ДОБРEНЬКОВА В И АМEРИКАНСКАЯ СОЦИОЛОГИЧEСКАЯ МЫСЛЬ М 1994 273 С 7

Скоро станет очевидным, что функционалистская ориентация в значительной мере определяет то, что включается в описание явления, подлежащего интерпретации. Так, описание магического обряда или церемониала не ограничивается описанием заклинания или магической формулы, ритуала и его участников. Оно включает систематическое описание людей, участвующих в ритуале, равно как и зрителей, описание типов и норм взаимодействия между исполнителями и аудиторией, изменения в этих стандартах взаимодействия в ходе церемониала. Отсюда описание ритуала вызывания дождя у хопи, например, не ограничивается описанием действий, направленных на то, чтобы побудить богов вмешаться в метеорологические явления. Оно включает также и описание лиц, которые в той или иной степени вовлечены в данный обряд. И описание участников церемонии (и ее зрителей) дается с помощью структурных понятий, т. е. путем определения места всех этих людей в их взаимосвязанных социальных статусах.
Короткие выдержки из работ функционалистов покажут нам, как функциональный анализ начинается с систематического описания (и, желательно, с составления схем) статусов и социальных связей лиц, участвующих в исследуемом поведении.
Обряд, отмечающий достижение половой зрелости у девушек племени чирикахуа: расширенная семья (родители и родственники, способные оказать финансовую помощь) несет расходы по проведению этой четырехдневной церемонии. Родители выбирают время и место ее проведения. "Все члены непосредственного окружения девушки и почти все члены местной группы племени принимают участие в церемонии. Гости из других местных групп, равно как и прибывшие из отдаленных групп, должны быть представлены на церемонии. Число их возрастает по мере приближения последнего дня церемонии". Вождь местной группы, к которой принадлежит семья девушки, произносит речь, приветствуя всех участников. Короче, в этом описании большое внимание обращается на следующие статусы и группы, связанные в той или иной степени с церемониалом: "девушка, ее родители и семья, местная группа, особенно ее вождь, члены других местных групп и племя, представленное жителями отдаленных поселений"34.
34 Ор 1 е г М. Е. An outline of Chiricahua Apach Social Organization// Social Anthropology of North American Tribes. Chicago, 1937. P. 173-239; 226-230.

Как мы увидим в свое время, простое описание церемонии, показывающее статусы и принадлежность к различным группам участвующих в ней лиц, дает основную идею функции, выполняемой данной церемонией. Короче говоря, структурное описание участников анализируемой деятельности подсказывает гипотезу для последующей функциональной интерпретации.
Другой пример снова покажет нам характер таких описаний, включающих понятие роли, статуса, принадлежности к группе и взаимосвязи между ними. Стандартизированные реакции на миррири (брат слышит ругательство в адрес сестры) у австралийских аборигенов: когда муж бранит свою жену в присутствии ее брата, то брат ведет себя на первый взгляд аномальным образом, бросая копье в жену, а не мужа... Дальнейшее описание этого обычая включает в себя описание статусов его участников. Сестры являются членами клана брата; муж - выходец из другого клана.
И в данном случае необходимо отметить, что в описании устанавливается место участников обряда в социальных структурах и эта локализация оказывается основой последующего функционального анализа их поведения35.
Так как эти примеры взяты из дописьменных обществ, то может показаться, что данное требование к описанию касается только этих обществ. Обращаясь к другим примерам функционального анализа стандартов поведения, обнаруживаемых в современных западных обществах, мы, однако, можем установить, что точно такое же требование предъявляется и к ним. Здесь же мы встречаемся и с другими указаниями относительно характера "требующихся дескриптивных данных".
"Комплекс романтической любви" в американском обществе: хотя все общества признают "случайные сильные эмоциональные привязанности", современное американское общество является одним из немногих, которое спекулирует на романтических привязанностях и по крайней мере в общественном мнении делает эти привязанности основанием для выбора партнера по браку. Данный характерный стандарт выбора уменьшает или устраняет выбор партнера родителями или более широкой группой родственников36.
35 W а г п е г W. L. A Black Civilization - A Social Study of an Australian Tribe. N. Y., 1937. P. 112-113.
36 LintonR. Study of Man. N. Y., 1936. P. 174-175; P a r s о n s T. Age and Sex in the Social Structure of the United States // ASR. 1942. N 7. P. 604-616; Он же. The Kinship System of the Contemporary United States // American Anthropologist. 1943. N 45. P. 22-38; Он же. The Social Structure of the Family // The Family; Its Function and Destiny. N. Y. 1949. P. 173-201; Merton R. K. Intermarriage and the Social Structure // Psychiatry. 1941. N 4. P. 361-374; Thorner I. Sociological Aspects of Affectional Frustration // Psychiatry. 1943. N 6. P. 157-173.

Необходимо заметить, что подчеркивание значения одного стандарта выбора партнера по браку исключает тем самым другие известные стандарты выбора. Этот случай показывает нам второй тип данных, которые желательно включить в описание явлений, подвергающихся функциональному анализу. При описании типического (модельного) образца решения некоторой стандартизированной проблемы (выбор партнера по браку) наблюдатель, в тех случаях когда это возможно, указывает на те альтернативные образы поведения, которые исключаются первыми. Это, как мы увидим, позволяет определить структурный контекст стандарта поведения и, указывая на соответствующий сравнительный материал, нацеливает на проверку функционального анализа.
Третий составной элемент описания некоторого явления, подготавливающего почву для последующего функционального анализа этого явления,- еще одно требование к подготовке образца для анализа,- заключается в том, что описание должно включать "значение" ...исследуемой деятельности или стандарта поведения для членов группы. И действительно, как скоро станет очевидным, полный и обстоятельный анализ значений, связываемых с данным явлением, очень много может подсказать относительно возможных направлений функционального анализа. Один пример функционального анализа, взятый из работ Веблена, может проиллюстрировать этот общий тезис: "Культурный стандарт демонстративного потребления: демонстративное потребление относительно дорогих товаров "означает" (символизирует) обладание достаточным богатством для того, чтобы "позволить" себе такие траты. Богатство в свою очередь является почетным. Лица, осуществляющие это демонстративное потребление, получают удовлетворение не только от прямого потребления, но также и от повышенного социального статуса, отражаемого мнениями и отношениями тех, кто наблюдает их потребление. Данный стандарт бытует преимущественно среди праздного класса, т. е. тех, кто может и по большей своей части действительно воздерживается от участия в производительном труде" (здесь перед нами статусный или ролевой компонент описания). Однако этот стандарт распространяется и на другие социальные слои, которые из зависти стараются подражать праздному классу и, так же как и он, испытывают чувство гордости, расточительно тратя деньги. В конечном итоге демонстративное потребление стремится вытеснить другие критерии потребления, например "эффективную" трату денег (здесь перед нами явная ссылка на альтернативные типы потребления, которые отходят на второй план при акцентировании культурой рассматриваемого стандарта)37.
37 Veblen Т. The Theory of the Leisure Class. N. Y., 1934. P. 25.

Как хорошо известно, Веблен в последующем изложении приписывает целый ряд функций стандарту демонстративного потребления - функции повышения социального статуса, его утверждения, завоевания "хорошей репутации", демонстрации денежного могущества (р. 84). Эти последствия, испытываемые участниками такого рода стандартизированной деятельности, доставляют им удовольствие и в значительной мере объясняют существование самого стандарта. Основание для того, чтобы приписать все эти функции данному стандарту поведения, было дано почти полностью уже самим его описанием, которое включает явные отсылки к (1) статусу тех, кто в той или иной мере обнаруживает данный стандарт поведения; (2) известным альтернативам тому типу потребления, которое оказывается подчеркнуто демонстративным и расточительным, а не состоит в частом потреблении продукта как такового; (3) различным значениям, которые приписываются в данной культуре поведения демонстративного потребления.
Эти три компонента образца, подлежащего анализу, ни в коем случае не являются исчерпывающими. Полный описательный протокол, достаточный для последующего функционального анализа, неизбежно охватит некоторую совокупность непосредственно психологических и социальных последствий поведения. Но они могут быть лучше всего исследованы при использовании понятия функции. Для того же чтобы дескриптивный протокол имел оптимальную ценность для функционального анализа, необходимо, повторяем мы, чтобы описание явления не проходило по прихоти или интуиции наблюдателя, но обязательно включало бы в себя по крайней мере три вышеназванные характеристики. Хотя еще и много можно было бы сказать о требованиях, предъявляемых к дескриптивной фазе анализа, и эта краткая характеристика образцов описания может сослужить пользу в том отношении, что она указывает на возможность кодификации методов функционального анализа до такой степени, что в конечном счете социолог-наблюдатель будет производить наблюдения, руководствуясь определенной схемой.
Еще один пример проиллюстрирует другие требования, предъявляемые к описанию анализируемого явления: табу на браки вне группы. Чем больше степень групповой солидарности, тем более отрицательным становится отношение к бракам, одним из партнеров в которых является член другой группы. "Безразлично, что является причиной стремления к групповой солидарности..." Брак с партнером со стороны означает либо уход члена группы в другую, либо же прием в группу члена, который не был полностью социализован в плане ценностей, чувствований и обычаев этой группы38.
38 A d a m s R. Interracial Marriage in Hawaii. P. 197-204; MertonR.K. Intermarriage and the Social Structure; op. cit.'P. 368-369; D a v i s K. Intermarriage in Caste Societies // American Anthropologist. 1941. N 43. P. 376-395.

Этот отрывок подсказывает нам четвертый тип данных, которые следует включать в описание социальных или культурных образцов, прежде чем подвергнуть их функциональному анализу. Участники рассматриваемой социальной практики неизбежно имеют некоторую совокупность мотивов для конформного или отклоняющего поведения. Описание должно, в той мере, в какой это возможно, включать в себя отчет об этих мотивациях. Но эти мотивы не должны смешиваться, как мы уже это видели, ни с (а) объективными стандартами поведения, ни с (б) социальными функциями этих стандартов. Включение мотивов в описание явлений помогает объяснить психологические функции, выполняемые данным стандартом поведения, и часто дает ключ к пониманию его социальных функций.
До настоящего времени мы рассматривали явления, которые представляют собой явно выраженные стандарты деятельности и верований, стандарты, признаваемые в качестве таковых членами данного общества. Так, члены данного общества могут с различной степенью точности описать контуры церемониала, символизирующего достижение девушками племена чирикахуа половой зрелости, выбор супруга(и) на основе комплекса романтической любви, ритуал миррири у австралийских аборигенов, интерес, проявляемый к демонстративному потреблению, и табу, наложенное на выбор брачного партнера вне группы. Все это составные элементы, явно входящие в данную культуру и в качестве таковых более или менее известные всем тем, кто принадлежит к этой культуре. Представители общественных наук, однако, не ограничиваются этими явлениями и признанными культурой стандартами поведения. Время от времени они открывают скрытые стандарты культуры, некоторую совокупность обычаев или убеждений, которые упорядочены столь же строго, как и явные стандарты, но которые не рассматриваются их участниками в качестве нормативных, регулятивных предписаний поведения. Примеров такого рода очень много. Так, статистика показывает, что в квазикастовой ситуации, которая определяет отношения между неграми и белыми в США, господствующим видом межрасовых браков (в тех случаях, когда они имеют место) являются браки между белыми женщинами и неграми-мужчинами. Хотя этот стандарт заключения межрасовых браков, который мы можем назвать гипозамией, и не является институционализированным, он является удивительно устойчивым.
Или же рассмотрим другой пример фиксированного, но, по-видимому, неосознанного стандарта поведения. Малиновский сообщает, что жители Тробриандских островов, совместно занятые постройкой каноэ, занимаются не только выполнением этой чисто технической задачи, но устанавливают и укрепляют связи между собой в процессе работы. Многое из того, что в последнее время было выявлено по вопросу о тех первичных группах, которые называются "неформальными органлз-ациями", имеет отношение к тем стандартам поведения, которые наблюдаются исследователями общества, но не осознаются, по крайней мере полностью, его участниками.
Все это указывает на пятое требование к дескриптивному протоколу: закономерности поведения, связанного с деятельностью, которая номинально рассматривается как главная, должны быть включены в протокол наблюдателя (хотя они и не являются частью явного культурного стандарта), так как эти непроизвольно проявляющиеся закономерности часто дают нам основной ключ к специфическим функциям всего стандарта. Как мы увидим, включение этих "непроизвольных" закономерностей в дескриптивный протокол почти сразу же направляет внимание исследователя в сторону того, что мы назвали скрытыми функциями.
Суммируя все вышеизложенное, дескриптивный протокол должен тогда включать:
1) установление положения участников стандартизированного поведения в социальной структуре - дифференциальное участие;
2) рассмотрение альтернативных способов поведения, исключаемых благодаря преобладанию наблюдаемого стандарта (т. е. следует обращать внимание не только на то, что происходит, но и на то, что устраняется благодаря существующему стандарту);
3) эмоциональное и рациональное значение, вкладываемое участниками в это стандартизированное поведение;
4) различие между мотивами участия в такого рода поведении и его объективной стороной;
5) закономерности поведения, не осознаваемые участниками, которые тем не менее связаны с главным стандартом поведения.
Весьма вероятно, что все эти требования к протоколу наблюдателя далеки от полноты, но все же они представляют собой первый, пробный шаг в направлении спецификации моментов наблюдения, которые облегчают последующий функциональный анализ. Они были предложены для того, чтобы служить в качестве более конкретных рекомендаций, чем те, которые обычно встречаются в общих указаниях о методике исследования, как, например, рекомендации наблюдателю быть внимательным к "контексту ситуации".
Явные и латентные функции
Как отмечалось в предыдущих разделах, разграничение между явными и латентными функциями было введено для того, чтобы исключить то смешивание сознательной мотивации социального поведения с его объективными последствиями, которое часто обнаруживается в социологической литературе. Наше рассмотрение терминологии современного функционального анализа показало, как легко социолог может отождествить мотивы и функции и к каким печальным последствиям это приводит. Мы указывали далее, что мотивы и функции изменяются независимо друг от друга и что отсутствие внимания к этому обстоятельству обусловливает то, что среди социологов существует непроизвольная тенденция смешивать субъективные категории мотивации с объективными категориями функций. Именно этим и объясняется наша приверженность к не всегда похвальной практике введения новых терминов в быстро растущий специальный словарь социологии, практике, которая рассматривается многими неспециалистами как оскорбление их интеллекта и преступление против общедоступности науки.
Как легко видеть, я заимствовал термины "явное" и "латентное" у Фрейда, который их использует в другом контексте (хотя и Френсис Бэкон уже много лет назад говорил о "латентных процессах" и "латентных конфигурациях" по отношению к процессам, которые недоступны для поверхностного наблюдения).
Само же различение мотивов и функций неоднократно на протяжении многих столетий проводилось исследователями человеческого поведения. И в самом деле, было бы весьма странно, если бы то разграничение, которое приобрело для нас значение важнейшего разграничения функционального анализа, не было бы кем-то уже сделано из той большой группы исследователей, фактически применявших функциональный подход. Нам достаточно будет упомянуть только несколько из тех, кто за последние десятилетия считал необходимым разграничение между субъективными целями и функциональными последствиями действия.
Джордж Мид: "...это отношение враждебности к нарушителю закона имеет своеобразную положительную сторону (читай латентную функцию) объединения всех членов данной общины в эмоциональной солидарности агрессии. В то время как самые великолепные гуманистические призывы обязательно окажутся противоречащими интересам многих членов общин либо же не затронут интересов и воображения большинства и оставят тем самым эту общину разделенной и индифферентной, крик о помощи при воровстве или убийстве адресуется к самым глубинным комплексам человеческой психики, лежащим под поверхностью индивидуальных, сталкивающихся устремлений, и граждане этой общины, которые были разделены своими расходящимися интересами, сплотятся против общего врага"39.
Эмиль Дюркгейм в аналогичном анализе социальных функций наказания также сосредоточивается на его латентных функциях (последствиях для общины), а не ограничивает себя только его явными функциями (последствиями для преступника).
В. Дж. Самнер: "...с самых первых действий, с помощью которых люди пытаются удовлетворить свои нужды, каждое из них является самодавлеющим и стремится только к немедленному удовлетворению некоторой потребности. Из периодически возвращающихся потребностей возникают привычки личностей и обычаи групп, но эти привычки и обычаи представляют собой следствия, являющиеся непредвиденными и непреднамеренными. Их замечают только после того, как они прочно утвердятся, и даже после этого проходит длительное время, прежде чем их оценят должным образом"40.
Хотя данное высказывание не касается латентных функций стандартизированных социальных действий для рассматриваемой социальной структуры, в нем с достаточной ясностью проводится существенное различие между целями, имеющимися в виду, и объективными последствиями.
Р. М. Макайвер: "Наряду с прямыми результатами действий социальных институтов существуют другие результаты, которые находятся вне непосредственных целей человека... эти типы результатов... могут, хотя и непреднамеренно, иметь большое значение для общества"41.
39 М е a d G. H. The Psychology of Punitive Justice // American Journ. Of Sociology. 1918. N 23. P. 591.
40 Sumner W. G. Folkways. Boston, 1906. P. 3.
41 Ma elver R. M. Community. London, 1915. P. 314.

У. И. Томас и Ф. Знанецкий: "Хотя все новые (кооперативные, польские, крестьянские) институты образованы с определенными целями удовлетворения специфических потребностей, их социальные функции ни в коем случае не ограничиваются их явными и осознанными целями... каждый из этих институтов - коммуна или сельскохозяйственный кружок, ссудный банк или же сберегательная касса, или же театр - являются не просто некоторым механизмом для воплощения определенных ценностей, но также и ассоциацией людей, каждый член которой должен участвовать в общей деятельности этой ассоциации в качестве живого, конкретного индивидуума. Каков бы ни был господствующий, официальный интерес, во имя которого был основан данный институт, ассоциация как конкретная группа человеческих личностей включает и много других неофициальных интересов; социальные контакты ее членов не ограничиваются тем, что они совместно стремятся к достижению некоторой общей цели, хотя последняя, безусловно, представляет собой как главную причину образования самой ассоциации, так и наиболее прочное звено, ее сохраняющее. Благодаря этой комбинации абстрактного, политического, экономического или же весьма рационального механизма для удовлетворения специфических нужд с конкретным единством социальной группы новый институт является также лучшим опосредующим звеном между первичной крестьянской группой и вторичной национальной системой"42.
42 Thomas W., Znaniecki F. V. The Polish Peasant in Europe and America. V. 5. N. Y., !920. P. 156.

Эти и многие другие наблюдатели социальных явлений время от времени разграничивали категории субъективных отношений ("нужды", "интересы", "цели") и категории, как правило, не осознаваемых, но объективных функциональных последствий ("своеобразная положительная сторона", "никогда не осознаваемые последствия", "непроизвольная ... услуга обществу", "функция, не ограниченная сознательной и явной целью").
Так как случаи для разграничения явных и скрытых функций представляются довольно часто и так как концептуальная схема должна направлять внимание наблюдателя на существенные элементы ситуации и предупреждать возможность оставления их незамеченными, то представляется целесообразным охарактеризовать данное различие с помощью соответствующих терминов. В основе разграничения между явными и латентными функциями лежит следующее: первые относятся к тем объективным и преднамеренным последствиям социального действия, которые способствуют приспособлению или адаптации некоторой определенной социальной единицы (индивидуум, подгруппа, социальная или культурная система); вторые относятся к непреднамеренным и неосознанным последствиям того же самого порядка.
Имеется ряд указаний на то, что применение социальных терминов для обозначения данного разграничения может иметь определенное эвристическое значение, так как эти термины включаются в концептуальный аппарат теории, способствуя как процессу систематического наблюдения, так и последующему анализу. За последнее время, например, разграничение между явными и скрытыми функциями было использовано при анализе межрасовых браков, социальной стратификации, аффективного переживания неудачи, социологических теорий Веблена, распространенных в Америке ориентации по отношению к России, пропаганды как средства социального контроля, антропологической теории Малиновского, магических образов у индейцев навахо, проблем социологии знания и мод, динамики личности, мер национальной безопасности, внутренней социальной динамики бюрократии43 и многих других социологических проблем.
43 D a v i s А. К. Some Sourses of American Hostility to Russia // AJS. 1947. N 53. P. 174-183; Parsons T. Propaganda and Social Control // Parsons T. Essays in Sociological Theory; Kluckhohn C. Bronislaw Malinowski, 1884-1942 // JAF. 1943. N 56. P. 208-219; Он же. Navaho Witchcraft Op. cit. P. 46-47; В a r b e г В., L о b e I L. S. Fashion in Women's and the American Social System // Social Forces. 1952. N 31. P. 124-131; Mowrer O. N., Kluckhohn С Dynamic Theory of Personality // Personality and the Behavior Disorders. V. I. N. Y., 1944. P. 72; Jahoda M., Cook S. W. Security Measures and Freedom of Thought: an Explanatory Study of the Impact of Loyalty and Security Programs // Yale Law Journ. 1952. N 61. P. 296-333; Selznick Ph. TVA and the Grass Roots. S. F., 1949; Gould-n e r A. W. Patterns of Industrial Bureaucracy. Glencoe, 1954; Blau P. M. The Dynamics of Bureaucracy. Chicago, 1955; Davis A. K. Bureaucratic Patterns in Navy Officer corps // Social Forses. 1948. N 27. P. 142-153.

