<< Пред. стр. 107 (из 284) След. >>
Список литературы по разделу
Я не мог понять, что она говорит. Мельком я заметил, что сижу на ящике. Я
хотел встать, но почувствовал, что во мне нет плотности, как будто ветер
мог вот-вот меня унести. Затем я очень ясно услышал, как Зулейка велит мне
не двигаться. Я попытался оставаться неподвижным, но какая-то сила
толкнула меня и я проснулся в своем алькове. На меня смотрел Сильвио
Мануэль.
После каждого сеанса с Зулейкой дон Хуан ожидал меня в совершенно
темном холле. Он выводил меня из дома и менял у меня уровень сознания. Но
на этот раз тут был Сильвио Мануэль. Не говоря ни слова, он поместил меня
в корсет и поднял к притолоке. Он продержал меня там до полудня, пока дон
Хуан не пришел спустить меня на пол. Он сказал, что нахождение в
подвешенном состоянии без соприкосновения с полом настраивает тело и что
это необходимо перед опасными путешествиями вроде того, которое ждет меня.
Мне потребовалось еще много сеансов сновидения, чтобы, открывая
глаза, видеть или Зулейку, или неосвещенную веранду. Я понял к этому
времени, что и сама она бывала только в сновидении. Она никогда не была
лично позади меня в алькове. В ту первую ночь я был прав, когда считал,
что моя спина опирается на стену. Зулейка была просто голосом из
сновидения.
Во время одного из сеансов сновидения, когда я открыл глаза с
намерением увидеть Зулейку, я был потрясен, увидев рядом с ней Горду и
Жозефину. Затем началась последняя грань ее обучения. Зулейка учила нас
всех троих путешествовать вместе с ней. Она сказала, что наше первое
внимание привязано к эманациям земли, а второе внимание - к эманациям
вселенной. При этом она имела в виду, что сновидящий уже по своей природе
находится вне границ всего, что касается повседневной жизни. Последней
задачей Зулейки было так настроить второе внимание Горды, Жозефины и мое,
чтобы мы могли следовать за ней в ее путешествиях в неизвестное.
Во время следующих сеансов голос Зулейки сказал мне, что ее
"одержимость" приведет меня на встречу с ней, потому что когда дело
касается второго внимания, одержимость сновидящего служит проводником и
что ее мысль фиксирована на определенном месте за пределами этой земли.
Оттуда она и собирается позвать меня, а я должен использовать ее голос,
как путеводную нить, которая потянет меня.
В течение двух сеансов ничего не произошло. Голос Зулейки становился
все слабее и слабее, пока она говорила, и я горевал, что я не могу за ней
последовать. Она не сказала мне, что надо делать. Я испытывал также
необычайную тяжесть. Я не мог разорвать силу вокруг меня, которая
связывала и мешала мне выйти из состояния спокойного бодрствования.
Во время третьего сеанса я внезапно открыл глаза, даже не сделав к
этому никакой попытки. На меня смотрели Зулейка, Горда и Жозефина. Я стоял
рядом с ними. Я тут же понял, что мы находимся в каком-то совершенно
неизвестном мне месте. Первое, что бросалось в глаза, это очень яркий
непрямой свет. Все вокруг было залито белым, мощным "неоновым" светом.
Зулейка улыбалась, как бы приглашая нас оглядеться. Горда и Жозефина были
в такой же нерешительности, как и я. Они украдкой бросали взгляды на меня
и на Зулейку.
Зулейка дала нам знак двигаться. Мы находились на открытом месте,
стоя в середине полыхающего светом круга. Грунт казался твердым, темным
камнем, однако он отражал очень много слепящего белого света, который
лился сверху. Странным было то, что я, понимая, что свет слишком
интенсивен для моих глаз, не был ослеплен, когда поднял голову и посмотрел
на его источник. Это было солнце. Я смотрел прямо на солнце, которое по
причине того, что я был в сновидении, выглядело интенсивно белым.
Горда с Жозефиной тоже смотрели на солнце без всякого для себя вреда.
