<< Пред. стр. 2 (из 7) След. >>
Список литературы по разделу
75
ницей, дабы прервать разговор вопросом: "Не вы ли?.. Не хочу беспокоить, но не могли бы вы..." Автограф неизбежен - "здесь, пожалуйста, с датой. Вас не затруднит добавить мое имя?.." И даже если все это происходит вполне невинно и произносится дрожащим от почтения голосом, не захочется ли вам, в конце концов, надеть шапку-невидимку? Однажды я пожалел об ее отсутствии, будучи узнан посреди Индийского океана...
С улыбкой вспоминаю господина, заговорившего со мной в фойе одного из концертных залов Нью-Йорка и не стремившегося получить автограф. Он сказал традиционное: "Вы столько раз здесь выступали, мы так наслаждались вашей игрой, когда вы снова приедете?.." - и неожиданно добавил: "Простите, напомните, пожалуйста, ваше имя... Вы ведь Аккардо?.." По крайней мере, в тот раз имя коллеги сыграло роль милосердной шапки-невидимки. Дорогой Сальваторе, я твой должник!
Постоянное место жительства: "Hotel"
Eсли переезжать из отеля в отель, где человека преследуют по пятам самые разнообразные шумы, можно без труда стать защитником окружающей среды и стремящихся к покою людей. В надежде, что когда-нибудь возникнет некая общественная сила, типа Greenpeace, способная потребовать остановки ремонта всюду, где живут люди, не могу отказать себе в удовольствии составить предварительный список звуков, попадающих в категорию шумов. Хоть мне и доставляет удовольствие писать о них, испытывать их в жизни далеко не было радостью. Итак:
- движение лифта (пассажирского или грузового) вверх-вниз, с остановкой и без;
- звонок телефона у дежурной в коридоре или у соседа по номеру;
- будильник, которым пользовался предыдущий постоялец и который остался невыключенным;
- звонки - случайные, неправильно соединен-
77
ных обитателей гостиницы, и неслучайные: телефонистка была не в состоянии запомнить вашу просьбу не соединять до определенного часа;
- телевизор, с недавних пор обязательный в каждом номере и включенный у соседа на полную мощность;
- вздохи или любовные стоны за скорее символической стеной - неизбежность в отелях с малым количеством "звезд";
- плеск душа или воды в ванной, которой наслаждается рядом живущий сосед поздней ночью или ранним утром;
- цветы и пять кило фруктов или конфет, доставляемые в день концерта от фирмы звукозаписи - как раз в момент, когда, наконец, ложишься отдохнуть после долгой репетиции или утомительного путешествия;
- горничная, одержимая желанием до конца своей смены отдать вам рубашку из стирки;
- служащий гостиницы, обязанный пополнить мини-бар в номере: его настойчивому стуку в дверь табличка "Don't disturb"* не помеха;
- часы, вмонтированные в прикроватную тумбочку, отмечающие каждую минуту маленьким "тик";
- кран в ванной комнате, откликающийся на этот "тик" ритмичным "клак" - звуком падающих капель;
- дребезжание трамвая, которое врывается в незакрывающееся окно с утра до поздней ночи;
* "Не беспокоить" (англ.)
78
- кондиционер, хоть и заглушающий трамвай, но издающий звук разгоняющегося самолета на стартовой полосе;
- холодильник, который, автоматически включаясь и выключаясь, вторит кондиционеру;
- строительные работы, в соответствии с международными, всемирными, не ведающими границ планами разворачивающиеся именно за углом отеля, в котором вы остановились;
- то же самое под ногами или над головой: ковры укладывают, стены красят, мебель переставляют...
- наконец, перестройка гостиницы как пик заботы о жильцах (будущего).
Тут у меня кончается дыхание, хотя можно продолжить без труда перечень всего, что придает жизни в отеле бесконечное разнообразие. Защитные меры? Ну, разумеется. Об избавлении нас от шума, - этой нестерпимой музыки странствий, - заботится современная промышленность.
Уши-беруши
То, что так симпатично названо по-русски, существует и в Инострании. Восковые шарики Ohropax знают все. На практике это надежный способ борьбы против всякого рода шумов. Фирма гарантирует существенное ослабление фона при соблюдении правил пользования. В реальности - в лучшем случае двадцать пять процентов ослабления шума, что, конечно, сильно отличается от двадцати пяти децибелов, обещанных рекламой. Но и двадцать пять процентов - пусть скромное, но существенное облегчение, если к тому же учесть, что комочек в ухе создает и целительный психологический эффект. Решить, что вы ничего не слышите - прямо-таки достижение аутогенной тренировки. (Как хочется заткнуть уши и во время некоторых концертов!)
Как бы то ни было, вы лежите, наконец, в постели, наслаждаясь обманчивой тишиной. Хорошо, если эта штука не давит на ухо изнутри. Если вам
80
повезет, вы найдете удобное положение для головы, в котором комок не выпадет или не переместится. Но это-то сразу заметно, - аварийная система врывающихся звуков включается, так сказать, автоматически. Сколько времени еще есть в запасе? С этим вопросом, родившимся в подсознании, вы пытаетесь заснуть.
Опоздание самолета, задержка багажа, затянувшаяся репетиция, невероятно медленное, так и хочется сказать, на индийский лад, обслуживание в найденном с трудом ресторане, бессмысленное, утомительное интервью, данное по настойчивой просьбе менеджера оркестра - все это стараешься стереть из памяти. Если усталость достаточно сильна, и волшебный Ohropax не забыт, то удается уснуть.
Может случиться и по-другому. Просыпаюсь. Где же сегодня проклятый выключатель?! Наконец-то! Почти шесть вечера! Где я, собственно? Узнаю гостиничный номер: Лондон. Скоро заедет машина. Что там говорил мой менеджер Терри? Шесть пятнадцать? "A lot of traffic",* - пообещал он. Концерт начинается в половине восьмого. Festival Hall - зал, который я не слишком люблю. Зато Риккардо Мути - как хорошо он сегодня репетировал! Как редко случается, что дирижер уважает солиста и тратит на него время.
Но что за странное ощущение в ухе? Почему так плохо слышно? Проклятый Ohropax! Часть ватно-воскового комка застряла. Что делать? Вынуть самому? Нет, в самом деле - наваждение. Гадкая шту-
* Пробки на дорогах (англ.)
81
ка проваливается еще глубже! Что делать? Быстрее одеться - Терри Гаррисон, мой английский менеджер, уже ждет. Внизу в холле: "I have a problem - a real one".* Едем к врачу. Какое счастье, что приятель Гаррисона в этот час еще на работе. "Don't worry", - заявляет он, - "I'll fix it... Give me ten minutes".** Огромная порция воды из шприца делает свое дело. Ухо свободно. Быстрее в зал... The traffic... Дождь меняет представления о скорости. Лондонцы все равно говорят: "Nice day today, isn't it".*** Когда мы приезжаем, оркестр уже играет увертюру... Едва успеваю настроить скрипку. О том, чтобы разыграться, и речи нет.
Аплодисменты при выходе. Звучит вступление -Шуман: гениальный, но все еще недооцененный концерт. После долгого tutti начинается мое соло. Что такое? Все слышится примерно вдвое громче: каждая царапина, каждый вздох, каждое прикосновение смычка к струнам. Как мне потом объяснили, шприц со струей воды удаляет из уха также и естественный фильтр.
С каждым движением смычка растет чувство, что я произвожу только шумы - даже в поэтичнейшей второй части. Вспоминается шуточное определение скрипичной игры - "трение лошадиного хвоста о кошачьи внутренности".**** Какая пытка! Наконец-то кода. Овации. Рукопожатие Мути. Концертмейстера. Заметил кто-нибудь? Надеюсь,
* У меня проблема, настоящая (англ.)
** Не беспокойтесь, я справлюсь. Дайте мне десять минут (англ.)
*** Славный сегодня день, правда? (англ.)
**** Из "Словаря сатаны" Амброза Бирса
82
никто. Публика в этом не может разобраться. Меломаны воображают, что получили удовольствие в соответствии с высокой ценой билета. Пресса все равно найдет, к чему прицепиться: поздний Шуман, "критический период"...
