<< Пред.           стр. 4 (из 8)           След. >>

Список литературы по разделу

 
 Так, например, такая социальная группа, как бейсбольная команда, выступает в качестве обобщенного другого постольку, поскольку она проникает как организованный процесс или социальная деятельность - в сознание (experience) любого из своих индивидуальных членов.
  Для развития данным человеческим индивидом самости в наиболее полном смысле слова ему недостаточно просто принять установки других человеческих индивидов по отношению к нему и друг к другу внутри человеческого социального процесса, вводя этот социальный процесс как целое в свое индивидуальное сознание лишь в этой форме. Он должен также, таким же точно образом, каким принимает установки других индивидов по отношению к себе и друг к другу, принять их установки по отношению к разным фазам или аспектам общей социальной деятельности или набору социальных предприятий, куда в качестве членов организованного сообщества или социальной группы все они вовлечены. Затем он должен, обобщая эти индивидуальные установки самого этого организованного сообщества (социальной группы) в целом, действовать в направлении разнообразных социальных проектов, которые оно осуществляет в любой данный момент, или же в направлении различных более широких фаз всеобщего социального процесса, который составляет его жизнь и специфическими проявлениями которого эти проекты являются. Это введение крупномасштабных деятельностей любого данного социального целого или организованного сообщества в эмпирическую (experiential) сферу любого из индивидов, вовлеченных или включенных в это целое, является, иными словами, существенным основанием и предпосылкой наиболее полного развития самости этого индивида: лишь поскольку он принимает установки организованной социальной группы, к которой он принадлежит, по отношению к организованной кооперативной социальной деятельности или набору таких деятельностей, в которые эта группа как таковая вовлечена, постольку он развивает завершенную самость или обладает самостью такого уровня развития, какого ему удалось достичь.
  Но, с другой стороны, сложные кооперативные процессы деятельности и институциональное функционирование организованного человеческого общества также возможны лишь постольку, поскольку каждый вовлеченный в них или принадлежащий к этому обществу индивид может принять всеобщие установки всех других подобных индивидов по отношению к этим процессам, деятельностям и институциональному функционированию, а также и к организованному социальному целому устанавливающихся при этом эмпирических отношений и взаимодействий (experiential relations and interactions) и может соответствующим образом направлять свое собственное поведение.
  Именно в форме обобщенного другого социальный процесс влияет на поведение вовлеченных в него и поддерживающих его индивидов, т. е. сообщество осуществляет контроль над поведением своих индивидуальных членов, ибо как раз в этой форме социальный процесс (сообщество) проникает в качестве определяющего фактора в мышление индивида. В абстрактном мышлении индивид принимает установку обобщенного другого2 по отношению к себе безотносительно к ее выражению в любых других конкретных индивидах; в конкретном же мышлении он принимает эту установку постольку, поскольку она выражается в установках по отношению к его поведению тех других индивидов, вместе с которыми он вовлечен в данную социальную ситуацию или данное социальное действие. Но лишь принимая установку обобщенного другого по отношению к себе тем или иным из этих способов, он только и может мыслить вообще; ибо только так мышление - или интернализованное общение жестами, составляющее мышление,- может иметь место. И лишь благодаря принятию индивидами установки или установок обобщенного другого по отношению к ним становится возможным существование универсума дискурса как той системы общепринятых или социальных смыслов, которую в качестве своего контекста предполагает мышление.
  2 Мы сказали, что внутреннее общение индивида с самим собой посредством слов или значимых жестов - общение, составляющее процесс или деятельность мышления,- поддерживается индивидом с точки зрения обобщенного другого И чем абстрактнее это общение, тем абстрактнее становится мышление, тем дальше отодвигается обобщенный другой от всякой взаимосвязи с конкретными индивидами. Как раз применительно к абстрактному мышлению в особенности следует сказать, что упомянутое общение поддерживается индивидом скорее с обобщенным другим, чем с какими-либо конкретными индивидами. Так, например, абстрактные понятия суть такие понятия, которые формулируются в терминах установок всей социальной группы (сообщества) в целом. Они формулируются на основе осознания индивидом установок обобщенного другого по отношению к ним как результат принятия им этих установок обобщенного другого и последующего отклика на них. И, таким образом, абстрактные высказывания формулируются в таком виде, который может воспринять любой другой - любой другой разумный индивид.
 
  Самосознательный человеческий индивид, далее, принимает или допускает организованные социальные установки данной социальной группы (или сообщества, или какой-то их части), к которой он принадлежит, по отношению к социальным проблемам разного рода, с которыми сталкивается эта группа или сообщество в любой данный момент и которые возникают в связи с различными социальными проектами или организованным кооперативными предприятиями, в которые вовлечена эта группа (сообщество) как таковая. И в качестве индивидуального участника этих социальных проектов или кооперативных предприятий он соответствующим образом управляет своим поведением.
  В политике, например, индивид отождествляет себя с целой политической партией и принимает организованные установки всей этой партии по отношению к остальной части социального сообщества и по отношению к проблемам, с которыми сталкивается партия в данной социальной ситуации; он, следовательно, реагирует или откликается в терминах организованных установок партии как некоего целого. Так он вступает в особую конфигурацию социальных отношений со всеми другими индивидами, которые принадлежат к этой партии; и таким же образом он вступает в различные иные специфические конфигурации социальных отношений с различными классами индивидов, и индивиды каждого из этих классов являются другими членами какой-то из особых организованных подгрупп (определяемых в социально-функциональных терминах), членом которых он сам является в рамках всего данного общества или социального сообщества.
  В наиболее высокоразвитых, организованных и сложных человеческих социальных сообществах - тех, которые развиты цивилизованным человеком.- эти различные социально-функциональные классы или подгруппы индивидов, к которым принадлежит каждый данный индивид (и другие индивидуальные члены, с которыми он, таким образом, вступает в некую особую конфигурацию социальных отношений), распадаются на два вида.
  Некоторые из них представляют собой конкретные социальные классы или подгруппы, как, например, политические партии, клубы, корпорации, которые все действительно являются функциональными социальными единицами, в рамках которых их индивидуальные члены непосредственно соотнесены друг с другом.
  Другие представляют собой абстрактные социальные классы или подгруппы, такие, как класс должников и класс кредиторов, в рамках которых их индивидуальные члены соотнесены друг с другом лишь более или менее опосредованно и которые лишь более или менее опосредованно функционируют в качестве социальных единиц, но которые предоставляют неограниченные возможности для расширения, разветвлений и обобщения социальных отношений между всеми индивидуальными членами данного сообщества как организованного и объединенного целого.
  Членство данного индивида в нескольких из этих социальных классов или подгрупп делает возможным его вступление в определенные социальные отношения (какими бы опосредованными они ни были) с почти бесконечным числом других индивидов, которые также принадлежат к тем или иным из этих социальных классов или подгрупп (или включаются в них), пересекающих функциональные демаркационные линии, которые отделяют различные человеческие социальные сообщества одно от другого, и включающих индивидуальных членов из нескольких (в иных случаях - из всех) таких сообществ. Из этих абстрактных социальных классов или подгрупп человеческих индивидов наиболее обширным является, конечно же, тот, который определяется логическим универсумом дискурса (или системой универсально значимых символов), обусловленным участием (participation) и коммуникативным взаимодействием индивидов. Ибо из всех подобных классов или подгрупп это именно тот (класс), который претендует на наибольшее число индивидуальных членов и позволяет наибольшему вообразимому числу индивидов вступить в некий род социального отношения (каким бы ни было оно опосредованным и абстрактным) друг с другом - отношения, вырастающего из универсального функционирования жестов как значимых символов во всеобщем человеческом социальном процессе коммуникации.
  Я указал далее, что процесс полного развития самости проходит две большие стадии.
  На первой из этих стадий самость индивида конституируется просто организацией отдельных установок других индивидов по отношению к нему самому и друг к другу в рамках специфических социальных действий, в которых он вместе с ними участвует.
  Лишь на второй стадии процесса полного развития самости она конституируется организацией не только этих отдельных установок, но также и социальных установок обобщенного другого или социальной группы, к которой он принадлежит, как некоего целого. Эти социальные или групповые установки привносятся в сферу непосредственного опыта (experience) индивида и в качестве элементов включаются в структуру или конституцию его самости - таким же образом, как и установки отдельных других индивидов. И индивид достигает их, ему удается принять их посредством дальнейшей организации, а затем обобщения установок отдельных других индивидов в терминах их организованных социальных значений или импликаций.
  Таким образом, самость достигает своего полного развития посредством организации этих индивидуальных установок других в организованные социальные или групповые установки, становясь тем самым индивидуальным отражением всеобщей систематической модели социального или группового поведения, в которое она вовлечена наряду со всеми другими,- модели, которая как некое целое проникает в опыт (experience) индивида в терминах этих организованных групповых установок, которые посредством механизма своей центральной нервной системы он принимает в себя, точно так же, как принимает он индивидуальные установки других.
  Соревнование обладает определенной логикой, так что становится возможной подобная организация самости: налицо четко определенная цель, которая должна быть достигнута; все действия различных индивидов соотнесены друг с другом с учетом этой цели таким образом, что они не вступают в конфликт; человек не вступает в конфликт с самим собой, придерживаясь установки другого игрока команды. Если кто-то придерживается установки индивида, бросающего мяч, то у него может возникнуть отклик, выражающийся в ловле мяча. Они соотнесены таким образом, что преследуют цель самой игры. Они соотнесены между собою унитарным, органическим образом. Итак, мы имеем определенное единство, вводимое в организацию других самостей, когда достигаем такой стадии, как стадия соревнования в ее отличии от ситуации игры, где имеется простое следование одной роли аа другой,- ситуации, которая, конечно же, является характерной чертой собственной индивидуальности ребенка. Ребенок - это нечто одно в один момент времени и нечто совершенно иное в другой, и то, чем он является в один момент, не определяет того, чем он является в другой момент. В этом и очарование и непоследовательность детства. Вы не можете рассчитывать на ребенка; вы не можете исходить из того, будто то, что он делает теперь, должно определять то, что он будет делать в любой последующий момент времени. Он не организован в некое целое. У ребенка нет никакого определенного характера, никакой определенной индивидуальности.
  Итак, соревнование есть иллюстрация ситуации, в которой вырастает организованная индивидуальность. Поскольку ребенок принимает установку другого и позволяет этой установке другого определять, что он совершит в следующий момент, с учетом какой-то общей цели, постольку он становится органическим членом общества. Он принимает мораль этого общества и становится значимым его членом. Он принадлежит к нему постольку, поскольку позволяет установке другого, которую он принимает, контролировать свое собственное непосредственное выражение (отклик). Здесь предполагается какой-то организованный процесс. Конечно, то, что выражается в соревновании, продолжает непрерывно выражаться в социальной жизни ребенка, но этот более масштабный процесс выходит за пределы непосредственного опыта самого ребенка. Значение соревнования в том, что оно полностью заключено в рамки собственного опыта ребенка, а значение современного нашего типа образования - в том, что оно проникает так далеко, как это только возможно, внутрь этой области. Различные установки, которые принимает ребенок, организованы таким образом, что осуществляют совершенно определенный контроль над его откликом. В соревновании мы получаем организованного другого, обобщенного другого, который обнаруживается в самой природе ребенка и находит свое выражение в его непосредственном опыте. И как раз эта организованная деятельность в рамках собственной природы ребенка, контролирующая конкретный отклик, объединяет и выстраивает его самость.
  То, что происходит в соревновании, постоянно происходит и в жизни ребенка. Он принимает установки окружающих его людей, особенно роли тех, которые в определенном смысле контролируют его и от которых он зависит. Первоначально он постигает функцию этого процесса абстрактным образом. Он в буквальном (real) смысле переходит из игры в соревнование. Он должен играть в соревнование (to play the game). Мораль соревнования завладевает им крепче, чем более объемлющая мораль общества в целом. Ребенок переходит в соревнование, и это соревнование выражает некую социальную ситуацию, в которую он может погрузиться всецело; ее мораль завладевает им крепче, чем мораль семьи, к которой он принадлежит, или сообщества, в котором он живет. Здесь встречаются социальные организации самого разного типа; некоторые из них достаточно устойчивы, другие мимолетны, и в них ребенок играет в какую-то разновидность социального соревнования. Это тот период, когда он любит "принадлежать", и он постоянно попадает в разнообразные организации, которые возникают и исчезают. Он становится чем-то (a something), что может функционировать внутри организованного целого и, таким образом, нацеливается на самоопределение своего взаимоотношения с группой, к которой он принадлежит. Этот процесс - поразительная стадия в развитии морали ребенка. Он превращает его в самостоятельного члена сообщества, к которому он принадлежит.
  Таков вопрос, в котором возникает индивидуальность. Я говорил о нем как о процессе, в котором ребенок принимает роль другого: существенным фактором здесь является использование языка. Язык основывается главным образом на голосовом жесте, с помощью которого в любом сообществе осуществляются различные кооперативные деятельности. Язык в своем значимом смысле есть такой голосовой жест, который имеет тенденцию пробуждать в (говорящем) индивиде ту установку, которую он пробуждает в других; именно это совершенствование (perfecting) самости таким жестом, опосредующим социальные деятельности, и дает начало процессу принятия роли другого.
  Возможно, последняя формулировка несколько неудачна, поскольку заставляет думать о какой-то актерской установке, которая в действительности сложнее той, что заключается в нашем личном опыте. В этом смысле она не описывает то, что я имею в виду, адекватно. Наиболее определенно мы наблюдаем этот процесс-в его примитивной форме - в таких ситуациях, когда играющий ребенок принимает различные роли. Здесь уже сам факт того, что он собирается, к примеру, заплатить (понарошку) , вызывает в нем установку лица, которое получает деньги; сам процесс стимулирует в нем отклики, соответствующие деятельности другого вовлеченного (в данную операцию) лица. Индивид дает самому себе стимул к такому отклику, который он вызывает в другом лице, затем действует, откликаясь - в некоторой степени - на эту ситуацию. В игре ребенок определенно разыгрывает ту роль, которую он сам пробудил в себе. Именно это и обеспечивает наличие какого-то совершенно определенного (смыслового) содержания (content) в индивиде, который отвечает на стимул, воздействующий на него так же, как он воздействует на любого другого. Это содержание другого, которое проникает в чью-либо индивидуальность, является в данном индивиде тем откликом, который его жест вызывает в этом другом.
  Мы можем проиллюстрировать нашу основную концепцию ссылкой на понятие собственности. Если мы говорим: "Это моя собственность, и я буду ею распоряжаться", подобное утверждение вызывает некий набор откликов,' который должен быть одинаковым в любом сообществе, в котором существует собственность. Это предполагает какую-то организованную установку в отношении собственности, которая является общей для всех членов сообщества. Индивид должен иметь вполне определенную установку контроля над своей собственностью и уважения к собственности других. Эти установки (как организованные наборы откликов) должны иметься у всех, чтобы, когда кто-либо произносит нечто подобное, он вызывал бы в себе отклик других. Он вызывает отклик того, кого я назвал обобщенным другим. Общество делает возможным именно такие общие отклики, такие организованные установки в отношении того, что мы зовем собственностью, религиозными культами, процессом образования и семейными отношениями.
  Конечно, чем шире сообщество, тем более определенно универсальными должны быть эти вещи. В любом случае должен присутствовать некий определенный набор откликов, которые можно назвать абстрактными и которые могут принадлежать весьма значительной по численности группе. Сама по себе собственность является чрезвычайно абстрактным понятием. Она есть то, чем сам индивид может распоряжаться и чем не может распоряжаться, никто другой. Эта установка отличается от установки собаки по отношению к своей кости. Собака не принимает установки другой собаки. Человек, говорящий: "Это моя собственность", принимает установку другого лица. Человек заявляет о своих правах потому, что способен принять установку, которой обладает в отношении собственности любой другой член группы, пробуждая, таким образом, в себе самом установку других.
  Организованную самость выстраивает организация установок, которые являются общими для всех членов группы. Индивид (person) является индивидуальностью (personality) постольку, поскольку принадлежит к какому-то сообществу, поскольку перенимает в своем собственном поведении установления этого сообщества. Он принимает его язык как средство, благодаря которому обретает свою индивидуальность, а затем - в процессе принятия различных ролей, которыми снабжают его все другие,- он в конце концов обретает установку членов этого сообщества. Такова - в определенном смысле - структура человеческой индивидуальности. Налицо определенные общие отклики, которыми каждый индивид обладает по отношению к определенным общим объектам, и поскольку эти общие отклики пробуждаются в индивиде, когда он воздействует на других индивидов, постольку он пробуждает свою собственную самость. Таким образом, структура, на которой зиждется самость, есть этот общий для всех отклик, ибо индивид, чтобы обладать самостью, должен быть членом какого-то сообщества. Такие отклики являются абстрактными установками, но они составляют как раз то, что мы зовем характером человека. Они снабжают его тем, что мы называем его принципами - установки всех членов общества по отношению к тому, что является ценностями этого общества. Он ставит себя на место обобщенного другого, который представляет собой организованные отклики всех членов группы. Именно это и направляет поведение, контролируемое принципами, и индивид, который обладает подобной организованной группой откликов, есть человек, о котором мы говорим, что у него есть характер - в моральном смысле слова.
  Таким образом, именно определенная структура установок и выстраивает самость как нечто, отличное от какой-то группы привычек. Все мы обладаем определенными набором привычек, таких, например, как какие-то особенные интонации, которые человек может использовать в своей речи. Перед нами здесь набор привычек голосового выражения, которыми индивид обладает, но о которых он ничего не знает. Наборы привычек такого рода, которыми мы обладаем, не имеют для нас никакого значения; мы не слышим интонаций своей речи, которые слышат другие, если, конечно, не уделяем им особого внимания. Привычки эмоционального выражения, относящиеся к нашей речи, имеют тот же характер. Мы можем знать, например, что выразились забавно, но детали процесса не доходят до наших сознательных самостей. Имеются целые пучки подобных привычек, которые не проникают в сознательную самость, но способствуют формированию того, что зовется самостью бессознательной.
  В конечном счете то, что мы подразумеваем под самосознанием, есть пробуждение в нас той группы установок, которую мы пробуждаем в других, особенно когда это какой-то важный набор откликов, которые являются определяющими для членов сообщества. Не следует путать или смешивать сознание в обычном смысле с самосознанием. Сознание в распространенном смысле есть просто нечто, имеющее отношение к сфере опыта; самосознание же относится к способности вызывать в нас самих какой-то набор определенных откликов, которыми обладают другие члены группы. Сознание и самосознание находятся на разных уровнях. Человек один, к счастью или несчастью, имеет доступ к своей зубной боли, но не это мы подразумеваем под самосознанием.
  Итак, я выделил то, что назвал структурами, на которых строится самость, так сказать, остов самости. Конечно, мы состоим не только из того, что является общим для всех: каждая самость отличается от каждой другой; но чтобы мы вообще могли быть членами какого-либо сообщества, должна существовать именно такая общая структура, какую я обрисовал. Но мы не можем быть самими собой, если не являемся также членами, в которых присутствует совокупность установок, контролирующих установки всех. Мы не можем обладать никакими правами, если не обладаем общими установками. Именно то, что мы приобрели в качестве самосознательных лиц, и делает нас такими членами общества, а также дарит нам самости. Самости могут существовать лишь в определенных отношениях к другим самостям. Нельзя провести никакой четкой грани между нашими собственными самостями и самостями других, потому что наши собственные самости существуют и вступают как таковые в наше сознание лишь постольку, поскольку также существуют и вступают в наше сознание самости других. Индивид обладает самостью лишь в отношении к самостям других членов своей социальной группы. И структура его самости выражает или отражает всеобщую повседневную модель его социальной группы, к которой он принадлежит, точно так же, как это делает структура самости любого другого индивида, принадлежащего к этой социальной группе.
 Дж. Мид. Психология лунитивного правосудия1
  1 Mead G. The Psychology of Punitive Justice // The Amer. Journ. of Sociology. 1918. XX11I. P. 517. 602 {Перевод Т. Новиковой).
  Изучение, с одной стороны, инстинктов, а с другой - моторного характера человеческого поведения дало нам картину человеческой природы, отличающуюся от той, что давалась предшествующему поколению догматическим учением о душе и интеллектуалистской психологией.
  Инстинкты даже низших животных форм утратили в наших представлениях свою жесткость. Выяснилось, что они способны видоизменяться под воздействием опыта, что природа животного - не пучок инстинктов, но некая организация, внутри которой эти врожденные привычки функционируют с целью исполнения определенных сложных действий - действий, которые во многих случаях являются результатом работы видоизменивших друг друга инстинктов. Поразительную иллюстрацию этого можно найти в игре, особенно среди молодых животных форм, в которой враждебный инстинкт видоизменяется и сдерживается другими, преобладающими в социальной жизни животных инстинктами. Кроме того, и забота, которой родители окружают детеныша, допускает черты враждебности, не достигающие, однако, своего полного выражения в нападении и уничтожении, обычно предполагающихся в инстинкте, из которого они вырастают. Но это слияние и взаимодействие столь расходящихся инстинктивных действий не есть процесс попеременного господства то одного, то другого инстинкта. Игра и родительская забота могут быть и, как правило, бывают таким комплексом, в рамках которого подавление одной тенденции другими проникло в саму структуру природы животного и даже, по-видимому, его врожденной нервной организации. Другую иллюстрацию подобного слияния расходящихся инстинктов можно найти в утонченном ритуале ухаживания за самкой у птиц.
  В основе этого типа организации инстинктивного поведения лежит социальная жизнь, в рамках которой необходима кооперация различных индивидов и, следовательно, непрерывное приспособление откликов к меняющимся установкам животных, участвующих в корпоративных действиях. Именно этот корпус организованных инстинктивных реакций друг на друга и составляет социальную природу этих форм, и именно из социальной природы такого рода, представленной в поведении низших форм, и развивается наша человеческая природа. Тщательный анализ этого [процесса] все еще находится на стадии разработки, но ряд его наиболее приметных признаков выделяется с достаточной ясностью для того, чтобы они были прокомментированы. Мы обнаруживаем две противостоящие группы инстинктов: те, которые мы назвали враждебными, и те, которые могут быть названы дружественными, а это большей частью - сочетания родительских и половых инстинктов. Значение стадного (herding) инстинкта, лежащего в основе их всех, все еще весьма неясно, если не сказать сомнительно. Мы обнаруживаем, что индивиды приспосабливаются друг к другу в общих социальных процессах, но часто при этом вступают друг с другом в конфликт; что выражение этой индивидуальной враждебности внутри социального действия как целого относится в первую очередь к деструктивному враждебному типу, видоизмененному и оформленному организованной социальной реакцией; что там, где это видоизменение и контроль прерываются, как, например, в соперничестве между самцами в стаде или стае, враждебный инстинкт может проявиться в своей исконной неистовости.
  Если мы обратимся к человеческой природе, развившейся из социальной природы низших животных, мы найдем - в дополнение к организации социального поведения, на которую я указал,- значительное усовершенствование процесса приспособления индивидов друг к другу. Это усовершенствование жеста, если воспользоваться вундтовским обобщенным термином, достигает точки своего наибольшего развития в языке. Язык же изначально был определенной установкой - взглядом, движением тела и его частей,- указывающей на наступающее социальное действие, к которому другие индивиды должны приспособить свое поведение. Он становится языком в более узком смысле, когда начинает выступать как общепринятая речь в любой ее форме, т. е. когда своим жестом индивид обращается настолько же к себе, насколько и к другим вовлеченным в действие индивидам. Его речь является их речью. Он может обращаться к себе при помощи их жестов и, таким образом, представлять себе всю социальную ситуацию, в которую он вовлечен, в целом, так что социальным оказывается не только его поведение, но и сознание.
  Именно из этого поведения и этого сознания и вырастает человеческое общество. Человеческий характер придает ему тот факт, что индивид при помощи языка обращается к себе в роли других членов группы и, таким образом, осознает и учитывает их в своем собственном поведении. Но хотя эта стадия эволюции и является, возможно, наиболее критической в развитии человека, она в конце концов есть только усовершенствование социального поведения низших форм. Самосознательное поведение есть только экспонента, возводящая потенциальные усложнения групповой деятельности в более высокую степень. Она не меняет характера социальной природы, которая лишь совершенствуется и усложняется; не меняет она и принципов ее организации. Человеческое поведение все еще остается организацией инстинктов, которые оказали друг на друга взаимное воздействие. Из таких фундаментальных инстинктов, как инстинкты пола, родительства и враждебности, возник некий организованный тип социального поведения - поведение индивида внутри группы. Нападение на других индивидов группы видоизменилось и смягчилось таким образом, что индивид начал самоутверждаться, противопоставляя себя другим, в игре, в ухаживании, в заботе о потомстве, в определенных общих установках нападения и защиты, без попыток уничтожения индивида, подвергающегося нападению.
  Если воспользоваться общепринятой терминологией, мы можем объяснить эти видоизменения процессом проб и ошибок в рамках эволюции, продуктом которой является социальная форма. Из враждебного инстинкта выросло поведение, видоизмененное социальными инстинктами, которые служили для ограничения поведения, порождаемого инстинктами пола, родительства и взаимных защиты и нападения. Функцией враждебного инстинкта было обеспечение такой реакции, при помощи которой индивид самоутверждался внутри социального процесса, видоизменяя таким образом этот процесс, в то время как и сам враждебный инстинкт видоизменяется pro tanto2.
  2 Тем самым (лат.). - Прим. перев.
 
