ЛEЙБНИЦ Г В СОЧИНEНИЯ В 4 Т ПEР С ФРАНЦ Т 4 М МЫСЛЬ 1989 349 С 7

213

сколько слов, делая свои замечания на четвертое теологическое возражение. Это то же, что пьянство, которое, будучи наказанием за излишнее питье, в то же время есть естественное последствие, легко приводящее к новым грехам.

127. XII. Если допускают зло, которому все же можно было помешать, то не заботятся о том, совершится оно или не совершится, или даже желают, чтобы оно совершилось.

Отнюдь нет. Как часто люди допускают зло, которому могли бы помешать, если бы приложили к этому все свои усилия! Но другие заботы, более настоятельные, препятствуют им в этом. Редко заботятся о приведении в порядок находящейся в обращении монеты, когда несут на своих плечах тяжесть большой войны. То, что сделал английский парламент в этом отношении еще до Рисвикского мира, достойно скорее похвалы, чем подражания. Но можно ли отсюда вывести заключение, что государство не обращает внимания на этот беспорядок или даже что оно желает его? Бог же имеет более основательную и более вескую причину для допущения зла. Он не только извлекает из него наибольшие блага - зло оказывается связанным с величайшими из всех возможных благ, так что было бы несовершенством, если бы Бог не допустил зла.

128. XIII. Большая ошибка с стороны правителя, если его не заботит, порядок или смута царит в его владениях. Его ошибка тем больше, если он желает, чтобы в его государстве были беспорядки. Если он тайными и окольными, но безошибочными путями вызывает в своем государстве мятеж, приводящий его на край гибели, чтобы приобрести себе потом в глазах всего света славу, что он обладает доблестью и умом, необходимыми для спасения большого государства, близкого к гибели, то его образ действий весьма жалок. Но если он возбуждает этот мятеж потому, что в его распоряжении нет другого средства спасти своих подданных от полной гибели и укрепить благосостояние своего народа на новых основаниях на много столетий вперед, то хотя люди и будут сетовать на эту злую необходимость (см. сказанное выше о силе необходимости, § 20, 22, 121), но они будут восхвалять его за то, как он сумел ею воспользоваться.

Это и многие другие приведенные здесь положения неприменимы к управлению Божию. Не говоря уже о том, что слишком невелика та часть его царства, на беспорядки в которой нам указывают, ложно то, будто он не обращает

214

внимания на зло, будто он желает его, будто он позволяет ему возникать, с тем чтобы приобрести славу победой над ним. Бог желает порядка и блага; но случается иногда, что то, что есть беспорядок в отдельной части, является порядком в целом. Я приводил уже следующую аксиому права: "Incivile est nisi tota lege inspecta judicare" . Допущение зла происходит из какой-то моральной необходимости: "Бог побуждается к этому своей мудростью и благостью; это счастливая необходимость, между тем как та, перед которой оказывается государь в приведенных выше примерах, несчастна. Положение этого государя есть самое ненормальное; между тем управление Божие есть наилучшее состояние из всех возможных.

129. XIV. Допущение зла простительно только в том случае, если его нельзя предотвратить, не вызывая еще большего зла, но ни в коем случае непростительно, если под рукой имеются самые действенные средства как против этого зла, так и против всех других бед, которые могли бы возникнуть вследствие его подавления.

Положение верное, но оно не может быть применено к управлению Божию. Высочайший разум обязывает допустить зло. Если бы Бог избирал не то, что было бы во всех отношениях и в абсолютном смысле наилучшим, то это было бы величайшим злом по сравнению со всеми частными проявлениями зла, которые можно было бы предотвратить этим средством. Этот дурной выбор извратил бы его мудрость и его благость.

130. XV. Бесконечно могущественное существо, создатель материи и духов, делает с этой материей и этими духами все, что только пожелает. Нет такого движения, такого положения, такого образа, которых не могло бы придать его всемогущество материи, нет таких мыслей, которых он не мог бы сообщить духам. Следовательно, если это существо допускает физическое или моральное зло, то это происходит не потому, что без этого зла было бы совершенно неизбежно другое, еще большее физическое или моральное зло. Все доказательства необходимости смешивать добро со злом, опирающиеся на ограниченность сил творящего добро, в отношении этого существа отпадают.

Верно то, что Бог творит из материи и духов все, что пожелает; но он, как хороший ваятель из куска мрамора, творит только наилучшее и наилучшим образом. Бог творит из материи прекраснейшую из всех возможных машин, а из духов - прекраснейший из всех мыслимых

215

образов правления; а превыше всего этого он устанавливает для их единства совершеннейшую из всех гармоний, согласно с изложенной мною системой. Итак, поскольку физическое и моральное зло существует в его совершеннейшем создании, то отсюда должно заключить (вопреки тому, что г-н Бейль здесь утверждает), что без этого было бы совершенно неизбежно еще большее зло. Это большее зло означало бы, что Бог намеренно избирает зло, как если бы он избрал не то, что действительно создал. Верно то, что Бог беспредельно могуществен, но его могущество неопределенно; в соединении же с благостью и мудростью оно определяется к совершению одного только наилучшего. В другом месте г-н Бейль делает еще одно возражение, ему одному принадлежащее, которое он выводит из воззрений современных картезианцев, утверждающих, что Бог мог даровать душам мысли, какие ему угодно, не ставя их мышление ни в какую зависимость от тел; этим средством можно избавить души от многих зол, проистекающих единственно из телесных расстройств. Об этом я скажу ниже, а пока ограничусь только замечанием, что Бог не мог установить систему, плохо согласованную и полную несоответствий. Природа души такова, что она частично представляет тела.

131. XVI. Ты в равной мере являешься причиной какого-либо события независимо от того, вызываешь ли ты его моральными средствами или физическими. Государственный министр, который, не выходя из своего кабинета, только благодаря тому, что он умеет пользоваться страстями заговорщиков, нарушает все планы заговора, в такой же степени является причиной пресечения их козней, как если бы он пресек их насильственными действиями.

Я не могу ничего возразить против этого положения. Зло всегда приписывают моральным причинам и никогда - физическим. Замечу только, что если бы я не мог помешать греху другого человека иначе, как только посредством допущения своего собственного греха, то я имел бы основание допустить его, и я не был бы ни соучастником, ни моральной причиной его. В Боге всякое несовершенство было бы грехом, и даже больше, чем грехом, ибо оно уничтожало бы его божественность. И для него было бы величайшим несовершенством, если бы он не мог избирать наилучшее. Я уже говорил об этом несколько раз. В этом случае Бог предотвратил бы грех посредством того, что было бы хуже всякого греха.

216

132. XVII. Одно и то же, употребить ли необходимую причину или свободную причину, если выбрать именно те моменты, когда она, как наверняка известно, определена. Если я предполагаю, что порох имеет свойство вспыхивать или не вспыхивать, когда он соприкасается с огнем, и если я определенно знаю, что порох будет расположен воспламениться в восемь часов утра, то я в такой же мере стану причиной его следствий, если в этот час поднесу огонь к пороху, в какой я был бы их причиной в предположении, что порох является необходимой причиной. Ибо по отношению ко мне порох уже не был бы свободной причиной; я имел бы с ним дело в тот момент, когда, как я знаю, он производит действие своей собственной силой. Невозможно, чтобы существо было свободно или безразлично в отношении того, к чему оно уже определено, и относительно времени, когда оно определено. Все, что существует, существует неизбежно, пока оно существует. (???), ???. Necesse est id quod est, quando est, esse; et id quod non est, quando non est, esse. Arist. de interpret, cap. 9 [16]. Номиналисты принимали правило Аристотеля. Скот и многие другие схоластики, кажется, отвергали его, но в основе их различений лежит одно и то же. См. у коимбрских иезуитов и об этом месте Аристотеля, с. 880 и следующие.)

Это положение тоже может быть принято; я хотел бы только изменить несколько выражений; я вовсе не отождествляю слова "свободный" и "безразличный", но я и не противопоставляю слова "свободный" и "определенный". Люди не обладают полным безразличием в смысле безразличия равновесия; они всегда больше склоняются и, следовательно, более определяются к одной стороне, чем к другой, но никогда не испытывают необходимости в отношении того, что делают. Я подразумеваю здесь абсолютную и метафизическую необходимость, ибо надо признать, что Бог, равно как и мудрец, моральной необходимостью определяет себя к наилучшему. Надо признать также, что существует необходимость выбора в силу гипотетической необходимости. Когда делают выбор теперь или даже сделали его прежде, в этом есть необходимость даже в силу истинности появления будущего, которое осуществится. Эти гипотетические необходимости делу не мешают. Я достаточно говорил об этом выше.

217

133. XVIII. Если многочисленный народ виновен в мятеже, то ни в коем случае нельзя назвать милосердным поступком, если простят одну стотысячную часть населения, а весь остальной народ казнят, не пощадив даже грудных младенцев.

