<< Пред.           стр. 9 (из 26)           След. >>

Список литературы по разделу

 
 XIX
 В том отдалении, в каком люди находятся от надлежащего образа мыслей и действий, им необходимо приходится непрестанно философствовать и предаваться моральным рассуждениям. Но если бы надлежащий образ мыслей был установлен раз навсегда, все было бы выяснено, не было бы более надобности философствовать или предаваться рассуждениям о морали. Ибо зачем бы это делали, раз поводов к тому больше не представлялось бы? Люди не могли бы себе представить ничего лучшего, чем их строй, они придерживались бы его так же естественно, как нам естественно не придерживаться нашего, постоянно испытывая печальные и пагубные его действия.
 
 Человек непостоянен, говорится непрестанно, он не может придерживаться одного и того же состояния, ему все становится скучным и противным, он постоянно жалуется. Сколько ему ни преподноси самых лучших правил, чтобы направить его по надлежащему пути, он остается глухим к ним. Но скажем еще раз: человек ли в этом виноват? Не виноват ли скорее строй насилия, в котором он живет? Пусть его переведут в состояние естественное - и он станет совершенно иным. Дерево, направлению роста которого противодействуют, страдает от производимого на него насилия; оно недомогает, покуда это насилие продолжается, и оно напрягает свои усилия, чтобы уклониться от него!
 
 Скука - тиран, порожденный нашими нравами. Если мы ищем общества, чтобы от нее отвлечься, она нас охватывает и там вследствие недостатка искренности и интереса, который мы в нем встречаем и который мы ощущаем все сильнее по мере того, как с возрастом мы накопляем все больший опыт и знание людей. Предаемся ли мы чувственным наслаждениям, вслед за ними появляется скука и ощущение опустошенности, оставляемое ими за собою, а также отвращение, вызываемое излишествами и связанное с состоянием нашего здоровья, часто ими подрываемого. Уходим ли мы в самих себя, мы и там обретаем ее при мысли об опечаливающем и обескураживающем нас будущем, а такжe из-за остающейся в нас склонности к покинутому нами миру и из-за малых наших внутренних ресурсов для наполнения долгих дней. Состояние нравов - единственное состояние, куда скука не имела бы доступа. То же самое приходится сказать и об остальных страданиях, порождаемых нашими нравами, ибо, чтобы прочно закрыть доступ для одного из них, необходимо также закрыть его и для всех остальных.
 
 196
 
 
 
 
 
 
 
 XX
 При наших нравах воспитание - это те меры, которые принимаются, чтобы поставить человека физически и нравственно в согласие с нашими нравами. Но его нравственная и физическая природа, правильно уравновешенные в материнском чреве, сами собою правильно расположились бы и в дальнейшем, если бы он родился при разумном состоянии нравов.
 
 Если не говорить о тех примерах, которые он постоянно имел бы перед глазами, то единственным получаемым им при таких нравах воспитанием было бы не относящееся ни к физическому, ни к моральному его развитию. Я разумею такое воспитание, которое дало бы ему познание сущности вещей, ибо такое познание, имеющее своим предметом самое существование и могущее принести пользу только существам, живущим в обществе, по необходимости должно потребовать устного преподавания. В наше время требуется преподавание письменное, к тому же значительно более обширное вследствие господствующего у нас абсурда. В это преподавание входит и мораль, которая тогда бы не входила, потому что мораль была бы такой, какой ей надлежит быть, и эту-то мораль я и предлагаю в настоящем труде, который можно рассматривать как новый трактат по воспитанию для всех людей, получивших ложное воспитание, то есть для всех людей без исключения. Настоящий трактат, бесспорно, единственный увязанный во всех своих частях и не представляющий уязвимого места для нападения [g].
 
 g "Эмиль" [25] г-на Руссо представляет собою только систему, он доказывает лишь одно - что при нашем общественном состоянии она неприменима и что, будучи применена вне этого состояния, она ничем не могла бы воспрепятствовать людям стать приблизительно такими же, какими они являются в настоящее время. Заслуга этого сочинения, так же как и некоторых других сочинений того же автора, в показе чрезвычайной для нас необходимости изменить наши нравы.
 
 
 197
 
 Воспитание в самом широком смысле - это совокупность всех впечатлений, как положительных, так и отрицательных, которые мы необходимо получаем при данном положении вещей, так как это положение имеет и положительные и отрицательные стороны. Исходя из этого определения, я утверждаю, что, если бы наши дети видели одно добро, они любили бы только добро, а если они любят зло, то это объясняется тем, что они его видят, несмотря на все усилия, прилагаемые для того, чтобы они его не видели, и в самой сути преподаваемых им правил заключается ознакомление их со злом. И при этом без всякого основания утверждают, что они рождаются добрыми или злыми. Но этим ничего не объясняют, если только не хотят этим сказать, что они еще до рождения получают первое воспитание, или, иначе говоря, первые впечатления о добре и зле. Это до известной степени и верно, так как они рождаются от отцов и матерей, проникнутых добром и злом.
 
 Говорят и так: мы воспринимаем добрые и дурные впечатления в зависимости от присущего нам темперамента, в зависимости от нашего состояния; но тем не менее мы воспринимаем их благодаря нашему воспитанию, так как добро и зло могут для нас быть лишь результатами воспитания, получаемого нами от наших ближних, или, что то же, от общества, которое мы вкупе с ними составляем. К тому же воспитание чрезвычайно способствует образованию у нас того или иного темперамента, раз оно влияет на нас целиком, на все, что может в ту или иную сторону подвинуть машину нашего тела.
 
 Пусть будет отнято у человечества нравственное зло, зло, имеющее, как я уже указывал, свой источник в твоем и моем, в неравенстве моральном, - и у всех наших детей обнаружится склонность к одному лишь добру. Но покуда существует это препятствие, препятствие, которое причиняет и будет причинять гораздо больше физического зла, чем то обычно полагают, до тех пор будем готовы получать впредь, как и доселе, результаты, обратные тем мерам, какие мы принимаем для лучшего воспитания наших детей, и не станем ничего ожидать от наших книг в деле улучшения приемов воспитания.
 
