<< Пред.           стр. 16 (из 27)           След. >>

Список литературы по разделу

 
 288
 
 ляет именно основу человеческой психики, которая, конечно же, не сводится к сфере рацио. Наличие сознания не исключает присутствия у людей полного набора информационных регуляторов поведения, альтернативных сознанию - условных и безусловных рефлексов. Человеческого младенца, только появившегося из утробы матери, никто не учит дышать, кричать или сосать грудь, а вполне взрослые люди отдергивают руку от огня или инстинктивно сохраняют равновесие, ничуть не задумываясь над необходимостью или последовательностью предпринимаемых усилий, и т.д. и т.п.
 
 Велик соблазн заявить, что подобные рефлекторные программы поведения отвечают лишь за жизнедеятельность человеческого организма, внутренние и внешние реакции нашего "тела", и никак не вмешиваются в собственно деятельность, т.е. поведение людей как социальных существ. Однако подобное заявление едва ли соответствует истине, поскольку значимые социокультурные реакции человека вызываются отнюдь не только логическими расчетами и планами. Человеческое сознание не сводится к способности понятийного мышления, но включает в себя совокупность эмоциональных и волевых факторов, сопровождающих процессы целепостановки и существенно влияющих на него. Кроме того, необходимым внутренним компонентом человеческого сознания является обширная сфера так называемых бессознательных импульсов, без учета которых картина социального поведения человека будет явно неполной.
 
 Разные психологические школы включают в сферу бессознательного различные психические импульсы "надсознательного", "внесознательного" и "подсознательного" типа.
 
 Примером "надсознательного" в социокультурном поведении людей могут служить нередкие случаи "озарения", или творческой интуиции, позволяющие человеку "проскочить" фазу логических размышлений между постановкой умственной задачи и ее решением, к примеру, получить искомое решение во сне, как это нередко бывало с учеными в истории науки.
 
 Очевидно, что "бессознательными" такие реакции могут именоваться весьма условно - при условии трактовки "сознательности" как систематического рассудочного мышления, контролирующего каждый шаг своих логических построений. Подобная "бессознательность" ничуть не сближает человека с животным, напротив, она подчеркивает колоссальную разницу между "безмозглым" существом, вовсе не способным к логическим умозаключениям, и существом с "избыточной" силой ума, которой достает на его латентную работу "вне расписания", осуществляемую как бы "между прочим", в свободное от специальных усилий время.
 
 Сложнее обстоит дело со сферой психических импульсов, которые можно условно назвать "внесознательными" - они куда ближе к рефлекторным формам поведения, в некотором смысле основываются на рефлексах, хотя и не сводятся к ним, ибо и в отношении их
 
 289
 
 имеет место специфически социальный способ их сознательного использования в поведении. В самом деле, каждому из нас известен экранный образ ковбоя, выхватывающего револьвер и открывающего стрельбу при первых симптомах надвигающейся опасности, не отягощая себя продолжительными, мучительными сомнениями в духе шекспировского принца Гамлета. Известна способность тренированных борцов и боксеров мгновенно реагировать на внешнюю угрозу, применяя приемы защиты, многие компоненты которых в момент исполнения не опосредуются сознательным расчетом. Да и обычный человек, отправляясь по привычной, исхоженной дороге в ближайшую булочную, движется фактически "на автомате", переставляя ноги с минимальной степенью участия сознания - во всяком случае, значительно меньшей, чем при движении по незнакомому болоту.
 
 На языке психологии подобные стереотипизированные поведенческие реакции, в которых отсутствует "поэлементная сознательная регуляция и контроль" каждого из необходимых движений, именуют навыками. Место сознательного расчета в них занимает автоматизированное восприятие действительности в форме так называемых "перцептивных" и "интеллектуальных навыков", являющихся информационной основой собственно "двигательных" навыков - полноценной предметной деятельности во внешней среде. Но означает ли это, что сугубо социальное по своим целям, средствам и результатам действие (к которому, несомненно, относятся стрельба из револьвера или спортивные единоборства) может не основываться на сознании, что оно одинаково с активностью животного, основанной на рефлекторных механизмах поведения?
 
 Безусловно, это не так. В работах психологов прекрасно показано, что навыки включают в себя рефлекторные механизмы поведения, но не редуцируются к ним; в этом смысле автоматизированные поведенческие реакции являются не альтернативой, а всего лишь "дополнением" к сознательной деятельности человека, своеобразной формой ее проявления, которая основана на "экономии сознания", но непредставима вне и помимо его механизмов [14].
 
 Наконец, еще одна сложность определения степени сознательности человеческого действия связана не с психомоторикой его осуществления, а с мерой осмысленности информационных импульсов поведения. Речь идет о том, насколько полно сознательно действующий субъект отдает себе отчет в побудительных мотивах своей деятельности, о той связи между сознанием и осознанием, которая различна в разных актах человеческого поведения и позволяет говорить о его "подсознательных" импульсах, активно изучавшихся 3. Фрейдом и его последователями. В этом случае речь идет о действиях, в которых активность человека инициируется смутными, плохо или никак не осмысленными влечениями, относящимися к тем "подвалам" сознания, которые 3. Фрейд характеризовал как область "Оно", отличную от сфер рациональной мотивации (личностной - "Я" и надличностной "Сверх-Я").
 
