<< Пред.           стр. 23 (из 35)           След. >>

Список литературы по разделу

  Попытка произвести сравнение различных форм мета-музыкотерапии, практикуемых в мире, была предпринята Руудом и Мансом (Ruud und Mahns, 1992). Шмейстерс (Smeijsters, 1994, 1995) разработал классификацию различных психотерапевтических методов в музыкотерапии. При этом терапевтические техники были сопоставлены четырем парадигмам: магической, математической, медицинской и психологической.
  Естественно-научные пути рассмотрения предмета музыкотерапии можно встретить в некоторых современных номологических исследованиях, проводящихся в поисках регулярно и закономерно проявляющихся взаимосвязей. В качестве прецедента для исследований в области воздействия музыки, следует назвать.работу Мекеля, в которой было доказано, что музыка выполняет стрессоредуцирующую функцию в сердечно-сосудистой, гормональной, интеллектуальной областях (Moeckel, 1995). Научные работы, касающиеся эмоциональных реакций на музыку, выраженных изменениями на ЭЭГ, также указывают на зарождающийся (прежде всего, у медиков) интерес к психофизическим изменениям, происходящим у человека, слушающего ту или иную музыку.
  С помощью статистического анализа производится попытка доказать биологическое воздействие музыки (Brueggenwerth u. a., 1994).
  Не отрицая отдельных интересных результатов, следует заметить, что в ходе этого исследования из контекста исчезало значение специфических для личности или терапии факторов. Интеракция, терапевтическая диада отступает перед значимостью связанных с пациентом индивидуальных факторов. Во время психотерапевтического исследования все в большей степени уделяется внимание инсценировке субъективно переживаемого интернализированного межличностного конфликта, берущего свое начало в ранних фазах и перенесенного на
 
 - 543 -
 
 существующую ситуацию. Это затрагивает методическую проблему и ведут к необходимости проводить ту стратегию исследования, которая согласуется с этими факторами.
  Сравнительная оценка терапевтического эффекта с помощью схожих методических инструментов является слишком грубой, чтобы дифференцированно рассматривать, какие явления фактически имеют место при терапевтической интеракции (Langenberg u. а., 1992, 1994, 1995). Многочисленные исследователи придерживаются той точки зрения, что показатели распределения, основанные на статистическом групповом анализе, лишь уводят нас от действительности и предлагают вместо этого возврат к максимально дифференцированному анализу отдельных случаев (Tress, 1988, 1990; Grave, 1988, 1992).
  В настоящее время разными специалистами музыкотерапия трактуется и реализуется по-разному, но все больше выделяются единые терапевтические учения, которые развивают дидактические модели и программы и, используя интердисциплинарность предмета музыкотерапии, находят возможности включаться в различные университетские исследовательские программы и, используя полезную информацию из смежных предметов. Ими отмечается необходимость развивать культуру исследования, соответствующую стандартам психотерапевтического исследования, которая, сочетаясь с эмпирическим клиническим знанием, ускорила бы теоретическую концептуализацию музыкотерапии как клинической, творческой и научной дисциплины.
  В трех немецких университетах исследования в области музыкотерапии были интегрированы в исследовательские проекты, посвященные медицине, психосоматической медицине и психотерапии.
  Клиническим основанием для "Креативной музыкотерапии", проводимой исследовательской группой университета в Виттене/Хердеке служит терапевтический концепт Нордоффа/Роббинса (Nordoff/Robbins, 1977), который для терапевтических целей использует творческие коммуникационные возможности музыкальных импровизаций. Музыкальное воздействие, оказанное на пациентов, как правило не включающее вербальной переработки пережитого, является центральным звеном терапии. В ходе исследования уделяется внимание факторам времени, фразообразования, высоты тона, ритма и мелодического контура, которые оцениваются как с биологической, так и с музыкальной точки зрения. Так, скажем, исследованию подвергаются физиологические изменения, наблюдающиеся при музыкальных импровизациях.
  Антропософические концепции, которые определяют человека как целостную структуру, указывают на качественную значимость данного фактора. При анализе физиологических параметров, таких как изменение кровяного давления или частоты сердечных сокращений, в процессе импровизации, музыкальные и физиологические процессы рассматриваются как равноценные компоненты, составляющие единое целое (Aldridge, 1992).
 
 - 544 -
 
  В сотрудничестве с исследовательским центром Штутгарта, специализирующимся в области психотерапии (Stuttgarter Forschungsstelle fuer Psychotherapie) и отделением психотерапии университета в Ульме, был основан Хайдельбергский институт исследований в области музыкотерапии (HEIM). В качестве "объединяющего исследования" запланирована задача совместить исследовательский процесс с клинической практикой и образованием; для этой цели была разработана интегративная система документации в области музыкотерапии (IMDos), служащая задачам научного развития (Czogalik u. a., 1995). Благодаря группе исследователей из университета в Ульме, на феномены музыкотерапии стали смотреть как бы с естественно-научной точки зрения. Развитие описательных систем, позволяющих идентифицировать типичные с точки зрения специфики диагноза образцы импровизации, сделать возможными и репродуцируемыми изменения, направлено на объективную реконструкцию. (Timmermann, 1990, 1991).
  Исследовательский центр качественных методов психотерапии посчитал нужным интегрировать разработанные в Дюссельдорфе базисные основы метода в психотерапию (Frommer et al., 1992). В соответствии с постулатом предметного соответствия, который неоднократно пытались соотносить со специфическими особенностями области, в которой его применяли, между предметом и методом, а также клиническими буднями и исследованием терапевтической ситуации существует тесная связь (Langenberg u. a., 1992).
  Начиная с 1995 года коллектив берлинских специалистов, занимающихся качественными исследованиями в области музыкотерапии, пытается обеспечить взаимодействие между дополнительным образованием и повышением квалификации в области музыкотерапии, проводимыми высшей школой искусств в Берлине, клинической психотерапевтической практикой и отделениями психотерапевтической медицины и психосоматики, а также психологии (Smeijsters u. a., 1995; Langenberg, 1996).
  Следует упомянуть еще два, не связанных с университетами, интересных направления, предлагающих свои музыкотерапевтические концепции.
  Морфологическая исследовательская группа применяет к феноменам музыкотерапевтического действия разработанные Зальбером герменевтические описательные и реконструирующие методы (Tuepker, 1988; Weymann, 1989).
  Интеграция музыкотерапевтических возможностей в психоаналитически-психотерапевтическую компетенцию без создания единой обширной самостоятельной терапевтической формы является целью Нидекена (Niedecken, 1988, 1989).
  Необходимость комбинировать психотерапевтические методы все в большей степени усиливается условиями клинических будней, поскольку многообразие требующих лечения нарушений вынуждает более дифференцированно подходить к назначению лечебных мер и разрабатывать общие планы работы с больным. В стационарных, полустационарных и амбулаторных условиях в ре-
 
 - 545 -
 
 зультате применения методов, ориентированных на пассивные переживания и активные действия, психотерапия является достаточно многообещающим средством, обеспечивающим в ходе лечения доступ к внутреннему миру пациента.
  Как психотерапевтический метод, связанный со сферой психогенных заболеваний, музыкотерапия преследует цель утвердиться в здравоохранении как самостоятельный и признанный метод лечения.
  На пути к профессионализации и разработке клинических стандартов этого интердисциплинарного предмета, от музыкотерапии требуется также доказательство ее научности и практической значимости (Grave, 1994).
  Помимо проводившихся различными институтами работ, посвященных интеграции музыкотерапии в общие схемы лечения (Heigl-Evers, 1986; Janssen, 1982), появились клинические данные и исследования, связанные с потребностями и профилем деятельности соответствующих медицинских институтов (Langenberg, Frommer, Tress, 1992, 1994, 1995, 1996).
  Музыкотерапевты, врачи, терапевтические коллективы, занимающиеся лечением, разрабатывают диагностические и модификационные критерии лечения, относящиеся к специфическим случаям; таким образом становится возможной организация процесса общего лечения, который был бы ориентирован как на особенности индивидуума, так и на специфику протекания болезненных симптомов (Langenberg, 1986).
 
 3. МУЗЫКОТЕРАПИЯ
 КАК ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИ ОБОСНОВАННЫЙ МЕТОД
 
  Музыкотерапия понимается нами как модификация аналитической психотерапии, которая возникла в связи с разработками, производимыми какими-либо институтами или учреждениям и, например клиникой психосоматической медицины и психотерапии в Дюссельдорфе. Данный метод лечения берет свое начало от психоаналитической музыкотерапии Мэри Пристлис (Mary Priestleys, 1975, 1983) и Йоханнеса Эшенса (Johannes Eschens, 1983, 1983), а также музыкального анализа новой музыки. В, силу своей все возрастающей профессионализации психоаналитически обоснованная музыкотерапия (Langenberg, 1988), осуществлявшаяся в рамках общего плана лечения (Heigl-Evers u. a., 1986), в условиях клиники смогла приобрести статус самостоятельного метода психотерапии.
  Специфика активной музыкотерапии заключается в функционировании связи между пациентом и терапевтом. Контакт происходит в пространстве совместной музыкальной импровизации и в ходе разговора, имеющего место как
 
