<< Пред.           стр. 2 (из 6)           След. >>

Список литературы по разделу

  - Чем же он такой важный? - спросил я.
  Задав этот вопрос, я смог набраться храбрости и добавить:
  - По-моему, ты расстроен из-за того, что он разговаривал со мной. Почему?
  Билл с безразличным видом признал, что он был раздосадован, потому что, по его сведениям, даже пытаться загонорить с этим человеком было бесполезно.
  - Этот старик - редкий грубиян, - добавил Билл. - В лучшем случае, ты к нему обращаешься, а он на тебя только смотрит и слова не скажет. А в другой раз и взглядом не удостоит; просто не обращает на тебя внимания, словно ты пустое место. Я один-единственный раз попытался заговорить с ним, и он меня очень грубо оборвал. Знаешь, что он мне сказал? "На твоем месте я бы не тратил энергию на открывание рта. Береги ее. Она тебе нужна". Не был бы он такой старой галошей, я бы врезал ему по носу.
  Я заметил, что называть этого человека, "стариком" было бы не совсем корректно. На самом деле он не выглядел таким уж старым, хотя лет ему, безусловно, было много. Он невероятно подвижен и крепок. Про себя же я подумал, что Билл оказался бы в жалком положении, если бы вздумал врезать такому "старику" по носу. Старый индеец был силен. Можно даже сказать, он внушал страх.
  Но этого я вслух не сказал. Билл продолжал разглагольствовать о том, как ненавистен ему этот гадкий старикашка и что бы он со старикашкой сделал, если бы тот не был таким тщедушным.
  - Как ты думаешь, кто бы мог мне подсказать его адрес? - спросил я.
  - Возможно, кое-кто в Юме, - ответил он, понемногу успокаиваясь. -Может быть, те люди, с которыми я тебя познакомил в начале нашей поездки. Ты ничего не потеряешь, если порасспросишь их. Можешь сказать, что это я тебя к ним направил.
  Итак, мои планы изменились. Вместо того чтобы вернуться в Лос-Анджелес, я отправился в Юму, штат Аризона. Встретился с людьми, с которыми меня познакомил Билл. Они не знали, где живет тот старый индеец, но их отзывы о нем еще больше возбудили мое любопытство. Мне сказали, что он не из Юмы, а из мексиканского штата Сонора и что в молодости он был внушающим ужас магом, творил заклинания и налагал чары на людей, но, постарев, превратился в отшельника-аскета. Хотя он был индейцем яки, одно время его видели с группой мексиканцев, которые, судя по всему, хорошо разбирались в колдовстве. Все информаторы Билла утверждали, что уже много лет никто из той компании в окрестностях Юмы не появлялся.
  Один из информаторов добавил, что этот старик был сверстником его дедушки. Но дедушка был уже дряхл и прикован к постели, а маг с годами, казалось, лишь набирался сил. Этот же рассказчик порекомендовал мне обратиться к неким людям в Эрмосильо, столице Соноры, которые могли знать старика и рассказать мне о нем больше. Перспектива поездки еще и в Мексику меня не очень-то радовала. Сонора находилась слишком далеко от сферы моих интересов. Кроме того, я рассудил, что лучше все-таки и впрямь заняться городской антропологией, и вернулся в Лос-Анджелес. Перед отъездом в Калифорнию я, правда, прочесал окрестности Юмы, повсюду расспрашивая о старике. Но больше никто не знал о нем ничего.
  В автобусе на пути в Лос-Анджелес мной владели смешанные ощущения. С одной стороны, я чувствовал себя полностью излечившимся от всяких помрачений, связанных с полевой работой и стариком-индейцем. С другой стороны, меня мучила странная ностальгия. Такого со мной раньше никогда не бывало. Новизна ощущения поразила меня до глубины души. Это была смесь беспокойства и тоски, как будто мне не хватало чего-то крайне важного. По мере того как я приближался к Лос-Анджелесу, все, что воздействовало на меня в Юме, постепенно начало уходить на задний план. Но от этого моя тоска лишь усиливалась. НАМЕРЕНИЕ БЕСКОНЕЧНОСТИ
  Я хотел бы, чтобы ты не спеша обдумал каждую подробность того, что случилось между тобой и теми двумя людьми, Хорхе Кампосом и Лукасом Коронадо, которые на самом деле привели тебя ко мне, - сказал дон Хуан. - Потом расскажи мне все, что вспомнишь.
  Его просьба оказалась для меня очень сложной, и все же мне даже понравилось вспоминать то, что рассказывали эти двое. Дон Хуан хотел услышать все подробности, и это заставило меня предельно напрягать свою память.
  История, которую заставил меня вспомнить дон Хуан, началась в городке Гуаймас мексиканского штата Сонора. В Юме, штат Аризона, мне дали имена и адреса тех людей, которые, как мне сказали, могут пролить свет на загадку старика, встреченного на автобусной остановке. Но люди, которых я навестил, не только не знали никакого старого шамана, но и вообще сомневались, что такой человек существует. Впрочем, все они рассказывали множество жутких историй о шаманах из племени яки и воинственном духе всех представителей этого племени. Однако они намекнули, что, возможно, я смогу найти кое-кого, кто укажет мне верное направление, в Викаме - железнодорожном поселке между городами Гуаймас и Сьюдад-Обрегон.
  - Можете ли вы порекомендовать конкретного человека? - спросил я.
  - Лучше всего будет поговорить с инспектором государственного банка, - предположил один из моих собеседников. - В этом банке много инспекторов. Им известно все о местных индейцах, так как банк является государственным учреждением, скупающим их урожаи, а каждый индеец яки - фермер: он владеет участком земли и может считать его своей собственностью, пока обрабатывает его.
  - Вы знакомы с каким-нибудь инспектором? - спросил я.
  Все переглянулись и посмотрели на меня с извиняющимися улыбками. Они не знали ни одного инспектора, но настоятельно советовали мне найти любого из них и рассказать ему о своей проблеме.
  Мои попытки познакомиться с инспекторами государственного банка на станции Викам обернулись полной неудачей. Я встретился с тремя из них, но, как только рассказывал, чего от них хочу, они начинали смотреть на меня с нескрываемой подозрительностью. Они немедленно решали, что я - шпион янки, подосланный для того, чтобы затеять какие-то неприятности. Хотя инспекторы не могли точно определить, какие именно, но высказывали самые дикие предположения - от политической пропаганды до промышленного шпионажа. Все вокруг без всяких на то оснований верили, что в недрах земель племени яки есть залежи меди и янки пытаются завладеть ими.
  После провала всех моих попыток я вернулся в Гуаймас и остановился в гостинице неподалеку от одного знаменитого ресторана, куда ходил трижды в день. Кухня там была великолепной. Мне она так понравилась, что я остался в Гуаймас еще на неделю. Фактически, я чуть ли не жил в этом ресторане и благодаря этому хорошо познакомился с его владельцем, сеньором Рейесом.
  Однажды во время обеда мистер Рейес подвел к моему столику какого-то человека, которого представил как Хорхе Кампоса, чистокровного индейца яки и предпринимателя; в молодости он жил в Аризоне, прекрасно говорил по-английски и был американцем больше, чем любой другой американец. Мистер Рейес восхвалял его как настоящий образец того, как упорный труд и настойчивость способны превратить человека в исключительную личность.
  Мистер Рейес оставил нас наедине, а Хорхе Кампос присел за столик и немедленно перешел к делу. Он старался вести себя скромно и отрицал похвалы, только что прозвучавшие в его адрес, но было совершенно ясно, что на самом деле он чрезвычайно польщен словами мистера Рейеса. С первого взгляда у меня возникло четкое впечатление, что Хорхе Кампос относится к тем предпринимателям, каких можно встретить в баре или на оживленном углу главной улицы - они продают идеи или просто пытаются найти хитроумный способ избавить людей от их сбережений.
  У мистера Кампоса была очень приятная внешность - около шести футов ростом, стройный, с импозантным брюшком, выдающим любителя крепких напитков. У него было очень смуглое лицо с легким налетом бледности. На нем были дорогие джинсы и лакированные ковбойские ботинки с острыми носками и угловатыми задниками, словно ему часто приходилось упираться в землю, чтобы остановить пойманного петлей лассо бычка.
  Помимо этого, на нем была безупречно выглаженная серая рубашка из шотландки; из правого кармана выглядывал пластиковый чехол с целым набором ручек. Мне доводилось видеть такие карманные чехлы у конторских служащих, не желавших испачкать чернилами карманы своих рубашек. Наряд Кампоса довершали довольно дорогая на вид, отделанная бахромой красновато-коричневая замшевая куртка и высокая шляпа техасского ковбоя. Его круглое лицо было бесстрастным. Морщин на нем не было, хотя на вид Кампосу было уже за пятьдесят. По какой-то неясной причине я решил, что этот человек опасен.
  - Очень приятно познакомиться с вами, мистер Кампос, - сказал я, протягивая ему руку.
  - Давай покончим с формальностями, - ответил он, энергично пожимая мою руку. - Мне нравится держаться с молодыми людьми на равных, несмотря на разницу в возрасте. Зови меня просто Хорхе.
  Он на мгновение умолк - без сомнения, для того, чтобы понаблюдать за моей реакцией. Я не знал, что ответить. Мне совершенно не хотелось шутить с ним, но в то же время я не мог воспринимать его всерьез.
 
  - Любопытно, что привело тебя в Гуаймас? - непринужденно продолжал он. - На туриста ты не похож, да и глубоководная морская рыбалка вряд ли тебя привлекает.
  - Я изучаю антропологию, - ответил я, - и пытаюсь сойтись с местными индейцами, чтобы провести полевые исследования.
  - А я деловой человек, - откликнулся он. - Мой бизнес заключается в снабжении информацией, в посредничестве. У тебя есть потребность, у меня - товар. Но я беру плату за свои услуги и при этом гарантирую качество. Если ты останешься недоволен, платить не придется.
  - Если ваш бизнес заключается в продаже информации, - сказал я, -то я с удовольствием заплачу, какую бы цену вы ни назначили.
  - Ага! - воскликнул он. - Тебе явно нужен проводник - кое-кто более образованный, чем обычный здешний индеец яки, кто познакомил бы тебя с окрестностями. Получил дотацию на исследования у правительства Соединенных Штатов или у какой-то крупной организации?
  - Да, - солгал я. - Дотацию выделил Эзотерический Фонд Лос-Анджелеса.
  Как только я произнес это, в его глазах промелькнул жадный блеск.
  - Ага! - снова воскликнул он. - Это крупная организация?
  - Довольно большая, - подтвердил я.
  - Господи! Что, правда? - переспросил он, будто мои слова были тем объяснением, которое он желал услышать.
  - Могу ли я спросить, если, конечно, ты не против, - насколько велика эта дотация? Сколько они тебе дали?
  - Несколько тысяч долларов для предварительных полевых изысканий, -опять соврал я, чтобы увидеть, как он отреагирует.
  - Ага! Я люблю откровенных людей, - сказал он, смакуя каждое свое слово. - Я думаю, мы с тобой достигнем взаимопонимания. Я предлагаю тебе услуги в качестве проводника и готов послужить тем ключом, что отворит перед тобой множество тайных дверей племени яки. Как ты мог заметить по моему внешнему виду, я обладаю определенным вкусом и средствами.