 290
 
 О роли подсознательной мотивации в человеческом поведении (не только индивидуальном, но и совместном, как показал К. Юнг в учении об архетипах "коллективного бессознательного") мы поговорим ниже. Пока же отметим, что наличие неосознаваемых влечений не ставит под сомнение информационную специфику деятельности, так как "подсознательное" в ней есть лишь особая акциденция, "инобытие" сознания, присущее лишь человеку и отсутствующее у животных, у которых нет и не может быть ни "озарений", ни "комплексов", анализируемых фрейдизмом и неофрейдизмом [15].
 
 Таким образом, постулируя сознательный характер деятельности, мы вовсе не сводим информационные механизмы человеческого поведения к сугубо рациональному, рефлективному мышлению. Важно, однако, понимать, что именно способность мыслить, создавать абстрактно-идеальные, понятийные модели мира является системообразующим основанием всей совокупности психических функций, присущих человеку как социальному существу.
 
 Не все ученые считают сознание исходным и определяющим признаком человеческой деятельности. Некоторые из них в качестве такового предлагают другое свойство, связанное уже не с информационной спецификой целенаправленной адаптации, а с механизмами реализации целей, с орудийностью человеческого труда.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 § 6. ОРУДИЙНАЯ СПЕЦИФИКА ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
 
 Из всех существ, для которых совместный "труд" является постоянным образом жизни, лишь люди способны опосредствовать свое воздействие на среду специально созданными средствами труда, отличными от органов тела, данных природой. Лишь человек способен "отвлекаться" на создание искусственных объектов, которые нужны не сами по себе, а лишь как средства многократного усиления мускульных (а позднее и умственных) возможностей. Подчеркнем особо, что орудийность как признак трудовой активности не сводится к использованию готовых, "подобранных на земле" орудий труда, а означает их систематическое изготовление и хранение, предполагающее многократное использование [16].
 
 Казалось бы, здравый смысл подсказывает нам, что способность создавать искусственные средства труда не может быть противопоставлена целенаправленности человеческого поведения, поскольку является ее прямым следствием. Ни бульдозеры, ни экскаваторы не падают на людей "с неба" - они представляют собой плод длительных интеллектуальных усилий человека, изобретающего технические конструкции "из собственной головы", предпосылая готовой вещи ее идеальную модель, тщательно продуманную техническую схему. Однако это обстоятельство ничуть не мешает сторонникам "орудийности" отстаивать ее первичность перед целенаправленностью. Они
 
 291
 
 ссылаются на то, что в процессе антропосоциогенеза способность создавать средства труда возникла у человека раньше, чем появилось сознание, присущее виду Homo sapiens.
 
 Конечно, самые дальние родственники человека, произошедшие, по утверждению антропологов, 5-6 миллионов лет тому назад от миоценовых антропоидов, еще не обладали орудийной активностью. Эти существа, именуемые австралопитеками, регулярно использовали палки и камни как средства нападения и защиты; однако они не умели создавать искусственных орудий труда и, видимо, вовсе не занимались собственным трудом (если понимать труд как предметное переустройство среды и не включать в него охоту и последующую утилизацию ее продуктов - снятие шкур и разделку мяса, которые также осуществлялись с помощью "подручных" средств).
 
 Однако более позднее существо, именуемое "Homo habilis" ("человек умелый"), уже развернуло (2-2,5 млн. лет тому назад) активную "индустрию" орудий, изготовляя средства труда простейшими из возможных способами - разбиванием, а затем раскалыванием камней с последующим отбором подходящих для использования обломков. При этом ископаемые останки хабилисов свидетельствуют об отсутствии или дисфункциональной неразвитости тех участков головного мозга, которые отвечают за "вторую сигнальную систему", т.е. за способность к вербальному мышлению и к основанной на нем целенаправленности поведения. У большинства антропологов нет сомнений в том, что орудийная активность в данном случае осуществлялась на основе условно-рефлекторной регуляции, представляя собой сложную форму "орудийного рефлекса", отсутствующего у "современных" животных.
 
 Исходя из этих фактов, сторонники рассматриваемой точки зрения считают целенаправленное поведение не общим свойством "рода человек", но всего лишь частным признаком, позволяющим отличить уже ставшего "Homo sapiens" от его "менее умного" предшественника хабилиса, которого тем не менее относят к роду Homo, т.е. считают человеком, а не животным благодаря родовой, присущей всем "разновидностям" человека способности создавать орудия труда (хотя некоторые ученые все же пытаются подкрепить этот вывод ссылками на начатки сознания, будто бы свойственные хабилисам).
 
 Однако является ли этот признак самодостаточным основанием социальности? Можно ли согласиться с точкой зрения, считающей возможным именовать людьми (пусть только формирующимися, а не "готовыми") "орудодеятельностные" существа, не наделенные хотя бы зачатками символического поведения? Едва ли такой подход может быть оправданным. Не отрицая генетической связи между "человеком умелым" и "настоящими" людьми, следует все же согласиться с учеными, кoторые считают хабилисов сугубо животными предками человека, еще не вступившими в субстанциальный ареал формирующейся социальности [17].
 
 292
 
 Конечно, можно согласиться с тем, что именно в процессе создания и использования орудий труда, как полагает большинство антропологов, возникли реальные стимулы к развитию информационных механизмов поведения, в результате чего труд потерял инстинктивную и приобрел целенаправленную форму. Именно орудийный способ адаптации, считают ученые, резко усложнил отношения предлюдей со средой существования, провоцируя возникновение все большего числа нестандартных ситуаций, в которых волей-неволей приходится "шевелить мозгами", способствуя их постепенному и неуклонному развитию [18].
 
