<< Пред. стр. 11 (из 30) След. >>
Список литературы по разделу
спой нам!"[Там же, с. 198.]
Так непросто прокладывало себе дорогу песенное искусство в
Халифате, в котором, как показывает современный анализ, "слились
четыре традиции... древнее (арабское. - Л.К.) пение, характерное для
кочевого народа... культурная песня древних народов Йемена...
персидская и греческая песенные традиции..."[Там же, с. 201-202.].
Этот сложный процесс приоткрывает немаловажные стороны рождения и
развития свободолюбивой мысли в арабском Халифате в то столетие, когда
шла работа по собиранию и редактированию Корана. Процессы,
происходившие в общественной мысли стран Ближнего и Среднего Востока,
получили отражение и в позднейшем устном народном творчестве, и в
произведениях выдающихся вольнодумцев Востока, а также в названном
выше западноевропейском трактате "О трех обманщиках".
Изображение "основателей" иудаизма, христианства и ислама как
обманщиков, а их "священных книг" - Библии (Пятикнижия-Торы),
евангелий и Корана - как лжи, по-видимому, к концу Х и особенно в
XI-XII веках становится широко известным на Ближнем и Среднем Востоке.
В Иране в это время защитники мусульманской ортодоксии приписывают
такие представления сектантам-карматам Бахрейна с целью обличения и
преследования сторонников этого широкого, в основе своей
антифеодального движения.
В "Сиасет-намэ" - книге о правлении, приписываемой везиру Низам
аль-мульку, рассказывается, что предводители карматов, оказавшись в
Ираке, в Лахсе, "бросили в поле и осквернили все имевшиеся списки
Торы, Евангелия и Корана. Бу-Тахир (предводитель карматов Абу Тахир
Сулейман. - Л.К.) говорил: "Три лица принесли порчу людям: пастух,
лекарь и погонщик верблюдов"[Сиасет-намэ. Книга о правлении вазира XI
столетия Низам аль-мулька. М.-Л., 1949, с. 222. Ср.: Sadek V.
Ateisticky proud "De tribus impostoribus" a arabska filosofie. - Novy
Orient (Praha), 1962, э 9, с. 198-199; Сагадеев А.В. Ибн-Рушд
(Аверроэс). М., 1973, с. 154-167.]. Здесь, как и в позднейшем
западноевропейском трактате "О трех обманщиках", под обманщиками
подразумевались Моисей ("пастух"), Иисус ("лекарь") и Мухаммед
("погонщик верблюдов"). Естественно, что в произведении, созданном в
средневековом Иране, особое значение было придано посланнику Аллаха.
Развившееся в борьбе против свободомыслия, а также против
мутазилитов и иных "ересей" схоластическое мусульманское богословие -
калам (приверженцы его ставили целью словесное обсуждение и логическое
подкрепление положений ислама) жестоко расправлялось с каждым, кто был
не согласен с официальной догматикой, в частности, высказывался против
догмата о несотворенности Корана. По толкованию Абу Ханифы (ум. в 767
г.) - главы наиболее распространенного религиозно-юридического толка
(мазхаб) суннитского ислама, Коран "пред творцом не есть
сотворенное"[Так якобы ответил Абу Ханифа на вопросы, заданные ему
христианином в присутствии халифа Харун ар-Рашида. Эти "ответы" в
целях прославления Абу Ханифы и халифа до Октябрьской революции не раз
издавались ив нашей стране. См.: Фауз ан-наджат ("Спасительный путь").
Казань, 1840, с. 47; есть также казанское издание 1888 г.]. Согласно
учению ханифитов, "тот, кто говорит, что Коран сотворен, - кафир", то
есть неверный. А получить название кафира там, где ислам являлся
государственной религией, было равносильно объявлению вне закона.