  Результат - появление новых индивидов, определенных типов половых и игровых партнеров, родительских и детских форм, партнеров в защите и борьбе. Если это утверждение индивида внутри социального процесса ограничивает и сдерживает социальное действие в различных аспектах, оно ведет также и к некоему видоизмененному социальному отклику с новым оперативным пространством, не существовавшим для невидоизмененных инстинктов. Источник этих высших комплексов социального поведения внезапно предстает перед нашими глазами, когда в результате какого-то нарушения организации социального действия, под действием вспышки страстей, совершается преступление как прямой результат самоутверждения в половых отношениях, семье или других комплексах групповых откликов. Невидоизмененное самоутверждение в этих условиях означает уничтожение подвергшегося нападению индивида.
  Когда же благодаря экспоненте самосознания усложнения социального поведения возводятся в п-ую степень, когда индивид своими жестами настолько же обращается к себе, насколько и к другим, когда в роли другого он может откликаться на свой собственный стимул, весь диапазон возможных деятельностей включается в сферу социального поведения. Un subut оказывается в группах с различными свойствами. Размер группы, к которой он может принадлежать, ограничен лишь его способностями сотрудничать с ее членами. Теперь общий контроль над процессом добычи пищи поднимает древние инстинкты с уровня механического отклика на биологически детерминированные стимулы и включает их в сферу самосознательной регуляции в рамках более широкой групповой деятельности. И эти различные группировки умножают случаи индивидуальных противостояний. Здесь инстинкт враждебности вновь становится методом самоутверждения, но пока противостояния самосознательны, процесс обратного приспособления и оформления враждебных установок более широким социальным процессом остается в принципе тем же, хотя иногда долгого пути проб и ошибок можно избежать, сократив расстояние при помощи символизма языка.
  В то же время осознание себя через осознание других ответственно и за более глубокое чувство враждебности - враждебности членов группы к тем, кто ей противопоставлен или даже просто находится за ее пределами. Эта враждебность опирается на всю внутреннюю организацию группы. Она обеспечивает наиболее благоприятные условия чувству групповой сплоченности потому, что в общем нападении на общего врага стираются индивидуальные различия. Но в развитии этой групповой враждебности мы обнаруживаем тот факт, что это самоутверждение с попыткой уничтожения врага отступает перед более широким социальным целым, внутри которого располагаются конфликтующие группы. Враждебное самоутверждение переходит в функциональные деятельности в рамках нового типа поведения, как это имело место в игре даже среди низших животных. Индивид осознает себя не через покорение другого, а через различение функции. Дело не в том, что существующие враждебные реакции сами преобразуются, а в том, что индивид, осознающий себя благодаря противопоставлению врагу, находит другие возможные линии поведения, устраняющие непосредственные стимулы к уничтожению врага. Так, завоеватель, осознававший свою власть над жизнью и смертью пленника, обнаруживал его экономическую ценность и, следовательно, некую новую установку для себя, которая устраняла чувство враждебности и открывала путь к такому экономическому развитию, которое в конечном счете ставило обоих на почву общего гражданства.
  Именно в той степени, в какой противостояние раскрывает более широкое и глубокое взаимоотношение, в рамках которого враждебные индивиды пробуждают в себе невраждебные реакции, и сами враждебные реакции оказываются видоизмененными в некий тип самоутверждения, пропорционального самоутверждению тех, кто был врагами, пока в конце концов эти противостояния не становятся компенсирующими друг друга деятельностями различных индивидов в рамках нового социального поведения. Другими словами, враждебный инстинкт обладает функцией утверждения социальной самости, когда эта самость возникает в эволюции человеческого поведения. Человек, достигший экономического, правового или любого иного социального триумфа, не ощущает побуждения к физическому уничтожению своего противника, и в конечном счете уже одно только чувство надежности своего социального положения может отнять у стимула к нападению всю его силу.
  Отсюда мораль (подчеркивание этого в пору широкого демократического движения в разгар мировой войны совершенно оправдано): прогресс состоит в осознании более широкого социального целого, внутри которого враждебные установки переходят в самоутверждение, которое уже не деструктивно, но функционально.
  Нижеследующие страницы посвящены обсуждению враждебной установки, особенно ее проявления в пунитивном правосудии.
  Цель разбирательства в уголовном суде состоит в доказательстве того, что ответчик совершил или не совершил определенное действие; что (если ответчик совершил это действие) оно попадает в такой-то разряд преступлений или проступков, как это определяется сводом законов, и что как следствие он должен подвергнуться такому-то наказанию. Эта процедура предполагает, что осуждение и наказание являются исполнением правосудия, а также что это идет на благо обществу, т. е. является как справедливым, так и целесообразным, хотя здесь и не предполагается, что в каждом конкретном случае определение законного (legal) возмездия преступнику за его преступление приводит к какому-то непосредственному социальному благу, которое перевесит непосредственное социальное зло, могущее быть результатом его осуждения и заключения для него, его семьи и самого общества.
  Явное несоответствие законного правосудия и социального блага в одном конкретном случае рассматривает в своей пьесе "Правосудие" Голсуорси. В то же время широко распространена вера в то, что без этого законного правосудия со всеми его ошибками и разрушительными последствиями само общество было бы невозможно. В основании общественного мнения лежат оба этих стандарта уголовного правосудия: воздаяние и предупреждение. Справедливо, что преступник должен страдать пропорционально совершенному им злу. Но справедливо и то, что преступник должен страдать столько и таким образом, чтобы его наказание удержало бы его и других от совершения подобного проступка в будущем. В истории наблюдается явное смещение акцента с одного из этих стандартов на другой. В средние века, когда залы суда были преддвериями камер пыток, акцент приходился на тщательное выравнивание меры страдания в соответствии с характером проступка. В своем великом эпосе Данте спроецировал эту камеру пыток как исполнение правосудия на небесные сферы и создал произведение, исполненное теми величественными искажениями и возвеличиванием первобытной человеческой мести, которые средневековые сердце и воображение воспринимали как бессмертие.
  Но даже тогда не существовало никакой соразмерности между страданиями в виде возмездия и злом, за которое преступник считался ответственным. В конечном счете он страдал до тех пор, пока не будут удовлетворены возмущенные чувства потерпевшего, или его родственников и друзей, или общества, или рассерженного Бога. Чтобы удовлетворить последнего, не хватило бы и вечности, тогда как милосердная смерть в конечном счете уносила от взыскательного общества жертву, платившую за свое прегрешение - зуб за зуб - своей агонией. Не существует соразмерности между прегрешением и страданием, но она существует в общих чертах между прегрешением и количеством и качеством страдания, которые удовлетворят тех, кто чувствует себя обиженным; однако в нашем общем нравственном сознании утвердилось суждение, что удовлетворение от страдания преступника не имеет законного (legitimate) места в процессе определения его наказания. Даже в его сублимированной форме, в качестве какого-то аспекта праведного негодования, мы признаем его законность только в пределах возмущения преступлением и его осуждения, но никак не при воздаянии за совершенное зло.
  Естественно поэтому, что при измерении наказания акцент должен был сместиться с возмездия на предотвращение преступления, ибо между тяжестью наказания и страхом, который оно внушает, существует примерное количественное соотношение. Это смещение акцента на стандарт целесообразности при определении тяжести наказания не означает, что возмездие не является больше оправданием наказания в общественном сознании или правовой теории, поскольку, как бы ни было целесообразно карать преступления заслуженными наказаниями на благо обществу, оправдание причинения страдания вообще содержится в допущении, что преступник должен обществу страдание в виде возмездия; этот долг общество может взыскать в той форме и мере, которые представляются ему наиболее целесообразными.
  Это любопытное сочетание понятий возмещающего страдания, которое есть оправдание наказания, но не может быть стандартом количества и степени наказания, и социальной целесообразности, которая не может быть оправданием самого наказания, но является стандартом количества и характера причиняемого наказания,- это сочетание, очевидно, еще не вся история. Если бы возмездие было единственным оправданием наказания, тогда трудно поверить, что наказание само собой не исчезло бы, когда общество пришло бы к пониманию того, что любая возможная теория наказания не может возводиться на фундаменте возмездия или на него опираться (особенно если мы признаем, что система наказаний, присуждаемых с учетом их устрашающего воздействия, не только весьма неадекватно работает в плане сдерживания преступлений, но и сохраняет нетронутым целый преступный класс). Эта другая часть истории, в которой не фигурируют ни возмездие, ни социальная целесообразность, проявляется в напускной торжественности уголовного судопроизводства, в величии закона, в предполагаемых непредвзятости и беспристрастии правосудия. Эти характеристики не включаются ни в понятие возмездия, ни в понятие устрашения. Закон Линча есть сама сущность возмездия, и он вдохновляется мрачной уверенностью в том, что подобное безотлагательное правосудие поразит ужасом сердца предполагаемых преступников; и закон "Линча лишен торжественности и величия, он является каким угодно, но только не беспристрастным и непредвзятым.
  Эти характеристики присущи не первобытным импульсам, из которых выросло пунитивное правосудие, и не осторожному благоразумию, с которым общество обдумывает, как защитить свои блага, но судебному институту, который теоретически основывается в своих действиях на правилах, а не импульсах, и правосудие которого непременно должно исполняться, пусть даже небеса падут на землю.
  Каковы тогда те ценности, которые обосновываются и поддерживаются законами пунитивного правосудия? Наиболее очевидная ценность - теоретически беспристрастное навязывание общей воли. Эта процедура обеспечивает признание и защиту индивида в интересах общего блага и общей же волей. Признавая закон и свою зависимость от него, индивид оказывается заодно с обществом, и уже сама эта установка предполагает признание им своей обязанности подчиняться закону и поддерживать исходящее от него принуждение. Понятый подобным образом общий закон (общее право) есть утверждение гражданства.
  Однако допускать, что сам закон и установки людей по отношению к нему могут существовать in abstracto, было бы серьезной ошибкой. Серьезной ошибкой потому, что слишком часто именно уважения к закону как закону мы требуем от членов общества, в то время как способны сравнительно индифферентно наблюдать изъяны как в конкретных законах, так и в их применении. И не только ошибкой, но и фундаментальным заблуждением, поскольку все эмоциональные установки,- а эмоциональными установками являются даже уважение к закону и чувство ответственности,- возникают в качестве откликов на конкретные импульсы. Мы уважаем не законы вообще, но конкретные ценности, которые охраняют законы общества. У нас нет никакого чувства ответственности как такового, у нас есть эмоциональное признание обязанностей, которые приносит с собой наше положение в обществе. И этим импульсы и эмоциональные реакции не являются менее конкретными из-за того, что они организованы в определенные сложные обычаи таким образом, что какой-нибудь легкий, но подходящий стимул приводит весь комплекс импульсов в действие. Человек, отстаивающий какое-то в принципе внешне незначительное право, отстаивает целый корпус аналогичных прав, сохраняемых в целости огромным комплексом социальных обычаев. Его эмоциональная установка, казалось бы, несоразмерная с непосредственным поводом, соответствует всем тем социальным благам, на которые в организованном корпусе обычаев направлены различные импульсы. Но мы не можем также допустить, что наши эмоции, раз они отвечают на конкретные импульсы, являются поэтому обязательно эгоистичными или эгоцентричными. Немалая доля импульсов, присущих человеческому индивиду, имеет непосредственное отношение к благу других. От эгоизма уводит не кантовский путь эмоционального отклика на абстрактное всеобщее, но признание подлинно социального характера человеческой природы. Важный момент этого иллюзорного уважения к абстрактному закону явлен в нашей установке зависимости от закона и его принуждения защищать наши блага и блага других, интересы которых мы отождествляем со своими собственными.
  Угроза атаки на эти ценности ставит нас в защитную позицию, и, поскольку эта защита в значительной степени доверяется действию законов данной страны, мы обретаем уважение к законам, пропорциональное тем благам, которые они защищают.
  Но существует и другая установка, более легко пробуждаемая в этих условиях, которая, я думаю, в значительной степени ответственна за наше уважение к закону как закону. Я имею в виду установку враждебности по отношению к нарушителю закона как врагу того общества, к которому мы принадлежим. В этой позиции мы защищаем эту социальную структуру против врага со всем воодушевлением, которое может вызвать угроза нашим собственным интересам. Средоточием наших интересов является не детальное функционирование закона по определению посягательств на права и их должной охраны, но задержание и наказание личного врага, который есть также враг общественный. Закон - оплот наших интересов, и враждебная процедура, направленная против врага, пробуждает чувство преданности, обязанное тем средствам, которые предоставляются в наше распоряжение для удовлетворения враждебного импульса. Закон стал оружием для сокрушения того, кто посягнул на наши кошельки, наши добрые имена, а то и на наши жизни. Мы ощущаем по отношению к нему то же, что ощущаем по отношению
 к полицейскому, спасшему нас от злодейского покушения. Уважение к закону есть оборотная сторона нашей ненависти к преступнику-агрессору.
  Далее, судебная процедура, после того как обвиняемый в преступлении человек задерживается и привлекается к суду, подчеркивает эту эмоциональную установку. Государственный обвинитель добивается осуждения. В этом правительственном служащем пострадавшее лицо и общество признает своего героя. Юридическое сражение сменяет физическую борьбу, которая привела к аресту. Пробуждаемые эмоции - это эмоции сражения. Беспристрастие суда, восседающего в качестве верховного арбитра,- это беспристрастие посредника между двумя соперничающими партиями. Мы исходим из того, что каждая из соперничающих партий сделает все, что в ее силах, для достижения победы, и это налагает на них, точнее, на государственного обвинителя обязанность добиваться скорее вердикта в пользу своей стороны, чем такого исхода, который отвечал бы интересам всех заинтересованных сторон.
  Учение, утверждающее, что жестокое принуждение закона в этой форме служит интересам всех заинтересованных сторон, не имеет никакого отношения к тому, что я стараюсь выделить: эмоциональная установка пострадавшего индивида и еще одной стороны судебного разбирательства - общества - по отношению к закону есть установка, порожденная неким враждебным предприятием, в котором закон стал весомым оружием защиты и нападения3.
  3 Я ссылаюсь здесь на уголовный закон и его принуждение не только потому, что уважение к закону и величие закона относятся почти всецело к уголовному правосудию, но также и потому, что весьма значительная часть, возможно наиболее значительная, судопроизводства гражданского закона принимается и осуществляется с намерением определить и выправить, отладить социальные ситуации, оставив в стороне враждебные установки, которые характеризуют уголовную процедуру. Стороны гражданского судопроизводства принадлежат к одной и той же группе и продолжают принадлежать к этой группе независимо от вынесенного решения. Проигравшая сторона не отмечается никаким клеймом. Наша эмоциональная установка по отношению к этому корпусу закона есть установка заинтересованности, осуждения или одобрения в зависимости от неудачи или успеха в выполнении им своей социальной функции. Это не тот институт, который должно уважать даже при самых сокрушительных его неудачах. Напротив, в этих случаях его должно изменить. В наших чувствах его не ограждает никакой ореол величия. Он может быть действительным или нет и как таковой вызывает удовлетворение или неудовлетворение и заинтересованность в его реформе, пропорционально затронутым социальным ценностям.
 