 Однако, будучи необходимым условием и возможной причиной генезиса социальности, орудийность не представляет собой ее самодостаточного основания. Ясно, что в качестве основного признака деятельности выступает не "орудийность вообще", а орудийность целенаправленная, преобразованная человеческим сознанием. Повторим еще раз - собственно человеческой орудийная активность становится лишь тогда, когда обретает осознанный, целенаправленный характер.
 
 Такова, по мнению большинства антропологов, уже деятельность питекантропов, открывших эру формирующегося человека, которая заканчивается морфологически отличными от современных людей неандертальцами, в объединениях которых, однако, уже существовал высокий уровень солидарности, делавший возможным выживание инвалидов, имелись ритуалы захоронения покойников и многие другие элементы социальности, свидетельствующие уже об организационных формах осуществления деятельности, т.е. о наличии собственно общества с особым типом отношений, отличающих его от сообществ животных.
 
 Таким образом, характеризуя специфику человеческой деятельности, мы можем подчеркнуть неразрывную связь двух ее существенных признаков - сознания, выступающего как высшая форма информационной ориентации в среде, и "орудийного" труда, представляющего собой высшую форму адаптационного отношения к среде. По нашему убеждению, именно сознание является "признаком номер один", позволяющим понять подлинную специфику деятельности, в том числе и присущую ей орудийность в ее отличие от орудийного рефлекса животных предков человека.
 
 Очевидно, что успехи человеческого рода, "возвысившегося" над природным царством, обретшего субстанциально иные законы существования в мире, есть результат не орудийности как таковой, а только "умной" орудийности, направляемой и регулируемой сознанием. Мышление, обретенное человеком, позволило ему окончательно преодолеть законы биологической адаптации, заменив морфологическую перестройку организма безграничным совершенствованием средств труда. Не "орудийность вообще", а целенаправленный орудийный прогресс, ставший следствием сил человеческого ума, освободил людей
 
 293
 
 от рабской зависимости от природы, позволил им - пусть не всегда успешно, зато самостоятельно - контролировать условия своего существования в ней.
 