  - О да, у вас явно хороший вкус, - подтвердил я.
  - Я имею в виду, - продолжал он, - что за небольшое вознаграждение, которое ты сочтешь вполне разумным, я приведу тебя к нужным людям - к людям, которым ты сможешь задать любые вопросы. За незначительную дополнительную плату я слово в слово переведу для тебя их ответы на испанский или английский. Еще я говорю на французском и немецком, но что-то подсказывает мне, что эти языки тебя не интересуют.
  - Вы правы. Вы совершенно правы, - сказал я. - Эти языки меня совершенно не интересуют. Сколько же вы хотите в качестве вознаграждения?
  Он вынул из внутреннего кармана обтянутый кожей блокнот, помахал им перед моим носом, нацарапал в нем какие-то беглые пометки, снова махнул им, закрывая, и изящным и быстрым движением сунул в карман. Я был уверен, что он хотел продемонстрировать мне, насколько ловко и споро управляется с вычислениями.
  - Так! Мое вознаграждение! Я возьму с тебя пятьдесят долларов в день, не считая транспортных расходов и питания. Это значит, что, когда будешь кушать ты, кушать буду и я. Что скажешь?
  В этот момент он подался ко мне и почти шепотом сообщил, что нам следует перейти на английский, потому что он не хочет, чтобы окружающие узнали о характере нашей сделки. После этого он начал говорить со мной на каком-то языке, но это был вовсе не английский. Я совершенно растерялся и не знал, как мне реагировать. От вида человека, несущего какую-то тарабарщину с совершенно естественным выражением лица, я нервно задрожал. Но он вел себя совершенно спокойно, сопровождая слова оживленными жестами и указывая то на одно, то на другое, будто объяснял мне что-то. Мне показалось, что это не был какой-то из перечисленных им языков; возможно, он говорил на языке яки. Когда мимо нашего стола проходили люди, я кивал головой и произносил: "Да, да, конечно". Один раз я сказал: "Вы не могли бы повторить еще раз?" - это прозвучало так смешно, что я расхохотался до рези в животе. Он тоже от души рассмеялся, словно я рассказал невероятную шутку.
  Должно быть, он заметил, что я совершенно сбит с толку, так как, прежде чем я успел сказать ему, что ничего не понимаю, он вновь перешел на испанский.
  - Не хотелось бы утомлять тебя своими глупыми наблюдениями, -сказал он, - но, если я стану твоим проводником, - а мне кажется, я им стану, - нам придется проводить за разговорами долгие часы. Только что я проверял тебя, пытаясь определить, хороший ли ты собеседник. Раз мне суждено продолжительное время быть рядом с тобой, пока ты ведешь машину, я хочу убедиться, что ты умеешь слушать и поддерживать беседу. Рад сообщить, что ты искусен и в том, и в другом.
  Он поднялся, пожал мне руку и ушел. Словно по сигналу, к столику подошел владелец ресторана; он улыбался и покачивал головой из стороны в сторону, как медвежонок.
  - Он замечательный парень, правда? - поинтересовался мистер Рейес.
  Мне не хотелось добавлять что бы то ни было к этому заявлению, так что мистер Рейес по собственной воле поведал мне, что в данный момент Хорхе Кампос выступает в роли посредника в одной чрезвычайно деликатной и выгодной сделке. Он добавил, что некие горнодобывающие компании Соединенных Штатов заинтересованы в разработке залежей железа и меди в землях индейцев яки и на этом Хорхе Кампос собирается заработать около пяти миллионов долларов. Теперь я наверняка знал, что Хорхе Кампос -мошенник: в земле, которой владели индейцы яки, не было ни железа, ни меди. Будь там полезные ископаемые, частные предприятия давным-давно вытеснили бы индейцев с этой земли и поселили бы где-то в другом месте.
  - Он действительно замечательный, - сказал я. - Самый удивительный человек из всех, кого я встречал. Как я могу снова найти его?
  - Не беспокойтесь об этом, - заверил меня мистер Рейес. - Хорхе уже расспросил меня о вас. Он наблюдал за вами с того самого момента, когда вы здесь появились. Думаю, сегодня вечером или завтра он сам постучит в вашу дверь.
  Мистер Рейес был прав. Пару часов спустя, когда я прилег вздремнуть после обеда, меня разбудили. Я собирался покинуть Гуаймас ранним вечером и за ночь добраться до Калифорнии. Разбудил меня Хорхе Кампос. Я объяснил ему, что уезжаю, но вернусь сюда примерно через месяц.
  - Ага! Но ты должен остаться, ведь я согласился стать твоим проводником, - сказал он.
  - Мне очень жаль, но с этим придется подождать. Сейчас у меня очень мало времени, - ответил я.
  Я знал, что Хорхе Кампос - плут, и все же решил рассказать ему, что у меня уже есть источник информации, пожелавший поработать на меня, и что я познакомился с ним в Аризоне. Я описал ему старика и сказал, что его зовут Хуан Матус, а другие люди говорили о нем как о шамане. Хорхе Кампос широко улыбнулся в ответ. Я спросил, знаком ли он с этим стариком.
  - О да, я его знаю, - весело подтвердил он. - Можно даже сказать, что мы хорошие приятели. - Не дожидаясь приглашения, Хорхе Кампос вошел в комнату и присел за столик возле балкона.
  - Он живет где-то рядом? - спросил я.
  - Конечно, - уверенно сказал Хорхе.
  - Вы можете проводить меня к нему?
  - Почему бы и нет, - ответил он. - Мне понадобится пара дней, чтобы навести кое-какие справки - просто убедиться, что сейчас он здесь. Потом мы сможем навестить его.
  Я понимал, что он лжет, и все же мне хотелось в это поверить. Я даже подумал, что мое первоначальное недоверие было совершенно необоснованным: в этот миг он, казалось, был вполне искренним.
  - Однако, - продолжал он, - я запрошу с тебя плату за то, что приведу к этому человеку. Мой гонорар составит двести долларов.
  Это сумма превышала все, что было в моем распоряжении. Я вежливо отказался и заявил, что у меня нет таких денег.
  - Мне не хотелось бы выглядеть торгашом, - сказал он, расплываясь в обаятельной улыбке, - но скажи тогда, сколько ты можешь себе позволить? Учти, что мне придется потратиться на взятки. Индейцы яки очень замкнуты, но определенные способы всегда существуют. Любые двери открываются одним золотым ключиком - деньгами.
  Несмотря на все мои дурные предчувствия, я был убежден в том, что Хорхе Кампос вхож не только в мир индейцев яки, но и в дом того старика, что так меня заинтриговал. Мне не хотелось торговаться, и я испытал легкий стыд, пoложив ему лежащие в моем кармане пятьдесят долларов.
  - Я уже собирался уезжать, - сказал я, будто извиняясь, - так что с деньгами у меня туговато. Осталось только пятьдесят долларов.
  Хорхе Кампос вытянул длинные ноги под столом, скрестил руки за головой и сдвинул шляпу на лоб.
  - Я возьму эти пятьдесят долларов и твои часы, - без тени смущения
  заявил он. - Но за эту плату я отведу тебя только к младшему шаману. Не водится! - предупредил он, словно я уже начал протестовать. - По этой лестнице следует подниматься осторожно - с нижней ступеньки до самого этого человека, который, смею тебя заверить, занимает чрезвычайно высокое положение.
  - Когда же встретимся с этим младшим шаманом? - спросил я, протягивая ему деньги и часы.
  - Прямо сейчас! - воскликнул он, выпрямился и нетерпеливо схватил часы и деньги. - Пойдем! Не будем терять ни минуты!
  Мы уселись в машину, и он сообщил, что мы направляемся в город Потам - один из старинных центров племени яки на берегу реки Яки. Пока мы ехали, он рассказал, что познакомит меня с Лукасом Коронадо -человеком, известным своим колдовским искусством, шаманистскими трапсами и великолепными масками, которые он делает для праздников яки на Великий Пост.
  Затем разговор перешел на тему о старике, и слова Хорхе полностью противоречили всему, что говорили о нем другие. Хотя его описывали как отшельника и шамана в отставке, Хорхе Кампос изобразил старика самым выдающимся целителем и колдуном в этом районе - человеком, слава которого превратила его в совершенно недосягаемую личность. Хорхе сделал театральную паузу, а потом нанес свой последний удар: он сказал, что непринужденный разговор со стариком - тот вид беседы, к какому стремятся все антропологи, - обойдется мне по меньшей мере в две тысячи долларов.
  Я собирался было возмутиться таким резким скачком цены, но Хорхе опередил меня:
  - За двести долларов я мог бы просто провести тебя к нему, - сказал он. - Но из них у меня осталось бы не больше тридцати долларов - все остальное ушло бы на взятки. Однако продолжительный разговор с ним стоит намного дороже. Подумай сам: у него куча телохранителей, людей, что его оберегают. Мне нужно уговорить их и дать что-то каждому.
  - В конце концов, - закончил он, - я могу представить тебе полный
  отчет с квитанциями и всем прочим, что нужно для твоей налоговой декларации. Тогда ты поймешь, что мои комиссионные за организацию всего дела совершенно незначительны.
  Я испытал прилив восхищения этим человеком. Он предусмотрел все,
  даже квитанции о налогах с дохода. Какое-то время он молчал, будто подсчитывал свою незначительную прибыль. Мне тоже нечего было сказать: я сам занялся занялся подсчетами, пытаясь придумать способ найти две тысячи долларов. Я даже подумал о том, чтобы действительно подать просьбу о дотации.
  - Вы уверены, что старик захочет говорить со мной? - спросил я.
  - Разумеется, - заверил Хорхе, - Он не только поговорит с тобой, но и покажет какое-нибудь колдовство, если, конечно, ты ему заплатишь. И вы сможете договориться о том, сколько ты будешь платить за дальнейшие уроки, - Хорхе Кампос опять ненадолго умолк, пристально глядя мне в глаза. - Так что, сможешь заплатить две тысячи? - спросил он таким нарочито равнодушным тоном, что я вновь мгновенно осознал, что он мошенник.
  - О да, это вполне приемлемая сумма, - успокаивающе соврал я.
  Он не мог скрыть своего ликования.
  - Молодец! Молодец! - одобрительно воскликнул он.
  - Вот и договорились!
  Я попытался задать ему еще несколько общих вопросов о старике, но он бесцеремонно прервал меня:
  - Спросишь у самого старика. Он будет в твоем полном распоряжении, - с улыбкой пообещал Хорхе.
  Он принялся рассказывать мне о своей жизни в Соединенных Штатах и деловой карьере. Поскольку я уже отнес его к категории жуликов, не знающих ни единого английского слова, он вдруг перешел на английский, что привело меня в полное замешательство.
  - Так вы говорите по-английски! - воскликнул я, даже не пытаясь скрыть свое изумление.
  - Ну разумеется, мой мальчик, - ответил он с техасским акцентом, которому подражал на протяжении всего нашего разговора. - Я ведь говорил, что хотел испытать тебя, проверить, насколько ты находчивый. И следует признать, что ты весьма сообразителен.