По-видимому, этим хотят сказать, что осужденных во сто раз больше, чем спасенных, и что умершие без крещения дети тоже принадлежат к числу осужденных. Я не согласен ни с тем, ни с другим, и в особенности я не согласен с осуждением этих детей. Я говорил об этом выше. Г-н Бейль высказывает то же возражение в другом месте ("ответ на вопросы провинциала", гл. 178, с. 1223 т. 3). Мы ясно видим, говорит он, что государь, желающий проявить справедливость и милосердие во время мятежа в каком-либо городе, должен ограничиться наказанием только небольшого числа мятежников и даровать прощение всем остальным; ибо если число подвергаемых наказанию будет относиться к числу помилованных, как тысяча к одному, то государя нельзя признать снисходительным и его признают жестоким. Несомненно также, что его признают гнусным тираном, если он станет избирать продолжительные наказания и не будет проливать кровь только вследствие убеждения, что смерть предпочитают несчастной жизни, и если, наконец, главной причиной его жестокости является жажда мщения в отношении почти всех возмутившихся, а не желание служить общественному благу. Обыкновенно думают, что злодеи, подвергшиеся казни, вполне искупают свою вину потерей жизни, и народ не требует большего и негодует на неловких палачей. Народ побивает камнями тех палачей, которые намеренно наносят несколько ударов топором; и судьи, присутствующие при подобной казни, находятся в опасности, если о них думают, что они забавляются этими неловкостями палачей и тайно поощряют их к этому. (Заметьте, что это не должно понимать как общее утверждение в строгом смысле. Бывают случаи, когда народ одобряет медленное сожжение огнем известных преступников, как, например, когда Франциск I умертвил подобным образом нескольких лиц, обвиненных в ереси на основании пресловутых плакард 1534 года. Народ не оказал также никакого сострадания к Равайяку, который был подвергнут многим страшным мучениям. См. "Французский Меркурий", т. I, fol. m. 455 и далее. См. также у Пьера Матьё в его "Истории смерти Генриха IV" и не забудьте также

218

сказанного им, ст., т. 99, о том, что думали судьи относительно казни этого отцеубийцы.) Наконец, в высшей степени замечательно, что государи, следовавшие святому Павлу, т. е. желавшие смертной казни всем осужденным на вечную смерть, были признаны врагами рода человеческого и разрушителями общества. Неоспоримо, что их законы, будучи далекими от цели законодателей - сохранить общество, причиняли обществу полнейшее разорение (прибавьте к этому следующие слова Плиния-младшего, epist. 22, lib. 8: "Mandemus memoriae quod vir mitissimus, et ob hoc quoque maximus, Thrasea crebro dicere solebat, qui vitia odit, homines odit" [18]). Он добавляет, что о законах Дракона, афинского законодателя, говорили, что они написаны не чернилами, а кровью, так как они всякое преступление подвергали высшему наказанию и осуждение было бесконечно большим наказанием, чем смерть. Но надо помнить, что осуждение есть следствие греха, и я однажды отвечал другу, который указывал на несоответствие между вечным наказанием и средним преступлением, - и я отвечал ему, что в том нет несправедливости, когда продолжение наказания есть только следствие продолжения греха; но об этом я скажу несколько ниже. Что же асается числа осужденных, которое несравненно больше исла спасаемых, то это не препятствует тому, чтобы универсуме число блаженных созданий бесконечно превосходило число несчастных. Пример государя, который наказывает только зачинщиков мятежа, или пример военачальника, который подвергает наказанию каждого десятого в полку, не находят здесь применения. Собственный интерес государя и военачальника заставляет простить виновных, хотя бы виновные и оставались дурными; Бог же прощает только тех, которые становятся лучше; он может их отличить, и эта строгость более сообразна с совершенной справедливостью. Но если кто-нибудь спросит, почему Бог не дарует всем благодати обращения, то этот вопрос ведет к другому вопросу, не имеющему никакого отношения к настоящему рассуждению. Мы уже до некоторой степени ответили на него - не с тем, чтобы изложить божественные причины, а с тем, чтобы показать, что у Бога нет недостатка в них и что, наоборот, у него нет веских противоположных причин. Наконец, мы знаем, что иногда разрушаются целые города и жителей истребляют мечом, чтобы устрашить других. Это может служить к предотвращению великой войны или бунта, и это значит

219

щадить кровь, проливая ее; в этом вовсе нет казни каждого десятого человека. По правде, мы не можем утверждать, что злые люди на земном шаре наказываются столь строго для устрашения обитателей других планет и для совершенствования их; но многие другие основания всемирной гармонии, о которых мы ничего не знаем, ибо мы не знаем ни обширности града Божия, ни формы всеобщей республики духов, равно как и всего строения тел, могут производить то же самое действие.

134. XIX. Если врач из многих лекарств, способных исцелить болезнь, среди которых есть несколько таких, о которых он наверное знает, что пациент примет их с удовольствием, выберет как раз то лекарство, о котором он также наверное знает, что пациент не примет его, то он может сколько угодно просить и убеждать пациента не отвергать этого средства; несмотря на это, есть все основания думать, что у него нет серьезного желания вылечить больного, ибо если бы он в самом деле желал выздоровления пациента, то выбирал бы те лекарства, о которых он знает, что больной примет их весьма охотно. Если же он, кроме того, знает, что отказ от предложенного целительного средства будет иметь смертельный исход, то нельзя не утверждать, что, несмотря на все свои просьбы и увещевания, он желает смерти больного.

Бог желает спасти всех людей; это значит, что он спас бы их, если бы сами люди не препятствовали этому и не отказывались принять его благодать; но он не должен и по требованию своего разума не обязан всегда превозмогать их дурную волю. Тем не менее он иногда делает это, когда высшие причины это допускают и когда его последующая и решающая воля, вытекающая из всех его оснований, приводит к избранию известного числа людей. Он дарует свою помощь всем людям для их обращения и утверждения, и эта помощь достаточна для тех, кто имеет добрую волю; но люди не всегда бывают достойны того, чтобы даровать им эту волю. Они обретают добрую волю или посредством особой помощи, или посредством обстоятельств, делающих успешной общую помощь. Бог не может не предлагать еще и другие средства, хотя и знает, что от них откажутся и через это сделаются еще более виновными; но разве желательно, чтобы Бог стал несправедливым для того, чтобы человек был менее виновным? Мы не говорим уже о том, что благодать, не спасающая какого-либо одного человека, может спасти другого и всег-

220

да служит выражением совершенства замысла Божия, наилучшего из всех возможных. Неужели Бог не должен посылать дождя только потому, что есть места, где дождь вреден? Неужели солнце не должно лить света столько, сколько необходимо для всех, только потому, что существуют местности, очень сильно высыхающие от этого? Наконец, все приводимые г-ном Бейлем в указанных местах сравнения с врачом, благодетелем, государственным министром, государем звучат убедительно только потому, что известны их обязанности, а равно и то, что может и должно быть предметом их забот; у них почти что нет другого дела, хотя они часто уклоняются от него по небрежности или по злому умыслу. Предмет же Бога есть нечто бесконечное, его заботы объемлют универсум; то, что мы знаем об этом, почти ничтожно; а между тем мы хотим измерить его мудрость и его благость на основании известного нам - какая дерзость или, скорее, какое безумие! Возражения г-на Бейля предполагают ошибочные действия Бога, но смешно думать, что можно правильно судить, когда неизвестен сам факт. Когда восклицают вместе со св. Павлом: "О, Altitudo Divitiarum et Sapientiae!" [19] - это не значит, что отказываются от разума; это скорее значит, что пользуются основаниями, известными нам, потому что они говорят нам о беспредельности Божией, о которой говорит апостол; это значит признать свое незнание фактов, - признать, прежде чем увидеть, что Бог творит все наилучшее сообразно с бесконечной мудростью, управляющей его действиями. Верно, что относительно этого у нас уже есть доказательства и опыты перед глазами, когда в деяниях Божиих мы видим нечто совершенно законченное само по себе и как бы обособленное среди всего сотворенного Богом. Таково целое, созданное, так сказать, рукою Бога - растение, животное, человек. И мы не можем вдоволь надивиться красоте и искусности их устройства. Но когда мы видим какую-то разломанную кость, какой-то кусочек тела животного, стебелек растения, то они представляются беспорядочными, по крайней мере если их рассматривает не отменный анатом; да и он не узнает в них ничего, если не видел прежде подобных кусочков, соединенных со своим целым. То же и с управлением Божиим; все, что мы знаем о нем до сих пор, не настолько большая часть, чтобы по ней распознать красоту и порядок всего. Таким образом, сама природа вещей показывает, что тот порядок царства Божия, которого мы

221

еще не знаем здесь, на земле, должен быть предметом нашей веры, нашей надежды и нашего упования на Бога. Если же есть люди, думающие иначе, тем хуже для них; это люди, недовольные в том царстве, которое есть наилучшее и наибольшее из всех монархий; они поступают несправедливо, не пользуясь дарованными им образцами мудрости и бесконечной благости Божией, чтобы признать его не только удивительным, но еще и достойным любви превыше всех вещей.

135. Надеюсь, все, что содержится в рассмотренных нами девятнадцати возражениях г-на Бейля, не осталось без надлежащего ответа. По-видимому, г-н Бейль часто размышлял об этом предмете прежде и здесь изложил относительно моральной причины морального зла лишь то, что признал наиболее сильным. Тем не менее в его сочинениях то там, то здесь можно найти многие места, которые нехорошо было бы обойти молчанием. Он часто преувеличивает затруднение, по его мнению, возникающее в том случае, когда хотят совершенно освободить Бога от соучастия в грехе. Он замечает ("Ответ на вопросы провинциала", гл. 161, с. 1024), что Молина, если бы он согласовал свободу с предвидением, не согласовал бы благости и святости Бога с грехом. Он восхваляет искренность тех, кто открыто признается (как это сделал Писка-тор), что все в конце концов должно быть сведено к воле Божией, и кто утверждает, что Бог не перестал бы быть справедливым, если бы он был и виновником греха, если бы он даже осуждал невинных. С другой стороны, или в других местах, он, кажется, слишком хвалит мнения тех, кто защищает благость Бога в ущерб его величию, как это сделал Плутарх в своей книге против стоиков. "Разумнее, -говорит он, - было бы утверждать (вместе с эпикурейцами), что бесчисленные частицы (или атомы, беспорядочно носящиеся в беспредельном пространстве) своей силой одержали верх над слабостью Юпитера и вопреки ему и вопреки его природе и его воле создали много дурного и неразумного, нежели соглашаться с тем, что Юпитер является виновником любого беспорядка и любых злодеяний". Все, что может быть сказано здесь за ту или другую партию - стоиков и эпикурейцев, - кажется, привело г-на Бейля к ??? пирронистов, к воздержанию от суждения по отношению к разуму, поскольку он оставлял в стороне веру, которой он, по его словам, был искренне привержен.