Само разнообразие этих вопросов свидетельствует о том, что теоретическое разграничение между явными и латентными функциями не ограничивается узкой и частной областью человеческого поведения. Однако перед нами все еще стоит большая задача определения конкретных областей, где может быть использовано данное разграничение, и решению этой большой задачи мы и посвятим оставшуюся часть главы.
Эвристические цели этого разграничения
Это разграничение позволяет понять стандарты социального поведения, которые на первый взгляд кажутся иррациональными. Прежде всего данное различение помогает социологической интерпретации многих видов социальных действий, которые продолжают существовать даже и тогда, когда явно поставленные перед ними цели никак не осуществляются. Издавна в таких случаях различные наблюдатели, в особенности неспециалисты, называют эти действия "предрассудками", "иррациональностями", "простой инерцией традиции" и т. д.
Другими словами, когда поведение группы не достигает и часто не может достичь явно поставленной и провозглашенной цели, существует склонность приписывать такое поведение недостатку внимания, невежеству, пережиткам или так называемой инерции. В качестве примера возьмем церемониалы хопи по вызыванию обильного дождя. Эти церемониалы могут быть названы предрассудком примитивных народов, и предполагается, что этим все сказано. Однако необходимо отметить, что, называя эти церемонии "предрассудком", мы никак не объясняем поведение группы. Такое объяснение, в сущности, подменяет анализ подлинной роли этого поведения в жизни группы употреблением бранного эпитета "предрассудок". Если же, однако, принять понятие скрытой функции, то оно может напомнить нам, что это поведение может выполнять функцию для группы, совершенно отличную от явной его цели.
Понятие скрытой функции уводит наблюдателя за пределы вопроса, достигает ли поведение провозглашаемой для него цели. Временно игнорируя эти явные цели, оно направляет внимание на другой ряд последствий, например, на влияние, оказываемое им на отдельных членов племени хопи, участвующих в церемониале, равно как и на поддержание устойчивости и непрерывности большой группы. Если бы мы при анализе данного поведения ограничились только решением вопроса, действительно ли оно выполняет явную (преднамеренную) функцию, то вопрос такого рода относился бы к сфере метеоролога, а не социолога. И безусловно, наши метеорологи согласились бы с тем, что церемониал дождя не вызывает дождя; но едва ли бы тем самым мы коснулись существенной стороны вопроса. Такое заключение равносильно утверждению, что церемония не имеет предписываемого ей технологического значения, что цель этой церемонии и ее фактические последствия не совпадают. Но, имея в нашем распоряжении понятие скрытой функции, мы продолжим наше исследование, анализируя воздействие церемонии не на богов дождя или метеорологические явления, но воздействие церемонии на группу, осуществляющую эту церемонию. И здесь-то и может быть обнаружено, как показывали многие наблюдатели, что этот церемониал имеет-таки функции, но функции, которые не являются преднамеренными или же являются латентными.
Церемониалы могут выполнять латентную функцию укрепления групповой солидарности, периодически собирая разрозненных членов группы для участия в общей деятельности. Как давно уже отметили Дюркгейм и другие, церемониалы такого рода являются средством коллективного выражения тех чувств, которые в конечном счете и оказываются основным источником группового единства. Путем систематического применения понятия латентной функции иногда можно обнаружить, что явно иррациональное поведение является положительно функциональным для группы. Оперируя понятием скрытой функции, мы не будем спешить с выводом, что если деятельность группы не достигает своей номинальной цели, то существование этой деятельности может быть описано только в качестве примера "инерции", "пережитка" или "манипуляций подгрупп, имеющих власть в обществе".
Необходимо отметить, что социологи, наблюдающие некоторую стандартизированную практику, предназначенную для достижения целей, которые вообще с точки зрения физических наук не могут быть достигнуты этим путем, очень часто, почти всегда пользовались понятием, близким к понятию скрытой функции. Именно так и будет обстоять дело, если мы займемся исследованием, например, ритуалов индейцев пуэбло, связанных с вызыванием дождя или молитвами о плодородии. Однако в тех случаях, когда социальное поведение не направляется на достижение явно недосягаемых целей, исследование побочных или латентных функций поведения социологами становится менее вероятным.
Различение между явными и скрытыми функциями направляет внимание на теоретически плодотворные области исследования. Это различение направляет внимание социолога как раз на те области поведения, мнений и верований, в которых он может наиболее плодотворно приложить свои специфические знания и навыки. Ибо какова задача социолога, когда он ограничивает себя изучением явных функций? В значительной степени он имеет дело с определением того, достигает ли практика, предназначенная для определенной цели, эту цель. Он исследует, например, достигает ли новая система оплаты своей цели - уменьшения текучести рабочей силы или цели увеличения производства. Или же он поставит вопрос, достигла ли пропагандистская кампания поставленной цели: увеличения "готовности сражаться", "готовности покупать военные займы" или же увеличения "терпимости к другим этническим группам". Конечно, все это важные и сложные типы исследования. Но пока социологи ограничивают себя изучением явных функций, задача их исследования определяется для них скорее практиками (будь то капитаны индустрии, лидеры профсоюзов или, предположим, вождь племени навахо, в данный момент это несущественно), чем теоретическими проблемами, составляющими суть социологии. Имея дело прежде всего с явными функциями, с проблемой, достигает ли та или иная практика или организация, учрежденная с определенными целями, поставленных перед нею задач, социолог превращается в искусного регистратора уже известных систем поведения. Его оценки и анализ ограничены вопросом, поставленным перед ним нетеоретиком, человеком дела, например, получим ли мы такие-то и такие-то результаты от введения новой системы оплаты. Но вооруженный понятием, скрытой функции, социолог направляет свое исследование именно в ту область, которая является наиболее обещающей для теоретического развития социологии. Он рассматривает известный (или планируемый) вид социальной практики, чтобы установить его скрытые, неосознаваемые функции (конечно, так же как и явные функции). Он рассматривает, скажем, отдаленные последствия новой зарплаты для профсоюза, в котором состоят рабочие, или же последствия некоторой пропагандистской кампании не только для реализации поставленной перед ней цели увеличения патриотического пыла, но и для ее влияния на свободу выражения мнений людьми в том случае, когда они расходятся с официальной политикой, и т. д. Короче, мы полагаем, что специфический интеллектуальный вклад социолога состоит прежде всего в изучении непреднамеренных последствий (к которым относятся скрытые функции) социальной практики, так же как и в изучении ожидаемых последствий (среди которых находятся явные функции)44.
Есть основание полагать, что именно в том пункте, где исследовательское внимание социологов смещается с плоскости явных в плоскость скрытых функций, социологи вносят свой специфический и главный вклад в исследование общества. В подтверждение данного положения можно было бы сказать многое, но и небольшого количества примеров будет вполне достаточно.
Исследование предприятий Уэстерн Электрик в Хауторне45.
44 Мег ton R. К., Fiske M., Curtis A. Mass Persuasion. N. Y., 1946. P. 185-189.
45 R о e t h 1 i s b e r g e r F. J., Dicks on W. I. Management and the Worker. Harvard, 1939.

Как хорошо известно, на ранних стадиях данного исследования рассматривалась проблема зависимости "производительности труда рабочих от освещенности". В течение двух с половиной лет в центре внимания стояла следующая проблема: воздействуют ли изменения освещенности на производительность труда? Первоначальные результаты показывали, что в довольно широких пределах не существует однозначного отношения между освещенностью и производительностью. Производительность увеличивалась как в экспериментальной группе, где увеличивалась (или уменьшалась) освещенность, так и в контрольной группе, где освещенность не менялась. Короче, исследователи ограничили свои изыскания только областью явных функций. То обстоятельство, что они не учитывали понятия латентной социальной функции, привело к тому, что первоначально они не обращали внимания на социальные следствия данного эксперимента для отношений между членами проверяемой и контрольной группы, или же для отношений, складывающихся между рабочими и представителями администрации в помещениях, где производились исследования. Иными словами, у исследователей данного вопроса отсутствовала специфически социологическая координатная система и они выступали просто как "инженеры" (точно так же как если бы группа метеорологов исследовала "влияния" церемониала хопи на выпадение дождя).
И только после длительного проведения исследований экспериментаторам пришла в голову мысль исследовать воздействие новой "экспериментальной ситуации" на самовосприятия и самооценки рабочих, участвующих в эксперименте, на отношения, складывающиеся между членами данной группы, на солидарность и единство этой группы. Элтон Мейо пишет в этой связи: "Неудача с исследованием освещенности заставила их осознать необходимость регистрации всего, что происходит в комнате, а не только фиксации очевидных инженерных и технологических аспектов проблемы. Их наблюдения поэтому включили в себя не только записи технологических и инженерных изменений, но и записи физиологических или медицинских изменений, равно как в определенном смысле и записи социологических и антропологических изменений. Все это приняло форму некоего "журнала", который давал максимально полный отчет о фактических событиях каждого дня..."46. Короче, только после длительной серии опытов, которые полностью игнорировали латентные социальные функции эксперимента (как некоторой преднамеренно созданной социальной ситуации), была введена специфически социологическая система отсчета. "Понимание этого обстоятельства,- пишут авторы,- привело к тому, что исследование изменило свой характер. Исследователи больше не стремились установить, к каким последствиям приводит изменение отдельных переменных. Вместо понятия контролируемого эксперимента они ввели понятие социальной ситуации, которая должна быть описана и понята как система взаимозависимых элементов". С этого момента, как сейчас хорошо известно, исследование оказалось нацеленным в весьма значительной степени на выискивание скрытых функций тех стандартизированных систем поведения, которые бытовали среди рабочих, на выявление неформальных организаций, возникавших в их среде, на выявление игр рабочих, организованных "мудрыми администраторами", и на организацию советов с рабочими, их интервьюирование и т. д. Новая концептуальная схема полностью изменила характер и типы данных, собираемых в последующих исследованиях.
Достаточно только обратиться к уже цитировавшемуся отрывку из классической книги Томаса и Знанецкого, появившейся около 30 лет назад, чтобы согласиться со следующим замечанием Шилза: "...и в самом деле, история исследования первичных групп в американской социологии является превосходным примером разрывов в развитии данной дисциплины: значение некоторой проблемы подчеркивается одним из основоположников социологии, затем ее не исследуют, чтобы с энтузиазмом вновь подхватить ее, как будто бы никто не думал о ней прежде"47.
46 Mayo E. The Social Problems of an Industrial Civilization. Harvard, 1945. P. 70.
47 S h i 1 s E. The Present State of American Sociology. Glencoe, 1948. P. 42.

Томас и Знанецкий неоднократно подчеркивали, что с точки зрения социологии какова бы ни была главная функция ассоциации, "последняя в своем качестве конкретной группы человеческих личностей неофициально служит удовлетворению и многих других интересов; социальные контакты между ее членами не ограничиваются только контактами, связанными с преследованием ими общей цели...". И между тем целые годы экспериментальной работы ушли на то, чтобы исследовательская группа, работавшая на предприятиях Уэстерн Электрик, обратила внимание на латентные социальные функции первичных групп, возникающих в индустриальных организациях. Следует заметить, что мы приводим здесь данный случай не для того, чтобы дать пример неудачного планирования экспериментальных работ; не это было нашей непосредственной целью. Мы привели его только для того, чтобы проиллюстрировать важность понятия латентной функции и связанных с ним понятий функционального анализа для социологического исследования. Он ясно показывает, как включение данного понятия в концептуальный аппарат социологической теории (несущественно при этом, используется или нет термин "латентная функция") может сделать социолога чувствительным к целому ряду важных социальных переменных, на которые в противном случае легко не обратить внимания. Применение специального термина для обозначения данного понятия, может быть, уменьшит число такого рода случаев отсутствия преемственности в будущих социологических исследованиях.
Обнаружение скрытых функций означает важное увеличение социологического знания. Есть еще один аспект, в котором исследование скрытых функций представляет собой большой вклад в общественную науку. Именно латентные функции некоторой деятельности или верования не являются достоянием обыденного сознания, поскольку они оказываются непреднамеренными и неосознанными социальными и психологическими последствиями. Поэтому открытия в области скрытых функций представляют собой больший прирост социологического знания, чем открытия в области явных функций. Они представляют, следовательно, и большие отклонения от знаний о социальной жизни, основанных на здравом смысле. В той мере, в какой латентные функции более или менее отклоняются от открыто провозглашаемых явных функций, исследование, обнаруживающее латентные функции, очень часто приводит к парадоксальным выводам. Эти кажущиеся парадоксы возникают в связи с тем, что распространенная и предвзятая точка зрения, рассматривающая некоторую стандартизированную практику или же верования только с позиций их явных функций, претерпевает резкое видоизменение при выявлении их вспомогательных или побочных функций. Введение понятия латентной функции в социальное исследование приводит нас к выводам, которые показывают, что "социальная жизнь не так проста, как она кажется на первый взгляд", ибо, коль скоро люди ограничиваются некоторыми последствиями (например, явными последствиями) некоторой социальной практики или же мнения, то им сравнительно легко дать моральную оценку этим явлениям. Моральные оценки, основывающиеся, как правило, на этих явных последствиях, имеют тенденцию быть выдержанными только в черных или белых тонах. Но выявление других (латентных) функций часто усложняют эту картину. Проблемы моральных оценок (которые не являются непосредственным предметом нашего исследования) и проблемы управления социальными процессами (которые нас занимают) приобретают дополнительные трудности, которые обычно включаются в ответственные социальные решения.
Пример одного исследования, которое неявно использовало понятие латентной функции, покажет нам, в каком смысле мы говорим о "парадоксе", т. е. о расхождении между очевидной, явной функцией и реальными функциями, включающими в себя и латентные, к которому приводит использование данного понятия. Так, возвращаясь к хорошо известному анализу демонстративного потребления, данному Вебленом, мы понимаем, что не случайно последнего считали социальным аналитиком, обладающим особым талантом подмечать парадоксальное, ироническое, сатирическое, ибо к этому часто, если не всегда, приводит применение понятия скрытой функции (или ее эквивалента).
Стандарт демонстративного потребления
Явной целью покупки предметов потребления является, конечно, удовлетворение потребностей, для которых эти предметы предназначены. Так, автомобили, очевидно, предназначены для того, чтобы обеспечивать передвижение; свечи - для освещения; определенные пищевые продукты - для поддержания жизни; редкие произведения искусств - для эстетического наслаждения. Так как эти продукты действительно используются в этих целях, то большей частью принимается, что этим и исчерпываются их социально значимые функции. Веблен указывает, что именно в этом и заключалось распространенное понимание данного вопроса (в до-вебленовскую элоху, конечно). "Целью приобретения и накопления обычно считается потребление накопленных благ... По крайней мере это считается экономически законной целью приобретения, и от теории требуется объяснение только этой цели"48.
48 Veblen Т. Op. cit. P. 25.

Однако, говорит Веблен далее, мы как социологи должны пойти дальше и рассмотреть латентные функции приобретения, накопления и потребления, а эти латентные функции весьма далеки от указанных явных функций. "Только в том случае, коЙа мы рассмотрим потребление товаров в смысле, очень далеком от его наивного значения (т. е. далеком от явной функции), мы можем обнаружить в нем некий иной побудительный мотив, который неизменно приводит к накоплению". И одной из тех латентных функций, которые помогают объяснить устойчивость и социальную локализацию демонстративного потребления, является то, что оно символизирует "финансовую силу и завоевание и поддержание высокого социального статуса". "Педантичная разборчивость" по отношению к качеству "пищиг вина, жилища, услуг, украшений, одежды, развлечений" имеет своим результатом не только большее удовлетворение, получаемое от потребления "высших", а не "низших" товаров, но также и повышение или подтверждение высокого социального статуса. Последнее, по мнению Веблена, и является основным мотивом этой разборчивости.
Парадокс Веблена состоит в том, что люди покупают дорогие товары не столько потому, что они превосходят по качеству другие товары, но именно потому, что они дороги.
Результатом его функционального анализа было открытие некоторого латентного уравнения ("высокая стоимость - признак более высокого социального статуса"), скорее чем явного уравнения ("высокая стоимость-высокое качество товаров"). Он не отрицает, что явные функции имеют некоторое значение в возникновении потребления демонстративного типа. Они также действуют здесь. "Из только что сказанного не вытекает, что не имеется других побудительных мотивов к приобретению и накоплению помимо желания выделиться с точки зрения финансового положения и тем самым завоевать уважение и зависть со стороны сограждан. Желание увеличить комфорт и застраховаться от нужды имеет место на любой стадии".
И опять: "Было бы странным утверждать, что в потребительную стоимость некоторого товара или услуги никогда не входит их действительная полезность, сколь бы ни выступало на первый план желание афишировать свои траты" и приобрести социальную респектабельность. Но только эти прямые, явные функции не могут полностью объяснить распространенные типы потребления. Иначе говоря, если латентные функции повышения и подтверждения социального статуса будут устранены из стандартов демонстративного потребления, то эти стандарты претерпели бы серьезнейшие изменения такого порядка, которые не могли бы быть предвидимы экономистом "традиционного" типа.
В результате анализа латентных функций Веблен приходит к выводу, отличному от распространенного представления, согласно которому конечным результатом потребления, "безусловно, является прямое удовлетворение потребности". "Люди едят икру, потому что они голодны, покупают "Кадиллак", потому что они хотят приобрести хорошую машину, ужинают при свечах, потому что им нравится мирная, уютная обстановка". Данное толкование потребления, характерное для обыденного сознания, уступает место в анализе Веблена выявлению побочных латентных функций, которые точно так же, а может быть, даже в еще большей мере, выполняются данной практикой. Конечно, в последние десятилетия анализ Веблена столь глубоко проник в общественное сознание, что эти скрытые функции сегодня признаны повсеместно. (Здесь возникает интересная проблема изменений, происходящих в преобладающей системе поведения, когда его латентные функции становятся широко осознанными - и тем самым перестают быть латентными. Рассмотрение этой важной проблемы в данной работе не представляется возможным.)
Открытие латентных функций не просто делает представление о функциях, выполняемых определенными социальными стандартами поведения, более точными (точно так же как при исследовании явных функций), но означает качественно отличное приращение знания.
Различение между явными и скрытыми функциями предотвращает замену социологического анализа наивными моральными оценками. Поскольку оценки общественной морали имеют тенденцию основываться прежде всего на явных последствиях той или иной социальной практики или кодекса правил, то можно ожидать, что социологический анализ, базирующийся на выявлении скрытых функций, будет время от времени вступать в противоречия с этими моральными оценками, ибо ниоткуда не следует, что латентные функции будут действовать точно так же, как и явные последствия, на которых и основываются, как правило, эти оценки. Так, значительная часть американского населения судит о политической машине как о чем-то "плохом" и "нежелательном". Основания для такого морального суждения довольно разнообразны, но все они сводятся в основном к убежденности в том, что политическая машина нарушает моральный кодекс: политический патронаж нарушает принципы подбора кадров на основе объективной квалификации, а не на основе партийной лояльности или же в зависимости от того вклада, который сделало данное лицо в избирательный фонд партии; боссизм нарушает принцип, согласно которому голосование должно основываться на индивидуальной оценке качеств кандидата и политических платформ, а не на верности вождю; подкуп и,"благодарность" явно нарушают права собственности; "защита" от возмездия за преступления совершенно очевидно нарушает закон и противоречит общественной морали и т. д.
Учитывая все эти стороны политической машины, которые вступают в большее или меньшее противоречие с моралью, а иногда и с законом, мы стоим перед настоятельной необходимостью исследовать, почему она продолжает функционировать. Распространенные "объяснения" устойчивости политической машины оказываются здесь совершенно неуместными. Конечно, вполне может быть, что если бы "респектабельные граждане" оказывались на уровне своих политических обязанностей, если бы избиратели были активными и сознательными, если бы число лиц, занимающихся подготовкой выборов, было существенно уменьшено по сравнению с несколькими дюжинами или сотнями, которые действуют сегодня в ходе подготовки городских, окружных, штатных и федеральных выборов, если бы "богатые и образованные" классы, без участия которых "даже наилучшее правительство неизбежно быстро дегенерирует", как пишет не всегда демократически настроенный Брайс, руководили поведением избирателей, если бы были произведены все эти и множество других аналогичных изменений в политической структуре, то, может быть, "пороки" политической машины и были бы уничтожены49. Но необходимо заметить, что изменения этого рода не осуществляются, что политические машины, как фениксы, возрождаются целыми и невредимыми из своего собственного пепла, что, короче говоря, данная структура обнаружила замечательную жизненность во многих областях американской политической жизни.
Поэтому, отправляясь от функциональной точки зрения, согласно которой устойчивые социальные системы и социальные структуры обычно (не всегда) выполняют позитивные функции, которые в настоящее время не могут быть адекватно выполненными с помощью других существующих систем и структур, мы подходим к следующему предположению: может быть, эта организация, опороченная публично, в современных условиях выполняет какие-то жизненные скрытые функции50. Краткое рассмотрение современных исследований структур данного типа поможет нам проиллюстрировать некоторые дополнительные стороны функционального анализа.
49 S a i t E. M. Machine Political // Encyclopedia of the Social Sciences. IX. 658b, 659a; Bent ley A. F. . The Process of Government. Chicago, 1908. Chap. 2.
50 Croly H. Progressive Democracy. N. Y., 1914. P. 254.