 Итак, стремясь установить свойства социальной деятельности, мы попытались сопоставить ее с природными процессами, найти сходства и отличия между способом существования человека, действиями физических сил и поведением животных. Теперь перейдем к более конкретному анализу внутренних законов осуществления человеческой деятельности, понимание которых должно существенно углубить наши представления о ее специфике.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 1 Автор выражает благодарность Российскому гуманитарному научному фонду за финансовую поддержку подготовки данной главы.
 2 Франк С.Л. Духовные основы общества. С. 244.
 3 Оговоримся сразу, что социально-философский анализ человека, или социально-философская антропология как часть социальной философии, качественно отличен от философской антропологии, составляющей раздел гуманитарного, а не социального знания. Иными словами, человек рассматривается нами как социальный деятель, т.е. обладающий определенными субъектными свойствами агент коллективной жизни людей. Мы оставляем в стороне другую важнейщую задачу, не входящую в круг проблем социальной философии, - проникновение в мир человеческой субъективности, личностных аспектов человеческого существования, его счастья и несчастья, страха и надежды, смерти и бессмертия и т.д. Именно в этом смысле следует понимать высказанное нами ранее убеждение в том, что социальная философия "свободная от проблемы человека (речь идет о свободе от экзистенциальных планов его бытия), а не от необходимости исследовать родовую природу человека как единственного в истории субъекта деятельности (об этом ниже).
 4 Токарев С.А. Ранние формы религии. М., 1990. С. 67.
 5 Конечно, и этот простейший объект имеет несколько уровней своей организации (молекулярную структуру, субатомную и атомную "инфраструктуры"), обладающих относительной качественной самостоятельностью. Но эта самостоятельность не выходит за рамки фундаментальных свойств неживой материи, позволяющих нам рассматривать ее как самостоятельное "царство бытия", качественно определенный уровень организации окружающего нас мира.
 6 Хотя побочно она может исполнять множество иных функций - в частности, способна служить и предметом любования, и пресс-папье, и орудием для метания в голову оппонента. Это доказывает весьма важную для социологии идею относительной независимости функции от субстрата - одна и та же функция может реализовываться с помощью разных субстрат, в то время как один и тот же субстрат может использоваться для разных функций.
 7 Говоря о самопричинности субстанциальных систем, имеют в виду не отсутствие внешних причин вообще, а отсутствие вполне определенной их разновидности - целевых причин, о которых писал еще Аристотель (и о которых нам предстоит подробно говорить ниже). Отсутствие такой причинности в случае с обществом, как уже отмечалось выше, означает отсутствие внешней цели, "ради которой" оно возникло, и реальную спонтанность такого возникновения. Системы с самостоятельным субстанциальным качеством по самой своей природе свободны от "назначения", сопоставимого с назначением утюга, стакана или центральной нервной системы, возникающих или создаваемых для исполнения определенной функции в рамках определенной системной целостности.
 8 Именно поэтому крупнейший представитель отечественной антропологии В.П. Алексеев вынужден специально оговаривать различие между философской проблемой социальной сущности человека и естественнонаучной проблемой его морфологической спецификации в животном царстве. Смешение этого приводит к "внесению в оценку специфики биологии человека элементов учета его социальной природы, трудовой деятельности и т.д. В зоологическую систематику при этом привносится посторонний критерий, который не вытекает из самой биологии и имеет к ней лишь косвенное отношение" (Алексеев В.П. Становление человечества. М., 1984. С. 87).
 9 Так, брошенное и гниющее в лесу топорище превращается в обычный кусок дерева. Во избежание путаницы заметим, что частью социального мира становятся лишь те предметы, которые освоены практической деятельностью людей. У нас нет оснований, к примеру, считать общественным явлением комету Галлея, пока она остается для людей лишь объектом наблюдения, т.е. объектом духовно-познавательной, а не практической деятельности.
 10 Естественно, понятие "цель" используется в данном случае в наиболее широком своем понимании, в котором она означает "информационный вектор адаптивной реакции" или, иными словами, то, к чему стремится система, обладающая устойчивым, изнутри определяемым вектором самодвижения и самосохранения в среде, избирательным отношением к ее условиям, способностью различать в них желаемое и нежелаемое, полезное и бесполезное или вредное. Лишь в этом случае мы вправе говорить об объективной целеустремленности системы, отличая ее от квазистремлений типа центростремительной силы в физических системах или постоянной "устремленности" магнитной стрелки компаса на Север, а не на Юг.
 11 Заметим заранее, что в данном случае речь идет о труде в широком смысле слова, в котором он выступает как свойство всякой человеческой деятельности, а не вид ее. В этом смысле и игра детей, строящих снежный городок, и преступление бандита, взламывающего сейф, обладают всеобщими признаками "труда", отличающими человека от животного, хотя ни игра, ни воровство не являются трудом в узком смысле этого слова.
 12 Конечно, в бытовой лексике мы говорим и о "разумном" поведении животных, когда, к примеру, лиса "думая о дне грядущем", закапывает про запас недоеденные остатки пищи. Не будем забывать, однако, что подобная "разумность", основанная на системе безусловных рефлексов, обращается в нечто прямо противоположное в случае, если животное попадает из привычного леса в клетку зоопарка, где оно упорно стремится закопать недоеденное в бетонном полу. Очевидно, что даже не самому умному человеку в подобной ситуации будет достаточно одной попытки "раскопать" бетон руками, чтобы не повторять ее впредь.
 13 В самом деле, будучи от природы прекрасным "строителем", бобер не в состоянии освоить информационную программу никакой другой "профессии", что вполне под силу кроманьонцу, не говоря уже о современном человеке, легко чередующем строительные работы на даче с сочинением музыки, преподаванием в университете или политической активностью.
 14 Прежде всего само возникновение навыка быстрой стрельбы или мгновенной реакции на удар и пр. является результатом сознательных усилий. Человек не рождается с подобными навыками поведения и не обретает их спонтанно. Они - результат долгих и изнурительных тренировок по тщательно продуманной методике, призванной "перекроить" норму человеческого поведения, а именно научить спортсмена как бы "отключать" сознание и полагаться на психомоторику поведения в ситуациях, когда искусственная "рефлекторность" является гарантией успеха, ибо миллисекунд, отведенных на поиск адекватного ответа, не хватает для сознательного расчета ситуации. Сознание не уходит вовсе из подобных навыков, а содержится в них в "свернутом виде", всегда готовое вмешаться в происходящее, "подстраховать" автоматизированные психомоторные реакции; оно способно изменить или вовсе "отменить" выработанный навык, убедившись в его неэффективности и т.д. (силы человеческого сознания, как известно, хватает даже на то, чтобы контролировать сугубо физиологические реакции, подчиняя себе, как это делают индийские йоги, частоту сердцебиений, ритмы дыхания и пр.).
 15 В самом деле "бессознательные" импульсы никогда не являются самодостаточными мотивами человеческого поведения, всегда действуют в той или иной связке с рациональной мотивацией, вступая с ней в перманентные конфликты (типа конфликтов между сферами "Оно", "Я" и "Сверх-Я", прекрасно описанных Фрейдом). Именно это обстоятельство позволяет правосудию преследовать умственно дееспособных людей, не желающих контролировать свои вожделения и избирающих противоправные формы их удовлетворения.
 16 Это оговорка необходима для того, чтобы отличить орудийную деятельность человека от "праорудийной активности" приматов, которая уже упоминалась нами в связи со способностью обезьян использовать палки и прочие предметы как своеобразные "орудия труда", с помощью которых достается укрытое от животного лакомство. Характерно, что способностей животного хватает не только на использование уже "готовых", подобранных под ногами "инструментов", но и на их "изготовление" (когда обезьяна, к примеру, обкусывает палку, придавая ей форму, позволяющую выковырять еду из узкой банки). Но оказывается, что обезьяна не способна воспринимать уже использованную палку как постоянное "орудие труда". У животного отсутствует, казалось бы, простейшее умение хранить использованное средство: в аналогичной ситуации оно изготавливает новый экземпляр, несмотря на то что вполне "работоспособный" старый может валяться под ногами.
 17 По мнению значительного большинства антропологов, "хабилисы по своей морфологической организации, включая структуру головного мозга, сколь-нибудь существенно от австралопитеков не отличаются. Если бы с ними не было найдено орудий, то никто не усомнился бы в том, что они являются животными. Специфические человеческие черты в морфологической организации вообще и в строении мозга в частности появились только у потомков хабилисов, которых называют питекантропами (от греч. питекос - обезьяна, антропос - человек), архантропами (от греч. архио - древний, антропос - человек) или Homo erectus, что означает человек прямоходящий" (Семенов Ю.И. У истоков человечества// Человек и общество. Книга 1. М., 1993. С. 159).
 Об отсутствии целенаправленности в орудийных операциях хабилисов свидетельствует, в частности, экзотическое разнообразие форм их каменных орудий. Оно свидетельствует не столько о "полете фантазии", сколько о бесспорном отсутствии первоначального "проекта" создания, которое осуществлялось "на авось", путем подбора удобных осколков разбитого камня, а не их заранее продуманного изготовления. Лишь на последующем этапе гоминизации "необходимым условием дальнейшего прогресса каменной техники стало зарождение мышления, воли, а тем самым и языка, превращения деятельности по изготовлению орудий в сознательную и волевую. Это и произошло с переходом от хабилисов к питекантропам. Формы орудий теперь все в большей степени зависят не столько от стечения обстоятельств, сколько от действий производителя. Последний накладывает на камень отпечаток своей воли, придает ему нужную форму. В результате каждая форма орудий представлена теперь в наборе большим количеством стандартизованных экземпляров" (там же. С. 161).
 18 Существуют, однако, и противники подобного подхода (к которым относился, в частности, известный историк и антрополог Б.Ф. Поршнев), считающие неправомерными попытки объяснить возникновение сознания "постепенным поумнением" людей в ходе "саморазвития" рефлекторного труда. Подобное утверждение, по их мнению, противоречит представлениям современной генетики о непреодолимости инстинкта "изнутри его самого", необходимости "внешнего толчка" для его преобразования. Из этой посылки исходит собственная теория Поршнева, считавшего, что сознание явилось результатом развития "имитатив-ных способностей" животных предков человека, умевших воспроизводить в своем поведении поведенческие реакции других животных, т.е. "представлять собой иное", "смотреться в другое существо", что является необходимым условием абстрактного мышления. Критически важными для появления сознания Поршнев считал не орудийные операции в диапазоне субъект-объектного отношения "труженик - средство труда", а коммуникативные связи в поле субъект-субъектных отношений формирующихся людей (см.: Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории. М., 1973). В том же русле "нетрудовой" теории антропосоциогенеза следуют и другие теории, объясняющие генезис сознания различными внешними влияниями на предков человека - в том числе мутационными изменениями мозга в результате радиационных воздействий на него.
 