 
 
 
 198
 
 
 
 
 
 XXI
 Что за блаженство для человека нравы, избавляющие его от всех душевных страданий, причиняемых ему исключительно нашими нравами! Эти страдания гораздо менее свойственны крестьянам и простолюдинам, чем нам, и столь значительны, столь многообразны и ощутительны, что у нас не должно оставаться никаких сомнений в том, что мы действительно представляем собою наиболее злополучный класс людей. Видимость как бы указывает на обратное, но не станем доверять видимости в нравах столь лживых, как наши, и станем доверять ей все менее и менее по мере того, как она нам кажется более убедительной. Если паши простолюдины и наши крестьяне нам завидуют, то, несомненно, гораздо меньше, чем мы завидуем друг другу, и они еще меньше нам завидовали бы, если бы опи знали нас ближе, если бы они не судили о нас поверхностно, как мы о них судим, и если бы они умели читать наши книги, почти всегда исполненные наших горестей, а часто и преимуществ, свойственных их образу жизни по сравнению с нашим. Мы отягощаем их существование в меру наших возможностей, но независимо от этого они несчастны меньше нашего и меньше нуждаются в том изменении нравов, к какому я ставлю задачей привести людей. Однако потребность в таком изменении всеобщая, хотя в иных местах менее сильная, чем в других, и она может быть удовлетворена только сообща, то есть только при том условии, чтобы все люди или часть из них, но отделенная от всех прочих, отказались от состояния законов и чтобы познание добродетелей не стерлось вследствие исчезновения противоположных им пороков [h].
 
 h В Предваряющем рассуждении к Энциклопедии встречаются следующие слова: "Таким путем зло, испытываемое нами вследствие пороков наших ближних, вызывает в нас обдуманное познание противоположных этим порокам добродетелей, познание драгоценное, которого нас, быть может, лишили бы совершенное единение и равенство" [26].
 "Несомненно, - возразил на мою критику господин Даламбер [27], - что в словах "драгоценное познание" драгоценное излишне и что мы были бы счастливее, если бы, будучи равными и независимыми друг от друга, мы не обладали бы ни пороками, ни добродетелями, не нуждались бы в представлении о них. Но сказать это было слишком сложно, и мне не хотелось создавать себе хлопот".
 Не надо было это говорить - отлично! Но зачем же говорить противоположное? Зачем, когда этого не думаешь, когда сказать ото не вынужден и задаешься целью просветить человечество, - зачем это говорить? Разумеется, это ошибка. Но оставим в стороне это признание г-на Даламбера и оставим в силе лишь то, что ему предшествует и что являлось бы для меня авторитетным, если бы я нуждался в авторитетной поддержке.
 
 199
 
 Нет такого человека, который, подумав, не признал бы, что человеческое общество подобно лесу, где никто не чувствует себя в безопасности, что сумма зол в нем намного превосходит общую сумму благ и что в нем, следовательно, надлежало бы настолько же предпочитать смерть жизни, насколько следовало бы предпочитать жизнь смерти при состоянии, где сумма благ значительно превосходила бы сумму зол [i].
 
 Но если спросить этого человека о причине всего этого, то она ему неведома; если спросить его о пути к выходу из этого состояния - он ему также неизвестен. Нужно было, следовательно, представить причину и указать выход [k].
 
 i При состоянии нравов речь может идти только о зле чисто физического характера, но называемом злом моральным.
 k И то и другое я делаю со многими повторениями. Но такой простой предмет, как мой, как с метафизической, так и с моральной точки зрения не может трактоваться иначе, чем путем повторений. Поставить мне в упрек можно лишь те повторения, которые слишком явственны. Но какое значение могут иметь некоторые формальные недостатки в сочинении, суть которого столь существенна?
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 ЧАСТЬ ВТОРАЯ
 
 I
 Человек силен обществом, которое он образует вместе со своими ближними, подобно пруту из басни, связанному с другими прутьями. Поэтому для его благополучия, для его безопасности в течение его жизни, а также для того, чтобы он в состоянии был преодолевать все, что может ему повредить, чтобы обеспечить его благоденствие, ему надлежит жить в обществе. Но человеку недостаточно жить в обществе и пользоваться всеми перечисленными преимуществами - нужно, чтобы его общественное состояние не заставляло его желать иного состояния или жить вдали от других людей; нужно, чтобы состояние это действительно предоставляло ему преимущества, ибо без этого состояние общества будет для него лишь тем, чем оно является ныне, то есть делом, которое само по себе хорошо, но, когда его ведут дурно, приносит гораздо больше вреда, чем пользы [l].
 
 l Если бы человек был бессмертен, могут мне возразить, ему точно стоило бы быть счастливее, чем он есть, и прилагать большие усилия к достижению этой цели. Но имеет ли это значение для того небольшого числа лет, которые ему предстоит прожить? Да, это имеет значение для тех немногих лет, какие одни могут его интересовать. Но, могут возразить мне далее, если бы открытие истины и оказало свое действие на нас, ныне живущих, то мы воспользовались бы им в гораздо меньшей мере, чем наши потомки. А что нам до того, будут ли наши потомки счастливее нас? Признаю откровенно, что нам до этого мало дела. Но какой же из этого следует вывод? Что не стоило искать истину? Это было бы неправильное заключение, ибо нельзя не признать, что если есть изыскание, достойное человеческой любознательности, то именно это, а не другое. Следует ли отсюда, что изыскание это, произведенное однажды и с успехом, должно остаться погребенным в тайниках произведшего его? Вот все, что можно было бы заключить, если бы для человека было сколько-нибудь невыгодно познать истину. Но не подлежит сомнению, что для него это может принести только пользу, хотя бы польза эта и была менее значительна, чем она оказалась бы, если бы человек был бессмертен, и менее эффективна для нас, чем для нашего потомства.
 