В Коране говорится, будто "нет зерна во мраке земли, нет былинки,
ни свежей, ни сухой, которые не были бы означены" в нем (6:59). На его
же страницах читаем, что Коран ниспослан в "объяснение всех вещей, в
руководство, милость, благовестие покорным", мусульманам (16:91); в
нем "не выдуманный рассказ, а подтверждение открытого до него,
истолкование всем вещам..." (12: 111). На этом основании в исламе было
развито положение, что вообще вся мудрость и совершенство - в Коране,
а поэтому якобы никакие произведения, кроме него, не могут быть
ценимы. Эта мысль, с помощью которой богословие пыталось обесценить
мысли и дела человеческие, одержать верх над наукой и прогрессом,
обобщена, например, Бади аз-Заманом аль-Хамадани (ум. в 1007/1008 г.)
в следующем поучении:
"Начни изучение Корана; затем перейди к тафсиру: бог будет при
этом тебе помогать. Не позволяй себя отвлекать от того, что я тебе
здесь предписываю, этими книгами-мучениями, потому что это было бы
пустым расточительством времени, так как не страшна никакая мука,
которая не указана в Коране".
Это положение отстаивается и в работах мусульманских богословов
реформистского направления. "Коран, если бы он был даже и сомнительным
свидетелем, - писал один из них, - ни один мусульманин... не имеет
права обвинять в ошибках"[Abdelkader Hadj Hamou. L'lslam est-il
immuable? - Mercure de Fiance, 1930. t. CCXIX, N 765, p. 606.]. В
связи с этим нельзя не признать справедливым возражение австрийского
исследователя X. Готшалка, сделанное им по поводу работы о
средневековом исламе, изданной в Чикаго в 1946 и 1947 годах. X.
Готшалк пишет, что в "рамках ислама критика Корана невозможна"[Wiener
Zeitschrift fur die Kunde des Morgenlandes. Bd. 51 Heft 4. Wien, 1952
S. 324.]. Когда в 1926 году видный египетский ученый и писатель Таха
Хусейн (1889-1973) выступил с книгой о древнеарабской поэзии
("Фи-ш-шир аль-джахили"), из которой следовало, что он смотрит на
Коран не как на "ниспосланное с неба откровение", а как на сочинение
араба Мухаммеда и, считаясь с данными науки, высказывает сомнение в
историческом существовании Ибрахима (Авраама) и Исмаила, то на него
тотчас ополчились защитники мусульманской традиции, всячески понося
его труды в печати[Нападки на Таха Хусейна рассмотрены в работе И.Ю.
Крачковского "Таха Хусейн о доисламской поэзии арабов и его критики".
- См.: Избранные сочинения. М.-Л., 1956, т. 3, с. 189-222.]. Книга
Таха Хусейна, написанная с позиции сравнительно робкой
рационалистической критики, изображалась как одна из "опор неверия",
предназначенная "для сокрушения религии".
Прошло немало лет, прежде чем лучшее, что содержит обширное
научное и литературное наследство Таха Хусейна, стало получать
заслуженное широкое признание. Еще в 1914 году он защитил диссертацию
о любимом поэте - Абу-ль-Аля аль-Маарри, и "это была первая докторская
диссертация во всем арабском мире"[Лука А. Таха Хусейн и европейская
культура. - Культуры - диалог народов мира. Культура народов Востока.
- Unesco, 1985, э 3, с. 27.]. Незадолго до кончины Таха Хусейн в
октябре 1973 года был удостоен премии Организации Объединенных Наций
"За защиту прав человека". Как пишет его современный египетский
биограф, "наблюдая в течение всей жизни великий спор XX в. между
современностью и традицией, Т. Хусейн способствовал развенчанию мифа о
извечном конфликте культур Востока и Запада, убедившись на собственном
опыте в том, что они являются составными элементами всей культуры
человечества"[Там же, с. 37.].
Конечно, под влиянием изменений в общественной жизни в наше время
выдвигаются новые истолкования религиозных догматов и обрядов. При
этом обнаруживается как сила секуляризационных процессов, так и
противостоящих им стремлений дальнейшего использования ислама в
политической жизни. Естественно, что эта картина приобретает немало
оттенков, каждый раз завися от конкретных исторических условий страны,
государства, для которого она стала характерной.
Изучение, издания и переводы Корана
Итак, Коран по представлению мусульман - книга предвечная,
боговдохновенная, "слово Аллаха". Об этом можно прочитать на страницах
самого Корана, в котором данная особенность связывает его с древней
традицией "безавторской" литературы, восходящей к таким произведениям,
как Библия и Авеста.