 296
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 Глава 2
 КАК И ПОЧЕМУ ДЕЙСТВУЮТ ЛЮДИ?
 
 § 1. СУБЪЕКТ И ОБЪЕКТ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
 
 Анализ человеческой деятельности мы начнем с утверждения настолько простого, что оно может показаться читателю тавтологией: человеческая деятельность невозможна без человека, который выступает в качестве ее основного структурного компонента, именуемого "субъект". Говоря философским языком, под субъектом мы будем понимать активную, "инициирующую сторону" целенаправленной деятельности, носителя деятельностной способности, с которым связаны ее пусковые и регулятивные механизмы, т.е. того, кто принимает решение о начале деятельности и контролирует ее ход. Человека, почувствовавшего голод, решившего пообедать и севшего за обеденный стол, мы считаем субъектом "процесса питания", поскольку именно он, а вовсе не съеденная им котлета, инициирует этот процесс и регулирует его, определяя, что есть, где есть, сколько есть и т.д.
 
 Из нашего определения субъекта следует утверждение, что в этой роли способен выступать только человек. Животные не могут считаться субъектами, даже тогда, когда их поведение "неприродно", например, при их выступлении на арене цирка: очевидно, что подлинным субъектом, инициирующим и контролирующим цирковое действие, является не животное, а дрессировщик.
 
 Прогресс науки и техники привел к созданию таких технических устройств, которые способны работать в автоматическом режиме, без непосредственного участия человека. Беспилотные космические аппараты типа "Фобос" или "Вояджер" изучают планеты Солнечной системы, сложнейшие станки с программным управлением "самостоятельно" в безлюдном цехе изготовляют автомобили, современный компьютер обыгрывает в шахматы чемпиона мира и т.д. Возникает вопрос: должны ли мы рассматривать подобные технические системы, способные имитировать человеческую деятельность (справляясь с некоторыми действиями лучше самого человека), в качестве ее субъекта?
 
 Приведенное определение субъекта предполагает отрицательный ответ на этот вопрос. Роботизированные системы не могут рассматриваться как субъекты целенаправленной адаптивно-адаптирующей деятельности, ибо не способны инициировать ее в соответствии с собственными потребностями и регулировать в соответствии с собственными желаниями. Определенные способности кибернетических
 
 
 297
 
 устройств к саморегуляции "поведения" и к целесообразным адаптивным реакциям заложены в информационных программах, разработанных человеком, сами устройства не имеют собственных целей, служат целям и потребностям человека и лишь в фантастических романах обретают способность противопоставить своим создателям собственную волю.
 
 Таким образом, социальная деятельность невозможна без участия человека-субъекта, которое может быть как непосредственным, когда люди вкладывают в деятельность собственную физическую энергию, так и опосредствованным, когда они доверяют определенные функции машинам.
 
 В отличие от субъекта объект представляет собой пассивную, инициируемую сторону деятельности, то, на что направлена деятельная способность субъекта. Под такое абстрактное определение объекта деятельности подпадают не только съеденная человеком котлета, но и вилка в руках едока, не только срубленное лесорубом дерево, но и использованный для этого топор. Иными словами, не только "орудие", но и "предмет" труда, которые различаются в данном случае лишь как "опосредствующий" и "опосредствованный" объекты деятельности. В качестве объектов могут выступать любые явления окружающей нас действительности, в том числе и живые люди.
 
 Мы не имеем в виду, конечно, случаи "юридической квазиобъектности", известные нам из истории древних цивилизаций, когда рабы официально приравнивались к предметным средствам деятельности, рассматривались как "говорящие" орудия труда, что не мешало им в действительности быть субъектами производства, а иногда и политической активности, направленной против рабовладельцев.
 