  Он великолепно говорил на английском и принялся развлекать меня всякими шутками и историями. Мне показалось, что мы добрались до Потама почти мгновенно. Мы подъехали к дому на окраине города и вышли из машины. Хорхе шел впереди, громко выкрикивая имя Лукаса Коронадо.
  Откуда-то из глубины дома раздался голос: - Сюда.
  В задней комнате лачуги, прямо на расстеленной на полу козьей шкуре сидел человек. Держа в руках резец и деревянный молоток, он возился с куском дерева, зажав его голыми ступнями. Удерживая его на месте ногами, человек управлял им, словно огромным вращающимся колесом гончара. Ступни ловко вращали дерево, а руки тем временем обтачивали его резцом. Я никогда в жизни не видел ничего подобного. Он делал маску, выдалбливая в ней углубления искривленным резцом. Непринужденность, с какой он удерживал деревяшку ногами и поворачивал ее, была совершенно замечательной.
  Человек был очень худым: вытянутое лицо с резкими чертами, высокие скулы и темная, почти медного цвета кожа. Кожа на лице и шее была так натянута, что казалось, вот-вот лопнет. Он носил тонкие обвисшие усы, которые придавали его угловатому лицу зловещее выражение. У него был орлиный нос с очень тонкой переносицей и свирепые черные глаза. Совершенно черные брови выглядели так, будто были нарисованы карандашом, - как и блестящие черные волосы, зачесанные назад. Мне никогда еще не доводилось видеть такого неприятного лица. При взгляде на него в голову приходил образ итальянского отравителя эпохи Медичи. После внимательного изучения лица Лукаса Коронадо я решил, что самыми подходящими для него будут слова "свирепый" и "угрюмый".
  Я заметил, что ноги у него были такими длинными, что, хотя он сидел на полу и сжимал ногами кусок дерева, колени доходили до самых плеч. Когда мы подошли ближе, он прервал работу и поднялся. Лукас был худым как вешалка и еще выше ростом, чем Хорхе Кампос. Он тут же надел свои гуарачес - как мне показалось, в знак уважения к нам.
  - Входите, входите, - без улыбки сказал он. У меня возникло странное ощущение, что Лукас Коронадо вообще не умеет улыбаться. - Что стало причиной такого приятного визита? - спросил он у Хорхе Кампоса.
  - Я привел этого молодого человека. Он хочет задать пару вопросов о твоем искусстве, - покровительственным тоном сообщил Хорхе Кампос. - Я поклялся, что ты ответишь на его вопросы совершенно правдиво.
  - Ну конечно, конечно, - заверил Лукас Коронадо, окинув меня с ног до головы равнодушным взглядом.
  Он перешел на другой язык - я решил, что это язык племени яки. Лукас и Хорхе погрузились в оживленный разговор, и говорили так довольно долго. При этом оба вели себя так, словно я вообще не существовал.
  - Есть одна проблема, - наконец сказал мне Хорхе Кампос. - Лукас только что сообщил мне, что сейчас у него очень напряженное время, так как приближаются праздники. Поэтому сегодня он не сможет ответить на все твои вопросы, но обязательно сделает это в другой раз.
  - Да, да, конечно, - подтвердил Лукас Коронадо на испанском. - В другой раз - обязательно. В другой раз.
  - Нам придется уйти, - сказал Хорхе Кампос, - но я непременно приведу тебя к нему позже.
  Когда мы уходили, я почувствовал желание высказать Лукасу Коронадо свое восхищение его изумительным мастерством одновременной работы руками и ногами. Он взглянул на меня так, будто я сумасшедший, а глаза его расширились от удивления.
  - Ты что, никогда не видел, как делают маску? - процедил он сквозь сжатые зубы. - Ты откуда свалился? С Марса?
  Я почувствовал себя идиотом и попытался объяснить, что для меня этот способ является совершенно новым. Мне показалось, что сейчас он ударит меня по голове. Хорхе Кампос на английском сказал мне, что своим замечанием я очень обидел Лукаса Коронадо. Он воспринял мою похвалу как скрытую попытку посмеяться над его бедностью. Для него мои слова стали ироничным указанием на то, каким нищим и беспомощным он стал.
  - Все совсем наоборот! - заявил я. - Я считаю, что он великолепен.
  - Не вздумай говорить ему что-то подобное, - резко возразил Хорхе Кампос. - Эти люди привыкли воспринимать и высказывать оскорбления в самой тонкой форме. Он считает очень странным, что ты пренебрежительно отзываешься о нем, хотя совсем его не знаешь, и к тому же смеешься над тем, что он не может позволить себе купить верстак для работы с деревом.
  Я был совершенно растерян. Мне меньше всего хотелось портить отношения со своим единственным возможным выходом на старика. Судя по всему, Хорхе Кампос прекрасно понимал мою досаду.
  - Купи у него какую-нибудь маску, -посоветовал он. Я ответил ему, что денег у меня едва хватит на то, чтобы заправить машину и купить еду, и что я собираюсь добраться до Лос-Анджелеса одним махом, без остановок.
  - Тогда дай ему свою кожаную куртку, - как нечто само собой разумеющееся сказал Хорхе, хотя и произнес это доверительным, значительным тоном. - Иначе ты разозлишь его и тогда запомнишься ему только нанесенным оскорблением. Не стоит говорить ему, что его маски хороши. Просто купи одну.
  Когда я сказал Лукасу Коронадо, что хочу обменять свою кожаную куртку на одну из его масок, он удовлетворенно ослабился, взял куртку и тут же надел ее. Он пошел к дому, но, прежде чем войти, сделал какое-то странное круговое движение, опустился на колени перед чем-то вроде алтаря. Он двигал руками, словно вытягивал их, а потом потер ладонями края куртки.
  Он вошел в дом, вынес оттуда обернутый газетами сверток и передал его мне. Я хотел задать ему несколько вопросов, но он извинился и сказал, что у него много работы, однако добавил, что если я захочу, то могу вернуться в другой раз.
  На обратном пути в Гуаймас Хорхе Кампос попросил меня развернуть сверток. Он хотел убедиться, что Лукас Коронадо не обманул меня. Мне не хотелось проверять, что в свертке, - я был целиком занят мыслью о том, чтобы вернуться к Лукасу в одиночестве и поговорить с ним. Я пребывал в приподнятом настроении.
  - Я должен увидеть, что он тебе дал, - настаивал Хорхе Кампос. -Пожалуйста, останови машину. Не существует таких причин или обстоятельств, что позволили бы мне подвергать своих клиентов опасности. Ты заплатил мне за определенные услуги. Этот человек - искусный шаман, и потому он очень опасен. Так как ты оскорбил его, он мог дать тебе заколдованный сверток. В этом случае нам придется быстро закопать его прямо здесь.
  Я испытал прилив тошноты и остановил машину. С предельной осторожностью я вынул сверток, но Хорхе Кампос выхватил его из моих рук и развернул. В нем лежали три великолепные традиционные маски племени яки. Хорхе Кампос обыденным, ничуть не заинтересованным тоном заметил,
  что было бы вполне естественно, если бы я подарил ему одну из них. Я рассудил, что мне следует поддерживать с ним хорошие отношения, пока он не отвел меня к старику, и потому с готовностью вручил ему одну маску.
  - Если ты позволишь мне выбрать, я бы предпочел вот эту, - показал он.
  Я позволил. Маски ничего для меня не значили, ведь моя цель заключалась в другом. Я бы отдал ему и две оставшиеся, но мне хотелось показать их своим друзьям-антропологам.
  - В этих масках нет ничего необычного, - объявил Хорхе Кампос. -Такие можно купить в любой лавке в городе. Они продаются для туристов.
  Я видел маски племени яки в городских магазинах. По сравнению с этими они были грубыми поделками. К тому же, Хорхе Кампос действительно выбрал самую лучшую.
  Я оставил его в городе и направился в Лос-Анджелес. Прежде чем попрощаться, он напомнил мне, что я фактически уже должен ему две тысячи долларов, так как он собирается немедленно начать раздавать взятки и готовить мою встречу с той большой шишкой.
  - Так что, ты точно сможешь привезти две тысячи в следующий раз, когда приедешь? - нагло спросил он.
  Его вопрос поставил меня в ужасное положение. Я был уверен, что он потеряет интерес ко мне, как только я честно признаюсь ему, что сомневаюсь в этом. И я был убежден, что, несмотря на его очевидную жадность, он все же сможет стать моим проводником.
  - Я изо всех сил постараюсь найти деньги, - уклончиво ответил я.
  - Тебе нужно сделать кое-что большее, - резко, почти зло возразил он. - Я собираюсь тратить собственные деньги, устраиваю эту встречу и должен получить от тебя какие-нибудь гарантии. Мне известно, что ты очень серьезный молодой человек. Сколько стоит твоя машина? Может быть, тебе уже выдали уведомление об увольнении?
  Я сказал ему, сколько стоит моя машина, и отверг предположение об увольнении, но он удовлетворился лишь после того, как я дал ему слово, что в следующий раз привезу с собой всю сумму наличными.
  Пять месяцев спустя я вернулся в Гуаймас, чтобы повидаться с Хорхе Кампосом. В то время две тысячи были значительной суммой, особенно для студента. Я решил, что, если он согласится на выплаты по частям, я с удовольствием уплачу ему ту сумму, о какой мы договорились.
  Я не смог найти Хорхе Кампоса. Я обращался к владельцу ресторана, но он был озадачен отсутствием Хорхе не меньше меня.
  - Он просто исчез, - сказал мистер Рейес. - Я думаю, вернулся в Аризону или в Техас, туда, где у него дела.
  Я воспользовался этим случаем и в одиночестве отправился к Лукасу Коронадо. Но, подъехав к его дому около полудня, я не застал и его. Я обращался с вопросами о том, где он может быть, к его соседям, но те воинственно рассматривали меня и не удостоили даже словом. Я уехал, но вновь вернулся к его дому к вечеру, впрочем, без особых надежд. На самом деле я уже собирался домой, в Лос-Анджелес. К моему удивлению, Лукас Коронадо не только оказался дома, но и вел себя очень дружелюбно. Он откровенно одобрил то, что я приехал без "этой занозы в заднице" Хорхе Кампоса и пожаловался, что Хорхе Кампос, которого он называл изменником племени яки, получает удовольствие, когда использует своих соплеменников.
  Я вручил Лукасу Коронадо подарки, привезенные специально для него, и купил у него три маски, посох с изысканной резьбой и пару постукивающих краг, сделанных из коконов каких-то пустынных насекомых, -индейцы яки используют эти краги в своих традиционных танцах. Затем я пригласил его поужинать в Гуаймас.
  Я виделся с ним ежедневно в течение тех пяти дней, что провел в этом районе, и он обеспечил меня нескончаемым потоком информации о племени яки, их истории и общественной организации, а также о значении и характере их праздников. Эти полевые исследования доставляли мне такое удовольствие, что мне даже не хотелось спрашивать, известно ли ему что-то о старом шамане. Преодолевая эту неохоту, я все же спросил Лукаса Коронадо, знаком ли он с тем стариком, который, по уверениям Хорхе Кампоса, был выдающимся шаманом. Казалось, мой вопрос поставил Лукаса в тупик. Он заверил меня, что, насколько ему известно, в этой части страны никогда не существовало подобного человека, а Хорхе Кампос - просто мошенник, пытавшийся выманить у меня деньги.