При составлении и редактировании Корана сохранение этой традиции,
очевидно, произошло под влиянием необходимости поддержания высшей
категории авторитета Аллаха, культ которого вышел за пределы древнего
пантеона арабов и занял место первого и единственного бога, как
провозглашено в шахада - "символе веры" ислама: "Нет божества, кроме
Аллаха" - "Ля илях илла ллах".
Эта особенность неоднократно разъяснялась в работах исламоведов,
писавших о Коране, а также в комментариях и статьях его переводчиков,
особенно тех, кто подолгу жил в странах распространения ислама. Так,
арабист и иранист, автор арабско-французского словаря, издатель,
исследователь и переводчик персидских классиков Манучихри и Саади,
драгоман[Драгоман (франц., от арабск, тарджуман - переводчик) -
переводчик при дипломатических представительствах и консульствах,
главным образом в странах Востока.] при французском посольстве в Иране
Альбин де Биберштейн-Казимирский (1808-1887) во вступительной статье к
переводу Корана, сделанному им с арабского языка на французский,
писал: "...Коран не представляет нам почти никаких указаний на жизнь и
особу арабского пророка. Это отстранение вообще видно во всем Коране;
это слово божие, сказанное Магомету и переданное его устами народу
арабскому. Приводя текст Корана, магометанин никогда не скажет:
"Магомет говорит", но "бог, всевышний говорит"; поэтому нельзя и
ждать, чтоб бог изъяснял согражданам Магомета подробности о его семье,
происхождении и приключениях в его жизни"[Коран Магомета. Переведенный
с арабского на франц. Казимирским с примеч. и жизнеописанием Магомета.
М., 1864, с. III.].
Однако признание этого факта не помешало Казимирскому свой
перевод назвать в нарушение догмата несотворенности Корана так, будто
это произведение авторское, принадлежащее одному лицу: "Mahomet. Le
Koran..." Соответственно озаглавлены и его русские переводы К.
Николаева, которые выдержали в России пять изданий - 1864, 1865, 1876,
1880 и 1901 годов: "Коран Магомета. Переведенный с арабского на
французский переводчиком французского посольства в Персии Казимирским,
с примечаниями и жизнеописанием Магомета. С французского перевел К.
Николаев"[Дополнен и несколько изменен титул лишь в издании 1901 г., в
котором читаем: "Новый перевод, сделанный с арабского текста М.
Казимирским, переводчиком при французском посольстве в Персии. Новое
издание, пересмотренное, исправленное и дополненное новыми
примечаниями. Перевод с французского А. Николаева". На поверку это
издание в основном лишь слегка отредактировано, но часто далеко не
лучшим образом. Это видно уже из титульного листа, где Альбин
Казимирский написан с инициалом "М.", а К. Николаев превратился в А.
Николаева. Впрочем, путаница с инициалом "М." произошла и в новейшем
французском переиздании перевода А. Казимирского, озаглавленном более
строго: "Le Coran. Traduction et notes par М. (!) Kazimirski..." (P.,
1980). В рецензии на это издание, в котором принял участие востоковед
М. Родинсон, немецкий арабист К. Рудольф привел биографические данные
А. Биберштейна-Казимирского, родившегося близ Люблина и, еще будучи
школьником, эмигрировавшего из Польши. Выясняется также, что путаница
с его инициалом имела место и в других зарубежных изданиях, в том
числе вышедших до русского 1901 г.: по-видимому, не зная имени,
издатели ставили нейтральное "М.", которое на титуле французской книги
можно прочитать и как "Monsieur" - сударь, господин. (OLZ, Berlin, 80
(1985), 1, S. 48-49).].
Перевод Казимирского в этом смысле не уникален. Вот заголовки
книг трех его предшественников на том же поприще. Прежде всего,
перевод на английский язык арабиста Джорджа Сэйла (1680-1736): "The
Koran commonly called the Alcoran of Mohammed: translated into English
immediately from the original Arabic... by G. Sale, London, 1734"
("Коран, обычно называемый Алкоран Мохаммедов: переведен на английский
непосредственно с арабского оригинала... Дж. Сэйлом. Лондон, 1734"). В
русском переводе, однако, оговорка "обычно называемый" снята и книга
названа утвердительно: "Ал Коран Магомедов, переведенный с арабского
языка на английский... Георгием Сейлем. С английского на российский
перевел Алексей Колмаков, ч. I-II. Спб., 1792".
