<< Пред.           стр. 19 (из 23)           След. >>

Список литературы по разделу

 Объективные процессы в экономике развитых капиталистических стран обусловливают процессы демократизации политической жизни, которые в свою очередь, оказывают на экономику обратное позитивное воздействие. В этих условиях становится необходимым и возможным осуществлять государственное перераспределение национального дохода, что способствует нарастанию черт общенародности в самой капиталистической собственности.
 
 Естественно, что все эти процессы приводят к существенному изменению в соотношении революционного и эволюционного, революционного и реформистского в развитии современной социальной действительности.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 3. СОЦИАЛЬНАЯ МОБИЛЬНОСТЬ
 
 Под социальной мобильностью понимаются такие перемещения индивидов или целых социальных групп, которые приводят к изменению их места в социальной структуре общества. Термин "социальная мобильность" введен в западную социологию П.Сорокиным, им же разработана типология социальных перемещений, досконально проанализированы каналы вертикальной циркуляции и механизмы социального тестирования, отбора и распределения индивидов внутри различных социальных страт.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 ТИПОЛОГИЯ СОЦИАЛЬНЫХ ПЕРЕМЕЩЕНИЙ
 
 Прежде всего П.Сорокин выделил два основных типа социальной мобильности - горизонтальную и вертикальную. Примерами горизонтальной мобильности могут служить
 
 282
 
 
 перемещение некоего индивида из баптистской в методистскую религиозную группу, переход из одного гражданства в другое, из одной семьи в другую, с одной фабрики на другую (с сохранением при этом своего профессионального статуса). В каждом из этих примеров речь идет о переходе индивида в группу, расположенную на том же самом социальном уровне. При вертикальной мобильности индивид или даже группа перемещаются в другой социальный пласт (этаж).
 
 В зависимости от направления перемещения Сорокин выделил два подтипа вертикальной мобильности - восходящую и нисходящую, то есть социальный подъем и социальный спуск. Восходящие течения существуют в двух основных формах: проникновение индивида из нижнего пласта в более высокий пласт (вплоть до создания такими индивидами новой группы) и проникновение всей группы в более высокий пласт. Соответственно и нисходящие течения также имеют две формы: первая заключается в падении индивида с более высокой социальной позиции на более низкую без разрушения при этом исходной группы, к которой он принадлежал; другая форма проявляется в деградации социальной группы в целом, в понижении ее ранга на фоне других групп или в разрушении ее социального единства. "В первом случае, - поясняет Сорокин, - "падение" напоминает нам человека, упавшего с корабля, во втором - погружение в воду самого судна со всеми пассажирами на борту или крушение корабля, когда он разбивается вдребезги" [1].
 
 1 Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. С. 374.
 
 
 Поскольку случаи индивидуального проникновения в более высокие пласты или падения с высокого социального уровня на низкий привычны и понятны, они, по Сорокину, не нуждаются в объяснении. Вторую же форму (групповую) он рассматривает подробно, на многих исторических примерах. Так, историки кастового общества в Индии пришли к выводу, что каста брахманов не всегда находилась в позиции неоспоримого превосходства, которую она занимает последние два тысячелетия. В далеком прошлом касты воинов, правителей и кшатриев располагались не ниже брахманов, и последние стали высшей кастой только после долгой борьбы. Возвысилась вся группа в целом, и все члены ее в полном составе заняли это высокое положение. Или - занимать видное положение при дворе Романовых, Габсбургов, Гогенцоллернов до революции означало иметь самый высокий социальный ранг. Падение династий привело к социальному падению связанных с ними рангов. Большевики в России до революции не имели какого-либо особо признанного высокого положения. Во время революции эта группа преодолела огромную социальную дистанцию и заняла самое высокое положение в русском обществе.
 
 
 283
 
 В связи с показателями интенсивности (или скорости) и всеобщности (или массовости) вертикальной социальной мобильности Сорокин выходит на проблему так называемых "открытых" и "закрытых" обществ. Одна из самых ярких характеристик демократических обществ - большая интенсивность вертикальной мобильности по сравнению с недемократическими обществами. В демократических обществах социальное положение индивида (по крайней мере теоретически) не определяется
 
 происхождением, в них нет юридических или религиозных препятствий для подъема или спуска по социальной лестнице. В силу этой большей вертикальной мобильности здание демократического общества кажется менее стратифицированным, чем здание автократического общества. И все же конкретно-исторически в некоторых недемократических обществах мобильность оказывалась большей, чем в "открытых". Толчком к повышенной мобильности (по ее интенсивности и всеобщности) служат обычно те потрясения, которые сопровождают становление автократических обществ. Достаточно вспомнить огромные массовые перемещения, которые совершал "социальный элеватор" у нас в первые три десятилетия советской власти (деклассирование рабочих в годы гражданской войны, раскрестьянивание деревни в период коллективизации, небывалая по своим масштабам миграция в город в связи с индустриализацией разрушение старой интеллигенции как социального слоя и т.д.).
  П.Сорокиным разработан также вопрос о каналах, по которым происходят вертикальные социальные перемещения в обществе.
 