  Имеется и другое эмоциональное содержание, заключенное в этом уважении к закону как закону, которое, возможно, обладает значением, сопоставимым со значением первого. Я имею в виду неизбежное клеймо, запечатляемое на преступнике. Отвращение к преступности проявляется в чувстве сплоченности с группой, чувстве гражданственности, которое, с одной стороны, исключает тех, кто нарушил законы группы, и с другой - подавляет стремление к совершению преступных действий в самом гражданине. Именно эта эмоциональная реакция на поведение, исключающее из общества, и придает моральным табу группы такую выразительность. Величие закона есть величие ангела-привратника с огненным мечом, который может отсечь человека от его мира.
  Величие закона есть господство группы над индивидом, и атрибутика уголовного закона служит не только для того, чтобы изгонять из группы мятежного индивида, но также и для того, чтобы пробудить в законопослушных членах общества сдерживающие тенденции, которые делают для них мятеж просто невозможным. Формулировка этих сдерживающих тенденций есть основание уголовного закона. Эмоциональное содержание, которое их сопровождает, составляет изрядную долю уважения к закону как закону. В обоих этих элементах нашего уважения к закону как закону - в уважении к общему орудию защиты от врага нас самих и общества и нападения на этого врага, а также в уважении к этому корпусу устоявшегося обычая, который отождествляет нас с обществом в целом и одновременно исключает тех, кто нарушает его предписания, мы признаем конкретные импульсы - импульсы нападения на врага нас самих и в то же время общества и импульсы сдерживания и подавления, благодаря которым мы ощущаем общую волю в тождестве запрета и исключения. Они суть конкретные импульсы, которые одновременно отождествляют нас с преобладающим социальным целым и в то же время ставят нас на уровень любого другого члена группы и таким образом, основывают те теоретические беспристрастность и непредвзятость пунитивного правосудия, которые в немалой степени ответственны за наше чувство преданности и уважения (к закону). Именно из всеобщности, присущей чувству общего действия, вытекающего из этих импульсов, и вырастают институты закона, а также регулятивного и репрессивного правосудия.
  Хотя эти импульсы конкретны по отношению к своему непосредственному объекту, т.е. преступнику, ценности, которые враждебная установка по отношению к преступнику защищает либо в обществе, либо в нас самих, постигаются негативно и абстрактно. Мы определяем цену благ, которые защищаются процедурой, направленной против преступника, инстинктивно и в терминах этой враждебной процедуры. Эти блага - не только какие-то материальные предметы, они включают и более высокие ценности самоуважения, появляющегося тогда, когда не допускают безнаказанного попрания прав индивида, повергают врага группы, отстаивают заповеди группы и ее институтов от посягательств. И во всем этом наши спины обращены к тому, что мы защищаем, а наши лица - к реальному или потенциальному врагу. Эти блага считаются ценными потому, что мы готовы сражаться и даже в определенных ситуациях умереть за них; но их внутренняя ценность не утверждается и не рассматривается в юридическом судопроизводстве.
  Приобретаемые таким образом ценности - не потребительные, но жертвенные ценности. Для множества людей их страна становится бесконечно дорогой, потому что они чувствуют себя готовыми сражаться и умереть за нее, когда пробуждается общий импульс нападения на общего врага, и все-таки в своей повседневной жизни они могут быть предателями тех социальных ценностей, ради защиты которых они кладут свои головы, потому что отсутствовала такая социальная ситуация, в которой эти ценности проникли бы в их сознание. Трудно соразмерить готовность человека обмануть свою страну в уплате законных налогов и его готовность сражаться и умереть за ту же самую страну. Эти реакции вытекают из различных наборов импульсов и приводят к оценкам, которые, как кажется, не имеют друг с другом ничего общего.
  Тип оценки социальных благ, вырастающий из враждебной установки по отношению к преступнику, негативен, потому что он не представляет никакой позитивной социальной функции благ, которые защищает враждебная процедура. С точки зрения защиты любая вещь внутри стен равноценна любой другой, прикрытой тем же оплотом. Тогда оказывается, что уважение к закону как закону есть уважение к социальной организации защиты против врага группы и к правовой и юридической процедурам, направленным против преступника. Попытка использовать эти социальные установки и процедуры для устранения причин преступления, определения характера и тяжести наказания преступника в интересах общества или же для обращения преступника в законопослушного гражданина полностью провалилась. Ибо, хотя институты, внушающие нам уважение, являются конкретными институтами с определенной функцией, они ответственны за совершенно абстрактную и неадекватную оценку общества и его благ. Эти юридические и политические институты, организация которых определяется наличием врага или по крайней мере аутсайдера, дают такую формулировку социальных благ, которая основана на защите, а не на функции. Цель уголовного разбирательства состоит в том, чтобы определить, является ли обвиняемый невиновным, т.е. принадлежит ли он все еще к группе или же он виновен, т.е. находится вне закона, что влечет за собой уголовное наказание. Техническая формулировка состояния вне закона проявляется в утрате привилегий гражданина, в приговорах различной степени суровости, но гораздо серьезнее такая ответственность, которая проявляется в фиксированной установке враждебности со стороны общества по отношению к преступнику.
  Одно из вытекающих отсюда следствий - определение благ и привилегий членов общества как чего-то такого, что принадлежит им в силу их законопослушания, а также их обязанностей как чего-то такого, что полностью исчерпывается сводами законов, определяющими природу преступного поведения. Это следствие обязано не только логическому стремлению утвердить одинаковое определение института собственности, отправляясь от поведения вора и поведения законопослушного гражданина. Оно в гораздо большей степени обязано ощущению, что мы все вместе стоим на защите собственности. В позитивном определении собственности, т.е. в терминах социальной пользы и социальных функций, нам встречается широкий спектр разнообразных мнений, особенно там, где теоретически широкая свобода распоряжения частной собственностью, самоопределившейся и тем самым определявшей воровское поведение, ограничивается в интересах проблематичных общественных благ.
  В этой установке по отношению к благам, защищаемым уголовным законом, и коренится та фундаментальная сложность социальной реформы, которая обязана не простому различию мнений и не сознательному эгоизму, но тому факту, что так называемые мнения являются глубинными социальными установками, которые, раз принятые, сливают воедино все конфликтующие тенденции, противопоставляя им врага народа. Уважение к закону в своем позитивном употреблении в защите социальных благ неожиданно оказывается уважением к концепциям этих благ, которые сформировала сама эта установка защиты. Собственность становится священной не из-за своей социальной пользы, а из-за того, что все общество объединяется на ее защите. Эта концепция собственности, включенная в социальную борьбу за то, чтобы заставить собственность выполнять свои функции в обществе, становится оплотом собственников.
  Помимо собственности, возникли и другие институты со своими собственными правами: личность, семья, правительство. Где бы ни встречались права, посягательство на них может быть наказано, и определение этих институтов формулируется исходя из защиты права от правонарушения; определение здесь вновь является гласом общества как целого, провозглашающего и карающего того, кто своим представлением поставил себя вне закона. Здесь все то же неудачное стечение обстоятельств: высказывающийся против преступника закон суверенным авторитетом общества санкционирует негативное определение права. Оно определяется в терминах ожидаемого посягательства. Индивид, защищающий собственные права от правонарушителя, вынужден формулировать даже свои семейные, как и более общие социальные интересы, в абстрактных индивидуалистических терминах. Абстрактный индивидуализм и негативная концепция свободы как свободы от ограничений становятся в обществе рабочими идеями. Они все еще являются паролями для потомков тех, кто сбросил оковы политических и социальных ограничений в их защите и утверждении прав, завоеванных их предками. Где бы уголовное правосудие, это современное усовершенствование и развитие табу, практики объявления вне закона и всего с ними связанного в первобытном обществе, ни организовывало или формулировало общественное настроение исходя из защиты социальных благ и институтов от действительных или потенциальных врагов, там мы обнаруживаем, что определение врагов, другими словами, преступников, несет с собой и определение благ и институтов. Это месть преступника обществу, которое его сокрушает. Сосредоточение общественного настроения на преступнике, которое мобилизует институт правосудия, парализует попытку постичь наши общие блага с точки зрения их полезности. Величие закона есть величие меча, обнаженного против общего врага. Непредвзятость правосудия есть непредвзятость всеобщей повинности в войне против общего врага и непредвзятость абстрактного определения права, ставящего вне закона любого, кто выпадает из его жестких рамок.
  Таким образом, мы видим, что общество почти беспомощно в железной хватке враждебной установки, которую оно приняло по отношению к тем, кто нарушает его законы или идет наперекор его институтам. Враждебность по отношению к нарушителю закона неизбежно предполагает установки на возмездие, подавление и исключение. Последние не обеспечивают нас никакими принципами для искоренения преступности, для возвращения нарушителя к нормальным социальным отношениям или для формулировки нарушенных прав и установлений с точки зрения их позитивных социальных функций.
  В то же время необходимо учитывать и тот факт, что установка враждебности по отношению к нарушителю закона имеет уникальное преимущество объединения всех членов общества в эмоциональной сплоченности агрессии. В то время как наиболее замечательные гуманитарные усилия, несомненно, идут наперекор индивидуальным интересам очень многих членов общества или оказываются не в силах затронуть интерес и воображение множества и оставляют общество раздробленным или безразличным, вопль вора или убийцы звучит в унисон с глубинными комплексами, лежащими под поверхностью соперничающих индивидуальных усилий, и граждане, разделенные расходящимися интересами, все вместе поднимаются против общего врага. Кроме того, эта установка вскрывает общие, универсальные ценности, которые, подобно коренной породе, лежат в основе расходящихся структур индивидуальных устремлений, взаимно замкнутых и враждебных друг другу. Кажется, что без преступника внутренняя связность общества исчезнет и универсальные блага общества раздробятся на взаимно отталкивающиеся индивидуальные частицы. Преступник своими разрушительными действиями не угрожает структуре общества серьезно, и тем не менее благодаря ему возникает это чувство сплоченности, которое пробуждается в тех, кто в противном случае сосредоточил бы свое внимание на интересах, весьма отличающихся от интересов любого другого.
  Таким образом, уголовное правосудие может оказаться существенным фактором сохранности общества, даже если учесть бессилие преступника против общества и неуклюжую беспомощность уголовного закона в сдерживании и пресечении преступлений. Я готов допустить, что эта формулировка несколько искажает действительность, но это касается не ее оценки действенности процедуры, направленной против преступника, а ее неспособности учесть растущее осознание людьми множества общих интересов, которое постепенно изменяет нашу институциональную концепцию общества, а также вытекающей из этой неспособности завышенной оценки значения преступника. Важно, чтобы мы поняли, каковы импликации установки враждебности в нашем обществе. Мы в первую очередь должны осознать неизбежные ограничения, которые несет с собой эта установка. Социальная организация, вырастающая из враждебности, одновременно выделяет некую черту, являющуюся основанием противопоставления, и стремится подавить все другие черты в членах группы. Крик "держи вора!" объединяет всех нас как владельцев собственности против грабителя. Как американцы, мы все встаем плечом к плечу против потенциального агрессора. И точно пропорционально нашей самоорганизации враждебностью мы подавляем индивидуальность.
  В политической кампании, ведущейся между партиями, их члены подчиняются своей партии. Они становятся просто членами партии, чья сознательная цель заключается в разгроме соперничающей организации. Для достижение этой цели член партии становится республиканцем или демократом, и только. Партийный символ выражает все на свете. Там, где примитивная социальная агрессия или защита с целью уничтожения или изоляции врага является целью общества, организация общей установкой враждебности нормальна и действенна. Но до тех пор, пока социальная организация управляется установкой враждебности, индивиды или группы, являющиеся объектами атаки со стороны организации, будут оставаться врагами. Психологически совершенно невозможно ненавидеть грех и любить грешника. Мы весьма склонны обманываться в этом отношении. Мы предполагаем, что можем обнаруживать, настигать, обвинять, преследовать и наказывать преступника и при этом сохранять по отношению к нему установку, имеющую в виду его возвращение в общество, как только он сам выкажет перемену в своей социальной установке, что мы можем в одно и то же время подстерегать очевидное нарушение законодательства с целью поймать ч одолеть нарушителя и постигать ситуацию, из которой преступление вырастает. Но эти две установки - установка контроля за преступлением посредством враждебной процедуры закона и установка контроля посредством постижения социальных и психологических условий - сочетать невозможно. Понять - значит простить, а социальная процедура, как кажется, отрицает саму ответственность, которую утверждает закон, и, с другой стороны, преследование уголовным правосудием неизбежно пробуждает враждебную установку в правонарушителе и делает установку взаимного понимания практически невозможной. Социальный служащий в зале суда - сентименталист, а законник в социальном учреждении, несмотря на всю свою ученость,- невежда.
  Далее, хотя установка враждебности против нарушителя закона или внешнего врага и дает группе чувство сплоченности, без труда вспыхивающее, словно пламя, и поглощающее различия индивидуальных интересов, цена, которая платится за это сплочение чувства, велика и порой губительна. Хотя человеческие установки значительно древнее любого из человеческих институтов и как будто проносят через века тождество структуры, которое позволяет нам быть как дома в сердце любого человека, чья история дошла до нас из прошлого независимо от того, остались об этом прошлом письменные свидетельства или нет, эти установки все же принимают какие-то новые формы по мере того как вбирают в себя новое социальное содержание.
  Враждебность, пылавшая между человеком и человеком, между семьей и семьей и закреплявшая формы старых обществ, изменилась, когда люди пришли к осознанию данного общего целого, внутри которого разыгрывались эти смертельные схватки. Через соперничество, конкуренцию и кооперацию люди пришли к концепции социального государства (State), в котором они самоутверждались, утверждая одновременно статус других, на основе не только общих прав и привилегий, но также и различий интересов и функций в рамках организации индивидов, более отличающихся друг от друга, чем прежде. В современном экономическом мире человек в состоянии самоутверждаться в противопоставлении себя другим гораздо более эффективно, исходя из признания общих прав на собственность, лежащих в основе всей экономической деятельности; сочетая требование признания собственного индивидуального конкурентною усилия с одобрением и использованием разнообразных деятельностей и экономических функций других в рамках делового комплекс в целом.
  Эта эволюция выходит на еще более содержательный уровень тогда, когда самоутверждение начинает зависеть от сознания индивидом своего социального вклада, которым он завоевывает уважение со стороны других, деятельности которых он дополняет и делает возможными. В мире научных изысканий соперничество не препятствует проявлению горячей признательности за ту службу, которую работа одного ученого может сослужить для всего monde savant4 в целом. Очевидно, что подобной социальной организации невозможно достичь произвольно, здесь недостаточно одного желания, она зависит от медленного роста очень разнообразных и сложных социальных механизмов. И если невозможно представить никакого четко определяемого набора условий, ответственных за этот рост, можно допустить, я думаю, что крайне необходимым условием, возможно, самым значительным, является преодоление временной и пространственной разобщенности людей, чтобы они могли вступить в более тесные взаимоотношения друг с другом.
  4 Ученого мира.- Прим. перев
 
  Средства коммуникации стали величайшими цивилизующими факторами. Множественная социальная стимуляция бесчисленного количества разнообразных контактов огромного числа индивидов друг с другом - плодородная почва, на которой взрастают социальные организации, ибо они расширяют диапазон социальной жизни, в которой теперь может раствориться враждебность различных групп. Когда это условие обеспечивается, внутренне присущей социальным группам тенденцией представляется движение от враждебных установок индивидов и групп по отношению друг к другу - через соперничество, конкуренцию и кооперацию - к некоему функциональному самоутверждению, признающему и использующему другие самости и группы самостей в таких деятельностях, в которых выражает себя человеческая социальная природа. И все же установка враждебности общества к тем, кто преступил его законы или обычаи, т.е. к своим преступникам, а также к внешним врагам осталась величайшей сплачивающей силой. Пылкая приверженность нашим религиозным, политическим, собственническим и семейным институтам созрела в сражении с теми, кто нападал или покушался на них индивидуально или коллективно, а враждебность по отношению к реальным или гипотетическим врагам нашей страны оказалась неиссякающим источником патриотизма.
  Если мы попытаемся теперь рассмотреть причины преступления фундаментальным образом и столь же беспристрастно, как мы рассматриваем причины болезни, и если мы желаем заменить войну переговорами и международным арбитражем в деле улаживания конфликтов между народами, определенную важность представляет собой поиск такой эмоциональной сплоченности, которую мы можем обеспечить взамен той, что создавалась традиционными процедурами.
  Мы встречаемся с попыткой докопаться до причин социального и индивидуального проступка и понять их, исправить, если возможно, ущербную ситуацию и реабилитировать оступившегося индивида в суде по делам несовершеннолетних. Здесь нет никакого ослабления чувства поставленных на карту ценностей, но значительная часть атрибутики враждебной процедуры отсутствует. Судья заседает вместе с ребенком, доставленным в зал суда, с членами семьи, поручителями и другими, которые могут помочь понять ситуацию, и указывает, какие шаги следует предпринять для того, чтобы привести дела в нормальное состояние. Мы встречаемся с начатками научной техники в этом расследовании в лице присутствующих психолога и медицинского эксперта, которые могут дать заключение о духовном и физическом состоянии ребенка, а также социальных служащих, которые могут сообщить о ситуации в семье и по месту проживания ребенка. Далее, помимо тюрем имеются и другие учреждения, куда ребенок может быть направлен для продолжения наблюдения над ним и смены обстановки. Благодаря сосредоточению интереса на реабилитации чувство дальновидной моральной ответственности не только не ослабляется, но даже усиливается, ибо суд пытается определить, что должен ребенок делать и чем он должен быть для того, чтобы вновь вернуться к нормальным социальным отношениям. Там, где ответственность лежит на других, это может быть осуществлено с гораздо большим тщанием и большим эффектом, поскольку она не определяется в абстрактных категориях законодательства и цель при определении ответственности - не установление наказания, а получение результатов в будущем. Налицо поэтому гораздо более полное изложение фактов, существенных для разбора данного случая, чем это в принципе может случиться в ходе разбирательства в уголовном суде, процедура которого нацелена попросту на установление ответственности за некое юридически определенное правонарушение, чтобы в итоге наложить определенное наказание. Гораздо большим значением обладает выход на первый план ценностей семейных отношений, школы, разного рода обучения, возможности трудиться и всех иных факторов, составляющих все то, что имеет смысл в жизни ребенка или взрослого. Перед судом по делам несовершеннолетних можно представить все эти факторы, и все они могут быть учтены в решении суда. Все это вещи, которые имеют смысл. Они - цели, которые должны определять поведение. Их реальное значение невозможно обнаружить, если не поставить их всех во взаимосвязь друг с другом.
  Невозможно разобраться в вопросе о том, какими должны быть установка и поведение общества по отношению к индивиду, нарушившему его законы, или как выразить его ответственность в терминах предстоящего процесса, если все факты и все ценности, в соответствии с которыми должны интерпретироваться факты, не будут собраны воедино для беспристрастного рассмотрения, точно так же как невозможно научно разобраться в каком-либо вопросе без учета всех фактов и ценностей, имеющих к нему отношение. Установка враждебности, ставящая преступника вне закона и, таким образом, исключающая его из общества, предписывающая враждебную процедуру, включающую арест, разбирательство и наказание, может учитывать лишь те черты его поведения, которые составляют непосредственное нарушение закона, и может формулировать отношение между преступником и обществом лишь в терминах разбирательства с целью установления вины и наказания. Все остальное не имеет значения. Взрослый уголовный суд пытается не отладить разладившуюся социальную ситуацию, но определить, применяя установленные правила, является ли еще человек членом общества с добропорядочной репутацией или же он изгой. В согласии с этими установленными правилами то, что не подпадает под юридическое определение, не только вполне естественным образом не появляется в деле, но и вообще отметается. Таким образом, существует некая область фактов, имеющих отношение к социальным проблемам, с которыми сталкиваются наши суды и правительственные административные учреждения,- фактов, которые не могут быть непосредственно использованы в решении этих проблем. Именно с этим
 материалом работают социолог и добровольный социальный служащий и его организации. В суде по делам несовершеннолетних мы встречаем поразительную ситуацию, когда этот материал пробивает себе путь в институт самого суда и принуждает его к таким изменениям своих методов, что этот материал становится возможным использовать на деле. Недавние изменения установки по отношению к семье позволяют учитывать факты, имеющие отношение к заботе о детях, которые прежде лежали вне поля зрения суда.
  Можно привести и другие иллюстрации этого изменения структуры и функции институтов, вызванного давлением данных, которые более ранняя форма института исключала из своего рассмотрения. Можно привести пример старой теории благотворительности, согласно которой она полагалась на добродетель людей, находившихся в благоприятных обстоятельствах, выказываемую по отношению к бедным, которые всегда имеются среди нас. Эта теория контрастирует с концепцией организованной благотворительности, цель которой - не проявление индивидуальной добродетели, но такая перемена в условиях жизни как индивидов, так и всего общества, внутри которого индивиды действуют, чтобы бедность, требующая благотворительности, совсем исчезла. Автор одного средневекового трактата о благотворительности, рассматривая прокаженных как некий полигон для совершения благих деяний и размышляя о возможности их исчезновения, восклицал: "Чего да не допустит Господь!"
  Суд но делам несовершеннолетних есть лишь один из примеров института, в котором рассмотрение фактов, полагавшихся прежде иррелевантными или исключительными, принесло с собой радикальное изменение этого института. Но он представляет собой особый интерес потому, что суд есть объективная форма установки враждебности со стороны общества по отношению к тому, кто преступает его законы и обычаи. Он имеет и дополнительный интерес, поскольку явственно очерчивает два типа эмоциональных установок, которые соответствуют двум типам социальной организации.
  Наряду с эмоциональной сплоченностью группы, противостоящей врагу, возникают интересы, группирующиеся вокруг попытки встретиться лицом к лицу с какой-нибудь социальной проблемой и разрешить ее. Первоначально эти интересы противостоят друг другу. Интересу к индивидуальному нарушителю противостоит интерес к собственности и зависящему от нее социальному порядку. Интерес к изменению условий, которые воспитывают нарушителя, противопоставлен интересу, отождествленному с нашим положением в обществе, как оно устроено в данный момент, и сожалению по поводу дополнительных обязанностей, которые прежде не признавались или не принимались.
  Но подлинная попытка разобраться в реальной проблеме приносит некие пробные реконструкции, которые пробуждают новые интересы и эмоциональные ценности. Таковыми являются интересы к лучшим жилищным условиям, к более адекватному школьному обучению, к устройству игровых площадок и небольших парков, к контролю за детским трудом и к профессиональному обучению, к улучшению санитарии и гигиены, а также к устройству общественных и социальных центров. Вместо эмоциональной сплоченности, объединяющей нас всех против преступника, появляется скопление разнообразных интересов, не связанных между собой в прошлом, которое не только придает нарушителю новое значение, но и приносит чувство развития и достижения. Эта реконструктивная установка предлагает совокупный интерес, приходящий вместе с переплетающимися разносторонними ценностями. Открытие, что туберкулез, алкоголизм, безработица, школьное отставание, подростковая преступность среди других социальных зол достигают своего наивысшего уровня в одних и тех же зонах, не только пробуждает присущий нам интерес к одолению каждого из этих зол в отдельности, но и конституирует какой-то определенный объект, объект человеческого несчастья, фокусирующий наши усилия, а также выстраивает какой-то конкретный объект человеческого благополучия, которое есть некий комплекс ценностей. Такая организация усилий взращивает индивида или самость с новым содержанием характера,- самость, которая действенна постольку, поскольку импульсы, побуждающие к поведению, организованы вокруг некоторого четко определенного объекта.
  Интересно сравнить эту самость с той, которая откликается на призыв общества к защите его и его институтов. Господствующая эмоциональная окраска последней проявляется в общегрупповом противостоянии общему врагу. Осознание других в этом случае лишено тех инстинктивных противопоставлений, которые - в самых разнообразных формах - пробуждает в нас уже одно только присутствие других. Это могут быть лишь легкое соперничество и различия во мнениях, в социальной установке и в положении или просто осторожность, которую все мы сохраняем в отношении тех, кто нас окружает. В общем процессе они могут исчезнуть. Их исчезновение означает устранение сопротивления и трений и добавляет выражению одного из наиболее мощных человеческих импульсов радостное возбуждение и энтузиазм. Результатом является определенное возрастание самости, в ходе которого человек чувствует свое единение с любым другим членом группы. Это не самосознание, которое исходит из противопоставления одной самости другим. В некотором смысле человек теряет себя в недрах группы и может получить такую установку, с которой он претерпит страдание и смерть за общее дело. Действительно, война устраняет из установки враждебности сдерживающие тенденции, но одновременно оживляет и мобилизует установку самоутверждения самости, которая слита со всеми другими самостями в обществе. Запрет на самоутверждение, несущий с собой осознание интересов других индивидов группы, к которой человек принадлежит, исчезает, когда это утверждение направляется против какого-то объекта общей враждебности или неприязни. Даже в мирное время мы ощущаем в себе, как правило, совсем слабое, если вообще хоть какое-нибудь, неодобрение надменности по отношению к людям другой национальности, и национальный самообман и принижение достижений других народов могут оказаться прямо-таки добродетелями.
  Та же тенденция в разной степени проявляется и среди тех, кто объединяется против преступника или против партийного врага. Установки различия и противостояния между членами общества или группы временно отменяются или предоставляется большая свобода для самоутверждения, направленного против врага. Эти переживания пронизывают мощные эмоции, которые могут послужить для временной оценки того, что стоит за обществом в целом, по сравнению с интересами индивида, который ему противопоставлен. Эти переживания, однако, служат лишь тому, чтобы именно противопоставить значительность того, что стоит за группой, и жалкое первородство индивида, который отсекает себя от нее.
  То, за что мы сражаемся, что мы все защищаем, что мы все утверждаем против клеветника, в определенной мере присуждает каждому наследие всех, тогда как находиться вне общества - значит быть обездоленным Исавом, вызывающим всеобщую ненависть. Самоутверждение, направленное против общего врага, подавляя противостояния индивидов внутри группы и, таким образом, отождествляя их всех в некоем общем усилии, есть в конечном счете самоутверждение сражения, в котором каждая из противостоящих самостей стремится к уничтожению другой и, поступая подобным образом, ставит своей целью собственное выживание и уничтожение других. Я знаю, что целями войн часто были какие-то идеалы, по крайней мере в сознании множества их участников; что сражения поэтому велись ради уничтожения не столько сражающихся, сколько какого-либо вредного института, например рабства; что многие вели кровавые войны за свободу и волю.
  Однако все поборники вещей такого рода никогда не отождествляли собственные интересы с декларируемыми идеалами. Сражение необходимо для выживания правой партии и погибели неправой. Перед лицом врага мы достигаем конечной формы самоутверждения, будь то патриотическая национальная самость, партийная или схизматическая самость, институциональная самость или просто самость рукопашной схватки. Это такая самость, существование которой призывает к поражению, покорению и уничтожению врага. Это самость, которая находит свое выражение в живой сосредоточенной деятельности, протекающей в соответствующих условиях самого насильственного характера. Инстинкт враждебности, обеспечивающий эту самость структурой, когда он полностью пробуждается и вступает в соперничество с другими мощными человеческими комплексами поведения, связанными с инстинктами пола, голода, родительства и обладания, оказывается сильнее всех. Он также приносит с собой стимул к более легкой и - до поры до времени - более полной социализации, чем это в силах осуществить любая другая инстинктивная организация. Никакой иной мотив не объединяет людей с такой же легкостью, как наличие общего врага, в то время как общая цель инстинктов пола, обладания или голода приводит к мгновенному противостоянию; и даже общая цель родительского инстинкта может быть источником ревности.
  Социализирующий механизм общей враждебности отмечен, как я указал выше, определенными изъянами. Поскольку он является господствующим инстинктом, он не организует другие инстинкты вокруг своей цели. Он подавляет их или временно приостанавливает их действие. Если сама враждебность может быть составляющей любого инстинкта, поскольку все они предполагают противостояния, нет никакого другого инстинктивного действия человеческой самости, которое являлось бы составляющей непосредственно инстинктивного процесса сражения, в то время как борьба с каким-либо противником играет важную роль в осуществлении любой другой инстинктивной деятельности. В результате те, кто вместе сражается против общих врагов, инстинктивно склонны игнорировать другие социальные деятельности, в рамках которых естественно возникают противостояния между вовлеченными в них индивидами.
  Именно это временное освобождение от социальных трений, которые присущи всем другим кооперативным деятельностям, и ответственно в значительной мере за эмоциональные всплески патриотизма, плебейского сознания и крайности партийной борьбы, так же как и за удовольствие от злобного раздувания сплетен и скандалов. Кроме того, в осуществлении этого инстинкта успех предполагает торжество самости над врагом. Высшая точка процесса - поражение определенных лиц и победа других. Цель принимает форму этого чувства возрастания самости и уверенности, которое приходит с сознанием этой самостью своего превосходства над другими. Внимание направляется на положение, которое эта самость занимает относительно других.
  Затронутые здесь ценности - это ценности, которые могут быть выражены только в терминах интересов и отношений самости в ее отличии от других. С точки зрения одной группы антагонистов их победа есть победа эффективной цивилизации, в то время как другая рассматривает свою победу как победу либеральных идей. От Тамерланов, которые оставляют после себя пустыню и называют ее миром, до воителей-идеалистов, сражающихся и умирающих за идеи, победа означает выживание одной группы лиц и уничтожение других, а идеи и идеалы, за которые идет спор, неизбежно должны олицетворяться, чтобы появиться на полях сражений, возникающих из враждебного инстинкта. Война, какой бы она ни была - физической, экономической или политической,- предполагает уничтожение физического, экономического или политического противника. Можно ограничить действие этого инстинкта определенными пределами и областями. В боксерских поединках, как и в старинных турнирах, уничтожение врага церемониально приостанавливается на определенной стадии боя. В футбольной встрече потерпевшая поражение команда оставляет поле победителю. Успешная конкуренция в наиболее острой своей форме устраняет конкурента. Победитель по результатам голосования вытесняет противника из сферы политического управления. Если борьба может быть a'outrance 5 внутри любой сферы и предполагает устранение врага из этой сферы, инстинкт враждебности имеет эту силу объединения и слияния соперничающих групп, но так как победа есть цель сражения и это победа одной партии над другой, предметы спора должны постигаться в терминах победителя и побежденного.
  5 Беспощадной.- Прим. перев.
 