 
 200
 
 Благоденствие отдельных людей возможно только через всеобщее благоденствие [28]. Это - истина неоспоримая, но остающаяся для нас бесплодной, покуда наше общественное состояние сохраняет свою основу, покуда певежество, моральное неравенство и собственность остаются его основными началами.
 
 Из-за этой злополучной основы мы и можем строить лишь отдельные общества, одно несовершеннее другого, лишь злоупотреблять соединяющими нас узами для вящего притеснения и взаимного уничтожения между согражданами или между народами и вместо первичного и вторичного разума подчиняться самым ложным системам, самым нелепым догматам, самым смехотворным сказкам и самым деспотическим законам [m].
 
 m "За" и "против" всего, что составляет для нас основной предмет спора, постоянно будет иметь место, покуда мы не обретем точки опоры в истине. Тщетно нам кажется, что в одном месте она в большей мере, чем в другом, что та или иная книга дает ее в большей мере, чем другая. Истина - выигрышный номер в лотерее; наиболее близкие к нему номера столь же далеки от него, как и самые отдаленные.
 
 201
 
 
 
 
 
 
 
 
 II
 Развернутая и провозглашенная истина могла бы пробиваться лишь постепенно, рассеивая затмевающие ее тучи, осветив всю землю и заменив нравами уничтожаемые ею законы. Перенесемся в эти воображаемые времена и взглянем на человеческое общество, каким оно стало бы тогда. Следует, однако, отметить, что войти в некоторые подробности относительно того, как бы нам надлежало мыслить и жить, нам возможно лишь путем сравнения с тем, как мы мыслим и живем теперь. Этот надлежащий образ мыслить и жить настолько прост, что сам по себе дает мало пищи для обсуждения.
 
 Языка и нравов было бы достаточно для того, чтобы предохранить детей от всяких нелепых впечатлений, чтобы воспрепятствовать затемнению чистого зеркала их восприятий, и, следовательно, не пришлось бы, как то ныне приходится делать с нами, стирать в них впоследствии бездну ложных представлений. Все же хорошо было бы передать им познание причины физического добра и зла [n], не прибегая, однако, к помощи книг: ибо детей ни в коем случае не нужно было бы больше подчинять скучному и утомительному игу чтения и письма.
 
 n Для этого потребовалось бы всего несколько слов метафизического обучения, знакомящего их с Целым и со Всем, в особенности с Целым.
 
 
 Как только мы очутились бы в состоянии нравов, мы оказались бы - не будь только порабощения или состояния войны - примерно тем, чем были до изобретения свободных искусств, до того, как люди перешли от чисто прикладных искусств, от искусств жизненно необходимых к тем, которые существуют лишь благодаря излишествам, в какие они во всех отношениях впали. Жизнь патриархальных времен представляет собою наиболее ощутительный, хотя еще далеко не совершенный пример того состояния, в каком мы бы тогда находились.
 
 Для перехода к состоянию нравов нам пришлось бы не только сжечь все наши книги, документы и бумаги, но и уничтожить все то, что мы именуем прекрасными произведениями искусства [29]. Жертва эта была бы, несомненно, велика, но принести ее необходимо, ибо зачем сохранять памятники, которые тогда были бы совершенно не нужны и, свидетельствуя нашим потомкам об уровне
 
 202
 
 нашего духовного развития, вместе с тем выявляли бы и наше безрассудство, больше того, вредили бы полезной задаче - сделать для них чуждым всякое представление о наших нравах? Этим я задеваю воззрения части людей, почитаемых наиболее выдающимися, тех, кого называют просвещенными людьми, того небольшого слоя, который - будучи весьма отличен от народа, над которым он властвует, извлекая из него средства существования и предметы удобств и роскоши, - считает, что духовно стоит намного выше, чем народ. Но он не в состоянии отрицать то, что я здесь утверждаю, а требуемая мною жертва вытекает из того, что я утверждаю.
 
 Чем глубже вдуматься, тем явственнее видно, что даже наши книги по физике и по метафизике, которые мы наиболее высоко ценим, существуют, подобно всем остальным книгам, лишь ввиду отсутствия истины, лишь ввиду нашего глубокого невежества и его печальных последствий, и в них не было бы никакой нужды в состоянии нравов, потому что практика отцов составляла бы, подобно тому как это имеет место у наших ремесленников и землепашцев, постоянно открытую для их детей книгу, а также потому, что не было бы нужды в записях для передачи такой совершенствующейся практики.
 
 Наши книги, заметим здесь, нуждались в появлении такой книги, которая доказывала бы, что они излишни и что она сама стала бы излишней, как только люди просветились бы ею. А так как книга эта не могла возникнуть без них, то отсюда следует, что мы не могли бы получить недостающие нам познания иначе, чем путем усвоения предшествующих ее написанию нелепых и излишних познаний.
 
 Был бы ли я в состоянии размышлять и составить все эти рассуждения без всего того, что я видел, читал и слушал противного здравому смыслу, без всех противоречий, мною подмеченных в нашем образе мыслей и действий? Люди ни в чем между собою не согласны, даже в оценке их собственного интеллекта и познаний, которыми они столь тщеславятся. По одному, впрочем, поводу они обычно проявляют согласие - по поводу их глубокого невежества и того, что они чрезвычайно несчастны один из-за другого. И действительно, это и есть единственный вопрос, по которому они могут быть согласны между собою в том состоянии, в каком они живут.
 
 203
 
 Неведению нашему о сущности вещей пытались помочь всякого рода опытами и наблюдениями, высочайшей геометрией, обширнейшей эрудицией, упорнейшей работой на поприще наук и искусств. И в этом жестоко ошиблись: если верно, что все это, дающее нам столь высокое и столь ошибочное представление о себе самих, имело место лишь на почве указанного невежества, и если бы последнее было преодолено, то не было бы более и речи обо всем этом [o].
 
 o Есть ли такой человек - если он только кинет взгляд на массу наших бедствий и увидит, что поверхность земного шара представляет собой лишь амфитеатр, на котором слабый почти всегда погибает под натиском сильного, а сильный и сам не находится в безопасности, - есть ли, спрашиваю я, такой человек, который мог бы вменить мне в вину стремление разделаться с нашим невежеством, больше того, который мог бы не рукоплескать этому стремлению?
 