Пример не единственный. В Берлине то же самое произошло еще раз. Тут я решил быть хитрее и не пошел к врачу перед концертом. Решил, что справлюсь сам. Чего только не удается пальцам, так ловко превращающим в звуки маленькие черные точечки партитуры. Во время второй части концерта Бетховена пришлось изменить мнение о способностях моих пальцев. Когда я захотел исполнить очередной пассаж особенно романтично, у меня перехватило дыхание, и я поневоле сглотнул. Тут же стало ясно, что именно этого и следовало избегать. Вместе с глотательным движением застрявший кусочек Ohropax провалился непосредственно в слуховой канал. Тишина, которой полагалось воцариться в зале, завладела моим ухом, - оно совершенно оглохло. Весь финал был доигран на "автопилоте". Интонацию контролировали лишь пальцы. Музыка разливалась вокруг меня, но могу сказать, что я присутствовал при этом лишь наполовину.
Ситуация была весьма гротескной: теперь я лучше понимал, что приходилось испытывать глухому Бетховену. Так что, в некотором смысле, исполнение оказалось исторически достоверным. А Николаус Харнонкур, некоронованный король всего аутентичного, стоял рядом, поглощенный дирижированием, не подозревая о том, что происходит во мне.
83
Длинный шнур - короткие гудки
Изобретатель телефона наверняка полагал, что превращает мечту человечества в реальность. Многие его современники, вероятно, испытывали совершенно неведомые до того чувства, получив возможность, несмотря на расстояния, стены и границы, общаться друг с другом, - точнее сказать, слышать друг друга. С тех пор телефон играет в нашей жизни важнейшую роль. Иногда он даже может заменить собаку или кошку. Телефонные разговоры помогают преодолевать одиночество; мы звоним, спасаясь от скуки или стресса, по делу и без. Так или иначе, все мы давно рабы сего аппарата. А с появлением факса наша зависимость от технологии, заменяющей живое общение, только возросла.
Разумеется, давно в ходу усовершенствования, призванные, с точки зрения самих создателей, облегчить связь: к примеру, кнопка "Ждите", отныне
84
собеседник может прямо посередине фразы внезапно объявить: "Простите, меня вызывают по другой линии", - и на некоторое время как бы провалиться сквозь землю. Иногда он даже ничего не говорит, - вы внезапно слышите в трубке концерт Моцарта или полную тишину, и предоставлены самому себе. Ничей механический голос не докладывает, когда вами снова займутся. Лишь щелчки в аппарате, при заокеанских разговорах звучащие особенно отчетливо, напоминают о том, что доходы почты, отеля или телефонной станции продолжают расти и в эти решительно ничем не заполненные минуты.
Почему собеседник покинул вас в одиночестве, остается, как правило, в тайне. Даже если у него важный деловой разговор, вас это все равно не касается. Тишина в трубке или музыка призваны оказывать успокаивающее воздействие. Некрасиво только то, что собеседник оборвал общение с вами посреди разговора. Многие факты внешнего мира могут резко оборвать интимность диалога: грохочущий трамвай, шум на лестнице, входящая секретарша, официант со счетом за обед - все как бы нарочно пущено в ход, чтобы не дать вам высказаться.
Слышу голоса защитников рациональности и деловитости. Они смотрят на все с другой, полезной стороны, и превозносят технику. Скажем им: каждый вправе выбрать, нравится это ему или нет. Что касается меня, следует признаться - как только я слышу "Ждите...", я тут же опускаю трубку. Тогда я обретаю собственный покой - не тот, который навязан мне кем-то другим.
85
Одиночество в ожидании звонка. Тоска по человеческому голосу. Вспоминаю монодраму Кокто. Кажется, больше никому не удалось так искусно воссоздать связь между отчаянием и телефонным аппаратом. Узнать на собственном опыте, что такое быть отрезанным от мира, можно по совсем простым причинам - неполадки на станции, кто-то споткнулся о шнур. И вот аппарат онемел. Такое со мною тоже случалось - в Нью-Йорке ли, Париже, Цюрихе или Москве. Трясти, пытаться аккуратно соединить концы шнура, взывать к службе ремонта - тщетно. Зависимость от привычного, пристрастие к коммуникации становились тогда особенно очевидны. Найти работающий автомат в Америке не составляет труда. Но горе тому, кто отдан на милость французским или русским уличным телефонам, не будучи счастливым обладателем телефонной карточки или жетона.
Гульд, Рубинштейн и Набоков предпочитали оставаться недосягаемыми для звонков. Кто знает, может быть, я и приду когда-нибудь к тому же мнению. Пока еще отзываюсь.
С чем невозможно смириться, так это с тройными тарифами на телефонные разговоры в отелях, обременяющих жизнь всех "летучих голландцев", гастролирующих музыкантов и деловых людей. Владельцам отелей прекрасно известно, как заработать на чувствах вечных путешественников; они пользуются этим, в буквальном смысле, не зная границ. И все же телефонные счета - всего лишь прозаическая мелочь по сравнению с агонией чувств, охватывающей того, кто после долгого
86
ожидания слышит все еще любимый голос, хладнокровно требующий не звонить больше никогда...
Был обеденный перерыв. Мы выступали в фабричном помещении. Рабочие с бутербродами собрались вокруг импровизированных подмостков. Так называемый культчас заменял политчас. Наша бригада - одна из тысяч - выполняла просветительскую миссию и, к тому же, обеспечивала себе месячное пропитание. Кроме меня в нее входили певец, певица, танцевальная пара и традиционный пианист, аккомпанировавший всем. От него зависели все, в особенности танцоры, они исполняли, как было принято в таких программах, вальс Шопена, который по неизвестной причине всегда называли "Седьмым". Чтец иногда выступал с патриотическим стихотворением и одновременно выполнял роль ведущего - это приносило ему двойной доход. Сам я, невзирая на титул "Лауреат международного конкурса", был еще студентом и представлял скорее исключение среди профессионалов филармонии. Зато исполняемые мною вещи,- "Кампанелла" Паганини и "Мелодия" Чайковского, - в точности соответствовали обычным программам таких бригад. Я все еще был "невыездным" и использовал всякую возможность для выступлений.
В тот день благородная мелодия Чайковского оказалась буквально смята: звонивший вблизи с подмостками телефон, к которому никто не подходил, регулярно вмешивался в наше выступление.
87
Тем не менее, мы с пианистом Юрием Смирновым доиграли пьесу до конца. Советская система воспитывала в своих гражданах стойкость и чувство долга, музыканты должны были обладать добродетелями солдат, способностью бороться до конца. Мы были, так сказать, на посту. В данном случае - на музыкальном. Служил ли час культуры запланированному просвещению рабочего класса, не берусь судить. Телефон же продолжал звонить.
Двенадцатью годами позже, в 1988-м, я с коллегами играл поздние квартеты Шостаковича в маленькой церкви в Бостоне. Наше выступление проходило в рамках первого американо-советского фестиваля. К тому времени мне уже восемь лет как было не дано выступать в Советском Союзе. Но я всегда стремился перебросить мост к оставленной мною Москве. Организованный, главным образом, американскими энтузиастами фестиваль то и дело обнаруживал коварные провалы в самодеятельность. Выбранные для выступлений места, время начала, реклама - во всем не хватало профессионального опыта.
Когда мы вечером, выступая в церкви, начали концерт Тринадцатым квартетом Шостаковича, в непосредственной близости от сцены пронзительно затрезвонил телефон. Раз, другой, третий, четвертый. Напряжение этой музыки, проникнутой ожиданием неминуемой смерти, исчезло бесповоротно. Мне не оставалось ничего другого, как прервать выступление. После того, как все двери были с шумом захлопнуты, мы приступили ко второй по-
88
пытке. Уже после концерта мне пришло в голову, что я уже однажды пережил подобную ситуацию. Вспомнилась фраза из учебника обществоведения студенческих времен: "Два мира, две системы, два образа жизни". Ничего подобного, мир один и тот же. Звонок телефона всегда означает сбой: в разговоре, в чувствах или в мысли. Телефон, быть может, полезен во многих областях жизни, - музыке он не нужен.