222

136. Однако, продолжая свои же рассуждения, он как будто доходит до возобновления и оправдания воззрений последователей Мани, персидского еретика третьего христианского века, или некоего Павла, вождя манихеев в Армении в VII веке, давшего им наименование павликиане. Все эти еретики возобновляли учение древнего философа Верхней Азии, известного под именем Зороастра; он учил, что существуют два разумных начала всех вещей, из которых одно - доброе, а другое - злое. Учение это, перешедшее, может быть, от индийцев, среди которых есть определенное число людей, приверженных этому заблуждению, весьма способно прельщать человеческое невежество и суеверие, потому что множество варварских народов даже в Америке придерживаются подобного учения, не чувствуя философской необходимости. У славян, по Гельмольду, был Zernebog, т. е. черный бог. У греков и римлян при всей их мудрости был Вейовис, или анти-Юпитер, иначе называемый Плутоном, равно как и множество других злых божеств. Богиня Немезида находила удовольствие, унижая тех, кто был очень счастлив; и Геродот в некоторых местах дает понять, что, по его мнению, божество завистливо, что, однако же, совершенно не согласуется с учением о двух началах.

137. Плутарх в своем сочинении об Исиде и Осирисе не знает более древнего автора, сообщавшего о них, чем Зороастр-Маг, как он его называет. Трогус, или Юстин, делает из него царя бактриан, побежденного Ниной, или Семирамидой; он приписывает ему знание астрономии и изобретение магии; но эта магия была, по-видимому, религией почитателей огня, и, кажется, огнепоклонники признавали свет или теплоту добрым началом; Зороастр же присоединил к нему злое начало - темноту, мрак и холод. Плиний приводит свидетельство некоего Гермиппа, толкователя книги Зороастра, который представляет учеником Зороастра в магическом искусстве какого-то человека по имени Азонас, если только это имя не искаженное имя Оромаза, о котором мы будем говорить в дальнейшем и которого Платон в своем "Алкивиаде" признает отцом Зороастра. Нынешние восточные народы называют Зердустом того, кого греки называли Зороастром; его ставят в соответствие с Меркурием, потому что среда (Mercredi) у некоторых народов ведет свое название от него. Трудно выяснить его историю и время, когда он жил. Свида представляет его жившим за 500 лет до взятия Трои; более

223

древние авторы, по сообщениям Плиния и Плутарха, удесятеряют число лет. Но Ксанф Лидийский (в предисловии Диогена Лаэрция) признает, что он жил только за 600 лет до похода Ксеркса. Платон поясняет в том же месте, как замечает г-н Бейль, что магия Зороастра состояла не в чем ином, как в изучении религии. Г-н Гид в своей книге о религии древних персов старается очистить и оправдать эту магию от обвинения не только в безбожии, но даже и в идолопоклонстве. Культ огня был принят у персов и у халдеев; полагают, что Авраам, уходя из Ура в Халдею, оставил его. Митра был Солнцем, и Солнце было богом у персов; по свидетельству Овидия, ему приносили в жертву лошадей:

Placat equo Persis radiis Hyperiona cinctum,
Ne detur celeri victima tarda Deo [20].

Но г-н Гид полагает, что эти народы использовали в своем культе солнце и огонь как символы божества. Может быть, надо, как и в других случаях, проводить различие между мудрецами и народом. В удивительных развалинах Персеполя, или Чельминаара (что означает "сорок колонн"), есть скульптурное изображение их церемоний. Один голландский посланник при помощи одного живописца, потратившего на это много времени, срисовал их с большими изъянами. Не знаю, по какой случайности картины попали в руки г-на Шардена, известного путешественника, как он сам об этом рассказывает; было бы жаль, если бы картины потерялись. Эти развалины - самые древние и самые прекрасные памятники на земле; и я удивляюсь, что в столь любознательное время, как наше, ими так мало интересуются.

138. Древние греки и нынешние восточные народы говорят, что Зороастр называл доброго бога Оромазом или лучше - Ормуздом, а злого бога - Ариманом. То, что великие владыки Верхней Азии носили название Гормиз-дов и что Ирмин или Термин - имя кельто-скифского, т. е. германского, бога или древнего героя, натолкнуло меня на мысль, что этот Ариман или Ирмин мог быть великим и очень древним завоевателем, пришедшим с запада, как впоследствии Чингисхан и Тамерлан были завоевателями, пришедшими с востока. Таким образом, Ариман вышел с северо-запада, т. е. из Германии и Сарматии, и, пройдя земли аланов и массагетов, вторгся в государство Гормизда, великого царя Верхней Азии, подобно тому

224

как позднее другой скиф, по свидетельству Геродота, сделал то же во времена Сиаксара, мидийского царя. Монарх, царствовавший над цивилизованными народами и трудившийся ради защиты их от варваров, признан потомством тех же народов добрым богом; а виновник опустошений стал символом злого начала; нет ничего естественнее этого. Как видно из самой этой мифологии, два названных государя долго воевали, но никто из них не стал победителем. Таким образом о них обоих сохранилось воспоминание как о двух началах, поделивших власть над миром, согласно гипотезе, приписываемой Зороастру.

139. Остается доказать, что древний германский бог или герой германцев назывался Германом, Ариманом или Ирмином. Тацит свидетельствует, что три народа, составляющие Германию: ингевоны, истевоны и герминоны или гермионы - получили свое название от имен трех сыновей Маннуса. Правда ли это или нет, во всяком случае это показывает, что существовал герой по имени Термин, о котором говорят, что по его имени названы герминоны. Герминоны, герменны, гермундуры - это одно и то же название и означает "солдат". Даже в позднейшей истории ариманы были viri militares, и в Ломбардском царстве существовало feudum Arimandiae [21].

140. Я уже показал в другом месте, что, по-видимому, имя части Германии было отнесено ко всей Германии, и от этих гермионов, или гермундуров, все тевтонские племена были названы германнами (Hermanni) или германцами (Germani); потому что различие между этими двумя словами заключается только в силе придыхания; так различается начало латинского слова Germani и испанского Нег-manos или латинского Gammarus и нижненемецкого Hummer (что означает "морской рак"). Часто случается, что имя некоторой части народа дают всему народу, как все германцы назывались у французов аллеманами, хотя это имя, согласно с древним употреблением, принадлежало только швабам и швейцарцам. И хотя Тациту не было в точности известно происхождение имени германцев, но и он говорит нечто подтверждающее мое мнение, когда замечает, что это имя выражает страх и дано им по причине страха, ob metum. Оно означает военного человека, a Heer, Hari - армию, откуда происходит Hariban или возглас Наго, т. е. общее приказание находиться при армии, что переделали в Arriereban [22]. Итак, Hariman или Ariman, German, Guerre-man означает "воин". Ибо

225

как Hari, Heer означает "армия", так Wehr означает "оружие", wehren - "сражаться", "воевать"; слово guerre, gu-erra происходит, вне всякого сомнения, из того же источника. Я уже сказал о feudum Arimandiae, и не только название гермионов или герменов не выражало ничего другого, но и древний Герман, представляемый сыном Маннуса, по-видимому, получил это имя как воин (guerri-ег) по преимуществу.

141. И не только данный отрывок из Тацита указывает нам на этого бога или героя; мы не можем сомневаться, что одно из этих имен существовало и у самих этих народов; потому что Карл Великий нашел и разрушил вблизи Везера колонну, называвшуюся Irmin-Sul и поставленную в честь этого бога. Присоединяя это к свидетельству Тацита, мы уже можем думать, что этим богом был не знаменитый Арминий, враг римлян, но более великий и более древний герой, к которому относился этот культ. Арминий носил то же имя, что и те, которые ныне носят имя Герман. Арминий не был ни достаточно великим, ни достаточно счастливым, ни достаточно известным во всей Германии, чтобы удостоиться чести общепринятого культа, существовавшего даже у отдаленных народов, например у саксонцев, которые пришли на землю херусков спустя много времени после него. И наш Арминий, почитаемый у азиатских народов злым богом, - еще одно свидетельство в пользу моего мнения. Ибо в таких вопросах одни предположения подтверждаются другими без всякого логического круга, если их основания ведут к одной и той же цели.

142. Невероятно, что Гермес (т. е. Меркурий) греков есть тот же Термин или Ариман. Он мог почитаться изобретателем или покровителем искусств и установителем более цивилизованной жизни у своего народа и в странах, где он был владыкой, между тем как он же был признан виновником беспорядков у своих врагов. Кто знает, не доходил ли он до Египта, как скифы, преследовавшие Се-состриса, приближались и к этой стране? Тевт, Менее и Гермес были известны и почитаемы в Египте. Они могли происходить от Туискона, его сына Манна и Германа, тоже сына Маннуса, по генеалогии Тацита. Менее признается самым древним египетским царем, имя Тевт принадлежало у них Меркурию. По крайней мере Тевт или Туискон, от которого, по Тациту, происходят германцы и имя которого тевтоны, туисконцы (т. е. германцы) носят

226

еще и теперь, - то же самое, что и Тевтат, которого, по Лукану, почитали галлы и которого Цезарь принимает pro Dite Patre, за Плутона, по причине сходства его латинского названия с Тевтом, или Тиетом, Титаном, Теодоном, что в древние времена означало людей, народ, а также выдающегося человека (как слово "барон") и, наконец, государя. Для всех этих значений есть авторитетные свидетельства, но сейчас нет необходимости на них останавливаться. Г-н Отто Шперлинг, который известен многими научными сочинениями и от которого ожидают еще много других, одно из своих рассуждений посвятил Тевтату, кельтскому богу. Несколько замечаний, которые я ему сделал, равно как и его ответ, помещены в "Литературных новостях Балтийского моря". Он несколько иначе, чем я, понимает следующее место у Лукана:

Teutates, pollensque feris altaribus Hesus,
Et Taramis, Scythicae non mitior are Dianae [23].

