<< Пред. стр. 8 (из 36) След. >>
Список литературы по разделу
Speelkind [дитя игры = внебрачный ребенок], aanspelen [заигрывать] -- о собаках,
minnespel [любовная игра] -- лишь некоторые из многих примеров. Верхненемецкие
laich, laichen, то есть икра, икрометание рыб, шведское leka, о птицах,
опять-таки представляют все то же laikan [играть], о котором мы говорили выше.
Санскритское kridati [играть] часто используется в эротическом смысле:
kridaratnam, жемчужина игр, означает соитие. Бейтендейк также называет любовную
игру чистейшим образцом всех игр, в котором яснее всего проявляются все игровые
признаки21. Здесь, однако, нужно учитывать и различия. Ведь, по всей видимости,
вовсе не чисто биологический акт спаривания как таковой склонен принимать за
игру наш языкотворческий ум. К самому акту не могут быть отнесены ни формальные,
ни функциональные признаки игры. Тогда как подготовка, или прелюдия, путь,
ведущий к нему, зачастую изобилует всевозможными игровыми моментами. Это
особенно характерно для случаев, когда представитель одного пола должен склонить
к спариванию представителя другого пола. Динамические элементы игры, о которых
говорит Бейтендейк: создание препятствий, неожиданные поступки, обманное
поведение, возникновение напряженных моментов -- все это входит во flirt и
wooing22 [ухаживание]. Однако в этих функциях еще нельзя увидеть законченную
картину игры в строгом смысле слова. Лишь в танцевальных па и брачном уборе птиц
проявляется явственный
57
Homo ludens
игровой элемент. Сами по себе любовные ласки с большой натяжкой могли бы
рассматриваться как элементы игрового характера, и мы пошли бы по ложному следу,
если бы еще и совокупление, как любовную игру, включили в категорию игры вообще.
Формальным признакам игры, насколько мы полагали необходимым их устанавливать,
биологический факт спаривания никак не удовлетворяет. Да и язык также, как
правило, проводит явственное различие между спариванием и любовными играми.
Слово spelen [играть] может употребляться в особом смысле для обозначения
любовных отношений, выходящих за рамки социальной нормы. Язык блэкфут
использует, как уже отмечалось ранее, одно и то же слово koani и для детской
игры вообще, и для недозволенных любовных действий. По зрелом размышлении
становится ясно, что как раз об эротическом значении слова spelen, сколь широко
оно ни распространилось бы и ни казалось всем очевидным, следует говорить как о
типичной и сознательной метафоре.
Полнота значения слова в языке определяется в том числе через слово, выражающее
его противоположность. По нашему разумению, игре противостоит серьезность, а
также, в особых случаях, труд, тогда как серьезному могут противостоять также
шутка или забава. Взаимодополняющее противопоставление игра -- серьезность не во
всех языках выражено настолько полно двумя основными словами, как в германских,
где с ernst [серьезностью] в верхненемецком, нижненемецком9* и английском
совершенно совпадает по значению и употреблению скандинавское alvara. Так же
определенно выражено противопоставление в греческих avov8r\ -- пайдиа. Другие
языки способны противопоставить слову игра прилагательное, но никогда или с
трудом -- существительное. Это означает, что абстрагирование этого понятия в них
не получило своего завершения. В латинском, например, есть прилагательное
serius, но нет относящегося к нему существительного. Gravis, gravitas могут
означать серьезный, серьезность, но это не есть их специфическое значение.
Романские языки вынуждены обходиться производным от прилагательного: в
итальянском -- это serieta, в испанском -- seriedad. Французский крайне неохотно
субстантивирует это понятие:
seriosite как слово не слишком жизнеспособно.
Семантически исходным пунктом для атгоибт^ является значение рвение, спешка, для
serius -- пожалуй, тяжелый, с каковым словом оно считается родственным.
Германское слово создает большие трудности. Основным значением слов ernest,
ernust, eornost обычно считают борьбу. В самом деле, emest в ряде случаев
действительно может означать борьбу. Есть, однако, сомнение, действительно ли
древненорвежское orrusta -- praelium [сражение] и древнеанглийское ornest --
поединок, pledge, залог, вызов на поединок, в более позднем английском формально
совпадающие с earnest, -- действительно ли эти слова, сколь хорошо все их
значения, ни связывались бы воедино, этимологически покоятся на той же основе,
что и eomost.