Ordinario*
Дни и ночи в уединенной части планеты, под никогда не темнеющим августовским небом Арктики, заставляли меня снова и снова задумываться о ритме обычной концертной жизни, несравнимой со здешним покоем. В самом деле, можно, вслед за Арно Грюном, говорить о "нормальности безумия".
Кристоф фон Дохнаньи сказал мне как-то полу всерьез, полу в шутку: "Ни одна собака нашего ритма жизни не выдержит - сбежит". Печально, но правда...
* Повседневность (итал.)
Будни
Пробуждение... Кошмары толпятся у выхода. Чье сегодня превосходство? Кому отдается предпочтение? Немому крику? Гадюке? Удушению? Вам, господин Утопленников? Или вам, mademoiselle Недотрожкина?
Декорация - винтовая лестница без начала и конца - олицетворяет безнадежность. Всюду нагие артисты, трупы...
Вчера увиденная постановка Роберта Уилсона, как всегда насыщенная медленными, отточено корявыми движениями персонажей, задает тон угасанию мира грез... Постепенно возникающий в сознании свет дня сопровождаем оглушающей волной едва слышной музыки. Последняя решительная попытка уйти от преследователей заканчивается тупиком: спасительное движение совершенно невозможно, - все части тела застыли, голос пропал, дышать нечем. Рука под подушкой, голова под одеялом. Ничему не дано пространства. Все за-
91
перто, заколочено и неприступно, как государственные границы. И только приходя в себя, ощущаешь, что еще недавно столь неумолимо реальный железный занавес (до сих пор, правда, давящий своей тяжестью в до боли знакомом Шереметьево), отдалявший миры друг от друга, все еще стоящий на пути к друзьям, - что там, что здесь - этот псевдосимвол идеологии, принадлежности, разделения, - постепенно теряет свои очертания.
"Всего лишь сон". Очередной страшный сон.
Реальность возвращается, тени исчезают. Незнакомый гостиничный номер вечером все-таки "обманул" своей темнотой. Шторы на окнах остались приоткрытыми и теперь пропускают лучи утреннего солнца. День заявляет о себе ускоренным движением транспорта в сочетании с нарастающим шумом водопровода за стеной. Становится ясно, что пора вставать, завтракать, работать, писать, звонить, и... торопиться в аэропорт.
Школьные годы давно позади, и все же свет зари напоминает об уже тогда навязанной необходимости просыпаться. Отголосок давних лет. На часах 6:38... Боже мой, счастливцы, у которых есть еще время потягиваться, грезить, любить...
Бывает, конечно, и по-другому.
Неземным медленным шагом вступающая или упархивающая Аврора решительно прогоняется, призванная к порядку то ли телефоном, то ли будильником (треножником фабрики "Слава"?!). Техника заявляет о себе, оспаривая право на мечтательность. "Пора, мой друг, пора" прозаически переводится: "Надо, Федя, надо"... Ее превосходительство
92
Точность выкладывает козырный туз перед утренней феей. Поднятая до небес Futura с электронной гордостью заявляет о своем главенстве. Ей не до сантиментов.
Седьмое ноября. Когда-то, еще недавно - подобный аксиоме политический праздник в Советском Союзе. День начинается, суета преобладает: укладка чемодана, перенесение на бумагу (вечерних, ночных, иллюзорных) идей, чтение газеты, правка рукописи (этой!), просьба вызвать такси, две ложки сахара в кофе, оплата счетов за гостиницу. Параллельно прокручивается "магнитофонная" пленка: ему - позвонить, ей - сказать, это - посмотреть... (Him, her, to do, not forget, il y a des choses, comme toujours...)*
7:49. Все позади. Едешь в аэропорт, сидишь за столом в транзитном зале (с карандашом, ручкой, резинкой), пытаешься зафиксировать уже убежавшие, потерянные мысли; мчишься сломя голову сквозь Duty Free в обреченной на неудачу попытке купить что-то осмысленное для себя, для друзей в очередном городе, для дома и семьи к Рождеству... И хотя чемодан уже собран и сдан, предыдущий вечер продолжает настойчиво преследовать вихрем фрагментов: скомканный пассаж во время концерта, чей-то обидный комментарий, собственная растерянность перед лицом банальности, воинственная размолвка перед сном и неудачная попытка, подавив чувство вины, заснуть... Вот она - Музыка аэровокзала, насквозь алеаторичная и, как в аду, - лишенная коды.
* Ему, ей, сделать, не забыть (англ.), есть вещи, как всегда (франц.)
93
Потом в самолете, - поиски места, куда еще можно положить скрипку; просмотр утренней прессы (рецензия на концерт?); ожидание взлета. Ни безукоризненно вышколенная улыбка стюардессы (не скрывающая слоев радужной косметики), ни добрая сотня пассажиров вокруг с отглаженными воротничками и пестрыми галстуками не помогает отвлечься от неумолчного тарахтения души на холостом ходу неприкаянности. Прохладный, вряд ли когда-нибудь всерьез заваренный чай не поднимает тонус, а лишь усиливает грустную мыслишку, - вот едешь, летишь, играешь, передвигаешься невесть куда, невесть зачем... Всплывает Сент-Экзюпери.
9:27 - 10:27 - 11:27. Прибытие. В очередную страну, очередной город, очередную гостиницу, на очередную репетицию. Бесконечное количество новых лиц. В Азии отчуждение воспринимаешь сознательнее и все представляются нам почти одинаковыми. В Европе обманчиво кажущееся несходство. (Почва для новых иллюзий, соблазнов, разочарований...)
11:56. Репетиция вступает в привычное русло. Стараешься, ищешь общих путей, решений с дирижером. Кто же сегодня маэстро? Мил, заносчив, знаменит, неуверен? Друг или коллега? Маккиавелли или Мефистофель?
Борешься совместно (если, разумеется, не с ним самим), во имя общих решений, с его подчас не слишком дисциплинированными подданными.
Течение музыки без конца прерывается. Остановка за остановкой, объяснение за объяснением,
94
просьба за просьбой; сочинение дробится на тысячу фрагментов, которые вечером - если повезет - срастутся. Как часто этот процесс впоследствии обречен на неудачу только потому, что какое-то маленькое колесико созидающего Музыку взаимоотношения теряется между пультами или рядом со словом и звуком. С каким отчаянием ответственный за концерт музыкант (дирижер или солист) стремится заменить это колесико собственными лихорадочными движениями! А если он сам это колесико потерял? А если у него и не было его никогда? Увы, как бессмысленны попытки преодолеть пустоту...
13:02. Работа, если она вообще имела место, завершена. Принимал ли ее всерьез кто-нибудь из присутствовавших? Успех еще не предопределен, однако тот, кто пал жертвой мечты об успехе, хочет, чтобы его накормили. Нет, еще не обед. Кто приглашал сегодня? Фирма грамзаписи? Менеджер, приехавший из другого города или страны? Или от вас, как всегда, ожидают, что вы не забудете свою кредитную карточку?
Нет, это - потом. Сначала вам самому предстоит стать "кормом". Интервью. Все те же, набившие оскомину, вопросы: "Откуда? Куда? Что любите больше всего? Чему (кому) обязаны? Почему играете так много (мало) современных авторов? Любимые партнеры? Любимые партнерши? Локенхауз? Когда? Почему? По чему? Как так? Как? Разве так?" Конец. Хорошо хоть, недолго.
13:48. Дай Бог, ресторан не закроется. "Успели!" Наконец можно что-то проглотить! И тарелка супа... И ожидание десерта (всегда слишком сладко-
95
го)... В течение обеда - три, нет, четыре раза: "Маэстро, к телефону, вас спрашивают". (Линия действует? Кто-то уже повесил трубку? О репетиции на следующей неделе? Вы хотите назначить репетицию - день, час? Почему все это надо сейчас?) Назад к столу. На чем мы остановились? Ах, да... "Если я только подумаю..." (Хорошо, что еще думать можешь, не все потеряно, а как там с чувствами?) Для вас это было удовольствием? Прекрасно - Fine-buono-freut mich*... Миссия исполнена. The job is done**, теперь поскорее в номер.
15:15. Портье передает ключ и шесть-семь записок: "А. звонил". "Б. просил перезвонить "немедленно". Факсы, факсы, факсы, - все шуршит, мелькает и норовит вывалиться из рук. У двери номера бумажки-таки падают на пол - ключ выигрывает сражение.