Гезус, кажется, был богом войны, которого греки называли Аресом, а древние германцы - Эрихом, от которого осталось название Erich-tag, вторник. Буквы R и S одного и того же порядка, легко заменяются одна другой, например: Moor и Moos, Geren и Gesen, Er war и Er was, Fer, Hierro, Eiron, Eisen. Item Papisius, Valesius, Fusius вместо Papirius, Valerius, Furius у древних римлян. Что же касается Тарамиса, или, может быть, Тараниса, то известно, что Таран был громом, или богом грома, у древних кельтов, у западных германцев он назывался Тором, откуда у англичан сохранилось название Thurs-day, четверг, diem Jovis [24]. Таким образом, в отрывке из Лукана говорится о том, что алтарь Тарана, кельтского бога, был не менее жесток, чем алтарь Дианы Тавридской, Taranis aram non mitiorem ara Dianae Scythicae fuisse [25].

143. Возможно также и то, что было время, когда западные или кельтские государи были владыками Греции, Египта и значительной части Азии, и их культ остался в этих странах. Если мы вспомним, с какой быстротой гунны, сарацины и татары захватили большую часть нашего континента, то мы уже не будем этому удивляться; это же подтверждает и большое число согласующихся между собой слов в немецком и кельтском языках. Калли-мах в своем гимне в честь Аполлона, кажется, дает понять, что кельты под предводительством своего Бренна, или вождя, разрушившие храм в Дельфах, были потомками

227

древних титанов, или исполинов, воевавших с Юпитером и другими богами, т. е. с государями Азии и Греции. Сам Юпитер мог происходить от титанов, или теодонов, т. е. от древних кельто-скифских государей, и с этим согласуется то, что говорит покойный аббат де Лашармуа в своем сочинении "О происхождении кельтов", хотя в этом сочинении излагаются и такие взгляды этого автора, которые не представляются мне правдоподобными, в особенности когда он исключает германцев из числа кельтов; он недостаточно хорошо помнит свидетельства древних и недостаточно осведомлен об отношении древнего галльского языка к германскому языку. Так называемые исполины, восставшие против неба, в действительности были кельтами, которые шли по следам своих предков; и Юпитер, хотя он был, так сказать, их родственником, вынужден был восстать против них, как вестготы, утвердившиеся в Галлии, вместе с римлянами восстали против других германских и скифских народов, пришедших после них под предводительством Атиллы, тогдашнего повелителя скифских, сарматских и германских народов от границ Персии до Рейна. Но удовольствие, которое я испытываю, когда отыскиваю в мифологии богов некоторые следы древней истории сказочных времен, может быть, увлекло меня слишком далеко, и я не знаю, рассказал ли я об этом лучше Горопия Бекана, Шриекия, Рудбека и г-на аббата де Лашармуа.

144. Но вернемся к Зороастру, который привел нас к Ормузду и Ариману, виновникам добра и зла, и предположим, что он признавал их двумя вечными началами, противоположными друг другу, хотя в этом можно сомневаться. Думают, что Марцион, ученик Кердона, придерживался этих же взглядов до Мани. Г-н Бейль признает, что эти люди слабо доказывали свои мнения; он думает, что они не вполне сознавали свои преимущества и недостаточно воспользовались своим сильнейшим доводом, именно затруднением при объяснении возникновения зла. Он полагает, что умный человек их партии мог бы поставить в затруднительное положение ортодоксов, и, кажется, он сам, за неимением другого, взял на себя труд, вовсе ненужный для суждения о благе людей. "Все гипотезы, - говорит он в своем "Историческом и критическом словаре", ст. "Марцион", с. 2039, - допускаемые христианами, плохо отражают направленные против них удары; гипотезы эти одерживают победу, когда применяются для

228

нападения; но они терпят поражение, когда сами должны выдерживать нападение". Он думает, что дуалисты (как он называет их вместе с г-ном Гидом), т.е. сторонники двух начал, легко побеждаются доводами a priori, взятыми из природы Бога, но он думает также, что и дуалисты в свою очередь побеждают, когда обращаются к доказательствам a posteriori, взятым из существования зла.

145. В своем словаре в статье "Манихеи", с. 2025, Бейль вдается в подробности, на которых надо несколько остановиться для лучшего прояснения всего этого вопроса. Самые верные и самые ясные законы логики учат нас тому, говорит он, что существо, существующее лишь благодаря самому себе, необходимое, вечное, должно быть единственным, бесконечным, всемогущим и обладающим всеми возможными совершенствами. Это положение необходимо несколько развить. Поэтому следует рассмотреть, продолжает он, удобно ли объяснять явления природы, исходя из гипотезы одного начала. Мы уже достаточно разъяснили это, указывая на то, что бывают случаи, когда частный беспорядок необходим для достижения наибольшего порядка в целом. Кажется, г-н Бейль требует слишком уж многого; он требует, чтобы ему ясно показали, каким образом зло соединено с наилучшим замыслом универсума, что было бы уже полным объяснением всех явлений; но мы не можем взять на себя это объяснение и даже не обязаны выполнять подобное требование; потому что никто не может обязывать нас к тому, что для нас невозможно в том состоянии, в котором мы находимся; нам достаточно заметить, что ничто не противоречит тому, чтобы известное частное зло не было соединено с наилучшим в общем. Это объяснение несовершенное, предполагающее дальнейшее разъяснение в иной жизни, но достаточное, однако же, для ответа на возражения, хотя и недостаточное для постижения вещей.

146. Небеса и весь остальной мир, добавляет г-н Бейль, возвещают славу, могущество и единство Бога. Надо полагать, что это так (как я уже заметил выше); потому что во всех этих предметах можно усмотреть нечто, так сказать, цельное и обособленное; и каждый раз, когда мы видим подобное создание Божие, мы находим его настолько совершенным, что надо удивляться искусству и красоте; но когда не видят создания целиком, когда созерцают только части и кусочки, то нет ничего удивительного, что совершенный порядок не открывается в этом. Наша планет-

229

ная система представляет собой подобное обособленное и совершенное создание, если будем рассматривать ее отдельно; каждое растение, каждое животное, каждый человек до известной степени представляют подобное же единство совершенств; можно усматривать в них удивительное искусство Творца; между тем и человеческий род, насколько мы знаем, есть только фрагмент или небольшая часть града Божия, или республики духов. Республика эта слишком для нас обширна, и мы знаем ее слишком мало для того, чтобы замечать в ней удивительный порядок. И один только человек, возражает г-н Бейль, этот венец творения своего создателя среди других видимых вещей, - только человек, говорю я, представляет величайшие возражения против единства Бога. И Клавдиан сделал такое же замечание, но облегчил свое сердце известным стихом:

Saepe fliihi dubiam traxit sententia mentem, etc. [26]

Но гармония, существующая во всем остальном, очень ясно указывает на то, что она же существует и в управлении людьми, и вообще в управлении духами, если бы только мы могли узнать целое. О деяниях Божиих надо судить так же благоразумно, как судил Сократ о делах Гераклита. Мне нравится то, что я слышал о его делах, говорит он, думаю, что не менее понравилось бы мне и остальное, если бы я мог услышать об этом.

147. Но вот частная причина кажущегося непорядка в том, что касается человека: она состоит в том, что Бог вместе с разумом даровал человеку образ Божества. Бог предоставляет человеку в некотором роде распоряжаться в своем маленьком уделе, ut Spartam quam nactus est ornet [27]. Господь действует при этом скрытым образом, даруя человеку бытие, силу, жизнь, разум, оставаясь невидимым. Свободная воля людей проявляет себя то так то эдак; Бог, так сказать, забавляется этими малыми богами, созданными им, как забавляемся мы, глядя на детей, делающих то, что мы одобряем, или то, чему мы препятствуем, если нам это угодно. Поэтому человек есть малый бог в своем собственном мире, или в микрокосме, управляемом им на свой манер; он творит в нем нечто удивительное, и его искусство часто подражает природе:

Jupiter in parvo cum cerneret aethera vitro
Risit, et ad Superos talia dicta dedit:
Huccine mortalis progressa potentia, Divi?
Jam meus in fragili luditur orbe labor.

230

Jura poli rerumque fidem legesque Deorum
Cuncta Syracusius transtulit arte Senex.
Quid falso insontem tonitru Salmonea miror,
Aemula Naturae est parva reperta manus [28].

Но человек впадает также и в большие прегрешения, потому что отдается страстям, и Бог предает его собственным чувствам; он также и наказывает его за это, то как отец или наставник, который учит и наказывает, то как справедливый судья, обвиняющий тех, кто его не слушает; и зло чаще всего случается, когда эти умы, или малые миры, сталкиваются между собой. Человек испытывает при этом зло по мере своей вины; но Бог своим удивительным искусством превращает все прегрешения этих малых миров в величайшее украшение своего великого мира. Это то же, что бывает при тех изображениях перспективы, когда прекрасные рисунки представляются чем-то беспорядочным, пока их не удалят до надлежащей точки зрения или пока на них не будут смотреть сквозь определенное стекло или зеркало. Когда же их разместят и повесят надлежащим образом, тогда они становятся украшением кабинета. Так превращается и кажущаяся бесформенность наших малых миров в красоту великого мира, и ничто в них не ниспровергает единства всеобщего, бесконечно совершенного начала; напротив, они усиливают восхищение мудростью того, кто пользуется злом для достижения наибольшего блага.