58
Глава II
Вообще говоря, можно, наверное, сделать вывод, что слова, обозначающие
серьезность, -- в греческом, германском или других языках, -- представляют собой
некую вторичную попытку языка выразить противоположное игре понятие не-игры.
Выражение этого находили в сфере значений рвение, усилие, старание, хотя все они
сами по себе могли иметь отношение и к игре. Появление термина emst
[серьезность] означает, что понятие игра было вполне осознано как
самостоятельная всеобщая категория. Оттого-то именно германские языки, в которых
понятие игры тяготело с особенной широтой и определенностью к закреплению в виде
концепции, столь настойчиво выдвигали и противоположное по смыслу понятие.
Если теперь, отвлекаясь от чисто языковых вопросов, пристальнее всмотреться в
эту пару понятий игра -- серьезность, два ее элемента окажутся неравноценными.
Игра здесь носит позитивный оттенок, серьезность же -- негативный. Смысловое
содержание серьезного определяется и исчерпывается отрицанием игры. серьезное --
это не-игра, и ничего более. Смысловое содержание игры, напротив, ни в коей мере
не описывается через понятие несерьезного и им не исчерпывается. Игра есть нечто
своеобразное. Понятие игры как таковой -- более высокого порядка, нежели понятие
серьезного. Ибо серьезность стремится исключить игру, игра же с легкостью
включает в себя серьезность.
Возобновляя, таким образом, в своей памяти все уже сказанное о крайне
самостоятельном, поистине первозданном понятии игры, мы можем перейти к
рассмотрению игрового элемента культуры как исторического явления.
III
ИГРА И СОСТЯЗАНИЕ КАК КУЛЬТУРОСОЗИДАЮЩАЯ ФУНКЦИЯ
Говоря об игровом элементе культуры, мы не имеем намерения утверждать, что среди
различных видов культурной деятельности игры занимают особо важное место или что
культура в ходе эволюции появилась на свет из игры, и именно таким образом, что
то, что первоначально было игрою, позже стало чем-то, что игрою уже не являлось
и могло по праву называться культурой. Изложение, которое будет развернуто в
нижеследующих рассуждениях, таково: культура возникает в форме игры, культура
изначально разыгрывается. И даже те виды деятельности, которые прямо направлены
на удовлетворение жизненных потребностей, как, скажем, охота, в архаическом
обществе стремятся найти для себя форму игры. Общинная жизнь облекается в
покровы надбиологи-ческих форм, -- которые придают ей высшую ценность, -- через
игру. В этих играх общество выражает свое истолкование жизни и мира. Все это не
следует понимать так, что игра становится, оборачивается культурой, но скорее
так, что культура в ее изначальных фазах имеет характер игры, осуществляется в
формах игры и проникнута ее настроением. В этом двуединстве игры и культуры игра
есть первичный, объективно воспринимаемый, конкретно установленный факт -- тогда
как, говоря о культуре, мы лишь квалифицируем то, что наше историческое суждение
привязывает к данному случаю. Этот подход вплотную примыкает к взглядам
Фробениуса, который в своей Kulturgeschichte Afnkas1 [Истории культуры Африки]
говорит о становлении культуры "als eines aus dem naturiichen "Sein"
aufgestiegenen "Spieles"" ["как "игры", восходящей из природного "бытия""].
Однако, по моему мнению, это соотношение игры и культуры понимается Фробениусом
чересчур уж мистически и описывается слишком расплывчато. Он пренебрегает
возможностью прямо указать пальцем на присутствие игрового элемента в явлениях
культуры.
В поступательном движении культуры первоначально принятое соотношение игры и
не-игры не остается неизменным. Игровой элемент, по мере победного шествия
культуры, в общем оказывается на заднем плане. Большей частью и в значительной
степени мы находим его ушедшим в сакральную сферу, кристаллизовавшимся в
учености и поэзии, в правосознании, в формах государственной жизни. Игровое
качество при этом обычно полностью исчезает в культурных явлениях. Во все
времена, однако, тяга к игре, в том числе и в формах той или иной высоко-
60
Глава III
развитой культуры, вновь давала о себе знать в полную силу, вовлекая и
отдельного человека, и массы в упоение грандиозной игры.