А вот заглавие немецкого перевода Фр. Бойзена: "Der Koran oder
das Gesetz fur die Muselmanner durch Muhammed, den Sohn Abdallah...
unmittelbar aus dem Arabischen ubersetzt... v. Fr. Eb. Boysen. Halle,
1773" ("Коран или Закон, данный мусульманам Мухаммедом, сыном
Абдаллаха... непосредственно переведенный с арабского... Фр. Е.
Бойзеном. Галле, 1775").
А.С. Пушкин, создавая свои незабываемые "Подражания Корану",
пользовался переводом, называвшимся "Книга Аль-Коран аравлянина
Магомета, который в шестом (!) столетии выдал оную за ниспосланную к
нему с небес, себя же последним и величайшим из пророков божьих". В
книге две части, в каждой из которых сказано, что она "перевод с
аравского на французский язык Андрея дю-Рюэра-де-ла-Гард-Малезера".
Сообщено также, что она "печатана в Амстердаме и Лейпциге в 1770 году,
по российски же переложена, Московского наместничества, Клинской
округи, в сельце Михалеве 1790. В Санктпетербурге, в типографии
Горного Училища 1790 года". Перевел ее с французского видный русский
драматург и переводчик, член Российской академии М.И. Веревкин
(1732-1796).
Следует отметить, что Пушкин не поддался влиянию ни заголовка
перевода А. Дю Рие (Andre Du Ryer), ни приложенной к нему статьи
"Житие лжепророка Магомета вкратце", написанной библиотекарем Сорбонны
аббатом Ладвокатом, и заметил важнейшую особенность Корана как книги,
где "в подлиннике Алла везде говорит от своего имени, а о Магомете
упоминается только во втором или третьем лице"[Пушкин А.С. Собрание
сочинений. М., 1974, т. 1, с. 252.].
Анализ источников подтверждает, что традиция истолкования Корана
как авторского произведения последнего мусульманского пророка
утверждалась прежде всего не на Востоке, а в Западной Европе, едва ли
не ранее всего в католической среде, в миссионерских обличительных
целях. Так повелось с периода распада Кордовского халифата и успехов
реконкисты - отвоевания народами Пиренейского полуострова земель,
захваченных арабами и берберами, позднее ставшими известными под
именем мавров, а также после образования, в результате первого
Крестового похода, Иерусалимского королевства (1099-1291). Позднее, с
развитием в Европе книгопечатания, в XV и особенно в XVI и XVII веках
эта традиция утвердилась.
Конечно, и в мусульманской среде, как мы могли заметить в
приведенном выше отрывке из "Сиасет-намэ" Низам аль-мулька, близкие
этому мысли уже в XI веке смущали не одного мусульманина. Немало
вольнодумных замечаний в отношении тех или иных сур и аятов Корана
содержится и у его мусульманских истолкователей. Именно эти исламские
авторитеты во многом влияли на переводчиков и европейских
комментаторов Корана в решении вопроса о происхождении тех или иных
его аятов и сур. Некоторые из таких мест нами были перечислены при
ознакомлении с примечаниями академика Крачковского (см. выше), где,
например, в отношении одного аята замечено, что он - "добавление
Усмана", а другого, что это - "цитата Абу Бакра после смерти
Мухаммеда". В последнем случае речь идет о 138-м аяте 3-й суры Корана,
где в третьем лице сказано о возможной смерти Мухаммеда. Еще
знаменитый историк и комментатор Корана ат-Табари (838-923) написал об
этом аяте как неизвестном при жизни "посланника Аллаха"; его-де
сообщил мусульманам ставший первым халифом Абу Бекр. Это место из
ат-Табари переводилось и на русский язык[См.: Крымский А. История
мусульманства. Самостоятельные очерки, обработки и дополненные
переводы из Дози и Гольдциэра. 2-е изд. Ч. 2. - Труды по
востоковедению, издаваемые Лазаревским институтом восточных языков.