 - 546 -
 
 до, так и после импровизации. При этом происходит постижение, озвучивание опыта, результатов, проявившихся в ее процессе и внезапного возникновения тех или иных интрапсихических и межличностных феноменов.
  В триаде контакт - зарождение - реализация протекает процесс лечения, где интерактивное развертывание импровизации понимается как реализация сценария.
  Главное правило сотрудничества в условиях музыкотерапии гласит: "Мы играем то, что придёт нам в голову, полагаясь на то, что идет изнутри, даже если это кажется нам абсурдным или бесполезным!"
  Вышеизложенное является модификацией основного аналитического правила, позволяющей реализовывать определенные возможности с помощью музыки. В результате, посредством метода свободной импровизации, возникает совместный музыкальный продукт, имеющий терапевтический эффект. В процессе возникновения таких произведений и вербализации полученных опытов участники процесса реализуют свои лечебные задачи.
  В обстановке, в которой проходит терапевтическое лечение, можно выделить несколько составляющих, в том числе помещение, где находится главный терапевтический инструмент - пианино терапевта, которое отчасти освобождено от корпуса, так что звуки можно извлекать и не нажимая на клавиши - прямо изнутри. Кроме того, в распоряжении имеется довольно впечатляющий инструментарий, как бы приглашающий им воспользоваться, прикоснуться к нему и открыть для себя мир музыки (второе пианино, скрипка, виолончель, псалтырь, перкуссионные инструменты, хроматические ксилофоны, металлофоны, различные нехарактерные для Европы инструменты, флейты и т. п.). Музыкальная подготовка не требуется, но необходима готовность давать выход своим музыкальным импульсам, сохранять интерес к тому, что звучит, полагаться нa то, что приходит в голову, уметь ненадолго превратиться в ребенка.
  Реальный процесс взаимодействия и образования взаимосвязей стимулирует возникновение эмоций, фантазий и образов, представляющих собой проявления инсценировки субъективно переживаемого интернализированного межличностного опыта отношений и конфликтов, имевших место на ранних фазах развития. В связи с переносом терапевтической ситуации, благодаря возможности осмысленно воспринимать прямой резонанс посредством звуков и совместной игры, происходит возникновение определенного личного качества. Появляется своего рода пространство, в котором можно услышать свои неосознаваемые фантазии и обрести психодинамическое понимание специфической ситуации взаимодействия.
  Установка, при которой эта психоаналитически обоснованная музыкотерапия воспринимается как персональный инструмент, служащий целям связи и понимания, была обозначена в ранних работах как функция телесного резонанса (Langenberg, 1988). Наряду со способностью резонировать, быть слы-
 
 - 547 -
 
 шимым и ощутимым в процессе взаимодействия, здесь содержится также идея об инструментальных мыслях, таким образом понятным становится другое качество переноса в музыкотерапии. Образование звуков и связей в музыке происходит одновременно с зарождением у взаимодействующих участников импровизации отчетливо воспринимаемых, слышимых и ощутимых отношений (Langenberg, 1994). В придающем уверенность пространстве импровизации можно пережить как возникновение определенных привязанностей, так и размолвки.
  Терапевтический инструмент функции телесного резонанса предполагает наличие как физических, так и психических откликов в процессе лечения, значимость переживаний снов наяву, колебание между первичным и вторичным процессом при импровизации, находящееся в зависимости от внешнего и внутреннего, сейчас-немедленно-завтра, то есть течения времени в музыке, от Я и Ты, материального и идеального.
  Специфичность музыкотерапии (помимо того, что она предоставляет пространство для импровизации и ее обсуждения) заключается в техниках реализации процесса импровизации, равным образом как и психотерапевтического процесса. Важную роль в развитии психоаналитически обоснованной психотерапии сыграл психоаналитический интеракционный метод (Heigl-Evers, 1994). Параллель с ним позволяет провести, в частности, участие в процессе терапии отчасти аутентичного, внимательного и импровизирующего вместе с пациентом музыкотерапевта.
 
 4. ПРИМЕНЕНИЕ ПСИХОТЕРАПИИ, ОСНОВАННОЙ НА МУЗЫКЕ.
 ПРИМЕРЫ ИЗ ПРАКТИКИ
 
  К моменту начала лечения пациентке было 30 лет, она работала, была замужем, однако не имела детей. При общении с ней бросалась в глаза ее реакция на обсуждение неприятных или досадных вещей (она начинала бурно смеяться). В таких случаях тема быстро сменялась, а значение проявившихся эмоций умалялось.
  Женщина страдала Colitis Ulcerosa, в рамках которого испытывала депрессивные состояния. У нее отмечались затяжные снижения настроения; пусковым механизмом для ухудшения симптоматики и поводом для обращения к психотерапевту явилась негативная характеристика на службе. В личностной структуре доминировали депрессивно-истерические составляющие. К вопросу о психодинамике заболевания можно упомянуть о том, что пациентка иден-
 
 - 548 -
 
 тифицировала себя с матерью, которая чрезмерно интересовалась делами окружающих и, в частности, постоянно контролировала пациентку. Исключая сильную потребность в гармонии, амбивалентные чувства пациентки было сложно привязать к чему-либо конкретному. Испытывая комплекс Электры, пациентка чувствовала себя отвергнутой и ненужной. Во время своих первых отношений с мужчиной, в ходе которых у нее впервые проявилась Colitis Ulserosa, она боролась за признание, но пережила отвержение. Через всю ее жизнь тянулись борьба за признание, переживание собственной ненужности и отверженности, причем пациентка не отдавала себе отчет в том, что испытывала агрессивные и амбивалентные чувства.
  Для начала, в рамках общего плана лечения, предложенного психотерапевтической клиникой (работающей по типу дневного стационара), я провел с пациенткой около 45 получасовых сеансов (два сеанса каждую неделю), используя музыкотерапию как средство индивидуальной психотерапии. На это ушло чуть больше полугода.
  После этого, закончив лечение в дневном стационаре, пациентка возобновила свою профессиональную деятельность и я провел амбулаторно 50 индивидуальных сеансов музыкотерапии (по 50 минут). Это лечение было предписано коллективом терапевтов после длительных раздумий и окончательно утверждено после пробного сеанса. Имеющаяся проблематика обусловила необходимость предоставить в распоряжение пациентки пространство, которое в свою очередь из всего творческого предмета музыки предоставляет в распоряжение ориентированное на актуальные отношения поле напряженности. Взаимодействие в этом специфическом пространстве импровизации существует благодаря психологически сложной смене процессов обретения новых связей и расставания со старыми. То, что происходит в ходе лечения, колеблется между регрессивным и агрессивно-прогрессивным состояниями и подготавливает почву для формирования качеств, способствующих самоидентификации (Langenberg, 1988, 1994).
  В организации звуков и отношений в пространстве музыки у взаимодействующих импровизаторов формируются осмысленно воспринимаемые, слышимые и ощущаемые отношения, которые переживаются ими посредством временной организации в ходе создания совместного продукта, находящегося в динамике и постоянном изменении. Лечебная задача для пациентки, разработанная на начальных сеансах в ходе музыкальных импровизаций и осмысления продуктов, созданных в ходе лечения как инсценировки и иллюстрации к специфике происходящего с отношениями пациентки, вырисовывалась как желание разработать собственные контуры. Проявить себя, отважиться открыто не согласиться с чем-либо, раскрыться с помощью звуков, передать полярность эмоций легче и безопасней возможно с помощью музыки, ее принципа временной упорядоченности.
 
 - 549 -
 
  Продукты музыкальной импровизации (Winnicott, 1979) предоставили в наше распоряжение пространство опыта и осмысления, в котором стала возможной работа над более подходящими отношениями. До этого момента казалось, что пациентка способна лишь на такие формы самовыражения, как показать себя чрезвычайно раскованной или, напротив, безвольно растекшейся, и что ей едва ли доступны слышимые музыкальные образы и их вербальные выражения. Переживание неудачной подачи себя сменялось архаичными вспышками агрессии, которые неотчетливо проявлялись в музыке и грубой речи. При инсценировке также отмечались характерный для этой пациентки анакликтический образец поведения, кроме того, уже на первых сеансах проявились подлежащие трактовке симптомы надвигающегося аффекта (Krause, 1988). В качестве подобных указаний во время импровизации то и дело всплывали аффективные проявления, причем это случалось чаще, чем возникновение во время вербальной части терапии определенных терминов и словесное осознанное отображение ситуации.
  Работа над аффективным восприятием, прояснением и точной подстройкой к происходящему, учитывающая контакт с импровизирующим вместе с пациенткой, сопереживающим ей и в то же время отличным от нее терапевтом, и стала в данном случае основной целью музыкотерапии.
  Процесс терапевтического лечения был интегрирован с этой, ориентированной на переживания, функционирующей в пространстве музыкальной импровизации главной задачей, находящейся в общем лечебном плане психотерапевтического дневного стационара. Способность разграничить и реализовать требовалась от пациентки прежде всего в психоаналитически-интеракционной группе, в ходе терапии творческим самовыражением и социальной психотерапии, это сопровождалось актуализацией агрессивных и связанных с либидо импульсов. Они могли быть дифференцированно обнаружены, организованы и выражены в виде пробных попыток импровизировать вместе с музыкотерапевтом.
  Прежде чем нами будут изложены первые важные данные, полученные в процессе лечения, необходимо привести некоторые соображения, касающиеся исследований в области музыкотерапии, сопутствовавших клинической работе.
 