148. Г-н Бейль настаивает, что человек зол и несчастен... всюду тюрьмы и больницы... история есть лишь собрание преступлений и несчастий рода человеческого. Я полагаю, что во всем этом сказываются преувеличения; в жизни людей несравненно больше добра, чем зла, как несравненно больше домов, чем тюрем. В отношении добродетели и порока царствует известная посредственность. Уже Макиавелли заметил, что мало очень дурных или очень добрых людей и что поэтому ощущается недостаток в великих делах. Я полагаю, что надо признать заблуждением историков, когда они обращают внимание больше на зло, чем на добро. Главная цель истории, равно как и поэзии, должна состоять в том, чтобы посредством примеров учить благоразумию и добродетели и, далее, изображать порок в таком виде, чтобы это возбуждало отвращение и позволяло или помогало избежать его.

231

149. Г-н Бейль соглашается, что везде можно найти и моральное благо, и благо физическое, некоторые примеры добродетели, некоторые примеры счастья. Но именно это и составляет трудность, ибо если бы не было ничего, кроме зла и несчастий, то не нужно было бы прибегать к гипотезе о двух началах. Я удивляюсь, что этот выдающийся человек обнаруживает такую склонность к мнению о двух началах; и я поражаюсь тому, что он не принял во внимание, что то повествование о человеческой жизни, которое составляет всемирную историю человеческого рода, пребывало в готовом виде в божественном уме вместе с бесконечным числом других повествований и что воля Божия определила существование только одного этого повествования, потому что только эта последовательность событий лучше всего могла согласоваться с остальными предметами для извлечения отсюда наилучшего. И эти кажущиеся несовершенства целого мира, эти пятна на солнце, лучом которого является наше Солнце, только возвышают, а не умаляют его красоту и способствуют достижению наибольшего блага. Действительно, существуют два начала, но они оба находятся в Боге: это его ум и его воля. Ум поставляет злое начало, не претерпевая от этого ущерба и не становясь злым; он представляет естественные вещи так, как они существуют в вечных истинах; он заключает в себе причину, по которой допускается зло, но воля стремится только к благу. Присоединим третье начало, т. е. могущество; оно предшествует даже разуму и воле; но оно действует, как указывает разум и как требует воля.

150. Многие (подобно Кампанелле) называли эти три божественные совершенства тремя прималитетами (primordialites). Многие также полагали, что в них есть скрытая связь со святой Троицей; что могущество относится к Отцу, т. е. к источнику божественности; мудрость к предвечному Сыну, который назван ??? самым величественным из евангелистов, а воля или любовь относится к святому Духу. На это указывают почти все выражения или сравнения, заимствованные из природы разумных субстанций.

151. Мне кажется, что если бы г-н Бейль принял в соображение то, что было сказано мною о началах вещей, то он сам ответил бы на свои вопросы, или по крайней мере не стал бы, как делает теперь, продолжать следующую вопросительную речь:

232

Если человек есть творение одного-единственного, в высшей степени благого, в высшей степени могущественного начала, может ли он подвергаться болезням, холоду, жаре, голоду, жажде, скорби и печали? Может ли он иметь столько дурных наклонностей? Может ли он совершать столько преступлений? Может ли высочайшая праведность произвести преступное создание? Может ли высшая благость произвести несчастное создание? Может ли быть, чтобы высшее могущество, соединенное с бесконечной благостью, не одарило его благами и не устранило все то, что может его обидеть или опечалить? Пруденций представил эти же возражения в своей "Гамартигении":

Si non vult Deus esse malum, cur non vetat?
Inquit.
Non refert auctor fuerit, factorve malorum.
Anne opera in vitium sceleris pulcherrima verti,
Cum possit prohibere, sinat? Quod si velit omnes
Innocuos agere Omnipotens, ne sancta voluntas
Degeneret; facto nee se manus inquinet ullo?
Condidit ergo malum Dominus, quod spectat ab alto,
Et patitur, fierique probat, tanquam ipse crearit.
Ipse creavit enim, quod si discludere possit,
Non abolet, longoque sinit grassarier usu [29].

Мы уже в достаточной мере ответили на это. Человек сам виновник своих зол: каков он есть теперь, таким он был в [божественных] идеях. Бог, руководящийся необходимыми основаниями мудрости, определил, чтобы человек явился в своем бытии таким, каков он есть теперь. Г-н Бейль, может быть, понял бы происхождение зла так, как я понимаю его, если бы для уяснения присоединил мудрость Божию к его могуществу, благости и святости. Мимоходом добавлю, что его святость есть не что иное, как высшая степень благости, равно как преступление - противоположное ей - есть наихудшее из зол.

152. Г-н Бейль представляет Мелисса, греческого философа, сторонника единого начала (и, может быть, даже единства субстанции), спорящего с Зороастром, основателем дуализма. Зороастр соглашается, что гипотеза Мелисса более сообразна с порядком и основаниями a priori, но отвергает, чтобы она была сообразна с опытами и основаниями a posteriori. "У меня преимущество, - говорит он, - в объяснении явлений, что служит главным признаком хорошей системы". По моему же мнению, явлению дают не особенно хорошее объяснение, когда указывают на ближайшую причину, например, в случае зла указывают на principium maleficum, когда речь о холоде - на principium frigidum [30]; нет ничего легче и нет ничего проще

233

этого. Это почти то же, как если бы кто-то сказал, что перипатетики превосходят новых математиков в объяснении астрономических явлений, приписывая звездам совершенный разум, который путеводит ими, потому что при таком объяснении очень легко понять, почему планеты совершают свой путь столь правильно; и надо обладать многими геометрическими знаниями и много размышлять, чтобы понять, каким образом из притяжения планет, влекущего их к солнцу, в соединении с их собственным стремлением может возникать эллиптическое движение Кеплера, которое так хорошо объясняет видимые явления. Человек, неспособный к глубоким размышлениям, согласится с перипатетиками и признает наших математиков мечтателями. Какой-нибудь старый последователь Галена сделает то же со схоластическими скрытыми силами: он допустит силу вырабатывать млечный сок, силу вырабатывать химус и еще кроветворную силу и каждой из них будет приписывать особое действие; он будет думать, что здесь совершаются чудеса, и посмеется над химерическими затеями современных ученых, которые хотят механически объяснить то, что совершается в теле животного.

153. Объяснение причины зла особым началом, per principium maleficum, - того же рода. Зло не нуждается в этой причине, равно как холод и тьма: нигде нет ни primum frigidum, ни начала тьмы. Зло происходит только от лишения; положительное же при этом появляется только по совпадению, как деятельное появляется по совпадению в холоде. Мы видим, что замерзшая вода способна разорвать ствол ружья, в котором она заключена; и, однако же, холод есть известное лишение силы; он появляется от уменьшения движения, которое разъединяет жидкие частицы. Когда это разъединяющее движение в воде посредством холода уменьшается, то сжимаемые частицы воздуха, скрытые в воде, собираются и, делаясь более массивными, становятся более способными действовать вовне своей упругостью. Потому что сопротивление, которое встречают поверхности частиц воздуха в воде и которое противится стремлению этих частиц к расширению, становится гораздо меньше, и поэтому действие в больших объемах воздуха гораздо больше, чем в малых, хотя бы эти малые объемы, соединенные вместе, содержали такую же массу, как и большие; потому что сопротивления, т. е. поверхности, возрастают как квадраты, а сила, т. е. содержание, или твердость сжатых объемов воздуха, - как кубы

234

диаметров. Таким образом, только случайно лишение приобретает действие и силу. Я уже показал выше, каким образом лишение достаточно для того, чтобы вызвать ошибку и злодеяние, и каким образом Бог определяет допустить их, не имея в себе ничего злого. Зло проистекает от лишения; положительное и действенное рождаются случайно, как сила рождается из холода.

154. То, что г-н Бейль приписывает павликианам (с. 2323), нельзя назвать логичным; он думает, что свободная воля должна проистекать от двух начал, чтобы она могла склоняться к добру и злу. Напротив, будучи сама по себе простой, она должна проистекать из нейтрального начала, как если бы это заключение могло быть допущено. Но свободная воля стремится к добру, и если она встречается со злом, то случайно и потому, что зло скрыто под добром и как бы замаскировано. Следующие слова, которые Овидий вкладывает в уста Медеи:

Video meliora proboque,
Deteriora sequor [31],

означают, что почтенное благо побеждается приятным благом, которое производит более сильное впечатление на души, когда они бывают возмущены страстями.

155. Наконец, сам г-н Бейль дает хороший' ответ устами Мелисса, хотя ниже сам себя опровергает. Вот его слова (с. 2025): Если Мелисс обратится к логике, он ответит, что человек, каким его создал Бог, вовсе не является злым. Он скажет, что Бог создал человека счастливым, но, не последовав совету совести, который, по мысли его создателя, должен вести человека по стезе добродетели, он стал злым и заслужил, чтобы в высшей степени справедливый и столь же добрый Бог заставил его почувствовать действие его гнева. Значит, вовсе не Бог является причиной морального зла, но он есть причина физического зла, т. е. наказания за моральное зло. Это наказание, плохо согласующееся с началом в высшей степени добрым, необходимо зависит от одного из его свойств, я хочу сказать, от его справедливости, которая присуща ему не меньше, чем доброта. Этот ответ, самый разумный из тех, какие мог бы дать Мелисс, является по существу правильным и основательным. Но он может быть опровергнут более яркими и убедительными доводами, ибо Зороастр не упустит случая объяснить, что если бы человек был созданием одного бесконечно доброго и святого

235

начала, то он был бы создан не только без каких-либо дурных качеств, но также и без какой-либо склонности к ним, поскольку эта склонность является изъяном, а изъян не может быть порожден таким творцом... что Бог предвидел грех со стороны своего создания и... должен был воспрепятствовать ему грешить... что Бог должен был определить человека к моральному благу и не оставлять у него никакой склонности идти на преступление. Легко это сказать, но нельзя сделать, следуя логике; этого нельзя было сделать без непрерывных чудес. Невежество, заблуждение и злоба естественно следуют в таких творениях, как мы; итак, надлежало ли, чтобы этот род творений не существовал в универсуме? Я не сомневаюсь, что это творение, несмотря на свои слабости, весьма значительное и Бог не мог допустить его уничтожения.