 
 
 
 
 
 
 III
 К чему сводятся разумные потребности человека, если не к тому, чтобы вместе со своими ближними составлять надежное содружество, жить в здоровой и приятной местности, пользоваться скромным помещением и ночлегом, быть умеренно занятым полезным трудом и несрочным трудом, иметь всегда чем питаться, с кем наслаждаться и во что одеваться? Все выходящее за пределы этих потребностей, а также все изощрения, нами прилагаемые для их удовлетворения, составляют губительный для нас излишек. Если верно, что жизнь человеческая длилась некогда так долго, как о том пишут, то причиной этой долговечности могла быть лишь простота тогдашних нравов и образа жизни. Но насколько эта простота была еще далека от простоты истинных нравов!
 
 Очутившись под их властью, где мы не знали бы ни приказов, ни повиновения, мы проводили бы дни наши в изобилии необходимого, без твоего и моего, в труде, но не утомительном, с удобствами при малых затратах, скромно, но без отвращения, в наслаждениях без пресыщенности, в здоровье, но без врачей, в долголетии без дряхлости, в дружбе без отдельных связей [30], в обществе, но без того, чтобы друг друга остерегаться, без коварных превратностей, столь обычных в нашем кругу, в однообразии без скуки, в покое без тревог или каких-либо душев-
 
 204
 
 ных забот, не опасаясь утратить наше состояние, не боясь очутиться в худшем положении и не желая быть в лучшем и не завидуя ввиду господствующего равенства участи наших ближних. Природу мы изучали бы постольку, поскольку нам было бы необходимо ее знать, поскольку этого требовали бы наши интересы, да и тогда мы стали бы ее изучать лишь по наименее удаленным от нас предметам, наиболее нам доступным и аналогичным нашей личности. Каждый из нас способствовал бы удовлетворению общих нужд общества, которые составляли бы единственный предмет наших занятий, и все роды занятий более или менее одинаково подходили бы для каждого из нас, так как они были бы простыми и нисколько не изощренными. Каждый человек был бы в состоянии все делать и переходил бы от одного вида труда к другому, и таким образом безрассудное и пагубное разделение людей на различные сословия было бы совершенно уничтожено, так как оно было бы отменено даже в сфере полезных занятий.
 
 Не пользовались бы удовольствиями и преимуществами, какими мы пользуемся в нашем цивилизованном обществе лишь потому, что они созданы этим безрассудным обществом; не испытывали бы впечатлений от театральных зрелищ, вызывающих истерические порывы смеха и плача [р] и сильные нервирующие нас страсти, дающие нам слишком острые наслаждения; не было бы ярких, но мимолетных ощущений счастливого любовника, героя-победителя, достигшего своей цели честолюбца, увенчиваемого художника, скряги, взирающего на свои сокровища, великого мира сего, напыщенного своими званиями и происхождением; не заводили бы себе очаровательных женщин, роскошных дворцов, великолепных убранств, чарующих садов, парков, обширных аллей; не было бы
 
 р При состоянии нравов не плакали бы и не смеялись бы. На всех лицах написан был бы ясный вид довольства, и, как я уже говорил, почти все лица имели бы почти один и тот же вид. В глазах мужчины любая женщина чрезвычайно походила бы на других женщин, и любой мужчина - на другого мужчину в глазах женщин. И столько же по этой причине, сколько по множеству сопряженных с ней других причин, ничто не препятствовало бы взаимному сближению всех мужчин и женщин. Отрицать эту истину или сомневаться в ней возможно только, перенося в состояние нравов представления о состоянии законов или о состоянии дикости.
 
 205
 
 изысканных блюд, драгоценных украшений, застекленных карет и пр., то есть предметов, составляющих не столько счастье своих обладателей, сколько несчастье тех, кто их лишен. Но все эти кажущиеся преимущества и наслаждения, выходящие за пределы подлинных потребностей человека и тем самым влекущие за собою так много горечи и отвращения, были бы с лихвой возмещены значительно более реальными и долговечными и гораздо более ценными преимуществами и наслаждениями. Отсутствие их, впрочем, не причиняло бы никаких страданий, ибо о них никто не имел бы ни малейшего представления.
 
 
 
 
 
 
 
 
 IV
 При состоянии нравов люди не были бы разделены, как у нас, на различные семьи, и дети не принадлежали бы в отдельности тем или иным мужчине и женщине [31], а всей семье, заключенной в каждом естественном человеческом жилище, то есть в каждом поселении. В своих ближних каждый видел бы лишь равных себе, лишь людей, которым общество дает столько же, сколько дает ему. Следовательно, не было бы ни честолюбия, ни соперничества [q], ни ненависти, ни преступлений, всегда и необходимо порождаемых излишками, имеющимися у одних, и недостатком - у других. Каждый ощущал бы лишь потребность способствовать благу равных ему, заботясь о их благе - заботиться о своем собственном и разделять с ними полезные для общества труды.
 
 q При состоянии нравов соперничества не было бы ни в чем. Это надобно заметить, чтобы составить себе правильное представление об этом состоянии.
 
 
 Женщины, повторяю, являлись бы общим достоянием для мужчин, как мужчины - для женщин, и из этого не вытекало бы неприятностей или поводов к раздорам. Ибо именно тем, что в действительности существует как раз обратное, то есть тем, что в столь существенном отношении сохранилось еще твое и мое, и обусловливаются часто все столкновения, которыми кишит история всех стран и всех народов и которые мы видим так часто, что почти не обращаем на них внимания. Однако для того, чтобы ясно представить себе преимущества общности женщин, а также понять, каким средством для достижения мира и еди-
 
 206
 
 нения оно было бы для нас, не следует - скажу еще раз - рисовать себе людей такими, каковы они теперь, а какими они были бы, если бы такая общность уже у них существовала. Иными словами, их следует представлять не с их внешними настроениями, проистекающими из существования твоего и моего, а с настроениями противоположными.
 