 5. КАЧЕСТВЕННЫЙ БАЗИС В МУЗЫКОТЕРАПЕВТИЧЕСКОМ ИССЛЕДОВАНИИ ОТДЕЛЬНЫХ КЛИНИЧЕСКИХ СЛУЧАЕВ
 
  Рабочая группа "Качественное исследование в области музыкотерапии" начала свою деятельность в 1991 году, базируясь на собственных, ранее написанных работах (Langenberg, 1983, 1986, 1988), которые касались описания и оценки
 
 - 550 -
 
 терапевтичвских продуктов и разработки специфики музыкотерапевтической работы как психоаналитически обоснованного метода. Взаимосвязанный с музыкотерапевтической импровизацией аффективный и интерактивный процесс переживаний и образования связей стал причиной возникновения соответствующего предмету описательного и интерпретационного метода. Хотя процесс создания музыки кажется мимолетным, при желании переживания, его сопровождавшие, можно снова ощутить при прослушивании данного произведения. Установка по восприятию функции телесного резонанса (Langenberg, 1988), персональный инструмент, служащий как целям терапии, так и установке взаимосвязей с окружающим, указывает помимо способности к резонансу и восприятию внутренних образов также на музыкально-инструментальные размышления. Это помогает овладеть ситуацией в том случае, когда происходит независимое прослушивании импровизации не задействованными в ней людьми в прямом процессе ее создания и последующее описание впечатлений от нее. Инструкция гласит: "Опишите настолько искренне, насколько это возможно, ваши впечатления касательно услышанной импровизации; выразите свои чувства, мысли, образы, истории - даже в тех случаях, когда они кажутся вам достаточно сумбурными!"
  В описаниях содержатся субъективные, преломленные через личность слушателя составляющие, в то же время здесь можно увидеть и указания на какие-то общие мотивы, позволяющие сделать вывод о том, что инструмент функции телесного резонанса по-новому настроен, благодаря процессу терапевтического взаимодействия в ходе импровизации. Если говорить о триангуляции точек зрения (Denzin, 1970; Flick, 1991), то пациентка и терапевт сразу после сеанса также составляют спонтанный протокол, после чего к работе привлекается музыкант/композитор и импровизация подвергается музыкальному анализу (описывается его форма). В ходе дискурсивно-диалогического процесса исследования материала индуктивно делается вывод о мотивах, осуществляется попытка вскрыть причинно-следственную связь. Для достижения понимания мотивов мы проанализировали произведения, созданные пациенткой за последний год во время терапии.
  В течение 10 последних лет пациентка страдала от часто повторяющейся мигренеподобной головной боли на фоне депрессивно-обсессивного склада личности и весьма актуальной проблематики собственной значимости. Ее первичная отгороженность и эмоциональная холодность сменились в процессе музыкотерапевтического лечения способностью к контакту, которая может быть проиллюстрирована с помощью методики резонанса (Langenberg u. а., 1992, 1995). Примерно та же ситуация отмечалась и в другой работе - работе над конфликтом амбивалентности у нарциссического пациента, когда в ходе лечения диалектический процесс между состояниями единения и разобщенности выявил помимо противоречивых результатов (Fischer, 1989) типичные для этого
 
 - 551 -
 
 пациента образчики отношений. По контурам направленности основного мотива, полученным в ходе резонанса на импровизацию, можно было судить о том, что хотя, с одной стороны, противоречия продолжают сосуществовать друг с другом, с другой стороны, движение, организация и новый порядок также переживаются пациентом и становятся неотъемлемой частью его жизни при использовании формирующего резонанс пространства метода музыкотерапии (Langenberg, 1994).
 
 6. НЕКОТОРЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ ИЗ СФЕРЫ ПСИХОСОМАТИКИ
 
  Наша методика осмысления произведений, создаваемых в процессе музыкотерапевтического лечения, преследует, главным образом, не цель укрепиться в своих предположениях, то есть подтвердить дедуктивно образованные на основе прежнего материала гипотезы (имеется в виду номологическое исследование), ее цель - расширить наше представление о ситуации (Juettemann, 1992).
  Посредством сравнительного анализа данные, полученные эмпирически-герменевтическим путем, были обработаны и в конечном итоге внесли большой вклад в раскрытие важных внутренних взаимосвязей. Изучаемый материал составляли субъективные и интерсубъективные процессы, сопровождавшие музыкотерапевтические импровизации. В случае с пациенткой, страдавшей Colitis Ulserosa, было осуществлено исследование самого хода лечения; акцент в этом исследовании делался на сравнении терапии в условиях частичного стационара с терапией в амбулаторных условиях. При этом в проекте принимали участие пишущие диплом студенты и аспиранты, которые в одном и том же случае использовали различные методики и опросники.
  При сравнении 3, 17 и 45-го сеансов характеристика музыкальных мотивов выявила прошедший у пациентки процесс изменений от судорожно цепляющейся, неуверенной неясности в поведении к ясному образованию очертаний в дифференцировании форм самовыражения. Если для 3-го сеанса этими мотивами являлись уклонение, сокрытие, план, отказ, открытие и бесконечность, то для 17-го - сила, сопротивление, единство/разделение, размежевание, общность, удовольствие, завершение. В ходе 45-го и последнего сеанса лечения в рамках дневного стационара проявились следующие мотивы: протекание обучения, воспоминания, риск, осведомленность и поддержка. Первые импровизации звучат очень сдержанно и путанно, хроматический ксилофон пациентки едва слышно за осторожным пианино терапевта. Цитата из одного
 
 - 552 -
 
 из протоколов, описывающих сеансы: "Двое, которые очень бережно обходятся друг с другом"; или из другого: "Здесь кто-то есть, но я этого не ощущаю". В протоколе пациентки всплывает относящаяся к пубертатному периоду фантазия о собственной комнате, в которой она могла бы без помех играть на гитаре. 17-й сеанс отчетливо показывает стабилизацию собственной тональности при преподнесении себя и очерчивании контуров, установившиеся между пациенткой и терапевтом доверительные рабочие отношения. Люди, которые описывали импровизации, ничего не зная об этой пациентке и ситуации, ощутили не только решительность и силу, но и некий симбиоз обеих играющих, которые стремятся вперед и захватывают пространство. Цитата из протокола: "Чувствуем, здесь кто-то (Она) есть".
  В рамках языкового анализа этого исследовательского проекта была выявлена несомненно отличающаяся от прежней аффективная манера импровизации.
  Это значит, что после того, как пациентка приобрела в процессе музыкальной импровизации этот эмоциональный опыт, усиление ее аффективной сферы (речь идет об отношениях пациентки с самой собой и с терапевтом) может быть обсуждено и рассмотрено несколько более абстрактно.
  Изменение отношений говорит о напряженной работе по подстройке обоих друг к другу, отражает реакцию на музыку, а также на обсуждение процесса терапии. В результате проработки проблемы пациентка сообщила: "Теперь я нуждаюсь в Вас несколько иначе, чем раньше" (неопубликованная рукопись Даля). После 45-го сеанса, мотивы которого были уже указаны выше, пациентка записывает в своем протоколе: "Музыка как будто является сокращенным изложением прошедших шести месяцев - сперва - распределение ролей, потом - мелодия и сопровождение".
 
 7. ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПОКАЗАНИЯХ К МУЗЫКОТЕРАПИИ И НАУЧНЫЙ ВЗГЛЯД НА МУЗЫКОТЕРАПИЮ
 
  На пути к теоретической концептуализации и профессионализации, в ходе реальной работы в клинике выделяются все более дифференцированные показания к музыкотерапии, что проявляется прежде всего в спецификации и отграничении от других креативных методов.
  Сфера применения музыкотерапии как в активном, так и в рецептивном варианте очень широка. Для того чтобы достичь еще большего соответствия музыкотерапии научным стандартам, требуются эмпирические исследования ее эффективности. В рамках общих планов лечения как одного из методов лечения, или, как представлено в казуистике - как самостоятельного метода пси-
 
 - 553 -
 
 хотерапии, требуется также введение диагностической фазы в этот метод лечения. На пробных сеансах музыкотерапевты и пациенты пытаются включиться в совместный процесс игры, причем задачи лечения заключаются в рассмотрении и оценке возникших в его процессе продуктов. Эта близкая к искусству разработка терапевтических целей заключается в сочетании музыкальной импровизации и обсуждения, в обмене внезапно приходящими в голову идеями, образами и чувствами, переживании и приходе к представлению о интрапсихических и интерперсональных феноменах.
  Как метод, основанный на психоанализе, музыкотерапия действенна при психоневрозах; также эффективна она для пациентов с невротической структурой характера. Особой сферой применения музыкотерапии является лечение при расстройствах психосоматического характера. В этих случаях посредством музыки активизируется восприятие и дифференцировка эмоциональности. В качестве невербального - нередко единственного доступа к пациенту - музыкотерапия может либо предварять, либо сопровождать дальнейшее лечение. Основная задача этого доступа заключается в получении возможности завязать отношения с пациентом еще в самом начале диалога.
  Как показывает опыт, еще с большей точностью осуществляется назначение пробных сеансов терапии, в результате чего позже, в ходе музицирования и эмоционального переживания, проблема становится отчетливо видимой и ощущаемой, равно как и принятие метода пациентами. Дальнейшее исследование этих первичных этапов является существенной составляющей психотерапии и, кроме прочего, находится в соответствии с представленной выше качественной методикой.
  Благодаря стремлению к теоретической концептуализации и профессионализации музыкотерапии с 1994 года с целью сотрудничества в сфере качественного исследования начинают завязываться интернациональные контакты. После первого международного симпозиума, посвященного качественным исследованиям в сфере музыкотерапии, прошедшего в 1994 году в Дюссельдорфе, и второго симпозиума, состоявшегося в 1996 году в Берлине и Зауене, музыкотерапевтическое исследование является предметом дискуссий, его техника сопоставляется со стандартами международных психотерапевтических исследований (Wheeler, 1995; Langenberg и. а., 1996).
 