 Правда, здесь, как нам представляется, существует значительное поле для критики Сорокина. Во-первых, последовательность, в которой Сорокин анализирует эти каналы, не соответствует их роли в жизни стабильного общества, тем более современного. Так, на первый план в анализе выдвигается армия, хотя понятно, что выполнение ею функции канала вертикальной регуляции преобретает чрезвычайное значение лишь в условиях кризисного, а еще точнее - гиперкризисного состояния общества. Во-вторых, Сорокиным рассматривается в основном процесс восхождения по социальной лестнице, очень важный сам по себе, но все-таки гораздо менее массовидный и поэтому, очевидно, менее значимый, чем путь нисхождения. И в-третьих, предметом анализа прежде всего выступает индивидуальное, а не групповое восхождение. Между тем проследить механизм и общественные последствия перемещения большой социальной группы не менее важно, чем путь человека из низов к вершинам политической, деловой, научной карьеры. Но все эти критикуемые моменты отнюдь не перекрывают главного - Сорокиным создан такой задел, отталкиваясь от которого можно плодотворно развивать наши
 
 284
 
 
 представления о социальной мобильности в разных направлениях. Очень важным является, в частности, тезис Сорокина о том, что институты, функционирующие в качестве каналов вертикальной циркуляции, являют собой одновременно и "сито", тестирующее и просеивающее, отбирающее и распределяющее своих индивидов по различным социальным стратам и позициям [1].
 
 1 Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. С. 405.
 
 
 Из каналов вертикальной циркуляции, привлекших внимание Сорокина (армия, церковь, школа, политические институты, творческие союзы, организации по созданию материальных ценностей, семья) остановимся особо на роли семьи и школы.
 
 В качестве канала вертикальной мобильности семья выступает, как правило, в том случае, когда она возникает в результате брака представителей разных социальных статусов. Такой брак обычно приводит одного из партнеров или к социальному продвижению, или к социальной деградации. По римскому закону свободная женщина, вышедшая замуж за раба, сама становилась рабой и теряла свой статус свободного гражданина. Подобная деградация ожидала и мужчину, а ребенок, родившийся от такого брака, тоже становился рабом. Но поскольку смешанных в стратификационном отношении браков и сегодня заключается не так уж много, роль семьи и брака в реализации вертикальной мобильности не так уж велика. В то же время вряд ли какой-либо общественный институт может сравниться с семьей по роли в качестве фундамента социальной селекции и распределения индивидов по стратам. С незапамятных времен именно семейный статус был избран обществом в качестве косвенного критерия для обнаружения и выяснения способностей своих членов. Умные родители, обладающие высоким статусом, рассматривались как гарантия большего интеллекта их отпрысков и пригодности их для высокого социального положения. И наоборот, простое происхождение принималось за доказательство неполноценности личности и пригодности ее только для скромной общественной позиции. Так возник институт наследования социального статуса родителей детьми, сохраняющийся в некоторой степени и поныне.
 
 И все-таки тестирующая и селекционная роль семьи к настоящему времени серьезно ослабла, ибо ослабла сама семья, типичными стали браки между представителями разных страт, а образование, профессиональная подготовка и накопление жизненного опыта происходят в основном вне семьи.
 
 В этих условиях приоритет в системе тестирования способностей индивидов и определения их социального статуса все более переходил к школе, которая во все времена, какую бы конкретную форму институты образования и воспитания ни обретали, была средством вертикальной социальной циркуляции. Конечно, длина маршрута этого "социального лифта" в разных обществах была
 285
 
 
 различной в зависимости от доступности школы низшим слоям общества. В феодальном Китае под воздействием конфуцианства школа была доступна для всех слоев. Лучшие ученики вне зависимости от их семейного статуса отбирались и переводились в высшие школы, откуда они попадали на высокие правительственные позиции. Можно сказать, что образовательный тест выполнял здесь роль всеобщего избирательного права. Нечто подобное существовало в Турции в некоторые периоды, особенно при правлении Су-леймана Великолепного (1520-1566). Аристократия султанов, их гвардия и высокопоставленные государственные служащие набирались из корпуса янычар, а последний пополнялся за счет отбираемых по всей стране способных детей из всех слоев общества, которые помещались в специальные школы, где получали соответствующее образование. Подобную функцию школа выполняет и в современном цивилизованном обществе: не окончив уни-J верситета или колледжа фактически нельзя достичь какого-либо заметного положения в обществе.
 
 В качестве примера селекционного действия школы только в верхних слоях может служить индийское кастовое общество, где для низших каст (например, шудра) образование было запрещено. Подобные ситуации наблюдались и в средневековой Европе. В Англии при Ричарде II был выпущен следующий декрет: "Ни один крепостной не должен отправлять своих детей в школу, чтобы не дать возможность их детям продвигаться в жизни".
 
 
 
 
 
 
 
 4. ОБЩЕСТВЕННЫЙ ПРОГРЕСС
 
 Прогресс (от лат. progressus - движение вперед) есть такое направление развития, которое характеризуется переходом от низшего к высшему, от менее совершенного к более совершенному.
 