Некоторые функции политической машины
Не входя в детальное описание различий, отличающих политические машины друг от друга - Твид, Вайр, Крамп, Флинн, Хейг ни в коем случае не могут рассматриваться как одинаковые типы политических боссов,- мы кратко рассмотрим функции, более или менее общие для политической машины как родового типа социальной организации. Мы не стремимся дать полного перечисления всех различных функций политической машины, равно как мы не утверждаем, что все эти функции одинаково выполняются любой и каждой политической машиной.
Основная структурная функция руководителя (босса) - организовать, централизовать и поддерживать в нужных рабочих условиях "разъединенные элементы власти", которые в настоящее время рассеяны в нашей политической организации. С помощью централизованной организации политической власти босс и его аппарат могут удовлетворять потребности различных подгрупп, которые не могут быть адекватно удовлетворены предусмотренными законом и культурно одобренными социальными структурами.
Чтобы понять роль боссизма и политической машины, необходимо рассмотреть ... два типа социологических переменных: (1) структурный контекст, который делает трудными, если не невозможными, для морально одобренных структур выполнение существенных социальных функций и тем самым создает предпосылки для возникновения политических машин (или их структурных эквивалентов), выполняющих эти функции, и (2) подгруппы, чьи специфические потребности удовлетворяются только с помощью латентных функций политической машины.
Структурный контекст. Конституционные рамки американской политической организации преднамеренно исключают легальную возможность создания сильно централизованной политической власти и, как уже отмечалось, "таким образом препятствуют возникновению эффективного и ответственного руководства. Создатели конституции, как отметил Вудро Вильсон, установили сложную систему взаимного контроля и уравновешивания, целью которой является удержание правительства в некотором состоянии механического равновесия с помощью постоянного дружеского соперничества его отдельных составных частей". Они не доверяли власти как опасной для дела свободы и поэтому рассредоточили ее и установили барьеры, препятствующие ее концентрации. Эта дисперсия власти имеет место не только на национальном уровне, но и на местах. "В результате,- как замечает Сэт,- когда люди или отдельные группы людей требуют позитивного действия, никто не имеет достаточной власти, чтобы действовать. Неофициальная политическая машина обеспечивает необходимое противоядие в этом плане"51.
Конституционное рассредоточение власти не только создает трудности для принятия эффективного решения и начала действия, но и сковывает начавшееся действие различными юридическими соображениями. Вследствие этого возникла "значительно более человеческая система неофициального правления, главной целью которого скоро сделался обман законного правительства. Беззаконность внеофициальной демократии явилась просто противоядием по отношению к легализму официальной демократии. После того как юристу было позволено подчинить демократию закону, оказалось необходимым позвать босса, для того чтобы он выручил жертву, что он и сделал в некоторой степени за соответствующее вознаграждение"52.
Официально политическая власть является рассредоточенной. Были придуманы различные средства для того, чтобы достичь этой открыто провозглашенной цели. Было осуществлено не только разделение власти между различными правительственными учреждениями, но и срок занятия должности в этих учреждениях до известной степени ограничен, одобрение получила практика смены руководства. Были также строго очерчены прерогативы каждого из этих учреждений. Однако, пишет Сэт языком строгой функциональной теории, "руководство необходимо, и поскольку его нелегко осуществить, оставаясь в конституционных рамках, на сцене появляется босс, обеспечивая это руководство извне в грубой и безответственной форме"53.
51 Salt E. M. Op. cit.
52 Snerwood R. E.Roosevelt and Hopkins. An Intimate History. N. Y., 1948. P. 30.
53 Sa i t E. M. Op. cit.

Выражая это в более общей форме, функциональные недостатки официальной структуры породили альтернативную (неофициальную) структуру для выполнения существующих потребностей более эффективным путем. Каково бы ни было ее специфическое историческое происхождение, политическая машина упорно продолжает существовать как аппарат для удовлетворения неудовлетворяемых иначе потребностей различных групп населения.
Обращаясь теперь к нескольким из этих подргрупп и к их специфическим потребностям, мы тем самым видим некоторую совокупность латентных функций политической машины.
Функции политической машины для различных групп. Хорошо известно, что одним из источников силы политической машины является то, что ее корни уходят в местные общины и сообщества. Политическая машина не рассматривает избирателей как аморфную, недифференцированную массу голосующих. Проявляя острую социологическую интуицию, машина осознает, что голосующий - это личность, живущая в специфическом районе, со специфическими личными проблемами и личными желаниями. Общественные вопросы являются абстрактными и далекими; личные проблемы - чрезвычайно конкретны и непосредственны. Машина действует не через общие призывы к удовлетворению широких общественных интересов, но через прямые, квазифеодальные отношения между местными представителями машины и избирателями в их районе. Выборы выигрываются на избирательных участках.
Машина устанавливает связи с обычными мужчинами и женщинами путем тщательно разработанной сети личных отношений. Политика превращается в личные связи. Участковый уполномоченный партии "должен быть другом каждому человеку, проявляя наигранную, если не реальную, симпатию к обездоленным и используя в своей благотворительной работе средства, предоставленные в его распоряжение боссом". В нашем, в основном безличном, обществе машина через своих местных агентов выполняет важную социальную функцию гуманизации и персонализации всех видов помощи нуждающимся в ней. Корзинки с провизией и помощь в устройстве на работу, юридический и неюридический советы, улаживание небольших конфликтов с законом, помощь способному, но бедному пареньку в получений партийной стипендии в местном колледже, уход за потерявшими близких родственников-целая гамма нужд, несчастий, в которых пострадавший нуждается fi друге, и особенно в друге, знающем жизнь и могущем помочь кое в чем,- все это может 7 сделать участковый уполномоченный, всегда готовый прийти на помощь попавшим в затруднительное положение.
Чтобы оценить эту функцию политической машины, важно отметить не только то, что эта помощь оказывается, но и то, какими путями она оказывается. ХГуществует много официальных агентств для оказания разных видов помощи. Благотворительные общества, муниципальные здания, бесплатная юридическая помощь, медицинская помощь в бесплатных госпиталях, отделы помощи безработным, иммиграционные власти - все эти и множество других организаций могут оказать самые разнообразные виды помощи. Но какой контраст между профессиональными методами сотрудника муниципального отдела благосостояния, который воспринимается обращающимися как холодная бюрократическая машина, оказывающая ограниченную помощь после детального исследования того, каковы у "клиента" законные права на получение такой помощи, и неформальными методами участкового уполномоченного, который не задает вопросов, не выясняет законности оказания помощи и не "сует нос" в личные дела54.

Для многих потеря "самоуважения" - слишком высокая цена за официальную помощь. В полную противоположность муниципальному чиновнику по делам благотворительности, который так часто является представителем иного социального класса, образовательного ценза и этнической группы, участковый уполномоченный является "одним из нас", который понимает, о чем идет речь. Снисходительная щедрая леди едва ли сравнится с все понимающим другом в беде. В этой борьбе между альтернативными структурами за выполнение номинально одной и той же функции обеспечения помощи и поддержки нуждающимся ясно, что представитель политической машины лучше связан с группами, которые он обслуживает, чем безличный, профессиональный, социально отдаленный и связанный законом служащий по обеспечению благосостояния. И так как политический деятель время от времени может влиять на официальные организации по оказанию помощи, в то время как чиновник муниципалитета практически никак не влияет на политическую машину, то это обстоятельство только усиливает эффективность последней. Более простыми и, может быть, также более резкими словами эту существенную функцию политической машины охарактеризовал в беседе с Линкольном Стеффенсом Ломасни, политический лидер одного из районов Бостона: "Я думаю,- сказал он,- что в каждом районе должен быть человек, к которому может прийти любой парень - неважно, что он наделал,- и получить помощь. "Помогайте, вы понимаете это, плюньте на свои законы и права, помогайте"55.
54 Sherwood R. E. Op. cit.
55 The Autobiography of Lincoln Steffens. N. Y., 1931. P. 618; Chapin F. S. Contemporary American Institutions. N. Y., 1934. P. 40-54, 570, 572-573.

Таким образом, неимущие классы составляют одну подгруппу, желания которой более адекватно удовлетворяются политической машиной, а не узаконенными социальными структурами.
Для второй подгруппы, подгруппы бизнеса (прежде всего большого, но также и "малого"), политические боссы выполняют функцию по обеспечению этой группы политическими привилегиями, которые несут с собой непосредственные экономические выгоды. Корпорации, среди которых предприятия общественного пользования (железные дороги, городской транспорт, электростанции, предприятия связи) оказываются наиболее показательными в этом отношении, стремятся получить специальную политическую поддержку, которая позволила бы им укрепить их положение и приблизиться к своей цели - получению максимальных прибылей. Интересно, что корпорации часто хотят избежать хаоса неконтролируемой конкуренции. Они желали бы большей надежности, короля в экономике, который контролировал бы, регулировал и организовывал конкуренцию, но такого, который бы не был официальным лицом, подчиненным в своих решениях общественному контролю (последнее было бы "правительственным контролем", а значит табу). Политический босс выполняет эти требования превосходным образом.
Если отвлечься на минуту от моральных соображений, то нельзя не прийти к выводу, что политический аппарат босса построен таким образом, что он может выполнить все эти функции с минимальными издержками. Держа в своих опытных руках нити управления различными правительственными подразделениями, бюро и агентствами, босс рационализирует отношения между широкой публикой и частным предпринимательством. Он является представителем мира бизнеса в других, чуждых (и иногда недружественных) правительственных кругах. Эти его экономические услуги хорошо оплачиваются респектабельными клиентами бизнеса. В статье, названной "Апология взятки", Линкольн "Стеффенс говорит, что "наша экономическая система, которая предоставляет богатство, власть и одобрение людям, оказавшимся достаточно смелыми и способными приобрести нечестным путем лес, шахты, нефтяные поля и привилегии, является порочной"56. "Босс и его машина стали составной частью организации экономики,- утверждал Линкольн Стеффенс на конференции руководителей бизнеса в Лос-Анжелесе.- Ни одно предприятие, будь то открытие железной дороги или разработка леса и т. д., не может начать действовать, если его руководитель не будет подкупать или не присоединится к коррупции правительства. По секрету вы не можете не признаться мне, что дело обстоит именно так. И я скажу вам здесь полуофициально, что дело обстоит именно так. И так по всей стране. Это означает,- делает вывод Стеффенс, обращаясь к участникам конференции,- что мы имеем организацию общества, в котором по ряду причин вы и вам подобные, наиболее способные, умные, деятельные руководители общества должны (вынуждены) выступать против общества и его законов"57.
56 Ibid.
57 Ibid.

Так как спрос на особые привилегии заложен в самой структуре этого общества, то босс выполняет различные функции для этой второй подгруппы лиц, ищущих привилегий. Эти "потребности" бизнеса в их настоящей форме не могут быть адекватно удовлетворены обычными и одобренными культурой социальными структурами; отсюда незаконная, но более или менее эффективная организация политической машины стремится предоставить эти услуги нуждающимся. Поэтому занимать исключительно моральную позицию по отношению к "продажной политической машине" - значит упускать из виду структурные условия, которые порождают это столь резко критикуемое "зло". Принятие же функционального подхода не означает апологии политической машины, но означает более прочную основу для изменения или уничтожения машины путем создания специфических структурных механизмов с целью устранения этих требований мира бизнеса или для удовлетворения этих требований альтернативными средствами.
Третий ряд характерных функций, выполняемых политической машиной для специальных подгрупп, составляют функции по обеспечению альтернативных каналов социальной мобильности для тех, кому не доступны принятые возможности личного "продвижения". Чтобы постичь источники этой "потребности" (социальной мобильности) и то, как политическая машина помогает удовлетворить эту потребность, следует рассмотреть структуру нашей культуры и общества. Как известно, американская культура всячески подчеркивает значение денег и власти в качестве критерия "успеха", законного для всех членов общества. Деньги и власть, отнюдь не являясь единственными целями деятельности, задаваемыми нашей культурой, тем не менее остаются наиболее важными ценностями. Однако определенные подгруппы и определенные экологические зоны не имеют благоприятных возможностей для достижения этих показателей успеха (денег и власти). Они образуют, короче говоря, подгруппу населения, "которая усвоила отношение культуры к финансовому успеху как главному успеху и вместе с тем не имеет доступа к общепринятым и узаконенным средствам достижения такого успеха". Обычные профессиональные возможности лиц в таких зонах почти полностью ограничиваются сферой ручного труда. При условии того, что наша культура крайне низко оценивает физический труд и, наоборот, подчеркивает престиж административно-чиновничьего труда, становится совершенно ясно, что в результате возникает тенденция к достижению целей, одобряемых культурой, любыми возможными средствами. С одной стороны, "от этих людей требуется направлять свое поведение в сторону накопления богатства (и власти) и, с другой стороны, как правило, они лишены эффективных возможностей делать это узаконенными средствами".
Именно в этих условиях социальной структуры политическая машина выполняет существенную функцию обеспечения путей социальной мобильности для лиц, поставленных в неблагоприятное положение. В этом контексте даже продажная политическая машина и "рэкет" "представляют собой триумф аморальной изобретательности над морально предписываемым "поражением", когда каналы вертикальной мобильности закрыты или сужены в обществе, которое уделяет большое внимание экономическому процветанию (власти) и социальному продвижению всех его членов". Как заметил один социолог на основе многолетних наблюдений в районе трущоб, "социолог, который осуждает рэкет и политические организации как отклонения от желательных стандартов поведения, пренебрегает тем самым некоторыми существенными элементами жизни в трущобах..." Он не выявляет функций, которые они выполняют для членов (групп, проживающих в трущобах). Ирландские и более поздние иммигранты сталкивались со значительными трудностями при устройстве в нашей городской, экономической и социальной структуре. Считает ли кто-нибудь, что иммигранты и их дети могли бы достичь современной степени социальной мобильности, если бы они не захватили контроль над политической машиной некоторых наших крупных городов? То же самое справедливо для организации рэкета. Политика и рэкет оказались важными средствами социальной мобильности для лиц, которые в силу этнической; принадлежности и низкого социального статуса не могли продвигаться по "респектабельным" каналам58.