  Другие типы социальной организации, вырастающие из других инстинктов - обладания, голода или родительства,- предполагают цели, которые не отождествляются как таковые с самостями, противостоящими другим самостям, хотя объекты, на которые направлены эти инстинктивные деятельности, могут быть поводом для проявления враждебного инстинкта. Социальные организации, которые вырастают вокруг этих объектов, в значительной степени обязаны своим существованием механизмам сдерживания враждебного импульса, приводимым в действие другими группами импульсов, которые пробуждаются в тех же ситуациях. Обладание каким-то желанным объектом одним индивидом в семье или родовой группе есть повод для других членов группы напасть на него, но то, что он является членом группы, есть стимул для таких семейных и родовых откликов, которые препятствуют нападению. Это может быть подавление, которое просто приглушает продолжающие тлеть антагонизмы, но можно встретить и такую социальную реорганизацию, при которой враждебности предоставляется некая функция, находящаяся под социальным контролем, как это имеет место в партийных, политических и экономических спорах, в которых определенные - партийная политическая и экономическая - самости вытесняются из данной области, оставляя ее другим, которые и осуществляют социальную деятельность. Здесь соперничество ограничивается, и в результате наиболее серьезное из зол - войны - предотвращается, тогда как соперничество сохраняет значение по крайней мере фактора приблизительного отбора. Соперничество рассматривается в некоторой степени с точки зрения его социальной функции, а не просто как средство устранения врага.
  По мере того как сфера конструктивной социальной деятельности расширяется, сфера действия враждебного импульса в его инстинктивной форме сужается. Но это не означает, что реакции, образующие этот импульс, или инстинкт, прекратили функционировать. Это означает, что импульс прекращает быть попыткой избавиться от раздражающего объекта, нанося ему ущерб или разрушая его, т. е. попыткой, направленной против другого социального существа, способного страдать и умереть - физически, экономически или политически,- подобного ему самому. Он становится попыткой справиться в сотрудничестве с другими импульсами с конкретной ситуацией путем устранения существующих препятствий. Можно сказать, что он сражается против своих трудностей. Сила изначального импульса не утрачена, но его целью теперь является не уничтожение какого-то лица, а такая социальная реконструкция, при которой могут найти свое полное и ничем не нарушаемое выражение более глубокие виды социальной деятельности. Энергия, выражавшаяся прежде в сожжении ведьм, которых считали причиной чумы и напастей, расходуется теперь на медицинские исследования и совершенствование санитарии, и ее все еще можно назвать борьбой с болезнью.
  Во всех этих переменах наблюдается смещение интереса с врага на реконструкцию социальных условий. Самоутверждение солдата и завоевателя становится самоутверждением конкурента в промышленной, деловой или политической сферах, самоутверждением реформатора, администратора, врача или другого социального функционера. Показатель успеха подобной самости зависит от изменения и построения социальных условий, которые и делают эту самость возможной, а не от завоевания и уничтожения других самостей. Ее эмоции - это не эмоции массового сознания, основанного на подавлении индивидуальностей; они вырастают из совокупного интереса самых разнообразных предприятий, нацеленных на общую задачу социальной реконструкции. Реализовать подобного индивида и его социальную организацию сложнее; они подвержены значительно большим трениям, чем те, что вырастают из войн. Их эмоциональное содержание может и не быть столь же живым, но они являются единственным лекарством от войн и принимают тот вызов, который продолжающееся существование войн в человеческом обществе бросило человеческому разуму.
 
 
 
 Дж. Морено. Социометрия 1
 1 Публикуемый материал представляет собой три статьи из сборника. Moreno J. L. Sociometry, Experimental Method and the Science of Society. An Approach to a New Political Orientation. N. Y., 1951.
 Русск. перев.: Морено Дж. Л. Социометрия. Экспериментальный метод и наука об обществе. Подход к новой политической ориентации / Пер. с англ.
 B. М. Корзинкина. Редакция перевода и предисловие М. Ш. Бахитова. М., 1958. C. 48-63, 178-188, 215-229.
 Социометрия и другие социальные науки (1937)
 Изучение структуры человеческого общества
  Религиозные, экономические, технологические и политические системы до сих пор строились при молчаливом признании того факта, что они могут быть адекватными и прилагаться к человеческому обществу без точного и детального знания его структуры. Повторные неудачи целого ряда убедительных и гуманных мер и доктрин привели к убеждению,что тщательное изучение социальной структуры является единственным средством, которое может излечить болезни общества. Социометрия - относительно новая наука, постепенно развивающаяся со времен мировой войны 1914-1918 годов, ставит себе целью объективное определение основных структур человеческих обществ.
  С точки зрения медицинской социологии важно знать действительную структуру человеческого общества в данный момент. Трудности на пути к такому знанию огромны и нелегко преодолеваются. Эти трудности в основном могут быть распределены по трем категориям: огромное количество людей, необходимость добиться полноценного участия испытуемых, необходимость длительных и повторных исследований. Эти трудности будут рассмотрены более детально, так же как и шаги, предпринятые до сих пор в развитии социометрической техники для их преодоления.
  Во-первых, человеческое общество состоит приблизительно из двух миллиардов индивидуумов. Количество взаимоотношений между этими индивидуумами, причем каждое отношение в той или иной, хотя и незначительной, степени влияет на всю мировую ситуацию, должно достичь астрономической цифры. Учитывая это, социометрия начинает свои полевые исследования с малых участков человеческого общества, спонтанных группировок людей, групп лиц различного возраста, групп одного пола, разных полов, учрежденческих и промышленных коллективов. До настоящего времени различные группы и коллективы с общим числом членов свыше десяти тысяч человек подверглись социометрическим тестам. Накопилось значительное количество социометрических данных. Мы, однако, не должны забывать о том, что, как бы ни увеличились наши знания с течением времени и как бы точны ни были наши социометрические данные о некоторых участках человеческого общества, нет никаких выводов, которые могут "автоматически" переноситься с одного участка на другой, и никакие заключения не могут быть "автоматически" сделаны относительно той же самой группы в разное время. Каждая часть человеческого общества должна всегда рассматриваться в ее конкретности.
  Во-вторых, так как нам приходится рассматривать каждого индивидуума конкретно, а не в качестве символа, и каждое из его отношений к другому лицу или лицам конкретно, а не символично, мы не можем достичь полного знания, если только каждый индивидуум не будет спонтанно участвовать в раскрытии этих отношений в полную меру своих сил. Задача состоит в том, как добиться от каждого человека максимального спонтанного участия. Это участие даст в результате психологическую географию человеческого общества, соответствующую физической географии мира. Социометрия пыталась добиться такого участия, включив в качестве неотъемлемой части процедуры какой-нибудь важный аспект реальной социальной ситуации, стоящей перед членами коллектива в данный момент. Это стало возможным благодаря тому, что изменился и расширился статус участника-наблюдателя и исследователя, превративший его во вспомогательное е^о данного индивидуума и всех других индивидуумов коллектива. Иначе говоря, он, насколько возможно, отождествляет себя с целями, к которым стремится каждый индивидуум, и пытается помочь ему в их достижении. Этот шаг был предпринят после тщательного рассмотрения фактора спонтанности в социальных ситуациях. Общее определение телесных и духовных нужд недостаточно. Каждое моментальное реальное положение индивидуума в коллективе так неповторимо, что, прежде чем делать выводы, нужно знать структуру, окружающую его и давящую на него в этот момент.
  В-третьих, поскольку нам нужно знать действительную структуру человеческого общества не только в данный момент, но также в его будущем развитии, мы должны рассчитывать на максимальное спонтанное участие каждого индивидуума и в будущем. Задача состоит в том, как заставить людей участвовать в процедуре с максимальной спонтанностью неоднократно и регулярно, а не от случая к случаю. Эту трудность можно преодолеть, приспособив процедуру к управлению коллективом. Если спонтанное влечение в отношении объединения с другими людьми или влечение к предметам и ценностям официально и постоянно поощряются соответствующими учреждениями коллектива, процедуру можно повторить в любое время. И проникновение в структуру коллектива, по мере того как она развивается во времени и пространстве, становится более доступным.
 При изучении структуры человеческого общества первым шагом было определить и разработать социометрические процедуры, которые помогли бы преодолеть трудности, описанные выше. Социометрические процедуры пытаются обнажить основные структуры в обществе, выявляя симпатии, влечения и отвращения, существующие в отношениях лиц к лицам и лиц к предметам.
 Типы социометрических процедур
  Каждый тип процедур, перечисленных ниже, может применяться к любой группе независимо от уровня развития ее членов. Если применяемая процедура по форме ниже того уровня, который требуется для данной социальной структуры, результаты отразят неполную "инфраструктуру" данного коллектива. Адекватная социометрическая процедура должна точно соответствовать по сложности предполагаемой социальной структуре измеряемого коллектива.
  Один тип процедуры имеет целью вскрыть социальную структуру между индивидуумами путем простой записи их движения и положения в пространстве по отношению друг к другу. Эта процедура записи примитивных движений была применена в группе младенцев. При их уровне развития нельзя было применить успешно более сложную технику. Эта процедура вскрыла структуру, развивающуюся у ряда младенцев, между младенцами и ухаживающим персоналом и между младенцами и предметами, их окружающими в определенном пространстве, комнате. На ранней стадии развития физическая и социальная структуры пространства перекрещиваются друг с другом и соответствуют друг другу. На определенной точке развития структура взаимоотношений начинает все больше и больше отличаться от физической структуры групп, и с этого момента социальное пространство в своей зачаточной форме отличается от физического пространства. В этом случае социограмма представляет собой диаграмму положений и движений. Когда ребенок начинает ходить, возникает более развитая структура. Дети теперь могут направляться к лицу, которое им нравится, или удаляться от лица, которое им не нравится; направляться к предмету, который они хотят, или от предмета, которого они желают избежать. Фактор невербального спонтанного участия начинает оказывать более определенное влияние на структуру.
  Другой вид процедуры применяется в группах маленьких детей, которые до и после того, как они научились ходить, могут разумно пользоваться простыми словесными символами. Фактор простого "участия" субъекта становится более сложным. Субъект может выбрать или отвергнуть предмет или лицо, не делая никаких физических движений. Процедуры все больше усложняются, когда при установлении контакта дети подвергаются влиянию физических или социальных свойств других людей: пола, расы, социального положения и т. д. Фактор дифференцированного объединения означает новую тенденцию в развитии структуры.
 До этого момента в ней выделялись и занимали определенную позицию только индивидуумы. Теперь же выделяются объединения индивидуумов и эти объединения занимают позицию группы. По мере того как развивается общество индивидуумов, количество критериев, на основе которых образованы или могут быть образованы объединения, значительно увеличивается. Чем более многочисленны и сложны критерии, тем сложнее становится социальная структура коллектива.
  Это небольшое количество примеров ясно показывает, что социометрическая процедура не является застывшим рядом правил, что она изменяется и приспосабливается к любой групповой ситуации по мере того, как таковая возникает. Социометрическая процедура должна соответствовать потенциальным возможностям субъектов в данный момент так, чтобы побудить их на максимальное спонтанное участие и максимум экспрессивности. Если социометрическая процедура не соответствует структуре коллектива в данный момент, мы можем получить только ограниченное или искаженное представление о ней.
  Участник-наблюдатель в социальной лаборатории, соответствующий научному наблюдателю в физической или биологической лаборатории, претерпевает глубокие изменения. Наблюдение движений и свободного объединения индивидуумов является ценным добавочным материалом, если известна основная структура. Но как может наблюдатель узнать что-нибудь об основной структуре коллектива, насчитывающего тысячу человек, если он пытается стать интимным товарищем каждого индивидуума в одно и то же время, участником каждой роли, которую тот играет в коллективе? Он не может наблюдать их, как наблюдают небесные тела, а затем составлять диаграммы их движений и реакций. Он упустит сущность ситуаций, если будет играть роль ученого-разведчика. Процедура должна носить открытый и явный характер. Члены коллектива должны стать в какой-то мере участниками проекта. Степень участия является минимальной, когда члены группы согласны только отвечать на вопросы относительно друг друга. Любое исследование, которое пытается с менее возможным максимальным участием членов группы вскрыть чувства, которые они питают по отношению друг к другу, является только приблизительно социометрическим. Приблизительно социометрические или диагностические процедуры весьма ценны на данном этапе развития социометрии. Они могут применяться в широких масштабах и, не выходя за определенные пределы, не причиняют неудобства участникам. Однако данные, полученные в приблизительно социометрических исследованиях, основаны на недостаточном стимулировании участников, которые не полностью выражают свои чувства. В приблизительно социометрических ситуациях участники редко действуют спонтанно. Разминка затягивается. Если спросить индивидуума, кто ваши друзья в городе, он может не назвать одно или два, наиболее важных в его социальном атоме лица, к которым он питает нечто вроде тайной дружбы и о которых он не хочет, чтобы знали.
  Социометрист не отказывается от метода наблюдения группы, от изучения групповой формации извне. Однако это становится лишь частью более общей техники социометрической процедуры. Фактически социометрическая процедура является и действенной и наблюдательной в одно и то же время. Опытный социометрист будет постоянно собирать дополнительные данные экспериментов и наблюдений,- данные, которые могут быть существенным дополнением к его знанию изнутри социальной структуры группы в данный момент. Наблюдательные и статистические исследования, дополняющие и углубляющие анализ структуры, могут вытекать из социометрической процедуры.
  Переход от приблизительно социометрических к основным социометрическим процедурам зависит от методов создания стимула для более адекватного участия наблюдаемых. Если участнику-наблюдателю удается стать все меньше и меньше наблюдателем и все больше помощником и советчиком каждого индивидуума в группе в отношении его нужд и интересов, наблюдатель претерпевает изменения: из наблюдателя он превращается во вспомогательное лицо. Наблюдаемые лица, вместо того чтобы более или менее неохотно отвечать на вопросы относительно себя и других, становятся явными участниками проекта. Проект становится коллективным делом. Наблюдаемые становятся участниками и наблюдателями как своих, так и чужих проблем. Они становятся основными участниками в социометрическом исследовании. Они знают, что чем яснее и точнее они выражают свои желания, будь то в отношении партнеров по игре, соседей за обеденным столом, соседей по дому или коллег по фабрике, тем больше у них шансов занять положение в группе, которое больше всего соответствует их вожделениям и желаниям.
  Первым решающим шагом в развитии социометрии было вскрытие действительной организации группы. Вторым решающим шагом было применение субъективных приемов при определении этой организации. Третьим решающим шагом был метод, который придавал наивысшую степень объективности субъективным терминам благодаря функции вспомогательного ego. Четвертым решающим шагом было рассмотрение критерия (нужды, ценности, цели и т. д.), на основе которого складывается данная структура. Истинная организация группы может быть выявлена, если тест построен так, что он соответствует критерию, вокруг которого сложилась группа. Например, если мы хотим определить структуру рабочей группы, критерием будет являться отношение ее членов в качестве рабочих на фабрике, а не ответ на вопрос, с кем бы им хотелось пойти завтракать. Мы, следовательно, различаем существенный и вспомогательный критерии. Сложные группы часто формируются на основе нескольких существенных критериев. Если тест является приблизительно социометрическим или неадекватным, тогда он дает вместо действительной организации группы ее искаженную, менее дифференцированную форму, инфра-уровень ее структуры.
 В работе социометриста можно различать несколько подходов:
  1) исследовательская процедура, изучающая организацию группы;
  2) диагностирующая процедура, классифицирующая положение в группе и положение групп в коллективе;
  3) терапевтическая и политическая процедура, ставящая целью помочь индивидууму или группам лучше приспособиться к коллективу, и наконец,
  4) полная социометрическая процедура, являющаяся синтезом
 всех этих стадий и превращающая их в одну - единую операцию, в которой одна процедура зависит от другой. Последняя процедура является также наиболее научной. Она не является более научной из-за того, что она более практична, скорее, она более практична из-за того, что она более точна научно.
 Оформление и изучение социометрических данных
  Результаты, полученные при применении социометрической процедуры от каждого индивидуума, как бы спонтанны и важны они ни оказались, являются только предварительным материалом, а не социометрическими фактами. Нам надо сперва представить себе, как эти результаты связаны друг с другом. У астронома имеется вселенная звезд и других небесных тел, которая обозримо раскинулась в пространстве. География этих тел дана заранее. Социометрист находится в парадоксальной ситуации. Ему приходится строить и составлять план своей вселенной, прежде чем он может приступить к ее изучению. Был разработан способ составления плана - социограмма, которая, как это и должно быть, является большим, чем просто методом оформления материала. Прежде всего это метод изучения. Он делает возможным изучение социометрических фактов. Соответствующее положение каждого индивидуума и все взаимоотношения между индивидуумами могут быть отражены на социограмме. В настоящее время это единственно доступная схема, которая обеспечивает структуральный анализ коллектива.
  Схема социальной вселенной необозрима для нас. Она становится обозримой путем нанесения на карту. Следовательно, социометрическая карта бывает тем полезнее, чем тщательнее и достовернее она отображает открываемые отношения. Так как важна каждая деталь, необходимо самое тщательное отображение. Проблема заключается не только в том, чтобы отобразить данные самым простым и кратким способом, но чтобы отобразить отношения так, чтобы их можно было изучать.
  Были разработаны многочисленные типы социограмм. Общим для них является то, что они отображают систему социальной структуры, а также положение каждого индивидуума внутри этой структуры.
  Один тип социограммы показывает развитие социальных конфигураций во времени и пространстве. Другие типы соци-ограмм дают моментальную и преходящую картину группы. Поскольку техника нанесения на карту является методом исследования, социограммы разработаны таким образом, чтобы дать возможноть выбрать из первичного плана коллектива мелкие части, перерисовать их и изучать их, так сказать, под микроскопом. Другой тип деривативной, или вторичной, социограммы получается, если мы выделим из плана коллектива большие структуры по их функциональному значению, например психологические сети. Карты сетей показывают, что на основе первичных социограмм мы можем разработать карты, которые позволят нам исследовать обширные географические области.
 Концепции и открытия
  Социометрия фактически возникла, как только мы оказались в состоянии изучать одновременно и социальную структуру в целом, и ее составные части. Это было невозможно, пока проблема индивидуума, а также связи индивидуума и его приспособления к группе оставались все еще нерешенными. Как только социальная структура возникла во всей своей целостности, стало возможно изучать ее малейшие детали. Таким образом, мы смогли описывать социометрические факты (описательная социометрия) и рассматривать функции специфических структур, влияние одних частей на другие (динамическая социометрия).
  Рассматривая социальную структуру какого-нибудь коллектива как целое, связанное с определенной местностью, с определенным географическим положением, например город, наполненный домами, школами, мастерскими, а также взаимоотношения между жителями в этой ситуации, мы пришли к концепции психологической географии коллектива. Рассматривая в деталях структуру коллектива, мы видим конкретное положение каждого индивидуума в ней, а также то, что ядро отношений вокруг каждого индивидуума является более плотным вокруг некоторых индивидуумов и более "тонким" вокруг других. Это ядро отношений является наименьшей социальной структурой в коллективе, социальным атомом. С точки зрения описательной социометрии социальный атом - факт, а не концепция, так же как в анатомии система кровообращения, например, является в первую очередь описательным фактом. Это стало концепцией, как только изучение развития социальных атомов подсказало, что они выполняют важную функцию в образовании человеческого общества.
  В то время как некоторые части этих социальных атомов, по-видимому, остаются невскрытыми между участвующими индивидуумами, некоторые другие части объединяются с частями иных социальных атомов, образуя сложные цепи взаимоотношений, которые согласно терминологии описательной социометрии называются психологическими сетями. Чем старше и шире сеть, тем менее значительным, по-видимому, является индивидуальный вклад в нее. С точки зрения динамической социометрии эти сети обладают функцией создания социальной традиции и общественного мнения.
  Иначе следует описывать и в действительности труднее описать процесс, который привлекает индивидуумов друг к другу или который отталкивает их друг от друга. Это поток чувств, из которого, по-видимому, состоят социальный атом и сети. Этот процесс можно рассматривать как теле. Мы привыкли к мысли, что чувства возникают внутри организма индивидуума и что они в большей или меньшей степени связаны с людьми или вещами из непосредственного окружения. Мы привыкли думать, что эти конгломераты чувств возникают исключительно в организме индивидуума, в одной из его частей или в организме как целом, а также что физические и психические состояния после возникновения остаются навсегда внутри этого организма. Эмоциональное отношение к лицу или предмету называется привязанностью, или фиксацией. Но эти привязанности, или фиксации, рассматривались как чисто индивидуальные свойства. Это соответствовало материалистической концепции индивидуального организма как целого и - мы можем, пожалуй, сказать - соответствовало независимости его микрокосма.
  Гипотеза, что чувства, эмоции или идеи могут "составлять" организм или "возникать" в нем, по-видимому, несовместима с этой концепцией, а утверждения парапсихологии были легко опровергнуты, так как не подтверждались научными данными. Утверждение о коллективном единстве народа выглядит романтичным и мистическим. Сопротивление всякой попытке нарушить священное единство индивидуума коренится, с одной стороны, в идее, что чувства, эмоции, идеи должны покоиться в какой-то структуре, внутри которой они могут возникать или исчезать и внутри которой они могут функционировать или должны заглохнуть. Эти чувства, эмоции и идеи "оставляют" организм. Куда же они тогда исчезают?
  Когда мы обнаружили, что социальные атомы и сети имеют постоянную структуру и что они развиваются в определенном порядке, мы получили внеиндивидуальные структуры, и, вероятно, будет открыто еще много подобных структур. В данных структурах заключен этот эмоциональный поток. Но тут возникают новые трудности. Пока мы (в качестве вспомогательного едо) получали от каждого индивидуума результаты и материал, который нам был нужен, мы были склонны благодаря нашей близости к индивидууму рассматривать теле как исходящее от него по направлению к другим индивидуумам и предметам. Это, конечно, правильно в индивидуально-психологическом плане на предварительной стадии социометрического исследования. Но как только мы перенесли эти реакции в социометрический план и изучали их не в отдельности, а в их взаимоотношении, важные методологические основания заставили нас рассматривать это текущее чувство - теле - как межличную, или, более точно, социометрическую, структуру. Проецированные чувства бессмысленны с социометрической точки зрения, они требуют дополнения в виде "ретроецированных" чувств, по крайней мере в потенции. Одна часть не существует без другой - это континуум. В настоящее время нам нужно предположить, пока дальнейшие данные не заставят нас изменить и уточнить эту концепцию, что какой-то реальный процесс в жизненной ситуации одного лица чувствителен и соответствует какому-то реальному процессу жизненной ситуации другого лица и что имеется большое количество положительных и отрицательных степеней в этой межличной чувствительности. Теле между любыми двумя индивидуумами может быть потенциальным. Оно может стать активным,только когда эти индивидуумы приблизятся друг к другу или если произойдет соприкосновение их чувств и идей на расстоянии через какие-то каналы, например сети. Эти действия на расстоянии, или телеэффекты, оказались сложными социометрическими структурами, порождаемыми длинным рядом индивидуумов - каждый с различной степенью чувствительности к тому же самому теле: от полного безразличия до максимальной реакции.
  Таким образом, социальный атом состоит из многочисленных телеструктур. В свою очередь социальные атомы являются частями более обширной системы психологических сетей, которые связывают или разделяют большие группы индивидуумов в зависимости от их телеотношений. Психологические сети являются частями еще более крупной единицы психологической географии - коллектива. Коллектив в свою очередь является частью наиболее крупной конфигурации, психологической тотальности самого человеческого общества.
 Стратегическая роль социометрии среди других социальных наук
 