15:52. Телефон (он до сих пор бездействовал), не будучи использован - отключается, вывешена табличка "Не беспокоить". (Остановит ли это горничную? Не ворвется ли, несмотря на картонку, бармен, проверяющий содержимое холодильника?) Открывается постель. (Опять только одна подушка!) Занавески (они все равно образуют щелку и пропустят свет) задергиваются до отказа (если они вообще позволяют это с собой проделать). Затычки для ушей или приказ самому себе: "Спать". (Процент успеха - ничтожен). Защитная функция активизируется. Глубокий вздох, надежда отдохнуть. Сон еще не решил, посетит ли он вас или нет...
* Прекрасно - хорошо - я рад (англ.,итал., нем.)
** Работа сделана (англ.)
96
17:28. Немыслимо себе представить, - через полтора-два часа быть на сцене... Как же совладать с собой сегодня? Усталость, нервность, неуверенность. Голова и руки еще не пришли в себя после целого дня пути; ощущение загроможденности и нечистоты (репетиции, разговор, извещения). К счастью, существует душ. Иногда - роскошь стакана крепкого чая (было бы печенье!). Уже 18:21... Машина ждет. Такси нужно еще найти; прогулка, говорят, удобна и полезна (вес инструмента с футляром - шесть килограммов) для здоровья. Если, конечно, отыщешь дорогу. Не забыть бы фрак, ноты... Вечно замаскированный артистический вход. Безнадежность перед запертой дверью, открывающейся (после семи-восьми собственных попыток) ничего не ведающим служителем зала.
18:51. Разыграться, проверить сложные пассажи, вдеть запонки в манжеты. Выясняется, что забыты бабочка, черные носки или очки для чтения. Тромбон проверяет свою мощь рядом с артистической; заходят поздороваться администраторы зала; дирижер, соблюдая акт вежливости, приветствует вас перед увертюрой, неожиданно прибывшая знакомая - откуда же я ее знаю? - просит о билете на концерт; приглашения для друзей, оставленные в кассе, куда-то запропастились (еще хорошо, если вам потом не вменят в вину, что вы не внимательны к просьбам). Слышно слишком низкое (или высокое) "ля" гобоя - если он не застрял на перекрестке. Скрипка не желает настраиваться. Влажно, и колки не движутся. Зато из соседней артистической доносятся в безупречном исполнении труднейшие
97
места из вашей сегодняшней программы. Это разыгрывается концертмейстер...
20:12. Как долго длится первое оркестровое сочинение? Опять увертюра к "Майстерзингерам"? Как прежде в Советском Союзе "Праздничная увертюра" Шостаковича...
20:15. Аплодисменты.
20:17. Выход на сцену. Тишина. Первые такты вступления вызывают тревогу ненадежности. Откуда она? Из оркестра? От вас? Акустика огорчает. Во втором, третьем ряду сидит некто с партитурой в руке, - нет, хуже: со скрипичной партией! Но листает ноты в совершенно других местах. Что у него за издание? "Закрой глаза! Стисни зубы! Открой душу!"
20:58. Все. Звуки кончились. Силы кончились. Все кончилось. Слава Богу! ("Не правда ли, приятнее всего выходить на сцену не играть, - только на поклоны", - слышу я Татьянин голос лет двадцать тому назад). Сколько раз еще вызовут? В Германии - больше. В Англии, Японии, Америке - меньше. В любом случае - соответственно не уровню исполнения, а... традиции! В Голландии, например, подчас самое серое представление приветствуется залом стоя - standing ovation - "аплодисменты, переходящие в авиацию" ("Принцесса Турандот" в Вахтанговском...). Великодушная публика. Великодушные традиции.
21:03. В артистической. Жажда. Не Артур ли Шнабель говорил, что "концерты существуют, чтобы хотелось пить?" Две бутылки воды (в крупных музыкальных центрах их не допросишься) помогают мало. Жажда все еще мучит. Срочно меняется
98
пропотевшая рубашка. Охотники за автографами уже на подходе.
Дверь открывается. Толпа рвет и мечет. Бесчисленные рукопожатия (нежные, сильные, болезненные, - руки аморфные, как медуза, трепещущие, как у девственницы, дергающие, как у боксера, - у кого мытые, у кого надушенные, у кого ни то ни другое). Орудие пытки - блиц фотоаппаратов. "Сап I take a picture?" "With you now", "Here please", "Once more"*, "Еще много, много раз..."
21:35. Симфония передается через громкоговоритель. Трансляция звучит, как хороший (или заезженный) компакт-диск. И мотивчики обычно знакомы. Не прослушаны ли уже все симфонии за кулисами?
22:11. Все кончилось. Толпа исчезает. Coctail-party? Продолжение вопросов, заданных перед обедом? Ужин? Друзья дома? Фирмы, импозантные фигуры, фотографы? Лица, напоминающие маски, скрывающие статистов. "Не пьете вина?" "Как же так?" "Бедный..." Или, обычное: "Куда завтра?" и -(с восторгом): "Вы счастливчик! И далее: "У вас что, всюду такой успех?" "Как я мечтаю, чтобы моя дочка тоже стала музыкантом! Напишите ей что-нибудь в альбом".
Почему все это продолжается так долго? Первоначальная расположенность к легкой беседе утрачена. Усталость берет верх. В придачу нервозность в ожидании ночного разговора. (С кем ныне? Наверное, увы, опять с самим собой...)
* Можно сделать снимок?.. Теперь с вами... Пожалуйста, здесь... Еще раз... (англ.)
99
0:58. Возвращение в гостиничный номер. От звонка, как и предполагалось, - никакой радости. Последствия совсем другие. Телефон и не думает умолкать. В Лос-Анджелесе время как раз послеобеденное и кому-то необходимо узнать, что я буду играть 9-го июня 1999 года в 21:19.
Складывается чемодан. Теперь у нас уже в распоряжении две подушки, зато слышна сирена скорой помощи. Последняя, к счастью, торопится не к вам. Морфей, в отличие от сирены, медлит. Его прихода остается ждать, тупо уставившись в телевизор (CNN) или игриво (лишь на старте) подсчитывая в уме баранов. Как я устал! Тем не менее приходится завести будильник на 6:40. Призвание обязывает. А Музыка, которую исполняешь, ведь "та-ак прекррр-ас-на!"
Хлеб насущный
Hемецкий город Билефельд. Какая-то женщина долго стоит за кулисами. Наконец, до нее доходит очередь. Все, как обычно: "Пожалуйста, автограф. Вы так чудесно играли, я этого никогда не забуду".
Следующая фраза однако ошарашивает: "Скажите, пожалуйста, что вы сегодня ели на обед?" и настойчивее: "Нет, не смейтесь - это очень-очень важно!"
До сих пор не знаю, нужно ли было ответить, сколько калорий я проглотил или объяснить даме: что настоящий художник должен всегда оставаться голодным?
В толпе
Hью-Йорк. Пересекаю по диагонали 57-ю улицу. Внезапный мощный толчок в спину, и я лечу на землю.
Виновник, негр на велосипеде, едет дальше, меня же еще и проклиная. Преодолев первый шок, пытаюсь определить, все ли кости целы. На локте зияет открытая рана, ладони кровоточат. Толпа не реагирует, в этом городе ко всему привыкли. Один-единственный человек останавливается, озабоченно достает из сумки флакон с туалетной водой и протягивает мне в качестве дезинфицирующего средства. Я благодарю и пытаюсь воспользоваться его любезностью. При этом мой спаситель смотрит мне в лицо и в изумлении спрашивает: "Are you Gidon Kremer?"* Я киваю. Человек оказывается альтистом из Бостона. Не забыв вежливо добавить обычное nice meeting you,** он продолжает свой путь.
* Вы - Гидон Кремер? (англ.)
** Приятно встретиться с вами (англ.)
102
Ясно, что напротив Карнеги-Холла можно легко быть узнанным и без скрипичного футляра. Дикие велосипедисты никакого отношения к этому обстоятельству не имеют.