 Невозможно вообразить - и не мне его изобразить - то безрассудство, какое состояние законов заставляет нас вносить во все, что имеет отношение к любовному влечению, тем, что оно налагает запреты на это влечение. И одна лишь трудность представить себе это может отдалить нас от веры в то, что когда-либо наступит такое состояние человеческого общества, при котором удовлетворять это влечение будет столь же просто, как удовлетворять потребность в еде, питье или сне. Почему-то склонны думать, что при состоянии нравов мужчины так же стали бы вырывать друг у друга женщин, как при состоянии законов или при состоянии дикости. Между тем думать так имеется тем меньше оснований, чем более сильными представляются доводы в пользу такого предположения. Об остальных земных благах нужно сказать то же самое. Но почему же из кажущейся силы доводов относительно собственности я делаю обратное заключение, подрывающее наши расчеты на нее? Да потому, что состояние дикости и состояние законов, одни только подлежащие нашему чувственному познанию, полностью противоположны состоянию нравов.
 
 Общность женщин является столь же необходимым звеном в цепи нравов, основанных на уничтожении твоего и моего, как их необщность - в цепи, основанной на твоем и моем. Ибо какая это была бы непоследовательность, раз речь идет об уничтожении твоего и моего, а следовательно, и всех законов - не уничтожить их во всех отношениях и исключить отсюда женщин, особенно их, созданных для того, чтобы доставлять нам наиболее доступные наслаждения, удовлетворять одно из сильнейших и естественнейших наших влечений, продолжать наш род, жить вместе с нами и содействовать в меру их возможностей и для собственного их удовлетворения не раздорам, что они до сих пор постоянно делали в силу распространявшегося на них твоего и моего, а сплочению нас друг с другом. Это сплочение привело бы и к столь недостающему им единению их между собою, ибо они, как женщины, разъединены между собою вследствие тех же причин, которые побуждают их разъединять нас.
 
 207
 
 Выполняемая ими работа отличалась бы от труда мужского, но все вместе жили бы сообща под обширными кровлями величайшей прочности, расположенными столь благоприятно, как пожелали бы того сами обитатели, которым предоставлялось бы заселять лишь наиболее благоприятно расположенные участки земли. Каждая из этих обширных кровлей вместе с кровлями скотных дворов, амбаров и складов образовала бы либо на развалинах наших городов [32], либо в чистом поле то, что мы называем поселком, а все поселки ввиду близкого соседства взаимно помогали бы друг другу и сообща владели бы некоторыми объектами, как, например, мельницами и кузницами, никогда не вступая в споры по поводу угодий или чего-либо иного. И действительно, какой мог бы быть повод к спорам в состоянии равенства, при котором у них имелось бы в изобилии все, что требуется не только для удовлетворения даже наименее благоразумных животных нужд и потребностей, но и для удобнейшей, хотя и без изнеженности, жизни. Какой повод мог бы быть для споров в состоянии, при котором человеку ни в чем не пришлось бы завидовать другому; при котором женщины, бесспорно более здоровые, лучше сложенные и гораздо дольше сохраняющие молодость, чем наши женщины, доставляли бы - притом без всякой скрытности, не слывя ни красивыми, ни безобразными, ни принадлежащими одному больше, чем другому, - всегда доступное наслаждение, которое никогда не сопровождалось бы ощущением отвращения; при котором никто не знал бы ничего лучше родного поселка, ничего лучше общества людей, привычных ему с самого рождения [r]; где все, наконец, пребывали бы в состоянии такого единения, что никому не приходило бы на ум отдаляться от другого, даже если бы этот другой причинил ему какое-либо ранение или переломал руку или ногу, так как подобные случайности не могли бы произойти иначе, чем по неосмотрительности.
 
 r Если бы даже один поселок оказался расположенным более благоприятно, чем другой, он все же не был бы обременен лишними обитателями. Всякий оставался бы в родном поселке: на этот счет существовало бы молчаливое соглашение.
 
 
 208
 
 Неизвестны были бы ни культ, ни подчинение, ни войны, ни политика, ни юриспруденция, ни финансы, ни вымогательства, ни торговля, ни обман, ни банкротство, ни всякого вида игры, ни воровство, ни убийство, ни зло моральное, ни уголовные законы. Все без исключения искусственные страсти, все извращенные вкусы и разного рода безрассудства остались бы неизвестными, а естественные влечения, постоянно мудро умеряемые, никогда не переходили бы пределов, диктуемых благоразумием, а также интересами нашего здоровья п долголетия.
 
 Мы все управляли бы собою, как одинаково просвещенные истиной мужчины и женщины стали бы собою управлять, если бы оказались перенесенными на пустынный остров или в необитаемую землю и снабженными всем необходимым для добывания себе пропитания. Но пусть вообразят только мужчин и женщин, таким образом перенесенными, и сразу же увидят, насколько они отличались бы от того, чем они вынуждены были быть ранее, с каким восторгом они отреклись бы, подобно достопамятному молодому готтентоту [33], от наших законов, наших нравов и наших обычаев. Такими были бы мы все без исключения, если бы только выявленная истина произвела свое действие в наши дни. Пусть вообразят затем потомство этих мужчин и этих женщин, и тогда увидят нас такими, какими были бы мы ныне, если бы отцов наших осветил факел истины, ибо между людьми и их потомством необходимо имелась бы разница, так как нынешнее состояние гораздо основательнее исчезло бы из сознания их потомства, чем из сознания людей, в нем рожденных и при нем живших.
 