 С Заслуга выдвижения идеи и разработки теории общественного прогресса принадлежит философам второй половины XVIII века, а социально-экономической базой для самого возникновения идеи общественного прогресса послужило становление капитализма и вызревание европейских буржуазных революций. Кстати, оба творца первоначальных концепций общественного прогресса - Тюрго и Кондорсе - были активными общественными деятелями предреволюционной и революционной Франции. И это вполне объяснимо: идея общественного прогресса, признание того факта, что человечество в целом, в главном идет в своем движении вперед, есть выражение исторического оптимизма, свойственного передовым социальным силам.
 
 Три характерные черты отличали первоначальные прогрессистские концепции.
 
 Во-первых, это идеализм, то есть попытка отыскать причины поступательного развития истории в духовном начале - в бесконечной способности совершенствования человеческого интеллекта (те
 
 286
 
 
 же Тюрго и Кондорсе) или в спонтанном саморазвитии абсолютного духа (Гегель). Соответственно этому критерий прогресса тоже усматривали в явлениях духовного порядка, в уровне развития той или иной формы общественного сознания: науки, нравственности, права, религии. Между прочим, прогресс был подмечен прежде всего в сфере научного познания (Ф.Бэкон, Декарт), а затем уже соответствующая идея была распространена на социальные отношения в целом.
 
 Во-вторых, существенным недостатком многих ранних концепций социального прогресса являлось недиалектическое рассмотрение общественной жизни. В таких случаях общественный прогресс понимается как плавное эволюционное развитие, без революционных скачков, без попятных движений, как непрерывное восхождение по прямой линии (О.Конт, Г.Спенсер).
 
 В-третьих, восходящее развитие по форме ограничивалось достижением какого-нибудь одного облюбованного общественного строя. Весьма отчетливо этот отказ от идеи неограниченного прогресса сказался в утверждениях Гегеля. Вершиной и завершением мирового прогресса им провозглашался христианско-германский мир, утверждающий свободу и равенство в их традиционном истолковании.
 
 Эти недостатки в значительной степени были преодолены в марксистском понимании сущности общественного прогресса, включающем в себя признание его противоречивости и, в частности, того момента, что одно и то же явление и даже ступень исторического развития в целом могут быть одновременно прогрессивными в одном отношении и регрессивными, реакционными в другом. Именно таков, как мы видели, один из возможных вариантов воздействия государства на развитие экономики.
 
 Следовательно/ говоря о поступательном развитии человечества, мы имеем в виду главное, магистральное направление исторического процесса в целом, его результирующую применительно к основным ступеням развития. Первобытно-общинный строй, рабовладельческое общество, феодализм, капитализм, эпоха социализированных общественных отношений в формационном срезе истории; первобытная доцивилизационность, земледельческая, индустриальная и информационно-компьютерная волны в ци-вилизационном срезе истории выступают основными "блоками" исторического прогресса, хотя по каким-то своим конкретным параметрам последующая формация и ступень цивилизации могут уступать предыдущим. Так, в ряде областей духовной культуры феодальное общество уступало рабовладельческому, что послужило основанием для просветителей XVIII века смотреть на средние века как на простой "перерыв" в ходе истории, не обращая внимания на большие успехи, сделанные в течение средних веков: расширение культурной области Европы, образование там в соседстве друг с другом великих жизнеспособных наций, наконец,
 
 287
 
 огромные технические успехи XIV и XV веков и создание предпосылок для возникновения экспериментального естествознания.!?' Если попытаться в общем виде определить причины общественного прогресса, то ими будут потребности человека, являющиеся порождением и выражением его природы как живого и не в меньшей степени как социального существа. Как уже отмечалось в главе второй, эти потребности многообразны по своей природе, характеру, продолжительности действия, но в любом случае они определяют мотивы деятельности человека. В повседневной жизни на протяжении тысячелетий люди вовсе не ставили своей сознательной целью обеспечить общественный прогресс, а сам общественный прогресс отнюдь не является какой-то изначально заложенной в ход истории идеей ("программой"), осуществление которой составляет ее сокровенный смысл. В процессе реальной жизни люди движимы потребностями, порождаемыми их биологической и социальной природой; а в ходе реализации своих жизненных потребностей люди изменяют условия своего существования и самих себя, ибо каждая удовлетворенная потребность порождает новую, ее же удовлетворение, в свою очередь, требует новых действий, следствием которых и является развитие общества.
 
 И все-таки и марксизм и его оппоненты унаследовали от своих предшественников в области теории общественного прогресса нечто такое, что впоследствии негативно сказалось на развитии объективной социальной реальности. Речь идет о вере в беспредельные возможности общественного, и прежде всего экономического прогресса, вытекающие из безграничных-де резервов, содержащихся в природной среде. Эйфория вокруг само собой разумевшегося "беспредела" сопровождала всю историю капитализма, а затем и так называемого социализма (ибо то, что мы наблюдали в Центральной и Вьючной Европе XX века, социализмом, разумеется, не было). Между тем под прикрытием этой одурманивающей эйфорической завесы исподволь вызревала та самая кризисная экологическая ситуация, которая уже рассматривалась в главе "Экологическое бытие общества".
 
