия, до известной степени свойственного некогда пер-
 
 172
 
 вым христианам и основателям монашеских орденов, не имели бы никакой собственности и всем бы владели сообща. Я допускаю, что при ослаблении законных уз (отсюда-то и делается неправильный вывод относительно состояния нравов) люди, менее ими сдерживаемые, стали бы более беспорядочными. Но законы могут быть ослаблены лишь при состоянии законов.
 
 Таким образом, нельзя делать отсюда никаких выводов против устанавливаемой мною истины, согласно которой люди, оказавшись вдруг без законов, необходимо очутились бы в состоянии нравов, в состоянии морального равенства. Вот какими нужно представить себе людей вне состояния законов и какими их себе еще никогда не представляли. Такая точка зрения наряду с установленными уже положениями, на которых она основана, должна подтвердить умонастроение, отвергающее всякие законы, каким бы возмутительным оно на первый взгляд ни казалось.
 
 Говорят [10], что в состоянии дикости люди убивали друг друга, лишь бы вырвать друг у друга вожделенные предметы. Но предметы эти были чересчур просты, чересчур ограниченны и легко доступны до того, как появилось мое и твое, чтобы из-за них проливалось много крови. Да и нам ли, когда предметы вожделения столь разнообразны и имеются в таком изобилии, нам ли, постоянно пускающим в ход всякие средства, одно злее другого, чтобы вырвать их друг у друга, нам ли с нашими почти постоянно сталкивающимися интересами и почти всегда находящимся в состоянии войны, либо явной, либо скрытой, - полно, нам ли приводить такое возражение против состояния дикости? Горожане и придворные гораздо больше сражаются между собой, чем деревенские жители, а последние - гораздо больше, чем дикие люди, ограничивавшиеся тем, что сплачивались между собою для борьбы с другими видами животных, которые могли им вредить или занять их место [h].
 
 h Именно сплачиваясь для удовлетворения своих потребностей [11] и самозащиты, человек и дошел до того общественного состояния, в котором он ныне находится. Всякое сплочение животных одного вида является началом общества, влекущим за собою и выработку того или иного языка. Этот язык, ограничивающийся самым необходимым, конечно, менее богат, чем наш. Но наш язык, которым мы так чванимся, был ли бы столь богат и говорили ли бы мы так много, если бы наши первобытные сборища вместо того, чтобы привести нас к самому безрассудному общественному состоянию, могли привести нас к состоянию нравов? Животные, устроенные иначе, чем мы, и мудро ограничивающиеся своими насущными потребностями, не говорят на нашем языке и не беседуют между собою ради беседы, следовательно, они не разговаривают и не понимают друг друга. Вот к какому выводу мы пришли - и не краснеем за него. Мы по нашим безрассудным нравам судим и выводим неблагоприятное заключение, тогда как, принимая во внимание наши нравы, должны были бы, наоборот, более благоприятно судить о животных. Превосходство наше заключается единственно в силе, какую нам дает наше общественное состояние. При встрече с прожорливым и более сильным животным одинокий и безоружный человек представляет собою лишь годную в пищу добычу.
 
 
 173
 
 Однако я имею в виду сравнение нашего состояния законов не столько с состоянием дикости, сколько с состоянием нравов.
 
 
 
 
 
 
 
 
 VI
 
 Мы черпаем доказательства из природы диких животных, когда нам требуется доказать, что порок собственности является прирожденным и что его, следовательно, можно было только умерить, как это якобы сделано в состоянии законов [i]. Но порок этот, прирожденный в состоянии дикости и в нашем состоянии законов, вытекающем из состояния дикости, не был бы свойствен природе в состоянии нравов, где не осталось бы ничего от дикости. Поэтому мы напрасно ссылаемся на диких животных в оправдание порока собственности [k].
 