  То, что Лукас Коронадо отрицает существование этого старика, стало для меня неожиданным и жестоким ударом. В этот миг я с полной очевидностью понял, что полевые изыскания меня ничуть не заботят. Единственным, что меня волновало, были поиски этого старика. Я понял, что встреча со старым шаманом действительно была неким переломным моментом, никак не связанным с моими желаниями, стремлениями и даже соображениями как антрополога.
  Теперь мне еще сильнее хотелось узнать, кем, черт возьми, был тот старик. Совершенно не владея собой, я начал громко вопить от досады и топать ногами по полу. Лукас Коронадо был совершенно изумлен моим поведением. Он удивленно уставился на меня, а затем рассмеялся. Я не имел никакого представления о том, над чем он смеется, и извинился за свою вспышку гнева и огорчения, хотя не мог объяснить ему причины своей подавленности. Судя по всему, Лукас Коронадо понял мое затруднительное положение.
  - В этих местах такое случается, - сказал он.
  Я не понимал, что он имеет в виду, но не хотел просить объяснений. Я был смертельно напуган той легкостью , с какой он отнесся к этому оскорблению. Характерной чертой индейцев яки является их обидчивость. Кажется, что они всегда так и выискивают обиду, которая оказалась настолько тонкой, что ее не заметили.
  - В окрестных горах обитают магические существа, - продолжал он, -и они способны влиять на людей. Они заставляют людей сходить с ума. Под их влиянием люди начинают шуметь и нести всякую чушь, но, когда наконец утихают от истощения, никак не могут взять в толк, почему они вели себя так.
  - Думаете, со мной произошло что-то подобное? - спросил я.
  - Наверняка, - с полной убежденностью ответил он. - Я уже подозревал в тебе предрасположенность сходить с ума по пустячному поводу, но ты всегда был сдержан. Сегодня ты не был сдержан. Ты разъярился из-за чепухи.
  - Это не чепуха, - возразил я. - До сих пор я не понимал этого, но основной побудительной причиной всех моих поисков был этот старик.
  Лукас Коронадо помолчал, словно погрузился в глубокие раздумья, а затем принялся ходить взад-вперед.
  - Может быть, вы знаете похожего старика не из этих мест? - спросил я.
  Он не понял моего вопроса. Мне пришлось объяснить, что, возможно, тот старый индеец похож на Хорхе Кампоса - то есть это индеец яки, который не живет на землях своего племени. Лукас Коронадо объяснил, что фамилия Матус вполне обычна для этих мест, но он не знает ни одного Матуса по имени Хуан. Затем его будто осенило, и он заявил, что, раз этот человек стар, у него может быть и другое имя и что он мог представиться вымышленным, а не настоящим именем.
  - Единственный известный мне старик - отец Игнасио Флореса, -продолжал он. - Он время от времени навещает сына, но приезжает из Мехико. Подумать только, он - отец Игнасио, но ведь он не такой старый. И все же он старый, потому что Игнасио старый. Хотя его отец выглядит моложе.
  Он от всей души рассмеялся. Очевидно, он никогда раньше не задумывался о моложавом виде того старика. Лукас продолжал качать головой, словно не веря в свое открытие. Я, напротив, испытал новый прилив надежды.
  - Это он! - завопил я, сам не понимая, почему так уверен в этом.
  Лукас Коронадо не знал, где именно живет Игнасио Флорес, но оказался настолько любезен, что поехал вместе со мной в ближайший городок племени яки и все выяснил.
  Игнасио Флорес оказался крупным и дородным мужчиной, возраст которого давно перевалил за шестьдесят. Лукас Коронадо предупредил меня, что в молодости этот здоровяк был солдатом и до сих пор сохранил повадки военного. У Игнасио Флореса были огромные усы - в сочетании с его свирепым взглядом он показался мне настоящим олицетворением жестокого вояки. Кожа у него была смуглая, а волосы, несмотря на возраст, -блестящими и черными. Сильный и резкий голос, казалось, был предназначен только для того, чтобы отдавать приказы. Я предположил, что он был кавалеристом - он ходил так, словно на ногах у него по-прежнему болтались шпоры, и по какой-то странной, непостижимой причине я даже слышал звон шпор, наблюдая за его шагами.
  Лукас Коронадо представил меня и сказал, что я приехал из Аризоны, чтобы повидаться с его отцом, с которым познакомился в Ногалесе. Казалось, Игнасио Флорес совсем не удивился. - О да, - ответил он. - Мой отец много путешествует. - Без каких-либо дальнейших вступлений он сразу рассказал нам, где мы можем найти его отца. Сам он с нами не пошел - думаю, из вежливости. Он извинился и вошел в дом строевым шагом, словно участвовал в параде.
  Я настроился отправиться к дому старика вместе с Лукасом Коронадо, но он вежливо отклонил мое предложение и попросил отвезти его домой.
  - Я надеюсь, ты нашел того, кого искал, и считаю, что тебе следует пойти к нему одному, - сказал он.
  Я был восхищен тем, насколько деликатны эти индейцы яки, хотя это не мешает им быть такими свирепыми. Мне рассказывали, что яки - дикари, не испытывающие ни малейших колебаний при необходимости убивать, однако, что касается моих личных наблюдений, их самыми примечательными чертами были вежливость и рассудительность.
  Я подъехал к дому отца Игнасио Флореса и действительно нашел там того человека, которого искал.
  - Интересно, почему Хорхе Кампос солгал, сказав, что знаком с тобой? - задумался я в конце своего рассказа.
  - Он не лгал тебе, - ответил дон Хуан с уверенностью человека, который смотрит на поведение таких, как Хорхе Кампос, сквозь пальцы. -Он даже не пытался представить в ложном свете самого себя. Он рассматривал тебя как легкую добычу и хотел перехитрить. Впрочем, ему не удалось осуществить этот план, так как бесконечность оказалась сильнее. Тебе известно, что он исчез вскоре после того, как повстречался с тобой, и его никогда больше не видели?
  - Во всей этой истории наиболее важной фигурой был для тебя именно Хорхе Кампос, - продолжал он. - В определенном отношении он является копией тебя самого. В том, что произошло между вами, ты можешь увидеть кальку твоей собственной жизни.
  - Почему? Я ведь не мошенник! - возразил я.
  Он рассмеялся, будто знал нечто, неизвестное мне. В следующее мгновение, насколько я помню, я оказался в разгаре внутреннего конфликта. С одной стороны я горячо и пространно принялся объяснять самому себе подлинные мотивы своих действий, представлений и ожиданий. С другой -какая-то странная мысль заставила меня с той же силой, с какой я оправдывал себя, ясно увидеть, что при определенном стечении обстоятельств я мог бы стать точно таким же, как Хорхе Кампос. Вначале я счел эту мысль недопустимой и направил всю свою энергию на то, чтобы опровергнуть ее, но где-то в глубине души мне совсем не хотелось оправдываться в том, что я могу быть похожим на Хорхе Кампоса - я знал, что это правда.
  Когда я поделился своей проблемой с доном Хуаном, он так расхохотался, что несколько раз закашлялся.
  - На твоем месте, - заметил он, все еще смеясь, -я бы прислушался к своему внутреннему голосу. Остается понять, что изменилось бы, окажись ты таким же, как Хорхе Кампос, то есть мошенником? Он был дешевым мошенником, а ты более искусный. В этом вся разница между вами.
  Так действует пересказ*. Вот почему маги его используют. Он заставляет тебя понять в себе то, о существовании чего ты даже не подозревал. Англ. "recowltlng".
  Мне захотелось немедленно уйти, но дон Хуан ясно понимал, что я чувствую.
  - Не слушай тот поверхностный голос, что заставляет тебя злиться, -требовательно сказал он. - Вслушайся в глубинный голос, который будет направлять тебя, начиная с этого момента, - тот голос, что смеется. Вслушайся в него! И смейся вместе с ним. Смейся! Смейся!
  Его слова подействовали на меня, как гипнотическое внушение. Против своей воли, я начал смеяться. Мне никогда еще не было так весело. Я чувствовал себя свободным, сбросившим маску.
  - Пересказывай самому себе историю Хорхе Кампоса - снова и снова, -сказал дон Хуан. - Ты найдешь в ней бесконечное изобилие информации. Каждая подробность - часть карты. Природа бесконечности заключается в том, чтобы помещать карты-проекции прямо перед нами, как только мы пересекаем определенный порог.
  Затем он очень долго смотрел на меня: не просто скользил взглядом, а пристально созерцал меня. Наконец он произнес:
  - Хорхе Кампос никак не мог избежать одного - необходимости свести тебя с тем другим человеком, Лукасом Коронадо, который значит для тебя не меньше, чем сам Хорхе Кампос, а, может быть, даже больше.
  Пересказывая историю этих двоих, я осознал, что провел с Лукасом Коронадо гораздо больше времени, чем с Хорхе Кампосом, и все же наше общение было не таким насыщенным, так как перемежалось продолжительными
  периодами молчания. По своему характеру Лукас Коронадо был неразговорчивым человеком, и, по какой-то странной причине, когда он умолкал, ему удавалось увлекать меня за собой в то же состояние.
  - Лукас Коронадо - обратная сторона твоей карты, - сказал дон Хуан. - Разве ты не находишь странным, что он скульптор, как и ты, что он -сверхчувствительный художник, который, как и ты в свое время, пытался найти покровителя своего искусства? Он искал покровителя так же страстно, как ты искал женщину - ту любительницу искусства, что могла бы способствовать твоему творчеству.
  Я вступил в новую пугающую борьбу с самим собой. На этот раз в сражение вступили моя полная убежденность в том, что, хотя я никогда не рассказывал ему об этом периоде своей жизни, все именно так и было, - и то, что я не могу найти ни одного объяснения тому, откуда он узнал об этом. Мне опять захотелось немедленно уйти, но это побуждение вновь было подавлено исходящим из глубины голосом. Не пытаясь уговорить самого себя, я от всей души рассмеялся. Какой-то части меня, пребывающей на глубочайшем уровне, было совершенно все равно, откуда дон Хуан знает об этом. То, в какой деликатной и непринужденной форме он показал, что ему об этом известно, было совершенно очаровательным зрелищем и никак не влияло на злость и желание уйти, исходившие из моей поверхностной части.
  - Очень хорошо, - сказал дон Хуан, энергично похлопывая меня по плечу, - очень хорошо.
  В этот миг он казался печальным, словно увидел нечто, недоступное взору обычного человека.
  - Хорхе Кампос и Лукас Коронадо представляют собой два конца одной оси, - сказал он. - Эта ось - ты сам. Безжалостный и наглый торгаш, заботящийся только о себе, - с одной стороны, и сверхчувствительный, измученный, слабый и уязвимый художник - с другой. Это и могло бы стать картой твоей жизни, если бы не появление еще одной возможности: той, что открылась, когда ты пересек порог бесконечности. Ты искал меня - и ты нашел меня. Так ты пересек этот порог. Намерение бесконечности приказало мне найти кого-то вроде тебя. Я нашел тебя - и так я тоже пересек этот порог.