 Впервые человечество было предупреждено о нависающей над ним в связи с этим смертельной угрозе Римским клубом в книге Денниса Медоуза "Пределы роста" (1972). В нескольких словах выводы книги можно выразить так: при сохранении нынешних тенденций к росту в условиях конечной по своим масштабам планеты уже следующие поколения человечества достигнут пределов демографической и экономической экспансии, что приведет систему в целом к неконтролируемому кризису и краху. Пока еще можно, отмечалось в книге, избежат катастрофы, приняв меры по ограничению и регулированию роста и переориентации его целей. Однако чем дальше, тем болезненнее будут эти изменения и тем
 
 288
 
 меньше будет оставаться шансов на конечный успех [1]. Как отмечал руководитель Римского клуба Аурелио Печчеи, основной вывод доклада шел вразрез с превалирующей в мировой культуре ориентацией на рост, ибо успехи революционных преобразований в материальной сфере сделали мировую культуру высокомерной. "Она, - писал Печчеи, - была и остается культурой, отдающей препочтение количеству перед качеством, - цивилизацией, которая не только не желает считаться с реальными возможностями жизнеобеспечения на планете, но и бездумно расточает ее ресурсы, не обеспечивая при этом полного и разумного использования человеческих возможностей" [2].
 
 1 См. Печчеи А. Человеческие качества. М., 1985. С. 149.
 2 Там же. С. 150.
 
 
 Тревожное предупреждение о пределах роста имеет в виду не только внешние по отношению к человеку пределы, но и его внутренние, проистекающие из врожденно присущих нашему существу качественных и количественных характеристик. С одной стороны, многие достижения (в кавычках и без оных) цивилизации далеко не всегда вписываются в психофизиологические возможности человека. Отсюда - избыток стрессов и приоритет нервно-психического травматизма. С другой стороны, для многих регионов земного шара характерна массовая психофизическая недоразвитость, отсутствие у людей той психофизической формы, которую требуют от нас сложности современной жизни.
 
 Проблема пределов человеческого роста и человеческого развития, как подчеркивает Печчеи, является по сути своей проблемой главным образом культурной. Это означает, что научно-технические, цивилизационные достижения не осознаны по-настоящему, темпы и формы их внедрения еще далеки от окультуривания. Налицо антагонистический разрыв между культурным развитием человечества и его материальными достижениями. Культура при этом понимается в самом широком смысле, включая политическую культуру сосуществования членов мирового сообщества и философские основы существования этого конгломерата.
 
 Так сами реалии последней трети XX века поставили под глубочайшее сомнение традиционную прогрессистскую концепцию. Подчеркнем: речь идет не об отрицании необходимости и возможности общественного прогресса, а о замене теоретической и практической установки на безудержный рост установкой на взвешенный, учитывающий рассмотренные внутренние и внешние пределы оптимальный вариант согласованного в общепланетарном масштабе развития.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 КРИТЕРИИ ОБЩЕСТВЕННОГО ПРОГРЕССА
 
 Раздумья мировой общественности о "пределах роста" значительно актуализировали проблему критериев общественного прогресса. Действительно, если в окружающем нас соци-
 
 289
 
 
 альном мире не все так просто, как казалось и кажется прогрессистам, то по каким наиболее существенным признакам можно судить о поступательности общественного развития в целом, о прогрессивности, консервативности или реакционности тех или иных явлений?
 
 Отметим сразу, что вопрос, "как измерять" общественный прогресс, никогда не получал однозначного ответа в философско-социологической литературе. Такая ситуация во многом объясняется сложностью общества как субъекта и объекта прогресса, его многоплановостью и многокачественностью. Отсюда поиски своего, локального критерия для каждой сферы общественной жизни. Но в то же время общество есть целостный организм и, как таковому, ему должен соответствовать основной критерий социального прогресса. Люди, как замечал Г. В. Плеханов, делают не несколько историй, а одну историю своих собственных отношений. Наше мышление способно и должно отразить эту единую историческую практику в ее целостности.
 
 И все же господствовавшая парадигма беспредельного прогресса с неизбежностью подводила к казалось бы единственно возможному решению вопроса: главным, если не единственным, критерием общественного прогресса может быть только развитие материального производства, которое в конечном счете предопределяет изменение всех других сторон и сфер жизни общества. Среди марксистов на этом выводе не раз настаивал В. И. Ленин, который еще в 1908 году призывал рассматривать интересы развития производительных сил в качестве высшего критерия прогресса. После Октября Ленин возвращается к этому определению и подчеркивает, что состояние производительных сил - основной критерий всего общественного развития, поскольку каждая последующая общественно-экономическая формация побеждала окончательно предыдущую именно благодаря тому, что открывала больший простор для развития производительных сил, достигала более высокой производительности общественного труда.
 
 Примечательно, что вывод о состоянии и уровне развития производительных сил как генеральном критерии прогресса разделялся и оппонентами марксизма - техницистами, с одной стороны, и сциентистами, с другой. Позиция последних нуждается, очевидно, в некоторых комментариях, ибо возникает законный вопрос: как могли сойтись в одной точке концепция марксизма (т. е. материализма) и сциентизма (т. е. идеализма)? Логика этого схождения такова. Сциентист обнаруживает общественный прогресс прежде всего в развитии научного знания, но ведь научное знание обретает высший смысл только тогда, когда оно реализуется в практике и прежде всего в материальном производстве.
 