Внезапно я ощутил испуг. Свет был чужим для меня. Это был безжалостный
свет, он падал на нас, создавая ветер, который я мог ощущать, однако жары
я не чувствовал. Я считал этот свет вредным. Одновременно Горда, Жозефина
и я бросились к Зулейке и сбились вокруг нее кучкой, как испуганные дети.
Она придержала нас, а затем белый палящий свет стал постепенно терять свою
интенсивность, пока не исчез совсем. Вместо него теперь все оказалось
залитым очень приятным желтоватым светом.
Тут я осознал, что мы находимся уже в другом мире. Грунт был цвета
мокрой терракорты. Гор не было, но ту местность, где мы находились, нельзя
было назвать и равниной. Все кругом казалось бурным застывшим
терракортовым морем. Повсюду вокруг себя я мог видеть одно и то же, как
если бы находился в центре океана. Я взглянул вверх. Небо не было безумно
палящим. Оно было темным, но не синим. Яркая лучистая звезда висела у
горизонта. Тут мне стало ясно, что мы находимся в мире с двумя солнцами -
двумя звездами: одна была огромной и только что скрылась за горизонтом,
вторая меньше и, вероятно, более отдаленная. Я хотел задавать вопросы,
пройтись по окрестностям, посмотреть, что тут есть еще. Зулейка сделала
нам знак расслабиться и терпеливо ждать, но что-то, казалось, толкало нас.
Внезапно Горда с Жозефиной исчезли, а потом я проснулся.
С этого времени я больше не ездил в дом Зулейки. Дон Хуан смещал мне
уровни сознания у себя дома или в том месте, где мы были, и я входил в
сновидение. Зулейка, Горда и Жозефина всегда поджидали меня. Мы вновь и
вновь отправлялись на то неземное место, пока не познакомились с ним
хорошенько. Мы всегда старались попасть туда не во время слепящего сияния,
не днем, а ночью, чтобы следить за восходом над горизонтом колоссального
небесного тела, столь величественного, что когда оно прорезало зубчатый
горизонт, то покрывало около половины обзора в 180 град. Перед нами.
Небесное тело было очень красиво, а его подъем над горизонтом был столь
захватывающим, что я мог бы оставаться там целую вечность, чтобы только
наблюдать это зрелище. Это небесное тело в зените занимало почти весь
небесный свод. Мы всегда ложились на спину, чтобы следить за ним. Оно
имело последовательные конфигурации, которые Зулейка научила нас узнавать.
Я понял, что это не звезда. Его свет был отраженным; видимо, оно было
матовым, так как отраженный от него свет был очень мягким при таких
колоссальных размерах. На его оранжево-желтой поверхности были громадные
не меняющиеся коричневые пятна.
Зулейка постоянно брала нас с собой в неописуемые путешествия. Горда
сказала, что Зулейка брала Жозефину еще дальше и глубже в неизвестное,
потому что Жозефина была, как и сама Зулейка, немного безумна: ни одна из
них не имела того ядра рассудительности, которое дает сновидящему
трезвость, поэтому у них не было барьеров и не было интереса находить
разумные причины чего бы то ни было.
Единственное, что мне сказала о наших путешествиях Зулейка и что
звучало как объяснения, это что сила сновидящих превращала их в живые
гарпуны. Чем сильнее и чем безупречнее сновидящий, тем дальше он может
проецировать свое второе внимание в неизвестное и тем дольше длится его
проекция сновидения.
Дон Хуан сказал, что мои путешествия с Зулейкой не были иллюзией и
что все, что я делал с ней, являлось шагом к контролю второго внимания;
другими словами, Зулейка обучала меня тонкостям восприятия того другого
царства. Он, однако, не мог объяснить точную природу этих путешествий, а
может быть, не хотел. Он сказал, что если попытается объяснить детали
восприятия второго внимания в терминах деталей восприятия первого
внимания, то лишь безнадежно запутается в словах. Он хотел, чтобы я сам
сделал свое заключение, и чем больше я обо всем этом думал, тем яснее мне
становилось, что он был совершенно прав.
Под руководством Зулейки во время ее инструктажа по второму вниманию
я совершал фактические посещения загадок, которые были явно за пределами
моего разума, но явно в пределах возможностей моего полного осознания. Я
научился путешествовать во что-то непонятное и закончил тем, что мог сам,
как Эмилито и Хуан Тума, рассказывать собственные сказки вечности.