  На этом наш разговор закончился. Дон Хуан погрузился в один из свойственных ему периодов полного безмолвия.
  Он заговорил только в конце дня, когда мы вернулись домой и присели под рамадой, наслаждаясь прохладой после долгой прогулки.
  - В твоем пересказывании того, что произошло между тобой, Хорхе Кампосом и Лукасом Коронадо, я (надеюсь, ты тоже) обнаружил один очень тревожный момент, - начал дон Хуан. - Я считаю, что это - знак. Он указывает на окончание эпохи; это означает, что ничто уже не может оставаться прежним. Тебя привели ко мне весьма непрочные связи. Ни одна из них не могла существовать сама по себе. Именно это я извлек из твоего пересказа.
  Я вспомнил, как однажды дон Хуан сообщил мне, что Лукас Коронадо смертельно болен. Его медленно пожирала какая-то неизлечимая болезнь.
  - Через своего сына Игнасио я передал ему, что он должен сделать, чтобы выздороветь, - сказал тогда дон Хуан, - но он счел это чушью и даже не захотел выслушать Игнасио. И в этом виноват не Лукас. Весь род человеческий ничего не желает слушать. Люди слушают только то, что хотят услышать.
  Я вспомнил, что тогда приставал к дону Хуану с просьбами рассказать, что можно передать Лукасу Коронадо, чтобы помочь ему ослабить физическую боль и душевные страдания. Дон Хуан не только изложил мне, что следует сказать Лукасу, но и продолжал утверждать, что он может легко выздороветь. И все же, когда я пришел к Лукасу Коронадо с советом дона Хуана, тот посмотрел на меня так, будто я сошел с ума. Затем он начал разыгрывать замечательный - но, будь я индейцем яки, совершенно оскорбительный - образ человека, который до смерти устал от всяких непрошеных и надоедливых советчиков. Я решил, что на такую утонченность способен только индеец яки.
  - Это мне не поможет, - вызывающе заявил он в конце, раздраженный отсутствием у меня какой-либо чувствительности. - Да это и неважно. Все мы когда-нибудь умрем. Но неужели ты осмелился подумать, будто я потерял всякую надежду? Я собираюсь занять денег у государственного банка. Я возьму их в залог будущего урожая, и тогда мне хватит денег, чтобы купить кое-что, что непременно меня вылечит. Это называется "Ви-та-ми-нол".
  - Что такое "Витаминол"? - спросил я.
  - Его рекламировали по радио, - с детским простодушием сообщил он. - Это средство лечит все. Его рекомендуют тем, кому не каждый день доводится есть мясо, рыбу или птицу. Его рекомендуют таким, как я, у кого душа в теле едва держится.
  В своем стремлении помочь Лукасу я тут же совершил крупнейшую ошибку, какую только можно допустить в обществе таких чрезмерно чувствительных созданий, как индейцы яки, - я предложил ему деньги на покупку "Витаминола". Признаком того, насколько глубоко я его ранил, стал его холодный пристальный взгляд. Моя тупость была непростительной. Лукас Коронадо очень мягко ответил, что сам в состоянии купить себе "Витаминол".
  Я вернулся к дому дона Хуана. Мне хотелось плакать. Меня подвело мое же рвение.
  - Не растрачивай энергию на беспокойство о подобных вещах, -спокойно посоветовал дон Хуан. - Лукас Коронадо замкнулся в порочном круге. И ты тоже. Все мы. У него есть "Витаминол", который, по его мнению, является лекарством от всех болезней и решает все проблемы человека. Сейчас он не может купить его, но страстно надеется, что когда-нибудь сможет.
  Дон Хуан уставился на меня своим пронзительным взглядом.
 
  - Я ведь говорил тебе, что действия Лукаса Коронадо - карта твоей жизни, - сказал он. - Поверь мне, это так. Лукас Коронадо обратил твое внимание на "Витаминол" и сделал это так мощно и болезненно, что причинил тебе страдания и заставил разрыдаться.
  Дон Хуан замолчал. Это была продолжительная и действенная пауза. И не говори мне, что не понимаешь, что я имею в виду - добавил он. - Так или иначе, у каждого из нас есть свой "Витаминол". КЕМ ЖЕ НА САМОМ ДЕЛЕ БЫЛ ДОН ХУАН?
  Та часть моего отчета о встрече с доном Хуаном, которую он не захотел выслушивать, касалась моих чувств и впечатлений в тот судьбоносный день, когда я вошел в его дом; она связана с противоречивым столкновением между моими ожиданиями и реальной ситуацией, а также с ощущениями, возникшими у меня под влиянием самых эстравагантных идей, какие мне только доводилось слышать.
  - Это скорее исповедь, чем описание событий, - сказал мне дон Хуан, когда я попытался рассказать ему об этом.
  - Ты совершенно ошибаешься, дон Хуан, -начал я, но остановился.
  Что-то такое в том, как он посмотрел на меня, заставило меня понять, что он прав. Что бы я ни собирался сказать, это стало бы лишь пустыми словами, болтовней. Однако то, что произошло во время нашей первой настоящей встречи, имело для меня невероятную важность и являлось событием первостепенной значимости.
  Во время первой встречи с доном Хуаном на автобусной остановке в Ногалесе, штат Аризона, со мной произошло нечто необычное, хотя моя озабоченность тем, как лучше преподнести себя, исказила восприятие этого события. Мне хотелось произвести впечатление на дона Хуана, и в попытках добиться этого я сосредоточил все свое внимание на том, чтобы, так сказать, показать товар лицом. Осознание странных ощущений, о которых я говорю, начало проявляться лишь несколько месяцев спустя.
  Однажды, без всяких на то оснований, без моего желания и какого-либо напряжения, я с необычайной ясностью вспомнил то, что полностью ускользнуло от моего внимания в момент знакомства с доном Хуаном. Когда дон Хуан воспрепятствовал моей попытке назвать свое имя, он посмотрел мне прямо в глаза, и этот взгляд вызвал у меня онемение. Я мог бы рассказать ему о себе бесконечно больше, я мог бы часами расхваливать свои знания и достоинства, но его взгляд словно отключил меня.
  В свете этого нового понимания я опять и опять обдумывал все, что случилось со мной во время той встречи, и неизбежно приходил к выводу, что испытал временную остановку какого-то таинственного потока, поддерживающего мою жизнь, - потока, который никогда прежде не останавливался, по крайней мере так, как это заставил меня ощутить дон Хуан. Когда я пытался описать кому-либо из своих друзей свои физические ощущения в тот момент, все мое тело покрывалось странной испариной - как в тот раз, когда дон Хуан смотрел на меня этим особым взглядом. Тогда я не просто не мог вымолвить ни единого слова - у меня вообще не возникало никаких мыслей.
  В течение определенного времени после этого я часто размышлял о физическом ощущении этой временной остановки, но не мог найти ей рационального объяснения. Сначала я убеждал себя в том, что дон Хуан, должно быть, загипнотизировал меня, но затем память подсказала мне, что он не отдавал никаких гипнотических приказов и не делал каких-либо жестов, которые могли бы поглотить все мое внимание. Фактически, он просто взглянул на меня. Этот взгляд был таким... насыщенным, что мне показалось, будто он смотрел на меня очень долго. Он овладел моим существом и вызвал некое смятение, проникшее на глубочайший физический уровень.
  Когда, наконец, дон Хуан вновь оказался прямо передо мной, я прежде всего заметил, что он выглядит совсем не таким, каким я воображал его во время своих поисков. У меня сложился определенный образ того человека, которого я встретил на автобусной остановке, и я ежедневно оттачивал его, считая при этом, что вспоминаю о нем все больше подробностей. В моих мыслях он был старым, хотя очень сильным и подвижным человеком, и все же в нем была какая-то хрупкость. Мне казалось, что у него короткие седые
  волосы и очень смуглая кожа.
  Стоявший передо мной сейчас человек был мускулистым и решительным. Он двигался с проворством, но без суеты. Шаг его был твердым и в то же время легким. В нем чувствовалась жизненная сила и воля. Составленный мной портрет совершенно расходился с реальностью. Волосы оказались довольно длинными и не такими седыми, как я воображал; кожа была не такой уж смуглой. Я мог бы поклясться, что черты его лица походят на птичьи, как это бывает в старости, однако в этом я тоже ошибся: его лицо было довольно полным, почти круглым. Самой же примечательной чертой стоящего передо мной человека были его темные глаза, сияющие особым, пляшущим огнем.
  Кое-что в моей прежней оценке его внешности оказалось полностью упущено: у него было телосложение атлета: широкие плечи, плоский живот, ноги твердо стоят на земле. Не было ни слабости в коленях, ни дрожания рук, хотя я воображал, что при первой встрече мне удалось заметить легкий трепет головы и ладоней, словно он нервничал и пошатывался. Кроме того, я представлял, что его рост составляет пять футов шесть дюймов -это оказалось дюйма на три меньше реального.
  Казалось, дон Хуан совсем не удивился, увидев меня. Я хотел рассказать ему, как трудно мне было его найти. Я надеялся, что он поблагодарит меня за эти титанические усилия, но он просто насмешливо улыбнулся.
  - Важны не твои усилия, - сказал он. - Важно то, что ты нашел мой дом. Присаживайся, присаживайся. - Он указал на один из деревянных ящиков под рамадой и похлопал меня по спине, но это не было дружеским похлопыванием.
  Я ощутил это как шлепок по спине, хотя на самом деле дон Хуан даже не притронулся ко мне. Этот кажущийся шлепок вызвал у меня странное неустойчивое ощущение, проявившееся очень явно, но исчезнувшее, прежде чем я смог понять, что произошло. После этого меня охватило необычайное спокойствие. Я чувствовал себя очень непринужденно. Разум был кристально чист. У меня не было ни ожиданий, ни желаний. Привычная нервозность и потливость рук - спутники всей моей жизни, - внезапно исчезли.
  - Теперь ты поймешь все, что я собираюсь сказать тебе, - сказал дон Хуан, глядя мне в глаза так, как делал это на автобусной остановке.
  В обычном состоянии я счел бы такое заявление ничего не значащим, почти риторическим, но, когда он произнес эти слова, я был готов непрерывно и совершенно искренне заверять его, что действительно пойму все, что он скажет. Он вновь с невероятной энергией посмотрел мне в глаза.
  - Я - Хуан Матус, - сказал он, усаживаясь лицом ко мне на другой ящик в нескольких футах от меня. - Это мое имя, и я произношу его, потому что с его помощью я устанавливаю тот мост, по которому ты сможешь перейти ко мне.
  Прежде чем продолжить, он какое-то мгновение всматривался в меня.
  - Я - маг, - сказал он. - Я отношусь к линии магов, существующей уже двадцать семь поколений. Я - нагваль своего поколения.