 В процессе еще только уходящего в прошлое идеологического противостояния двух систем техницисты использовали тезис о про-
 
 
 290
 
 
 изводительных силах как генеральном критерии общественного прогресса для доказательства превосходства Запада, шедшего и идущего по этому показателю впереди. Тогда их оппонентами была внесена существенная поправка к собственной концепции: этот высший общесоциологический критерий нельзя брать в отрыве от характера господствующих в данном обществе производственных отношений. Ведь важно не только общее количество производимых в стране материальных благ, но и то, насколько равномерно и справедливо распределяются они среди населения; как способствует или тормозит данная общественная организация рациональное использование производительных сил и их дальнейшее развитие. И хотя поправка действительно существенная, но она не выводит критерий, принятый в качестве основного, за пределы одной - экономической - сферы социальной действительности, не делает его поистине интегративным, то есть пропускающим через себя и впитывающим в себя изменения буквально во всех сферах жизни общества.
 Таким интегративным, значит, наиболее важным, критерием прогресса выступает уровень гуманизации общества, то есть положение в нем личности: степень ее экономического, политического и социального освобождения; уровень удовлетворения ее материальных и духовных потребностей; состояние ее психофизического и социального здоровья. Заметим, кстати, что внутри этого сложного по своей структуре индикатора можно и нужно выделить один, по сути дела синтезирующий в себе все остальные. Таковым, на наш взгляд, является средняя продолжительность жизни. И если она в данной стране на 10-12 лет ниже, чем в группе развитых стран, да к тому же обнаруживает тенденцию к снижению, соответственно должен решаться вопрос и о степени прогрессивности. Ибо, как сказал А. Вознесенский, "все прогрессы реакционны, если рушится человек".
 
 Уровень гуманизации общества, как интегративный критерий, вбирает в себя в снятом виде рассмотренные выше критерии. Каждая последующая формационная и цивилизационная ступень является более прогрессивной и в плане личностном - она расширяет круг прав и свобод личности, влечет за собой развитие его потребностей и совершенствование его способностей. Достаточно сравнить в этом отношении статус раба и крепостного, крепостного и наемного рабочего при капитализме. На первых порах может показаться, что особняком стоит в этом отношении рабовладельческая формация, знаменовавшая собой начало эры эксплуатации человека человеком. Но, как разъяснял Ф. Энгельс, даже для раба, не говоря уже о свободных, рабовладение было прогрессом в плане личностном: если раньше пленного убивали или съедали, то теперь его оставляли жить.
 
 291
 
 
 Итак, содержанием общественного прогресса было, есть и будет "очеловечение человека", достигаемое путем противоречивого развития его естественных и общественных сил, то есть производительных сил и всей гаммы общественных отношений. Этому содержанию должен быть адекватен и избираемый нами основной критерий общественного прогресса.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 ВОПРОСЫ ДЛЯ САМОКОНТРОЛЯ
  1. Сможете ли вы обнаружить в реальном историческом процессе примеры развития по каждому из трех типов социальной динамики?
 2. Как связаны между собой революционное и эволюционное в истории?
 3. В чем состоит проблема критериев общественного прогресса?
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 292
 
 13
  ГЛАВА
 СУБЪЕКТЫ СОЦИАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ
 
 Когда мы обращаемся к социальному развитию, закономерно встает вопрос: что движет им? как конкретно могут быть представлены субъекты этого развития? И это не просто теоретический, а жизненно важный вопрос, в особенности для современного человечества Чьей деятельностью определяется развитие общества б целом? Кто является виновником современного экологического кризиса? Наверное, уже этих вопросов достаточно, чтобы убедиться, насколько актуальна проблема, которой посвящается данная глава.
 
 Что касается движущих сил исторического процесса, то они более или менее подробно рассмотрены в главе второй. Это - интересы как осознанные многообразные потребности общества в целом, больших и малых социальных групп внутри его, отдельных индивидов. Поэтому каждый раз, говоря в дальнейшем о том или ином субъекте социального развития, мы неизбежно будем прибегать к дифференциальной диагностике движущих им интересов.
 
 Сами же субъекты социального развития специально еще не рассматривались. Правда, читатель в известной степени подготовлен к ответу на этот вопрос той же главой второй (параграф "Объективные законы общественного развития и сознательная деятельность людей"). Но, во-первых, как мы увидим, не каждый человек способен выступить в качестве такового субъекта, и во-вторых, индивид реализует свои функции в большинстве общественных сфер, как правило, не в одиночку, а будучи включенным в определенные социальные общности (народ, нация, класс и т.п.). В таких случаях именно эти общности и выступают как совокупные субъекты истории.
 
 У читателей может возникнуть вопрос: где водораздел между объектом и субъектом общественного развития? Вопрос этот вполне правомерен, если учесть, что общественные отношения по своему существу субъектно-объектные. Общество в целом выступает как субъект по отношению к природе, пытаясь подчинить ее своим интересам, и по отношению к самому себе. Но одновременно общество оказывается и объектом действия им же порожденных сил и отношений, вышедших в процессе отчуждения из-под его контроля и вставших над ним. Нетрудно догадаться, что если такой противоречивый, субъектно-объектный статус присущ обществу в целом, то тем более он присущ субъектам меньшего масштаба.
 