14. ФЛОРИНДА
Мы с Гордой были в полном согласии относительно того, что к тому
времени, когда Зулейка обучила нас точностям сновидения, мы приняли как
безоговорочный факт, что правило - это карта, что в нас скрыто другое
сознание и что есть возможность входить в это сознание.
Дон Хуан выполнил то, что предписывалось правилом. По правилу
полагалось, чтобы следующим шагом было мое знакомство с Флориндой,
единственным из воинов, кого я не встречал. Дон Хуан сказал, что я должен
войти в ее дом сам, без него, потому что все, что будет между Флориндой и
мной, не касается никого другого. Он сказал, что Флоринда будет моим
личным гидом, как если бы я был таким же нагвалем, как он. У него были
такие же отношения с воином из партии его бенефактора, который
соответствовал Флоринде.
Однажды дон Хуан оставил меня у двери дома Нелиды. Он велел мне
войти, сказав, что Флоринда ждет меня внутри.
- Имею честь с вами познакомиться, - сказал я женщине, которая
встретила меня в холле.
- Я Флоринда, - сказала она. Мы молча смотрели друг на друга. Я был
поражен. Мое осознание было острым, как никогда. Никогда больше я не
испытывал подобного чувства.
- Красивое имя, - ухитрился я сказать, желая сказать больше.
Мягкое и длинное произношение испанских гласных делало ее имя текучим
и звучным, особенно "и" после "р". Имя не было редким, просто я никогда не
встречал никого, вплоть до этого дня, кто бы был самой сущностью этого
имени. Женщина передо мной подходила к нему, будто это имя было сделано
для нее или как если бы она сама подогнала свою личность под это имя.
Физически она выглядела в точности как Нелида, разве что казалась более
уверенной в себе, более могущественной. Она была довольно высокой и
худощавой; кожа у нее была оливковой, как у людей средиземноморья: испанка
или, возможно, француженка. Она была старой, но не дряхлой и даже не
начала дряхлеть. Ее тело казалось гибким и собранным. Длинные ноги,
угловатые черты лица, маленький рот, красиво очерченный нос, темные глаза
и светлые волосы, заплетенные в косу. Никаких складок, никаких морщинок ни
на лице, ни на шее. Она была старой так, будто притворялась старой.
Вспоминая задним числом первую встречу с ней, мне пришло на ум нечто
совершенно не связанное, но уместное здесь. Однажды я видел в газете
двадцатилетней давности фотографию молодой в то время голливудской
актрисы, которая была снята с роли, где она должна была выглядеть на 20
лет старше. Рядом в газете с той фотографией был напечатан современный
снимок той же самой актрисы, как она стала выглядеть через 20 лет тяжелой
жизни. Флоринда, по моему субъективному суждению, была как первая
фотография той актрисы - молодая девушка, играющая старую.
- Ну, и что мы имеем? - сказала она, осматривая меня. - судя по
твоему виду, не много. Мягкий. Индульгирующий до мозга костей, без всякого
сомнения.
Ее прямота напомнила мне дона Хуана, так же как внутренняя жизнь ее
глаз. Оглядываясь на мою жизнь с доном Хуаном, мне приходит в голову, что
его глаза всегда были расслабленными. Никакого напряжения в них увидеть
было нельзя. Это не значит, что глаза дона Хуана были красивы на взгляд. Я
видел и очень красивые глаза, но никогда не находил слов, чтобы что-нибудь
сказать о них. Глаза Флоринды, так же как глаза дона Хуана, давали мне
ощущение, что они были свидетелями всего, чему только можно быть
свидетелем, они были спокойными, но не безразличными. Возбуждение было
направлено внутрь и превратилось во что-то такое, я могу описать как
внутреннюю жизнь.
Флоринда провела меня через жилую комнату дальше, на крытую веранду.
Мы сели в удобные мягкие кресла. Ее глаза, казалось, что-то искали на моем
лице.
- Ты знаешь, кто я такая и что я должна для тебя сделать? - спросила
она.