  Он объяснил мне, что таких, как он, предводителей партии магов называют "нагвалями"; это общее понятие, применимое к любому магу, обладающему определенными особенностями энергетической структуры, отличающими его от других магов любого поколения. Это не означает ни превосходства, ни неполноценности - отличие сводится к способности нести ответственность.
  - Только нагваль, - сказал он, - обладает энергетической способностью нести ответственность за судьбу своих групп*. Каждая его группа знает и принимает это. Нагвалем может быть и мужчина, и женщина. Во времена тех магов, которые были основателями моей линии, нагвалями, как правило, были женщины. Их естественный прагматизм - результат того, Здесь - "cohorts". В предыдущих книгах К. Кастанеды использовалось слово "party". - Прим. ред. что они женщины, - завел мою линию в ловушку практичности, из которой она едва выскользнула. Затем верх взяли мужчины, и они завели мою линию в ловушку слабоумия, из которой мы выбираемся сейчас.
  - Со времен нагваля Лухана, который жил около двухсот лет назад, -продолжал он, - возникла объединенная связь усилий мужчин и женщин. Нагваль-мужчина приносит трезвость, а нагваль-женщина - новшества.
  В этот момент я хотел спросить его, существует ли в его жизни нагваль-женщина, но глубина сосредоточенности помешала мне сформулировать этот вопрос. Дон Хуан сам выразил его словами.
  - Есть ли в моей жизни нагваль-женщина? - спросил он, - Нет, ни одной. Я - одинокий маг, хотя у меня есть моя группа. В данный момент все они далеко отсюда.
  В моем разуме с неудержимой силой всплыла одна мысль. В этот миг я вспомнил, как некоторые люди в Юме говорили, что видели дона Хуана с группой мексиканцев, которые выглядели весьма искушенными в магических действиях,
  - Быть магом, - продолжал дон Хуан, - не означает заниматься колдовством, воздействовать на людей или насылать на них демонов. Это означает достижение того уровня осознания, который делает доступным непостижимое. Понятие "магия" не вполне точно отражает то, чем занимаются маги, - как, впрочем, и понятие "шаманизм". Действия магов связаны исключительно с миром абстрактного, безличного. Маги сражаются за достижение цели, не имеющей ничего общего с желаниями В предыдущих девяти книгах Кастанеды ни разу не встречались слова "шаман" и "шаманизм". обычного человека. Маг стремится достичь бесконечности, и при этом быть в полном осознании.
  Дон Хуан отметил, что задача магов заключается в том, чтобы столкнуться лицом к лицу с бесконечностью, и что они ежедневно погружаются в нее, как рыбак отправляется в море. Эта задача настолько трудна, что воины должны объявить свои имена, прежде чем рискнут проникнуть в бесконечность. Он напомнил мне, что в Ногалесе он объявлял свое имя перед каждой своей фразой. Так он утверждал свою индивидуальность перед лицом бесконечности.
  Я понимал его слова с невероятной ясностью. Мне не нужно было просить у него разъяснений. Такая острота моего мышления должна была ошеломить меня, но этого не происходило. Я знал, что мой разум всегда был таким кристально чистым и просто разыгрывал тупицу ради кого-то другого.
  - Хотя ты сам не догадывался об этом, - продолжил дон Хуан, - я отправил тебя в традиционный поиск. Ты - тот человек, которого я искал. Мои поиски закончились, когда я нашел тебя, а твои - теперь, когда ты нашел меня.
  Дон Хуан объяснил мне, что, как нагваль своего поколения, он искал человека, обладающего особой энергетической структурой и способного обеспечить продолжение его линии. Он сказал, что в определенный момент каждый нагваль всех двадцати семи поколений приступал к самому серьезному испытанию для его нервов - к поискам преемника.
  Глядя мне прямо в глаза, он заявил, что человеческие существа становятся магами благодаря способности непосредственно воспринимать текущую во Вселенной энергию и что когда маги смотрят так на человека, они видят светящийся шар, светящуюся фигуру в форме яйца. Он утверждал, что человеческие существа не просто способны непосредственно видеть текущую во Вселенной энергию - на самом деле они всегда видят ее, но умышленно не осознают это видение.
  Вслед за этим он описал самое важное для магов отличие - разницу между общим состоянием сознания и особым состоянием преднамеренного осознавания чего-либо. Он сказал, что все люди обладают общим осознанием, которое позволяет им непосредственно видеть энергию, но маги являются единственными человеческими существами, способными по собственной воле осознавать это непосредственное видение энергии. Затем он определил осознание как энергию, а энергию - как непрерывный поток, светящиеся колебания, которые никогда не пребывают в покое и неизменно двигаются по собственной воле. Он утверждал, что при видении человеческого существа оно воспринимается как скопление энергетических полей, удерживаемых вместе самой загадочной силой во Вселенной - это связующая, склеивающая, вибрирующая сила, делающая энергетические поля единой структурой. Затем он объяснил, что нагваль является особым магом каждого поколения, которого другие маги видят не как один светящийся шар, а как две сливающиеся сферы светимости, расположенные одна над другой.
  - Такое свойство удвоенности, - продолжал он, - позволяет нагвалю совершать действия, достаточно затруднительные для обычного мага. К примеру, нагваль является знатоком той силы, что делает нас единой структурой. Нагваль способен на мгновение остановиться, на какую-то долю секунды полностью перенести свое внимание на эту силу и заставить другого человека онеметь. Я сделал это с тобой на автобусной остановке, потому что хотел, чтобы ты прорвал свою плотину "я, я, я, я, я...". Я хотел, чтобы ты нашел меня и прервал эту чушь.
  - Маги моей линии придерживались того мнения, - продолжал дон Хуан, - что присутствия удвоенного существа, нагваля, вполне достаточно, чтобы прояснить для нас все. Однако странность заключается в том, что присутствие нагваля проясняет трудности весьма замаскированным образом. Со мной это случилось, когда я встретился с нагвалем Хулианом, своим учителем. Его присутствие долгие годы приводило меня в замешательство, потому что каждый раз, оказываясь рядом с ним, я мыслил совершенно ясно, но, как только он уходил, я становился таким же идиотом, как всегда.
  - Я был удостоен одной редкостной привилегии, - сказал дон Хуан. -На самом деле, я имел дело с двумя нагвалями. По просьбе нагваля Элиаса, учителя нагваля Хулиана, я в течение шести лет жил рядом с ним. Можно сказать, что именно нагваль Элиас вырастил меня. Это была редкая привилегия. Я мог со стороны увидеть, чем в действительности является нагваль. Нагваль Элиас и нагваль Хулиан обладали совершенно различными характерами. Нагваль Элиас был более спокойным, погруженным во тьму своего безмолвия. Нагваль Хулиан был хвастливым любителем поговорить. Казалось, он живет лишь для того, чтобы покорять женщин. Женщин в его жизни было больше, чем можно себе представить. И все же оба нагваля были поразительно похожи друг на друга, так как у обоих не было ничего внутри. Они были пусты. Нагваль Элиас представлял собой, набор удивительных, притягательных рассказов о неведомых местах. Нагваль Хулиан был набором историй, которые расшевелили бы любого и заставили бы его корчиться от смеха. Но когда бы я ни попытался выявить в них человека, реального человека - выявить его так, как я мог бы указать на человека в своем отце, во всех остальных, кого я знал, - я не мог обнаружить ничего. Вместо реального человека в них была только пачка историй о неизвестных людях. У обоих этих нагвалей были свои склонности, однако конечный результат всегда оказывался одним и тем же: пустота, - пустота, в которой отражался не мир, а бесконечность.
  Дон Хуан принялся объяснять, что, начиная с того момента, когда человек пересекает особый порог бесконечности - по собственной воле или непреднамеренно, как это случилось со мной, - все, что происходит с ним, уже не относится исключительно к его собственному миру, но связано с царством бесконечности.
  - Встретившись в Аризоне, мы оба пересекли особый порог, -продолжил он. - Этот порог отмечался не одним из нас, а самой бесконечностью. Бесконечность - это все, что нас окружает. - Он произнес это и широко развел руки, словно охватывая все вокруг. - Маги моей линии называют это бесконечностью, духом, темным морем осознания и говорят, что это нечто, что существует где-то там и управляет нашими жизнями.
  Я совершенно точно понимал все, что он говорил, но одновременно никак не мог взять в толк, что за чертовщину он несет. Я спросил, было ли пересечение порога случайным событием, вызванным непредсказуемыми обстоятельствами, волей случая. Он ответил, что и его, и мои шаги направлялись бесконечностью, а те обстоятельства, которые казались случайными, на самом деле подчинялись активной стороне бесконечности. Он назвал ее намерением.
  - То, что свело нас вместе, - продолжил он, - было намерением бесконечности. Невозможно объяснить, что такое намерение бесконечности, и все же оно здесь, такое же осязаемое, как ты и я. Маги говорят, что это дрожание воздуха. Преимущество магов заключается в том, что им известно о существовании дрожания воздуха и они уступают ему без каких-либо колебаний. Для магов оно является чем-то не допускающим ни обдумывания, ни удивления, ни предположений. Они знают, что у них есть единственная возможность - слиться с намерением бесконечности. И они просто делают это.
  Ничто не могло быть для меня более ясным, чем эти слова. Что касалось меня самого, то истинность его слов была совершенно не требующей доказательств, и мне просто в голову не приходило размышлять о том, как такие бессмысленные утверждения могут звучать настолько рационально. Я понимал, что все, сказанное доном Хуаном, - не просто банальные истины; я мог подтвердить это самим своим существом. Я знал все то, о чем он говорил. У меня возникло ощущение, что я уже переживал каждую подробность того, что он описывал.
  На этом все закончилось. Казалось, что-то во мне обмякло. Именно в этот миг мне в голову пришла мысль о том, что я теряю рассудок. Я был ослеплен этими дикими заявлениями и потерял какое-либо чувство объективности. Из-за этого я в спешке покинул дом дона Хуана, до глубины души испуганный неким незримым врагом. Дон Хуан проводил меня до машины. Он прекрасно понимал, что со мной творится.
  - Не волнуйся, - сказал он, опуская руку мне на плечо.
  - Ты не сходишь с ума. То, что ты чувствовал, - просто легкий толчок бесконечности.
  Со временем я смог найти подтверждения того, что дон Хуан рассказывал о своих учителях. Сам дон Хуан Матус был именно таким, какими он описывал их обоих. Я могу позволить себе утверждать даже нечто большее: он был каким-то невероятным слиянием их обоих - чрезвычайно спокойным и погруженным в себя, но, с другой стороны, очень открытым и веселым. Самым точным из прозвучавших в тот день описаний того, что представляет собой нагваль, были его утверждения, что нагваль пуст и эта пустота отражает не мир, а бесконечность.