156. Г-н Бейль в статье под названием "Павликиане", помещенной им в своем "Историческом и критическом словаре", утверждает то же, что говорит в статье о манихеях. По его мнению (с. 2330, прим. Н), правоверные христиане, по-видимому, тоже допускают два первоначала, признавая дьявола виновником греха. Беккер, бывший амстердамский священник, автор книги под названием "Околдованный мир", воспользовался этой мыслью для уяснения того, что дьяволу не должно приписывать могущества и власти, ставящих его наравне с Богом; в этом автор прав, но он выводит крайние следствия. И автор книги под заглавием ??? думает, что если бы дьявол никогда не был повержен, если бы у него не была отнята сила, если бы он навсегда остался непобежденным, то это было бы ущербом для славы Божией. Но это жалкое преимущество - беречь обольщенных, чтобы вместе с ними всегда терпеть наказание. Что же касается причины зла, то верно, что дьявол есть виновник греха; но начало греха является более отдаленным; источник зла находится в первоначальном несовершенстве созданий; это делает их способными ко греху; и бывает такое стечение обстоятельств, что эта возможность переходит в действительность.

157. До своего падения дьяволы были ангелами, подобно другим ангелам, и думают, что их глава был одним из главных ангелов, но Писание не говорит об этом достаточно ясно. Отрывок из Апокалипсиса, говорящий о борьбе с драконами как о видении, оставляет много сомнений и недостаточно раскрывает дело, о котором другие священ-

236

ные авторы почти ничего не говорят. Здесь не место вступать в дискуссию; надо согласиться, что общепринятое учение лучше согласуется со священным текстом. Г-н Бейль рассматривает некоторые ответы св. Василия, Лактанция и других авторов о начале зла; но так как они говорят только о физическом зле, то я буду говорить о них позднее, а теперь продолжу разбор затруднений, связанных с моральной причиной морального зла; эти затруднения встречаются во многих местах сочинений нашего опытного автора.

158. Он восстает против допущения этого зла; он хотел бы, чтобы согласились с тем, что Бог его желал. Он приводит следующие слова Кальвина (толкования на "Бытие", гл. 3): Слух оскорбляется, когда говорят, что Бог хотел зла. Но скажите на милость, что такое допущение, как не желание, у того, кто имеет право запретить или, лучше, кто держит все в своих руках? Г-н Бейль объясняет эти слова Кальвина, равно как и предшествующие, как если бы он признавал, что Бог желал падения Адама не в том смысле, что желал преступления, а в каком-то другом смысле, нам неизвестном. Он цитирует казуистов, несколько снисходительных в нравственности и говоривших, что сын может желать смерти своего отца, но не потому, что эта смерть есть зло по отношению к нему, а потому, что смерть его есть благо для его наследников ("Ответ на вопросы провинциала", гл. 147, с. 850). Я же нахожу, что Кальвин говорит только, что Бог желал падения Адама по некоторой неизвестной нам причине. В сущности же все эти рассуждения не имеют значения, когда речь идет об определяющей воле, т. е. об окончательном решении; действия желают со всеми его последствиями, если только верно то, что его желают. Но если это действие есть преступление, то Бог мог желать только допущения его: преступление не было ни целью, ни средством, оно было только условием sine qua non; таким образом, оно не было объектом прямой воли, как я это уже показал выше. Бог не мог воспрепятствовать появлению греха, не переступая должного, не совершая чего-то такого, что было бы хуже преступления человека, не нарушая требований наилучшего, что разрушало бы его божественность, как я уже это заметил. Таким образом, Бог должен был по моральной необходимости, ему присущей, допустить моральное зло сотворенных вещей. Это именно тот случай, когда воля мудреца является только допускающей. Я уже сказал: надо допустить преступление другого человека, когда нельзя воспрепятствовать этому без уклонения от должного в отношении к самому себе.

237

159. Но из всех бесчисленных замыслов, говорит г-н Бейль на с. 853, Богу было угодно избрать тот, по которому Адам должен был согрешить, и он определил осуществить этот замысел преимущественно перед всеми другими замыслами. Очень хорошо; это то же, что утверждаю я, если только подразумевать все комбинации - сочетания, образующие универсум. Вы никогда не объясните, добавляет он, как это Бог не желал греха Адама и Евы, когда устранил все сочетания, при которых не было бы греха. Но вообще это очень легко можно понять из всего сказанного мною. Это сочетание, составляющее универсум, есть наилучшее; таким образом, Бог не мог освободить себя от избрания его, не обнаруживая никакого недостатка; или, лучше, вместо того чтобы обнаружить недостаток, который совершенно ему не приличествует, он допускает недостаток или грех человека, кроющийся в этом сочетании.

160. Г-н Жакло, вместе с другими замечательными людьми, не противоречит моему воззрению, когда говорит на с. 186 своего трактата о согласии веры с разумом: Те, что запутываются в подобных затруднениях, кажется, придерживаются взгляда весьма ограниченного и хотят свести все намерения Бога к своим собственным интересам. Когда Бог сотворил вселенную, то он имел в виду только себя самого и свою собственную славу; так что если бы у нас было представление обо всех созданиях, об их различных сочетаниях и их разнообразных отношениях, то мы без труда поняли бы, что универсум совершенно соответствует бесконечной мудрости всемогущего. И в другом месте (с. 232): Если предположить как невозможное, что Бог не мог помешать дурному применению свободной воли без уничтожения ее, то надо согласиться, что когда его мудрость и его слава побудили его сотворить свободные создания, то это могущественное основание должно было взять верх над дурными последствиями, которыми могла сопровождаться эта свобода. Я постарался раскрыть это еще яснее через принцип наилучшего и через моральную необходимость, существовавшую в Боге при выборе, несмотря на грех некоторых созданий, соединенный с этим. Думаю, что я в самом корне устранил это затруднение; но я очень рад пролить больше света на этот предмет и применить мои принцип к частным затруднениям г-на Бейля.

238

161. Вот одно из них, изложенное следующими словами (гл. 148, с. 856): Можно ли признать добрым государя, если бы он 1) дал сотне гонцов столько денег, сколько необходимо для прохождения двухсот лье; 2) если бы он обещал награду всем тем, кто закончит путешествие, не сделав никакого займа, и угрожал тюрьмой всем тем, у которых денег не хватит; 3) если бы из сотни лиц он избрал только двух, о которых достоверно знал бы, что они заслужат награду, а с остальными девяносто восьмью что-то случится перед тем, как они тронутся в путь, или же возлюбленная, какой-нибудь игрок или что-то другое заставит их издержаться, и даже сам распорядился бы устроить это в известных местах их пути; 4) если бы, наконец, он действительно заключил в тюрьму этих девяносто восемь гонцов по их возвращении? Не ясно ли, что он отнюдь не был добр по отношению к ним и что, напротив, он предопределил им не обещанную награду, а тюрьму? Они заслужили это; пусть будет так. Но тот, кто желал, чтобы они заслужили это, или послал их в дорогу, где они несомненно должны были заслужить это, может ли быть назван добрым ввиду того, что он наградил двух остальных? Без сомнения, на этом основании он не мог бы заслужить названия доброго; но могли сойтись другие обстоятельства, которые могли бы сделать его достойным похвалы за то, что он воспользовался этим средством, чтобы испытать этих людей и сделать из них выбор, как воспользовался неким особенным средством Гедеон, чтобы выбрать самых сильных и самых выносливых из своих солдат. И если государь уже знал природные качества всех этих гонцов, то не мог ли он подвергнуть их этому испытанию для того, чтобы их знали и другие? И хотя эти обстоятельства не имеют отношения к Богу, но они позволяют понять, как действие, подобное действию этого государя, может показаться абсурдным, когда его рассматривают вне обстоятельств, указывающих на его причину. Тем более надо думать, что Бог совершил благое дело и что мы убедимся в этом, когда узнаем все, что он сотворил.

162. Декарт в письме к принцессе Елизавете (т. 1, письмо 10) пользуется другим сравнением для согласования человеческой свободы со всемогуществом Бога. Он предполагает, что монарх запретил дуэли, прекрасно зная,

239

что два дворянина будут драться, если только встретятся, и даже принимает меры, чтобы они наверняка встретились. Они действительно встречаются и дерутся; их неповиновение закону есть действие их свободной воли; они достойны наказания. То, что может сделать государь в этом случае, добавляет Декарт, по отношению к некоторым свободным действиям своих подданных, так же неминуемо делает и Бог, при своем всеведении и бесконечном могуществе, по отношению ко всем действиям людей. Прежде чем он послал нас в этот мир, он точно знал, каковы будут все склонности нашей воли. Он сам даровал их нам; он сам также расположил все предметы вне нас так, чтобы тот или иной предмет представился нашим чувствам в то или иное время; относительно этих предметов он знал, что наша свободная воля определит нас к тому или иному поступку, и, следовательно, он желал этого; но он не желал нас к этому принуждать. И как у этого государя можно различить две различные степени воли: согласно одной из них он желал, чтобы эти дворяне сразились, потому что он заставил их встретиться, согласно другой, он не желал этого, потому что он запретил дуэли, так и теологи различают в Боге волю абсолютную и независимую, согласно которой он желает, чтобы все дела совершались так, как они совершаются, и волю относительную, касающуюся заслуг или провинностей человека, согласно которой Бог желает, чтобы повиновались его законам (Декарт, письмо 10, т. 1, с. 51, 52. Сравните это с тем, что говорит г-н Арно, т. 2, с. 288 cл., в своих "Размышлениях о системе Мальбранша" в отношении учения Фомы Аквинского и предшествующей и последующей воле Бога).