 - 554 -
 
 ТЕЛЕСНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ В ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОМ ДИАЛОГЕ
 
 1. ЦЕЛЬ
 
  Ницше решительно выступал против пренебрежительного отношения к телу в христианско-европейской традиции. Такие высказывания, как "В твоем теле больше разума, чем в твоем самом мудром изречении" (1898, 1980, с. 301) и "не следует... доверять той мысли, которая родилась не на воле и не в свободном движении" (1898, 1980, с. 1084), можно использовать как эпиграф к введению в телесно-ориентированную аналитическую терапию. Ведь она ставит для себя цель раскрыть телесное измерение происходящего между пациентом и терапевтом с психологической и психотерапевтической точки зрения. Когда спонтанные движения тела воспринимаются как такие же важные моменты психического, что и движения психики, и когда им дается такая же возможность формироваться в терапевтических рамках, тогда психоаналитическое "пространство возможности" (Khan, 1991) во многих отношениях расширяется. Праксеологические следствия описываются ниже с двух точек зрения: для терапевтов, которые работают в традиционной обстановке, и для терапевтов, которые включают в свою работу методы двигательной и телесной терапии.
 
 2. РАМКИ
 
  Не нужно подчеркивать, что и телесно-ориентированная аналитическая психотерапия осуществляется в определенных рамках ситуации, вырванной из непосредственной повседневной реальности. Несмотря на всю серьезность и глубину, эти рамки придают терапевтическому происходящему характер условности, привносят в него нечто смоделированное или игровое. Как и в семье, в телесной и двигательной аналитической терапии правит "эдипов запрет на прикосновение" (Scharff, 1994, с. 175).
  Правила терапевтического взаимодействия между пациентом и терапевтом сформированы в рабочем соглашении. Это относится и к двигательной и телесной психотерапии. Кроме того, в действие вступают некоторые изменения, которые во многих отношениях еще больше подчеркивают характер терапев-
 
 - 555 -
 
 тической ситуации с ее категорическими правилами. В аналитическое правило свободных ассоциаций определенно будут включены и телесные ощущения. Здесь я следую за теми аналитиками, которые выступают за то, чтобы
 
 "Уже при формулировании основных правил уделять производным досимволического опыта должное внимание, то есть просить пациентов обращать внимание на собственное состояние, настроение, телесные ощущения, телесные раздражители" (Mertens, 1990, с. 29).
 
  Во время телесно-ориентированной терапии пациента, по аналогии с подготовительными разъяснениями аналитических правил и рабочего соглашения, можно подготовить и к возможным двигательно- и телесно-психотерапевтическим методам. Для этого его спрашивают, согласен ли он, чтобы для более глубокого понимания его проблемы в психотерапевтическую работу были включены двигательные игры и/или телесные прикосновения. Ему сообщают о том, что эти включения будут все время комментироваться и подготавливаться. Кроме того, терапевт может указать пациенту на то, что сами по себе предполагаемые трудности при осуществлении или же отклонение такого предложения часто как раз и углубляют понимание и что пробы на движение и прикосновение используются не ради них самих, а только в качестве вспомогательного средства. Они предоставляют психическому свободное пространство для всеобъемлющего выражения и дают пациенту возможность глубже пережить и понять себя. Такое развитие событий требует постоянного обновления рабочего соглашения. Далее, это фокусирует взаимодействие между воображением и рефлексией. И то, и другое вместе служит углубленному участию в терапевтическом диалоге и содействует личной ответственности пациента за лечебный процесс. Отсюда следует также расширенное толкование обстановки. Психотерапевтическая ситуация определенно выходит за рамки двух квадратных метров кушетки, точнее, за рамки пространства между кушеткой и креслом, и распространяется на весь кабинет.
  В этом заключается существенное различие между позициями Фрейда и Адлера, которому в истории глубинной психологии уделялось мало внимания. Адлер не считал, что необходимо принимать особые клинические меры против возникновения невроза переноса. С самого начала своей клинической деятельности он был убежден в том, что и в кабинете врача пациент не может сделать ничего другого, как создать типичную для его стиля жизни реальность. Поэтому он выступал за большую свободу движения и предостерегал против введения слишком строгих правил ("например, выделения определенного места, дивана"), потому что из-за этого от терапевта многое ускользает: "Я вижу пользу в том, чтобы не прерывать движения пациента. Таким образом, каждый предстает в своем двигательном законе" (Adler, 1933, 1973, с. 173). При подобной прямо-таки двигательно-терапевтической позиции не удивительно, что он уже очень рано указывает на "диалект органов" и "язык тела" (например, 1912, 1973 или 1931, 1979):
 
 - 356 -
 
 "Мне кажется очень ценным и такой прием: вести себя как в пантомиме, некоторое время не обращать внимания на слова пациента и по его поведению и движениям читать его более глубокие намерения. При этом можно остро почувствовать противоречие между увиденным и услышанным и отчетливо увидеть смысл симптома" (Adler, 1920, 1974, с. 63).
 
 3. РЕЗУЛЬТАТ
 
  Систематически принимая во внимание телесные и парателесные формы восприятия и отношения, психоаналитическое учение о неврозах и отношениях, по мнению психоаналитиков, имеющих опыт работы с движением и телом )Becker, 1986, 1989; Heisterkamp, 1994, 1996а и b; Moser, 1989, 1993, 1994; Peter, 1989, 1994; Reinert, 1995; Roth, 1986, 1991; Scharff, 1994; Stolze, 1978, 1992; Ware, 1984; Worm, 1990, 1992, 1994), существенно расширилось бы, а все соответствующие понятия получили бы более глубокое понимание. Это обогащение, которое я подробно обосновал в своей монографии и пояснил с помощью большого количества терапевтических примеров (Heisterkamp, 1993), можно описать следующим образом.
  Расширение измерения "опыт". При работе с телом вместе с психическими выразительными движениями учитываются - специально и систематически - телесные выразительные движения, как такие же значимые моменты терапевтического процесса. При этом расширяется психическое пространство восприятия, понимания и отношения.
  Ориентация в психическом происходящем. Когда организменные моменты спонтанного движения систематически оказываются в сфере неустанного внимания, терапевт, отдающийся на волю пациента, сохраняет надежную ориентацию в многомерном психическом происходящем. Он приспосабливается к актуальному генезису психического и находит кроме того вехи содвижения* в опустевших душевных ландшафтах, в которых уже иссякли языковые источники.
  Расчленение потока переживаний. Через содвижение вместе с телесными и парателесными моментами собственного движения пациента психическая система разделяется в соответствии со всеобщим смысловым гештальтом. Фиксированные позиции вынужденного самоторможения перемещаются в телесное сознание. Стык между "со" и "движение" характеризует интерсубъек-
 
 
  * Содвижение - спонтанные двигательные реакции терапевта, возникающие в ответ на собственные (спонтанные) движения пациента. - (Прим. перее.).
 
 - 557 -
 
 тивную компетентность терапевта, его умение проникнуться чувствами пациента, не потеряв при этом своих собственных переживаний, что означает умение четко различать первое и второе. (Heisterkamp, 1993, 1996b).
  Содвижение. Через внимание, расширяющееся за счет организменного содвижения, терапевт получает естественный доступ к тем самым моментам собственного движения пациента, которые в противном случае остаются скрытыми. В особенности дыхательный диалог (см. ниже) расставляет наглядные, ощутимые и важные знаки препинания в психическом происходящем.
  Углубление актуального опыта. В рамках двигательно- и телесно-ориентированных пробных действий можно глубже понять уже известные воспоминания детства, еще раз пережить более широкие и часто еще более ранние ключевые переживания ("модельные ситуации") и инсценировать прототипические формы отношений.
  Воплощение сопротивления и собственного движения. Обращение с сопротивлением и защитами организма в телесно-ориентированной аналитической психотерапии открывает новое измерение работы и анализа сопротивлений. Когда пациент телом понимает, как он "актуально" и "явно" воплощает себя в своей характерной манере, когда его индивидуальная форма сопротивления и обеспечения безопасности становится телесно постижимой, он получает пространство движения, чтобы заново отрегулировать конфликтные моменты и творчески преобразовать свой тип движения.
  Постижение раннего травматического опыта. Подготавливая двигательно- и телесно-ориентированные пробы, можно еще раз пережить, проговорить, задним числом понять и интегрировать довербальные травматические переживания из продолжительной фазы развития доречевого опыта, перекодирование которых в символической форме стало жертвой ранних защит организма. Таким образом, мы выводим пациента на уровень коммуникации до возвращения к попыткам самолечения, недостаточным и преждевременным при актуальных расстройствах.
  Прояснение отношений. Так же как телесные выразительные движения, телесно-ориентированный и/или телесный контакт способствует проясняющему и в значительной степени расшифровывающему воздействию. При парателесном или телесном прикосновении формируются прототипические гештальты отношений, которые обостряют восприимчивость терапевта к повторению в терапевтических отношениях ранних манипуляций и/или раннего пренебрежения.
  Поддержка тенденций самостоятельного излечения у пациентов. У пациентов, чьи обычные собственные движения были очень заторможены и чьи редуцированные выразительные движения - это последняя возможность доступа, временное выполнение функций развития и функций Я (восприятие, удержание, реагирование, упорядочивание, подтверждение, обеспечение) часто осуществляется только с помощью тела. Тогда становятся необходимы теле-
 
 - 558 -
 
 сносимвалические формы восприятия, понимания, постижения и обращения. Они не только расширяют традиционный репертуар речесимволических форм поддержки, но и существенно акцентируют тенденции развития пациента. Телесно-ориентированная психотерапия предлагает огромное количество методов страховки при поддержке, формировании, дальнейшем развитии и преобразовании заторможенных спонтанных движений.
  Возвращение жизнерадостности. Через телесно- и двигательно-ориентированную терапевтическую работу аналитик может и при повседневном обращении с пациентом, чья жизненная сила оцепенела, сохранить значительную долю интерактивной ориентации для себя и пациента. Радостное участие терапевта во вновь пробуждающейся жизнерадостности пациента оказывается важным фактором психотерапии (Heisterkarnp, 1990, 1991).
 