  В отношении дона Хуана Матуса нельзя придумать более справедливых слов. Его пустота отражала бесконечность. Я никогда не видел его неистовым и не слышал от него каких-либо утверждений в отношении самого себя. В нем не было ни малейшей склонности обижаться или сожалеть о чем-либо. Его пустота была пустотой воина-странника, доведенной до такого уровня, что он ничто не считал само собой разумеющимся. Это был воин-странник, который ничто не недооценивает и не переоценивает. Это был спокойный, дисциплинированный боец, обладающий настолько идеальным изяществом, что ни один человек, как бы внимательно он ни приглядывался, не смог бы обнаружить тот шов, где сходились воедино все запутанные черты дона Хуана. Часть вторая КОНЕЦ ЭПОХИ ЗАБОТЫ ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ
  Я приехал в Сонору, чтобы повидать дона Хуана. Я должен был обсудить с ним самое серьезное событие моей жизни*. Добравшись до его дома, я едва поздоровался, уселся и приготовился излить свое беспокойство. В оригинале - "моего дня", но это явная опечатка: см. дальше по тексту. -Прим. перев.
  - Спокойней, спокойней, - сказал дон Хуан. - Не из-за чего так волноваться.
  - Что со мной происходит, дон Хуан? - спросил я. Вопрос был риторический, но дон Хуан ответил.
  - Это действие бесконечности, - сказал он. - В тот день, когда ты встретил меня, что-то произошло с твоим способом восприятия. Твое ощущение нервозности - следствие подспудного осознания того, что твое время истекло. Ты уже знаешь это, но еще не осознаешь. Ты ощущаешь нехватку времени, и от этого ты нетерпелив. Я это знаю, ибо это происходило когда-то и со мной, и со всеми магами моей линии. В определенное время приходила к концу целая эпоха в моей жизни, и в их жизнях тоже. Теперь твоя очередь. Просто твое время истекло.
  Затем он потребовал полного отчета обо всем, что со мной произошло. Он сказал, что это должен быть полный отчет, не упускающий ни малейших подробностей. Беглое описание его не устраивало. Он хотел, чтобы я огласил полный список того, что меня беспокоило.
  - Давай поговорим об этом, как говорят в твоем мире, "официально", - сказал он. - Давай войдем в сферу формального разговора.
  Дон Хуан объяснил, что шаманы древней Мексики выработали идею формального разговора в отличие от неформального, и оба вида разговора использовали как средство обучения и воспитания учеников. Формальные разговоры были периодическими обобщениями всего, чему шаманы обучали своих учеников, и всего, что они говорили им. Неформальные разговоры были ежедневными собеседованиями, в ходе которых подробно обсуждались конкретные вопросы без привязки к чему-то другому.
  - Маги ничего не держат при себе, - продолжал дон Хуан. - Маневр магов заключается в том, чтобы таким образом делать себя пустыми. Это ведет их к сдаче крепости своего "я".
  Я начал свой рассказ дону Хуану с объяснения того, что обстоятельства моей жизни никогда не позволяли мне заниматься интроспекцией, то есть вглядываться внутрь себя. Сколько себя помню, моя повседневная жизнь всегда была до краев полна прагматических проблем, которые требовали немедленного решения. Помню, мой любимый дядюшка рассказал мне, как ему было не по себе, когда он выяснил, что я никогда не получал подарков на Рождество или день рождения. Я стал жить в семье моего отца незадолго до того, как дядя завел этот разговор. Он посочувствовал мне и даже извинился за такую несправедливость по отношению мне, хотя он-то здесь был совершенно ни при чем.
  "Это ужасно, мой мальчик, - сказал он, содрогаясь избытка чувств. -Знай, что я буду на сто процентов твоей стороне, когда наступит момент воздаяния за все обиды".
  Он настаивал, чтобы я все простил тем людям, которые плохо обращаются со мной. У меня сложилось впечатление, что дядя хотел настроить меня против отца. Он затронул эту тему специально, чтобы я обвинил отца в бездушности и невнимательности. Но он не заметил, что я вовсе не чувствовал себя обиженным. Чтобы сделать то, чего он хотел от меня, я должен был быть интроспективным и чувствовать направленные на меня психологические шипы. Я пообещал дяде, что подумаю обо всем этом, но как-нибудь потом, потому что в тот самый момент моя подружка, ожидавшая меня в гостиной, подавала мне отчаянные знаки, чтобы я поторопился.
  Мне так никогда и не пришлось подумать об этом, но дядя, должно быть, поговорил с отцом, потому что вскоре я получил от того подарок -аккуратный сверток, перевязанный лентами и с вложенной под ленту маленькой карточкой, на которой было написано одно слово: "Извини". Сгорая от любопытства, я снял обертку. В коробке была замечательная игрушка - заводной пароходик с трубой, который можно запускать в ванне во время купания. Отец совершенно упустил из виду, что мне исполнилось пятнадцать лет и я был уже во всех отношениях мужчиной.
  Поскольку, даже став взрослым, я все еще был неспособен к серьезной интроспекции, однажды меня застигло врасплох странное болезненное эмоциональное возбуждение, которое со временем усиливалось. Я пытался не обращать на это чувство внимания, относя его к естественным телесным и умственным процессам, которые начинаются периодически, без какой-либо видимой причины. Возможно, они имеют биохимическую природу. Лучше было об этом не думать. Но возбуждение усиливалось и заставляло меня предположить, что в моей жизни наступило время резких перемен. Что-то во мне требовало перестройки всего моего жизненного уклада. Это стремление к полной перестройке было мне уже знакомо. В прошлом ко мне уже приходило это чувство, но уже очень долгое время оно дремало где-то внутри.
  Я был фанатиком антропологии, и эта преданность была так сильна, что отказ от карьеры антрополога никогда не входил в мои планы радикальных перемен. Вот и теперь мне не могло прийти в голову совсем бросить университет. Но я подумал, что хорошо было бы сменить университет и поехать куда-нибудь в другое место, подальше от Лос-Анджелеса.
  Прежде чем решиться на перемены такого масштаба, я решил сделать, так сказать, пробную попытку. Я записался на все лето на университетские курсы в другом городе. Самым важным для меня был курс антропологии, который читал один выдающийся специалист по индейцам региона, в который входили Анды. Я считал, что если я сосредоточусь на теме, которая меня эмоционально привлекает, то смогу серьезнее заниматься полевой работой, когда придет время. Кроме того, я полагал, что мое знание Южной Америки поможет мне быть принятым в любом тамошнем индейском сообществе.
  Записавшись на курсы, я одновременно получил работу. Мне предстояло быть ассистентом-исследователем при психиатре, старшем брате одного из моих друзей. Он хотел провести анализ кассет с записями опросов молодых мужчин и женщин, у которых были проблемы, связанные с учебной перегрузкой, неудовлетворенными ожиданиями, непониманием в семье, любовными неудачами и т.п. По истечении пятилетнего срока хранения такие кассеты подлежат уничтожению, но перед этим каждой записи присваивается случайный номер, а затем психиатр и его ассистент, пользуясь таблицей случайных чисел, прослушивают отдельные записи и выбирают интересные фрагменты, которые можно анализировать.
  В первый день занятий в новом университете профессора антропологии рассказывая о своих академических заслугах, он поразил студентов масштабом своих знаний и количеством публикаций. Это был высокий, стройный мужчина лет сорока пяти, с живыми голубыми глазами. Глаза поразили меня в его внешности больше всего: за толстыми стеклами очков они выглядели огромными. Когда профессор поворачивал голову, казалось, что его глаза вращаются во взаимно противоположных направлениях. Я знал, что такое невозможно, но этот оптический обман производил неприятное ощущение. Для антрополога профессор был очень хорошо одет. (В те времена антропологи славились своей невнимательностью к одежде. Профессоров археологии студенты, например, высмеивали как людей, с головой погрузившихся в радиоуглеродную датировку, но забывших о необходимоcти хотя бы иногда погружаться в ванну.)
  Так или иначе, в этом профессоре интереснее всего была не его внешность, не его эрудиция, но его манера говорить. Он произносил каждое слово очень четко, а некоторые слова выделял, растягивая. Иногда, увлекаясь, он придавал своей речи совсем уж странные интонации. Некоторые фразы он произносил как англичанин, а другие - как проповедник-ривайвелист*. Ривайвелизм (англ. Revivalism) - протестантско религиозно-философское движение. Характеризуется крайней эмоциональностью и экстатичностью. - Прим. перев.
  Он понравился мне с самого начала, несмотря на излишнюю помпезность. Его чувство собственной важности было так огромно, что воспринималось как должное уже через пять минут после начала лекции. Профессор обрушивал на нас шквалы информации, не забывая время от времени похвалить себя. Его власть над аудиторией была потрясающей. Студенты все поголовно обожали этого необыкновенного человека. Я решил, что перевод в университет в другом городе будет для меня абсолютно позитивным событием. Мне нравилось мое новое окружение.
  На работе я так увлекся записями на пленках, что начал прослушивать не фрагменты, а целые кассеты. Поначалу мне безмерно нравилось то, что в каждой записанной беседе я как бы слышал свой собственный голос. Но проходили недели, я прослушивал все новые пленки, и постепенно мой восторг превратился в ужас. Каждая произнесенная фраза, в том числе и вопросы психоаналитика, была моей собственной! Все эти люди словно говорили из самых глубин моего существа. Отвращение, которое я испытал, было для меня чем-то новым. Я и не думал, что могу повторяться до бесконечности в каждом человеке, голос которого я слышал на пленке. Это был колоссальный удар по моему чувству собственной неповторимости и индивидуальности, развивавшемуся во мне с самого рождения.
  И я начал довольно отвратительный процесс самовосстановления. Это была самая смешная бессознательная попытка интроспекции: я постарался выкарабкаться из неудобного положения, без конца разговаривая сам с собой. Я раскопал в своем сознании все мыслимые рациональные доводы, которые поддерживали мое чувство собственной уникальности, и стал перечислять их сам себе вслух. Началось нечто совершенно невообразимое для меня: я часто просыпался от того, что разговаривал сам с собою во сне. Эти монологи, насколько я мог заметить, тоже касались моей значимости и непохожести на других.
  Затем последовал еще один сокрушительный удар. Среди ночи меня разбудил настойчивый стук в дверь. Стучали не робко и не вежливо - такой стук мои друзья называли "гестаповским". Дверь едва не срывалась с петель. Я выскочил из постели и открыл глазок. В дверь ломился мой босспсихиатр. То, что я был другом его младшего брата, весьма способствовало нашему сближению. Он без колебаний принял меня в свои друзья, и теперь стоял у моей двери. Я включил свет и открыл дверь. - Заходи, пожалуйста, - сказал я. - Что случилось? Было три часа ночи; по его мертвениой бледности и запавшим глазам я понял, что он глубоко расстроен. Он вошел и сел. Его краса и гордость, длинная черная грива, волос, рассыпалась по лицу. Он и не подумал зачесать волосы назад, как всегда делал. Я очень любил своего начальника, он казался мне более взрослым вариантом моего лос-анджелесского друга - с такими же тяжелыми черными бровями, пронзительными карими глазами, квадратной челюстью и толстыми губами. Его верхняя губа, когда он улыбался, каким-то необычным образом изгибалась и казалась двойной. Он любил поговорить о форме своего носа, которую определял как "дерзкую" и "энергичную". Он был, пожалуй, чрезмерно самоуверен и невероятно мнителен. Но он утверждал, что в его профессии эти качества являются козырными картами.
  - Что случилось? - повторил он насмешливо, хотя его двойная верхняя губа подрагивала. - Можно сказать, что сегодня ночью со мной случилось все сразу!