Зеркало в зеркале
Ленинград. Гостиница "Европейская". Пообедав, возвращаюсь в номер с надеждой отдохнуть перед концертом. В лифте - знакомое лицо. Память моментально подсказывает: да это же замечательный актер Евгений Леонов. Заговаривать бесполезно: мы не знакомы, - к тому же, он все равно занят самим собой. Мне остается лишь наблюдать... Леонов, кажется, не замечает, что в лифте кроме него кто-то есть, и, глядя в зеркало, произносит со всей присущей ему убежденностью: "Жирный, как свинья!" Исподтишка наслаждаюсь ролью невольного слушателя и думаю: "У каждого свои послеполуденные заботы".
Маскарад
Германия. С Олегом Майзенбергом мы едем автострадой из Гамбурга в Бремен на концерт. Ни на минуту не прекращающаяся метель вызывает безумный автомобильный хаос на дороге. Из-за плохой видимости ехать приходится чрезвычайно осторожно. Мы почти опаздываем, но все же поспеваем к началу. От репетиции приходится отказаться. Публика давно в зале. Наши чемоданы с концертным гардеробом остались во второй машине, устроитель концерта застрял в пробке. Начинаем выступление в дорожной одежде и после антракта, переодевшись в подоспевшие фраки, вызываем в зале дополнительные аплодисменты. Приходим к заключению, что "маскарад" для публики, которая тоже по-праздничному нарядна, все же немаловажен.
Фальстарт
Mосква. Накануне концерта в Большом зале консерватории - генеральная репетиция в Доме художника. Мы с пианистом Андреем Гавриловым основательно готовимся и до последней минуты репетируем у меня дома, на Ходынке. Незадолго до нашего ухода звонит телефон. Сообщают, что завтрашнюю репетицию перенесли на более ранний час, так как Большой зал нужен Госоркестру СССР. Новость отвлекает, но выхода нет, приходится соглашаться, хотя это и вызовет дополнительное напряжение.
Андрей идет прогревать машину, мне еще нужно переодеться. Настроение хорошее, работа шла удачно, мы довольны друг другом. Шесть часов вечера, время подгоняет, нужно ехать, концерт скоро! Москва, пока не знавшая автомобильных пробок, была пустынна, на улицах почти нет машин. Здесь мы еще не испытывали нервозности, которая впоследствии будет овладевать нами в предконцертные
106
часы повсюду в такси, - от Парижа до Мехико-Сити. Завидное состояние.
В концертном зале нас отводят на сцену. Там стоит новехонький Steinway. Что за чудо, откуда, почему именно здесь? Хотим ли мы поиграть? Да в общем-то, нет, мы уже дома вдоволь репетировали. Тогда, может быть, чаю? С удовольствием.
Организаторы не всегда думают о потребностях исполнителей, например, о том, что они могут испытывать жажду. Мне кажется, что я даже открыл своего рода закономерность: чем больше зал, чем известнее фестиваль, тем меньше шансов на внимание к музыкантам. Например, - Зальцбург. Минеральная вода в артистической - почти чудо. В дни фестиваля нарядные бутылки услаждают туристов и украшают бесчисленные рекламные плакаты, выпускаемые торговыми фирмами. А музыканты вынуждены играть с пересохшим горлом.
Но вернемся в Дом художника. Глоток горячего чая я в тот вечер оценил по достоинству. Уже слышно как собирается публика, зал начинает заполняться. Я открываю скрипичный футляр и... Нет, не мир волшебных звуков предстает моему взгляду, а лишь черная дыра, порождающая шок. Отвлекшись на телефонный разговор, я закрыл футляр, в спешке забыв скрипку. К счастью, Ходынка всего лишь в двадцати минутах езды от концертного зала. Андрей, которого происшествие скорее веселит, изъявляет готовность поиграть этюды Шопена, чтобы меня выручить.
Оставшись без инструмента, я неожиданно понимаю, как сросся с шестикилограммовым грузом
107
футляра, и как легко при этом забыть о его содержимом. Какая сосредоточенность требуется от музыканта - не только во время выступления! Забытые на сцене ноты, пропущенные поезда и самолеты, письма, оставшиеся без ответа, неоплаченные счета - все это свидетельствует о том, что и в мире обертонов до гармонии далеко.
Ученик чародея
Флоренция. Во время гастролей с "кремерятами"* я и мои друзья оказываемся в маленьком романтичном отеле "Мона Лиза". К своему великому удивлению обнаруживаю в номере ванну-"джакузи", которую никогда прежде не видел. Вечером от этой роскоши, правда, приходится отказаться. В связи с тем, что механизм производит страшный шум, руководство отеля решило допускать его включение лишь в дневные часы.
Проснувшись рано утром, в ожидании неведомого наслаждения отправился принимать ванну, а чтобы получить полное удовольствие и вознаградить себя за бессонницу, решил воспользоваться еще и пеной. Мотор "джакузи" настраивался на работу, я же тем временем открыл два пакетика пены для ванн, соблазняющей меня в любом отеле, и радовался распространявшемуся аромату. Пока, на-
* Фестиваль в Локенхаузе в последние годы и на гастролях называется KREMERata MUSICA
109
конец, не заметил, что нахожусь в совершенно беспомощном положении. Пену невозможно было остановить, она уже доползала до потолка. Сверхсовременный прибор, установленный на десять минут непрерывной автоматической работы, сыграл свою беззлобную шутку. Казалось, не хватает лишь музыки Поля Дюка.
Известная запись "Ученика чародея" в исполнении Тосканини придала бы моему паническому состоянию дополнительную остроту.
Внутренние часы артиста
В начале семидесятых годов, после абонементного концерта в Каунасе я вернулся в номер вильнюсской гостиницы. Путь далекий, - более ста километров, - так что приехал я после полуночи. Опять без ужина - рестораны закрывались самое позднее в полдвенадцатого. В этот час нужно было еще и вещи собрать. Сложив чемодан, я отправился к дежурной по этажу (de-jour-ная - смешно находить французские корни в таком обыденном русском слове).
Даму, которая выдает ключи, распоряжается чаем и следит за тем, чтобы, Боже упаси, никто не водил к себе в номер приятелей или приятельниц, можно было еще и попросить разбудить утром. Самолет вылетал рано, а исправность будильника вызывала сомнения. "Для надежности, - подумалось мне. - К тому же это входит в ее обязанности".
Дежурная приняла просьбу, и я, раздумывая о жалкой перспективе короткого сна, вернулся в но-
111
мер. Еще несколько телефонных звонков; как это часто бывает, они означали попытку заключить мир с собой или теми, кто на другом конце провода. Усталость после концерта усиливала тоску по человеческому голосу. Однако в тот вечер суррогат общения принес мало утешительного. Далекий голос меня не понимал, попытка не увенчалась успехом. Где-то после часа ночи, печальный и голодный, - худшее, что может произойти с человеком в путешествии, - я попытался заснуть. Чемодан был собран, лишь зубная щетка дожидалась утра.
Меня вдруг разбудил телефонный звонок. Мужской голос, - я узнал администратора филармонии, - звучал нервно: "Вы же самолет пропустите, машина давно ждет!" Первым проснулось чувство вины. Объяснив, что дежурная меня не разбудила и пообещав через пять минут быть внизу, я выскочил из кровати с единственной мыслью: "Черт возьми, все-таки проспал, ни на кого нельзя положиться!" Почистив зубы, я поспешно оделся, схватил чемодан и засеменил по длинному коридору к выходу. В шубе нараспашку, нагруженный, как осел с обеих сторон, чемоданом и скрипкой, я являл собой отменную фигуру для комикса. Несмотря на утренний час - обычное начало рабочего дня для командированных, в гостинице было совсем тихо. У лифта мне предстоял неизбежный разговор с дежурной, еще дремавшей на двух сдвинутых стульях.
Приподняв голову, она открыла один глаз и изумленно спросила: "Что? Уже уезжаете?" "Конечно, - отвечал я, возмущаясь ее спокойствием. - Вы меня не разбудили и теперь я могу опоздать!" -
112
"Правда? - пробормотала она устало и безразлично, - вы же просили разбудить в семь". Только в этот момент - не позже и не раньше - мой взгляд упал на наручные часы. Было... без двадцати два. Каким образом? Совершенно озадаченный, я вернулся в номер. "Вот тебе концерт!" - послышалось сзади недовольное ворчание дежурной, которая сокрушалась по прерванному сну.