 4. ТЕЛО В АНАЛИТИЧЕСКОЙ ПСИХОТЕРАПИИ
 
  Часто высказываемое терапевтами, занимающимися телесно-ориентированной терапией, утверждение, что психоанализ пренебрегает телом, не совсем верно, в особенности в последнее время, с тех пор как некоторые психоаналитики все больше чувствуют вызов со стороны своих коллег, которые включают в лечение двигательно- и телеснотерапевтические переживания, и теперь со своей стороны подчеркивают значение тела, телесного Я, телесного образа, нарушений телесного образа, субъективных представлений о теле и его болезнях, связанных с телом воспоминаний, расхождения между телом и душой и т. д. в психоаналитической теории и практике (Вittner, 1986, 1988, 1989; Hirsch, 1989, 1994; Kafka, 1992; Lehmkuhl, 1992; Plassmann, 1993, 1994; Thoma, 1992). Несмотря на это, исходя из моего опыта в телесно- и двигательно-ориентированной терапии, мне кажется, что концепции, рассматриваемые в этих публикациях, требуют уточнения. Хотя психоанализ и перестал пренебрегать телом и иногда упоминает ощущения тела, область телесного, точнее, телесного опыта по-прежнему остается в значительной степени нераскрытой.
  Здесь психоанализ стоит на пороге следующей стадии развития. Он должен перенести знаменитое высказывание Фрейда (ПСС VIII, с. 374), согласно которому никого нельзя убить заочно, и на телесные формы индивидуальной защиты. Если пациент не ощущает, как он затвердевает, напрягается, зажимается, сдерживает, подавляет себя, то есть не замечает телесного воплощения своего сопротивления, эти организменные сопротивления или защитные механизмы остаются вне аналитической работы. К глубинному психологическому пониманию относится работа с организмом: то, что мы абстрактно называем
 
 - 559 -
 
 "сопротивлением" и "защитой", - это процессуальные акты телесных форм Я. Когда что пациент чувствует, как он воплощается в актуальной реальности, его телесное существование снова становится ему доступно и поддается творческому преобразованию. Пациент постигает, как он формирует свои индивидуальные "расстройства" и для чего они ему служат.
  Я описал подобный процесс у пациентки, страдавшей психосоматическим заболеванием, которая называла себя головоногим моллюском (Heisterkamp, 1994, 1996а). Переломный момент терапии наступил тогда, когда она смогла телом ощутить, как она сама снова и снова подавляла свои собственные жизненные движения ради вынужденной самозащиты, а, следовательно, как и для чего она воплощалась как головоногий моллюск. Как осознание эта психодинамика уже в первой фазе терапии поддавалась дифференцированному обсуждению. Но только через телесные переживания, которые возникали в результате многочисленных промежуточных шагов, она смогла осознать степень своей защиты и понять ее как защитный механизм, облеченный в телесную форму.
  Описание длительного процесса, когда пациент постепенно ощущает свою защиту, едва ли можно встретить в психоаналитической литературе. Этот праксеологический пробел работы с организмом очевиден во всех известных мне психоаналитических публикациях на тему тела, когда выразительное движение тела каждый раз связывается с вытесненной агрессией, сгорбленная осанка - с депрессией, скованные движения - с непрожитыми аффектами, открытый рот - со страхом, жесткое положение предплечий - с тем, что ребенка крепко пеленали в детстве, и т. д. Ясно, что ни один из авторов не ведет себя так во время анализа, а значит, не отягощает выразительные движения малоубедительными толкованиями такого рода. Поскольку эта очень значимая с праксеологической точки зрения промежуточная область воплощения психического в теле и отдаления психического от тела не тематизирована, искусство обращения с этим феноменом остается исключенным из научного обсуждения, так же как и из психоаналитической теории и учения. В этой ситуации повышается вероятность того, что пропасть между выразительными движениями тела и пониманием будет преодолена с помощью когнитивного "короткого замыкания" или абстрактного вербального анализа. Лихтенберг (Lichtenberg, 1991) и Хирш (Hirsch, 1994) оба соглашаются с соответствующим примером, который принадлежит Кайзеру (Kaiser, 1977):
 
 "Он описывает странный симптом у пациентки: она держала руки по-особому неподвижно. Из этого Кайзер заключил, что в грудном возрасте пациентке пеленали руки. Пациентка не могла вспомнить об этом событии, однако подтвердила это при прямом расспросе. Это знание сыграло полезную роль в анализе". Лихтенберг предполагает, что переживания этой пациентки "были закодированы только в перцептивно-аффективном модусе действия и позднее их нельзя
 
 - 560 -
 
 было перекодировать в символические представления. Следовательно, их можно было постичь только аналитически, когда аналитик (по возможности) эмпатически постигает тот способ, каким состоянии тела, позы и аффекты переживаются грудным младенцем" (Lichtenberg, 1991, с. 182).
 
  В этом примере разрыв между выражением тела и толкованием особенно очевиден. Поэтому я хотел бы использовать его, чтобы восполнить этот пробел с помощью своего опыта соответствующих лечебных ситуаций двигательно- и телесно-ориентированной терапии. Когда я наблюдаю нечто подобное у одного из моих пациентов, я спрашиваю его, не хочет ли он пройти соответствующую двигательную пробу (например, позволить рукам говорить, или медленно довести напряжение до максимума или до минимума, или в замедленном темпе поднять и опустить руки), чтобы таким образом подобрать ключ к языку кистей и рук. Тогда в этом пространстве возможностей для телесных ассоциаций и фантазий в подобных случаях часто возникают ранние воспоминания и картины, которые сопровождаются сильными вспышками ярости и отчаянным чувством бессилия. Благодаря этому ослабевают и очаги напряжения, которые в большинстве случаев распространены по всему телу. До сих пор они служили пациенту именно для защиты от чудовищной силы этих эмоций, угрожающих ему. На фоне моего опыта работы в области телесно-ориентированной терапии, я опасаюсь, что такие примеры, как вышеуказанный, который типичен для публикаций на тему психоанализа и тела, наводят на мысль, будто терапевтическая работа закончена, когда найдено правильное толкование, как будто с помощью правильного толкования нельзя обосновать даже сопротивление. Если в вышеуказанном примере не было уделено достаточного внимания часто очень затяжному процессу перехода от телесного оцепенения к телесному пониманию, о чем я не могу судить, тогда упомянутую пациентку еще раз успокаивали бы медицинскими препаратами.
  Наконец, описанные выше неясные моменты связаны с тем, что психоанализ по-прежнему рассматривает выразительные движения как объектные феномены. Обращение с ними характеризуется принципом "распознать и объяснить". Однако при таком подходе невербальные выражения остаются в положении объекта. Их обходят вниманием как субъектные формы артикуляции и манифестации. Таким образом, вербальное вторжение прерывает диалог на языке тела прежде, чем он сможет развернуться. Субъектное выражение пациента ставится в положение объекта, и теперь его можно рассматривать и анализировать с диагностической дистанции. Есть опасность, что столь типичное для многих пациентов самоотчуждение скорее закрепляется, нежели излечивается в результате этого вторжения. Вместо того чтобы вести с пациентом диалог на языке тела, рассуждают о том, что означает данное телесное выражение. У двигательно- и телесно-ориентированной терапии аналитик мог бы научиться уделять больше вни-
 
 - 561 -
 
 мания телесным "намекам", схватывать их и давать им свободу выражения, пока в присущей опыту форме не откроется содержательная картина. Рядом с типичным для психоанализа герменевтическим пониманием, которое нуждается в опосредованном представлении (репрезентирующее понимание), существует еще одна базальная форма понимания - или, лучше, узнавания, - в которой смысл раскрывается непосредственным и аффективным образом. Эта форма презентивного постижения смысла лежит в основе герменевтического понимания. Последнее вообще немыслимо без первого, и поэтому психоаналитическая теория и практика должны уделять ему больше внимания.
 
 5. ДИАЛОГ НА ЯЗЫКЕ ТЕЛА В ТРАДИЦИОННОЙ ОБСТАНОВКЕ
 
  Как использовать и вести диалог между пациентом и терапевтом на языке тела? Ответ требует целого ряда соображений, которые я поясню на конкретном терапевтическом примере. Сначала я представлю этот пример с точки зрения терапевта как участника-наблюдателя и покажу, что использование телесного, прежде всего дыхательного, диалога ведет к прототипическому структурированию психического происходящего.
  Мужчина примерно 30 лет, очень сдержанный и отчужденный, страдающий хроническим гастритом, после примерно 150 часов анализа во время сеанса начинает говорить на неопределенные и абстрактные темы, между которыми я не вижу никакой связи. Я не знаю, к чему он клонит, и начинаю терять терпение. Для описания моего состояния мне приходит в голову часто употребляемое в Рейнской области выражение "fickerig"*. Он сидит, положив ногу на ногу, с напряженным лицом и постоянно наблюдает за мной. Чем дольше он говорит, тем больше у меня повышается давление. Я чувствую явное ослабление напряжения, когда он заговаривает о конкретной ситуации в ванной комнате. Это было в пятницу вечером, он и его подруга находились в ванной: "Мы оба были..." Он запинается и задерживает дыхание. У него, очевидно, не поворачивается язык произнести слово "голые", которое я добавляю для себя. После короткого кашля он начинает заново: "Моя подруга мылась в ванне, а я только что вымылся. На нас ничего не было". Он опускает ногу, немного наклоняется вперед, его предплечья тоже немного подаются вперед: "Она стояла так... когда я ее увидел... я захотел... я..." Время от времени он сглатывает, его дыхание становится глубже, в глазах появляется огонек. "....Я так хотел... э... дотронуться до нее... вокруг... внизу живота".
 