Кажется очевидным, что взаимосвязь игры и культуры нужно искать в первую очередь
в высших формах социальной игры, там, где она проходит в упорядоченных действиях
группы или сообщества, или двух групп, противостоящих друг другу. Игра в
одиночку плодотворна для культуры лишь в весьма ограниченной степени. Ранее мы
уже указывали на то, что все основные факторы игры, в том числе и совместной
игры, уже существовали в жизни животных. Это схватка, выставление себя напоказ,
вызов, щегольство, притворство, ограничительные правила. Вдвойне примечательно
при этом еще и то, что именно птицы, филогенетически столь далеко отстоящие от
человека, имеют так много с ним общего: тетерева исполняют танцевальные па,
вороны соревнуются в искусстве полета, беседковые1*, да и другие птицы имеют
обыкновение украшать свои гнезда, певчие птицы наполняют воздух мелодиями.
Состязание и представление, таким образом, не проистекают из культуры как
развлечение, а предшествуют ей.
Совместная игра носит большей частью антитетический характер. Чаще всего она
разыгрывается между двумя сторонами. Однако это нельзя считать обязательным.
Танец, шествие, представление прекрасно могут обходиться без этого.
Антитетическое само по себе вовсе не означает "состязательное", "агональное" или
"агонистическое". Антифонное пение, разделенный надвое хор, менуэт, партии или
голоса в музыкальном ансамбле, а также столь важные с точки зрения этнологии
игры, когда отнимают друг у друга некий трофей, -- все это примеры
антитетических игр, которые вовсе не должны быть полностью агональными, хотя
элемент соревнования там весьма часто присутствует. Нередко деятельность,
которая уже сама по себе означает законченную игру, например музыкальное или
сценическое представление, в свою очередь превращается в предмет состязания,
из-за того что процесс подготовки и исполнения протекает в соперничестве за
присуждаемую награду, -- подобно тому как это происходило с греческой драмой.
Среди общих признаков игры мы уже называли выше напряжение и неопределенность. В
игре всегда остается вопрос: повезет или нет? Уже в одиночной игре на смекалку,
отгадывание или удачу (пасьянс, головоломка, кроссворд, дьяболо2*) соблюдается
это условие. В антитетической игре агонального типа этот элемент напряжения,
удачи, неопределенности достигает своей наивысшей степени. Ради того чтобы
выиграть, действуют с такой страстностью, которая угрожает полностью свести на
нет всю легкость и беззаботность игры. Здесь, однако, выступает еще одно
существенное различие. В чисто азартных играх напряжение, охватывающее игроков,
лишь в незначительной степени разделяется зрителями. Сама по себе игра в кости
-- примечательный культурный объект, однако для культуры она остается вполне
бесплодной. Такие игры не сулят выигрыша ни в духовной сфере, ни в жизни. Совсем
иное дело, когда это спортивные игры, требующие сноровки, знания, смекалки,
61
Homo ludens
мужества или силы. По мере того как игра делается все "труднее", напряжение
зрителей возрастает. Уже шахматы приковывают внимание собравшихся наблюдателей,
хотя занятие это остается с точки зрения культуры бесплодным и при этом не
содержит никаких зримых признаков красоты. Но как только игра приносит с собой
красоту, культура тотчас же обнаруживает в игре ее ценность. Однако же для
становления культуры такого рода эстетическая ценность не является необходимой.
Физические, интеллектуальные, моральные, духовные ценности в равной степени
могут возвышать игру до уровня культуры. Чем больше способна игра повышать
жизненный тонус кого-то одного или группы, тем глубже она входит в культуру.
Священное действо и праздничное состязание -- вот две повсюду неизменно
возвращающиеся формы, в которых культура вырастает как игра и в рамках игры.