 
 293
 
 К характеристике этих субъектов меньшего масштаба мы сейчас и переходим, не возвращаясь к тому, что сказано на разных страницах об обществе в целом. Справедливости ради отметим, что мы оставляем в стороне и субъектную роль человечества в целом по той причине, что такой планетарный по своим масштабам субъект только еще формируется по мере того, как выявляют себя и осознаются общепланетарные потребности (и прежде всего в сохранении природной среды), а человечество сплачивается для их удовлетворения. Впрочем, ряд соображений по этому поводу был высказан в связи с проблемой "пределов роста".
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 1. НАРОД
 
 Понятие "народ" является, пожалуй, наименее разработанным в отечественном (да и не только отечественном) социально-философском знании. Истоки такой гносеологической ситуации вполне понятны. Потребовались долгие столетия, чтобы историки, полностью игнорировавшие роль народных масс в истории, признали их субъектом социального прогресса. Этому во многом способствовал опыт Великой французской революции. Однако и после нее, как справедливо замечал М. А. Барг, излюбленными сюжетами исследователей долго оставались политика, дипломатия и право. И даже в тех случаях, когда они писали труды, посвященные национальной истории Англии, Франции, Германии и т.д., они руководствовались представлениями о движущих силах истории, унаследованными от дворцовых хроник. Только представители того направления историографии, которое связано с именами Тьерри, Гизо и Минье, обратили особое внимание на роль в истории третьего сословия - "простолюдинов", которых они отождествили с буржуа и противопоставили двум привилегированным сословиям - дворянству и клиру [1]. Несомненно, это уже был шаг вперед. Новое отношение к народным массам и их объективной роли постепенно, благодаря трудам историков, передавалось представителям социально-философской и политической мысли.
 
 1 См. Барг М. А. Предисловие //Рюде Дж. Народные низы в истории. 1730- 1848. М., 1984. С. 6.
 
 
 И все-таки обозначенная чуть выше гносеологическая ситуация продолжает сохраняться. Можно указать на три "атрибута" народа, которые по сей день имеют права гражданства в нашей литературе, хотя и вызывают большие сомнения.
 
 Во-первых, к народу, как правило, относят только слои, занятые в материальном производстве. Не давая больших погрешностей при анализе исторического прошлого, такой подход может привести к курьезным выводам, когда речь заходит о современных развитых странах, где все большее количество граждан выключается из непосредственного участия в материальном производстве.
 
 
 294
 
 
 Во-вторых, принадлежность к народу зачастую жестко связывают с обязательной прогрессивной направленностью деятельности той или иной социальной группы. На этом основании, например, включают в состав народа буржуазию эпохи революционного перехода к капитализму в той или иной стране, но тут же исключают из оного буржуазию, утвердившуюся в своем господстве. При этом молчаливо исходят из того, что народ, народные массы способны только на прогрессивные по своему характеру действия. Можно говорить о двух причинах, порождающих такой подход. С одной стороны, сказывается та самая, уже рассмотренная нами, прогрессистская концепция, представляющая исторический процесс в виде сплошной восходящей линии. С другой стороны, сказывается преобладавшая в марксистской литературе апологетизация народных масс, исключающая наличие у них каких-либо негативных черт и их потенциальную способность выступать в конкретных условиях в качестве консервативной и даже реакционной силы.
  В-третьих, возводится китайская стена между народом и выдающимися личностями, они абсолютно противопоставляются друг другу на том основании, что выдающимся личностям якобы не присущи именно те признаки, на основе которых складывается народ. При этом игнорируется и то, что на определенном этапе своего социально-психологического и политического развития народ в значительной степени состоит из личностей; и то, что взаимоотношения между народом и выдающейся личностью далеко не всегда приводят к их принципиальному дистанцированию друг от ДРУга.
 
 Иногда термин "народ" применяют в этническом смысле, что вряд ли целесообразно, поскольку понятия "этнос", "нация", "народность" и т.п. не нуждаются в дублерах. Разумеется, между понятиями "народ" и "этнос" прослеживается весьма существенная взаимосвязь, и порождена она тем обстоятельством, что индивид, составляющий единичку народа, одновременно принадлежит и к определенному этносу. В этом смысле говорят о мононациональных (например, японском) и многонациональных (например, американском, а совсем недавно - советском, югославском) народах. Однопорядковая связь существует между понятиями "народ" и "классы", а раз так, то, очевидно, бывают народы в подавляющей своей массе одноклассовые, скажем, крестьянские, если говорить об эпохе классического феодализма, но бывают и более сложные. Жюль Мишле накануне революции 1848 года выделяет следующие слои внутри французского народа: крестьяне, фабричные рабочие, ремесленники, фабриканты, торговцы, чиновники [1], а это значит, что сложился народ как многоклассовая общность с характерными для нее внутренними противоречиями.
 
 
 295
 
 
 Итак, что есть народ, коль скоро это не этническая, и тем более не социально-экономическая, классовая общность? Для правильного ответа на этот вопрос необходимо ввести в ткань наших рассуждений, по крайней мере, три новых, дополняющих момента.
 
 1 См.: Мишле Ж. Народ. М., 1965. С. 21-82.
 