  Нельзя получить полное представление о значении социометрии для других социальных наук, если мы не проанализируем некоторые наиболее характерные черты ее развития за последние годы. Одна линия развития является марксистской и была в особенности разработана Дьёрдем Лукачем и Карлом Маннгеймом. Социальная философия этих ученых изобилует догадками, близкими к социометрии. Они подчеркивают существование социальных классов, а также зависимость идеологии от социальной структуры. Они упоминают о позиции индивидуумов в их группе и о социальной динамике, возникающей в результате изменения положения групп в коллективе. Но дискуссия ведется в диалектическом и символическом планах, оставляя читателя под впечатлением, что авторы хорошо и глубоко знают социальные и психологические структуры, которые они описывают. Они описывают социальные и психологические процессы, которые, как предполагают, происходят в крупных группах населения. Широкие обобщения, заимствованные из чтения социальных и психологических трудов, пронизывают их собственные труды. Эти широкие обобщения способствуют псевдототалистическим взглядам на социальную вселенную. Основная социальная и психологическая структура группы остается мифологическим продуктом их собственных умов, мифом, который является таким же препятствием для перехода от старого к новому социальному порядку, каким являлся товарный фетиш до того, как Маркс подверг его анализу. Диалектические и политические тоталитаристы зашли в тупик. Истинный прогресс политической теории не может кристаллизоваться, пока не получено более конкретное социометрическое знание основной структуры групп.
  Нельзя полностью понять экономическую ситуацию в группе и то динамическое влияние, которое она оказывает на социальную и психологическую структуру группы, если мы не знаем социальную и психологическую ситуацию в данной группе и если мы не изучим то динамическое влияние, которое эти ситуации оказывают на экономическую ситуацию. На самом деле с точки зрения социометрии экономический критерий является только одним из критериев, вокруг которого образуется социальная структура. Социометрический метод является синтетической процедурой, которая при ее применении выявляет все фактические отношения независимо от того, будут ли они экономического, социологического, психологического или биологического происхождения. Эта процедура проводится как единая операция, но результаты ее многообразны. Она обеспечивает знание действительной и социальной структуры в отношении каждого критерия, динамически связанного с ней, она дает возможность классифицировать психологический, социальный и экономический статус населения, произведший эту структуру, и своевременно выявить психологические, социальные и экономические изменения в статусе данной группы населения. Знание социальной структуры обеспечивает конкретную базу для рационального социального действия. Это не должно удивлять даже самых ярых приверженцев старых диалектических методов. Пока ясно, что единственно важным является знание структуры экономики, все другие структуральные формации внутри общества могут рассматриваться лишь в общем, и мы лишь приблизительно можем установить, насколько экономические причины определяют их. Единственное, что кажется необходимым, - это экономический анализ каждой реально существующей группы. С тех пор как была разработана более широкая социометрическая техника социального анализа, направленного на самую основу социальной структуры, появилась возможность для новой линии развития. С социометрической точки зрения тотализм неомарксистов выглядит таким же реальным, как тотализм Гегеля для Маркса. По сравнению с elan (порывом) тоталистических школ мышления усилия социометрии могут показаться узкими. Вместо анализа социальных классов, состоящих из миллионов людей, мы занимаемся тщательным анализом небольших групп. Это отход от социальной вселенной к ее атомарной структуре. С течением времени путем совместных усилий многих исследователей будет снова получена тотальная картина человеческого общества, но она будет лучше обоснована. Это может показаться глубоким падением после подобного диалектического зазнайства. Но это стратегический отход к большей объективности.
  Другой вид символизма возникает из других линий развития, которые занимаются главным образом психологической теорией. Иллюстрацией данной тенденции может служить недавняя фаза развития школы гештальтистов. Ж. Ф. Браун и Курт Левин дали схемы социальных структур и социальных барьеров, которые никто еще не изучил эмпирически. Умозрительная схема может быть так же вредной для развития молодой и ищущей путей экспериментальной науки, как и политическая схема. Имеется много звеньев в цепи межличностных отношений, которые нельзя отгадать. Они требуют конкретного исследования в самой группе. Нас интересуют здесь не результаты исследования, например, соответствует ли исследование возможным фактическим отношениям или нет, нас интересует контраст между эмпирическим и символическим методами процедуры. Мы поняли во время социометрической работы, как недостоверны наши самые удачные догадки в отношении социальной структуры, поэтому мы предпочитаем, чтобы наши концепции возникали и развивались с развитием эксперимента, и мы не берем их готовыми из любого априорного или несоциометрического источника.
 Степень социометрического сознания
  Лучшим доказательством вреда, причиняемого любым видом символической концепции социальной структуры, служит непосредственное занятие решающим экспериментом, состоящим в том, что исследователь вступает в группу, как бы велика или мала она ни была, с целью применить к ней социометрические процедуры. Применение социометрической процедуры даже к очень маленькому коллективу - это весьма деликатная психологическая проблема. Психологическая проблема тем труднее, чем сложнее и дифференцированнее коллектив. При первом взгляде исследователь будет склонен преуменьшить трудности. Нужно приветствовать социометрические процедуры, поскольку они помогают нам обнаружить и понять основную структуру группы. Но не всегда так бывает. Они встречают сопротивление со стороны одних и даже враждебность со стороны других. Следовательно, нужно тщательно подготовить группу, прежде чем подвергнуть ее тестированию.
  Социометрическая техника должна быть построена в соответствии с подготовленностью данного населения к социометрической группировке и соответствовать его зрелости и отношению к тесту, которое может изменяться в различные моменты. Психологический статус индивидуумов может быть назван уровнем их социометрического сознания. Их сопротивление социометрическим процедурам часто вызывается ограниченностью их психологии и образования. Для исследователя важно рассмотреть эти трудности по очереди и преодолеть их. Первая трудность, с которой обычно встречаешься, - это невежество в отношении того, чем является социометрическая процедура. Подробное и ясное объяснение, вначале, может быть, в малых и интимных группах, а затем на городском собрании, если это необходимо, весьма полезно. Это выявит все недоразумения по отношению к социометрической процедуре в открытой дискуссии. Обычная реакция - это понимание того, что в группе существуют многочисленные социальные и психологические процессы, которые избежали демократической интеграции. Другой реакцией являются сопротивление и страх не столько перед самой процедурой, как перед ее последствиями для членов группы. Эти и другие реакции определяют уровень социометрического сознания группы. Они также определяют нужный объем и характер подготовки членов группы до применения процедуры.
  Во время процедуры мы можем узнать из спонтанных ответов участников кое-что относительно причин, вызвавших их опасения и сопротивление. В одном из коллективов, подвергнутых тестированию, некоторые индивидуумы производили выбор и обосновали его без всякого колебания; другие долго колебались, прежде чем совершить выбор, а один или два индивидуума полностью отказались принять участие. После того как данные теста были применены к группе, один часто выбираемый индивидуум был очень недоволен. Он не получил в качестве соседа того человека, с которым они оба взаимно выбрали друг друга в первом туре. Прошли недели, прежде чем его недовольство исчезло. Однажды он сказал с улыбкой, что ему нравится сосед, которого он сейчас имеет, и он ни за что не переменил бы его на свой первоначальный выбор в первом туре, даже если бы это и было возможно. Другое лицо вообще не хотело выбирать. Когда была составлена карта коллектива, обнаружилось, что в свою очередь никто из других индивидуумов не хотел выбрать его. Он оказался изолированным. Казалось, что он догадался, что его положение в группе было положением изолированного, и поэтому предпочитал не знать об этом. Он не занимал того положения в группе, которое ему хотелось бы занимать и, может быть, поэтому предпочитал не вносить ясности.
  Другие индивидуумы также выказывали страх перед разоблачениями, которые может дать социометрическая процедура. Этот страх сильнее у некоторых лиц и слабее у других. Одно лицо может страстно желать установить связи согласно своим желаниям, другое может бояться последствий. Например, один человек заметил, что он чувствует неловкость, когда ему приходится назвать того, кого он хотел бы иметь в качестве коллеги по работе.
  "Нельзя выбрать всех, а я не хочу никого обидеть". Другой сказал: "Если я не получу в качестве соседа того, кто мне нравится, т. е. если он будет жить на некотором расстоянии, мы сможем больше дружить - лучше не слишком часто видеть друзей". Эти и подобные замечания вскрывают основное явление - вид межличностного сопротивления, сопротивления выражению предпочтения, испытываемого по отношению к другим. С первого взгляда это сопротивление кажется парадоксальным, так как оно возникает при наличии возможности удовлетворить важную потребность. Можно найти объяснение такому сопротивлению индивидуума по отношению к группе. С одной стороны, индивидуум боится узнать, какое положение он занимает в группе: полное осознание своего положения в группе может оказаться болезненным и неприятным. Другим источником сопротивления является страх, что для других может стать явным, кто нравится и кто не нравится, и то, какого положения в группе желаешь и добиваешься. Сопротивление вызвано внеличной ситуацией индивидуума, той позицией, которую он занимает в группе. Он чувствует, что его позиция в группе не является результатом его собственных усилий, но главным образом результатом того, что чувствуют по отношению к нему лица, с которыми он соприкасается. Он может даже смутно ощущать, что за пределами его социального атома имеются телеструктуры, которые влияют на его положение. Страх выразить чувство предпочтения, которое он питает к другим, фактически является страхом перед чувствами, которые другие питают к нему. Объективный процесс, лежащий в основе этого страха, был открыт нами во время количественного анализа групповой организации. Индивидуум боится тех мощных эмоциональных течений, которые "общество" может направить против него. Это боязнь психологических сетей. Это боязнь тех мощных структур, влияние которых неограниченно и не поддается контролю. Это страх, что они могут погубить его, если он не будет вести себя смирно.
  Задачей социометриста является постепенное устранение существующих или развивающихся в группе недоразумений и страхов, с которыми он встречается. Члены группы охотно оценят преимущества, которые им сможет дать социометрическая процедура: более уравновешенную организацию коллектива и более уравновешенное положение каждого индивидуума внутри него. Социометрист должен применить все свое искусство, чтобы добиться полного сотрудничества со стороны членов группы по крайней мере по двум причинам: чем более спонтанно будет их сотрудничество, тем ценнее плоды его исследования и тем больше смогут помочь им его результаты.
 Три измерения общества: внешнее общество, социометрическая матрица и социальная реальность (1949)
  С эвристической точки зрения имеет значение деление социальной вселенной на три тенденции, или измерения: внешнее общество, социометрическая матрица и социальная реальность. Под внешним обществом я имею в виду все ощутимые и видимые группировки, из которых состоит человеческое общество: большие' или малые, официальные или неофициальные. Под социометрической матрицей я подразумеваю все социометрические структуры, не видимые макроскопическим глазо.м, но становящиеся видимыми после социометрического анализа. Под социальной реальностью я имею в виду динамический синтез и интерпретацию первых двух. Очевидно, что ни матрица, ни внешнее общество не являются реальными и не могут существовать сами по себе - одно есть функция другого. Как диалектические противоположности, они должны каким-то образом слиться, для того чтобы получился действительный процесс социальной жизни.
  Динамической причиной данного расхождения являются скрытое существование бесчисленных социальных созвездий, которые постоянно воздействуют на внешнее общество, частично пытаясь его разложить, частично пытаясь реализоваться, и сопротивление, которое внешнее общество оказывает любой замене при перемене. Так как глубокий и хронический конфликт между этими двумя тенденциями никогда полностью не находит своего разрешения, в результате создается компромисс в виде того, что может быть названо "социальной реальностью".
  Положение, которое является аксиомой для социометриста, пока не будет доказано обратное, состоит в том, что официальное (внешнее) общество и социометрическая (внутренняя) матрица нетождественны. Одно доступно чувствам, оно макроскопично; другое невидимо, оно микроскопично. В духе этого деления все группировки, как строго формализованные и коллективизированные, подобные армии или церкви, так и случайные и преходящие, подобные встрече людей на углу улицы, принадлежат, по крайней мере пока они видимы невооруженному макроскопическому глазу, к обществу с внешней структурой. Нельзя предполагать заранее, что официальная структура армейского взвода,'строго предписанная солдатам, или социограммы случайного скопления людей равны или почти равны действительно видимой формации. Весьма возможно, что в некоторых культурах, сильно отличающихся от нашей, социограмма застывшего социального института идентична с его действительной социальной структурой на уровне реальности 2. Поэтому крайне важно с позиций методологии не смешивать социометрическую точку зрения, которая нейтральна или, скажем, по возможности нейтральна, с существующим или уходящим социальным строем. Социометрия в равной степени применима к любому типу общества, которое возникло в прошлом или может возникнуть в будущем.
  2 Danielsson В. Some Attraction and Repulsion Patterns among Jibaro Indians // Sociometrv. N. Y. Vol. XII. N. 1-3.
 
  Сравнительно легко описать структуру внешнего общества. Она состоит из видимых, открытых и доступных наблюдению групп. Она состоит из всех групп, которые признаются законными, из всех групп, отвергаемых законом как незаконные, а также из всех нейтральных групп, дозволенных, хотя неклассифицированных и неорганизованных. Кратчайший путь получить картину законных групп, - использовать в качестве руководства системы законов, управляющих данным обществом. Для того чтобы получить картину незаконных группировок, эффективным средством являются вылазки в преступный мир. Примером законных групп являются: семья, рабочая мастерская, школа, армия или церковь. Примерами неофициальных и незаконных групп являются: случайная встреча двух людей, толпа, масса, уличные шайки, чернь или преступные организации. Труднее увидеть структуру социометрической матрицы. Чтобы открыть ее, необходимы специальные приемы, называемые социометрическими; поскольку матрица - это постоянное динамическое изменение, приемы приходится применять через регулярные интервалы, чтобы определить вновь возникающие социальные созвездия. Социометрическая матрица состоит из различных созвездий, теле, атома, сверхатома или молекулы (нескольких атомов, объединенных вместе), социоида, который можно определить как пучок атомов, связанных с другим пучком атомов через межличные цепи или сети; социоид - это социометрическое соответствие внешней структуры социальной группы; он редко тождествен тому, что видно снаружи в социальной группе, потому что части его социальных атомов и цепей могут простираться в другой социоид. С другой стороны, часть внешней структуры данной социальной группы по своей форме может быть бессмысленной в качестве части данного социоида, но она может принадлежать социоиду, скрытому внутри другой социальной группы. Другие созвездия, которые могут быть прослежены внутри социометрической матрицы, являются психосоциальными сетями. Кроме того, имеются большие социодинамические категории, которые часто мобилизуются, например, при политической и революционной деятельности; они состоят из взаимопроникновения многочисленных социоидов и представляют собой социометрическое соответствие социальному классу, как, например, буржуазии или пролетариату; они могут быть определены как социометрическая структура социальных классов или как классоиды. Сама социальная реальность - это динамическое переплетение и взаимодействие социометрической матрицы с внешним, наружным обществом. Социометрическая матрица не существует сама по себе, так же как и внешнее общество никогда не существует само по себе. Последнее постоянно испытывает на себе влияние лежащей в его основе структуры. Мы поэтому различаем три процесса внутри социометрической системы: внешняя реальность общества, внутренняя реальность социометрической матрицы и сама социальная реальность, исторически растущие динамические социальные группировки, из которых состоит реальная социальная вселенная. Если знаешь структуру официального общества и социометрической матрицы, легко обнаружить кусочки и частицы, которые поступают из этих измерений в компромиссные формы социальной реальности. Чем больше контраст между официальным обществом и социометрической матрицей, тем интенсивнее социальный конфликт и напряжение между ними. Можно сформулировать следующую гипотезу: социальный конфликт и напряжение увеличиваются прямо пропорционально социодинамическому различию между официальным обществом и социометрической матрицей.
  Я обратил внимание на изучение социометрической матрицы, потому что это, кажется, ключ к решению многих загадок. Вначале я думал, что каждая законная группа имеет соответствующую социометрическую структуру. Но вскоре я признал, что незаконные или неофициальные группы имеют соответствующую социометрическую структуру. Я привожу здесь цитату из "Who Shall Survive?" (с. 111): "Очевидно, имеется тенденция различать выборы, производимые девочками в отношении коллектива и его функции, т. е. между теми, с кем индивидуум предпочитает жить, и теми, с кем он предпочитает работать". Но если экономнее будет описать официальное общество как единый социальный континуум, образованный взаимозависящими группами, то я предпочитаю рассматривать социометрическую матрицу как единый социометрический континуум с варьирующим расхождением между обоими континуумами, которые редко бывают совершенно отдельными и совершенно тождественными. Социометрическая матрица данной рабочей группы может по временам дать большее расхождение, чем матрица семейной группы, и еще большее, чем матрица игровой группы.
  Следовательно, надо ожидать контрастов в коррелятах выборов между критериями работы и жизни, между работой и игрой. Мой совет - определить точно и конкретно тот критерий, вокруг которого образуется группа, - был вызван желанием получить специфические ответы. Моим предположением было, что нечетко определенные критерии неизбежно вызовут неопределенные ответы субъектов. Именно по этой причине в первых социометрических работах я советовал не пользоваться "дружбой" в качестве критерия, как, например, "кто ваши друзья в городе?" Дружба в действительности - это пучок критериев. Социометрическое изучение дружбы возможно, но потребует теоретической подготовки и анализа многочисленных критериев, которые образуют социальное явление дружбы. Что правильно в отношении дружбы, так же правильно в отношении отдыха, понятием которого Дженингс пользуется весьма нечетко и которое может охватывать бесчисленный ряд вещей. Не вся деятельность во время отдыха сопровождается максимальной спонтанностью и минимальным ограничением. Какой бы неофициальной ни была группировка, ее следует отличать от ее социометрической структуры. Мы не можем, следовательно, в общем и целом сравнивать "межиндивидуальное выражение выбора для отдыха" с межиндивидуальным выбором для совместной жизни и работы. Поскольку отдых является пучком критериев, нужно индивидуально отличать среди сотни критериев отдыха один от другого и сравнивать каждый отдельно и конкретно с одинаково специфическими критериями совместной работы и жизни. Вот некоторые из них: назначение свидания незнакомому или незнакомой, совместная рыбная ловля, походы, хождение в гости, танцы, обращение к незнакомым в поезде, посещение ночного ресторана, встреча незнакомых в гостинице, посещение публичных домов. Ясно, что отдых, подобно дружбе, может включать различные вещи. Какое представление возникает у субъекта, когда вы говорите ему: "Выбери товарищей для совместного отдыха?" Что включить в отдых и что исключить из него? Имеется много весьма неофициальных ситуаций деятельности во время отдыха: группа людей, совместно купающихся на морском берегу, или полный приключений поход нескольких мальчиков и девочек по стране.
  Некоторые лица полагают, что, когда группа образуется случайно и неофициально, социометрический тест является излишним, потому что можно видеть собственными глазами, какова структура данной неофициальной группы. Смешение неофициальной группы с социометрической структурой группы модно в последнее время. Пример этой тенденции можно найти в работе Ротлисбергера и Диксона "Дирекция и рабочий". Остается впечатление, что авторы достигли сердцевины интимной структуры рабочей группы, если они сравнивают ее формацию в обмоточной или в цехе с их интимными и спонтанными группировками в перерыве или после рабочего дня, во время игры в карты, разговора, обеда или совместного возвращения домой. Нет сомнения, что ценно наблюдать взаимодействие тех же самых индивидуумов в различных ситуациях, наблюдать, как они взаимодействуют в ситуациях объективной ответственности, при выполнении определенной работы за определенный срок и как они поступают, когда свободны от таких ограничений в обеденный перерыв. Но с социометрической точки зрения неофициальные группировки должны быть так же строго подвергнуты социометрическому тесту и анализу, как и группировки с более строгой структурой. Тот факт, что Ротлисбергер и Диксон оформляют свои данные социометрическим образом, используя форму социограмм, не приближает их к истине. На самом деле авторы имеют дело не с более глубокой динамикой социальных групп, но с их внешними проявлениями. Все истинно динамические конфликты между нанимателем и рабочим, профессиональными союзами и промышленниками, между инженерами и мастерами, мастерами и рабочими замалчиваются. Их не только не касаются идеологически или политически, но, еще хуже с социометрической точки зрения, не используются инструменты, которые могут вызвать на поверхность социодинамические,силы, действующие в промышленных условиях, социометрические инструменты исследований действием в сотрудничестве с участниками 3.
  3 Поскольку исследования действием и методы действия возникли из социометрического исследования, мы должны внимательно следить за каждым, кто превозносит их устно и печатно, но избегает применять действие на практике.
 