Здесь сразу же вновь возникает вопрос, который мы уже затрагивали в предыдущей
главе2. Правомерно ли без каких бы то ни было оговорок распространять понятие
игры на всякое состязание? Мы видели, что греки не склонны были, так сказать, не
торгуясь, понимать агон как пайдиа. Но это ясно и непосредственно из этимологии
обоих слов. Ведь пайдиа выражало детское столь явно и непосредственно, что лишь
в производном значении могло быть применено к таким играм, как серьезные
воинские состязания. Термин же агон определял состязание с несколько иной
стороны; первоначальное значение слова агон -- по-видимому, собрание (сравним:
агора)3*. Тем не менее Платон, как мы уже видели, употреблял слово пайгнион,
говоря о священных танцах: та тон Куретон еноплиа пайгниа (та тон Куретон
эноплиа пайгниа) ["вооруженные игры Куретов"], -- и пайгниа -- о sacra вообще. И
тот факт, что, по-видимому, в большинстве случаев эллины состязались с полной
серьезностью, отнюдь не является достаточным основанием, чтобы агон отделять от
игры. Серьезность, с которой идет состязание, никак не означает отрицание его
игрового характера. Ибо оно обнаруживает все формальные, так же как и почти все
функциональные признаки игры. Они находят выражение, как бы собранные воедино, в
самом этом слове wedcamp [состязание]: игровое пространство, campus, и wedden
[держать пари], -- то есть символическое выделение того, "ради чего" все
происходит, та точка, которая является источником напряжения; отсюда -- wagen
[дерзать]. Здесь можно вновь указать на примечательное свидетельство из Второй
книги пророка Самуила (2 Цар. 2, 14)4*, де смертельный групповой поединок тем не
менее обозначен словом, имеющим отношение к играм, входящим, в свою очередь, в
сферу глагола смеяться. На одной греческой вазе мы видим изображение
вооруженного поединка, представленного как агон, поскольку он сопровождается
игрою флейтиста3. На празднествах в Олимпии бывали поединки со смертельным
исходом4. Кунштюки, в которых Тора и его сотоварищей принуждают состязаются в
палатах Утгарда-Локи с людьми последнего, именовали словом leika, значение
которого лежит преимущественно в сфере игры. Нам не кажется слишком смелым
рассматривать
62
Глава III
раздельное наименование в греческом языке состязания -- и игры всего лишь как
более или менее случайный пробел в формировании абстрактного понятия игры
вообще. Короче говоря, на вопрос, правомерно ли состязание как таковое
причислять к категории игры, можно со всей искренностью ответить вполне
утвердительно.
Состязание, как и любую другую игру, до некоторой степени можно считать не
имеющим никакой цели. Это означает, что оно протекает в себе самом и его
результат никак не сказывается на необходимом жизненном процессе данной группы.
Известная поговорка со всей ясностью выражает это словами: "дело не в шариках,
дело в самой игре", -- то есть финальный элемент действия в первую очередь
заключается в процессе как таковом, вне прямого отношения к тому, что за этим
последует. Результат игры как объективный факт сам по себе незначителен и
безразличен. Шах персидский, при посещении Англии отклонивший приглашение
присутствовать на скачках, мотивируя это тем, "что он и так знает, что одна
лошадь бежит быстрее другой", был, со своей точки зрения, совершенно прав. Он
отказался вступать в чуждую ему игровую сферу, он пожелал остаться в стороне.
Исход игры или состязания важен лишь для тех, кто в роли игроков или зрителей
(на месте действия, по радио или еще как-нибудь) вступает в сферу игры и
принимает все ее правила. Люди становятся партнерами в игре, и они хотят ими
быть. И для них вовсе не лишено значения и не безразлично, победит Ньорд или
Тритон5*.
"Ради чего" -- в этих словах, собственно, самым сжатым образом заключается
сущность игры. Это "что" не есть, однако, материальный результат игрового
действия, например, то, что мяч попал в лунку, но факт чисто идеального
свойства: что в игре выпал успех или что вся она прошла на хорошем уровне.
"Успех" приносит игроку более или менее длительное удовлетворение. Это
справедливо и для одиночной игры. Чувство удовлетворения возрастает от
присутствия зрителей, однако это не значит, что без них нельзя обойтись.
Любитель раскладывать пасьянс испытывает двойную радость, если за этим кто-либо
наблюдает, но он в состоянии ограничиться и собственным обществом. Весьма
существенно во всякой игре то, что свою удачу можно сделать предметом гордости
перед другими. Расхожим примером здесь являются рыболовы. К такого рода
похвальбе у нас еще будет случай вернуться.