 Однако что за наслаждение было бы для этих благоразумных мужчин и женщин сравнивать их новоявленную свободу, их покой, безопасность, единение и равенство с рабством, тревогой, беспокойством, душевными страданиями, разъединением и неравенством их прежней жизни! Они испытывали бы такую же радость, как человек, выздоравливающий после продолжительной болезни на одре страданий или освобожденный от длительного заключения в оковах. Это неприменимо, могут мне сказать, к великим мира сего, к баловням счастья. Что имеются великие мира сего, я знаю, но где счастливцы? А если они
 
 209
 
 и есть, то среди знати ли нужно их искать? При наших нравах, бесспорно, существуют люди, рожденные в более счастливой среде или такие, которым все в жизни улыбается больше, чем другим. Но и их счастье может почитаться счастьем лишь по сравнению с участью их ближних, а никак не по сравнению с благополучием при подлинно общественном состоянии. Нет среди них ни одного, кто не почувствовал бы, вкусив все, опустошенности и не согласился бы с печальной истиной, что в жизни приходится мгновение наслаждения покупать ценой многих горестей и что во всем горести превосходят наслаждения.
 
 
 
 
 
 
 VI
 В состоянии нравов всякий следовал бы своим склонностям. Но и склонности - все, впрочем, почти одинаковые - подчинены были бы здравому смыслу и соответствовали бы общественной гармонии. Царствовало бы полное доверие. Не знали бы ни сдержанности, ни иных добродетелей этого рода, порождаемых, подобно противоположным им порокам, лишь недостаточной близостью между нами, взаимным недоверием, господствующим между нами благодаря нашим нравам. Это-то столь обоснованное недоверие и принуждает нас всех носить личины и, никогда не переставая существовать в силу постоянного противоречия между нашими склонностями и нашими законами, непрестанно держит нас в принуждении и стеснении.
 
 Закон, называемый нами естественным, был бы там лишь тем общественным законом, какой всегда предугадывался, хотя и не был ясно виден [s], лишь тем законом равенства и единения, к какому нас приводит здравая метафизика, следовать которому нам повелевает и наш личный и всеобщий интерес и от которого отклониться мы не можем, не удаляясь от благоденствия, не вызывая морального зла.
 
 s Естественный закон, взятый в строго метафизическом смысле, - это такой закон, самая мысль о нарушении которого представляется нам нелепой. Это склонность всякого существа к равенству, к единению, к совершенству Всего. Естественный закон, взятый в строгом моральном смысле, есть эта склонность, направленная в человеке так, чтобы послужить на общее благо, иначе говоря, так, чтобы склонность каждого была вместе с тем и склонностью всеобщей. Когда в наиболее существенных отношениях наша склонность приобретет такой характер, задача будет выполнена и все мы будем всецело довольны друг другом.
 
 210
 
 
 Протекая вне власти законов, за исключением этого закона, который даже не был бы законом в нынешнем смысле, ибо он поставлен был бы прямым и здравым общественным смыслом над самим собою, все дни походили бы один на другой. Все вставали и ложились бы спокойными, довольными и самими собою, и своими ближними, постоянно удовлетворенными своим положением, которое не преминуло бы вскоре восхитить и нас, несмотря на усвоенные нами нравы и привычки, если бы оно внезапно было введено у нас. Ибо, скажем еще раз, именно такое состояние нам и мерещится, как наиболее желательное, как наиболее искомое, и оно-то и служит нам бессознательно объектом сравнения, когда мы выносим отрицательные суждения о нашем состоянии, когда мы называем наше состояние развращенным, жалуемся на него, проклинаем его, - а мы все это делаем в большей или меньшей степени, вслух или втихомолку [t].
 
 t При наших нравах лучшее и разумнейшее поведение - это постоянно казаться довольным своим уделом, но, к несчастью, только казаться и можно. Взываю к совести разумнейших людей - они не назовут себя несчастными. Но спросите у них, счастливы ли люди вообще и не преисполнено ли все всякого рода зла и недостатков в нашем состоянии законов, равно как и бесконечных противоречий, - и ни один из них не преминет с этим согласиться. Отречемся же от этого состояния, а если не от нас зависит это сделать, положимся на очевидность, которая одна в состоянии нас к тому принудить.
 
 
 
 
 
 
 
 VII
 Дети, за которыми был бы совершенно иной уход в первые годы жизни, чем за нашими, которые были бы гораздо менее обременительны, воспитывались бы сами собою, как только отняты были бы от груди. Они научились бы пользоваться руками, хотя их тому и но обучали иначе как работая в их присутствии, и нет такой полезной работы, не исключая и медицинской, которую каждый из них, став взрослым, не умел бы выполнять и не выполнял бы, если бы она понадобилась на пользу общества. Они знали бы только общество и принадлежали бы ему одному, единственному собственнику; и они, бесспорно, рождались бы здоровыми, более крепкими, причиняя меньше вреда матерям, и более склонными от рождения к истинным нравам, чем мы [u].
 
 u Дети до известной степени наследуют при рождении нечто от морали своих отцов и матерей, от их холерического темперамента, от их мстительности, завистливости, собственнических инстинктов и пр. А так как при состоянии нравов таких склонностей больше не будет, то дети будут рождаться вполне приспособленными к состоянию нравов, подобно тому как они ныне рождаются приспособленными к нашему состоянию.
 