163. Вот что отвечает ему г-н Бейль ("Ответ на вопросы провинциала", гл. 154, с. 943): Этот великий философ, как мне кажется, очень ошибается. У этого монарха нет никакой степени воли, ни малой, ни большой, чтобы эти два дворянина повиновались законам и не дрались. Он единственно и всецело желает, чтобы они дрались. Это, конечно, не оправдывает их; они следовали только своей страсти; они не знали, что сообразуются с волей своего государя; но государь в действительности есть моральная причина их поединка, и он не желал бы этого полнее, если бы даже внушил им ненависть или если бы приказал им это. Представьте себе двух государей, из которых каждый желает, чтобы его старший сын был отравлен. Один прибегает к принуждению, другой же довольствуется тем, что

240

тайно готовит сыну такое горе, о котором знает, что оно заставит сына принять яд. Можно ли думать, что воля последнего менее полна, чем воля другого? Таким образом, г-н Декарт предоставляет ложный пример и не решает затруднения.

164. Я должен согласиться, что г-н Декарт выражается несколько прямолинейно о воле Божией в отношении зла, говоря не только, что Бог знал, что наша свободная воля определит нас к тому или иному поступку, но и что он желал этого, хотя и не принуждал нас к этому. Не менее жестко выражается он в восьмом письме того же тома, говоря, что в уме человека нет ни малейшей мысли, которой бы не желал Бог, и не желал бы от века, чтобы она была в этой душе. Даже Кальвин никогда не говорил более жестко; и все это может быть оправдано, только если подразумевают попустительную волю. Решение г-на Декарта основывается на различии между волей знака и волей благоугодного (inter voluntatem signi et beneplaciti), различие между которыми в терминологии заимствовано у схоластиков, но современные философы приписывают ему смысл, неупотребительный у древних. Верно то, что Бог может повелевать чем-либо, не желая, чтобы это совершилось, как повелел он Аврааму принести в жертву своего сына: он желал только повиновения и вовсе не желал поступков. Но когда Бог повелевает совершить добродетельный поступок и запрещает грех, то он и на самом деле желает только того, что повелевает, но желает этого, как я не раз объяснял, не предшествующей волей.

165. Итак, сравнение г-на Декарта неудовлетворительно, но оно может стать удовлетворительным. Надо несколько видоизменить пример, подыскав некоторую причину, которая обязывала бы государя устроить или позволить, чтобы два врага встретились. Надо, например, чтобы они вместе служили в армии или исполняли другие безусловно необходимые обязанности, чему сам государь не мог бы воспрепятствовать, не причиняя вреда государству; когда, например, отсутствие одного или другого способствовало бы исчезновению армии, численностью равной численности его приверженцев, или возбудить ропот солдат и вызвать какой-либо большой беспорядок. Вот в этом случае можно сказать, что государь не желает дуэли, знает о ней и тем не менее допускает ее; потому что он соглашается скорее допустить грех другого, нежели самому совершить его. Так это видоизмененное

241

сравнение может стать пригодным, если только помнить различие, существующее между Богом и государем. Государь вынужден допустить это из-за своего бессилия; более могущественный государь не имел бы надобности принимать это в расчет; но всемогущий Бог, совершая все, допускает грех только потому, что абсолютно невозможно кому бы то ни было поступить иначе и лучше. Поступок государя, может быть, вызывает печаль и сожаление. Это сожаление обусловлено его несовершенством, которое он и сам осознает; в этом и состоит неудовольствие. Бог же не может испытывать подобного чувства и даже не находит никакой причины для этого; он сознает свои собственные бесконечные совершенства; даже можно сказать, что несовершенство созданий, как таковых, по отношению к целому превращается в совершенство и умножает славу Творца. Чего же более можно желать, когда обладают беспредельной мудростью, когда столь же могущественны, как и мудры, когда могут все и когда, наконец, имеют все в наилучшем виде?

166. Когда мы поймем все это, тогда, как мне кажется, мы будем достаточно вооружены против самых сильных и самых запальчивых возражений. Мы не скрывали их; но существуют возражения, которые мы лишь затрагиваем, потому что они слишком отвратительны. Ремонстранты и г-н Бейль ("Ответ на вопросы провинциала", гл. 152, в конце, с. 919, т. III) приводят следующее место из св. Августина: "Crudelem esse misericordiam, velle aliquem miserum esse ut ejus miserearis" [33]; ту же мысль находят у Сенеки (De Benef. L. 6, с. 36, 37 [34]). Я согласен, что есть некоторое основание возражать подобным образом против тех, кто думает, что Бог не имеет другой причины допущения греха, кроме намерения приобрести возможность проявить свое карающее правосудие в отношении большинства людей и свое милосердие в отношении небольшого числа избранных. Но надо помнить, что Бог имеет причины допущения греха более достойные его и более глубокие по отношению к нам. Дерзают еще сравнивать действие Бога с действием Калигулы, который приказывал писать свои эдикты столь мелкими буквами и выставлять их в столь возвышенных местах, что не было возможности их прочитать; или с матерью, которая пренебрегает честью дочери, чтобы достигнуть своих скрытых интересов; или с королевой Екатериной Медичи, о которой

242

говорят, что она была причастна к любовным похождениям своих фрейлин, чтобы знать интриги высокопоставленных людей; или даже с Тиберием, который посредством исключительной услуги палача достиг того, что закон, запрещавший подвергать обычной казни невинную девицу, не был применен к дочери Сеяна. Это последнее сравнение прежде было приведено Петром Бертием, бывшим тогда арминианином и перешедшим впоследствии в римскую церковь. Наконец, проводят оскорбительное сравнение между Богом и Тиберием, которое во всех деталях провел в прошлом столетии г-н Андрей Кароли в своих "Memorabilia ecclesiastica", как отмечает г-н Бейль. Бертий воспользовался этим сравнением против гомаристов. Я думаю, что такого рода доказательства имеют место только по отношению к тем, кто предполагает, что правосудие есть нечто произвольное для Бога, или что Бог обладает деспотической властью, которая может простираться до возможности осуждения невинных, или, наконец, что благо не является мотивом его действий.

167. В это же время появилась остроумная сатира против гомаристов под названием "Fur praedestinatus, de gepredestineerde dief" [35], где выведен вор, осужденный на виселицу, который все свои злодеяния приписывает Богу и, несмотря на все свои злодеяния, признает себя предназначенным ко спасению; он воображает, будто одного этого убеждения достаточно для него, и доводами ad hominem опровергает контраремонстрантского духовника, призванного подготовить его к смерти; но, наконец, этот вор был обращен прежним пастором, смещенным с должности за свои арминианские убеждения, так что тюремный надзиратель из сострадания к вору и ввиду слабости духовника снова заключает его в камеру. Появился и ответ на эту сатиру, но ответы на сатиры никогда не нравятся настолько, насколько нравятся сами сатиры. Г-н Бейль ("Ответ на вопросы провинциала", гл. 154, т. III, с. 938) говорит, будто эта книга была напечатана в Англии во времена Кромвеля, но, кажется, он не знал, что она была только переводом с фламандского оригинала, более раннего. Он добавляет, что доктор Джордж Кендаль опровергал ее в Оксфорде в 1657 году в сочинении под названием "Fur pro tribunali" [36] и что она была написана в форме диалога. Вопреки истине в этом диалоге предполагается, будто контраремонстранты представляли Бога причиной зла и учили в некотором роде магометанскому предопределе-

243

нию, по которому остаются равнодушными к совершению добра или зла, и, чтобы быть предопределенными, достаточно воображать себя таковыми. Хотя контраремонстранты остерегаются идти так далеко, однако верно, что между ними существуют некоторые супралапсарии, равно как и другие, которым трудно правильно учить о правосудии Божием и об основаниях милосердия и человеческой морали, потому что они допускают деспотизм в Боге и требуют, чтобы человек без всякого основания был убежден в абсолютной достоверности своего избрания, что приводит к опасным последствиям. Но все те, кто признает, что Бог осуществляет наилучший замысел, избранный им из всех возможных идей об универсуме; что в этом замысле он находит человека вследствие изначального несовершенства созданий расположенным к злоупотреблению свободной волей и претерпеванию бедствий; что Бог препятствует греху и бедствиям настолько, насколько это позволяют совершенства универсума, которые обнаруживают его собственные несовершенства, - все эти люди, говорю я, ясно видят, что цели Божий наиболее праведны и наиболее святы во всем мире; что создание само виновно, когда его ограниченность или изначальное несовершенство бывают источником его злобы; что его злая воля есть единственная причина его несчастий; что нельзя быть предопределенным ко спасению, не обладая в то же время святостью чад Божиих, и что всякая надежда на свое избрание может основываться только на благой воле, которую ощущают в себе по благости Божией.

168. Метафизические соображения тоже противопоставляют моему объяснению моральной причины морального зла; но они затрудняют нас мало, после того как мы опровергли возражения, основывающиеся на моральных причинах и представляющиеся более сильными. Эти метафизические рассуждения касаются природы возможного и необходимого; они направлены против установленного нами положения о том, что Бог избирает наилучший из всех возможных миров. Существовали философы, утверждавшие, что возможно только то, что действительно происходит. Это именно те философы, которые полагали или могли полагать, будто все существующее безусловно необходимо. Некоторые придерживались этого мнения потому, что допускали грубую и слепую необходимость в причине существования вещей; их-то преимущественно мы и хотим опровергнуть. Но есть другие философы,

244

которые ошибаются только потому, что неверно употребляют выражения. Они смешивают моральную необходимость с метафизической необходимостью; они предполагают, что если бы Бог творил только наилучшее, то это лишало бы его свободы и придавало бы вещам ту необходимость, которой стараются избежать философы и теологи. Спор состоит в одних словах, и притом с теми авторами, которые признают, что в действительности Бог избирает и создает наилучшее. Но есть другие авторы, которые идут гораздо дальше; они думают, что Бог мог бы создать все лучше; и именно это мнение должно быть опровергнуто, ибо хотя оно не отнимает совершенно мудрости и благости у Бога, как делают это авторы, говорящие о слепой необходимости, но этим полагается граница мудрости и благости, а это причиняет ущерб высочайшему совершенству.