 
 1. Общая историческая судьба. Будучи предпосылкой формирования единого народа, имея в своих истоках единую территорию и единое государство, общая историческая судьба далеко не обязательно "прописана" в них на всех этапах своей реализации. Более того: судьба народа порой состоит в его многовековом рассеянии (евреи, армяне) или в длительном расчленении (поляки в результате трех разделов конца XVIII века, корейцы в настоящее время).
 
 2. Общая вера, единая общенародная идея, духовно цементирующая народ и целостность. Такая вера и вытекающая из нее идея не обязательно должны носить религиозный характер, как это иногда пытаются представить. Историкам хорошо известны случаи сплочения того или иного народа под сугубо секулярными идеями (национального освобождения и т.п.). Но в любом варианте идея, сплачивающая людей в единый народ, должна присутствовать в общественном сознании. Это прекрасно понимали лучшие представители русской культуры, которые начиная с первой половины XI столетия, с митрополита Иллариона и его "Слова о законе и благодати" упорно искали такую идею. И не случайно высший всплеск этих поисков приходится на XIX - начало XX века (П. Я. Чаадаев, В. Г. Белинский, Вл. С. Соловьев, давший систематизированное философское обоснование этой идеи, В. В. Розанов, Вяч. И. Иванов, Л. П. Карсавин, С. Н. Булгаков, И. А. Ильин, продолжившие соловьевскую линию) [1], то есть на многострадальное время выбора Россией пути дальнейшего развития. Л. Толстой говорил: "Плохо, если у человека нет чего-нибудь такого, за что он готов умереть. Вот этого "чего-нибудь такого" сегодня и не хватает нашему обществу.
 
 1 См.: Русская идея. М., 1992.
 
 3. Общая историческая перспектива. В последнее время у нас становится распространенным исходящее из определенных политических кругов ироническое отношение к этому понятию: "свет в конце туннеля" высмеивается как нечто заведомо химерное, никчемное, не заслуживающее внимания общества. Конечно, лучше всего, когда народ не попадает в ситуацию "туннеля" (или не дает загнать себя в туннель), когда он имеет возможность не приносить жертвы во имя "счастливого будущего", а изо дня в день в полную меру наслаждаться жизнью. Но если уж паче своего чаяния он попадает в исторический туннель, а света в конце нет, неизбежно вызревает национальная трагедия. Утрата исторической перспективы, которая некогда сплотила людей в единый народ, исподволь подтачивает это единство и разрушает его.
 
 
 296
 
 
 Резюмируя сказанное, отметим, что при отсутствии какого-либо из рассмотренных моментов "народ" не может состояться, а с утратой одного из них даже состоявшийся народ распадается. В этой связи нельзя не остановиться еще на одном моменте - на исторической памяти народа, то есть сохранении прошлого в настоящем. Обращается ли народ к своей исторической памяти, а если обращается, то как - уважительно или нигилистически? Ответ на этот вопрос позволяет понять социально-психологическое состояние данного народа, наличие либо отсутствие у него единой идеи, ощущение им своей исторической перспективы. Имеется в виду не только память как элемент общественного сознания, но и госновные материальные носители и хранители ее - архивы, музеи, библиотеки. Плачевное состояние этих учреждений в сегодняшней, России отражает соответствующее состояние народа. Существует и реально осязаемая обратная связь: народ с ущербной исторической памятью, народ, охаивающий свою историю от начала до конца, вряд ли имеет историческую перспективу.
 
 Итак, в порядке рабочего определения можно сказать, что народ есть социальная целостность, характеризующаяся общей исторической судьбой и отражающей ее исторической памятью, общей верой и единой идеей, общей исторической перспективой.
 
 В процессе своего становления и развития народ проходит качественно различающиеся между собой ступени-состояния. Одним из таких социально-психологических состояний, уже, давно привлекшем к себе внимание историков, философов, социальных психологов, является состояние толпы. При этом надо иметь в виду, что понятие "толпа" в литературе Нового и Новейшего времени употребляется в двух смыслах - широком и узком. Широкий смысл его мы уже, по сути дела, обозначили: под толпой понимается социально-психологическое состояние, либо предшествующее формирование народа, либо означающее его деградацию. В узком смысле толпой называют группу людей, стоящих друг к другу "лицом к лицу" или находящихся в "непосредственном соприкосновении", а не любое сообщество людей, такое, как нация, каста, общественный класс, вообще какой-нибудь "коллектив, слишком большой, чтобы собраться вместе" [1]. Интересно, что первоначально, например, у Платона, широкий и узкий смысл совпадали - проектируемое им идеальное государство должно было представлять собой маленький полис численностью около 5 тыс. человек с тем, чтобы все знали друг друга, и они-то и есть "охлас", то есть толпа, власть которой (охлократия) расценивается Платоном как наихудшая форма государственного правления. Впоследствии, с образованием так назы-
 
 297
 
 
 ваемых "больших обществ", узкий и широкий смысл рассматриваемого понятия разошлись довольно значительно.
 
 1 Рюде Дж. Народные низы в истории. С. 20.
 