 
 211
 
 Женщины, способные кормить грудью и небеременные, без разбору давали бы детям свою грудь. Исключительность в этом отношении, наблюдаемая в состоянии дикости, в состоянии нравов проводилась бы еще гораздо менее строго, чем в состоянии законов, где мы видим наемниц, питающих своим молоком кроме собственных детей также и детей, чьи матери за деньги избавляют себя от этих трудов и забот [34]. Такого рода матерей не было бы вовсе, ибо не нашлось бы ни одной, которая своим молоком не кормила бы либо детей, либо стариков, которые этим молоком укреплялись бы и омолаживались. Но как же, возразят нам, неужели матери не оставляли бы при себе своих собственных детей? Нет! Ибо к чему эта собственность, столь часто караемая в отцах и матерях их детьми, раз не будет ни обособленных семейств, ни отдельных жен, раз все будет общее и всякая мать сможет найти во всех детях все то, чего она могла бы желать от своих собственных детей, - привязанность, дружбу, даже любовь к ней [v]?
 
 v Говорят, будто кровосмешение в первой степени противно природе. Оно всего только противно природе наших нравов, ничего более. Сделать из него преступление мог только закон, раз оно свойственно состоянию дикости и состоянию нравов и действительно противоречит лишь состоянию законов.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 VIII
 Люди, какими я себе их рисую, любили бы друг друга в обществе по той причине, что все существа сильны в меру их единения. Вкус к уединенной жизни, наблюдаемый в нашем кругу, часто нами овладевающий и единственной причиной которого является недостаток единения, гармонии, взаимосвязи, истины, общих интересов, - вкус, для которого у людей состояния нравов не было бы никаких оснований и которого у них не было бы. Каждый черпал бы в других сознание прочности своего положения, а также возможность легко добывать себе все, к чему у него было бы влечение.
 
 212
 
 Они стали бы делить между собою в зависимости от возраста, сил и пола все необходимые работы и даже оспаривать друг у друга право выполнять эти работы, которые отнимали бы у них очень мало времени как из-за ограниченного круга их потребностей, так и потому, что работников было бы много, ибо трудились бы все без исключения [35]. Любовь к порядку, к убранству, к удобству и к опрятности во всем постоянно давала бы им работу, а преимущества всегда совместной работы не дали бы им познать отвращение и упадок духа, столь часто испытываемый нами при наших работах.
 
 Потребность во сне, столь могущественная над нами, почти всегда изнемогающими от усталости или скуки, была бы у них одной из наименее сильных. Таким образом, у них было бы значительно больше времени, чем у нас, для выполнения их трудов, притом гораздо более легких. Они бы часто выполняли их в ночное время, особенно работы сельскохозяйственные, когда того требовала бы жара или другие условия. Сон их, которому они предавались бы при разумной обстановке, не обессиливал бы их, не убивал, как нас, всегда спящих либо слишком много, либо слишком мало. Ибо мы во всем грешим или недостатком, или излишком.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 IX
 Разговорный язык в состоянии нравов легко бы усваивался, так как он был бы несравненно менее богат и гораздо более прост, нежели язык, передающий и преподающий нам ошибки и нелепости наших отцов. Для обучения ему детей достаточно было бы практики, не понадобилось бы сообщать им никаких основ его и не было бы причин заставлять их на этом языке читать и писать, ибо зачем взваливать на них такой весьма тягостный труд, притом совершенно для них бесполезный? Все наши писания и все наши книги существуют лишь вследствие безрассудства наших нравов [х].
 
 х Приходится непрестанно писать и трудиться, чтобы как-нибудь исправить недостатки, какие влекут за собою всякого рода законы и постановления. И в дальнейшем также придется писать и трудиться, ибо недостатки эти присущи самой природе законов, остающихся в силе. Все в наших нравах находится под вопросом, все еще не разграничены права королей и народов, престола и церкви. И если по этим двум вопросам все еще не достигнута ясность, то лишь потому, что самая основа их порочна.
 
 213
 
 Языки сами собою очистились бы от излишних для них слов [36]. А сколько оказалось бы таких слов для людей, просвещенных истиной, которым не было бы более повода вдаваться в рассуждения, которые не стали бы вести беседы только для беседы, как мы это делаем, и не ведали бы ни наших искусственных страстей, ни всего искусственного, вложенного нами в предметы нашего влечения, ни наших суетных познаний, ни прочих наших излишеств? Желательно было бы, чтобы всюду, где установилось бы состояние нравов, существовал и один и тот же язык. Это, впрочем, было бы легко достижимо, так как язык тогда был бы весьма прост, а люди сносились бы все между собою по-соседски, не будучи разделены на различные нации. Нечего было бы опасаться, чтобы этот язык стал изменяться, чтобы он выродился в жаргон или подлежал, подобно нашим языкам, постоянному очищению и обогащению: он был бы стабилен и не подвержен колебаниям.
 
 Люди при состоянии нравов понимали бы друг друга так же прекрасно, как плохо мы друг друга понимаем теперь. У них был бы ум последовательный, хотя и не нуждающийся в наших правилах логики исключительно ввиду присущей истине способности надлежащим образом просвещать головы [у]. Обучение красноречию, поэтике, музыке, живописи и прочим свободным искусствам стало бы для них столь же излишним, как и преподавание грамматики и логики. Люди состояния нравов получали бы только действительно основные сведения, необходимые знания, и в детстве и в отрочестве, их бы, следовательно, не мучали, как мучают нас в детстве, к великому ущербу для нашего разума, для ровности нашего нрава, для нашего покоя и здоровья.
 
 у Действие истины не может не сделать наши головы столь же гармоничными, насколько они ныне разноголосы.
 
 
 214
 
 Изящные искусства, которыми мы обычно больше всего дорожим, как красноречие и поэзия, существуют лишь из-за незнания истины и обусловливаемых этим нравов [37]. Постоянно утверждают, что истина создана для того, чтобы являться вполне обнаженной. Мысль эта гораздо шире, чем обычно полагают, так как истина действительно отметает не только всякую прикрасу в речах, но и всякую искусственную гармонию, выходящую за пределы полезного. У нас только потому имеются ораторы, поэты, певцы, танцоры, живописцы и пр., что мы в тысячу раз более безумны по сравнению с людьми состояния нравов, чем призреваемые в домах сумасшедших по сравнению с нами. Горькая эта истина, но еще раз - виновны не мы, виновато наше общественное состояние. Изящные искусства - необходимый составной элемент наших нравов, и мы в них нуждаемся для отдохновения от усталости душевной и телесной, для спасения от скуки, для того, чтобы внести некоторое согласие в разноголосицу составляющих нас частей и чтобы питать наше воображение либо красотами природы, которыми оно не наслаждается в городах, либо всякими иными предметами, способными его порадовать. Но при таких нравах, когда мы все были бы заняты легкими работами, выполняемыми и по склонности, и для удовлетворения потребностей, при нравах, которые сами по себе давали бы нам счастье и не допускали бы ничего, могущего явиться предметом соперничества, - какую пользу могли бы нам приносить эти искусства?
 