Так я никогда и не узнал, что толкнуло администратора мне позвонить. Был ли он пьян, или существовала иная причина перепутать "без двадцати два" и "десять минут восьмого"? Позже только выяснилось, что он звонил из бара. Вильнюс в семидесятые годы мог предложить ночью - не только приезжим, но и местным жителям - больше увлекательного, нежели Москва.
Самое интересное, что после всего лишь получасового сна усталость как рукой сняло, я чувствовал себя свежим. Мой естественный биоритм, считавший, что нашел себе опору в будильниках, уже тогда слепо полагался на расписания и договоренности. Разумеется, о сне не могло быть и речи. Чувство безнадежности, вызванное телефонными разговорами, и урчащий желудок довершили дело.
Веселым это приключение осталось лишь в воспоминании. Как это часто бывает, время оказалось целительным.
Сценические этюды
3имой в Москве мне сняли ноготь на ноге - он врастал в палец. Вечером надо было выступать. Сложность заключалась не только в боли, но и в невозможности натянуть концертные туфли. Распухшая нога не желала вылезать из зимнего ботинка, надетого сразу после операции. Публика, вероятно, была изумлена моим неподобающим видом. Лет пять назад та же ситуация повторилась в Париже, - хромая, я вышел играть замечательный "Offertorium" Софии Губайдулиной в одном ботинке и одном носке.
Однажды в Нью-Йорке, готовя бутерброд, я порезал средний палец на левой руке. Как часто мама заботливо предупреждала: "Осторожнее, не порежься!" Именно это и произошло. Через два дня нужно было выступать в Лос-Анджелесе, через три - в Карнеги-Холле. Отмена выступления противоречит моим привычкам. Пластырь не помог, ранка оказалась глубокой и долго не заживала. Нужно было
114
преодолевать боль. То, что игра на скрипке требует миллиметровой точности, в те два вечера обнаружилось с особой неумолимостью. Слушатели, вероятно, удивлялись, отчего на очевидно простых местах я передергивался и не всегда безукоризненно справлялся с переходами.
Певцы с бронхитом или ангиной, по крайней мере, могут оправдаться классическим "не в голосе". Но объявить "Гидон Кремер порезал палец" - это же никуда не годится. Даже если боль, возникающая во время игры, бесконечно сильнее, нежели кажется, когда представляешь себе крохотный порез.
Упомянутое - лишь мимолетный взгляд за кулисы. Всмотритесь пристальнее, и вы увидите, как смешные, неприятные или раздражающие случайности образуют собственную партитуру. В ней скрыто больше, чем просто дополнение или скромный аккомпанемент к тому, чем наслаждается публика.
Вот вам один вопрос:
Что вы делаете, какова ваша естественная реакция, если вы всем телом ощущаете или ухом слышите: в то время, как вы спите, как вы беседуете, как вы слушаете музыку или сидите в ресторане, рядом с вами кружится комар? Или, возможно, даже уже пытается впиться жалом в кожу? Так и слышится: "Разумеется,- говорите вы, - пытаюсь прихлопнуть его или хотя бы отмахнуться".
Техники противостояния различны. Альтернативное решение таково: вы не мешаете его агрессивным действиям. Попасть удается не часто, комариха (как известно, кусают лишь представитель-
115
ницы прекрасного пола) совсем не глупа; Cosi fan tutte*. Успех следовало бы изучить и зафиксировать в процентах каким-нибудь немецким или американским институтам статистики. Может быть, дело даже дошло бы до занесения в Книгу Гиннеса - с последующим ежегодным уточнением, что вполне соответствовало бы серьезности самого предприятия. У меня не хватает слов, чтобы выразить свое удовлетворение по поводу возникновения кровавого пятна.
На второй вопрос ответ, вероятно, труднее.
Что делать, ощущая того же комара на лбу, в то время, как стоишь на всеобщем обозрении и играешь длинный, лишенный пауз финал концерта Баха? Вот именно! То же самое оставалось и мне. Посвящая себя музыке, я истекал кровью, атакованный маленькой вампиршей. Времени у нее было более, чем достаточно - Бах со своими бесконечными шестнадцатыми предоставил ей великолепную возможность высосать из меня, сколько ей хотелось. Слава Богу, ее возможности были ограничены. Оргия в качестве ужина для протагонистки, зудящий укус для солиста. Публика, надеюсь, ничего не видела. The show must go on.** Вопреки всему, мы должны оставаться мастерами своего дела.
Продолжим вопросы. Как вы думаете, что говорит дирижер солисту или солист дирижеру, когда они крепко пожимают друг другу руки, закончив выступление? Вы полагаете, нечто вроде: "Боль-
* Так поступают все (шпал.)
** Зрелище должно продолжаться (англ.)
116
шое спасибо", или (уважительно) "Вы были великолепны!"
А как вам понравится следующее:
"Видал, как у меня здорово получилось?" или:
"Слава Богу, справились".
Вот избранное из услышанного:
"...почему гобоист вступил так поздно, я ведь ему говорил еще на репетиции..."
"Sorry... Простите, я в конце поспешил..."
"Ничего было, но каденция мне все равно не нравится".
"Невозможная публика: так шумно и этот кашель!.."
"Рояль расстроен и зал ужасный!"
А можно ли представить, что это рукопожатие означает просто:
"Добрый вечер!" или: "Напомните еще раз, как вас зовут? Я снова позабыл".
"...приятно было познакомиться, к сожалению, я не говорю по-французски".
"Разве это не лучший концерт всего турне (сезона, жизни)?"
Есть варианты для исполнителей самоотверженных и самовлюбленных; и как часто встречаются ситуации, в которых приведенные слова соответствуют обстоятельствам, игре, уровню исполнения.
Прежде чем покинуть подмостки, вспоминается всякое, что случалось пережить на авансцене (Евгений Мравинский сравнивал ее с гильотиной). К примеру, в Вашингтоне. В программе стоял концерт Бетховена. Путешествуя по Америке, я хоть и играл его с Английским камерным оркестром уже в
117
десятый раз, волнение по-прежнему не покидало. Бетховен все же, концерт концертов. Дирижер сэр Чарльз Макеррас с его консервативной манерой не вызывал у меня большого восторга. О вдохновении следовало заботиться самостоятельно, находясь как бы на самообслуживании. Закрыв глаза, в надежде на то, что муза посетит меня в темноте, я несколько секунд пребывал вне времени. Но вскоре мой взгляд скользнул поверх пульта и наткнулся на... собаку в первом ряду партера! В ужасе я попытался сосредоточиться на нотах. Кто знает, что еще может произойти. Откуда мне было в тот момент, посреди исполнения, знать, что в Кеннеди-центре есть места для слепых?
Следующий эпизод - тоже из разряда мелочей - разыгрался в Риме, во время выхода на аплодисменты. Внезапно я увидел, что мужчина в первом ряду держит плакат: "Lai dzivo briva Latvia" - "Да здравствует свободная Латвия". Здесь что, демонстрация? Меня хотят втянуть в политику? Или рядом с собором св. Петра, вдали от родины, живет преемник латышского президента? Странные мысли проносились в голове. Но главное: какое все это имело отношение к Альбану Бергу? Нет, невзирая на всю симпатию к свободной Латвии (моя родина получила статус независимого государства лишь спустя несколько лет), я не испытывал в тот момент ни малейшего патриотизма.
Если забыть о собаках и демонстрациях, речь идет чаще всего о привычных происшествиях:
- фрачный пояс сваливается на глазах у публики;
- рвутся струны. Что делать? Наверняка вам слу-
118
чалось это видеть и некоторые думали: "Бедняга, вот не повезло". Но и: "Ну, он видно не очень-то готовился к концерту. А цены на билеты, между прочим, не маленькие!" Тот, с кем произошла авария, в этот момент лихорадочно соображает: "Может быть, удастся дотянуть до конца? Часто ли мне будет нужна эта струна?" Паганини-то доигрывал собственные сочинения, и кто знает, как он там выкручивался! "Попробовать одолжить у концертмейстера его скрипку? Что у него за инструмент? И даст ли?" Известны случаи, когда солист в аналогичной ситуации получал от концертмейстера отказ.