 
 i Порок собственности свойствен грубой природе, и сказать о нем, что он свойствен природе, - значит выразиться неясно. Чтобы выразиться точно, нужно было бы сказать, что он свойствен природе в том смысле, что он в ней существует. Прибавлю здесь, что нет в природе ничего, что было бы противно природе, и что выражение это никогда не следует понимать строго. Содомия противоестественна в том смысле, что она противодействует зарождению, подобно тому как если бы растущий на берегу реки дуб уронил желудь в воду.
 
 k Мы цепляемся за порок собственности, не думая о том, что это он путем порождаемого им морального зла заставляет нас такой дорогой ценой оплачивать физические наслаждения, им доставляемые, и что в состоянии нравов эти наслаждения, несравненно более значительные, ничего бы нам не стоили.
 
 
 Мы перенесли этот основной порок из состояния дикости в наше общественное состояние, а так как мы, кроме этих двух состояний, никакого иного и не знаем, мы и говорим, что порок этот свойствен природе, и позорно ссылаемся на пример животных, на которых мы, впрочем, отнюдь не желаем походить.
 
 174
 
 Говорят также - что вполне естественно, - чтобы тот, кто возделал участок земли, один им и пользовался [12]. Если это и естественно, то только при наших нравах, когда существует собственность; но было бы противно природе или, лучше сказать, противно всякому разуму, чтобы человек возделывал для себя участок земли и ограждал его рвами при состоянии нравов, когда земля являлась бы в равной мере достоянием всех людей и они бы возделывали ее сообща, чтобы сообща и пользоваться ее плодами.
 
 Состояние законов придало пороку собственности гораздо большее значение, чем то, которое он мог иметь при состоянии дикости. Доказательством служит то, что порок этот породил при состоянии законов все нравственные пороки и все извращенные страсти, к которым мы можем причислить и естественные вожделения, если принять во внимание изощренность и искусственные средства, применяемые нами для возбуждения в нас и удовлетворения этих вожделений.
 
 Возьмем хотя бы естественную склонность обоих полов друг к другу: до какой степени состояние законов поставило обе стороны вне условий природы, до какой степени оно нас стеснило и какой источник злоключений тем самым породило! Вся кровь, пролитая в животном мире под влиянием этой склонности, ничто по сравнению с тем количеством, которое нас заставило пролить состояние законов. Но и кровь, которую оно нас заставило пролить, тоже ничто по сравнению с множеством бедствий всякого рода, изо дня в день давящих нас под жестокими оковами стыдливости и безбрачия, которые мы сами наложили на себя, и, быть может, еще более жестокими оковами брака [l]. Вне истинно общественного состояния, в особенности же в нашем состоянии, где все способствует возбуждению
 
 l Узы брака [13] причинили относительно больше горя и злосчастья, нежели религиозные обеты, и если они не вызвали столько же нареканий, то только потому, что состояние законов неукоснительно требует их поддержания. Что за ужасные узы, соединяющие мужчину и женщину, которые живут постоянно вместе, не будучи подходящи друг к другу, и как редко они друг к другу подходят! Если бы проникнуть во внутреннюю жизнь супружеской четы, как много увидели бы мы горестей, о которых и представления не имеют, потому что они переживаются скрытно.
 
 
 175
 
 наших вожделений, самки не могут представлять собою для самцов ничего иного, кроме того, чем они всегда были, то есть яблоком раздора, поводом к вражде, предметом наслаждений, который постоянно будут стараться вырвать друг у друга [m].
 
 m Только в порочном общественном состоянии, подобном нашему, и можно видеть самцов, являющихся поводом раздора между самками, и самок, служащих тем же для самцов.
 
 
 Право собственности на женщин является законом, которым мы не перестаем возмущаться, и можно даже сказать, что все мы стараемся перещеголять друг друга в его нарушении. Не иначе обстоит дело и с правом собственности на прочие земные блага. Но что это за законы - законы постоянного принуждения, к тому же постоянно нарушаемые - на деле или в помыслах!
 
 
 
 
 

<< Пред.           стр. 7 (из 26)           След. >>

Список литературы по разделу