 
 И тем не менее во многих существенных своих характеристиках понятие толпы как более или менее ограниченной группы лиц и толпы как социально-психологического состояния народа накладываются друг на друга. Возьмем хотя бы такие черты толпы, как легкая возбудимость, способность развить относительно большую энергию (правда, на непродолжительное время), неустойчивость и мобильность в сочетании с трудной предсказуемостью действий, шараханьем из крайности в крайность. Согласуется ли эта характеристика с встречающейся в литературе оценкой толпы, как спящих, апатичных, рутинных, косных масс? Анализ показывает, что в данном случае мы имеем дело не с несовместимостью или нарушением логического закона тождества, а с разными этапами в развитии самой толпы. Свойства апатичности, рутинности и т.п. относятся к еще не пробужденным массам. Пробудившись же, массы не в одночасье перестают быть толпой. Тогда-то и рождаются "малые толпы" - стихийные бунтари и мятежники.
 
 Превращение широких народных масс из толпы в народ является одним из наиболее значимых результатов цивилизационного процесса. Под этим углом зрения предстоят еще большие междисциплинарные исследования механизма такого превращения с использованием всего обширного историко-философского наследия. В частности, начавшийся еще в 60-е годы пересмотр точки зрения на место и роль народнической идеологии в истории русской и вообще социологической мысли должен быть продолжен и распространен на их концепцию толпы. Главный недостаток этой концепции заключен отнюдь не в обращении к понятию "толпа". Более того: тщательный, глубокий анализ характерных черт масс, стоящих на уровне толпы, является несомненной заслугой народников и важной ступенью в развитии "социологии масс", берущей свое начало еще от Ф. Бэкона (в частности, от его рассуждений о предрассудках толпы и площади). Беда же народничества - в неспособности научно определить механизм превращения толпы в народ. Для народничества толпа, по сути дела, всегда остается толпой, даже в том случае, если она пробуждена критически мыслящими личностями и идет за ними: она движется и действует именно как толпа - идет за критически мыслящей личностью куда угодно. Отследить процесс превращения толпы в народ, представляющий, в отличие от толпы, совокупность личностей - задача, поставленная марксизмом в ходе критики народничества, до конца не решена и сегодня.
 
 А между тем как раз сегодня ее решение чрезвычайно актуально, ибо позволит понять, кто же мы по своему нынешнему социально-психологическому состоянию, способны ли мы, как народ, оказать определяющее воздействие на выбор пути нашего дальнейшего исторического развития.
 
 298
 
 Если отбросить ложный стыд, то мы в лучшем случае где-то на начальном этапе превращения из толпы в народ, способный на прогрессивные преобразования. Многие десятилетия сталинизма и застоя основательно поработали над тем, чтобы народ, поднявшийся к вершинам социального творчества, народ-энтузиаст, народ-победитель вернуть к состоянию толпы. В этом направлении воздействовали не только насильственная коллективизация и голод, массовые репрессии - воздействовала вся социально-психологическая обстановка, сложившаяся в связи с господством бюрократического режима, "казарменного социализма". Элементы ханжества, лицемерия, утрата личной инициативы, приспособленчество, привычка жить по указке сверху, подозрительность и недоверие к людям получили широкое распространение. А ведь это и есть те психологические черты, которые наряду с апатией, рутинностью, непробужденностью, во многом характеризуют состояние толпы. Именно это наше состояние тормозит проведение любых реформ - как прогрессивных, так и реакционных. В то же время оно создает реальную основу для возникновения бунтов - локальных или всеобщих, но всегда необузданных и жестоких.
 
 Выползание из состояния толпы отнюдь не прямолинейный процесс. Ведь движет его прежде всего самовоспитание масс на собственном социальном опыте, а опыт этот далеко не однозначен и включает в себя наряду с положительными моментами (существенными сдвигами в политическом сознании масс) и моменты отрицательные. К последним относятся нарастающая в массах тенденция "опоры на собственные ноги", то есть интенсификации своей трудовой деятельности, подключения к спекуляции, использования протекционистских связей во имя самого элементарного выживания.
 
 Пока социальная философия не понимала и не признавала определяющей роли экономического фактора, материального производства в жизни и развитии общества, она не могла прийти и к выводу о решающей роли в историческом процессе тех, кто производит материальные блага, - народных масс. В таком случае историю должны творить выдающиеся, "критически мыслящие" личности - законодатели, полководцы, ученые и т.д. Суть этих элитарных теорий не меняется от того, что в одних случаях (например, у объективного идеалиста Гегеля) герои выступают орудием всемирного духа, а в других случаях (в концепциях субъективно-идеалистических) провозглашается независимость героев от исторической необходимости.
 
 Субъективно-идеалистическая точка зрения на народ неоднократно использовалась в истории идеологами и политиками для реакционных выводов. Фридрих Ницше, например, исходил из того, что народ - "бесформенный материал, из которого творят;
 
 
 299
 простой камень, который нуждается в резчике" [1]. И Ницше выпестовал образ этого резчика - героя, сверхчеловека, стоящего над большинством и попирающего мораль этого большинства. Главный принцип и движущий мотив деятельности такой личности - воля к власти, ради этого все позволено, все средства оправданы. Подобные выводы Ницше были впоследствии взяты на вооружение идеологами фашизма, равно как и его нападки на демократическую идеологию как якобы закрепляющую "стадные инстинкты".
 

<< Пред.           стр. 19 (из 23)           След. >>

Список литературы по разделу