58 W h у t e W. F. Social Organization in the Slums // ASR. 1943, N 8. P. 34- 39.

Это представляет тогда третий тип функций, выполняемых политической машиной для определенной подгруппы. Эта функция, можно отметить мимоходом, выполняется самим фактом существования и действия политической машины, ибо именно в этой машине эти индивидуумы и подгруппы более или менее удовлетворяют потребности, порожденные в них культурой. Мы имеем в виду те услуги, которые политический аппарат оказывает своему персоналу. Но рассматриваемый в более широком контексте, показанном нами, он уже не кажется нам более простым средством повышения социального статуса лиц, стремящихся к прибыли и власти, но выступает как организационное средство обеспечения подгрупп, которые в противном случае либо вообще оказались бы исключенными из "гонки" за деньгами и властью, либо же поставленными в ней в неблагоприятные условия.
Как политическая машина обслуживает "узаконенный" бизнес, точно так же она выполняет аналогичные функции для "незаконного" бизнеса-порока, преступления и рэкета, и в данном случае фундаментальная социологическая роль машины в этом плане может быть оценена более полно только тогда, когда мы временно отбросим отношение морального негодования и исследуем с полным беспристрастием фактические действия этой организации. При таком подходе мы сразу же обнаруживаем, что подгруппа профессиональных преступников, рэкетиров или игроков имеет существенное сходство с организацией, требованиями и действиями подгрупп промышленников, людей бизнеса или торговцев; как есть короли леса и короли нефти, так есть короли порока и короли рэкета. Если растущее узаконенное предпринимательство организует административные и финансовые синдикаты для того, чтобы "рационализировать" и "объединить" различные области производства и деловой активности, то и растущий рэкет и преступность организуют синдикаты для того, чтобы внести порядок в сферы производства противозаконных благ и услуг, в области, которые в противном случае остались бы хаотичными. Если узаконенный бизнес считает разрастание мелких предприятий расточительным и малоэффективным явлением, заменяя, например, сотни мелких бакалейных лавок гигантскими торговыми кварталами, то и незаконный бизнес усваивает этот деловой подход и синдикализирует преступность и порок.
И наконец, что является во многих отношениях самым главным, существует фундаментальное сходство, если не почти полное тождество, в экономических ролях узаконенного и незаконного бизнеса. Оба бизнеса имеют в некоторой степени дело с обеспечением товарами и услугами, на которые имеется экономический спрос. Оставляя в стороне моральные соображения, обе эти деятельности оказываются бизнесом, индустриальными и профессиональными организациями, распространяющими предметы потребления и услуги, нужные некоторым людям, и для которых существует рынок, где эти предметы потребления и услуги превращаются в товары. А в преимущественно рыночном обществе следует ожидать, что всякий раз, как появится рыночный спрос на определенные предметы и услуги, немедленно возникнут соответствующие предприятия.
Как хорошо известно, порок, преступность и рэкет являются "большим бизнесом". Обратите внимание на то, что в США в 1950 году, как предполагалось, было около 500 000 профессиональных проституток, и сравните эту цифру с приблизительно 200 000 врачей и 30 000 медицинских сестер. Весьма трудно решить, у кого была большая клиентура: у женщин и мужчин - представителей медицинской профессии либо у женщин и мужчин - профессиональных представителей порока. Безусловно, было бы трудно оценить активы, доходы, прибыли и дивиденды незаконных игорных предприятий в США и сравнить их с активами, доходами, прибылями и дивидендами, скажем, обувной промышленности, но вполне возможно, что обе индустрии приблизительно равны в этих отношениях. Не существует точных цифр относительно того, какие деньги тратятся ежегодно на незаконное приобретение наркотиков; вероятно, что на них тратится меньше денег, чем на покупки сладостей, но также вполне вероятно, что эта сумма превышает сумму затрат на книги.
Не стоит большого труда, чтобы установить, что со строго экономической точки зрения не имеется существенного различия между поставкой узаконенных и незаконных товаров и услуг.
Продажа спиртных напитков великолепно иллюстрирует это положение. Было бы бессмысленно оспаривать то, что до 1920 года (когда в силу вошла 18-я поправка к конституции) продажа спиртных напитков являлась экономической услугой, что с 1920 по 1933 год производство и продажа спиртных напитков перестали быть экономической услугой, осуществляемой в рыночных условиях, и что с 1934 года по настоящее время она снова приобрела вид экономической услуги. Или же было бы абсурдно с экономической (не моральной) точки зрения утверждать, что продажа запрещенного спиртного в "сухом" штате Канзас является в меньшей степени ответом на рыночный спрос, чем продажа открыто произведенного спиртного в соседнем "мокром" штате Миссури. Примеры такого рода могут быть увеличены во много раз. Можно ли утверждать, что в европейских странах, где проституция легализована, проститутка оказывает экономическую услугу, в то время как в США, где проституция не санкционирована законом, проститутка не оказывает экономической услуги? Или же что специалист по абортам действует на экономическом рынке, когда он имеет одобренный легальный статус, и находится вне его, если закон запрещает его деятельность? Или же утверждать, что игорные дома удовлетворяют специфический спрос на развлечения в Неваде, где они являются самыми большими , деловыми предприятиями наиболее крупных городов штата, но что они существенно отличаются с точки зрения их экономического статуса от кинотеатров в соседнем штате Калифорния? . Непонимание того, что все эти бизнесы могут отличаться от /["узаконенных" бизнесов только с моральной, а не с экономической точки зрения, приводит к весьма путаным выводам. Коль скоро ' признается экономическое тождество этих двух видов бизнеса, мы можем предполагать, что если политическая машина оказывает определенные услуги "узаконенному большому бизнесу", то тем более вероятно, что она будет оказывать подобие же услуги "незаконному большому бизнесу". И, безусловно, так во многих случаях и бывает.
Характерной функцией политической машины для ее клиентов из мира преступности, порока и рэкета является то, что она дает им возможность функционировать при удовлетворении экономического спроса на большом рынке без вмешательства государственных властей. Как большой бизнес, так и большой рэкет и организованный преступный мир могут вносить деньги в партийные избирательные кассы для того, чтобы свести правительственное вмешательство к минимуму. В обоих случаях, в разной степени, политическая машина может обеспечить "защиту". В обоих случаях многие черты структурного контекста являются тождественными: (1) рыночный спрос на предметы потребления и услуги; (2) забота предпринимателей о максимизации прибылей своих предприятий; (3) потребности в частичном контроле за правительственной машиной, которая в противном случае могла бы вмешаться в деятельность бизнесмена, направленную на получение максимальных прибылей; (4) потребности в эффективном, сильном и централизованном агентстве, которое обеспечило бы эффективную связь "бизнеса" с правительственной машиной.
Отнюдь не предполагается, что предшествующее изложение исчерпало все функции политической машины или же все подгруппы, обслуживаемые ею; мы по крайней мере можем видеть, что в современных условиях она выполняет некоторые функции для этих разнообразных подгрупп, функции, которые не выполняются адекватным образом структурами, одобряемыми и принятыми в данной культуре.
Несколько дополнительных выводов из этого анализа политической машины могут быть бегло упомянуты здесь, хотя совершенно очевидно, что они требуют обстоятельной разработки.
Во-первых, предыдущий анализ имеет прямое значение для социальной инженерии. Он помогает объяснить, почему периодические попытки "политических реформ", попытки "изгнать негодяев" и "очистить политику", как правило (хотя и необязательно), оказываются такими недолговечными и безрезультатными. Этот анализ подтверждает основную теорему: любая попытка уничтожить существующую социальную структуру без создания адекватной альтернативной структуры для выполнения функций, ранее выполнявшихся уничтоженной организацией, обречена на провал (нет нужды говорить, что эта теорема применима к гораздо более широкой сфере, нежели один пример с политической машиной). Когда "политическая реформа" ограничивает свою задачу "изгнанием мошенников", то начинается не что иное, как социологические фокусы. Эта реформа может привести к появлению новых фигур на политических подмостках; она может служить непреднамеренной социальной функцией убеждения избирателей в том, что моральные добродетели останутся незапятнанными и в конечном счете восторжествуют; она может в действительности вызвать изменение персонала политической машины; она даже может на какое-то время настолько урезать деятельность машины, что многие ранее удовлетворявшиеся потребности останутся неудовлетворенными. Но если только реформа не предполагает "реформации" социальной и политической структуры в такой степени, что существующие потребности удовлетворяются альтернативными структурами, или если она не производит таких изменений, которые полностью уничтожают эти потребности, то политическая машина неизбежно возвратится к исходному состоянию в социальном порядке вещей.
Стремиться к социальным изменениям, не учитывая должным образом явных и латентных функций, выполняемых социальной организацией, подлежащей изменению,- это скорее заниматься социальными заклинаниями, чем подлинной социальной инженерией. Понятия о явных и латентных функциях (или об их эквивалентах) являются обязательными моментами в теоретическом багаже социального инженера. В этом фундаментальном смысле данные понятия не просто "теоретичны" (в ругательном значении этого слова), но чрезвычайно практичны. При проведении преднамеренного социального изменения их можно игнорировать только ценой значительно возрастающего риска поражения.
Второй вывод из проведенного анализа политической машины также имеет значение для более широкой сферы в сравнении с рассмотренной нами областью. Часто отмечался тот парадокс, что опору политической машины, составляют как "респектабельные" элементы делового мира, которые, конечно же, противостоят преступникам и рэкетирам, так и совершенно опустившиеся элементы дна. На первый взгляд это обстоятельство приводится как пример весьма странного сожительства. Дипломированный судья нередко произносит приговор тому самому рэкетиру, рядом с которым он сидел прошлым вечером на неформальном ужине политических заправил. Районный прокурор сталкивается с освобожденным преступником по дороге в заднюю комнату, где политический босс проводит собрание. Крупный бизнесмен и крупный рэкетир могут почти с равным основанием жаловаться на "вымогательские" поборы в фонд партии, требуемые боссом. Социальные противоположности сходятся в прокуренной комнате преуспевающего политика.
В свете функционального анализа все это не представляется более парадоксальным. Поскольку машина обслуживает как деловой, так и преступный мир, то обе, на первый взгляд противоположные, группы взаимодействуют.
Анализ политической машины подводит к еще более общей теореме: социальные функции данной организации помогают определить структуру (включая набор персонала, входящего в эту структуру), точно так же как структура помогает определить эффективность, с которой выполняются данные функции. С точки зрения социального статуса группа бизнесменов и группа преступников являются, конечно, противоположными полюсами. Но статус не определяет полностью поведение и взаимоотношения между группами. Функции видоизменяют эти отношения. Учитывая их характерные потребности, различные подгруппы в большом обществе являются "объединенными", каковы бы ни были их личные желания или намерения, централизованной структурой, которая обслуживает эти потребности. Иными словами, со многими оговорками, которые требуют дальнейшего анализа: структура влияет на функцию, а функция влияет на структуру.
Заключительные замечания
Обзор некоторых существенных моментов структурного и функционального анализа лишь намечает наиболее важные проблемы и возможности данного способа социологического мышления. Каждый из зафиксированных в парадигме пунктов требует дальнейшего теоретического рассмотрения и накопления опыта в области эмпирических исследований. Но ясно и то, что в функциональной теории освобожденная от сковывающих ее традиционных постулатов, которые превращали ее едва ли в что-либо большее, чем запоздалая рационализация повседневной практики, социология находит одну из основ систематического и важного для эмпирических исследований метода. Есть основания надеяться, что намеченное здесь направление будет стимулировать дальнейшую систематизацию функционального анализа. Со временем каждая часть парадигмы превратится в документированный, проанализированный и систематизированный раздел истории функционального анализа.
Т. Парсонс. СИСТЕМА КООРДИНАТ ДЕЙСТВИЯ И ОБЩАЯ ТЕОРИЯ СИСТЕМ ДЕЙСТВИЯ: КУЛЬТУРА, ЛИЧНОСТЬ И МЕСТО СОЦИАЛЬНЫХ СИСТЕМ1
1 Публикуемый материал представляет собой первую главу кн.: Parsons Т. The Social System. N. Y., 1951. Перевод Г. Беляевой. Впервые опубликован в кн.: Структурно-функциональный анализ в современной социологии. Вып. I. M., 1968. С. 35^38.
Предметом настоящей книги являются изложение и иллюстрация некоторой концептуальной схемы, разработанной для анализа социальных систем с точки зрения специфической системы координат действия. Книга задумана как теоретический труд в строгом смысле этого слова. В ней не будет непосредственного рассмотрения вопросов, связанных с эмпирическими обобщениями как таковыми или с вопросами методологии, хотя и тем и другим в содержании книги будет отведено значительное место. Естественно, что ценность предложенной здесь концептуальной схемы в конечном счете должна быть проверена использованием ее в эмпирическом исследовании. Но тем не менее мы не пытаемся здесь излагать в систематическом виде наши эмпирические знания, что было бы необходимо для работы по общей социологии. В центре данного исследования стоит разработка теоретической схемы. Систематическое рассмотрение ее эмпирического использования будет предпринято отдельно.
Главным отправным пунктом является понятие социальных систем действия. Имеется в виду, что взаимодействие индивидов происходит таким образом, что этот процесс взаимодействия можно рассматривать как систему в научном смысле и подвергать ее теоретическому анализу, успешно примененному к различным типам систем в других науках.
Основные положения системы координат действия подробно излагались ранее, и здесь их нужно лишь кратко резюмировать. Эта система координат описывает "ориентацию" одного или многих действующих лиц - в исходном случае биологических организмов - в ситуации, включающей в себя другие действующие лица. Данная схема, описывая таким образом элементы действия и взаимодействия, является схемой отношений. При помощи ее анализируются структура и процессы систем, состоящих из отношений таких элементов к их ситуациям, включающим другие элементы. Эта схема касается внутренней структуры элементов в той мере, в какой структура затрагивает непосредственно системы отношений.
Ситуация определяется как то, что состоит из объектов; ориентации, т. е. ориентации данного субъекта действия, дифференцируются по отношению к различным объектам и их классам, составляющим его ситуацию. С точки зрения действия удобно классифицировать все объекты как состоящие из трех классов объектов: социальных, физических и культурных. Социальным объектом является /деятель, которым в свою очередь может быть любой другой индивид ("другой"), субъект действия, который принимается сам за центр системы ("Я"), или некоторый коллектив, который при анализе ориентации рассматривается как нечто единое. Эмпирические сущности, не "взаимодействующие" или не "реагирующие" на "Я", представляют собой физические объекты. Они являются средствами и условиями действия "Я". Культурными объектами являются символические элементы культурной традиции, идеи или убеждения, экспрессивные символы или ценностные стандарты в той степени, в какой они рассматриваются как объекты ситуации со стороны "Я", а не "интериоризо-ваны" как элементы, вошедшие в структуру его личности.
Действие - это некоторый процесс в системе "субъект действия - ситуация", имеющий мотивационное значение для действующего индивида или - в случае коллектива - для составляющих его индивидов. Это значит, что ориентация соответствующих процессов действия связана с достижением удовлетворения или уклонением от неприятностей со стороны соответствующего субъекта действия, как бы конкретно с точки зрения структуры данной личности это ни выглядело. Лишь поскольку отношение к ситуации со стороны субъекта действия будет носить мотиваци-онный характер в таком понимании, оно будет рассматриваться в данной работе как действие в строгом смысле. Предполагается, что конечный источник энергии или "усилия" в процессах действия проистекает из организма, и в соответствии с этим всякое удовлетворение и неудовлетворение имеют органическую значимость. Но с точки зрения теории действия конкретная организация мотивации не может анализироваться в терминах потребностей организма, хотя корни мотивации находятся именно здесь. Организация элементов действия прежде всего является функцией отношения действующего лица к ситуации, а также истории этого отношения, в этом смысле "опыта".
Фундаментальное свойство действия, определенного таким образом, заключается в том, что оно состоит не только из реакции на частные "стимулы" ситуации. Кроме этого действующее лицо развивает систему ожиданий, относящихся к различным объектам ситуации. Эти ожидания могут быть организованы (structured) только относительно его собственных потребностей-установок (need-despositions) и вероятности удовлетворения или неудовлетворения в зависимости от альтернатив действия, которые может осуществить данное действующее лицо. Но в случае взаимодействия с социальными объектами добавляются новые параметры "Я". Часть ожиданий "Я", во многих случаях наиболее значительная часть, сводится к вероятным реакциям "другого" на возможное действие "Я". Эта реакция предусматривается заранее и таким образом влияет на собственные выборы "Я".
Однако и на том и на другом уровне различные элементы ситуации приобретают специальные "значения" для "Я" в качестве "знаков" или "символов", соответствующих организации его системы ожиданий. Знаки и символы, особенно там, где существует социальное взаимодействие, приобретают общее значение и служат средством коммуникации между действующими лицами. Когда возникают символические системы, способные стать посредниками в коммуникации, мы говорим о началах культуры, которая становится частью систем действия соответствующих действующих лиц.
Здесь мы будем рассматривать лишь системы взаимодействия, достигшие культурного уровня. Хотя термин "социальная система" может быть использован в более элементарном смысле, в данной работе этой возможностью можно пренебречь и сосредоточить внимание на системах взаимодействия множества действующих лиц, ориентирующихся на ситуацию там, где система включает общепризнанную систему культурных символов.
Таким образом, сведенная к самым простым понятиям социальная система состоит из множества индивидуальных действующих лиц, взаимодействующих друг с другом в ситуации, которая обладает по меньшей мере физическим аспектом или находится в некоторой среде действующих лиц, мотивации которых определяются тенденцией к "оптимизации удовлетворения", а их отношение к ситуации, включая отношение друг к другу, определяется и опосредуется системой общепринятых символов, являющихся элементами культуры.
Понимаемая таким образом социальная система является всего лишь одним из трех аспектов сложной структуры конкретной системы действия. Два других аспекта представляют собой системы личности отдельных действующих лиц и культурную систему, на основе которой строится их действие. Каждая из этих систем должна рассматриваться как независимая ось организации элементов системы действия в том смысле, что ни одна из них не может быть сведена к другой или к их комбинации. Каждая из систем необходимо предполагает существование других, ибо без личностей и культуры не может быть социальной системы. Но эти взаимозависимость и взаимопроникновение существенным образом отличаются от сводимости, которая означает, что важные свойства и процессы одного класса систем могут быть теор'етиче-ски выведены из теоретического знания об одной или двух других системах. Система координат действия является общей для всех трех, благодаря чему между ними оказываются возможными определенные трансформации. Но на принятом здесь теоретическом уровне эти системы не могут быть объединены в одну, хотя это может быть допустимо на каком-то другом теоретическом уровне.
Можно прийти к тому же, утверждая, что на современном уровне теоретической систематизации наше динамическое знание о процессах действия весьма фрагментарно. Поэтому мы вынуждены пользоваться типами эмпирической системы, описательно представленными в понятиях системы координат в качестве необходимой точки отсчета. В соответствии с этой позицией мы понимаем динамические процессы, рассматривая их как "механизмы", влияющие на "функционирование" системы. Описательное представление эмпирической системы должно быть осуществлено под углом зрения "структурных" категорий, которым соответствуют определенные мотивационные образования, необходимые для того, чтобы создать пригодное знание о механизмах.
Прежде чем приступить к дальнейшему обсуждению широких методологических проблем анализа систем действия, особенно социальной системы, было бы целесообразно остановиться несколько подробнее на элементарных компонентах действия вообще. В самом общем смысле система потребностей-установок индивидуального действующего лица, по-видимому, состоит из двух первичных, или элементарных, аспектов, которые можно назвать аспектом "удовлетворения" и аспектом "ориентации". Первый из них относится к содержанию взаимообмена действующего лица с миром объектов, к тому, что он получает из этого взаимодействия, и к тому, что это "стоит" для него. Второй аспект относится к тому, каково его отношение к миру объектов, к типам или способам, с помощью которых организуется его отношение к этому миру.
Выделяя аспект отношения, мы можем рассмотреть первый аспект как "катектическую" ориентацию, которая придает значимость отношению "Я" к рассматриваемому объекту или объектам при поддержании баланса удовлетворения - неудовлетворения его личности. С другой стороны, наиболее элементарной и фундаментальной категорией "ориентации", по-видимому, является когнитивность, которая в самом широком смысле может трактоваться как определение соответствующих аспектов ситуации в их отношении к интересам действующего лица. Это - когнитивный аспект ориентации, или познавательное схематизирование, по Толмену. Оба эти аспекта должны быть представлены в чем-то, что может рассматриваться как единица системы действия, как элементарное действие (unit act).
Но действия не бывают единичными и дискретными, они организованы в системы. Этот момент даже на самом элементарном системном уровне заставляет рассматривать компонент "системной интеграции". С точки зрения системы координат действия эта интеграция является упорядочением возможностей ориентации при помощи отбора. Потребности удовлетворения направлены на альтернативные объекты, имеющиеся в ситуации. Познавательное схематизирование сталкивается с альтернативой суждения или интерпретации относительно того, чем объект является или что он значит. По отношению к этим альтернативам должен существовать определенный порядок выбора. Этот процесс может быть назван оцениванием. Следовательно, существует оценочный аспект в любой конкретной ориентации действия. Самые элементарные компоненты любой системы действия могут быть сведены к действующему лицу и его ситуации. Что касается действующего лица, то наши интересы будут сосредоточены на когнитивном, катектическом и оценочном видах ориентации; в ситуации будут выделены объекты и их классы.