Но и получив другой инструмент, вы бываете как правило поражены звучанием: "Боже, я не могу извлечь ни одного нормального звука отсюда! Как только играют на этом ящике? Подбородник ужасный и давит к тому же немилосердно. Скрипка не настроена. Что теперь?"
В лучшем случае публика вне себя от восторга. "Смотри, он и на чужом инструменте может играть". Случай в Танглвуде с японкой Мидори, у которой на одном концерте лопнули сразу две струны, облетел всю мировую прессу и даже послужил ей дополнительной рекламой. У экзальтированно играющего Миши Майского однажды порвались три струны. Зато после концерта, во время ужина этот вечно повторяющийся вопрос: "Вы были готовы к чему-то подобному? Заранее готовите запасные струны, смычок?" Должен, к сожалению, разочаровать. Хотя Миша нынче и выходит на сцену с аккордом струн, как бы говоря: "Посмотрим, кто кого сегодня - я их или они меня...". На самом деле чувст-
119
вуешь себя как бы зажатым автоматической дверью. Или же: осколки стакана на полу, содержимое на брюках. (И то и другое лично и неоднократно испробовано.) Короче говоря, ситуация аварийная.
Еще хуже, если играешь не с оркестром, а соло или с одним партнером. Тут на поддержку рассчитывать не приходится. Пианист, услышав дребезжание порванной струны, делает кислое лицо и хладнокровно продолжает играть. А ведь катастрофа происходит без малейшей вины со стороны исполнителя. Для скрипача в такой ситуации прощание с публикой - пусть и на пять минут - неизбежно. В Берлинской филармонии мы с Андреем как-то исполняли сонату Шостаковича. Во время одного громкого пассажа у меня лопнула струна. Наутро в газете я нашел следующее: "Партнеры испытывали взаимные трудности в установлении контакта друг с другом. В середине исполнения один из них вынужден был покинуть сцену, второй последовал за ним. Моя соседка заметила: будем надеяться, они не подерутся". Музыкальные критики все-таки добросердечные люди.
Но истории о лопнувших струнах - это лишь один пункт в перечне возможных сценических несчастий. Инструменты всегда в опасности. Правда, не каждая аварийная ситуация непременно заканчивается плохо. Воспоминание детства: Святослав Рихтер играл в Риге три последние сонаты Бетховена. В середине исполнения у рояля отвалились педали. Вызванный настройщик улегся под Steinway как механик под автомобиль, после чего Рихтер сыграл все с начала. Повторение, доставившее насто-
120
ящее удовольствие самому художнику, произвело еще большее впечатление.
Смычки. В Штуттгарте в Liederhalle мы вместе с Мартой Аргерих исполняем сонату Шумана и уже дошли до финала. Внезапно замечаю, что волосы смычка буквально усыпали гриф. Первое впечатление, будто они все вывалились. Тут обнаружилось, что смычок - к тому же Hill, недавно купленный в Лондоне за немалые деньги и еще не застрахованный - просто сломался. Романтичность исполняемой музыки не помешала трезво осознать потерю.
А вот и еще:
- Скрипящий пол. Где именно?
- Софит ослепляюще светит в глаза. Во время репетиции он был где-то в другом месте.
- Стул партнера, регулярно издающий скрежет. Неужели публика ничего не слышит?
- Шум за сценой. Почему никто не следит за порядком!
- Проезжающие поезда, метро, трамваи. Что было построено раньше - Карнеги-Холл или громыхающая под ним линия экспресса JFK-57 Street? Исключение? Скорее, правило. Скорая помощь, пожарные машины (и не только в Нью-Йорке) сопровождают мир музыки. Не забыть многоэтажные автостоянки около залов и студий звукозаписи. Правда, кого это, кроме музыкантов, волнует.
- Оператор телекамеры, он мельтешит перед глазами в поисках особо выигрышного кадра и не всегда заботится о том, чтобы избежать прямого физического соприкосновения с исполнителем. У изобретателей объективов и объективами управляющих -
121
свои приоритеты. Их техника обладает невероятной остротой зрения. К сожалению, не слухом. Продолжим "список":
- Слишком высокий или слишком низкий нотный пульт, родной брат слишком высокой или слишком низкой табуретки пианиста.
- Перелистыватели нот, которые регулярно переворачивают страницы партитуры раньше или позже положенного. Сколько раз говорилось устроителям: нужен кто-то, кто умеет читать ноты!
- Очаровательные детишки, посаженные заботливыми родителями в первый ряд и неутомимо отбивающие ножками какой-то алеаторический такт.
- Запоздавшие слушатели, медленно отходящие от стресса. А также те, которым во время последних аккордов важнее всего без очереди получить пальто в гардеробе.
Нет, поистине: сцена - одно из неуютнейших мест на свете. Кто не верит мне на слово, пусть проверит на практике.
Пацифизм, юмор и музыка
Путешествие из Мюнхена в Испанию началось с досадной неожиданности. Вскоре после того, как самолет набрал высоту и нам принесли обед, послышался шум - какой-то странный свист. Самолет трясло, лица стюардесс и стюардов выражали панический страх, как они ни старались его скрыть. Они носились по проходам, собирая бутылки и подносы. Пассажиров попросили подготовиться к посадке. Зажглись таблички: "Не курить".
Примерно через двадцать минут испуганные пассажиры увидели под ногами цюрихский аэропорт Клотен. Напряженное молчание. Из кабины пилота никакой дополнительной информации не поступало. Вид приближающейся посадочной полосы с пожарными и санитарными машинами принес некоторое облегчение, но все еще никто не имел представления о том, что было причиной вынужденной посадки. Это стало известно лишь позже. Самолет терял топливо; вытекая, оно могло по-
123
пасть на какую-нибудь горячую поверхность, - видимо, такая опасность была велика. Сутки пришлось ждать, прежде чем можно было лететь дальше в Мадрид.
Наша программа заканчивалась "на бис" специальным номером. "Фердинанд", произведение английского композитора Алена Риду для скрипки и чтеца, сопровождал нас во многих странах. Актерский талант Елены и ее способности к языкам оказывались незаменимы. Успех сочинению был обеспечен на немецком, французском, итальянском и даже на родном ему английском.
Только не в Испании. Герой истории Фердинанд был юным миролюбивым бычком, предпочитавшим битвам цветы. Он был, так сказать, пацифистом. То, что во всем мире казалось трогательным или даже забавным, иные испанские слушатели сочли едва ли не оскорблением традиции корриды. Некоторые поклонники музыки (или боя быков?) с возгласами возмущения покинули зал. Они решили, что мы просто над ними насмехаемся. Догадались мы об этом лишь после того, как несколько раз услышали с треском хлопнувшие двери зала. Конечно, большинство публики вопреки всему высоко оценило наш "бис". Пацифизм, юмор и музыка, - что может доставить людям большую радость и успешнее способствовать преодолению национальных различий?
В другой раз на гастролях в Испании с Камерным оркестром Европы не меня позабавила публика, а я - и публику, и моих коллег. В антракте музыканты дали мне бумажную карнавальную ма-
124
ску в стиле рококо, которую они в тот день отыскали в одном из магазинов игрушек. Им пришло в голову, что я мог бы, таким образом замаскированный, дирижировать последним произведением концерта, забавным "Moz-Art a la Haydn" Альфреда Шнитке. Согласно партитуре, исполнение начинается в полной темноте, и только в определенный момент напряжение в первый раз достигает высшей точки, разрешаясь аккордом при полном освещении.
Дав себя уговорить, и никого об этом не предупредив, я вышел на сцену, в полной темноте натянул маску и стал ждать. Под маской мне было легко скрыть радость, испытанную мною, когда я увидел, что музыканты от смеха едва могли удержать инструменты. Слушатели, к которым я стоял спиной, поначалу ничего не заметили, - только когда я повернулся на поклоны, они стали хохотать.
Тогда, в 1988 году, этим происшествием завершилось первое турне Камерного оркестра Европы, во время которого я сыграл все концерты Моцарта. Совместная работа с музыкантами, в то время еще совсем юными, была для меня одной из самых больших радостей. Позднее я не раз испытывал счастливое чувство единения с ними.