 
 * Беспокойный, непоседливый, суетливый (нем.). - (Прим. перев.).
 
 - 562 -
 
  Я понял, что ему больше всего хотелось обнять нагое тело его подруги сзади и, вероятно, прижаться к ней. Пока он, запинаясь, рассказывает, как он хотел обнять ее сзади, его тело наклоняется вперед, руки подаются назад, он втягивает живот и держит ладонь так, будто его неожиданно ударили в область живота. Его дыхание прерывается. На короткое мгновение он цепенеет. Я сам бессознательно раскачивался вслед за его движениями и замечаю, что я тоже сгибаюсь и тоже смутно чувствую воздействие в области живота. Его подруга очень испугалась этого неожиданного прикосновения и совершенно остолбенела. Она упрекнула его за это "вероломное нападение". Я догадываюсь об ужасе застенчивого влюбленного, объект любви которого каменеет при его робком, страстном приближении. В качестве "модельной ситуации" (Lichtenberg, 1987) мне приходит на ум ребенок, который в радостном возбуждении подбегает к маме или папе и наталкивается на стену неумолимого равнодушия. В то время как я еще пребываю в этой ужасной ситуации, он неожиданно для меня отступает в мучительный когнитивный круг взаимных обвинений и самооправдания. Наконец это переходит в попытки когнитивного реструктурирования, в которых он затрагивает и некоторые детские воспоминания своей подруги. В это время я чувствую, как у меня поднимается давление.
  Мои замещающие движения в момент его телесного отказа, моя тенденция оставаться на месте его неощутимой травмы, а также напряжение во время его рационализаций и психологизации показывают мне, что пациент здесь описывает сцену, в которой проявляется ранняя модель движения, влияющая на нынешний способ отношений, при этом он не может облечь это в слова, достаточные для преодоления. Когда человек использует весь спектр своих психических выразительных движений, тогда можно отчетливо наблюдать его собственное движение, которое зашло в тупик, не движущегося более единства противоположностей - здесь и там, любви и ненависти, тоски и разочарования, пассивности и активности, терпения и страдания. Двигательный модус сдержанного и заторможенного сближения проявляется во многих модификациях: в той манере, в какой пациент предваряет свою проблему, содержательно - в описываемой сцене, интрапсихически - в неспособности принять участие в собственном опыте, интерпсихически - в стесненной форме вступления в контакт со мной.
  Благодаря тому что терапевт внимательно следит за телесными и парателесными моментами собственного движения пациента и своего содвижения, очевидным образом структурируется все взаимодействие. Через участие организма в движении становится особенно очевидным подъем к злополучному кульминационному моменту, душевный тупик и необходимость окольного пути. Через выразительные движения весь процесс приобретает четкую структуру. Это тем более важно, когда эмоциональные стремления сильно заторможены, а вербальные выражения служат рационализирующей и психологизирующей защите. Контрперенос тоже структурируется более явно, когда терапевт
 
 - 563 -
 
 открыт для организменного резонанса. Мое желание поторопить его, испуганная задержка дыхания, ощущение неожиданного удара в область живота и мое пребывание в этой совместно пережитой травмирующей ситуации, в то время как он выходит из нее с помощью своих форм защиты, а также мучительная работа рационализации отражают внутренний процесс неудавшегося сближения.
  Место блокирования в процессе собственного движения обозначает также место рационального вмешательства. Его вербальное сообщение содержит в своем невербальном послании очевидную драматургию. Кульминация действия телесной драмы - как в ванной комнате, так и в кабинете терапевта - это именно то место, где заторможенное собственное движение блокируется вновь и вновь и где мог бы наступить переломный момент в изменении его стиля жизни. Опуская руки, закрывая и прищуривая глаза, задерживая дыхание, сглатывая, сжимая тело, напрягая живот, он телесно выражает свой индивидуальный закон движения, согласно которому он чувствует, что он снова и снова вынужден приближаться к своему неразрешенному конфликту и страданию, но в то же время страшится связанных с этим психологических последствий и подавляет свои жизненные движения. Страшная кульминация проблемы отношений - это именно тот пугающий момент терапевтического процесса, поскольку здесь формируется возможный поворот к изменениям.
  Этот пример показывает, как телесные жизненные движения систематически включаются в свободно плавающее внимание и как взаимодействие пациента и терапевта структурируется прототипическим образом. Так мне открылась психодинамика моего пациента. Но от моего глубокого психологического понимания пациенту еще нет никакой пользы, если из-за своего самоотчуждения он закрыт для эмпатического объяснения. Тогда терапевт со своим состраданием встречает так же мало отклика, как пациент встречал в детстве. Хотя здесь речь идет о чрезвычайно значимом терапевтическом моменте развития, самые большие усилия достичь взаимопонимания могут привести к повторению трагедии потери связей. В крайнем случае терапевт может обратиться - если говорить словами Фрейда (ПСС XIII, с. 253) - к "внешним" ощущениям пациента, вербальное обращение к "внутренним" ощущениям часто, не будучи услышанным, рикошетом отскакивает от твердей и укреплений телесной защиты, которая в развитии предшествует психическим защитным механизмам и создает их (Domes, 1992, 1993; Lichtenberg, 1991). Чем меньше пациент способен на телесные и эмоциональные переживания, тем больше терапевтическому диалогу угрожает поток пустых слов.
  Если постоянно уделять внимание телесным переживаниям, проще избежать превращения процесса застывания и оцепенения в хронический. Поэтому ниже я выделю шесть типичных видов вмешательства, в которых увеличивается степень принятия во внимание телесных жизненных движений и намечается переход от объектной к субъектной точке зрения.
 
 - 564 -
 
  1. Терапевт ощущает комплекс организменных признаков переноса и сообщает пациенту, что он наблюдает. Реакция последнего показывает, затронуло ли его вмешательство. Согласно моему опыту, это редко происходит с пациентами, которые сильно отдалились от своего Я.
  2. Терапевт связывает свои наблюдения с тем, что он проникается чувствами своего пациента (например, его страхом перед отказом или травмой). Когда это задевает пациента, он может сделать важный шаг: ослабить свое вынужденное самоподавление. Правда, сегодня мы встречаем много пациентов, до которых вначале нельзя достучаться даже через эмпатические усилия терапевта достичь взаимодействия
  3. Терапевт сводит свои ощущения в образ развития. В случае моего пациента у меня возник образ радостно взволнованного ребенка, который в возбуждении бежит к главному значимому лицу, чтобы поделиться с ним своим радостным настроением, но со всей силы своей эмоциональности ударяется о стену безжалостного равнодушия. Соответствующие объяснительные образы часто раскрывают модельные ситуации детства, а также актуальные отношения, в частности отношения с терапевтом. Они затрагивают пациента в его глубинном слое, точнее, на уровне регрессии, который находится по другую сторону языковых символов взрослого. Целостная и оперативная логика восприятия этих картин дает пациенту возможность разобраться в жизненной фазе, предшествующей речесимволической записи. В этих случаях терапевт тоже должен проверить влияние своего вмешательства, нашел ли он соответствующий пациенту уровень или пациент реагирует на это только так, будто он снова получил новый образец интерпретации, который он теперь должен ассоциативно подтвердить или опровергнуть. Если напряжение и оцепенение между пациентом и терапевтом сохраняется, то, согласно моему опыту, необходимо систематически обращать внимание на диалект органов и язык тела и помочь пациенту, чтобы он смог снова вступить с самим собой в диалог на языке тела, а не закреплять очевидное самоотчуждение еще больше за счет попыток провести анализ. Тогда терапевт работает непосредственно над подавленной жизненной силой, в психоаналитической терминологии - над телесным самоопределением пациента.
  4. Терапевт описывает свои наблюдения и предлагает пациенту еще раз вернуться на "узкое место" его опыта, и, по возможности не разговаривая, сконцентрироваться на том, что он может ощутить в этот момент. Через расширение этого значимого момента терапевтического процесса принцип свободных ассоциаций распространяется на телесное измерение. Это жизненно важная помощь, поскольку пациент учится уделять внимание самому себе, чувствовать себя, держать ответ перед самим собой.
  5. В крайнем случае, можно еще больше усилить "реанимационные меры". Так, можно обратить внимание пациента на то, как он задерживает дыхание, и побудить его дышать глубже, по возможности вдыхая в ту область тела, кото-
 