Элементы действия на самом широком уровне распространяются по категориям трех основных видов мотивационной ориентации. Все три вида подразумеваются в структуре того, что названо ожиданием. Кроме катектических интересов, когнитивного определения ситуации и оценочного отбора, в ожидание входит временной аспект ориентации относительно будущего развития системы "действующее лицо - ситуация" и памяти о прошлых действиях. Ориентация в ситуации обладает некоторой структурой, т. е. она соотнесена со своими стандартами развития. Действующее лицо делает "вклад" в определенные возможности развития. Для него важно, как они осуществляются, поскольку одни возможности должны быть реализованы скорее, чем другие.
Эта временная характеристика отношения действующего лица к развитию ситуации может быть расположена на оси активность - пассивность. На одном полюсе действующее лицо может просто "ожидать развития" и не предпринимать никаких активных действий относительно него. В другом случае оно может активно пытаться контролировать ситуацию в соответствии со своими желаниями или интересами. Будущее состояние системы "действующее лицо - ситуация", в которой действующее лицо занимает пассивную позицию, можно назвать предвосхищением. То же состояние системы в случае активного вмешательства (включая сюда предотвращение нежелательных событий) может быть названо целью. Целенаправленность действия, как мы увидим, в частности, при обсуждении нормативной ориентации, является основным свойством всех систем действия. Однако с аналитической точки зрения эта целенаправленность кажется стоящей на более низком уровне по сравнению с понятием ориентации. Оба типа должны быть четко отделены от понятия "стимул - реакция", поскольку в нем нет явной ориентации на будущее развитие ситуации. Стимулы можно рассматривать как непосредственно данные, не занимаясь теоретическим анализом.
Основное понятие "интрументального" аспекта действия может употребляться только в случаях, когда действие позитивно целенаправлено. В этом понятии формулируются соображения относительно ситуации и отношения к ней действующего лица, открытые перед ним альтернативы и их возможные последствия, которые имеют значение для достижения цели.
Коротко остановимся на исходной структуре "удовлетворение потребностей". Конечно, общая теория действия в конце концов должна прийти к решению вопроса о единстве или качественной множественности исходных генетически данных потребностей, их классификации и организации. В частности, в работе, касающейся социальной системы на уровне теории действия, в высшей степени целесообразно тщательно рассмотреть принцип экономии в таких противоречивых сферах. Необходимо допустить, однако, крайнюю поляризацию той структуры потребностей, которая объединяется в понятии баланса удовлетворения - неудовлетворения и которая имеет свои производные в антитезе притяжение - отталкивание. Помимо сказанного выше и определенных общих положений об отношениях между удовлетворением потребностей и другими аспектами действия нет необходимости, по-видимому, переходить к весьма общим понятиям.
Основная причина этого состоит в том, что в своей значимой для социологии форме мотивации выступают перед нами как организованные на уровне личности, т. е. мы имеем дело с более конкретными структурами, понимаемыми как продукты взаимодействия генетически данных компонентов-потребностей с социальным опытом. Именно единообразие на этом уровне и является эмпирически значимым для социологических проблем. Для того чтобы пользоваться знанием об этом единообразии, вовсе не обязательно вскрывать генетические и опытные компоненты. Главное исключение здесь возникает в связи с проблемами пределов социальной вариабельности в структуре социальных систем, которые могут быть заданы биологической организацией соответствующей популяции. Конечно, при возникновении подобных проблем необходимо мобилизовать весь наличный материал, чтобы сформулировать суждение относительно более специфических потребностей удовлетворения.
Проблема, связанная с этим, относится не только к потребностям удовлетворения, но и к способностям. Любой эмпирический анализ действия предполагает биологически заданные способности. Нам известно, что между индивидами они распределены в высшей степени дифференцированно. Но с точки зрения самых общих теоретических целей здесь может быть применен тот же принцип экономии. Обоснованность данной процедуры подтверждена знанием того, что индивидуальные различия, вероятно, более важны, чем различия между большими популяциями, а потому маловероятно, чтобы наиболее важные различия крупных социальных систем обусловливались прежде всего биологическими различиями в способностях населения. Для большинства социологических задач влияние генов и жизненного опыта можно учесть, не выделяя их в виде самостоятельных факторов.
Было отмечено, что самая элементарная ориентация действия у животных предполагает наличие знаков, являющихся по крайней мере началом символизации. Это внутренне присуще понятию ожидания, включающему определенное "отвлечение" от частностей непосредственно существующей стимулирующей ситуации. Без знаков весь ориентационный аспект действия был бы бессмысленным, включая понятие "селекция" и лежащие в его основе "альтернативы". На уровне человека сделан определенный шаг от знаковой ориентации к подлинной символизации. Это - необходимое условие для возникновения культуры.
В основной схеме действия символизация включена как в когнитивную ориентацию, так и в понятие оценивания. Дальнейшая разработка роли и структуры систем символов и действия связана с рассмотрением дифференциации, обусловленной различными аспектами системы действия и аспектом признания и его отношением к коммуникации и культуре. Прежде всего нужно иметь в виду последнее.
Как бы ни были важны неврологические предпосылки, по-видимому, невозможно, чтобы истинная символизация, в отличие от использования знаков, могла возникнуть и функционировать без взаимодействия действующих лиц и чтобы отдельное действующее лицо могло усваивать символические системы только посредством взаимодействия с социальными объектами. По меньшей мере симптоматично, что этот факт хорошо увязывается с элементом "двойного совпадения" в процессе взаимодействия. В классических ситуациях, когда животное обучается, оно имеет альтернативы для выбора и развертывает ожидания, которые могут стать "спусковым крючком" посредством знаков или "ключей". Но знак - часть ситуации, которая является стабильной независимо от того, что делает животное; единственная "проблема", стоящая перед ним, сводится к умению правильно интерпретировать эту ситуацию... Но в социальном взаимодействии возможные реакции "другого" могут приобретать значительный размах, выбор внутри которого зависит от действия "Я"-Итак, для того чтобы процесс взаимодействия оформился структурно, смысл знака должен быть еще больше абстрагирован от частностей ситуации. Это значит, что смысл знаков должен остаться постоянным для весьма широкой совокупности обстоятельств, которая охватывает область альтернатив не только действия "Я", но и "другого", а также возможные перемены и комбинации отношений между ними.
Какими бы ни были происхождение и процессы развития символических систем, совершенно ясно, что удивительная сложность систем человеческой деятельности невозможна без относительно стабильных символическим систем, значение которых в основном не связано с частными ситуациями. Самым важным следствием из этого обобщения является возможность коммуникации, поскольку ситуации двух действующих лиц никогда не бывают идентичными и без способности к абстрагированию значений от отдельных частных ситуаций коммуникация была бы невозможной. Но в свою очередь стабилизация , символических систем, распространяющаяся на всех индивидов в течение всего времени, вероятно, не могла бы поддерживаться, если бы она не функционировала в процессе коммуникации во взаимодействии множества действующих лиц. Именно такая общепринятая символическая система, которая функционирует во взаимодействии, и будет называться здесь культурной традицией.
Между этим аспектом и нормативной ориентацией действия существует глубокая связь. Символическая система знаний является элементом порядка, как бы налагающегося на реальную ситуацию. Даже самая элементарная коммуникация невозможна без некоторой степени согласия с "условностями" символической системы. Говоря несколько иначе, взаимная зависимость ожиданий ориентируется на общепринятый порядок символических значений. Поскольку удовлетворение "Я" зависит от реакции "другого", то условный стандарт начинает устанавливаться в зависимости от тех условий, которые будут или не будут вызывать реакцию удовлетворения, и отношение между этими условиями и реакциями становится частью значимой системы ориентации "Я" на ситуацию. Поэтому ориентация на нормативный порядок и взаимная блокировка ожиданий и санкций - что является основным для нашего анализа социальных систем - коренятся в глубочайших основах системы координат действия.
Это основное отношение является общим для всех типов и видов ориентации взаимодействия. Но тем не менее важно выработать определенные различия с точки зрения относительной важности трех очерченных выше модальных элементов: катектиче-ского, когнитивного и оценочного. Элемент общепринятой символической системы в качестве некоторого критерия или стандарта для выбора из имеющихся альтернатив ориентации может быть назван ценностью.
В каком-то смысле мотивация - это ориентация относительно улучшения баланса удовлетворения - неудовлетворения действующего лица. Но поскольку действие не может быть понято без когнитивного и оценочного компонентов, присущих его ориентации с точки зрения системы координат действия, постольку понятие мотивации будет употребляться здесь как включающее все три аспекта, а не только катектический. Но имея в виду роль символических систем, необходимо от этого аспекта мотиваци-онной ориентации отличать аспект ценностной ориентации. Этот аспект касается не значения предполагаемого состояния дел для действующего лица с точки зрения баланса удовлетворения - неудовлетворения, а содержания самих стандартов выбора.
В этом смысле понятие ценностной ориентации является логическим средством для формулировки одного из центральных аспектов выражения культурной традиции в системе действий.
Из определения нормативной ориентации и роли ценностей в действии следует, что все ценности включают то, что может быть названо социальным значением. Поскольку ценности являются скорее культурными, а не личностными характеристиками, постольку они оказываются общепринятыми. Даже если они у индивида идиосинкразичны, то все же благодаря своему происхождению они определяются в связи с принятой культурной традицией; их своеобразие состоит в специфических отклонениях от общей традиции.
Однако ценностные стандарты могут быть определены не только по своему социальному значению, но и с точки зрения их функциональных связей с действием индивида. Все ценностные стандарты, рассматриваемые в связи с мотивацией, имеют оценочный характер. Но все же в своем первичном значении стандарты могут быть связаны с когнитивным определением ситуации, с катектическим "выражением" или с интеграцией системы действия как некоторой системы или ее части. Следовательно, ценностная ориентация может быть в свою очередь расчленена на три вида: когнитивные, оценочные (appreciative) и моральные стандарты ценностной ориентации.
Теперь несколько слов для объяснения этой терминологии. Как уже отмечалось, данная классификация связана с видами мотивационной ориентации. Познавательный аспект ориентации не вызывает больших трудностей. С точки зрения мотивации дело в познавательном интересе к ситуации и ее объектам, в мотивации познавательного определения ситуации. С другой стороны, позиции ценностной ориентации касаются стандартов, при помощи которых определяется обоснованность когнитивных суждений. Некоторые из них, подобно самым элементарным законам логики или правилам наблюдения, могут являться культурными универсалиями, в то время как другие элементы подвержены изменениям в культуре. В любом случае это составляет суть избирательного оценивания стандартов предпочтения среди альтернативных решений проблем познания или альтернативных интерпретаций явлений и объектов.
Нормативный объект когнитивной ориентации считается очевидным. С катектической ориентацией вопрос обстоит сложнее. Дело в том, что отношение к объекту может приносить или не приносить удовлетворение действующему лицу. Не следует забывать того, что удовлетворение является всего лишь частью системы действий, в которой действующие лица ориентированы нормативно. Не подлежит сомнению, что этот аспект должен рассматриваться вне связи с нормативными стандартами оценки. Это всегда связано с вопросом правильности и уместности ориентации в данном отношении в связи с выбором объекта и установки относительно него. Поэтому сюда всегда включаются
стандарты, посредством которых могут быть осуществлены выборы из возможностей, имеющих катектическое значение.
Наконец, оценочный аспект мотивационной ориентации также имеет соответствие в ценностной ориентации. Оценивание касается проблемы интеграции элементов системы действия, суть которой выражена в проблеме: "Нельзя съесть пирог и сохранить его". И когнитивный и оценивающий ценностные стандарты имеют к этому прямое отношение. Но любое действие имеет как когнитивный, так и катектический аспект. Следовательно, первичность когнитивных интересов еще не снимает проблему интеграции конкретного действия с точки зрения катектических интересов и наоборот. Поэтому в системе действия центр тяжести должен быть сосредоточен на оценочных стандартах, которые не являются ни когнитивными, ни катектическими, а представляют собой их синтез. По-видимому, их удобнее всего назвать моральными стандартами. В некотором смысле они устанавливают стандарты, с точки зрения которых рассматриваются более частные оценки.
Из общего характера систем действия с очевидностью следует, что моральные стандарты в принятом здесь смысле несут большое социальное содержание. Это объясняется тем, что любая система действия при конкретном рассмотрении является в каком-то аспекте социальной системой, хотя для определенных целей проблема личности остается весьма важной. Моральное содержание не сводится целиком к социальному, хотя без социального аспекта невозможно представить себе конкретную систему действий, интегрированную во всех отношениях. В частности, с точки зрения любого действующего лица определение типов взаимных прав и обязанностей, а также стандартов, определяющих его взаимодействие с другими, является решающим аспектом общей ориентации этого действующего лица в ситуации. Благодаря этому специфическому отношению к социальной системе моральные стандарты становятся таким аспектом ценностной ориентации, который с точки зрения социологии приобретает величайшую важность. В последующих главах дается обсуждение этого вопроса.
Несмотря на существование прямой параллели между классификациями типов ценностей и мотивационной ориентации, очень важно подчеркнуть, что эти два исходных аспекта или компонента системы действия логически независимы в том смысле, что содержание этих классификаций может независимо изменяться. Из данного "психологического" катектического значения объекта нельзя вывести специфических оценочных стандартов, в соответствии с которыми происходит оценка объекта, и наоборот. Классификация видов мотивационной ориентации составляет основу для анализа проблем, которые связаны с интересом действующего лица. С другой стороны, ценностная ориентация представляет стандартную основу того, что обеспечивает удовлетворительные решения этих проблем. Ясное осознание независимой изменяемости этих типов или уровней ориентации чрезвычайно важно для построения удовлетворительной теории в области культуры и личности. Можно сказать, что недостаточное понимание этого момента приводит ко многим трудностям в этой области; в частности, именно этим объясняется постоянное колебание многих общественных наук между "психологическим" и "культурным" детерминизмом. Действительно, можно сказать, что эта независимая изменяемость является логическим основанием для самостоятельного значения теории социальной системы в отличие от теории личности, с одной стороны, и теории культуры - с другой.
Вероятно, это положение лучше всего рассмотреть на проблеме культуры. В антропологической теории не существует единодушия в определении понятия культуры. Но здесь можно выделить три основных момента этого определения: во-первых, культура передается, она составляет наследство или социальную традицию; во-вторых, это то, чему обучаются, культура не является проявлением генетической природы человека; и в-третьих, она является общепринятой. Таким образом, культура, с одной стороны, является продуктом, а с другой стороны - детерми-нантой систем человеческого социального взаимодействия.
Первый пункт определения - передаваемость - служит наиболее важным критерием для различения культуры и социальной системы, поскольку культура может распространяться из одной социальной системы в другую. По отношению к частной социальной системе она является "стандартным" элементом, аналитически и эмпирически абстрагируемым от этой социальной системы. Существует чрезвычайно важная взаимозависимость между культурными стандартами и другими элементами социальной системы, но эти элементы не интегрируются полностью ни с культурой, ни друг с другом.
Такой подход к проблеме культуры открывает широкие возможности для рассмотрения этих проблем. Символическая система обладает своими собственными видами интеграции, которые можно назвать стандартами устойчивости. Наиболее общий пример-логическая устойчивость когнитивной системы, но стили в искусстве и системы ценностной ориентации подлежат аналогичным стандартам интеграции. Примерами таких символических систем могут служить философские трактаты или произведения искусства.
Но в качестве интегрирующей части конкретной системы социального взаимодействия подобная норма интеграции культурной системы через стандарты устойчивости реализуется только приблизительно. Это происходит из-за напряжений, возникающих из условий взаимозависимости с ситуационными и мотивационны-ми элементами конкретного действия. К этой проблеме можно подойти, рассматривая процесс "обучения" культурным стандартам.
Это наиболее общее понятие в антропологической литературе, по-видимому, связано по своему происхождению с моделью усвоения интеллектуального содержания. Но далее оно было распространено на обозначение процессов, благодаря которым достигается интеграция элементов культуры в конкретном действии индивида. Под этим углом зрения следует рассматривать обучение языку и решению математических задач с помощью дифференциального исчисления. Таким же образом происходит и усвоение норм поведения и ценностей искусства. Следовательно, обучение в этом широком смысле означает включение стандартных элементов культуры в систему действия отдельного индивида.
При анализе способности к обучению возникает проблема: как система личности может осваивать элементы культуры? Один аспект этой проблемы состоит в условиях совместимости данного элемента культуры с другими ее элементами, которые могут быть или уже освоены индивидом. Но кроме этого существуют и другие аспекты. Каждое действующее лицо - биологический организм, действующий в некоторой среде. Как генетическая природа организма, так и среда, выходящая за рамки культуры, накладывают на это усвоение определенные ограничения, хотя эти ограничения очень трудно вычленить. И наконец, каждое действующее лицо ограничено пределами взаимодействия в социальной системе. Последнее соображение особенно важно при рассмотрении проблем культуры, поскольку оно затрагивает аспект общепринятой культурной традиции. Такая традиция должна быть "порождена" одной или несколькими социальными системами, и эту традицию можно признать функционирующей лишь тогда, когда она становится частью действительной системы действия.
С точки зрения теории действия эта проблема может быть выражена так: каким образом вполне устойчивая культурная система может быть связана с характеристиками как личности, так и социальной системы, чтобы обеспечивалось полное "соответствие" между стандартами культурной системы и мотивацией отдельных действующих лиц данной системы? Можно утверждать без дополнительного доказательства, что такой крайний случай не совместим с основными функциональными требованиями как личностей, так и социальных систем. Интеграция целостной системы действия, какой бы частичной и несовершенной она ни была, является своего рода "компромиссом" между стремлениями к устойчивости ее личных, социальных и культурных компонентов таким образом, что ни один из них не достигает совершенной интеграции. Проблема отношения культуры и социальной системы будет обсуждаться ниже. Самое главное здесь состоит в том, что "обучение" системе культурных стандартов действующего лица и ее существование не могут быть поняты без анализа мотивации в конкретных ситуациях не только на уровне теории личности, но и на уровне механизмов социальной системы.
Существует определенный элемент логической симметрии в отношениях социальной системы к культуре, с одной стороны, социальных систем обеспечивает разработку такой концептуальной схемы, благодаря которой будет найдено место исследуемой частной социальной системы в том обществе, частью которого она является. Тем самым почти исключается возможность, что исследователь упустит существенные черты общества, которое выходит за пределы данной частной социальной системы и предопределяет её свойства. Не стоит говорить о том, насколько важно определить ту систему, которая является объектом социологического анализа, составляет ли она общество, а если нет, то какое место в обществе занимает данная частная социальная система, являющаяся его частью.
Несколько раз уже отмечалось, что мы не готовы разрабатывать законченную динамическую теорию в области действия и что поэтому систематизация теории при современном уровне знания должна быть осуществлена в структурно-функциональных терминах. Было бы целесообразно кратко осветить значение и следствия этого положения, прежде чем приступить к его анализу по существу.
Можно принять без доказательства, что вся научная теория касается анализа единообразных элементов в эмпирических процессах. Это обычно считают динамической точкой зрения в теории. Проблема состоит в том, чтобы установить, насколько состояние теории развилось, чтобы позволить осуществлять дедуктивные переходы от одного аспекта или состояния системы к другому так, чтобы возможно было сказать, что если в секторе А имеются факты W и X, то в секторе В должны быть факты У и Z. В некоторых частях физики и химии можно широко распространить эмпирическую зону действия такой дедуктивной системы. Но в науках о действии динамическое знание такого характера в значительной степени фрагментарно, хотя и нельзя говорить о его полном отсутствии.
В такой ситуации существует опасность утратить все преимущества систематической теории. Но оказывается возможным сохранить некоторые из этих преимуществ и в то же время обеспечить основу для упорядоченного роста динамического знания. Это и есть тот лучший тип теории, который представлен и использован на структурно-функциональном уровне теоретической систематизации.