Вып. XVIII. М., 1904, с. XI.].
У комментаторов Корана встречаются и другие любопытные замечания.
Так, в известном, неоднократно издававшемся тафсире кади[Кади (кази,
казый) - шариатский судья.] XIII века Абдаллаха Байдави "Анвар
ат-танзиль" ("Светочи наития")[Beidawii commentarius in Coranum.
Lipsiae, 1846-1848, vol. 1-2.] в толковании 93-го аята 6-й суры Корана
есть такая запись: "Абдулла, сын Сагада, сына Абу Сархова, был писцом
у посланника Аллаха. Когда были открыты (Мухаммеду. - Л.К.) аяты: мы
сотворили человека из самого чистого вещества, из глины (23:12 [В
изданном переводе Корана Саблукова уточнено: "Мы сотворили человека из
сущности глины". То же, по сути, в переводе Крачковского: "Мы уже
создали человека из эссенции глины".]. - Л.К.) и далее сказаны были
слова: и потом произвели его на свет другим творением (23:14 [В
изданном переводе Саблукова: "Потом из этого производим другое
творение". У Крачковского: "Потом мы вырастили его в другом
творении".]. - Л.К.), Абдулла, удивляясь этим словам о создании
человека, сказал: благословен бог наилучший из творцов (23:14 [В
изданном переводе Саблукова: "Благословен бог, искуснейший из
творцов!" У Крачковского: "...благословен же Аллах, лучший из
творцов".]. - Л.К.), тогда Мухаммед сказал: напиши и эти слова (твои),
потому что они слова откровения. Тогда Абдулла пришел в недоумение и
говорил: если Мухаммед истинный пророк, то и мне дается откровение так
же, как дается откровение ему; а если он ложный пророк, то и я могу
говорить так же, как говорит он"[Цитирую по арабскому тексту и
русскому переводу тафсира Байдави, написанному на отдельном листке,
вложенном в рукопись неопубликованного 2-го Приложения к переводу
Корана Г.С. Саблукова. Цитаты из Корана даны без кавычек, но в
рукописи подчеркнуты. Мои исправления минимальны: вместо "пророка
божия" в соответствии с арабским текстом пишу: "посланника Аллаха".
Байдави у Саблукова транскрибируется в соответствии с принятым у татар
и других тюркоязычных народов произношением - Бейзавий.].
Нетрудно понять, что за этой живой зарисовкой - слегка
завуалированный суровый повседневный труд писцов, требовавший
усидчивости и постоянного внимания, напряжения внутренних сил, но не
убивавший в лучших из них вольномыслия, желания вникнуть в то, что им
диктовали, стремления приподнять завесу над тем, как рождается
"несотворенное", "боговдохновенное". Факт этот, как видим, не стал
скрывать от своих читателей и столь авторитетный комментатор Корана,
как Абдаллах Байдави.
Нелишне также напомнить данные современной науки - психологии и
экспериментальной фольклористики, установивших, что человеческая
память не гарантирует сколько-нибудь длительного сохранения
незафиксированных текстов. Даже у профессиональных сказителей, в
течение долгих лет исполняющих эпические произведения, обычно
сохраняются лишь фабульная основа воспринятого и передаваемого ими, а
также связанный с этой основой эмоциональный фон. Отсюда смутность и
ограниченность представлений о времени и месте происходящего,
композиционные, хронологические и т. п. смещения в текстах, дошедших
через устные пересказы, или представляющие их позднейшую запись,
доработку. Само собой разумеется, что возведение таких текстов к
определенному реальному лицу часто носит весьма условный характер, а
тем более, если это лицо, этот источник иллюзорный - "высшая неземная
сила".
Однако когда такая запись, даже прошедшая несколько редакций,
канонизирована и более тысячелетия как принята миллионами верующих за
произведение "безавторское", боговдохновенное, несотворенный оригинал
которого находится на седьмом небе, у вседержителя, то странно, не
назвав определенной причины и не приведя соответствующей аргументации,
выдавать ее за сочинение определенного лица, хотя бы оно одновременно
<< Пред. стр. 11 (из 30) След. >>
Список литературы по разделу