  Он сидел на стуле и выглядел совершенно растерянным. Казалось, ему не хватало слов. Он встал, подошел к кушетке и рухнул на нее.
  - Мало того, что я несу ответственность за своих пациентов, - начал он, - а также за свой исследовательский грант, за жену и детей, так теперь еще одно чертово бремя прибавилось ко всему этому. И что меня бесит - так это то, что я сам виноват! Какой я дурак, что доверился этой глупой п...!
  - Я тебе вот что скажу, Карлос, - продолжил он, переведя дух, - нет ничего более ужасного, отвратительного и тошнотворного, чем женская бесчувственность. Я не женоненавистник, ты это знаешь! Но вот сейчас мне кажется, что каждая отдельная п... - это всего лишь п...! Двуличная и мерзкая!
  Я не знал, что говорить. Моему боссу сейчас не требовалось ни согласия, ни возражений. Да я и не посмел бы возражать ему. Для этого я был слишком уставшим. Я хотел снова заснуть, но он продолжал говорить, словно от этого разговора зависела вся его жизнь.
  - Ты ведь знаешь Терезу Мэннинг, а? - спросил он напористо, с обвинительной интонацией.
  На миг мне показалось, что он подозревает меня в каких-то шашнях с его молодой красивой студенткой-секретаршей. Не давая мне ответить, он продолжал свой монолог.
  - Тереза Мэннинг - сучка. Она стерва! Глупая, неотесанная женщина, которая в жизни только и знает, что бегать за каждым, кто хоть немного известен и выделяется из толпы. Я-то думал, что она умная и чувствительная. Я думал, что в ней что-то есть: какое-то понимание, какое-то чувство, что-то сокровенное. Не знаю, у меня о ней сложилось именно такое мнение, а на самом деле она просто развратная девка, и, я мог бы добавить, неизлечимо тупая.
  Я слушал его, и картина начала проясняться. Очевидно, психиатр только что пережил какое-то нехорошее приключение со своей секретаршей.
  - С того самого дня, как она пришла работать со мной, - сказал он, - я знал, что привлекаю ее сексуально, но она ни разу не сказала об этом. Одни намеки и взгляды. А, черт! Сегодня днем мне, наконец, надоело ходить вокруг да около, и я перешел прямо к делу. Подхожу к ее столу и говорю: "Я знаю, чего ты хочешь, а ты знаешь, чего я хочу".
  Он очень подробно рассказал, с каким напором он назначил ей свидание в его квартире в полдвенадцатого ночи и как он объяснил ей, что он не меняет свой распорядок дня ни для кого: до часу ночи работает, читает, пьет вино, а потом идет в спальню. Он снимал себе квартиру рядом с университетом, хотя в пригороде у него был дом, где он жил с женой и детьми.
  - Я был уверен, что она придет и у нас получится что-то стоящее, -вздохнул он. Теперь у него был голос человека, который рассказывает об интимном. - Я даже дал ей ключ от моей квартиры, - сказал он скорбно.
  - И она пришла очень пунктуально, ровно в 11:30, продолжил он. -Открыла дверь своим ключом и проскользнула в спальню, как тень. Это меня ужасно возбудило. Я знал, что с ней хлопот не будет. Она знала свою роль. Может, она там спала в постели. А может, смотрела телевизор, я снова занялся работой, и мне было все равно, какого черта она там делает. Я знал, что она у меня в мешке.
  - Но в тот момент, когда я вошел в спальню, - сказал он напряженным, как от сильного оскорбления, голосом, Тереза набросилась на меня, как животное, и схватила меня за член. Я нес бутылку и два бокала, так она даже не дала мне поставить их куда-нибудь. У меня еще хватило соображения и ловкости поставить мои хрустальные бокалы прямо на пол так, чтобы они не разбились. Ну, а бутылка улетела через всю комнату, когда Тереза схватила меня за яйца, как будто они сделаны из камня. Я чуть ее не ударил. Я буквально закричал от боли, а ей хоть бы что. Она только безумно хихикала решила, что это я демонстрирую свою сексуальность. Так она и сказала, наверное чтобы подбодрить меня.
  Тряся головой в еле сдерживаемом гневе, мой босс сказал, что эта женщина так безудержно хотела и была настолько эгоистична, что абсолютно не принимала во внимание психологию мужчины. Мужчине нужна минутка покоя, ему нужно чувствовать себя легко, ему нужна дружественная атмосфера. Но вместо того чтобы проявить ум и понимание которых требовала ее роль, Тереза Мэннинг вытащила его половой орган из штанов с ловкостью женщины, проделывающей эту операцию в сотый раз.
  - В результате всего этого дерьма, - сказал он, - моя чувственность в ужасе спряталась. Я был эмоционально кастрирован. Мое тело моментально почувствовало отвращение к этой женщине. Но моя похоть не дала мне сразу же вышвырнуть ее на улицу.
  Он решил, чтобы не ударить в грязь лицом - а это было уже неминуемо, - совершить с ней оральный секс и заставить ее все-таки получить оргазм, но его тело так упорно отвергало эту женщину, что он не смог сделать даже этого.
  - Она уже казалась мне не красивой, - сказал он, - а вульгарной. Когда она одета, одежда скрывает ее выпирающие ляжки. Она выглядит нормально. Но в голом виде она просто комок выпирающего белого мяса! Ее изящество, когда она одета, - фальшивое. Его не существует.
  Я и представить себе не мог, что наш психиатр может изливать из себя столько яда. Он трясся от гнева. Он отчаянно хотел выглядеть спокойным и курил одну сигарету за другой.
  Он сказал, что оральный секс получился даже еще более отвратительным. Его чуть не стошнило, и вдруг развратная женщина пнула его в живот, столкнула его с его собственной постели на пол и обозвала импотентом и педиком.
  Когда психиатр дошел до этого момента в своем рассказе, его глаза загорелись ненавистью. Губы дрожали. Он был бледен.
  - Мне нужно воспользоваться твоей ванной, - сказал он. - Я хочу принять душ. Я весь провонял этим дерьмом.
  Он чуть не плакал, и я бы отдал все на свете, чтобы оказаться где-нибудь в другом месте, подальше отсюда. То ли из-за усталости, то ли из-за интонаций его голоса, то ли из-за идиотизма ситуации, мне вдруг показалось, что я слушаю не психиатра, а записанный на пленке голос одного из пациентов, жалующегося на мелкие неурядицы, которые превратились в гигантские проблемы из-за того, что о них слишком много говорили и думали. Моя пытка закончилась лишь около девяти часов утра. Мне пора было идти на занятия, а психиатру - на работу.
  Итак, я пришел на лекции невыспавшийся, раздраженный и злой. Все казалось бессмысленным. И тут-то произошло событие, которое подвело черту под моей попыткой осуществить радикальные перемены в жизни. Моя воля тут была ни при чем; все было словно заранее запланировано и точно выполнено какой-то неизвестной умелой рукой.
  Профессор антропологии читал лекцию об индейцах высоких плато Боливии и Перу, точнее - о племени аймара. Он выговаривал это слово как "эй-ме-ра", да еще и растягивал гласные с таким видом, словно это и есть самое что ни на есть правильное произношение. Он сказал, что приготовление алкогольного напитка из перебродившей кукурузы (который вообще-то называется чича, но профессор говорил "чаи-ча") было обязанностью жриц, которых индейцы аймара почитали как полубожеств. Он заявил - с таким видом, словно оглашал великую истину, - что эти женщины приготовляют кукурузную массу, готовую к брожению, пережевывая и сплевывая вареные зерна. Таким образом в кукурузу добавляется фермент,
  содержащийся в человеческой слюне. При упоминании человеческой слюны всех студентов передернуло.
  Профессор, казалось, был доволен собой сверх всякой меры. Он заливисто смеялся, как избалованный ребенок. Продолжая рассказ, он поведал нам, что эти женщины - настоящие мастера по части "жевания чаичи". Он посмотрел на первые ряды аудитории, где в основном сидели молодые студентки, и нанес свой решающий удар.
  - Мне оказали честь, п-р-р-ригласив, - сказал он с какой-то псевдоиностранной интонацией, - переспать с одной из жевальщиц чаичи. Искусство жевания чаичи требует развития мощных мышц горла и щек. И эти женщины могут творить настоящие чудеса.
  Он обвел взглядом притихшую аудиторию и сделал длинную паузу, прерывавшуюся лишь его хихиканьем.
  - Я думаю, вы понимаете, что я имею в виду, - произнес он наконец и разразился истерическим хохотом.
  От профессорского намека аудитория просто сошла с ума. Лекция прервалась по меньшей мере на пять минут - хохот, шквал вопросов, от ответов на которые профессор уклонился, и снова глупое хихиканье.
  Кассеты, рассказ психиатра, а теперь еще и "жевальщицы чаичи" - с меня было довольно! В мгновение ока я рассчитался с работой, выписался из университета, вскочил в машину и уехал в Лос-Анджелес.
  - Эти случаи с психиатром и профессором антропологии, - сказал я дону Хуану, - ввели меня в незнакомое эмоциональное состояние. Я могу назвать его только интроспекцией. Я непрерывно разговариваю сам с собой.
  - Твое расстройство очень простое, - ответил дон Хуан, трясясь от смеха.
  Он явно радовался тому состоянию, в котором я оказался. Этой радости я не разделял, поскольку не видел в ситуации ничего особенно веселого.
  - Твой мир приходит к концу, - сказал он. - Для тебя это конец эпохи. Неужели ты думаешь, что мир, который ты знал всю свою жизнь, покинет тебя мирно, без эксцессов? Нет уж! Он еще напоследок поизвивается вокруг тебя и пару раз ударит тебя хвостом. ПОЗИЦИЯ, НА КОТОРОЙ Я НЕ МОГ БОЛЬШЕ ОСТАВАТЬСЯ
  Лос-Анджелес всегда был для меня домом. Я выбрал этот город отнюдь не случайно и чувствовал себя в нем так, словно здесь родился. Возможно, то, что я жил тут, означало даже нечто большее. Моя эмоциональная привязанность к Лос-Анджелесу всегда была абсолютной. Моя любовь к нему всегда была столь полной, что мне не требовалось выражать ее вслух. Мне никогда не нужно было пересматривать это чувство или освежать его, никогда. Моей лос-анджелесской семьей были мои друзья. Они были моим миром, а это значило, что я принимал их полностью, точно так же, как я принимал и город. Один мой друг как-то заявил, полушутя, что мы ненавидим друг друга от всего сердца. Конечно, они могут позволить себе такие чувства; ведь у каждого из них есть родители, жены или мужья, и потому их эмоции распределяются иным образом. У меня же в Лос-Анджелесе нет никого - только мои друзья.
  По какой-то причине они избрали меня своим личным духовником. Каждый из них изливал мне свои проблемы и трудности. Мои друзья были столь близки мне, что я никогда не мог мириться с их бедами и несчастьями. Я был способен часами говорить с ними о таких вещах, которые привели бы меня в ужас, услышь я их у психиатра или на его аудиокассетах.

<< Пред.           стр. 2 (из 6)           След. >>

Список литературы по разделу