  Все это приводит к тому, что сами рабочие остаются за пределами предпринятого исследования. Их наблюдают, интервьюируют, анализируют. Но им не предоставляется свобода думать, выбирать, решать и действовать. Поскольку исследование действием не было начато ими, оно не проводится и не завершается ими. Это исследовательское предприятие без ясной цели может быть сделано как ради платоническо-утопической науки, так и для пользы нанимателей, и это исследование, конечно, не является сознательно построенным так, чтобы предоставить самим рабочим полное участие в жизненно важных для них вопросах. Оба автора, вероятно, боялись, что предоставление рабочим престижа и власти в исследовании, вместо того чтобы держать.их в подчиненном положении, так, чтобы все дело выглядело милым, обыденным и приятным и всякий рабочий знал бы свое место, могло кончиться сумасшедшим домом и фабрика попала бы в руки психиатра, или же боялись, что социометрическое исследование действием закончится социальной революцией. Они не понимают, что половинчатое социальное исследование, которое не идет до конца в действии анализа, но позволяет динамическим силам беспрепятственно действовать в подполье, скорее поощряет, чем предупреждает, социальную революцию. С другой стороны, только социометрический процесс, упорно проводимый на все 100% обеими сторонами, нанимателями и рабочими, может создать истинную меру против революции и дать людям в руки технику предупреждения социальных революций в будущем. Такой технике и навыкам можно научиться только в ходе тщательно подготовленных опытов. Социометрия - единственная видимая на горизонте возможность заменить революции диктатуры революциями сотрудничества.
  Примером подобного же рода является изучение Уайтом сцен на углу улицы. Как бы тонки ни были его наблюдения и как бы ни близки социометрии его результаты, они неточны, так же как и неэффективны, потому что они не ведут к разминке бродяг, нищих и так далее перед их собственным действием. Его социограммы, будучи собранными эмпатическими участниками-наблюдателями, но не самими участниками-актерами, импрессионистичны.
  Это основное положение не изменяется доказательством того, что в каждой групповой формации, помимо официального критерия, например совместной жизни в данном доме или совместной работы, действуют многие "скрытые" критерии, как, например, попытка назначить свидание товарищам по работе, желание найти людей определенной политической ориентации в рабочей группе, может быть, для того, чтобы образовать социалистический или фашистский клуб, вербовка членов для Рыцарей Колумба или коммунистической партии, дружба с теми, кто заинтересован в рыбной ловле или собирании марок. С другой стороны, мы знаем из социометрического исследования, что в высокоспонтанных группах, не определяемых принудительным социальным давлением, как, например, рабочие группы, действуют многочисленные скрытые критерии, сильно ограничивающие по характеру, коллективистские и принудительные. Человек может выбрать в качестве товарищей по рыбной ловле людей с более высоким экономическим и социальным статусом, чем он сам; рыбная ловля может быть официальным критерием для данной неофициальной группы, но установление деловых контактов или увеличение влияния в правящей политической партии могут быть скрытыми коллективными критериями, которые могут действовать здесь так же сурово и искажать непосредственность неофициальных отношений, как неофициальные критерии часто искажают характер более застывших групп.
  Третий пример трудностей, которые возникают, если пренебрегают разницей между внешним обществом и социометрической матрицей, проводит недавняя статья Элен Дженингс 4.
 4Jennings H. H. Sociometric Differentiation of Psychogrour and the Sociogroup // Sociometry. Vol. X. N. Y. 1947. P. 71.
 
  Она имеет дело с явлением деятельности во время отдыха. Но она не разъясняет, к какому измерению относятся группы, образованные для деятельности во время отдыха - к внешнему обществу или к социометрической матрице. К этой неясности прибавляется новая: с социометрической точки зрения отдых, так же как и дружба, является пучком критериев, а не единым критерием. Поскольку Дженингс в своих инструкциях к тестам дает неясное определение отдыха, данные, которые она получает от своих субъектов, являются малоценными, такими же малоценными, как в том случае, если кого-нибудь спрашивают: "Кто ваши друзья?" По существу, она совершает ту же самую ошибку, за которую мы критиковали других: неиспользование критерия или использование неопределенных критериев, подобно дружбе, что мы тогда классифицировали как околосоциометрические исследования. Это является не более социометрическим, чем если бы вы спросили: "Кого выбираете партнером для отпуска?" - без уточнения рода деятельности, которым вы или, еще лучше, субъект занимается в момент теста. Отдыхом могут быть игра в шахматы, бейсбол, вождение машины или бокс. Эти виды деятельности, хотя они и могут быть отдыхом, определяются строгими правилами, которые приходится так же строго соблюдать, как некоторые кодексы в мастерской или семейном окружении. Как бы велика ни была спонтанность при выборе партнера, как бы, по-видимому, ни свободен был выбор от внешнего принуждения, он часто ограничивается умением и компетентностью субъекта и партнера. Половые сношения со случайными партнерами можно также подвести под класс "деятельность отдыха", однако это такой единственный специфический критерий, что его нельзя валить в одну кучу со всеми другими критериями отдыха только потому, что в них, по-видимому, предполагается свобода от коллективного принуждения. На самом деле даже при выборе партнера в половых сношениях или в поисках такового играют большую роль строго коллективные критерии. Мужчина может гулять с девушкой, потому что он хочет отнять ее у своего приятеля, а не потому, что он ее особенно любит. Он не ищет удовольствия - это отместка. Девушка может выбрать в качестве партнера в половых сношениях мужчину, она выбирает его не потому, что он ей нравится больше других, но потому, что он нравится ее матери, или потому, что он богат, или потому, что он является героем в городе и все думают, что он замечательный. Здесь мы видим, как коллективные факторы обусловливают частное решение.
  Отсутствие чувствительности к социальным критериям, обнаруживаемое столь многими социометристами в их писаниях, вероятно, может быть вызвано тем обстоятельством, что большинство исследований проводится только на диагностическом уровне. Следовательно, для них выборы, сделанные субъектами под влиянием специфической ситуации, не являются решениями, которые должны быть немедленно претворены в действие. Это просто желания, которые остаются на уровне желаний, фантазии и социальные проекты, которые, может быть, соблазнили некоторых комментаторов социометрического теста рассматривать его как технику проекта. Я далек от того, чтобы недооценивать те многочисленные вклады, которые внесло диагностическое социометрическое исследование, но следует помнить, что классическая социометрия возникла как исследование действием в большом масштабе (прочтите "Кто выживет?"). Это было героическое время, когда выборы были выборами, а действие - действием. На социометрию тогда смотрели глазами участников. Она пробудила у социологов новое сознание и проложила путь к пересмотру экспериментального метода в социальной науке.
 Дополнительные замечания о разнице между критериями диагностическим и действия
  С самых первых дней разница между диагностической процедурой и процедурой действия лежала в самой основе социометрической теории. Однако исследователи постоянно предпочитают диагностическую процедуру процедуре действия. Это предпочтение коренится в настоящем сопротивлении отказу от некоторых крепко укоренившихся убеждений и привычек обычной научной процедуры. Представление об ученом как наблюдателе субъектов и объектов и экспериментаторе в спокойной обстановке лаборатории, по-видимому, противоречит представлению об ученом как актере, "действующем агенте", о субъектах как совместно играющих актерах и ученых, причем экспериментальная ситуация переносится из лаборатории в жизнь. В действительности от старого представления не отказываются, оно глубоко входит в более новое представление действующего ученого. Сопротивление исходит из другого источника: смешение методов действия и исследования действием, старый спор между чистой и прикладной наукой; считается, что занятие прикладной наукой вместо установления основных принципов принижает ученого. Тем не менее социометрическая теория действия является не результатом переоценки прагматического и эмпирического мышления, но результатом критики всей методологии социальной науки. Отсюда вывод, что теория человеческих отношений не может быть обоснована без того, чтобы не побудить человеческие группы к действию. Даже среди социометристов пренебрежение к экспериментальному исследованию процесса разминки, происходящего при выборе, решение выполнять и действовать привело к большому недоразумению. Было бы полезным различать среди социометрических критериев критерии диагностические и действия. Примером диагностического критерия является: "Кого вы пригласите обедать к себе в дом?"5
 5 Loomis С. P., Davidson D. Sociometry and the Study of New Rural Communities // Sociometry. Vol. II. N. Y., 1939. P. 56-76. Другим примером диагностического критерия является: "Кто кого цитирует". Большое количество спонтанности участвует при выборе какого-нибудь автора для цитирования или при исключении других из "справочных таблиц". Среди всего прочего исследователь также интересуется, цитирует ли субъект самого себя и как часто, цитируется ли он другими и цитирует ли других, положительно или отрицательно, цитирует ли живых или умерших авторов или же никого не цитирует. Цитирующие и цитируемые могут быть занесены в таблицу при помощи социограммы тех научных обществ, к которым они принадлежат (MorenoJ. L. Sociometry and the Cultural Order // Sociometry. Vol. VI. N. Y., 1943. P. 329).
  Это конкретно, но это не дает возможности субъектам немедленно действовать и не дает оснований социометрическому режиссеру побудить субъектов к действию; другими словами, тест обеспечивает только информацию, но не действие. Критерий действия требует другой ситуации. Он пробуждает субъектов к процессу разминки. Тут требуются другие инструкции, чем в диагностическом тесте. Пример критерия действия можно найти в главе "Перегруппировка коллективов и исследование действием т зйи"... Переселенцы приходят на городское собрание, и социометрический советник обращается к ним как к группе: "Вы собираетесь переселиться в новое поселение Центрвиль. Кого бы вы хотели иметь в качестве соседа?" Здесь явно ситуация, которая отличается от диагностического случая. У людей имеется непосредственная цель, по отношению к которой они производят разминку. Выборы, которые они делают, весьма реальны. Это не просто только желание. Их побуждают действовать в данный момент и в присутствии группы. В диагностическом случае производится ссылка на прошлое, правда весьма важное; диагностический подход может легко превратиться в действенный подход. Тогда выборы становятся решениями к действию, а не отношением к чему-либо.
 Социометрия и марксизм (1947)6
  6 Presidential Address American Association. Christmas Meeting. Commodore Hotel, December 26, 1947, частично публиковались в "Cahiers international^ de sociologies", 1949, "Methode Experimentaie".
  Прошло уже столетие со времени провозглашения коммунистического манифеста Карлом Марксом и Фридрихом Энгельсом. Прошло три десятилетия со времени русской революции и установления диктатуры пролетариата под руководством Ленина. Взоры всего человечества были тогда и все еще устремлены к этим событиям с надеждой, невиданной со времени возникновения христианства, и с вопросом: "Каков общий эффект и перемены, произведенные этой Великой хартией революционной социальной науки? Каковы ее положительные и отрицательные стороны?"
  Маркс провел различие между частной собственностью на средства производства и частной собственностью на предметы потребления. Прибавочный доход был им назван прибавочной стоимостью, потому что средства производства принадлежат особому классу - классу капиталистов, доход достается немногим владельцам, вместо того чтобы идти многим - рабочим. Он поднял вопрос относительно того, кто должен распоряжаться средствами производства для того, чтобы оградить общество от неравного и несправедливого распределения дохода. В этом Маркс был прав. Но выводы, которые он сделал из этого, не выдержали решающего испытания действительностью.
  Его первым выводом было то, что невозможно немедленно установить "бесклассовое" общество. В переходный период средства производства должны быть захвачены пролетариатом и ими должно распоряжаться большинство - пролетариат, который должен установить правительство рабочих, "диктатуру пролетариата". Он ожидал, что это "вторичное" состояние постепенно исчезнет и в результате возникнет истинно социалистическое общество. Маркс был не прав, делая этот вывод.
  Несколько месяцев спустя после русской революции 1917 года я предсказывал, что "революция не сможет иметь успеха без специальной социометрической теории. Замена господства одного класса другим, как, например, замена господства буржуазии господством пролетариата, является вторичным явлением. Существенная задача состоит в том, чтобы второе, вновь созданное, государство - диктатура пролетариата, установленная угнетенным народом как орган революции, воистину и действительно исчезла. Это государство не может устранить само себя, пока не произойдет полная внутренняя перестройка всех частей общества".
  Пятнадцать лет спустя я дополнил свою оценку русской революции следующим образом: ошибкой Маркса было утверждение, что "к экономическим и психологическим проблемам человека нельзя подходить одновременно как к единой проблеме, что психологическая проблема должна подождать, что необходимы, так сказать, две разные революции, что экономическая революция должна предшествовать психологической и творческой революции человеческого общества. Это было теоретическим и практическим увлечением стратегической процедурой, расщеплением единого на две различные проблемы". "Изменение экономической структуры в России после революции 1917 года, по-видимому, не сопровождалось ожидаемыми изменениями в психологии человеческих взаимоотношений. Психологические изменения отстают от экономических изменений, коммунистическое общество находится все еще в своей первой фазе, государство еще не отмерло. Коммунистическое общество в своей высшей фазе может быть мифом или, применяя одно из .собственных выражений Маркса, "опиумом народа", которое нужно позднее отставить как непостижимое и утопическое, как только будет достигнута экономическая программа первой фазы - диктатура пролетариата". Итак, пролетарское государство не исчезло, оно не намеревается исчезнуть, оно настолько укрепилось, что нет орудия, при помощи которого его можно было бы устранить. Диктатура пролетариата превратилась просто в диктатуру. Чтобы устранить ее, потребовалась бы новая пролетарская революция, революция такая же разрушительная, если не больше, как революция, которая смела царское правительство 30 лет назад.
  Я выдвинул положение, что расщепление первоначальной матрицы революционной социалистической теории явилось основной причиной для конечной неудачи революции. Это дает нам ключ к пониманию странного развития и резких перемен политики в Советской России за 30 лет ее существования. Совершенно ясно, что основателю социализма не хватало знания, а не предвидения, чтобы сформулировать законченную теорию революции, или по крайней мере полную теорию, такую, которая охватила бы все измерения общества. Он подготовил "частичный" проект и оставил остальное невыясненным, на долю случайности. Может быть, будет справедливо сказать, что Маркс включил в проект только то, что он знал, и оставил вне его все, чего он не знал. Он знал, что он открыл важное влияние - то, что может быть названо капиталистическим синдромом, и он начал революцию с той части, которую он знал. Он не знал остальной социальной структуры и не знал инструментов, при помощи которых мог исследовать ее. Вот почему он разбил модель революции на несколько ступеней и отложил воздействие на них на неопределенный срок, пока не будет в большей степени известно, как их достичь.
  Вторым выводом Маркса было то, что "прибавочная" стоимость свойственна исключительно капиталистическим обществам. Это было правильно в определенных границах: это правильно, только если капиталистические экономические явления изучаются изолированно, в отрыве от остального и без учета их зависимости от всей социальной структуры. Социометрические исследования показали, что прибавочная стоимость - это частный случай универсально действующей тенденции социодинамического эффекта. "Искаженная картина прибыли в экономических отношениях является отражением искаженной картины теле на межличном и межгрупповом уровнях. Социальная революция классовой борьбы является, следовательно, перемещением с микроскопическиго к макроскопическому уровню. Маркс действовал на грубом макроскопическом уровне событий. Будучи незнаком с социальной микроскопией современной социометрии, он допустил важную ошибку в предвидении. Социодинамический эффект не перестает действовать в социометрическом обществе:он только принимает другие формы. Было бы интересно представить себе, какое влияние это знание оказало бы на его теорию и метод социальной революции. Кажется, что по крайней мере революционное действие - для того чтобы стать истинно и постоянно эффективным - должно быть направлено на мельчайшие единицы человеческих отношений, социальные атомы, которые первыми получают "предпочтение". Там революция могла бы спонтанно принять более реалистическую форму. Она была бы не только экономической, но также и психологической, социологической, аксиологической и творческой. Другими словами, она смогла бы принять форму социометрической процедуры.
  Маркс был наполовину прав в своем втором выводе. Диктатура пролетариата излечила общество от капиталистического синдрома, уменьшила риск массовой безработицы, затормозила цикл процветание - депрессия, типичный для капиталистического общества. Но вопрос, была ли революция неизбежной или не слишком ли это высокая цена за сравнительно скудный результат. Революция была операцией большого порядка и отразилась многими непредвиденными и неудачными следствиями на всей политике. Менее насильственные меры, подобные государственному капитализму, договорам между рабочими и капиталистами, и другие формы патерналистических правлений, по-видимому, могли бы обеспечить временные меры против массовой безработицы и повторяющегося цикла инфляции и дифляций. Может быть, и Маркс и Ленин не решились бы поднять массы на революционные действия, если бы они знали заранее, что это закончится застоем, препятствием вместо продвижения к тому, что в конце концов было их целью - истинно человечной, бесклассовой и негосударственной, социалистической мировой демократии. Вопрос заключается, следовательно, в том, как избегнуть ошибок, которые совершил Маркс на теоретическом и практическом уровнях революционного действия?
  Мы можем избежать теоретической ошибки, заменив теорию социализма теорией социометрии, а практической ошибки мы избежим, заменив мировую социоэкономическую, пролетарскую революцию "малыми" социометрическими революциями. Эта новая точка зрения может быть применена:
 а) к теории социальной революции;
 б) к средствам революции.
  Теория социальной революции. Маркс предполагал, что посредством тщательного материалистического анализа человеческих отношений он пришел к полному пониманию зол человеческого общества, что оно должно быть изменено экономически и что изменения нельзя добиться убеждением, а только социальной революцией. Его теория практического действия была построена ради чего-то, что нужно было подготовить, чего-то, что нужно было сделать, и заканчивалась одним или несколькими актами массового насилия. Его внимание было направлено на динамическое изменение, которое, как он ожидал, обязательно произойдет во время восстания масс, а не только на столь важный аспект динамической неудачи. Он не был заинтересован в ценности неуспеха социореволюционного эксперимента; не был заинтересован в выяснении того, что сам инструмент - социореволюционная программа - был неправилен. Единственное, что он старался понять перед лицом поражения (см.: "Классовая борьба во Франции"), - так это то, что было плохого в ситуации, к которой прилагалась революционная идея. Он не позволял себе сомневаться в значении и истинности самой социальной революции. Социометрист же, как он ни жаждал бы изменить мир, держится другой точки зрения. То, что может быть незначительным для марксистского революционера - практика, весьма важно для него; социометрист интересуется социальной революцией как "социальным экспериментом". В известной степени для него не существенно, будет ли социальная революция успешной или закончится поражением. Ввиду нашего плохого знания социальных явлений он интересуется ею в первую очередь как исследовательским экспериментом, а не как социальным крестовым походом; он интересуется тем, чему можно из нее научиться, а не тем, улучшится ли общество благодаря ей. Что же мы выиграем, если благодаря чистой случайности, слепому случаю насильственная революция завершится таким же преступным и полным успехом, что человеческое общество будет или навеки искалечено, или навеки возвысится? Нет никакой гарантии, что слепой случай может все повергнуть в обратную сторону и эффект будет противоположным. Вероятно, лучше знать истину, хотя она, может быть, никогда и не будет достигнута. Может быть, достойнее для человечества погибнуть с открытыми глазами, вместо того чтобы вечно жить в невежестве, двигаясь к упадку.
 Между социометрическим и социалистическим типами изменения имеются и сходные, и различные черты. Некоторые из сходных черт следующие:
 1) оба склонны к непосредственному действию;
  2) оба революционны, т. е. требуют радикального изменения существующего социального строя;
 3) оба выступают против симптоматических и временных мер;
  4) оба утверждают, что научное знание динамики социальных отношений совершенно необходимо для теории социальной революции;
 