Прежде всего следует преодолеть узкий эмпиризм путем описания явлений как частей или процессов внутри систематически представленных эмпирических систем. Используемые здесь дескриптивные категории не являются ни случайно избранными, ни построенными на основании здравого смысла. Они составляют тщательно разработанную связную систему понятий, которую можно применять ко всем соответствующим частям или аспектам любой конкретной системы. Это позволит сравнивать и переходить от одной части и (или) состояния системы к другой части и от системы к системе. Огромное значение при этом имеет то, что этот ряд дескриптивных категорий должен быть таким, чтобы динамические обобщения, объясняющие процессы, являлись непосредственной частью теоретической системы. Это как раз и есть то, что осуществляется благодаря мотивационному аспекту системы координат действия. Представление процессов социальной системы как процессов действия в вышеуказанном специфическом смысле делает возможным обращение к существующим теориям мотивации, развитым в современной психологии, и тем самым доступ к огромному резерву знаний.
Особенно важным аспектом нашей системы категорий является структурный аспект. Мы не в состоянии "схватить" закономерности динамического процесса в социальной системе целиком и полностью. Но для того чтобы осуществить это, мы должны получить картину той системы, которой они соответствуют, и там, где имеются изменения, мы должны проследить все промежуточные стадии. Система структурных категорий является такой концептуальной схемой, которая обеспечивает упорядочение динамического анализа. С расширением динамического знания исчезает независимая объясняющая значимость структурных категорий. Но кардинальная важность их научной функции тем не менее не уменьшается.
Поэтому прежде всего в данной работе необходимо выработать категории структуры социальных систем, видов структурной дифференциации внутри таких систем и степеней вариабельности каждой структурной категории в разных системах. Из-за фрагментарного характера нашего динамического знания тщательное и систематическое внимание к этим проблемам в высшей степени необходимо для социологии. Но в то же время должно быть совершенно ясно, что такой морфологический интерес сам по себе не является целью, но его продукты составляют незаменимые инструменты для решения других задач.
Если у нас есть достаточно обобщенная система категорий для систематического описания и сравнения структуры систем, то тем самым мы имеем порядок, при помощи которого становится возможным мобилизовать наше динамическое знание о мотиваци-онных процессах с максимальной эффективностью. Но в связи с проблемами, которые являются содержательными с точки зрения социальной системы, знание, которым мы обладаем, является по своим аналитическим достоинствам фрагментарным, очень неровным и неадекватным. Самым эффективным способом организации этого знания для наших целей является приведение его в связь со схемой категорий, описывающих социальную систему. Именно здесь вступает в силу столь много обсуждавшееся понятие функции. Конечно, динамический процесс в социальной системе мы должны "расположить" структурно. Но помимо этого мы должны проверить значение соответствующих обобщений. Эта проверка значимости принимает форму функциональных аспектов процесса. Проверка состоит в том, чтобы ответить на вопрос, какими будут для системы последствия двух или более альтернативных результатов динамического процесса. Такие последствия будут выражены в понятиях поддержания стабильности или изменения, интеграции или разрушения системы в некотором смысле.
Определение места мотивационных процессов в этом контексте функциональной значимости для системы обеспечивает основу для формулировки введенного выше понятия механизма. Мотиваци-онная динамика в социологической теории в первом случае должна выступать в форме указания механизмов, которые "отвечают" за функционирование социальных систем, за поддержание или разрушение данных структурных типов, для типичного процесса перехода от одного структурного типа к другому.
Такие механизмы всегда представляют собой механическое обобщение относительно действия мотивационных сил в данных условиях. Однако аналитическая основа таких обобщений может быть крайне изменчивой. Иногда мы только эмпирически знаем, что это происходит таким-то образом, в других случаях могут быть более глубокие основания для обобщения, как, например, приложение установленных законов обучения или действия защитных механизмов на уровне личности.
Выражение мотивационных проблем через понятие механизма необходимо для того, чтобы установить, в какой мере наше знание мотивов является существенным для понимания функционирования социальной ситемы, ибо для научной плодотворности некоторого обобщения это определение существенности столь же важно, как и правильность самого этого обобщения.
Т. Парсонс. ФУНКЦИОНАЛЬНАЯ ТЕОРИЯ ИЗМЕНЕНИЯ1
1 Social Change /Ed. by A. Etzioni. N.Y., 1966. Перевод Г. Беляевой и Л. Седова. Впервые опубликован в кн.: Структурно-функциональный анализ п современной социологии. Вып. 2. М., 1969. С. 138-162.
Данный предмет был бы слишком широк для обсуждения в небольшой статье, если бы я не ограничился самым высоким уровнем обобщения. Поэтому мне хотелось бы остановиться в основном на главном типе изменения в социальной системе, который больше всего похож на процесс роста организма. Здесь обычно рассматривают не только элемент количественного роста "масштабности" системы, примером чего в области социального может служить рост населения, но также и то, что важно для качественного, или структурного, изменения. Я хотел бы остановиться на одном из видов изменения второго типа, а именно на процессе структурной дифференциации и сопутствующего ему развития стандартов и механизмов, интегрирующих дифференцировавшиеся части.
Один из важных канонов науки состоит в том, что невозможно исследовать все сразу. Поскольку основа обобщения в науке состоит в демонстрации связности процесса изменения, то всегда будет существовать различие между теми чертами наблюдаемых явлений, которые изменяются, и теми, которые не изменяются при соответствующих пространственно-временных ограничениях. Если нет соответствующего критерия неизменности, с которым можно соотнести изменяющееся, то нельзя определить и специфические черты изменения.
Понятие структуры является для меня сокращенным выражением этого основного положения. Структура системы является тем рядом свойств компонентов и их отношений или комбинаций, который для частных аналитических целей логически и эмпирически может трактоваться как константный. Однако если существует веское эмпирическое подтверждение того, что такие постоянные элементы системы одного типа полезны для понимания изменения элементов другого типа, то такая структура оказывается непроизвольным методологическим допущением, а положения о ней и границах ее эмпирической стабильности становятся эмпирическими обобщениями, значимость которых зависит от степени их динамичности.
Поэтому любую систему, с одной стороны, можно представить как структуру, т.е. ряд единиц или компонентов со стабильными свойствами (которые, конечно, могут быть и отношенческими), а с другой стороны, как события, процессы, в ходе которых "нечто происходит", изменяя некоторые свойства и отношения между единицами.
Данное понятие стабильности используется здесь в качестве определяющей характеристики структуры. В этом смысле надо отличать этот термин от термина "структура", которым характеризуется система как целое или некоторая подсистема такой системы. В принятом здесь понимании термин "стабильность" эквивалентен более специфическому понятию стабильного равновесия, которое в другом отнесении может быть как статичным, так и подвижным.'Система стабильна или находится в относительном равновесии, если отношение между ее структурой и процессами, протекающими внутри нее, и между ней и окружением таково, что свойства и отношения; названные нами структурой, оказываются неизменными. Вообще говоря, в динамических системах такое поддержание равновесия всегда зависит от постоянно меняющихся процессов, "нейтрализующих" как экзогенные, так и эндогенные изменения, которые, если они зашли слишком далеко, могут привести к изменению структуры. Классическим примером равновесия в этом смысле является поддержание температуры тела, близкой к постоянной, млекопитающими и птицами...
Процессами, противоположными стабильным и равновесным, являются те, которые вызывают структурное изменение. Такие процессы существуют, и именно они больше всего интересуют нас сейчас. Так, даже в физике, где масса атома отдельного элемента служит прототипом стабильной структурной точки отсчета, последние открытия приводят к признанию принципа изменения, согласно которому одни структуры "атомной идентичности" посредством расщепления и синтеза преобразовываются в другие. Причина, по которой важно помнить об аналитическом различении понятий структуры и процесса, стабильности и изменяемости, состоит не в предпочтении одного предмета в паре другому, а в требованиях упорядоченной процедуры научного анализа.
Мне представляется, что различие между этими двумя парами понятий является различием в уровнях системного отнесения. Структуру системы и ее окружения следует отличать от процессов внутри системы и процессов взаимообмена между системой и ее окружением. Существуют процессы, которые поддерживают стабильность системы- как через внутренние структуры и механизмы, так и через взаимообмен с ее окружением/Такие процессы, поддерживающие состояние равновесия системы, следует отличать от иных процессов, которые изменяют указанный баланс между структурой и более "элементарными" процессами таким образом, что приводят к новому ... состоянию системы, состоянию, которое должно описываться в терминах, фиксирующих изменение первоначальной структуры. Конечно, это различение относительно, но эта относительность носит существенный и упорядочивающий характер. Этим я хочу сказать, что для любого достаточно развитого уровня теоретического анализа существуют по крайней мере две систематически связанные перспективы, в которых можно рассматривать проблему непрерывных изменений.
Эти соображения составляют основу подхода, при помощи которого я хотел бы проанализировать изменения в социальных системах. Мне хотелось бы попытаться обсудить тот тип изменения, который только что противопоставлялся стабильности. Поэтому будет сделано предположение, что существуют системы или ряд систем,' для которых понятие равновесия вполне релевантно, но которые рассматриваются как претерпевающие процесс изменения, сначала нарушающий внутреннее равновесие, а затем приводящий систему через это состояние к новому равновесному состоянию...
Начнем с вопроса о структуре социальных систем и введем как формальный, так и содержательный уровни рассмотрения. Формальный уровень состоит в том, что любая эмпирическая система может рассматриваться как состоящая из: 1) единиц, таких, как частица или клетка, и 2) из стандартизованных отношений между этими единицами, таких, как относительное расстояние, "организация" в ткани и органы. В социальной системе минимальной единицей является роль участвующего индивидуального деятеля (или, если угодно, статус-роль), а минимальное отношение представляет собой стандартизованное взаимодействие, когда каждый участник функционирует как деятель, в той или иной мере ориентируясь на других, и наоборот, каждый является объектом для всех остальных. "Единицами социальных систем более высокого порядка являются коллективы, т.е. организованные системы действия, характеризующиеся исполнением ролей множеством человеческих индивидов. Может быть, было бы удобнее говорить об этих единицах как о единицах ориентации, когда речь идет о деятелях, и о единицах модальности, когда рассматриваются объекты. 1
В социальной структуре элемент стандартизованного отношения частично является нормативным. Это означает, что с точки зрения единицы это отношение включает в себя ряд ожиданий относительно поведения этой единицы по оси приемлемое- неприемлемое, правильное-неправильное. С позиций других единиц, с которыми эта единица отнесения находится во взаимодействии, это оказывается рядом стандартов, в соответствии с которыми могут узакониваться позитивные или негативные санкции. В связи с различением роли и коллектива на уровне единиц устанавливается различение между нормой и ценностью на уровне отношенческого стандарта. Ценность - нормативный стандарт, который определяет желаемое поведение системы относительно ее окружения без дифференциации функций единиц или их частных ситуаций. Норма в свою очередь является стандартом, определяющим желаемое поведение для единицы или класса единиц в специфических для них контекстах, дифференцированных от контекстов, связанных с другими классами единиц.
Положение о том, что отношенческие стандарты являются нормативными, означает, что они состоят из институционализированной нормативной культуры. То же распространено и на сами единицы. Это станет ясно, если показать, что единица на одном уровне отнесения становится системой на другом уровне. Поэтому то, что мы называем структурными свойствами единиц на одном уровне, на следующем становится отношенческими стандартами, которые упорядочивают отношения, Последние в свою очередь представляют свойства более мелких единиц, составляющих этот уровень. В более широком смысле справедливо поэтому утверждение, что структура социальных систем в общем состоит из институционализированных стандартов нормативной культуры. Конечно, далее важно помнить о том, что эти стандарты должны рассматриваться на двух различных уровнях организации, которые мы называем уровнем единиц и уровнем стандартизованных отношений между этими единицами.
Вернемся теперь к парадигме стабильной системы, обсужденной выше. Это - процесс в системе, который может быть понят как процесс взаимообмена входов и выходов между единицами (подсистемами) в системе, с одной стороны, и между системой и ее окружением при посредстве своих единиц - с другой. Существует некоторый "поток" таких входов и выходов между всеми парами классов единиц независимо от того, является отношение внутренним или внешним. То, что я называю нормативным стандартом, управляющим отношением, можно рассматривать как регулятор этого потока. Для осуществления стабильного взаимообмена в движении входов и выходов, с одной стороны, должна быть сохранена известная гибкость, а с другой стороны - должны существовать определенные механизмы канализации этого процесса, сдерживающие его в определенных границах.
Классическим случаем является обмен "ценных" вещей, а именно товаров, услуг и денег, составляющий содержание рыночного процесса. Нормативными стандартами здесь являются институциональные стандарты, определяющие деньги, а также нормы контракта и аспекты собственности помимо денег представленные у Дюркгейма в известной фразе о недоговорных элементах контракта. Равновесие рыночной системы зависит от поддержания границ флуктуации уровня этих потоков в соответствии с рядом изначально данных условий. 'Стабильность структуры рыночной системы в этом смысле является, с другой стороны, результатом стабильности нормативной стандартной системы институтов.
Далее. Что же мы подразумеваем под устойчивостью институционального комплекса? Во-первых, конечно, стабильность самих нормативных стандартов. Один термин "норма", по-видимому, слишком узок, особенно если он приравнивается к термину "правило", так как он предполагает такой уровень простоты, который допускает описание в одном утверждении, а это заведомо неверно для случаев собственности или контракта. Во-вторых, стабильность предполагает минимальный уровень связанности действующих единиц определенными внутренними обязательствами, т.е. их предрасположенности к действию в соответствии с определенными ожиданиями, а не к уклонению или сопротивлению им и к применению соответствующих санкций, позитивных или негативных, к другим единицам в связи с их ожидаемым действием, уклонением или сопротивлением. В-третьих, институци-онализация предполагает принятие эмпирического и одинаково всеми понимаемого "определения ситуации" в смысле понимания того, чем является система отнесения 2 это определение ситуации может быть настолько идеологически искаженным, что всякое функционирование становится невозможным3.
Наконец,; институционализация означает некоторый порядок интеграции частного нормативного комплекса в более общий комплекс, управляющий системой в целом на нормативном уровне. Так, доктрина "отдельных, но равных" оказалась плохо интегрированной с остальными частями американской системы конституционных прав, сформулированных на основе конституционного принципа "равного отношения ко всем". Можно сказать, что решение, принятое Верховным судом в 1954 году, было шагом к институциональной интеграции или, во всяком случае, это была важнейшая проблема, стоящая перед судом.
Эндогенные и экзогенные источники изменения
Понятие стабильного равновесия предполагает, что с помощью интегративных механизмов эндогенные изменения поддерживаются в определенных границах, соответствующих основным структурным характеристикам, а с помощью адаптивных механизмов в таких границах удерживаются флуктуации в отношениях между средой и системой. ]Если мы посмотрим на стабильное равновесие с позиций принципа инерции, то объяснить изменение в этом стабильном состоянии можно, только представив себе достаточно мощные дезорганизующие силы, способные преодолеть стабилизирующие или уравновешивающие силы и механизмы. Как только мы обнаружим возмущающее действие, которое отвечает этим критериям, то следующая проблема, которая встает перед нами, состоит в том, чтобы проследить влияние этого возмущения на систему и определить те условия, в которых могут быть предсказаны или (ретроспективно) объяснены новые стабильные состояния.
Такие изменения в принципе могут быть как эндогенными, так и экзогенными, или теми и другими одновременно, но при решении проблемы важно помнить, что я имею дело с понятием "социальная система" в строго аналитическом смысле. Поэтому изменения, берущие начало в личностях членов социальной системы, поведенческих организмах, "лежащих в их основаниях", или культурных системах как таковых, должны классифицироваться как экзогенные, в то время как с точки зрения здравого смысла казалось бы, что к таким изменениям можно отнести только изменения в физической среде (включая другие организмы и существа) и, может быть, в области "сверхъестественного".
Формальная парадигма для анализа общей системы действия, которую я употреблял вместе с другими авторами, подсказывает, что, во-первых, самые важные непосредственные каналы экзогенного влияния на социальную систему находятся в культурной и личностной системах и, во-вторых, что способы их влияния различны. Непосредственное влияние культурной системы прежде всего связано с аккумуляцией эмпирического знания, а следовательно, относится к проблематике социологии знания. Как бы это ни было важно, из-за ограниченности места я не буду здесь этого касаться, а рассмотрю лишь пограничный взаимообмен между социальной системой и личностью.
Существует двойная причина, по которой граница между социальной системой и личностью является особенно важной. В самом непосредственном виде этот взаимообмен связан с "мотивацией" индивида в аналитическо-психологическом смысле, а следовательно, с уровнем его "удовлетворенности" или - в негативном аспекте - фрустрации. Но косвенно наиболее интересный момент состоит в том, что самый важный структурный компонент социальной системы, называемый нами институционализированными ценностями, институционализирован через его интернализацию в личности индивида. В некотором смысле социальная система "втиснута" в пространство между культурным статусом ценностей и их значимостью для интеграции личности.
Проблема анализа независимой изменяемости культурных ценностей и личностей выходит за рамки этой статьи. Можно только предположить, что такая проблема, как харизматическая инновация, по крайней мере частично, попадает в эту рубрику. Однако, исходя из наличия относительной стабильности личности и культуры, мы можем предположить, что в личности типичного индивида есть нечто, что мы можем назвать интегрированным единством ценностных и мотивационных установок (commitments), рассматриваемое как стабильное, и что это единство в свою очередь может считаться определяющим фактором ориентационного компонента любой роли, т.е. совокупности экспектаций соответствующих классов индивидуальных деятелей. Это истинно как при анализе целого общества, так и при анализе его подсистем. Из этого вытекает, что для целей анализа конкретного процесса изменения институционализированные ценности должны рассматриваться как постоянные.
Я также исхожу из того, что структура нормативных стандартов, которая определяет отношение класса действующих единиц к объектам своей ситуации, также является изначально заданной, но в то же время эта структура является и первой независимой переменной. Поэтому проблема состоит в том, чтобы объяснить процессы изменения в этой нормативной структуре, в институтах. Таким образом, модальности объектов выступают как области зарождения изменения. Поэтому я буду постулировать изменения в отношении социальной системы к ее окружению, которое сначала выражается в изменении определения ситуации одним или несколькими классами действующих внутри единиц и которое затем начинает оказывать давление на нормативные институциональные стандарты в сторону их изменения. Этот описываемый мной тип давления связан с дифференциацией.
Модель дифференциации
Имея в виду эти предварительные замечания, попытаемся очертить в самых общих терминах основные этапы цикла дифференциации, а затем проанализировать выделение производственных коллективов из семейно-хозяйственных ячеек.
Мы можем начать с постулирования недостаточности вклада в область достижения цели социальной системы, преуспевающей процесс дифференциации. Примером такой системы и служит недифференцированная семья, которая одновременно выполняет и производственную функцию. С функциональной точки зрения можно сказать, что "фрустрация" ее способностей в достижении целей или исполнения связанных с ней экспектаций может концентрироваться на одном из двух важных для нее уровней: либо на уровне ее производства, либо на уровне эффективности в исполнении того, что позже станет функцией "резидуальной" семьи, а именно социализации и регуляции личностей-членов.
Во-вторых, это касается границы между семьей и другими подсистемами в обществе. Важными пограничными понятиями являются здесь понятия рынков труда и товара, а также понятие идеологического "обоснования" позиции данной единицы в обществе, которое может принимать или не принимать религиозную окраску. Но за всем этим также стоит проблема вклада личности в социальную систему на более общем уровне; в данном случае это, очевидно, будет носить особенно важный характер, потому что в семейных и профессиональных ролях для взрослой личности сосредоточены наиболее важные обязательства при исполнении социетальной функции.
В-третьих, имеет место некоторое равновесие между этими двумя компонентами фрустрации, а именно между фрустрацией в отношении средств и вознаграждений (связанных с производственной функцией) и фрустрацией в связи с нормативными аспектами экспектационных систем (связанных с функцией социализации индивидов). Этот последний компонент является совершенно необходимым условием процесса, ведущего к дифференциации.
Сложность этих трех различий может показаться непреодолимой, хотя на самом деле трудности не столь уж велики. Третье различие наиболее важно, поскольку здесь речь идет о нормативном компоненте. Остальные два различия связаны с экзогенными и эндогенными источниками изменения в системе: личности в ролях в определенной социальной системе действуют "прямо" на систему, а не через свои взаимодействия с другими социальными системами.