 - 565 -
 
 рую он как раз прикрывает рукой. Когда пациента не трогает вербальная эмпатия, тогда, как правило, его еще можно задеть на этом организменном уровне, так как, несмотря на все самоподавление, еще остались заторможенные жизненные импульсы.
  6. Особенно выразительные картины пациенты могут создать, когда терапевт подхватывает их телесные движения и побуждает пациентов еще раз последовать своим импульсам. Так, терапевт обращает внимание пациента на робкие импульсы пальцев на ногах, ног, пальцев рук, ладоней, рук, плеч, рта, языка, челюсти, бедер, головы, шеи, глаз и т. д. и спрашивает пациента, не захочет ли он позволить своему телу "говорить" самому. Точно так же он направляет внимание пациента на ситуации, в которых пациент ведет с самим собой диалог на языке тела: например, когда он кладет одну ногу на другую или наступает одной ногой на другую, когда одна рука гладит другую, когда он кладет руки на лицо или подпирает руками голову и т. д. Так терапевт подхватывает тон дыхания или модуляции голоса и предлагает пациенту невербальное пространство для акустического звукоподражания. Часто совместное действие может произвести сильное впечатление, если в терапевтическом процессе сжатому кулаку, подергивающейся ноге или шумному дыханию предоставляется простор для самовыражения. Выявляющиеся при этом смысловые формы все больше структурируют актуальные связи, в частности связь между пациентом и терапевтом.
  Чтобы лучше пояснить последние рассуждения, я привожу ниже ряд сжатых примеров языка тела и диалекта органов:
  • когда движения челюсти и рта пробуждают воспоминания о кормлении грудью и об отнятии от груди, а также о переводе на твердую пищу, и при этом объясняются актуальные "затруднения при кусании" и страх перед расставанием, равно как и сдерживаемая ярость;
  • когда ритмические колебательные движения пациентов, вызывающих образ госпитализированного ребенка, воскрешают раннее чувство одиночества и делают понятными нынешние защитные механизмы;
  • когда в том, как пациент смотрит и отводит взгляд, как он поворачивается и отворачивается, засыпает и пробуждается, вновь инсценируются нерешенные проблемы фазы повторного сближения;
  • когда в движении вперед и отходе назад, расширении и сжатии, во вдохе и выдохе оформляется типичный стиль отношений;
  • когда в телесных образах возникают значимые ситуации, имевшие место на пеленальном столике, которые мгновенно могут сделать легко понятными нынешние нарушения отношений;
 • когда в подергивании рук и ног вырисовываются и оформляются агрессивные и экспансивные тенденции;
 • когда пациент корчится и извивается, как будто ему необходимо избавиться от внешних и/или внутренних пут;
 
 - 566 -
 
  • когда он сам касается себя пальцами, руками или ногами, как будто они воспроизводят нежные или неодобрительные жесты значимого лица;
  • когда его шея вытянута, как будто он должен с трудом держаться над водой или препятствовать падению в бездну;
  • когда он выпрямляет колени, чтобы компенсировать неопределенность своей собственной позиции, и т. д.
  Когда у терапевта возникают двигательные образы и когда они исчезают, им руководят особые организменные реакции контрпереноса, как, например:
  • когда он замечает, что его дыхание становится все более поверхностным и он сам становится непосредственным участником самоограничения пациента;
  • когда его давление повышается и он констатирует, что он оказался втянут в "работу-головную боль";
  • когда он чувствует усталость и сонливость;
  • когда у него спирает в горле или когда он чувствует удушье;
  • когда его желудок судорожно сжимается или он чувствует нечто похожее на удар в область живота;
  • когда он чувствует сильное желание закричать, вскочить, ударить или встать;
  • когда его сердце начинает громко стучать, бешено биться или болеть;
  • когда он чувствует сексуальное возбуждение или не испытывает ничего похожего там, где этого можно было бы ожидать;
  • когда его спина напряжена или начинает болеть;
  • когда он реагирует или хочет отреагировать на бессознательные вокализации своего пациента, как будто он чувствует призыв к диалогу на другом уровне;
  • когда его голос меняется и он, так сказать, переходит или перешел в новый модус отношений со своим пациентом;
  • когда он смотрит вслед своему пациенту или отворачивается от него и закрывает глаза, и таким образом он неявно устанавливает или прерывает особый контакт и т. д.
  Когда терапевт помогает пациенту лучше понять свои эмоциональные и телесные движения, он может руководствоваться следующими ориентирами:
  1. Принцип "свободных ассоциаций" систематически распространяется на телесное измерение психического самовыражения;
  2. Когда общепсихический процесс грозит застыть или расплыться, терапевт подхватывает оставшиеся рудименты жизненной силы, которые дольше всего удерживаются в телесной сфере;
  3. После того, как он сфокусировал и прояснил ситуацию вместе с пациентом, он предлагает пациенту позволить своему телу сказать или сделать именно то, на что оно в данный момент намекает;
 
 - 567 -
 
  4. Терапевт заботится о том, чтобы эти проявляющиеся импульсы получили возможность осмысленного формирования. Для этого формирующимся единицам действия требуется соответствующее время и защитные рамки, которым могут помешать более высокоорганизованные функции, такие как речь;
  5. Так как пациент сопровождает свои жизненные движения рассудком взрослого, он будет, после создания характерной сцены, возвращаться к использованию языка, чтобы описать и классифицировать свое поведение и переживания. Однако в начинающемся диалоге между пациентом и терапевтом акцент переносится с сообщений о соответствующем толковании к сообщениям о значимом переживании;
  6. Часто сформировавшиеся в терапевтическом пространстве образы непосредственно раскрывают и события переноса. Иногда для того чтобы понять свои переживания как прототипы всей действительности, пациенту требуется помощь терапевта.
 
 6. ТЕЛЕСНЫЙ ДИАЛОГ В РАСШИРЕННОЙ ОБСТАНОВКЕ
 
  При переходе от традиционной обстановки к расширенной терапевт отказывается от своего постоянного места (за кушеткой или напротив пациента) и включает в свою психоаналитическую работу движение и прикосновение. Эту перемену можно наглядно пояснить на примере Хирша, который в своем сочинении о теле в психоаналитической терапии останавливается на общественно разрешенном и даже желательном контакте между пациентом и терапевтом, а именно: рукопожатии до и после сеанса. На этом хорошо знакомом каждому аналитику примере прикосновения Хирш показывает, что подача или пожатие руки "часто является точным указанием на внутреннее состояние человека" (Hirsch, 1994, с. 156):
 
 "Оно может колебаться от слабого, "резинового", вялого и бессильного до решительного, сильного и болезненно-агрессивного. Руки могут быть холодными или горячими, влажными или сухими, твердыми или мягкими. Отсутствие взаимопонимания между двумя людьми может выражаться в том, что две тянущиеся друг к другу руки разминутся. При подаче руки могут, кроме того, проявиться аверсивные тенденции, подумайте о чрезмерно потных руках или руках, покрытых экземой, так что прикосновение этой руки содержит в себе некую оговорку, некое ограничение. Также возникают амбивалентные ситуации, когда один из здоровающихся болеет инфекционным заболеванием и другой боится заразиться им через рукопожатие.
 
 - 568 -
 
 На одну характерную особенность некоторых людей, и как раз некоторых пациентов, я обратил внимание не в последнюю очередь благодаря своим реакциям раздражения. Я имею в виду самовольное усиление и продление обычно гармоничного и естественного контакта во время рукопожатия, который возникает при взаимном согласии. В подобных ситуациях рука партнера удерживается заметно дольше, частично сжимается между большим пальцем и остальными пальцами, и ладонь "жертвы" прямо-таки протирается, как будто там есть еще что взять. Разумеется, при этом явлении речь идет о сигнале потребности, которую "виновник" не осознает, возможно, это потребность на уровне предсознания, но реакция раздражения точно передает характер нарушения границы. В ходе терапии этот симптом может появиться и снова исчезнуть, он всегда указывает на фазы повышенной потребности. Можно обнаружить и противоположный случай, а именно: в рукопожатии выражается отказ от контакта, когда рукопожатие небрежное или прерванное" (Hirsch, 1994, с. 156).
 
  В этом выразительном примере прежде всего еще раз наглядно иллюстрируется отношение к телу в психоанализе. Между "рукопожатием" и "внутренним состоянием" устанавливается непосредственная связь, но само по себе телесное переживание не имеет значения моста через пропасть между телесным и психическим. Тело и его выражения остаются в положении объекта. Что сделал бы психоаналитик, который включает в свою работу методы телесно- и двигательно-ориентированной терапии? Существенное различие состояло бы в том, что после того как он сообщил пациенту о своих наблюдениях, он предложил бы ему взять рукопожатие с собой на аналитический сеанс и посмотреть, какой невербальный диалог при этом возникнет. В этом месте аналитик, не имеющий опыта в этих пробах на действие и прикосновение, мог бы спросить себя, зачем нужна такая проба, если он и пациент уже много раз совершали такое прикосновение до и после сеанса. Собственно говоря, подобающий ответ на этот вопрос могло бы дать только само фактическое испытание. При этом он смог бы "испытать на собственном теле", как изменилось бы взаимодействие, несмотря на все формальное сходство.
  Читатель/читательница тоже может приблизиться к такому опыту, а именно: через воображаемое действие, в котором угадывается и прослеживается существенное различие между социальным жестом и терапевтическим контактом рук. Даже если рукопожатие уже много раз практиковалось, возникает совершенно иная ситуация, когда такое действие осуществляется в психотерапевтическом контексте, в котором речь всегда идет об определенном прояснении отношений. Читатель/читательница может представить себе, что было бы, если бы он/она разыграл/а пробу на прикосновение со своим пациентом/пациенткой или с коллегой из группы Интервидения или со своим партнером/парт-
 