  5) оба утверждают, что все виды социальных зол: экономические, психологические, аксиологические и культурные - взаимосвязаны;
  6) оба настаивают, что народ должен действовать от своего имени и что его надо призвать к всеобщему социальному действию.
 Разница следующая:
  1) научное знание экономики важно, но недостаточно для подлинного изменения социального строя, а помимо экономики необходимо знать и учитывать при создании теории социальной революции динамическую структуру социума, межличных и межиндивидуальных отношений;
  2) социализм - это революция одного класса, экономического пролетариата; социометрическая революция - это революция всех классов, всего человечества, всех людей, всех индивидуумов и всех групп без исключения, законных или незаконных,
 официальных или неофициальных, больших или малых, всех наций и государств, суверенных и непризнанных. У социометрического пролетариата есть жертвы во всех классах - среди богатых или бедных, черных или белых, людей с высоким или низким интеллектом, высокой или низкой спонтанностью;
  3) марксизм пытается укрепить классовое сознание пролетариата, привести массы к пониманию их мощи, а также существующих экономических условий; политическая же социометрия, напротив, пытается развить в массах высокую степень "социометрического сознания", т. е. знания структуры социальных групп во всех частях земного шара, особенно тех групп, членами которых они непосредственно являются, и в отношении всех критериев, вокруг которых могут образовываться группы (экономический фактор - это только один ив важнейших критериев); она пытается побудить массы настаивать на изменении юридического, социального, политического и культурного строя согласно
 лежащей в его основе динамической структуре.
  Она настаивает на том, что экономические революции близоруки, невежественны в отношении динамики действительной структуры человеческого общества и что рано или поздно новый социальный порядок, который они создают, или возвратится к предыдущему состоянию, который они пытались изменить, или скатится к социальной анархии.
  У многих имеется навязчивая идея, что, прежде чем может быть произведен следующий шаг в социальной революции, каждая страна должна пройти через фазу диктатуры пролетариата; что русский советский тип революции должен быть установлен повсюду, прежде чем можно будет сделать следующий шаг. Это обычно связывается с идеей, что ход социальных революций от феодального к капиталистическому обществу и от капиталистического к советскому обществу является необходимым необратимым развитием, которое нельзя остановить или направить по другому пути. Но социометрически нет такой вещи, как "класс", класс капиталистов, промежуточный класс и класс рабочих. Концепция класса - это досоциометрическая мифология. То, что социометрическое изучение таких больших масс народа, как класс, может обнаружить, является частью истины, комплексом микроскопических островков межличных и межгрупповых структур то тут, то там в огромной, полной предрассудков политической организации, которая связывает все это вместе.
  Величайшими преимуществами социометрии по сравнению с марксизмом являются:
  а) ее методы, путем которых она может исследовать причины социальных зол; ее методы социальной микроскопии, что было независимо от нас подчеркнуто французским социологом Георгом Гурвичем;
  б) ее связь с людьми в действии. Первый прогресс был сделан в духе прогресса соматической медицины в XIX столетии. В соматической медицине причина многих таинственных заболеваний была в конце концов обнаружена в микробах, невидимых
 существах, микроорганизмах. Удалось излечить многие макроскопические проявления и эндемические заболевания, такие, как дифтерия, холера, сифилис и т. д. благодаря этому новому знанию. Социологическая медицина будущего, социатрия, извлечет ту же самую пользу из микроскопически направленного социометрического исследования, которое пытается изолировать "социальные" микроорганизмы социальной структуры при помощи социограмм, социоматриц и диаграмм взаимодействия и движения. Лекарства против социальных синдромов, таких, как капиталистический синдром, будут найдены в направлении, о котором Маркс никогда и не мечтал, они будут менее насильственны и более стойки по результатам. Микросоциология, однако, все еще переживает младенческий возраст. Я не могу согласиться со многими из моих друзей, что социометрия "стала совершенней".
  Отнюдь нет. Столь же легкий оптимизм порождается частой практикой разжижения и сведения социометрических тестов к анкетам и сведения положения участников к чему-то среднему между людьми, которые сами выбирают и решают свою судьбу, и кроликами. Здесь у марксизма также имеются недостатки. Хотя он и является защитником интересов масс, ему не удалось защитить маленьких, изолированных индивидуумов, маленькие неофициальные группы и, наконец, хотя это отнюдь не малозначимо, ему не удалось мобилизовать широкую сеть скрытых связей между одной группой и другой. Имеются многочисленные формы связи между различными пунктами в социальном пространстве. Они будут постепенно открыты, но не в лаборатории, а путем экспериментов в самой жизни и по мере того, как маленькие социометрические революции распространяются по всему миру. Социометрическое сознание и зрелость людей будут расти соответственно размерам экспериментов, количеству и значению использованных критериев и видимому результату, который они дадут.
  Вопль о несправедливой эксплуатации - особенно экономической эксплуатации большинства людей, массы промышленных и сельскохозяйственных рабочих - небольшим кругом капиталистов лежал в основе всех социалистических революций,- вопль, перед которым было почти невозможно устоять. Мало или вообще никакого внимания не уделялось наижесточайшей эксплуатации всех времен, практикуемой не только в капиталистическом и коммунистическом обществе, но и всеми известными формами правления. Это эксплуатация творцов идей и изобретателей инструментов. В эксплуатации этого меньшинства коммунистическое и капиталистическое общества молчаливо объединяются в единый фронт. Это органически продуктивное, но бессильное меньшинство, чья продуктивность стала поговоркой. В программах всех социалистических партий помещики и промышленные магнаты часто назывались ворами и грабителями, эксплуататорами и потребителями труда рабочего класса. На самом деле оба, как потребители, так и рабочий класс, эксплуатируют и пользуются идеями, процессами и инструментами, созданными беспомощными гениями всех времен. Творцы, если таковые вообще имеются, являются поистине наиболее эксплуатируемым меньшинством в мире. У них никогда не было политической партии, они не начинают свою собственную революцию, чтобы изменить мировой порядок, они его меняют независимо от существующей формы правления. Они сравнительно немногочисленны, не образуют класса, не принадлежат ни к капиталистам, ни к пролетариату и не могут принадлежать ни к одному из них. Они не принадлежат исключительно к той или иной этнической группе или полу.
  Повсеместность их появления, по-видимому, противоречит известным законам наследственности. Они поистине наибольшие интернационалисты, истинный авангард мирового сообщества. Из этого ясно следует, что не может быть построен ни один мировой порядок, из которого исключаются эти забытые парии всех мировых революций. На самом деле мировая революция должна начаться с ними в качестве основы. Мировое сообщество должно быть подобно широкому, открытому пространству, в котором все люди могут обосноваться и все идеи могут быть продуктивно развиты. Оно должно быть исключительно гибким для наиболее свободного распределения людей и наиболее свободного развития ценностей. Оно должно быть так спроектировано, что ни один индивидуум, ни одна группа, ни одна разновидность не оставались бы вне его, чтобы все люди имели возможность создать социальный строй, который можно было бы назвать "креакратия" ("творцекратия").
  Техника революции. Термин "революция" употреблен здесь по отношению к методам и инструментам, которыми пытаются произвести изменения радикального характера в данном социальном строе. Неспособность академических социальных наук разработать свои собственные инструменты для изменения общества, элементарные методы действия, которые можно применить "на месте", привели к катастрофическим последствиям на политической арене нашего времени. Общеизвестно, что массовые митинги, политические организации рабочих, рабочие союзы, захват власти и контроль над вооруженными силами и правовыми учреждениями, прессой и радио и другие явления, ведущие к свержению правительственного авторитета, являются инструментами революции. Не владея техникой действия, братство социальных ученых было захвачено врасплох. Живя среди войн и революций в течение почти полстолетия, они были вынуждены пассивно взирать на происходящее и позволять генералам и политикам изменять мир. Они пытались спорить, когда требовались радикальные меры. Разумные размышления и этикет политических конференций оказались беспомощными против партийных лозунгов, ругани, смеха, вульгарных шуток и проклятий, лжи и искажения фактов. Они пытались бороться против действия и неожиданных методов лирикой и передовицами газет. Когда они уже получили урок, было слишком поздно. Когда они очнулись от состояния паники и парализующего страха, игра ускользнула из их рук и первоначальная фаза битвы была проиграна. Другими словами, авангард академической и социальной науки не обладал социальными инструментами наступления и контрнаступления, когда в этом была крайняя необходимость. Наконец, выступили мы, социометристы, и разработали "психологические методы и метод социального шока", которые, вероятно, могут стать научными инструментами социального действия, профилактикой или противоядием против массового гипноза и убедительности чисто политических систем.
  Социометрия среди всего прочего разработала два инструмента изменения: а) тест населения и б) социодраму. Тест населения является инструментом, действующим in situ; он приводит население к коллективному самовыражению планов в отношении всех основных видов деятельности, в которых оно участвует или собирается участвовать. Это гибкая процедура, которая призывает к немедленному действию и немедленному применению всех выборов и осуществлению решений. Население может состоять из жителей, дирекции, рабочих фабрики и т. д. Социодрама является инструментом, посредством которого можно исследовать социальную истину о социальной структуре и
 конфликтах, а также производить социальные изменения путем драматических методов.
  Она может иметь форму городского собрания, с той только разницей, что присутствуют лишь те индивидуумы, которые вовлечены в социальную проблему, и что принимаются решения и выполняются действия, которые имеют первостепенное значение для коллектива. Постановка и решения в социодраме были созданы в группе. Выбор социальной проблемы и решение в отношении ее выносятся группой, а не отдельным лидером.
  Социодраматические работники ставят себе задачу организовать профилактические, дидактические и терапевтические собрания коллектива, в котором они живут и работают; организовывать, созывать такие собрания повсюду в проблемных областях; вступать в коллективы, непосредственно встречаясь с возникающими или хроническими социальными проблемами; участвовать в массовых собраниях забастовщиков, вызванных расовой враждой, собраниях политических партий и т. д. и пытаться разрешить и разъяснить ситуацию на месте. Социодраматический агент включается в группу, сопровождаемый штатом вспомогательных еgо, - если это необходимо, с той же самой решительностью, отвагой или свирепостью, как фюрер или руководитель союза. Собрание может вступить в действие таким же энергичным и полным энтузиазма, как и в деятельность политического характера, с той только разницей, что в политике пытаются подчинить массы своим политическим планам, в то время как социодраматург пытается довести массы до максимума группового воплощения, группового выражения и группового анализа. Эти методы преследуют противоположные цели, следовательно, ход собрания принимает различную форму. Политическая драма возникает у политика и внутри его клики, она заранее подготовлена и рассчитана на то, чтобы возбудить враждебность или предрассудок против врага. Социодрама же зарождается в присутствующей аудитории, она рассчитана на то, чтобы быть образовательной, разъясняющей и вдохновляющей для всех участников.
  Социометрические революции не обещают быстрых и значительных результатов. Они проникают глубоко, и их успех зависит от нового процесса обучения, применяемого в малых группах. Подобно ребенку, человечество будет зреть только шаг за шагом и в той степени, в какой социометрическое сознание перестроит наши социальные учреждения и созреет структурная подготовленность человечества к мировому сообществу. Много войн и социальных потрясений будет терзать его больное тело. В этот переходный период доктор, может быть, более важен, чем инженер.
  В 1848 году массы пролетариата в промышленности и армии были первостепенной необходимостью для производства товаров и ведения войн. В 1948 году ситуация изменилась, по крайней мере потенциально. Еще несколько десятилетий - и, может быть, фабрики будут заполнены роботами и управляться одним инженером или одним атомным физиком.
  Поскольку человеческое общество больно, мы можем ожидать, что постепенно возникнет и распространится по всему земному шару психиатрическая империя. Политики и дипломаты займут второстепенное положение. Социальные ученые, психиатры, соци-атры и социометрически ориентированные специалисты займут первое место. Пройдет еще одно столетие, и ментор в Белом доме, будущий президент Соединенных Штатов, может быть психиатром. Не начинает ли весь космос все больше походить на огромный сумасшедший дом, с богом в качестве главного врача?
 Социометрические тезисы
  1. Человеческое общество имеет свою собственную структуру, не тождественную социальному строю или форме правления, существующим в данный момент. Его структура подвергается влиянию инструмента, ведущего его дела, например государства,
 но никогда полностью им не определяется. Государство может "отмереть", но лежавшая в его основе социодинамическая структура общества сохраняется в той или иной форме. Следовательно, именно в эту структуру социума должно проникнуть революционное усилие, чтобы добиться длительного и настоящего излечения от социальных зол.
  2. Социометрия разработала два типа инструментов: инструмент для диагностирования социальных структур и инструменты для их изменения. Социометрический тест, психодрама, социодрама и аксиодрама могут быть использованы среди всего прочего
 как для диагноза, так и для социальной революции.
 
  3. Старейшим и наиболее многочисленным пролетариатом человеческого общества является социометрический пролетариат. Он состоит из тех людей, которые страдают от той или иной формы нищеты, психологической нищеты, социальной нищеты, экономической нищеты, политической нищеты, расовой нищеты, религиозной нищеты. Имеются многочисленные индивидуумы или группы, объем притяжений которых или экспансия роли, спонтанности и продуктивности гораздо ниже их нужд и способности потребления. Мир полон изолированных, отверженных, отвергающих, лишенных взаимности и остающихся в пренебрежении индивидуумов и групп.
  4. Социометрический пролетариат не может быть "опасен" экономическими революциями. Он существовал в примитивном и докапиталистическом обществе, он существует в демократических обществах и в социалистической России.
  5. Социометрия - это народная социология, осуществляемая народом и для народа. Она учит, что человеческое общество нельзя изменить косвенными, механическими манипуляциями или применением силы. Каков бы ни был тип правления и социальных институтов, навязываемых народу, будь то кооперативные коллективы, коммунистический, демократический, автократический или анархический тип правления, рано или поздно они теряют свою власть над народом! Народ отбрасывает их, если они не коренятся в продуктивной воле народа и если они не созданы с полным участием каждого индивидуального члена.
  6. Для того чтобы изменить социальный мир, нужно так проектировать социальные эксперименты, чтобы люди сами были включены в действие. Нельзя изменить мир ex post facto, это нужно сделать теперь и здесь с помощью и посредством народа. У Маркса не было ни малейшего намерения разработать экспериментальный метод в социальных науках, но он был единственным досоциометрическим социологом, который приблизился к разрешению проблемы. Правда, социальные революции, к которым он подстрекал, закончились поражением в своих основных целях, но это не противоречит тому факту, что его революционная теория была ближе всего к экспериментальному методу в социальных науках до появления социометрического метода в наше время. Как могут правительства и ответственные деятели принимать всерьез работу социальных ученых, учитывая незначительность их данных и бесцельность их экспериментальных проектов? Маркса, Энгельса и Ленина принимали всерьез, потому что они пытались изменить мир.
  7. Дилемма марксизма может быть суммирована в одной фразе: незнание динамической социальной структуры человеческого общества. Глубокое сопротивление изменению и революции марксизм приписывает собственникам, классу капиталистов. Он
 не осознает того, что это глубокое сопротивление исходит непосредственно из социальной структуры, и если истинная причина и мелькает в сознании некоторых последователей Маркса, они не делают соответствующего усилия, чтобы принять это во внимание.
  8. Социометрические исследования подсказывают существование остаточных социальных структур, происхождение которых можно проследить до следующих явлений:
  а) эмбриональная социальная структура, которую уже можно заметить в нечеловеческих обществах;
  б) каждый социальный строй после того, как окончилось его царство, не исчезает полностью, но оставляет свой след на тех социальных структурах, которые он сформировал. Общий эффект этих "остаточных явлений" плюс вышеописанное эмбриональное развитие производят общую коллизию, которой объясняется
 сопротивление изменению.
  9. Социальный экспериментатор не может знать ни всех факторов, участвующих в ситуации, ни всех тех изменений в этих факторах, которые могут произойти с того времени, когда он обдумывал эксперимент, до времени его проведения, и он не может
 знать новых факторов, которые могут возникнуть в ситуации в течение самого эксперимента. Социальные экспериментаторы избегают этой дилеммы, они являются экспериментаторами и субъектами эксперимента в одном лице. Даже если они не знают всех факторов, входящих в ситуацию, это свойственно их чувствам, их действиям и взаимодействиям и даже должно выявиться в их экспериментальных проектах и в революционных действиях. Иногда это может быть несовершенно и неточно, но это эксперимент in vivo, сознательно и систематически проводимый всей группой.
  10. Социальная природа имеет социометрический характер - вот почему социометрия действенна. Решением проблемы является замена экспериментального метода Бэкона и Милля, который был создан для удовлетворения требований физики, экспериментальным методом, который может подвергнуть перекрестному допросу реальность социальных изменений. Идея создания контрольной группы в области социального действия чревата искусственностью и ненормальностью и обязательно исказит результаты или сделает их незначительными. Спонтанные контрольные группы возможны, но отнюдь не вне, а внутри социальной атмосферы. Замена достигается благодаря процессу обратимости. Само человечество в прямом и конкретном значении этого слова становится экспериментатором, а бывший автократический экспериментатор становится одним из двух миллиардов совместно думающих участников.
 
 
 ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ
 Ф. Гиддингс. Основания социологии.
 ИДЕЯ СОЦИОЛОГИИ1
  1 Публикуемый материал представляет собой 1-ю главу 1-й книги, 3-ю и 4-ю главы 4-й книги в кн.: G J__d d i njr s F. H. The Principles of Sociology. An Analysis ot the Phenomena of Association and of Social Organization. N. Y., 1896. Русск. пер.: Гиддингс Ф. Н. Основания социологии / Пер. с англ. Н. Н. Спиридонова. М., 1898. С. 3-22, 400-418.
  В пределах той широкой группировки живых существ, которая известна под названием географического распределения, существует более узкая группировка, соединяющая животных в стада, стаи или рои, а людей - в орды, кланы, племена и нации. Эта естественная группировка сознательных особей является физическим основанием социальных явлений. Общество, в первоначальном смысле слова, означает сотоварищество, общую жизнь, ассоциацию,"все истинные социальные факты по природе своей психические. Но_ психическая жизнь в индивидах столько же зависит от физического строения мозга и нервных клеток, сколько социальное взаимодействие и взаимные стремления зависят от физической группировки населения! Поэтому вполне сообразно с природой вещей слово "общество" означает также собрание живущих в общении и сотрудничестве индивидов, соединившихся или организовавшихся для какой-либо общей цели. Наконец, из этих конкретных идей мы выводим абстрактное понятие об общности как о союзе, организации, сумме внешних отношений, связывающих вместе соединившихся индивидов.
  Комбинируя эти идеи, мы находим, что наше понятие общества уже довольно сложно. Однако оно осталось бы неполным, если бы мы не приняли в соображение различия между временными и постоянными формами ассоциации; между кратковременным союзом и прочной организацией; между свободным соглашением и обязательным повиновением власти; между искусственно образовавшимися союзами и естественно сложившимися общинами, племенами и нациями, внутри которых происходят вторичные явления ассоциации.
  Различие между "естественным" и "политическим" обществом имеет важное значение для политической науки. Те определения этих форм, какие мы находим у Бентама в его "Fragment on Government", в своем роде совершенны. "Когда некоторое число лиц (которых мы можем назвать подданными),- говорит он,- повинуются одному лицу или собранию лиц известного и определенного рода (которых мы можем назвать правителем или правителями), то о таких лицах, вместе взятых (подданных и правителях), можно сказать, что они находятся в состоянии политического общества". "Когда некоторое число лиц находится в общении, не обнаруживая вышеупомянутого повиновения, то о них можно сказать, что они находятся в состоянии естественного общества"2. Однако различие это только в степени, как это показывает сам Бентам. "Оба этих общества можно сравнить со светом и тьмой: как бы ни были различны идеи, вызываемые этими именами, сами предметы не имеют никакой определенной границы, которая их разделяла бы". Рано или поздно простое общение само развивает из себя формы правления и повиновения. Ассоциация постепенно и незаметно переходит в определенные и прочные отношения. Организация в свою очередь придает еще больше прочности и определенности социальной группе; психическая жизнь и ее физическое основание развиваются вместе.
  2 Гл. I. Разд. X, XI.
 