Самый важный пункт состоит здесь в том, что каковы бы ни были источники возмущения, если оно касается подсистемы достижения цели социальной системы, то его результаты сначала сказываются в двух направлениях. Одно из них связано с функциональной'проблемой доступа к средствам, позволяющим выполнять первичные функции, а именно с проблемой того, какие средства доступны и при каких условиях они оказываются пригодными. Другое направление касается того вида интегра-тивной поддержки, которую получает данная единица внутри системы, в том смысле, в каком мы говорим, что кто-то "имеет мандат" для совершения какого-то дела. За всем этим на более высоком уровне контроля стоит "общая легитимизация" функционирования единиц. Поддержка в этом случае может быть определена как конкретизированная для каждой единицы или класса единиц легитимизации. Напротив, легитимизация относится больше к функциям, чем к оперативным правилам.
Эти три проблемы увязываются в иерархии контроля. Первой является проблема адаптации, и она должна быть решена прежде всего, если мы хотим, чтобы были созданы предпосылки для решения остальных. То, что подразумевается под "решением" на более низком уровне, при функционировании на более высоком уровне выполняет роль условия. Условие в таком понимании всегда представляет собой двойственное образование в том смысле, что для одного уровня оно выступает как ресурс (в кибернетическом смысле), а для другого как нормативно контролирующий "механизм", или стандарт.
Здесь следует ввести другое известное социологическое понятие, а именно "аскрипция". Аскрипция - это, по существу, сплав независимых функций в одной и той же структурной единице. С этой точки зрения дифференциация является процессом "освобождения" от аскриптивных явлений. В таком понимании это процесс достижения "свободы" от определенных ограничений. Но это также процесс включения в нормативный порядок, который может подчинить ставшие теперь независимыми единицы определенному типу нормативного контроля, совместимого с функциональными требованиями более широкой системы, частью которой они являются. Однако при дифференциации единица получает определенную степень свободы выбора и действия, что было невозможно раньше. Это верно всегда, какая бы из частей, получившихся в результате деления, ни рассматривалась нами.
Дополнительным .моментом этого освобождения от аскрептив-ной привязанности к предопределенному способу существования является свобода в предложении гораздо большего разнообразия услуг в обмен на доход. Иными словами, рабочая сила становится гораздо более дифференцированной и более широкий аспект специфических талантов может найти себе применение. Конечно, при этом возникает целый ряд новых условий, потому что более специализированные таланты часто требуют такого обучения и практики, которые не везде существуют.
С точки зрения домашнего производства эти два фактора могут рассматриваться как относительно "внешние". Мы можем сказать, что процесс дифференциации не может иметь места, пока не будет минимальной гарантии наличия этих условий. Гарантиро-ванность в свою очередь зависит от двух моментов, касающихся более разветвленных систем отношений, внутри которых протекает указанный процесс. Во-первых, это момент, связанный с природой рынка труда, на котором получающий заработок предлагает свои услуги, и со степенью, в которой он защищен от того, чтобы принимать невыгодные предложения. На современном рынке труда (если рассматривать его оперативный уровень) существует для этого по крайней мере три механизма. Это конкуренция между потенциальными нанимателями, меры самозащиты групп нанимающихся, например заключение трудового договора, и установление и охрана нормативного порядка "более высоким" авторитетом, .например государственными органами. Результатом регулирования условий с помощью любой комбинации этих механизмов является освобождение единицы от возможного давления со стороны какого-то одного источника существования, например зарплаты. При помощи таких средств, как денежные механизмы и кредит, нанимаемый получает выигрыш во времени и освобождается от давления момента даже в большей степени, чем собственник.
Давайте теперь обратимся ко второму вопросу: поддержке исполнения функции. В этом контексте занятие сельскохозяйственным трудом рассматривается скорее как "способ жизни", а не "бизнес". Переход к специализированному наемному труду оправдывается более высоким уровнем эффективности такой организации, обеспечивая более высокий уровень жизни, но в то же время является и проблематичным, поскольку предполагает потерю "независимости" и утрату ощущения себя как самостоятельного хозяина. С другой стороны, возникает проблема потери семьей ее функций, состоящая в том, что дифференцировавшаяся семья больше не "совершает полезной работы", а превращается просто в потребительскую единицу; этот вопрос особенно часто встает в связи с якобы имеющим место перемещением роли женщины исключительно в сферу "досуга". Мы можем разобрать этот вопрос в терминах степеней свободы, стараясь при этом тщательно различать два уровня, упомянутые выше как поддержка и легитимизация.
Проблема, для решения которой я обращаюсь к контексту поддержки,' есть проблема позиции семьи в глазах местного "общественного мнения". Поддержка этой семьи зиждется на представлении о том, что приемлемый статус в общине связан с наличием "собственного дела", со всеми ассоциациями, возникающими по поводу понятия собственности, согласно которым человек, работающий по найму, принадлежит к гражданам второго сорта. Подобно тому как в контексте средств жизни, доступных для дифференцированных единиц, релевантной системой координат или "референтной группой" является рынок, как трудовой, так и потребительский, в контексте "поддержки" системой координат служит местная община, поскольку место жительства и место работы типичного взрослого находятся в ее пределах. В дифференцированном случае основная структура местной общины в Америке состоит из родственных собственнических единиц - прежде всего из фермерских семей, хотя тот же структурный принцип распространяется как на мелкий бизнес, так и на свободные профессии в небольших городах. В дифференцированном случае такими основными структурами выступают, с одной стороны, группы совместно проживающих родственников, а с другой стороны, нанимательские организации, предоставляющие работу.
Поскольку основные "цели" этих родственных единиц как таковых являются аскриптивными, а именно состоят в социализации детей и в регулировании личностных проблем своих членов,- то община в результате такой дифференциации приобретает все возрастающую свободу в виде новых уровней и новых возможностей в "производственных" достижениях, которые возможны на более высоком уровне организации и невозможны в пределах родственных единиц. Для получения всех необходимых ей благ типовая семья не нуждается более в обращении к другим единицам той же структуры, что раньше держало ее в рамках, накладываемых этой структурой, а члены общины могут обеспечивать функции общины как в семейной, так и в производственной сферах без того, чтобы находиться в аскриптивных связях относительно друг друга.
Однако это становится возможным только при наличии механизмов, регулирующих условия, которыми эти две категории функций связаны друг с другом. Частично это делается за счет рыночных отношений. Но сюда же относятся и другие вещи, такие, как обязательство по поддержанию совместных интересов общины как через налогообложение, так и через добровольные каналы. Здесь уже должны быть новые "правила игры", в соответствии с которыми оба ряда действующих единиц могут жить в одной общине без возникновения чрезмерных трений. Центр этих уравновешивающих институтов лежит в основном в сфере стратификации, возможно, прежде всего потому, что более крупные масштабы организации производственных единиц при дифференциации делают невозможным сохранение основы равенства семейных единиц, имевшего место внутри семейно-фермерской общины.
Это ведет к проблеме легитимизации, состоящей в обосновании или в критическом отношении с точки зрения институционализированных ценностей данной системы к основной структуре организации социально важных функций. Здесь проблема состоит в том, чтобы очистить формулу легитимизации от организационных частностей менее дифференцированной ситуации. Эти задачи явно принадлежат сфере идеологии. Для того чтобы дифференциация была легитимизирована, нужно сломать веру в то, что только "собственники" относятся к категории "ответственных граждан", или в то, что организации, не контролируемые родственными единицами, пользующимися в местной общине высоким престижем, обязательно преследуют "эгоистический интерес" и не приносят "общественной пользы". С другой стороны, необходимо внедрить в сознание, что семья с "утраченными функциями" может тем не менее оставаться "хорошей семьей".
Возможно, что наиболее важным в новой легитимизации является новая концепция адекватного, социально желаемого человека, особенно в его двух дифференцированных сферах действия и ответственности - в его профессиональной роли и в его семье. Ясно, что в таком случае возникают крайне важные проблемы изменения в роли женщины. Первая стадия этого изменения касается, вероятно, идеологической легитимизации более дифференцированной роли женщины, чем это было раньше, а именно в обосновании того, что в семье, которая утратила производственные функции, женщина вправе целиком посвятить себя мужу и детям. Вторая фаза включает в себя различные формы участия в жизни общины и профессиональную деятельность женщины.
Вот те три контекста, в которых должно сказаться непосредственное воздействие движущих сил структурного изменения, если в результате происходит дифференциация первоначально слитной структуры. Для полноты следовало бы упомянуть другие, более косвенные, проблемные сферы. Одна из них - проблема содержания потребительских вкусов, связанная с изменением жизненного уровня и его отношения к профессиональному вкладу получателя дохода. Вторая проблема - отношение ценностей на различных уровнях конкретизации не только к непосредственным проблемам легитимизации различных классов структурных единиц в системе, но и к более общим нормам и стандартам, которые регулируют их отношения. Наконец, косвенно относящейся сюда проблемой является то, что Дюркгейм называл органической солидарностью. Я интерпретирую ее как нормативную регуляцию адаптивных процессов и механизмов. Как мне представляется, это и есть главное связующее звено между тем, что я назвал поддержкой, с одной стороны, и реалистической игрой "интересов" различных единиц - с другой.
Все это изложение весьма бегло касалось различных "функциональных" контекстов, в которых должна иметь место некоторая реорганизация, если процессу дифференциации в том виде, как он нами был определен, суждено завершиться и стабилизироваться в новой структуре. Существенным для такой точки зрения является то, что каждый из таких контекстов предлагает сложный баланс отношений входа - выхода так, что слишком большое нарушение равновесия в одном из направлений может привести к срыву дифференциации. Головоломная сложность нарисованной нами картины несколько упрощается, если учитывать иерархию контроля и, следовательно, тот факт, что твердое установление "надлежащих" стандартов на более высоких уровнях дает возможность осуществления контроля над довольно широким диапазоном изменений нижестоящего уровня.
Последствия дифференциации
В выводе мне хотелось бы попытаться суммировать некоторые из основных условий успешной дифференциации, которые также в каком-то смысле являются характеристиками ее исхода в определенных отношениях. Первое из условий является тем, что я называю фактором благоприятной возможности. Это такой аспект структуры ситуации, который самым непосредственным образом относится к процессу дифференциации как таковому. Протекание процесса, конечно, предполагает наличие фактора потребности или спроса, т. е. того источника возмущения, о котором упоминалось выше. Осуществление процесса дифференциации предполагает в свою очередь фактор руководства в смысле некоторой ответственности отдельного лица или группы не только за "рутинное" управление, но и за реорганизацию. Характерным примером здесь может служить фигура предпринимателя так, как она представляется в экономической науке.
Но для подлинной дифференциации должен существовать некоторый процесс, при помощи которого средства, ранее приписанные менее дифференцированным единицам, освобождаются от этой предписанности. Благодаря соответствующим адаптивным механизмам они становятся доступными для использования вновь возникающими классами единиц более высокого порядка. Примером таких средств для процесса, рассмотренного выше, могут служить трудовые услуги, освобожденные от предписанности к хозяйственно-семейной ячейке и ставшие доступными для нанимающих организаций при институциональной регуляции по правилам рыночной системы и институционализированных отношений контракта. Этому должна, разумеется, сопутствовать доступность для резидуальных домашних ячеек (лишенных собственного хозяйства) необходимых средств, полученных от реализации заработанных денег на рынке потребительских товаров. Следовательно, в структурных терминах фактор благоприятной возможности выглядит как возможность институ-ционализации взаимного доступа к средствам, в данном случае через рыночные механизмы.
Второе основное содержание структурной реорганизации относится к тому способу, при помощи которого два новых и различных класса единиц связываются друг с другом в более широкую систему, в первую очередь с точки зрения структуры коллектива. В случае с производящим домашним хозяйством речь идет, я полагаю, о перестройке местной общины. Последняя не может быть больше агрегатом родственных единиц, владеющих собственностью и дополняемых лишь несколькими структурами, связывающими ее с более широким обществом, а организуется вокруг взаимоотношений между ячейками "дома" и ячейками, "дающими работу". Это, конечно, влечет за собой кристаллизацию самых важных дифференцированных ролей в одном и том же индивиде. В первую очередь это касается типичного взрослого мужчины.
Все это может быть названо переструктурированием способов, при помощи которых отдельная единица - коллектив или роль - включается в более упорядоченные коллективные структуры в данном обществе. Поскольку любая первичная коллективная единица (или ролевая единица) является частью общества, вопрос о ее включении не может быть подвергнут сомнению; напротив, абсорбция иммигрантской родственной группы во враждебном обществе относится совершенно к другой проблеме, чем та, которая обсуждается. Главное здесь состоит в том, что коллективы должны быть переструктурированы на уровне непосредственно более высоком, чем уровень изначальной единицы, на котором происходит объединение как старой резидуальной единицы, так и новой во вновь созданную единицу более высокого порядка или создание новой категории таких единиц. Существо дела состоит в том, что должна быть установлена новая коллективная структура, внутри которой оба типа единиц выполняют существенные функции и во имя которой они обе могут пользоваться той "поддержкой", о которой говорилось раньше. Эта проблема с особой остротой встает при возникновении новых единиц или их классов.
Третий контекст, в котором в ходе процесса дифференциации должны быть реорганизованы нормативные компоненты структуры, состоит в том, что создаются обобщенные комплексы институционализированных норм, применимых не к одной структуре коллектива, а ко многим. Для крупномасштабных и высокодиф-ференцированных социальных систем примером является система юридических норм, но не только она. Стандарты исполнения или достижения, техническая адекватность и т. п. также включаются сюда.
В примерах, которыми мы пользовались для иллюстрации, особенно важными являются стандарты, на основе которых легитимизируются нанимающие коллективы. Здесь важно выделить две различные стадии, сменяющие собственническую ячейку, служившую для нас точкой отсчета, т. е. ту ячейку, в которой все производственные роли выполнялись членами семьи. На следующем этапе обычно появляется "семейная фирма", в которой все менеджерские и предпринимательские роли еще основаны на родственных связях, а роли "рабочих" уже нет. Такого рода организации еще распространены в "мелкособственническом" секторе американской экономики, а также и в некоторых других областях. Но на следующем этапе происходит полное высвобождение организации из уз родства. Самым важным юридическим результатом этого развития было появление идеи обобщенной корпорации и ее легитимизации во многих областях, главным образом, конечно, в сфере экономики.
На ролевом уровне можно привести пример того, как институционализируются стандарты компетентности в качестве определяющих условий найма в различных классах ролей. За этими стандартами в свою очередь стоят уровни образования. Эти стандарты, подобно юридическим нормам, не зависят от каких-либо партикуляристских ориентации нанимающих коллективов или родственных групп. Именно в данном смысле эти стандарты являются универсалистическими. Правила корпоративной организации определяют виды вещей, которые отдельные организованные группы могут производить, и виды ответственности, которую они несут за это; стандарты образования определяют формальные требования на право занятия различных видов должностей, а следовательно, как виды открытых для данного класса индивидов возможностей для занятия тех или иных постов, так и меры ограничения этих возможностей.
Выше было выдвинуто предположение, что процесс дифференциации в том значении, которое мы придаем этому термину, предполагает появление единицы, выполняющей функции более высокого порядка, если оценивать их с точки зрения системы, внутри которой эта единица действует, нежели функции прежней единицы, из которой она дифференцировалась. Если это так, то нормы, управляющие выполнением этой функции, включая отношения ее исполнителей к другим единицам в социальной структуре, должны быть более обобщенными, чем прежде. Именно это имеется в виду, когда мы говорим, что они становятся более универсалистическими; они определяют стандарты, которые не могут относиться только к прежним функциям более низкого порядка и к выполняющим их единицам. Этот универсалистиче-ский критерий связан с высвобождением ресурсов из системы жесткого предписания. Примером может служить компетентность как характеристика, необходимая для занятия роли, совершенно не связанной с родством. Таким образом, мы можем говорить о повышении и усложнении (upgrading) стандартов нормативного контроля в более дифференцированной системе по сравнению с менее дифференцированной.
Предыдущее изложение основывалось на определенной предпосылке, а именно, что ценностный стандарт системы, лежащий в ее основании, в ходе дифференциации остается неизменным. Однако отсюда не следует, что ценности не претерпевают никаких изменений. Одно из основных положений концептуальной схемы, использованной здесь, гласит, что в каждой социальной системе в качестве высшего уровня структуры существует система ценностей. Эти ценности заключают в себе определения, с точки зрения ее членов (если ценностная система институционализирована), желательности того или иного типа системы на уровне, независимом от внутренней структурной дифференциации или частной ситуации. Эта "система" ценностей включает как свою характеристику в терминах стандартных переменных, так и элемент содержания, а именно определение того, с каким типом системы эти стандартные переменные соотносятся. В разбираемом нами случае имеются как ценности семьи, так и ценности нанимающих производственных ячеек. В терминах стандартных переменных они могут быть одинаковыми, т. е. включать в себя общий для всех американцев стандарт "инструментального активизма". Но когда эти ценности действуют в каждом из этих двух типов ячеек в отдельности, то они конкретизируются по отношению к каждому из типов функций, а не к их частностям.
Если мы говорим, что произошла дифференциация, то это значит, что ценности новой системы, включающей в себя как новые, так и резидуальные единицы, отличаются по содержанию от ценностей первоначальной единицы, хотя их характеристика в терминах стандартной переменной может оставаться неизменной. Эти новые ценности должны быть более обобщенными в том смысле, что они могут легитимизировать функции обеих дифференцированных единиц в единой формуле, которая позволяет каждой из них делать то, что она делает, и, что столь же существенно, не делать того, чем заняты другие. Трудность институционализации более обобщенных ценностей видна хотя бы из широкого распространения того, что мы называем романтическими идеологиями, бездоказательными утверждениями того, что "утрата функций" совершенно неизбежна для старой единицы после дифференциации и является свидетельством неудачи реализации системы ценностного стандарта. Например, новая зависимость домашнего хозяйства от заработка в системе найма часто интерпретируется как утрата чувства независимости существования. Это, конечно, идеология, но как таковая она свидетельствует о неполной институционализации переструктиро-ванных ценностей.
Отношение между ценностями более высокой социальной системы и ценностями дифференцированных подсистем может быть названо отношением конкретизации при низведении обобщенного стандарта более широкой системы на "уровень" подсистемы с учетом ограничений, накладываемых на последний функцией и стуацией. Так, предпринимательская фирма руководствуется ценностью "экономической рациональности", выражающейся в производительности и платежеспособности, и уделяет значительно меньше внимания более широкой системе ценностей, чем это делала недифференцированная производственно-семейная ячейка. Что касается семьи, то она в экономическом аспекте своего существования теперь следует ценности "потребления".
Все вышесказанное способно наметить всего лишь несколько ориентиров в этой весьма сложной и проблематичной сфере. В статье я касался только одного аспекта теории социального изменения. Я вынужден был ограничиться абстракциями, почти не обращаясь к эмпирическим правилам. Однако мне кажется, что вывод о принципиальной решаемости этих проблем в эмпирико-теоретических терминах был бы оправданным. Более того, в нашем распоряжении имеется достаточно разработанная концептуальная схема, которая, по крайней мере на уровне категоризации и постановки проблем, приближается к типу логически закрытой системы, что делает возможным систематический анализ взаимозависимостей. Мы можем определить основные диапазоны переменных, важных с точки зрения эмпирического анализа, и основные механизмы, при помощи которых эти изменения значений переменных отражаются в системе. Мы можем определить степень предполагаемых дефицитов и излишков на входах и выходах и в отдельных случаях весьма точно определить те пороговые значения, за пределами которых равновесие окажется расстроенным.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Эта терминология использована в статье "Ещё раз о стандартных переменных" (ASR. 1960. № 8).
2 Это определение является нормативным для действующих единиц, но экзистенциальным для наблюдателей. Здесь деятель поставлен в положение наблюдателя своей собственной ситуации действия, т. е. рассматривается как потенциально "рациональный".
3 Очевидно, наиболее серьезным источником конфликта в ООН являются идеологические различия между западными и коммунистическими странами в определении природы этой организации международного порядка, на страже которого она стоит. Коммунисты вешают ярлык "империализма" и "колониализма" на все, что так или иначе не входит в сферу контроля. Если это верно, то ООН не исполняет своих функций.

ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ
А. Шюц. Формирование понятия и теории в общественных науках1
Название моей статьи намеренно отсылает к названию симпозиума, происходившего в декабре 1952 года на ежегодном заседании Американской философской ассоциации. Эрнест Нагель и Карл Г. Гемпель способствовали чрезвычайному оживлению обсуждения сложной проблемы, сформулированной в точной и ясной форме, столь характерной для этих ученых. Предметом обсуждения является спор, более чем на полвека разделивший не только логиков и методологов, но также и обществоведов на две научные школы.
Одна из них считает, что методы естественных наук, которые повсюду привели к таким великолепным результатам, являются единственно научными методами, и они поэтому должны быть полностью применимы в исследовании человеческих проблем. Неспособность осуществить это на деле помешала обществоведам разработать объяснительную теорию, сопоставимую по точности с той, что была разработана естественными науками, и поставила под сомнение эмпирическую работу теорий, разработанных в специальных областях знания, таких, как, например, экономика.
Другая научная школа полагает, что существует фундаментальное различие в структуре социального мира и мира природы. Этот взгляд привел к другой крайности, а именно к выводу, что методы общественных наук tote coelo1 отличны от методов естественных наук. В поддержку этой точки зрения был выдвинут ряд аргументов. Было отмечено, что общественные науки - идиографические, характеризуются индивидуализирующей концептуализацией; нацелены на единичные ассерторические утверждения, в то время как естественные науки - номотетические, характеризуются генерализирующей концептуацией и нацелены на общие аподиктические утверждения. Последние должны иметь дело с постоянными отношениями величин, которые могут быть изморены и подтверждены экспериментально, тогда как ни измерение, ни эксперимент не осуществимы в общественных науках. Вообще считается, что естественные науки должны иметь дело с материальными объектами и процессами, а общественные науки - с психологическими и интеллектуальными и, следовательно, метод первых заключается в объяснении, а метод последних - в понимании.
Большинство из этих чрезвычайно распространенных утверждений при более тщательном рассмотрении оказываются несостоятельными, и по нескольким причинам. Одни из сторонников приведенных выше аргументов имеют довольно ошибочное представление о методе естественных наук. Другие склонны отождествлять методологическую ситуацию общественных наук с методом общественных наук вообще. Исходя из того, что история должна иметь дело с уникальными и неповторяющимися событиями, они делали вывод, что все общественные науки ограничены единичными ассерторическими утверждениями. Так как эксперименты едва ли возможны в культурной антропологии, игнорировался тот факт, что в социальной психологии, хотя бы в некоторой степени, могут успешно использоваться лабораторные эксперименты. Наконец, и это самое главное, эти аргументы не принимают во внимание тот факт, что правила построения теорий в равной степени имеют силу для всех эмпирических наук, имеют ли они дело с объектами природы плис человеческими деяниями. И там и тут господствуют принципы обоснованного вывода и верификации, теоретические идеалы единства, простоты, универсальности и точности.
Такое неудовлетворительное состояние дел проистекает главным образом из того факта, что развитие современных общественных наук происходило в период, когда научная логика была связана в основном с логикой естественных наук. В ситуации, напоминающей монополистический империализм, методы последних часто объяснялись единственно научными, а специфические проблемы, с которыми сталкивались обществоведы в своей работе, игнорировались. Оставшись в своей борьбе против этого догматизма без помощи и опоры, исследователи человеческих проблем вынуждены были развивать свое собственное понимание того, какой, по их мнению, должна быть методология общественных наук. Они делали это, не имея достаточных философских знаний, и прекращали свои попытки, когда достигали уровня обобщения, который, казалось бы, оправдывал их глубоко прочувствованное убеждение в том, что цель их исследований не может быть достигнута путем заимствования методов естественных наук без их модификации. Нет сомнения в том, что их аргументы зачастую необоснованы, формулировки недостаточны, а многочисленные недоразумения затемняют полемику. Не то, что обществоведы говорили, а то, что они подразумевали, является поэтому главным предметом нашего дальнейшего рассмотрения.
Поздние работы Феликса Кауфмана2 и еще более поздние статьи Нагеля3 и Гемпеля4 подвергли критике многие ошибки в аргументах, выдвинутых обществоведами, и подготовили почву для нового подхода к проблеме. Здесь я сосредоточусь на критике профессором Нагелем выдвинутого Максом Вебером и его школой утверждения, что общественные науки стремятся "понять" социальный феномен в терминах "значащих" категорий человеческого опыта и что, следовательно, "причинно-функциональный" подход естественных наук непригоден в исследовании общества. Эта школа, какой ее видит доктор Нагель, утверждает, что все социальное, значимое человеческое поведение является выражением мотивированных психических состояний, .что вследствие этого обществовед не может быть удовлетворен наблюдением социальных процессов просто как последовательности "внешним образом связанных между собой" событий и что установление корреляций или даже универсальных связей в этой последовательности событий не может быть его конечной целью. Напротив, он должен конструировать "идеальные типы", или "модели мотиваций", - термины, в которых он стремится "понять" явное социальное поведение, относя побудительные причины поведения на счет включенных в него действующих лиц. Если я правильно понял критику профессора Нагеля, он утверждает следующее.
1. Эти побудительные причины недоступны чувственному восприятию. Это следует из того, что обществовед должен мысленно идентифицировать себя с участниками наблюдаемого действия и видеть ситуацию, с которой они столкнулись как действующие лица, так, как видят ее они сами. Однако несомненно, что нам вовсе не нужно испытывать психические переживания других людей для того, чтобы знать, что они у них есть, или предсказывать их явное поведение.
2. Ссылка на эмоции, установки и намерения в качестве объяснения явного поведения есть двойное допущение: предполагается, что участники некоторого социального процесса находятся в определенном психическом состоянии; предполагается определенная последовательность таких состояний, а также последовательность таких состояний и явного поведения. Тем не менее ни одно из психических состояний, которые мы представляем себе в качестве объектов нашего исследования, в действительности такими характеристиками обладать не может, и даже если бы эти наши ссылки на психические состояния были корректны. Ни одно из явных действий, которые якобы вытекают из этих состояний, не может показаться нам понятным или разумным.
3. Наше "понимание" природы и действия человеческих мотивов и их перехода в новое поведение не является более адекватным, чем наше понимание "внешних" причинных связей. Если через "значащие связи" мы утверждаем только, что отдельное действие есть частный случай модели поведения людей, проявляющегося в различных обстоятельствах, и что поскольку некоторые из соответствующих обстоятельств реализуются в данной ситуации, можно ожидать, что определенная форма этой модели проявится, когда не будет непреодолимой пропасти, отделяющей такие объяснения от тех, которые предполагают "внешнее" знание причинных связей. Получать знания о действиях людей на основании данных об их явном поведении так же возможно, как возможно обнаруживать и познавать атомный состав воды на основе данных о физическом и химическом поведении этого вещества. Поэтому неприятие "объективной", или "бихевиористской", общественной науки сторонниками точки зрения, согласно которой задачей общественных наук является обнаружение "значащих связей", лишено оснований.
Но я вынужден не согласиться с выводами Нагеля и Гемпеля по ряду вопросов фундаментального порядка. Я позволю себе начать с краткого изложения не менее важных вопросов, по которым я полностью с ними согласен. Я согласен с профессором Нагелем в том, что всякое эмпирическое знание предполагает процесс контролируемого вывода, что его результаты должны быть изложены в форме утверждения, проверить которое может всякий, кто готов сделать это посредством наблюдения5, хотя я, в противоположность профессору Нагелю, не считаю, что это наблюдение должно быть чувственным наблюдением в строгом смысле этого слова. Более того, я согласен с ним, что в эмпирических науках под "теорией" понимается формулировка определенных отношений между рядом переменных величин в терминах, в которых может быть объяснен довольно обширный класс эмпирически установленных зависимостей6. Кроме того, я полностью согласен с его заявлением о том, что ни тот факт, что в общественных науках всеобщность этих зависимостей имеет довольно узко ограниченный характер, ни тот факт, что они позволяют делать предсказания лишь в довольно ограниченной степени, не составляют главного различия между общественными и естественными науками, так как многие отрасли последних проявляют те же самые свойства7. Как я попытаюсь показать в дальнейшем, мне кажется, что профессор Нагель не понимает постулата Макса Вебера о субъективной интерпретации. Как бы то ни было, он был прав, утверждая, что метод, требующий, чтобы ученый-наблюдатель отождествлял себя с исследуемым социальным агентом в целях понимания его мотивов, или метод, требующий отбора изучаемых фактов и их интерпретации в личной системе ценностей отдельного наблюдателя, приведут лишь к неконтролируемому частному и субъективному отражению человеческих действий в голове этого отдельного исследователя, но никогда не приведут к научной теории8. Но я не знаю ни одного представителя общественных наук крупного масштаба, который когда-либо защищал бы концепцию субъективности, подобную той, которую подвергает критике профессор Нагель. Наверняка, это не было позицией Макса Вебера.
Я считаю также, что осознать эту жизненно важную для обществоведов мысль нашим авторам помешала лежащая в основании их рассуждений философия сенсуалистического эмпиризма, или логического позитивизма, отождествляющая опыт с чувственным наблюдением и предполагающая, что единственной альтернативой контролируемому и, следовательно, объективному чувственному наблюдению является наблюдение субъективное и, следовательно, неконтролируемая и неверифицируемая интроспекция. Здесь не место возобновлять старый спор, связанный с неявными метафизическими допущениями этой лежащей в основании их рассуждений философии. С другой стороны, для того чтобы разъяснить свою собственную позицию, мне следовало бы подробно изложить некоторые принципы феноменологии. Вместо этого я намерен отстаивать несколько довольно простых положений.
1. Основная задача общественных наук - получать упорядоченное знание социальной реальности. Под термином "социальная реальность" я понимаю всю совокупность объектов и событий внутри социокультурного мира как опыта обыденного сознания людей, живующих своей повседневной жизнью среди себе подобных и связанных с ними разнообразными отношениями интеракции. Это мир культурных объектов, социальных институтов, в котором все мы родились, внутри которого мы должны найти себе точку опоры и с которым мы должны наладить взаимоотношения. С самого начала мы, действующие лица на социальной сцене, воспринимаем мир, в котором мы живем, - и мир природы, и мир культуры - не как субъективный, а как интерсубъективный мир, т.е. как мир, общий для всех нас, актуально данный или потенциально доступный каждому, а это влечет за собой интеркоммуникацию и язык.
2. Все формы натурализма и логического эмпиризма просто принимают на веру эту социальную реальность, которая, собственно, и является предметом изучения в общественных науках. Интерсубъективность, интеракция, интеркоммуникация и язык просто предполагаются как неявное основание этих теорий. Считается, что обществовед уже решил все свои фундаментальные проблемы до того, как начинается научное исследование. Как подчеркнул Дьюи с ясностью, достойной этого выдающегося философа, всякое исследование начинается и заканчивается внутри социально-культурной среды; разумеется, профессор Нагель полностью отдает себе отчет в том факте, что наука и ее саморегулирующийся процесс есть социальное предприятие9. Но требование описания и объяснения человеческого поведения в терминах контролируемого чувственного наблюдения резко останавливается перед описанием и объяснением процесса, посредством которого ученый В контролирует и верифицирует полученные путем наблюдения данные ученого А и сделанные им выводы. Для этого В должен знать, что наблюдал А, какова цель его исследования, почему он решил, что наблюдаемый факт заслуживает наблюдения, имеет отношение к научной проблеме, например, и т.п. Такое знание обычно называется пониманием. Объяснение того, как возможно такое взаимопонимание людей, остается задачей обществоведа. Но каким бы ни было его объяснение, ясно одно: такое интерсубъективное понимание между ученым В и ученым А проистекает не из наблюдения ученым В за явным поведением ученого А и не из интроспекции, проделанной ученым В, и не в результате отождествления В с А. Как показал Феликс Кауфман10, на языке логического позитивизма это означает, что так называемые протокольные предложения о физическом мире имеют совершенно иное качество, чем протокольные предложения о психофическом мире.
3. Отождествление опыта, и опыта явных действий в частности, с чувственным наблюдением вообще (именно это и предлагает Нагель) исключает из возможного исследования целый ряд областей социальной реальности.
а) Даже идеально чистый бихевиоризм, как было отмечено, например, Джорджем Г. Мидом11, может объяснить лишь поведение наблюдаемого, но не ведущего наблюдение бихевиориста.
б) Одно и то же явное поведение (например, какая-нибудь пышная процессия, запечатленная кинокамерой) может иметь совершенно различное значение для исполнителей. Едва ли ученого-обществоведа будут интересовать сами по себе военные действия, меновая торговля, прием дружественного посла или еще что-нибудь в этом роде.
в) Более того, понятие человеческого действия, как с точки зрения здравого смысла, так и с точки зрения общественных наук, включает в себя также и то, что может быть названо "негативным действием", т.е. намеренное воздержание от действия12, которое, конечно же, не поддается чувственному наблюдению. Так, например, непродажа определенного товара по определенной цене с экономической точки зрения, несомненно, является действием, так же как и продажа этого товара.
г) Далее, как показал У. И. Томас13, социальная реальность содержит в себе элементы веры и убеждения, которые реальны, поскольку так их определяют участники, и которые ускользают от чувственного наблюдения. Для жителей Салема в XVII столетии колдовство было не обманом, а элементом их социальной реальности, и вследствие этого оно является предметом изучения для общественной науки.
д) Наконец, и это самое важное, требование чувственного наблюдения явного человеческого поведения берет в качестве модели отдельный и сравнительно небольшой сектор социального мира, т.е. те ситуации, в которых индивидуальное действие предстает перед наблюдателем, что называется, "лицом к лицу". Но существует множество других областей социального мира, в которых ситуации подобного рода не превалируют. Если мы опускаем письмо в почтовый ящик, мы предполагаем, что анонимные люди, именуемые почтальонами, совершат ряд действий, известных нам и не наблюдаемых нами, так что адресат, быть может, тоже нам неизвестный, получит послание и прореагирует таким образом, что это тоже ускользнет от нашего чувственного наблюдения; результат же всего этого будет тот, что мы получим книгу, которую заказывали. Или если я читаю статью, в которой говорится, что Франция опасается перевооружения Германии, то я отлично понимаю, о чем речь, и для этого мне не нужно знать ни француза, ни немца, не говоря уже о наблюдении за их явным поведением.
В своей повседневной жизни люди имеют обыденное знание этих различных сфер социального мира, в котором они живут. Это знание не является лишь фрагментарным, хотя и ограничено преимущественно определенными участками этого мира, а также часто непоследовательно и представляет все степени ясности и отчетливости, начиная с глубокого понимания, или, в терминах Джемса, "знания о", до "ознакомительного знания", или, простой осведомленности, и кончая слепой верой в вещи, которые принимаются как само собой разумеющееся. Здесь имеются значительные различия между различными людьми и различными социальными группами. Но несмотря на все эти недостатки, обыденного знания повседневной жизни достаточно, чтобы наладить взаимоотношения с людьми, культурными объектами, социальными институтами, т.е. с социальной реальностью. Это так, потому что мир (и природный, и социальный) с самого начала является интерсубъективным и, как будет показано ниже, наше знание о нем так или иначе социализировано. Колее того, социальный мир с самого начала является миром значений. Другой человек воспринимается не как организм, а как такой же человек, а его явное поведение воспринимается не как событие в пространстве и времени внешнего мира, а как действия такого же человека, как и мы. Мы, как правило, "знаем", что делает Другой, ради чего он это делает, почему он делает это именно в данное время и в данных конкретных обстоятельствах. Это означает, что мы воспринимаем действия другого человека с точки зрения мотивов и целей. И точно так же мы воспринимаем культурные объекты с точки зрения человеческого действия, результатом которого они являются. Инструмент, например, не воспринимается как вещь во внешнем мире, каковой, конечно же, он тоже является, а с точки зрения цели, ради которой он был изготовлен более или менее анонимными людьми и его возможного использования другими людьми.
Тот факт, что в обыденном мышлении мы принимаем на веру наши актуальные или потенциальные знания о значении человеческих действий и их результатов, является, я думаю, именно тем, что ученые-обществоведы хотят выразить, когда говорят о понимании, или Verstehen, как технике, имеющей дело с человеческими действиями. Verstehen - это не метод, используемый в общественных науках, а особая форма опыта, в которой обыденное сознание получает знание о социально-культурном мире. Оно не имеет ничего общего с интроспекцией; это результат процессов познания или окультуривания тем же путем, что и повседневный опыт так называемого природного мира. Более того, Verstehen - это, вне всяких сомнений, личное дело наблюдателя, который не может быть проконтролирован посредством опыта других наблюдателей. По крайней мере он поддается контролю лишь в той степени, в какой личные чувственные восприятия индивида поддаются контролю любого другого индивида в определенных условиях. Например, при слушании дела в суде присяжных, где обвиняемый показал "злой умысел" или "намерение" убить человека, т.е. мог знать о последствиях своего поступка, и т.д. Здесь мы имеем даже определенный "Устав судопроизводства", заканчивающийся "процедурными правилами" в юридическом смысле и своего рода верификацией полученных данных, которые являются результатами Verstehen Апелляционного суда и т.д. Более того, прогнозы, основанные на Verstehen, пользуются большим успехом в обыденном сознании. То, что должным образом проштампованное и адресованное письмо, опущенное в почтовом ящике в Нью-Йорке, будет получено адресатом в Чикаго, - нечто большее, чем просто счастливая случайность.
Тем не менее как защитники, так и критики Verstehen утверждают, и не без оснований, что Verstehen "субъективно". К сожалению, однако, этот термин употребляется каждой из спорящих сторон в различном смысле. Критики понимания называют его субъективным потому, что, как они полагают, понимание мотивов действий другого человека зависит от личной, неконтролируемой и неверифицируемой интуиции наблюдателя или относится к его личной системе ценностей. А такие социологи, как Макс Вебер, называют Verstehen субъективным потому, что его целью является выяснение того, какое "значение" придает субъект своему действию, в противоположность тому значению, которое имеет его действие для его партнера или для нейтрального наблюдателя. Из этого вытекает знаменитый постулат Макса Вебера о субъективной интерпретации, о котором подробнее будет сказано ниже. Вся дискуссия страдает от неспособности провести четкое различие между Verstehen, как: 1) формой опыта обыденного познания человеческого поведения, 2) эпистемологической проблемой, 3) специфическим методом общественных наук.
До сих пор мы концентрировали свое внимание на Verstehen как на способе, с помощью которого обыденное сознание находит свое место в социальном мире и налаживает свои взаимоотношения с ним. В то время как эпистемологический вопрос стоит так: "Как возможно такое понимание, или Verstehen?" Используя изречение Канта, сделанное, правда, в другом контексте, скажу, что это "скандал в философии", что до сих пор удовлетворительного решения проблемы нашего познания другого сознания и в связи с этим интерсубъективности нашего опытного исследования как природного, так и социально-культурного мира не было найдено и что на протяжении весьма длительного времени эта проблема вообще ускользала от внимания философов. Но решение этой очень трудной проблемы философской интерпретации связано как раз с тем, что в первую очередь принимается на веру в нашем обыденном сознании и практически решается без каких- либо затруднений в каждом из наших повседневных действий. А так как человек рожден матерью, а не выведен в пробирке, то опыт существования других людей и значение их действий, конечно же, являются первым и наиболее изначальным эмпирическим наблюдением.
С другой стороны, такие разные философы, как Джемс, Бергсон, Дьюи, Гуссерль и Уайтхед, согласны в том, что обыденное знание повседневной жизни является несомненной, но всегда сомнительной предпосылкой, в пределах которой начинается исследование и в пределах которой оно только и может быть доведено до конца. Именно этот Lebenswelt14, как назвал его Гуссерль, является источником тех научных и даже логических понятий, это социальная среда, в рамках которой, согласно Дьюи, возникают непонятные ситуации, которые в процессе исследования должны быть трансформированы в обоснованные утверждения, а Уайтхед отметил, что цель науки-выработать теорию, которая согласовывалась бы с опытом путем объяснения идеальных объектов, конструируемых здравым смыслом, посредством мыслительных конструкций, или идеальных объектов науки. Все эти мыслители единодушны в том, что любое знание о мире, как в обыденном сознании, так и в науке, включает в себя мыслительные конструкции, синтез, обобщение, формализацию, идеализацию, специфичные для соответствующего уровня организации мысли. Например, понятие природы, с которым имеют дело естествоиспытатели, является, как показал Гуссерль, идеализированной абстракцией из Lebenswelt, абстракцией, которая, конечно же, с необходимостью включает в себя людей с их личной жизнью и все объекты культуры, которые возникают как таковые в практической человеческой деятельности. Однако именно этот слой Lebenswelt, от которого должны абстрагироваться естествоиспытатели, и есть социальная реальность, которую должны изучать общественные науки.
Такое понимание проливает свет на некоторые методологические проблемы, специфичные для общественных наук. Прежде всего из этого явствует: предположение о том, что строгое проведение принципов формирования понятия и теории, превалирующих в естественных науках, приведет к надежному знанию социальной реальности, внутренне противоречиво. Если теория и могла бы быть развита на таких принципах (т.е. в форме идеально чистого бихевиоризма, а это, конечно, возможно себе представить), то она ничего не сказала бы о социальной реальности как опыте повседневной жизни людей. Как говорит сам профессор Нагель, она была бы слишком абстрактной, и ее понятия, несомненно, имели бы весьма отдаленное отношение к очевидным и характерным особенностям любого общества. С другой стороны, теория, направленная на объяснение социальной реальности, должна развивать особые, незнакомые естественным наукам схемы для того, чтобы согласовываться с повседневной практикой социального мира. Это то, чем в действительности занимаются все науки о человеке - экономика, социология, юридические науки, лингвистика, культурная антропология и др.
Такое положение дел базируется на том факте, что в структуре идеальных объектов, или мыслительных конструкций, сформированных общественными науками, и идеальных объектов, сформированных естественными науками, имеется существенное различие. Именно естествоиспытатель и никто другой призван в соответствии с процедурными правилами своей науки определить сферу наблюдения, а также факты, данные и события, имеющие отношение к его проблеме или непосредственной исследовательской задаче. Причем эти факты и события не выбраны заранее, а сфера наблюдения не является заранее интерпретированной. Мир природы в том виде, как он исследуется естествоиспытателем, ничего не "значит" для молекул, атомов и электронов. Но сфера наблюдения обществоведа - социальная реальность - имеет специфическое значение и конкретную структуру для людей, живущих, действующих и думающих в ее пределах. Серией конструкций обыденного сознания они заранее выбирают и интерпретируют этот мир, который они воспринимают как реальность их повседневной жизни. Это и есть те идеальные объекты, которые определяют их поведение, мотивируя его. Идеальные объекты, сконструированные обществоведом для познания этой социальной реальности, должны извлекаться из идеальных объектов, сконструированных обыденным сознанием людей, живущих своей повседневной жизнью в своем социальном мире. Таким образом, теоретические конструкции естественных наук, если можно так выразиться, являются конструкциями второй степени, т.е. конструкциями конструкций, созданных действующими лицами на социальной сцене, чье поведение обществовед должен наблюдать и объяснять в соответствии с принципами своей науки.
Таким образом, исследование основных принципов, в соответствии с которыми человек в повседневной жизни анализирует свой опыт и, в частности, опыт социального мира, является первостепенной задачей методологии общественных наук. Здесь не место останавливаться на процедурах феноменологического анализа так называемой естественной установки, посредством которой это может быть сделано. Мы вкратце упомянем лишь некоторые проблемы, имеющие отношение к этому вопросу.
Мир, как было показано Гуссерлем, с самого начала воспринимается как форма повседневности, в донаучном мышлении повседневной жизни он воспринимается в форме типичности. Уникальные объекты и события, данные нам в уникальном аспекте, являются уникальными в пределах горизонта типичной осведомленности, или предварительного знакомства. Существуют горы, деревья, животные, собаки, в частности ирландские сеттеры, и среди них мой ирландский сеттер Ровер. Я могу рассматривать Ровера как уникального индивида, моего незаменимого друга и товарища, или же как типичный случай "ирландского сеттера", "собаки", "млекопитающего", "животного", "организма" или "объекта внешнего мира". Исходя из этого можно показать, что свойства и качества данного объекта или явления - будь то индивидуально-уникальное или типичное явление - зависят от моего актуального интереса и системы сложно переплетенных уместностей, от моей практической или теоретической "насущной проблемы". Эта "насущная проблема" в свою очередь возникает из обстоятельств, с которыми я сталкиваюсь ежеминутно, в каждый момент моей повседневной жизни и которые я решил назвать моей биографически определенной ситуацией. Таким образом, типизация зависит от моей "насущной проблемы", для определения и решения которой этот тип был образован. Далее можно показать, что по крайней мере один аспект биографически и ситуационно определенных систем интересов и уместностей субъективно переживается в обыденном сознании повседневной жизни как система мотивов действия, выбора, который надо сделать, намерений, которые надо осуществить, целей, которые должны быть достигнуты. Именно это понимание действующим лицом зависимости мотивов и целей его действий от его биографически определенной ситуации имеет в виду обществовед, когда говорит о субъективном значении, которое действующее лицо приписывает своему действию или с которым оно его связывает. Это означает, что, строго говоря, действующий человек, и только он один, знает, что он делает, почему он это делает, а также где и когда его действие начинается и заканчивается.
Но мир повседневной жизни с самого начала является также и социально-культурным миром, где я связан многочисленными связями с другими людьми, которые либо близко знакомы мне, либо вовсе со мной незнакомы. В определенной степени, достаточной для многих практических целей, я понимаю их поведение, если понимаю их мотивы, цели, предпочтения и планы, возникающие в их биографически определенных ситуациях. Однако только в особых ситуациях, и к тому же лишь частично, могу я воспринять мотивы других людей, их цели и т.д., короче, те субъективные значения, которые они придают своим действиям в их уникальности. Я могу, однако, воспринять их в их типичности. Для этого я конструирую модели типичных мотивов и целей действующих лиц, даже их личных позиций, частным случаем которых как раз и является их актуальный поступок. Эти типические модели поведения других людей становятся в свою очередь мотивами моих собственных действий, и это ведет к феномену самотипизации, хорошо известному обществоведам под всевозможными наименованиями.
Здесь я показываю происхождение в обыденном сознании повседневной жизни так называемых конструктивных, или идеальных типов, понятие, которое в качестве инструмента общественных наук было проанализировано профессором Гемпелем в такой отчетливой форме. Но по крайней мере на уровне здравого смысла конструирование этих типов не включает в себя ни интуицию, ни теорию, если мы понимаем эти термины в значении гемпелевской формулировки. Как мы увидим, существуют также и другие виды идеальных, или конструктивных, типов, образованные обществоведами, которые имеют совершенно другую структуру и действительно включают в себя теорию. Но Гемпель не провел различия между этими двумя разновидностями идеальных типов.
Далее, мы вынуждены утверждать, что обыденное знание повседневной жизни с самого начала социализировано во многих отношениях.
Во-первых, оно структурно социализировано, так как основано на фундаментальной идеализации, что если я поменяюсь местами с другим человеком, то буду воспринимать ту же самую часть мира, по существу, в той же перспективе, что и он; наши специфические биографические обстоятельства становятся для всех практических целей иррелевантными.
Во-вторых, оно генетически социализировано, потому что большая часть нашего знания (как его содержание, так и особые формы типизации, в которые оно организовано) имеет социальное происхождение и дана в социально санкционированных терминах.
В-третьих, оно социализировано в смысле социальной классификации знания. Каждый индивид, познающий только часть мира, и общее знание той же самой части мира различаются по степени ясности, отчетливости, осведомленности или просто веры.
Эти принципы социализации обыденного знания, и в частности социальной классификации знания, объясняют по крайней мере частично, что обществовед имеет в виду, говоря о структурно-функциональном подходе к изучению человеческого поведения. Концепция функционализма - по крайней мере в современных общественных науках - происходит не из биологической теории функционирования организма, как считает Нагель. Она относится к социально классифицированным конструкциям моделей типичных мотивов, целей, личностных позиций, которые инвариантны и, следовательно, интерпретируются как функции структуры самой социальной системы. Большинство этих взаимосвязанных моделей поведения стандартизированы и институционализированы, т.е. их типичность социально оправдана законом, фольклором, правами и обычаями, и большинство из них используется в обыденном и научном мышлении в качестве схем интерпретации человеческого поведения.
Вот очень приблизительный очерк некоторых главных особенностей конструкций, включенных в повседневный опыт обыденного сознания интерсубъективного мира, который называется Verstehen. Как было сказано выше, они представляют собой конструкции первого уровня, на которых должны надстраиваться конструкции второго уровня, конструкции общественных наук. Но здесь-то и возникает главная проблема. С одной стороны, как было показано, конструкции первого уровня, конструкции здравого смысла, относятся к субъективным элементам, т.е. Verstehen действий действующего лица с его точки зрения. Следовательно, если общественные науки действительно направлены на объяснение социальной реальности, то научные конструкции второго уровня также должны включать в себя ссылку на субъективное значащее действие, т.е. на значение, которое действие имеет для действующего. Я думаю, это и есть то, что Макс Вебер подразумевал под своим знаменитым постулатом о субъективной интерпретации, которая до сих пор действительно наблюдалась в теоретической конструкции всех общественных наук. Постулат о субъективной интерпретации должен быть понят в том смысле, что все научные объяснения социального мира могут и в определенном смысле должны ссылаться на субъективное значение действий людей, из которых берет начало социальная реальность.
С другой стороны, я соглашался с утверждением профессора Нагеля, что общественные науки, как и все эмпирические науки, должны быть объективными в том смысле, что их утверждения подлежат контролируемой верификации, и не должны ссылаться на личный неконтролируемый опыт.

<< Пред. стр. 7 (из 8) След. >>

Список литературы по разделу