 Ошибочным было бы также считать объектом деятельности пациента, сидящего в стоматологическом кресле. Конечно, хороший пациент не мешает врачу и всецело подчиняется его командам (преодолевая немалое искушение встать и уйти). Но Означает ли, что, сохраняя неподвижность, воздерживаясь от физической активности, человек непременно становится объектом чужой деятельности? Едва ли это так. В действительности действия человека совсем не обязательно предполагают манипуляции во внешней среде. М. Вебер специально подчеркивал, что действием может считаться любая активность индивида или индивидов, имеющая для них субъективный "смысл", даже если действие не предполагает специальных усилий для достижения цели, а "сводится к невмешательству или терпеливому приятию" [1]. Аналогичным образом рассуждал П. Сорокин, указывая, что социальные действия могут быть не только "активными", но и пассивными, предполагающими "воздержание от внешних актов". Таковы, например, "толерантные действия" христианского мученика, стоически переносящего пытки и издевательства [2].
 
 Абсолютная внешняя неподвижность человека, связанного по рукам и ногам, отнюдь не лишает его статуса субъекта, который ставит
 
 298
 
 перед собой осознанную цель - сохранить свою веру - и настойчиво стремится к ее достижению. Тем более это верно для пациента, который сам принимает решение обратиться к врачу и добровольно садится в кресло и даже имеет основания рассматривать врача как избранное (и оплаченное) средство избавления от боли - более эффективное, чем настойка шалфея.
 
 Сказанное не означает, однако, что люди в принципе не могут быть объектами чужой деятельности. Это происходит, например, с человеком, подвергшимся внезапному нападению и лишенным возможности не только сопротивляться, но и осмыслить происшедшее.
 
 Итак, в каждом социальном действии могут быть выделены два обязательных структурных компонента: субъект действия, или тот, кто действует, и объект действия, или то, на что направлена деятельная способность субъекта. Структурная "двумерность" действия не нарушается и в ситуации, когда объект отсутствует (к примеру, если человек занимается физкультурой, не используя спортивных снарядов). В этом случае имеет место композиционное взаимопересечение субъекта и объекта, субъект становится объектом собственных усилий.
 
 Перейдем теперь к рассмотрению наиболее общих механизмов деятельности - причин, побуждающих субъекта воздействовать на объект, последовательности его усилий и возможных результатов его активности.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 § 2. СОЗНАНИЕ КАК ФАКТОР СОЦИАЛЬНОГО ПОВЕДЕНИЯ
 
 Нужно сказать, что анализ подобных механизмов вызывает острые споры среди философов, особенно вопрос о роли сознания, его возможностях направлять и контролировать деятельность людей.
 
 Казалось бы, особых оснований для дискуссии нет. Большинство философов, как мы видели выше, признают, что именно сознание, присущее человеку, отличает его деятельность от поведения биологических систем. Поскольку "люди вначале думают, а потом действуют", сознание выступает как целевая причина человеческих действий, вне и помимо которой эти действия в принципе невозможны, хотя, конечно, в разных актах деятельности "качество и количество" сознания могут быть различными.
 
 Мышление играет наиболее важную роль в том типе человеческих действий, которые М.Вебер называл целерациональными. Такое действие предполагает отчетливое формулирование цели и тщательный учет условий, способов и средств ее достижения, т.е. требует большой работы ума, независимо от того, планируем ли мы написать книгу или ограбить банк. Несколько меньшую роль аналитическое мышление играет в действиях, которые Вебер именовал ценностно-рациональными. В данном случае человек действует, говоря обыден-
 
 299
 
 ным языком, не "по ситуации", а "из принципа". Отказываясь от участия в ограблении, несовместимом с нашим представлением о чести, мы не только демонстрируем высокую нравственность, но и существенно "экономим" мышление, заранее отказываясь обсуждать "технику" и результаты отвергаемого поступка. Еще меньше мышления в действиях аффективных, где всецело доминируют человеческие эмоции, и в действиях традиционных, когда субъекты следуют некоторому установленному ритуалу, не задаваясь вопросом о его целях и назначениях.
 
 Однако во всех случаях человек побуждается к действию идеальными импульсами, теми или иными факторами сознания. Человеческая деятельность невозможна без сознательного сбора и оценки значимой для субъекта информации, без разработки планов и программ деятельности, без волевого контроля над их исполнением и т.д. С этим согласны все философы, что не мешает им создавать принципиально различные функциональные модели деятельности, в которых по-разному понимаются место и роль сознания.
 
 Наибольшие споры вызывает при этом вопрос о "свободе воли". Введенный богословием, этот термин означает способность человеческого сознания вырабатывать импульсы поведения, независящие от внешних условий существования. Для доказательства существования свободной воли человеку достаточно реализовать первую пришедшую в голову фантазию - к примеру, поднять вверх левую руку, одновременно топнув правой ногой. Спрашивается, могли ли мы при желании поступить иначе: поднять вверх правую руку, топнув о землю левой ногой? Какие причины обусловили наш выбор? Связано ли это решение с внешними для сознания обстоятельствами нашей жизни - временем суток или погодой, состоянием нашего здоровья или экономическим состоянием страны, в которой мы живем?
 
 Нетрудно догадаться, что причины, побудившие нас поднять одну, а не другую руку, имманентны нашему сознанию, которое пожелало поступить именно так, а не иначе, самостоятельно определило свой выбор.
 
 И в экономике, и в политике, и в искусстве, и в науке деятельность людей и ее результаты зависят не столько от точности или ошибочности расчета, сколько от выбора целей и средств, который варьируется в самых, казалось бы, однозначных ситуациях. Лишь человек способен предпочесть физической безопасности чистую совесть; лишь в обществе близнецы, получившие одинаковое воспитание и образование, могут избрать альтернативные образы жизни, сделав свой выбор под влиянием внутренних движений души и т.п.
 