 
 
 
 
 
 
 
 X
 Люди, приняв однажды только законы разума в общественной жизни, не ведали бы ни добродетелей, ни пороков. Они были бы справедливы, мудры, добродетельны и всегда между собою согласны, хотя и не могли бы говорить друг о друге, что они таковы. Ибо как могли бы они это говорить, когда у них так же мало было бы поводов для сравнения друг с другом, как их ныне много у нас? Если бы у них и нашелся повод к сравнению, то лишь по отношению к животным, несовершенство которых по необходимости чувственно воспринималось бы ими. Я имею в виду главным образом диких животных, так как животные домашние, с которыми обращались бы гораздо лучше, чем мы с ними обращаемся, и которые при общении с нами не усваивали бы больше тех недостатков, какие они усваивают теперь, не имели бы больше оснований жить во вражде и драться между собою, как они дерутся ныне [z].
 
 z Я имею здесь в особенности в виду собак. Вследствие возлагаемой на них задачи защищать нашу собственность они больше всех остальных животных близки к нам, им больше всех присущи собственнические инстинкты и они больше всех враждуют между собою. Отсюда проистекает как привязанность их к хозяину, так и пренебрежение наше к ним, невзирая на все оказываемые ими нам услуги.
 
 
 215
 
 Для людей состояния нравов совершенно исчезли бы разнообразные и вечные поводы к ссорам и спорам, постоянно служащие пищей для наших безрассудств и порождающие так много ненависти и неурядиц. Для них века протекшие были бы словно их не было вовсе. Лишь в общих чертах, из передаваемых сказаний и по некоторым физическим следам, уцелевшим от наших нравов и невзначай открытым, они могли бы узнать, что перед тем, как дойти до разумного общественного состояния, люди уклонялись от полезной деятельности для достижения бессмысленной заслуги - совершения трудных дел.
 
 Они не краснели бы за свою наготу, но тем не менее прикрывали бы ее для защиты от влияния воздуха и от всех случайностей, которыми может быть повреждено, оставаясь обнаженным, тело, от природы столь нагое, как наше; для них было бы даже, как и для нас, некоторое наслаждение в том, чтобы покрывать себя, то есть в том, чтобы не всегда иметь перед глазами части тела, которые, будучи более прикрытыми, доставляли бы им больше наслаждения, когда бы они их касались. Но как просты были бы их одежды, как удобны и как легко было бы иметь их в изобилии! Украшения как для мужчин, так и для женщин состояли бы исключительно в тщательном убранстве волос, в опрятности тела и одежды.
 
 Они не стали бы изводить себя раскопками в недрах земли для нахождения в них ненужных им богатств; они не занимались бы возведением и украшением дворцов, подобных нашим [а], сооружением валов и крепостей, плавкой каких-либо иных металлов, кроме полезного для них
 
 а К людям, живущим в состоянии нравов, воистину применимы были бы следующие стихи, сложенные про дикарей:
 У них все общее, у них все одинаково,
 И как нет у них дворцов, так нет у них и больниц [38],
 
 
 216
 
 железа [b]; не насиловали бы природу. Они не стали бы для того, чтобы защищаться один от другого н взаимно друг друга уничтожать, изучать нелепости на протяжении всей своей жизни и непрестанно чинить над собою насилие, чтобы приспособить свои нравы к этим нелепостям.
 
 b Из всех полезных для них предметов наибольших трудов потребовала бы обработка железа. У них в определенных местах разбросаны были бы горны, в которых люди заняты были бы плавкой и обработкой металла; последний распределялся бы затем но заранее намеченным поселкам, которые со своей стороны снабжали бы занятых плавкой мастеров необходимым продовольствием и одеждой. Но как незначительно было бы потребление этого металла по сравнению с тем, что имеет место ныне! Находящегося в настоящее время на поверхности земли железа вместе с прочими металлами, могущими быть с ним сплавленными, хватило бы им на целые столетия без того, чтобы им пришлось прибегнуть к разработке недр. Оно совершенно не входило бы в их постройки, вся их утварь была бы из глины и дерева. Наши замки и засовы были бы им не нужны, раз им не пришлось бы опасаться ни воров, пи убийц.
 
 
 Вспашка в размерах, соответствующих потребности при скромной жизни, удобные дороги, канавы, изгороди, полезные осушения и плотины, водоводы, не оставляющие желать ничего лучшего в этой столь необходимой отрасли хозяйства и позволяющие поддерживать во всем величайшую опрятность и самый здоровый воздух, оружие для уничтожения вредных животных, вообще все необходимое для умеренного и устойчивого благосостояния - вот что было бы единственной целью их трудов. И труды эти, которые, даже будучи тяжкими, не встретили бы ни лени, ни ропота, не требовали бы большой затраты времени, раз не было бы роскоши и излишеств, и все принимали бы участие в работе, и не нашлось бы никого, кто, как это бывает у нас, занимался бы посторонними, делами или пользовался бы трудом других, сам ничего не делая [с].
 
 с Какую кучу безрассудных занятий пришлось бы упразднить, какую массу званий уничтожить, званий, по сравнению с которыми звания крестьян и ремесленников нам представляются презренными! Сколько безделья требуется вывести, а следовательно, и какой источник бедствия! Одного этого соображения достаточно, чтобы показать нам, до какой степени мы еще далеки от истинных нравов, и чтобы мы не удивлялись обилию всякого рода зла, которому мы подвержены в нашем злополучном общественном состоянии.
 

<< Пред.           стр. 9 (из 26)           След. >>

Список литературы по разделу