Я сказал, что все, что я знаю о ней и о ее отношении ко мне, это лишь
то, что набросал мне дон Хуан. В ходе объяснений я назвал ее доньей
Флориндой.
- Не называй меня доньей Флориндой, - сказала она с детским жестом
недовольства и раздражения, - я еще не настолько стара и даже не настолько
респектабельна.
Я спросил ее, как же мне к ней обращаться.
- Подойдет просто Флоринда, - сказала она, - а относительно того, кто
я такая, могу рассказать тебе прямо сейчас, что я - женский воин, знающий
искусства сталкинга. А относительно того, что я для тебя должна сделать, я
могу тебе сказать, что собираюсь обучить тебя первым 7 принципам
сталкинга, первым 5 принципам правила для сталкеров и первым 3 маневрам
искусства сталкинга.
Она добавила, что для каждого воина является нормальным все забывать,
когда взаимодействия происходят на левой стороне, и что мне потребуются
годы, чтобы потом вернуться к тому, чему она собирается меня учить. Она
сказала, что ее инструктаж - только начало и что когда-нибудь она закончит
мое обучение, но при других обстоятельствах.
Я спросил, не будет ли она против того, чтобы я задавал вопросы.
- Делай, что хочешь, - сказала она. - все, что мне от тебя требуется,
- это согласие на практику. В конце концов, ты знаешь обо всем, что мы
собираемся обсуждать. Твоим недостатком является твоя неуверенность в себе
и то, что ты не хочешь признать свое знание силой. Нагваль, будучи
мужчиной, загипнотизировал тебя. Ты не можешь действовать самостоятельно.
Только женщина может освободить тебя от этого. Я начну с того, что
расскажу тебе историю своей жизни и по ходу этого многое станет тебе ясно.
Мне придется рассказывать ее тебе по частям, поэтому ты будешь приходить
сюда довольно часто.
Ее явное желание рассказать мне о своей жизни поразило меня, как
несоответствующее сдержанности всех остальных относительно их личной
жизни. После многих лет общения с ними я перенял у них безоговорочно это
правило, и теперь ее добровольное желание раскрыть свою личную жизнь было
совершенно непонятно мне. Ее заявление сразу же насторожило меня.
- Извините, пожалуйста, - сказал я, - вы говорите, что собираетесь
раскрыть мне свою личную жизнь?
- А почему бы и нет? - сказала она.
Я ответил ей длинными объяснениями о том, что дон Хуан говорил мне об
обволакивающей силе личной истории и о том, как каждому воину необходимо
стереть ее. Я закончил, сказав ей, что он запретил мне когда-либо говорить
о моей жизни. Она рассмеялась высоким фальцетом. Казалось, она была
довольна.
- Это относится только к мужчинам, - сказала она. - неделание твоей
личной жизни состоит в рассказывании бесконечных историй, в которых нет ни
единого слова о тебе реальном. Видишь ли, быть мужчиной означает иметь
позади себя солидную историю. У тебя есть семья, друзья, знакомые и у
каждого из них есть своя определенная идея о тебе. Быть мужчиной означает,
что ты должен отчитываться - ты не можешь исчезнуть так просто; чтобы
стереть самого себя, тебе потребовалась масса работы. Мой случай другой. Я
женщина, а это дает мне великолепное преимущество. Мне не надо
отчитываться. Знаешь ли ты, что женщинам не надо отчитываться?
- Я не знаю, что вы имеете в виду под необходимостью отчитываться, -
сказал я.