  Таким образом, наша идея общества становится идеей обширного и сложного естественного явления, понятием космического факта, чудесного и изумительного. Теперь мы видим, что только в узком смысле слово "общество" можно считать простым агрегатом или простым собранием индивидов, соединившихся ради какой-либо цели. В более широком и научном отношении и наиболее важном смысле под обществом надо разуметь естественно развивающуюся группу сознательных существ, в которой агрегат переходит в определенные отношения, преобразующиеся с течением времени в сложную и прочную организацию.
  Точное знание общества, понимаемого таким образом, принадлежит к числу наших самых недавних приобретений. Кроме общества, ничто в природе, исключая только тайны самой жизни, так глубоко не заинтересовывало человеческое воображение, и ни с чем, кроме самой жизни, воображение не обращалось так вольно. Никакой образ не был настолько фантастичен, никакое умозрение-настолько мистично, никакая мысль - настолько нелепа, чтобы они не могли войти в описание и философию общества.
  Первые попытки научного наблюдения и классификации социальных фактов и истинного обобщения их сохранились для нас в "Республике" и в "Законах" Платона и в "Политике" Аристотеля, но все это были лишь первые попытки. В этих сочинениях, однако, общество рассматривается в своем целом как организованное в гражданскую общину или в государство, тогда как во времена Римской империи, в средние века и в века Просвещения все научные исследования социальных явлений были крайне отрывочны. Некоторые из этих исследований носили характер экономический, другие - юридический, третьи - церковный, четвертые - политический. Никто не пытался описать ассоциацию и социальную организацию во всей их полноте; никто не постарался понять конкретное жизненное целое. Только в. текущем столетии научные методы были систематически приложены к решению этой обширной задачи, и раз они были приложены, то в изучении общества, как и в других областях исследования, они богато вознаградили себя ценными вкладами в общую сумму знания. В настоящее время мы уже обладаем быстро увеличивающимся запасом проверенного и продуманного знания социальных отношений. Не слишком рискованно утверждать, что теперь мы уже имеем социологию, которая может быть определена как систематическое описание и объяснение общества, рассматриваемого в его целом. Она есть общая наука о социальных явлениях.
  Слово "социология" было впервые употреблено Огюстом Контом" в его "Курсе позитивной философии" в качестве названия обширной социальной науки, составляющей часть позитивной философии. Конт первый ясно увидел необходимость очищения элементов этой науки от всяких посторонних материалов, идей и методов и первый соединил в одно понятие все действительно необходимые элементы. Платон и Аристотель никогда не отделяли политику от этики или науку политики от искусства политики. В XVIII веке политическая наука была безнадежно смешана с революционным духом. Ни Гоббс, ни Монтескье, ни экономисты не изучали общество во всех его видах, и, несмотря на влияние Юма, которому Конт обязан всем, что есть истинного в его понятии причинности, социальные объяснения оставались еще в значительной степени теологическими и метафизическими.
  Итак, Конт первый пролил рационалистический свет на эти недостатки, утверждая, что общество должно рассматриваться как целостный организм, и пытаясь основать науку о социальных явлениях в их связной полноте - науку позитивную по его методам, основанную на широком наблюдении фактов и отделенную раз и навсегда от политического искусства и от революционных целей. Социология, как ее представлял себе Конт, должна вполне соответствовать социальной физике, так как задача социологии должна состоять в открытии естественных причин и естественных законов общества и в удалении из истории, политики и экономии метафизических и сверхъестественных следов, подобно тому как они были изгнаны из астрономии и химии. Конт полагал, что, следуя позитивному методу, социология могла бы сделаться в достаточной степени наукой предвидения, указующей ход прогресса.
  После Конта социология развивалась главным образом благодаря трудам тех лиц, которые вполне почувствовали всю силу учения, навсегда переменившего ход научного мышления. Эволюционное объяснение естественного мира проникло во все области знания- Закон естественного отбора и понятие жизни как процесса приспособления организма к окружающей его среде сделались душою современной биологии и психологии. Эволюционная философия должна была неизбежно расшириться и включить в себя и социальные явления человеческой жизни. Наука, проследившая жизнь от протоплазмы до человека, не могла остановиться на объяснении его внутренней организации. Она должна была ознакомиться и с его многоразличными внешними отношениями, с этническими группами, с естественными человеческими обществами и со всеми теми явлениями, какие в них обнаруживаются, а также исследовать, не является ли все это продуктом всемирной эволюции. Поэтому мы находим не только в ранних произведениях Герберта Спенсера, но также и в произведениях Дарвина и Геккеля намеки на эволюционное объяснение социальных отношений. Эти намеки сами не составляли еще социологию, так как для этого требовались иные факторы, выведенные путем индукции непосредственно из социальных явлений. Но такие намеки, достаточно показывали, где должны лежать некоторые основания новой науки; вместе с тем о.ни достаточно. Выясняли некоторые из ее основных понятий и доказывали, что социолог должен Выть не только историком, экономистом и статистиком, но также биологом и психологом. Таким образом, на эволюционной почве и благодаря трудам эволюционных мыслителей создавалась современная социология. Она является истолкованием человеческого общества посредством естественной причинности. Она отказывается считать человечество стоящим вне космического процесса и имеющим для себя свой особый закон. Социология является попыткой объяснить возникновение, рост, строение и деятельность общества действием физических, жизненных и психических причин, действующих совместно в процессе эволюции.
  Едва ли нужно напоминать, что наиболее важная попытка в этом отношении была сделана Спенсером в его "Синтетической философии". В этом великом произведении принципы социологии выведены из принципов психологии и биологии. Социальное развитие рассматривается как надорганическая эволюция. Оно состоит... из процесса, в котором все органические и психические явления человеческой жизни соединены в самых широких формах запутанной, но правильной сложности. Понятие общества как организма у Спенсера более определенно, чем у Конта. По мнению Спенсера, общество есть организм не только в виде" простой фантастической аналогии, как в "Левиафане" Гоббса, но и в действительности, не только нравственно, но также и физиологически, потому что в строении общества наблюдается разделение труда, переходящее от отдельных личностей на группы и организации этих личностей. В нем имеется: питающая система состоящая из промышленных групп: распределительная система, состоящая из торговых операций; регулирующая система, состоящая из политической и религиозной деятельности. Спенсер прилагает немало стараний, чтобы показать, что этический прогресс и счастье человеческого рода зависят от этой функциональной организации общества, но он не развивает настолько полно, насколько мы могли бы желать, мысль Платона, который находил в социальном разделении труда основание и истинный тип этической жизни и таким образом прокладывал дорогу для понятия общества как средства усовершенствования человеческой личности.
  Если Спенсер не совсем удовлетворителен в этом отношении, то он оставляет желать очень немногого относительно той полной определенности, с какой он объединяет социальную организацию с всемирным физическим процессом. Большинство писателей, произносивших свои приговоры социологическим доктринам Спенсера, не обратили внимания на те принципы, из которых были выведены его заключения. Они искали его социологическую систему в тех его книгах, которые носят социологические заглавия, тогда как в действительности основные теоремы его социологической мысли рассыпаны по всей второй половине его сочинения, озаглавленного "First Principles", и требуют некоторого труда от читателя, который захотел бы собрать их вместе. Эти теоремы, взятые вместе, служат истолкованием социальных изменений посредством тех законов постоянства силы, направления и ритма движения, интеграции материи и дифференциации формы, которые все вместе составляют хорошо знакомую спенсеровскую формулу всемирной эволюции. Общество, подобно материальному миру и живому организму, также подвержено интеграции и дифференциации. Оно переходит от однородности и неопределенности неорганизованного состояния к разнородности и определенности состояния организованного. Конечной причиной всех этих изменений является всемирное равновесие энергии. Конт употреблял термин "социальная статика" в чисто риторическом значении, как название для социального порядка, а термин "социальная динамика" - как название прогресса. Спенсер, оставаясь на более научной почве, придерживается более точных физических понятий. Социальная статика, по его мнению, есть исследование социальных сил в равновесии. Совершенное равновесие никогда не было достигнуто в действительности вследствие изменений, являющихся следствием равновесия энергии между обществом и его средой. В действительности, однако, статические и кинетические стремления уравновешиваются сами по себе, и результатом этого в обществе, как и в Солнечной системе или в живом теле, является неустойчивое равновесие.
  Все это, очевидно, есть лишь физическое объяснение социальных форм и метаморфоз, и спенсеровская социология в целом - все равно, сформулированная ли самим Спенсером или другими писателями под влиянием его мысли,- является до известной степени физической философией общества, несмотря на широкое пользование биологическими и психологическими данными.
  Тем не менее такое физическое истолкование не составляет еще всей эволюционной социологии. Действительно, социология не только настаивает на признании единства, лежащего в основании всех различных видов общества, изучаемых специальными социальными науками, но она утверждает также, что одна основная логика должна лежать в основании объективных, физических, и субъективных, или волевых, объяснений социальных явлений. Оба этих объяснения в течение ряда столетий боролись друг с другом в области экономической и политической философии. Начиная с "Политики" Аристотеля Боден, Монтескье и физиократы развили объективное истолкование расы, почвы, климата, наследственности и исторических условий. Гроций, Гоббс, Локк, Юм, Бентам, Беркли, Кант и Гегель выработали субъективное истолкование человеческой природы, полезности, этических императивов и идеалов. Но оба этих истолкования никогда еще не сталкивались вполне лицом к лицу. Пределы мысли никогда не были нарушены ни попытками исследовать единство самого общества, ни какой-либо действительно научной попыткой достичь единства истолкования. Борк в своих политических сочинениях более всего приблизился в действительности, хотя и бессознательно, к. этому единству. Только в систематической социологии найдем мы определенное признание как социальной воли,_ так и физической эволюции вместе с сознательным стремлением к их объединению на почве научного примирения.
  Подобно тому как объективное истолкование, крайне несовершенное в философии Конта, быстро развилось у последующих мыслителей, точно так же развилось и субъективное истолкование, хотя, к несчастью, не в такой степени. Конт полагал, что научно образованные государственные мужи могли бы реорганизовать общество и руководить его прогрессом. В философии Спенсера мысль эта стала отчасти отрицательной. Государственный деятель не может улучшить общество своим искусством, но он может его бесконечно ухудшить. В сочинениях Лестера Уорда3 мысль эта снова становится вполне положительной. Общество может обратить естественный процесс эволюции в процесс искусственный. Оно может произвольно изменить свою судьбу. Оно может сделаться теологически прогрессивным. В выдающихся трудах Лилиенфельда4, д-ра А. Шеффле5 и профессора Гильома де Грифа6, которые держатся натуралистического образа мысли, но в своих сочинениях представили кропотливое исследование требований социализма, мы находим полное признание социальной воли. Наконец, в критическом труде Альфреда Фулье7 мы находим подробное обозрение исторических отношений идеализма и натурализма в области социальной философии и блестящую попытку доказать тождество физических и волевых явлений, которые Фулье рассматривает как фазы в процессе эволюции "идей сил". 8
 3 Dynamic Sociology; Psychic Factors of Civilization.
 4 Qedanken iiber eine Sozialwissenschaft der Zukunft.
 5 Ban und Leben des sozialen Korpers.
 6 Introduction a la sociologie.
 7 La science sociale contemporaine.
 8 La Psychologie des idees forces; L'Evolutionnisme des idees forces.
 
 
  Более внимательное исследование этих обширных трудов показывает нам, однако, что их объяснение общества посредством волевого процесса не разработано с той научной точностью, которая характеризует их объяснение посредством физического закона. Действительно, в том методе, которого придерживаются некоторые из наиболее выдающихся истолкователей социологии, кроется важное заблуждение, навлекшее незаслуженное нарекание на их науку. Объективное объяснение обыкновенно систематически устранялось, после того как оно сводилось к своему простейшему выражению в формуле физической эволюции, но субъективное объяснение не проводилось подобным же образом по всему ряду социальных явлений. Гораздо менее сводилось оно к значению единственного мотива или принципа, характеризующего сознательную личность как социальное существо и определяющего все его социальные отношения, поскольку они вытекают из его воли. Вместо того чтобы попытаться найти такой принцип, вывести из него все его следствия и сгруппировать вокруг него мотивы или обстоятельства, которые должны бы быть приняты во внимание, делалась утомительная попытка перечислить все мотивы, воздействующие на человека в его разнообразных отношениях и в удовлетворении всех его потребностей, как будто все мотивы имеют значение для социологии. В результате получилось не то разумное знание, какое составляет науки.
  Метод этот замечателен в двух отношениях. Он оказывается обратным тому методу, который обыкновенно очень успешно применялся при физическом истолковании общества. Он является обратным и тому методу, который с успехом применялся для субъективного истолкования в политике и особенно в экономике. Политическая экономия создает свое учение о поведении не путем открытия, но путем абстракции. Принимая форму чистой теории полезности, экономическая наука в недавнее время получила замечательное развитие. Чисто абстрактный анализ, начатый Курно, Джевонсом и профессором Леоном Уольрасом (Walras) и продолженный австрийскими и американскими экономистами, показал, что явления экономического мотива и выбора, а следовательно, и экономического действия и отношения, обусловленные выбором, могут быть сформулированы не только научно в качественном смысле, но даже математически. Если социология хочет достичь научной точности, она должна следовать этому примеру, доказывающему пригодность связного метода.
  Надо признать, однако, что наиболее важные сочинения в социологии вполне открыты научной критике, которую выдвигают против нее те, кто не верит в возможность общей науки об обществе. Социология, если судить по таким сочинениям, выступила с тем, чтобы объяснить общество как целое, а сама не сумела достичь единства метода. Она внушила то впечатление, что социальная наука есть наука общая, но не связная, что она может описать общество в его целом только путем перечисления его частей и что она должна неизбежно потерпеть неудачу при объяснении лежащего в его основании единства.
  Можно было бы предполагать, что социология, приняв во внимание эти критические замечания, передаст все субъективные объяснения другим наукам, а сама ограничится выработкой объективного объяснения. Но это значило бы вполне отказаться от всякой претензии свести к единству социальные явления. Волевой процесс, безусловно, существен. Если единства нет здесь, то его нет нигде в обществе; видимое единство есть лишь обстоятельство физического основания. Очевидно, что истинная социология должна соединить в себе как субъективное, так и объективное объяснения. Она должна свести каждое из этих объяснений к его простейшей форме и последовательно проследить основные принципы каждого из них через все социальные отношения. Кроме того, она должна объединить их не просто искусственным путем, но логическим путем, в качестве дополнительных доктрин, и показать, каким образом они обусловливают друг друга на каждом шагу.
  То обстоятельство, что лучшим социологам не удалось еще выполнить эту трудную задачу, не может привести к обвинению самой социологии. Социология может быть оставлена как ненастоящая наука только в том случае, если критика сумела бы доказать, что она может быть построена согласно строго научным требованиям или что она не обнаруживает никакого стремления развиваться по строго научному плану. Но для людей с научным мышлением доказательство от невозможного - само невозможно и должно быть отброшено без всякого сомнения. Что же касается действительного стремления социологии найти единство субъективного объяснения, то массу примеров этого можно найти в сочинениях ее молодых ученых. Везде они пытаются определить ту особенность, которая делает данное явление явлением социальным и которая обособляет его от явлений любого другого рода. Когда этот вопрос будет решен, социологический постулат будет найден, так как установление отличительного признака всегда является и открытием процесса. Если мы найдем общий отличительный признак социальных явлений и основной процесс, мы найдем также и принцип истолкования.
  В значительной степени благодаря экономической мысли установилось общее мнение, будто взаимопомощь и разделение труда являются отличительными признаками общества. В действительности, однако, взаимопомощь и разделение труда наблюдаются и среди клеток и органов живого организма так же, как и среди членов общества, тогда как социальные сношения часто не носят никакого следа кооперации. Пока ошибочное мнение, будто социальные различия могли быть открыты в органических или экономических фактах, не потеряло своего значения среди ученых, до тех пор не могло быть действительного прогресса. Мнение это потеряло всю свою силу благодаря попыткам некоторых даровитых ученых коснуться поглубже этой проблемы. Профессор Людвиг Гумплович9 сделал попытку доказать, что истинные элементарные социальные явления суть конфликты, смешения и ассимиляции разнородных этнических групп. Новиков10, продолжая обобщение еще дальше, утверждает, что социальная эволюция есть, в сущности, прогрессивное видоизменение конфликта союзом, вследствие чего сам конфликт преобразовывается из борьбы физической в борьбу интеллектуальную. Профессор де Гри11, глядя на вопрос совсем иначе, находит отличительный признак социального явления в договоре и измеряет социальный прогресс сообразно замещению принудительной власти сознательным соглашением. Габриэль Тард12 в своих оригинальных и интересных исследованиях, оставивших заметный след в области психологических и социологических идей, доказывает, что первичный социальный факт состоит в подражании - явлении, предшествующем всякой взаимопомощи, разделению труда и договору. Профессор Эмиль Дюркгейм13, не соглашаясь с заключениями Тарда, пытается доказать, что существенный социальный прогресс, а потому и первоначальное социальное явление состоят в подчинении каждого индивидуального ума внешним по отношению к нему видам действия, мысли и чувства.
  Из всех этих ученых Тард и Дюркгейм, несомненно, ближе всех подошли к решению вопроса о сущностной природе социальных явлений и к установлению первого принципа социологии. Они разошлись в понимании друг друга, но для беспристрастного читателя этих авторов вполне ясно, что они оба смотрят с различных точек зрения на явления, тесно между собой связанные; профессор Дюркгейм рассматривает впечатление, .оказываемое многими умами на ум единичный, Тард - подражательный ответ многих на заразительную изобретательность одного. Если в социальных отношениях явления эти не безусловно первичные или основные, то все же они близки к этому. Быть может, однако, что по отношению к подражанию утверждение это является более верным. Явления всякого рода, как на это указывает Тард14, могут быть познаваемы только потому, что они повторяются. В физике мы изучаем повторения в формах разнообразного движения или вибрации, в биологии - в форме наследственности или передачи жизни и отличительных свойств от клетки к клетке; в социологии - в форме подражания или передачи побуждения, чувства и идеи от индивида к индивиду, от группы к группе, от поколения к поколению.
 9 Der Rassenkampf; Grundriss der Soziologie.
 10 Les luttes entre societes humaines.
 11 Op. cit.
 12 Les lois de 1'imitation; La logique sociale.
 13 De la division du travail social; Les regies de la methode sociologique.
 14 Op. cit.
 
  Тем не менее есть основательная причина, почему конечные обобщения как Тарда, так и Дюркгейма, быть приняты. Ни тот ни другой не уяснили себе вполне сущность социального факта, хотя и подошли весьма близко к этой задаче. Их формулы слишком всеобъемлющи. Ведь может существовать также и такое впечатление, оказываемое на одно сознание другим сознанием или многими другими, которое никогда не развивалось и не может развиться в ассоциацию. Также может существовать и подражание, которое не заключает в себе никакого зародыша общества. Змея производит впечатление на испуганную птицу, остающуюся от страха без движения, а затем быстро убивает ее. Дрозд часто подражает пению других птиц, но без всякого социального намерения или следствия. Поэтому элементарный социальный факт, хотя и находится, несомненно, в тесной связи как с впечатлением, так и с подражанием, но, однако, сам по себе не есть ни подражание, ни впечатление. Мы должны искать его в таком явлении, которое было бы свойственно только действительному обществу и ничему другому.
  Теперь мы достаточно выяснили цель и научный характер социологии как при ее начале, так и в настоящее время. Социология есть наука, которая стремится понять общество в его целом и пытается объяснить его посредством космических законов и причин. Чтобы достичь такого объяснения, надо выработать субъективное толкование общества посредством некоторого факта сознания или мотива и его объективное истолкование посредством некоторого физического процесса. Эти оба истолкования должны быть совместимы друг с другом и находиться в тесном соотношении. Субъективный и объективный процессы должны быть нераздельными, будучи всегда зависимы один от другого.
  Каков бы ни был будущий прогресс физических наук, так удивительно быстро происходивший в течение оканчивающегося столетия, очевидно, что в социальных науках то, что достигнуто, является лишь залогом будущих достижений. Социология (надо сознаться) скорее стремилась быть, чем была, содержанием научных фактов, но осуществление ее логической возможности по крайней мере несколько ближе теперь, чем оно было в то время, когда Спенсер впервые писал о необходимости социологии15.
  15 The Study of Sociology, Chapt. I. 302
 
  Никакого нового принципа объективного истолкования отыскивать нет необходимости. Физический процесс в обществе, так же как и в мире звезд, является процессом эволюции формы через равновесие энергии. Однако придется еще много поработать, прежде чем будут вполне понятны разветвления этого процесса среди всех человеческих отношений. Что капается субъективного истолкования, то оно нуждается в новой исходной, точке, которая до сих пор безуспешно отыскивалась, но теперь не может долее оставаться незамеченной при внимательном исследовании. Социология отныне должна пойти по верному пути по той же причине, которая, по мнению Спенсера, удерживает и человечество на его надлежащем пути, а именно потому, что она испробовала все иные ошибочные пути. Так как договор и союз суть явления, очевидно, более специальные, чем ассоциация или общество, а подражание и впечатление- явления более общие, то мы _должны искать_ психическое основание, мотив или принцип общества "в таком явлении, которое занимало бы между ними среднее место. Следовательно, социологический постулат может быть только таким: первичный и элементарный субъективный факт в обществе есть сознание рода (the consciousness oi Kind) Под этим подразумеваю такое состояние сознания, в котором всякое существо, какое бы место оно ни занимало в природе, признает другое сознательное существо принадлежащим к одному роду с собой. Такое сознание может быть следствием впечатления и подражания, но оно не есть единственное следствие, какое они производят. Оно может произвести договор и союз, но оно может произвести и многое другое. Поэтому оно менее общо, чем впечатление и подражание, которые более общи, чем ассоциация. Оно более общо, чем договор и союз, которые менее общи, чем ассоциация. Оно влияет на поведение многими путями, и всякое поведение, которое мы можем действительно назвать социальным, определяется им. Коротко говоря, оно удовлетворяет социологическому требованию; оно свойственно действительному обществу и ничему другому.
  В самом широком своем применении сознание рода обнаруживается в различении одушевленного от неодушевленного. Внутри обширного класса одушевленных существ оно устанавливает виды и расы. В пределах расы сознание рода приводит к более определенной этнической и политической группировке, являясь основанием классовых различий, бесчисленных форм союза, правил общения и особенностей политики. Наше поведение по отношению к тем, кого мы чувствуем более на нас похожими, инстинктивно и основательно отличается от нашего поведения по отношению к тем, кого мы считаем менее подобными себе.
  Кроме того, только лишь сознание рода и ничто другое отличает социальное поведение как таковое от чисто экономического, чисто политического или чисто религиозного поведения; это же сознание рода в действительной жизни постоянно вмешивается в действия - в теории вполне совершенные - экономических, политических или религиозных мотивов. Рабочий, который, преследуя свой экономический интерес, хочет получить самую высокую плату, какую только можно, присоединится скорее к стачке, которую он не понимает или не одобряет, чем отстанет от своих товарищей. По такой же причине и фабрикант, сомневающийся в полезности покровительственной системы для своей собственной отрасли промышленности, вносит, однако, свою долю в фонд ведения кампании в пользу протекционизма. Точно так же богатый собственник Юга, убежденный в победе Севера, тем не менее жертвовал своим достоянием в пользу конфедерации, если только он чувствовал себя гражданином Юга и чужим населению Севера. Свобода верования достигнута благодаря усилиям людей, которые не могли более принимать традиционные истолкования, но которые сильно хотели сохранения ассоциаций, распад которых повел бы к тяжелым последствиям.
  Одним словом, в эволюции социального выбора, социальной воли или социальной политики все мотивы группируются вокруг сознания рода как определяющего принципа. Поэтому проследить появление сознания рода во всех социальных явлениях - значит выработать полное субъективное истолкование общества.
  Таковы объективный и субъективный постулаты социологии. Они соответствуют конечным видам внешней силы и внутреннего мотива, которые бесконечно воздействуют друг на друга в социальной эволюции. Теория их противодействий, в формулировании и доказательстве которой и состоит предмет социологии, должна по необходимости оставаться несовершенной во многих подробностях еще долгое время. Однако в общих чертах, я смею думать, она должна принять, вероятно, следующий вид.
  Социальные агрегаты образовались сначала под влиянием внешних условий: запасов пищи, температуры, соприкосновения или столкновения с индивидами или племенами, а благодаря устранению всех случайных сил агрегаты вообще составились главным образом из сложных единиц. До сих пор это чисто физический процесс.
  Но вскоре внутри агрегации у подобных друг другу индивидов появляется сознание рода, и агрегация развивается в ассоциацию. Ассоциация в свою очередь начинает положительно реагировать на удовольствия и жизненные условия индивидов. Индивиды узнают этот факт, и начинается волевой процесс. С этого времени объединенные в ассоциацию индивиды стараются расширить и улучшить свои социальные отношения. Соответственно этому индивидуальные и социальные выборы становятся важными факторами в ряду социальных причин. Среди множества социальных отношений и действий, случайно установленных, испытанных или придуманных, некоторые доходили до сознания как приятные или желательные, тогда как другие вызывали антагонизм. Соединившиеся в ассоциацию индивиды делали выбор между этими отношениями, стараясь усилить и сохранить одни и устранить другие. Во всем этом процессе ассоциация, социальный выбор и социальная воля определяются сознанием рода.
  С этого момента вновь появляется физический процесс. По отношению к силе, развитию и благополучию общества выборы могут быть невежественные, неразумные и вредные или просвещенные, разумные и благодетельные. Естественный отбор находит здесь новое и почти безграничное поле действия. В борьбе за существование выборы, как и индивиды, могут выжить или нет.
  Выборы, а также вытекающие из них действия и отношения, которые в целом оказываются вредными, исчезают отчасти вследствие разрушения целых обществ.
  Таким образом, цикл социальных причин начинается и заканчивается физическим процессом. Между началом и окончанием помещается волевой процесс искусственного отбора или сознательного выбора, определяемого сознанием рода. Но это никоим образом не есть замена естественного процесса искусственным, как это утверждает Уорд. Это просто огромное усложнение изменений, на которые в конце концов действует тот же естественный отбор.

<< Пред.           стр. 4 (из 8)           След. >>

Список литературы по разделу