На предпоследнем концерте в Мадриде присутствовал и Владимир Спиваков, мой сокурсник по Московской консерватории, - вместе со своим оркестром, носившим гордое имя - "Виртуозы Москвы". Когда-то судьба сталкивала нас на международных конкурсах и, казалось, многим нравилось подливать масла в огонь предполагаемого соперни-
125
чества. Ныне все это в прошлом. Приветствия, поздравления, - все, что полагается при таких обстоятельствах... Назавтра маэстро выразил свое одобрение директору оркестра Джун Мегеннис, сказав ей: "Очень хороший коллектив, но он мог бы играть гораздо лучше". Наверное, Володя имел в виду: "виртуознее"?
Картинки с выставки
Чему только - помимо самого инструмента - не находится место в скрипичном футляре: смычки, струны, мостики, карандаши, ластики, очки, талисманы, фотографии...
Я и сам с детства привык хранить в футляре изображения, имеющие для меня особое значение. Портреты Вэн Клайберна и Жака Бреля, идолов моей юности, фотографии любимых, на чью благосклонность я рассчитывал. Юмористические открытки (одна с изображением "Св. Интонация"), или фотографии моих дочерей Айлики и Жижи, - согревали мне сердце. Лика как-то прислала мне открытку грустной обезьянки, вопрошающей: "Пап, ты где?". А фотографии весело смеющейся Жижи, которые все еще занимают почетное место за смычками, постоянно напоминают о том, чего мне на чужбине недостает.
Так сопровождают нас, музыкантов, те, кто нам дорог, а также пейзажи и символы, сросшиеся с нашей душой.
127
Между тем, Лика уже выросла и собирается стать актрисой. Это, собственно, и послужило поводом мне и Александре отправиться с нею на театральный фестиваль в Авиньоне. Хотелось как-то передать юным дамам восхищение, вызванное во мне постановками Theatre du Soleil, Арианы Мнушкин и самому увидеть новые спектакли.
Один вечер все же остался незанятым, и мы, потянувшись к родной речи, собрались на спектакль театральной студии из Архангельска. Вот уже месяц как они разыгрывали свое занимательное и веселое представление в рамках фестиваля в Авиньоне.
С опозданием мы вошли в темный зал, спектакль уже начался. Зал, рассчитанный примерно на сотню зрителей, был полупуст. Мы без труда нашли три места около импровизированных подмостков.
Представление в форме частушек озорно повествовало о деревенской жизни страны, с которой нас связывает не только язык. У актеров был целый набор реквизита, в том числе, самодельные "музыкальные инструменты".
Большая деревянная доска с надписью Yamaha, регулярно в конце строфы падавшая на пол, громоздилась рядом с поющей пилой и создавала если не драматические, то, по крайней мере, акустические акценты.
В конце - ко всеобщему изумлению - актеры направились к нам. В их намерения, судя по всему, входило познакомить зрителей с жизнью деревни на практике. Высокий актер решительно взял меня за руку и потянул за собою к сцене. Не подозревая, что я его понимаю, он подбодрил меня словами:
128
"Давай, давай, сейчас Ростроповичем будешь". После чего сунул мне в руки две металлические трубы и показал, как ими пользоваться. Никому не пожелаю еще раз услышать произведенный мною грохот, ритмически поддержавший самодеятельный оркестр.
У Александры, с энтузиазмом овладевавшей профессией фотографа, был, к счастью, с собой фотоаппарат. Так что с недавних пор мой скрипичный футляр украшает и снимок, запечатлевший мое выступление в качестве (мечта моего детства) ударника...
Спектакль, кстати, назывался: "Не любо - не слушай".
При дворе
Публика не всегда состоит только из меломанов и коллег. Туристы, посетившие город, тоже ненароком оказываются в зале, а иногда - разумеется, реже - принцессы и принцы, королевы и короли. Коронованные особы не всегда отличаются любовью к музыке и музыкантам. Времена Елизаветы, королевы Бельгии, игравшей на скрипке и бравшей уроки у виртуозов - от Изаи до Ойстраха - остались в прошлом. Хотя еще совсем недавно владение, по крайней мере, одним музыкальным инструментом было частью придворного этикета. От этой традиции осталась лишь светская привычка время от времени ненадолго посвящать себя культуре. Конечно, среди коронованных персон бывают и исключения. Королева Фабиола и король Бодуэн, например, продолжили традицию музыкальных конкурсов в Брюсселе; королева Испании София постоянно поддерживает музыкантов. Великая герцогиня Люксембургская, внучка короле-
130
вы Елизаветы Бельгийской, которая хорошо помнит свою бабушку-скрипачку, лично выразила мне свою любовь к скрипичной музыке от Мендельсона до Канчели.
Мои соприкосновения с придворной жизнью были скорее редки. Перечислить их очень легко, хотя короли, князья, первые леди, главы государств, премьер-министры и высокопоставленнные служители церкви нередко оказывались в числе моих слушателей. Время от времени мне приходилось сидеть с ними за одним столом, и, разделив ужин, отвечать на стандартные вопросы или рассказывать забавные истории. Что и говорить, некоторые артисты поддерживают контакты с двором с большим рвением и удовольствием. Констатирую этот факт вполне объективно, не оценивая его. Случается, такого рода общение бывает даже приятным, но в целом опыт показывает - все ограничивается непринужденной и поверхностной беседой. То, что называется small talk, разумеется, на самом великосветском уровне.
Правда, одно происшествие во время такой встречи сохранилось в моей памяти. Случилось оно во время концерта, посвященного Леонарду Бернстайну в Лондоне. Юбилей композитора почтили своим присутствием королева Елизавета с супругом, принцем-консортом Филиппом, герцогом Эдинбургским. Нас, музыкантов, после выступления представили высоким гостям. Что к королевской чете следует обращаться "Ваше Величество", объяснили нам всем, в том числе и милому взволнованному английскому подростку-певцу, солиро-
131
вавшему в Chichester Songs Бернстайна. Появление коронованных особ сопровождалось напряженной тишиной и вспышками фотокамер. Герцог Филипп и королева шествовали, удостаивая каждого рукопожатием. "Thank you, Majesty"*. Около юного певца герцог остановился и спросил: "Сколько же тебе лет?" - "Четырнадцать, your Majesty". "Ну тогда твоя карьера скоро окончится!" Мальчик в замешательстве покраснел, не найдясь с ответом. Королева не слишком улучшила ситуацию, пожелав ему, несмотря на это, всего наилучшего. Высокородным супругам конный спорт был, видимо, ближе, чем музыка. Для лошади четырнадцать лет, несомненно, более критический возраст, чем для певца.
* Спасибо, Ваше Величество (англ.)
О словах и понятиях
Eстъ известная закономерность в том, что в Америке, стране, называющей вещи своими именами, искусство - живопись, кино, музыку - относят к разряду "досуг" или "развлечение". Американцы, в отличие от уроженцев Европы, не стеснены традициями в словоупотреблении. Поэтому информацию об искусстве американские газеты помещают в раздел "Art and Entertainment"*. В моей японской визе меня уже много лет называют "Entertainer" (развлекатель). Большая часть поп- и рокпредставлений или бродвейских шоу идеально подходит под упомянутые рубрики. Тем не менее, примечательно, что в стране, гордящейся лидерством в области информатики, классическая и современная музыка, как и труд исполнителей, попадают в графу "Развлечение".
Чтобы немного прояснить эти рассуждения, хочу подробнее остановиться на понятии "шоу". "То
* Искусство и развлечение (англ.)
133
show" означает "показывать". Для американца "show-off" - "выделиться", "to show off" - "показать себя в выгодном свете", "удачно продать". Сочетание это нередко используют как выражение восхищения кем-нибудь: "Не really showed off".
То же самое, правда, может оказаться и критическим замечанием в случае неудачи. Оба значения имеют устойчивое место в разговорной речи. Не заражены ли и мы, представители Старого Света, той же болезнью? Мы только искуснее скрываем собственную жажду зрелищ и развлечений.
<< Пред. стр. 2 (из 7) След. >>
Список литературы по разделу