- Я хочу сказать, что женщина может легко исчезнуть, - сказала она, -
во всяком случае, женщина может выйти замуж, женщина принадлежит мужу. В
семье, где много детей, дочерей очень рано сбрасывают со счетов - никто не
рассчитывает на них, и есть шансы, что какая-нибудь исчезнет, не оставив
следа. Их исчезновение принимается легко. Сын, с другой стороны, - это
некто, на кого делается ставка. Сыну не так легко ускользнуть или
исчезнуть. И если даже он сделает это, то оставит позади себя следы. Сын
чувствует вину за свое исчезновение, дочь - нет. Когда нагваль учил тебя
держать язык за зубами относительно твоей личной жизни, он хотел помочь
тебе преодолеть чувство того, что ты поступил плохо по отношению к своей
семье и друзьям, которые так или иначе рассчитывали на тебя. После целой
жизни борьбы мужчина-воин кончает, конечно, тем, что стирает себя, но эта
борьба оставляет свои следы на мужчине. Он становится скрытым, всегда на
страже против самого себя. Женщине не приходится преодолевать эти
трудности, женщина уже готова раствориться в воздухе; фактически, это от
нее и ожидается. Будучи женщиной, я не склонна к скрытности, мне нет до
нее дела. Скрытность - это та цена, которую вам, мужчинам, приходится
платить за то, что вы важны для общества. Эта борьба только для мужчин,
потому что они не хотят стирать самих себя и найдут разные смешные
способы, чтобы когда-нибудь и где-нибудь высунуться. Возьми, например,
самого себя: ты ездишь повсюду и читаешь лекции.
Флоринда заставила меня нервничать очень интересным образом. В ее
присутствии я чувствовал странное беспокойство. Я бы без колебаний
признал, что дон Хуан и Сильвио Мануэль заставляют меня нервничать и
тревожиться, но там чувство совсем другое. Фактически, я боялся их,
особенно Сильвио Мануэля. Он ужасал меня, и все же я научился уживаться со
своим ужасом. Флоринда меня не пугала. Моя нервозность скорее была
результатом того, что я был раздражен, опасаясь ее духовной живости. Она
не смотрела на меня пристально, как это делали дон Хуан и Мануэль. Они
всегда фиксировали на мне свой взгляд, пока я не отводил свое лицо с
жестом покорности. Флоринда только поглядывала на меня. Ее глаза постоянно
переходили с одного на другое. Она, казалось, рассматривала не только мои
глаза, но каждый сантиметр моего тела. Разговаривая, она бросала быстрые
взгляды то на мое лицо, то на мои руки, то на свои ноги, то на крышу.
- Я вызываю у тебя чувство неловкости, не так ли? - спросила она.
Ее вопрос застал меня врасплох. Я засмеялся. Ее тон не был
угрожающим.
- Да, - сказал я.
- О, это совершенно понятно, - сказала она, - ты привык быть
мужчиной, женщина для тебя - это нечто созданное для твоей выгоды. Женщина
для тебя глупа, а тот факт, что ты мужчина и нагваль, еще более все
усложняет.
Я почувствовал необходимость защититься. Я думал, что она слишком
скорая на мнения дама, и хотел ей это сказать. Я начал длинную фразу, но
сорвался почти немедленно, услышав ее смех. Это был веселый, молодой смех.
Дон Хуан и дон Хенаро все время смеялись надо мной, и смех их тоже был
молодой, но у Флоринды была другая вибрация. В ее смехе не было спешки и
не было давления.
- Я думаю, нам лучше войти внутрь, - сказала она, - там не будет
никаких отвлечений. Дон Хуан уже водил тебя повсюду, показывая тебе мир;
это было важно для того, что он должен был тебе говорить. Я должна
говорить о других вещах, которые требуют другой обстановки.
Мы сели на кожаную кушетку в нише у веранды. В помещении я
почувствовал себя лучше. Она сразу начала рассказывать свою жизнь.
Она сказала, что родилась в довольно большом мексиканском городе в
богатой семье. Поскольку она была единственным ребенком, родители портили
ее с самого рождения. Без малейшей ложной скромности Флоринда признала,
что она всегда сознавала свою красоту. Она сказала, что красота - это
демон, который множится и процветает при наличии поклонения. Она заверила
меня, что может сказать без тени сомнения, что побороть этого демона
труднее всего и если я посмотрю вокруг на тех, кто красив, то обнаружу
самые изуродованные существа, которых только можно вообразить.
Я не хотел с ней спорить, но имел очень сильное желание сказать ей,
что она все же догматична. Видимо, уловив мое чувство, она подмигнула мне.
- Они изуродованы, лучше проверь их, - продолжала она, - испытай их.
Не соглашайся с их идеей, что они красивы и из-за этого важны, - и ты
<< Пред. стр. 107 (из 284) След. >>
Список литературы по разделу