 Наличие свободы человеческой воли, следовательно, бесспорно. Однако философы по-разному оценивают степень этой свободы. Так, сторонники волюнтаризма убеждены, что свобода человеческой воли имеет всеобщий и абсолютный характер. В результате история оказывается цепью сменяющих друг друга желаний, стремлений, страс-
 
 300
 
 тей, непрогнозируемых настроений и капризов людей, бесконтрольно, произвольно, по собственному хотению определяющих ее ход.
 
 
 Позиция волюнтаристов, отрицающих закономерность человеческой деятельности, а следовательно, возможность ее объективного научного познания, не пользуется большой популярностью в современном обществознании. Столь же непопулярна и противоположная позиция - фаталистическое понимание человеческой деятельности, согласно которому человек может лишь тешить себя иллюзией свободы, в действительности им управляет судьба, ведущая, как говорил Сенека, покорных и влачащая непокорных. Судьба понимается философами по-разному. В одном случае - как некая карма, непреложная воля бога, в другом - как некоторая предзаданная историческая цель, к которой люди неизбежно придут, желают они того или нет.
 
 Большинство философов и социологов полагает, что свободу воли не следует абсолютизировать. Ее наличие не означает, будто в человеческой деятельности нет детерминационных факторов, ограничивающих волю. Прежде всего существуют объективные законы в сфере познания - законы мышления, логики и гносеологии. По определенным законам устанавливается и иерархия человеческих ценностей, так что представления людей о должном и недолжном, прекрасном и безобразном имеют далеко не случайный характер. Для каждого общества, каждой цивилизации, каждой исторической эпохи существуют свои общезначимые ценности, которые навязываются индивидуальному сознанию людей с непреложной силой и зависят от него не больше, чем законы природы.
 
 В конечном итоге признание существования факторов, ограничивающих свободу воли, порождает спор о том, присущи ли эти факторы самому сознанию или же являются внешними, отличными от него? Спор этот издавна классифицировался в философии как полемика "идеалистического" и "материалистического" понимания основ общественной жизни.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 § 3. "ИДЕАЛИЗМ" И "МАТЕРИАЛИЗМ" В ТРАКТОВКЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
 
 Сторонники первой точки зрения полагают, что единственным источником общественных законов являются внутренние закономерности сознания, которые, затем "транслируются" на всю человеческую историю. Сторонники второй точки зрения убеждены в существовании таких явлений, которые, не будучи сознанием, первичны по отношению к нему, не зависят от него и определяют его содержание.
 
 Так, натуралистическое понимание общественной жизни основано на убеждении, что свобода человеческой воли ограничена прежде всего факторами природной среды, непосредственно влияющими на
 
 301
 
 деятельность людей. Такой точки зрения придерживаются, в частности, представители так называемого "географического детерминизма" - к примеру, французский мыслитель Шарль Монтескье, полагавший, что климатические условия жизни, рельеф местности и пр. формируют сознание людей, определяют их склонности, привычки, вкусы и особенности поведения, отличающие европейцев от африканцев, французов от англичан и т.д.
 
 Критикуя подобную точку зрения, сторонники собственно материалистического понимания истории полагают, что явления природной среды не в состоянии напрямую влиять на структуры сознания, что задача философа состоит в обнаружении таких материальных детерминант деятельности, которые выступают как ее внутренние факторы, а не внешние условия. Каковы же эти материальные факторы? Существуют ли они?
 
 Ответ на этот вопрос будет отрицательным, если мы попытаемся представить в роли таких материальных факторов явления социальной предметности - мир разнообразных вещей, созданных и используемых человеком. Так полагает, к примеру, П. Сорокин - решительный противник социально-философского материализма. С этой точки зрения пьеса Моцарта, исполняемая в концертном зале, представляет собой набор сугубо физических звуковых колебаний определенной частоты, а стены прекрасного Московского Кремля - самые обычные кирпичные стены и т.п. И в то же время мы отчетливо понимаем, что в кирпичной кладке материализовалась мысль архитектора, его представление о красоте и удобстве, благодаря которым кирпичи сложились именно в этом, а не в другом порядке. Ясно, что летящий в небесах самолет - это не просто набор неизвестно как соединившихся материальных деталей, а опредмеченная мысль ученых и конструкторов, открывших законы аэродинамики и нашедших схемы их практического применения. Точно так же королева Великобритании - это не просто "живая человеческая плоть", а символ величия страны, ее стабильности, уважения англичан к своей истории, ее богатым традициям.
 
 Из сказанного следует, что реальное социальное явление имеет два аспекта: внешний, материальный, состоящий из самых различных вещественно-энергетических компонентов, и внутренний, духовный, состоящий из "бестелесных" фрагментов сознания (идей, образов, чувств), которые воплощаются в жизнь с помощью "материальных проводников".
 
 Очевидно, что оба эти аспекта взаимно предполагают друг друга, одинаково необходимы для существования реальных общественных явлений. Том Шекспира, например, есть синтез духовных значений, которыми английский драматург поделился с человечеством, и бумаги, на которую нанесены свинцовые литеры и которая определенным образом переплетена и склеена. Однако лишь сумасшедший, полагает Сорокин, возьмется утверждать, что идеи Шекспира, т.е.
 