 - 569 -
 
 нершей. При этом он/она наверняка почувствует явное различие между социальным или терапевтическим контактом, хотя действия в обоих случаях очень похожи. Уже в ответ на одно мое предложение можно представить много характерных реакций: скепсис, любопытство, интерес, сомнение, страх, раздражение, отвращение и т. д. В отношении потенциальных партнеров, по всей вероятности, возникают спонтанные чувства симпатии или антипатии. Вероятно, в этой связи вспоминаются и многие более ранние переживания, связанные с прикосновением. Проба действием в терапевтическом процессе тоже чаще всего начинается с мыслей, которые возникают в ответ на такое предложение, иногда при этом она даже не проводится фактически. На моем курсе по введению в телесно-ориентированную аналитическую психотерапию проводится эксперимент, в котором нужно взять руку партнера. При таком кажущемся столь простым действии участники, как правило, испытывают новые волнующие переживания в отношении самих себя, вернее, при этом они могут с достоверностью тела проследить существовавшие до сих пор представления о себе. Я вспоминаю одну пациентку, которая впервые заметила, как старательно она пыталась сделаться незаметной, когда она телом поняла - вопреки здравому смыслу, - что ее кулак в моих руках как будто уменьшился и растворился.
  Из моего терапевтического опыта я бы хотел обратить внимание на еще одно дополнительное различие. Такие добросовестные предварительные диагностические рассуждения могут значительно ограничить пространство возможного собственного движения, которое нередко можно открыть с помощью простой воображаемой пробы. Благодаря этому моя терапевтическая работа все больше переходила от раскрытия к открытию. Это требует от терапевта готовности отправиться в экспедицию по неисследованному континенту, при этом он отдается на неуверенное управление пациента и полагается на свою собственную аналитическую компетентность, как на компас. Наконец - и в этом заключается коренное различие - при этом дается ответ на телесные выражения как исконные проявления Я (Kuhn, 1994), как собственные движения. Таким образом терапевт, специализирующийся на телесно-ориентированной терапии, отказывается от своей объектной позиции по отношению к телесным движениям. В этом случае пациент и терапевт фактически позволяют своим рукам говорить друг с другом на присущем им языке органов. Тому, кто принимает в этом участие, открываются базальные формы непосредственного понимания.
  Эпизодический отказ от вербального обмена не означает отказа от типичного для психоанализа герменевтического понимания. Речесимволическое понимание в известной степени идет параллельно с действием, но оно не просто работает по инерции, но сопровождает первоначальные аффекты Я в телесном диалоге, следовательно, оно постоянно наполняется через жизнь и переживания. За счет того что язык время от времени выносится за скобки, внимание сосредоточивается на первичных процессах переживания. Когда пациент и те-
 
 - 570 -
 
 рапевт не погружаются опрометчиво в абстрагированные рассуждения, и оба начинают говорить на диалекте органов, тогда разворачивается диалог на языке тела, в котором пациент на базальном уровне проникает в суть своего характерного пространства движения. Разрешая выразительным движениям играть роль субъекта, терапевт преодолевает стадию "психологии одного человека" и в отношении телесного измерения.
  Вышеуказанным образом пациент и терапевт могут вести разносторонний диалог на языке тела и использовать презентивное понимание для основополагающего процесса лечения пациента. Они могут, например, позволить говорить только глазам и вступить в визуальный обмен, они могут вести дыхательный или вокальный диалог или ассоциативно "просто делать что-то вместе без слов". Эта проба действием оказывается особенно эффективной, когда, например, запутавшиеся в словах участники группы или пары таким образом очевидно и телесно выражают неосознанные трудности своих отношений. В свете этих примеров становится понятно, что от психотерапевта, занимающегося телесно- и двигательно-ориентированной терапией, особенно требуется способность уступать и способность разграничения, хотя в психоанализе эта диалектика несколько отстраненно характеризуется как абстинентность. Поскольку этот принцип в его сегодняшнем психоаналитическом понимании нельзя определить через физически измеримую дистанцию, я выразил понимаемое под этим терапевтическое состояние как форму со-движения (Heisterkamp, 1993, 1996). В заключение я хотел бы привести пример того, как в телесно- и двигательно-ориентированной терапии, основанной на психоанализе, идет работа над вынужденным самоторможением пациента и обращается внимание на то, чтобы рефлексивное понимание происходило на основе аффектов Я. Таким образом, репрезентативное и презентивное понимание могут плодотворно взаимодействовать.
  В примере речь идет о моей коллеге, которая в ходе бракоразводного процесса, воскресившего в памяти ранние травматические переживания, еще раз прибегла к анализу и для этого раз в неделю приходила ко мне. Спустя примерно два года она приняла участие в моем курсе по введению в телесно-ориентированную аналитическую психотерапию. На индивидуальном сеансе после группы пациентка обратилась со следующей проблемой.
  Она шла на вечеринку по случаю дня рождения, когда она почувствовала, как у нее снова появилась потребность в партнере, и она представила себе, как она встречает мужчину, который ей понравился. Но эти побуждения сразу же стали поводом для того, что она показалась себе смешной, ей стало стыдно, и она замкнулась в себе. Ей и мне пришли на ум ряд мыслей, которые объясняли ее чувство стыда и ее сдержанность. Мы заговорили о ее страхе признаваться в интимных потребностях и потом чувствовать себя пристыженной. Она высказывала предположения, когда она могла чувствовать себя пристыженной в ро-
 
 - 571 -
 
 дительском доме и во время анализа, откуда мог появиться ее страх в отношении своих подлинных побуждений. Наконец, мы смогли найти в ее стыде неудовлетворенную детскую потребность в безусловном принятии, которая в зрелом возрасте привела к страху, потребность оправдывать ожидания и оценки в отношении собственной позиции. Постепенно я почувствовал, как становится все труднее отличать аналитические рассуждения от переживаний, как у меня повышается давление и возрастает напряжение.
  Когда пациентка почувствовала нечто подобное, она заговорила о том, как ее проблема проявлялась телесно: сидя в кресле, она поняла, как выглядели ее движения на празднике:
 
 "Когда я шла и стояла, у меня всегда было такое чувство, будто меня тянет назад. Даже когда я шла вперед, я как бы скрывалась за стеклом и таким образом создавала дистанцию. В институте, на сессиях или в моей психотерапевтической работе я чувствую себя хорошо, этой дистанции нет, и я могу свободно смотреть и свободно идти вперед".
 
  Чтобы предупредить переход к вербализации, я поддержал двигательный аспект и спросил ее, не хочет ли она пройти через лечебный кабинет двумя этими способами, какие она описывала. Она могла бы представить себе отдельные сцены, в одной из которых она шла закомплексованно, а в другой раскрепощенно. Она с интересом отнеслась к моему предложению. Ей сразу же пришла в голову сцена на заседании, когда она чувствовала себя по-настоящему свободно в противоположность своим ощущениям на празднике. Еще в то время как она говорила это, я заметил, как она оживилась. Она выпрямилась, подняла голову, расправила плечи и грудь. Глубоко вдохнула и легко, с сияющими глазами прошла через комнату. Я видел, что она очень привлекательна, и чувствовал, что она мне нравится. Я был поражен, какой оживленной она казалась. Я ясно ощущал эротическую привлекательность, которая исходила от нее в этот момент.
  При переходе в другое состояние у нее на глазах выступили слезы. Она сразу же проявила совершенно иное настроение, и теперь казалась очень скованной и отстраненной. Ей все (например, картины на стене) казалось далеким. Ее походка очень явно изменилась. Она двигалась неуверенно и спотыкалась, почти падала, бедра были скованы, плечи снова ссутулились. Она стала грустной, остановилась и заплакала. Она чувствовала себя угнетенной и подавленной. В промежутках она то и дело начинала плакать. Затем она ухватилась за стеллаж и сама испугалась от того, как скованно, как неуверенно и испуганно она чувствовала себя в этом втором состоянии. И я чувствовал себя совершенно по-другому. Я чувствовал себя в положении отца и ощутил порыв защитить ее, взять ее за руку, не оставлять ее одну.
  Главные переживания этого сеанса в протоколе она описала так:
 
 - 572 -
 
 "Я встаю и иду. Эти два способа идти и быть я ощущаю совершенно по-разному. Бытие на празднике ощущается как приглушенное, мое дыхание замирает, оно стеснено, я чувствую хандру, становится грустно, все мое бытие заторможено, несвободно, мои шаги становятся меньше, когда я иду вперед, кажется, что меня что-то тянет назад. Мне боязно, я взглядом прощупываю пространство перед собой, что же там, критично, скептически, на ощупь, несколько нерешительно. Я иду тихо-тихо, как будто мне вообще не следует идти. Переход к ситуации в профессиональном пространстве ощущается очень резко. Я свободна, я могу дышать, мои шаги свободны, ноги идут будто сами собой и в суставах нет ничего похожего на тормоз. Я вижу картину на стене и могу свободно и открыто подойти к картине, все светло и ясно, мое дыхание льется свободно, и вообще такое ощущение, что во мне что-то течет. Я чувствую радость, я чувствую, что просто могу быть. Когда я перехожу к походке на празднике, меняется и мое настроение. Мрачность, печать, даже какой-то ужас, затем что-то ужасное во мне. Время от времени начинают литься слезы, Я больше не могу выносить эту походку с такой четкостью и ясностью. Я лучше буду ходить и быть по-другому - как в другом теле, в другом туловище. Я чувствую себя настолько по-разному, что я с трудом осознаю тот факт, что это все я. Я еще никогда так ясно не чувствовала в себе эти два ощущения бытия рядом".
 

<< Пред.           стр. 23 (из 35)           След. >>

Список литературы по разделу