Теснейшим образом связано с игрою понятие выигрыша. В одиночной игре достигнуть
цели игры еще не значит выиграть. Понятие выиграть появляется лишь тогда, когда
в игре есть противник.
Что такое выиграть! Что при этом выигрывается? Выиграть значит возвыситься в
результате игры. Но действенность этого возвышения имеет склонность разрастаться
до иллюзии верховенства вообще. И тем самым выигрывается нечто большее, нежели
только игра сама по себе. Выигрывается почет, приобретается честь. И эта честь,
и этот почет всегда полезны непосредственно всей группе, отождествляющей себя с
победителем. Вот каково весьма знаменательное качество игры: достигну-
63
Homo ludens
тын в ней успех словно сам собою переходит с одного на всю группу. Но еще более
важна следующая особенность. В агональном инстинкте вовсе не в первую очередь мы
имеем дело с жаждой власти или волей к господству. Первичным здесь является
страстное желание превзойти других, быть первым и в качестве такового
удостоиться почестей. Вопрос, расширит ли конкретное лицо или группа лиц свою
материальную власть, отходит здесь на второй план. Главное -- "победить".
Чистейший пример триумфа, который проявляется не в чем-то зримом или
доставляющем наслаждение, но в публичной демонстрации самой победы, способны
принести шахматы.
Борются или играют ради чего-то. В первую и последнюю очередь это, конечно, сама
победа, за которую борются и ради которой играют, но победе сопутствуют
всевозможные способы наслаждаться ею. Прежде всего как торжеством, триумфом,
празднуемом данной группой в обстановке похвал и приветственных возгласов. Из
победы вытекают следующие за нею честь, почет и престиж. Как правило, однако,
уже в момент, когда указываются границы игры, с выигрышем связывают нечто
большее, нежели одну только честь. В игре провозглашается ставка. Она может быть
символической или иметь материальную ценность, она может быть также и чисто
идеального свойства. Ставка -- это золотой кубок, драгоценность, королевская
дочь, мелкая монета, жизнь игрока или благо целого племени. Это может быть
заклад или приз. Заклад, wedde, vadium, gage -- чисто символический предмет,
который помещают или вбрасывают в игровое пространство. Призом может быть
лавровый венок или денежная сумма, или какая-нибудь иная материальная ценность.
Слово pretium этимологически восходит к сфере обмена ценностями, в нем заключено
понятие против, в обмен на, однако его значение постепенно смещается к понятию
игры. Pretium, prijs означает, с одной стороны, pretium iustum [справедливую
цену], средневековый эквивалент современного понятия рыночной стоимости6*, с
другой стороны -- оно начинает означать похвалу и честь. Едва ли можно
семантически чисто разделить сферы значений слов plijs [пена], minst [выигрыш] и
loon [вознаграждение]. Последнее полностью лежит вне игровой сферы: оно означает
справедливую оплату выполненной услуги или работы. Ради вознаграждения не
играют, за вознаграждение трудятся. Английский язык, однако, заимствует слово,
обозначающее вознаграждение, wages, именно из сферы игры. Winst [выигрыш\ лежит
в равной мере как в сфере экономического обмена, так и в области состязаний:
купец получает выигрыш, игрок добивается выигрыша. Prijs относится к сфере
игр-состязаний и лотерей [приз], а также товаров в магазине [цены на них
указываются в прейскурантах]. Между geprezen [удостоенный (высшей) оценки] и
geprijsd [снабженный ценой] создается напряжение противоречия игры и --
серьезности. Элемент страсти, удачи, риска одинаково свойствен и экономическому
предприятию, и игре. Чистое стяжательство не ведет дела и не вступает в игру.
Риск, случай, неуверенность в конечном исходе, постоянное напряжение со-
64
Глава III
ставляют суть игрового поведения. Напряжение определяет ощущение важности и
ценности игры, и по мере того как оно возрастает, игрок уже более не сознает,
что играет.
Греческое название приза победителю в состязании -- атлон (атлон)-- некоторые
производят от корня, подобного тому, от которого образованы wedde
[вознаграждение], wedden [спорить] и латинское vadimonium [поручительство].
<< Пред. стр. 8 (из 36) След. >>
Список литературы по разделу