 302
 
 явления внутреннего духовного аспекта книги, зависят от свойств внешнего, материального аспекта - скажем, физико-химических свойств бумаги, на которой они напечатаны. Лишь сумасшедший может объяснять эстетический образ Венеры Милосской исходя из свойств мрамора, из которого изваяна скульптура, или социальную функцию флага - священного символа, ради которого солдаты жертвуют жизнью, исходя из особенностей материала, из которого изготовлены полотнище и древко.
 
 Сказанное означает, что духовное в общественной жизни всецело определяет материальное, а не наоборот. В самом деле, именно духовные, а не материальные компоненты общественных явлений определяют их сущность. Что позволяет нам, к примеру, различать хирургическую операцию и разбойное покушение на человеческую жизнь, если и в том и в другом случае нож вонзается в тело человека? Почему одно и то же с точки зрения физики и биомоторики поведения явление - выстрел в человека - признается в одном случае актом воинской доблести, одобряемой и поощряемой обществом, а в другом - тягчайшим преступлением, подлежащим строгому наказанию?
 
 Ответ очевиден - характер социальных предметов и процессов определяется идеями, целями, замыслами людей, а не вещественно-энергетическими средствами, используемыми для их воплощения. Достаточно этих простейших рассуждений, полагает Сорокин, чтобы убедиться, что духовное не выводится из материального - напротив, полновластно распоряжается им, подбирая себе наиболее удобные "материальные одеяния", перекраивая и меняя их по своему разумению.
 
 Однако Сорокин смешивает общефилософские критерии материальности с социально-философскими. Если предметы человеческой жизнедеятельности не могут рассматриваться в качестве "социальной материи", то какие факторы деятельности могут считаться таковыми, существуя не только вне, но и независимо от сознания, определяя его содержание, а не определяясь им?
 
 Философы-материалисты предлагали разные ответы на этот вопрос, далеко не всегда соответствующие реальному положению дел. Так, согласно распространенной точке зрения материальными в общественной жизни могут считаться экономические общественные отношения, или отношения собственности, которые возникают стихийно, без всякого предварительного осмысления в сознании людей.
 
 К примеру, каждый из нас знает имя изобретателя паровой машины, созданию которой предшествовал вполне очевидный "авторский замысел". Но кто в состоянии назвать нам "автора" капиталистической организации общества, которая явилась результатом внедрения машин? Существовал ли в истории человек, который за столом своего рабочего кабинета разработал саму идею и план мероприятий по перестройке натурального хозяйства в рыночную экономи-
 
 303
 
 ку, основанную на отношениях товарообмена между производителями? [3] Историческая необходимость принудила людей "изобрести" политические партии и государство, но можем ли мы считать, что кто-то из них придумал экономические группы, к примеру класс крестьянства?
 
 Отрицательный ответ на эти и подобные вопросы стал главным аргументом в пользу концепции, полагающей, что экономические отношения людей есть искомая "социальная материя", поскольку они не входят в область творимых сознанием реалий, не зависят от него в своем возникновении и оказывают на него определяющее воздействие.
 
 Считаясь с этой точкой зрения, мы все же должны заметить, что не во все периоды человеческой истории экономические связи людей складывались стихийно, "не проходя через их сознание". Разве советская экономика не явилась в свое время результатом вполне сознательного выбора в пользу огосударствления средств производства? Вполне сознательной реформацией экономических основ общества, своего рода экономической революцией были "новый курс" президента США Ф. Рузвельта и многое другое, являются таковыми и современные попытки российского руководства сознательно "построить" экономику рыночного типа.
 
 Сказанное позволяет утверждать, что с ходом истории все большее число явлений, некогда неподвластных сознанию, складывается как результат реализации целей и замыслов людей, опосредствуется сознанием как реальной "целевой причиной". Сбылось предсказание Ф. Энгельса о том, что в будущем утвердится взгляд, согласно которому люди сознательно создают важнейшие условия своей жизни. Но означает ли это крушение "материалистического понимания" деятельности, признание того, что нет факторов, противостоящих сознанию в качестве независимой от него и определяющей его силы. Не будем торопиться с выводами и продолжим свое рассмотрение функциональных механизмов человеческой деятельности.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 § 4. ПОТРЕБНОСТИ И ИНТЕРЕСЫ СОЦИАЛЬНОГО СУБЪЕКТА
 
 Итак, выше мы признали, что любая деятельность программируется и направляется сознанием, которое выступает в качестве причины человеческих действий. Отрицать это обстоятельство могут лишь поклонники самых вульгарных философских взглядов, которые на основании того, что сознание - идеальное образование, лишенное веса, протяженности и прочих "материальных свойств", делают вывод, что оно само по себе не способно менять социальную реальность и потому не может рассматриваться в качестве причины подобных изменений [4].
 
 304
 
 Нелепо отрицать, что сознание людей выступает, как показал еще Аристотель, в качестве особой "целевой" причины человеческой деятельности. И все же возникает вопрос: следует ли рассматривать сознание в качестве первопричины человеческих действий, или же за целями и желаниями людей кроются какие-то более глубокие и неидеальные факторы причинения?
 
 Рассмотрим в качестве примера деятельность человека, строящего себе дом. Зададим себе сугубо риторический вопрос: возможно ли, чтобы подобная деятельность не вызывалась, не направлялась и не контролировалась сознанием строителя? Ответ однозначно отрицательный. Ясно, что человек может построить себе жилище лишь в том случае, если пожелает это сделать и сумеет реализовать свое желание. Качество дома и то, будет ли он вообще построен, в немалой степени зависят от умения строителя (т.е. состояния его сознания) и т.д.

<< Пред.           стр. 16 (из 27)           След. >>

Список литературы по разделу