169. Вопрос о возможности вещей, никогда не существовавших, был исследован древними. Кажется, Эпикур для того, чтобы сохранить свободу и избежать абсолютной необходимости, утверждал после Аристотеля, что будущие случайные события не имеют силы определенных истин. Если бы вчера было истинно то, что я сегодня буду писать, то это не преминуло бы совершиться; это было бы необходимой истиной и потому существовало бы испокон веков. Таким образом, все совершающееся необходимо, и невозможно, чтобы оно могло происходить иначе. Но если бы оно не случилось, то отсюда, по Эпикуру, следовало бы, что будущие случайные события не имели силы определенных истин. Для доказательства этого мнения Эпикур приходит к отрицанию первого и самого главного начала разумных истин, согласно которому всякое высказывание бывает либо истинным, либо ложным. Ибо вот каким образом он доказывает это положение: "Вы отрицаете, что вчера достоверным было то, что сегодня я буду писать; следовательно, это было ложным". Добродушный человек, не желающий этого допустить, обязан сказать, что это было ни истинным, ни ложным. После этого нет надобности опровергать это; еще Хрисипп мог освободить себя от труда, предпринятого им для обоснования великого принципа противоречия, как свидетельствует об этом Цицерон в своей книге "De fato", говоря: "Contendit omnes nervos Chrysippus ut persuadeat omne ??? aut verum esse, aut falsum. Ut enim Epicurus veretur ne si hoc conces-serit, concedendum sit, fato fieri quaecunque fiant; si enim

245

alterum ex aeternitate verum sit, esse id etiam certum; si certum, etiam necessarium; ita et necessitatem et fatum confirmari putat; sic Chrysippus metuit, ne non, si non obtinuerit omne quod enuncietur aut verum esse aut falsum, omnia fato fieri possint ex causis aeternis rerum futura-rum" [37]. Г-н Бейль замечает ("Исторический и критический словарь", статья "Эпикур", ч. III, с. 1141): Ни тот, ни другой из обоих философов (Эпикур и Хрисипп) не поняли, что истинность максимы "Всякое предложение либо истинно, либо ложно" не зависит от того, что называют роком (хотя это и утверждал Хрисипп и этого боялся Эпикур)... Хрисипп не мог без ущерба для себя допустить, чтобы существовали предложения ни истинные, ни ложные; но он ничего не выигрывает, доказывая противоположное, ибо, существуют или не существуют свободные причины, все равно достоверно, что следующее предложение: "Завтра Великий Могол пойдет на охоту" - может быть истинным или ложным. Справедливо признавали смешным следующее выражение Тиресия: "Все, что я предскажу, случится или не случится, потому что великий Аполлон сообщил мне дар пророчества". Если бы имело место невозможное - не существовало бы Бога, - было бы, однако, несомненно, что все, что предсказал бы величайший глупец на свете, наступило бы или не наступило. Этого ни Хрисипп, ни Эпикур не учли. Цицерон (lib. 1 "De Natura Deorum" [38]) очень хорошо судит обо всех увертках эпикурейцев (как замечает г-н Бейль в конце той же страницы), говоря, что менее позорно сознаться в невозможности ответить своему противнику, чем прибегать к подобным ответам. Однако мы видим, что сам г-н Бейль смешивает достоверное с необходимым, когда полагает, что избрание наилучшего делает предметы необходимыми.

170. Теперь перейдем к возможности вещей, никогда не осуществляющихся, и приведем подлинные слова г-на Бейля, хотя они несколько пространны. Вот что он говорит в своем "Историческом и критическом словаре" (статья "Хрисипп", буква S, с. 929): Не забыл он также весьма знаменитый спор о том, что возможно и что невозможно. Этот спор обязан своим возникновением учению стоиков о судьбе. Речь шла о том, есть ли среди событий, которые никогда не происходили и никогда не произойдут, возможные события, или все, чего никогда не было и никогда не будет, невозможно? Знаменитый диалектик из мегар-

246

ской школы, по имени Диодор, отвечал отрицательно на первый из этих вопросов и утвердительно на второй. Но Хрисипп сильно оспаривал данное мнение. Вот два отрывка из Цицерона (epist 4, lib. 9, ad familiar): ???. Quapropter si venturus es, scito necesse esse te venire. Sin autem non es, ??? est te venire. Nunc vide, utra te ??? magis delectet: ??? ne, an haec; quam noster Diodorus (стоик, долгое время живший у Цицерона) non concoque-bat [39]. Отрывок этот заимствован из письма Цицерона Варрону. Шире он решает этот вопрос целиком в небольшом сочинении "О судьбе", из которого я привожу некоторые места: "Vigila, Chrysippe, ne tuam causam, in qua tibi cum Diodoro valente Dialectico magna luctatio est, deseras... omne ergo quod falsum dicitur in futuro, id fieri non potest. Ad hoc, Chrysippe, minime vis, maximeque tibi de hoc ipso cum Diodoro certamen est. Ille enim id solum fieri posse dicit, quod aut sit verum, aut futurum sit verum; et quicquid futurum sit, id dicit fieri necesse est; et quicquid non sit futurum, id negat fieri posse. Tu etiam quae non sint futura, posse fieri dicis, ut frangi hanc gemmam, etiamsi id nunquam futurum sit: neque necesse fuisse Cypselum reg-nare Corinthi, quamquam id millesimo ante anno Apollinis oraculo editum esset... Placet Diodoro, id solum fieri posse, quod aut verum sit, aut verum futurum sit: qui locus attingit hanc quaestionem, nihil fieri, quod non necesse fuerit: et quicquid fieri possit, id aut esse jam, aut futurum esse: nee magis commutari ex veris in falsa ea posse quae futura sunt, quam ea quae facta sunt: sed in factis immutabilitatem apparere; in futuris quibusdam, quia non apparent, ne inesse quidem videri: ut in eo qui mortifero morbo urgeatur, verum sit, hie morietur hoc morbo, at hoc idem si vere dicatur in eo, in quo tanta vis morbi non appareat, nihilominus futurum sit. Ita fit ut commutatio ex vero in falsum, ne id futuro quidem ulla fieri possit" [40]. Цицерон ясно дает понять, что Хрисипп в этом споре часто запутывался. Этому не приходится удивляться, так как позиция, занятая им в данном случае, отнюдь не вяжется с его учением о судьбе. Если бы он умел или отважился рассуждать последовательно, то он охотно согласился бы с точкой зрения Диодора. Мы уже смогли убедиться, что свобода, какую Хрисипп предоставляет душе, и его сравнение [души] с цилиндром ничуть не мешают тому, что в сущности, по учению Хрисиппа, все акты человеческой воли оказываются лишь неизбежными

247

следствиями судьбы. А отсюда следует, что все, что не наступает, невозможно, а возможно лишь то, что фактически происходит. Плутарх (de Stoicor. repugn., pag. 1053, 1054) в споре с Диодором разбивает Хрисиппа в пух и прах в этом вопросе и доказывает, что мнение Хрисиппа о возможности совершенно противоречит учению о роке. Заметьте, что самые именитые стоики тоже писали об этом предмете, хотя и не шли тем же путем. Арриан (\п Epict. lib. 2, с. 29, р. т. 166) называет четверых: Хрисиппа, Клеанфа, Архимеда и Антипатра. Сам же Арриан проявляет величайшее презрение к этому спору, и нельзя согласиться с г-ном Менажем, который приводит этого автора, как будто бы отзывающегося похвально (citatur honorifice apud Arrianum Menag. in Laert. 1, 7, 341) о сочинении Хрисиппа ???, потому что слова ??? [41] и т. д. не содержат в себе в этом месте похвалы. Это открывается из того, что предшествует этим словам и что за ними следует. Дионисий Галикарнасский (De collocat. verbor., с. 17, p. m. 11) упоминает о двух трактатах Хрисиппа, в которых он под заглавием, обещающим речь об ином предмете, говорит о многих предметах из области логиков. Сочинение, озаглавленное ??? [42], где он трактует только об истинных и ложных предложениях, возможных и невозможных, случайных, сомнительных и проч., о предмете, о котором наши схоластики тоже много толковали и который они подвергали слишком тонким исследованиям. Заметьте еще, Хрисипп признавал, что прошедшие события были необходимо истинными, чего Клеанф не хотел допустить (Arrian. Ubi supra, p. m. 165). ???. Non omne praeteritum ex necessitate verum est, ut illi qui Cleanthem sequuntur sentiunt43. Выше мы видели, как утверждали, что Абеляр проповедовал учение, напоминающее учение Диодора. Думаю, что стоики старались изобразить область того, что возможно, более широкой, чем область того, что будет, чтобы смягчить отвратительные и ужасные последствия, какие вытекали из их положения о фатальности.

Кажется, что Цицерон в приведенном нами месте письма к Варрону (lib. 9, ер. 4, ad familiar) недостаточно хорошо понимал следствия учения Диодора, поскольку он находил это учение предпочтительным. Он очень хорошо

248

излагает мнения авторов в своей книге "De fato", но, к сожалению, не всегда приводит основания, на которых они утверждались. Плутарх в своем сочинении о противоречиях стоиков и г-н Бейль удивляются, что Хрисипп не разделял мнений Диодора, так как он благосклонно относился к фаталистическому учению. Но Хрисипп и его учитель Клеанф были в этом отношении гораздо более разумными, чем думают. Мы увидим это впоследствии. Вопрос состоит в том, является ли прошедшее более необходимым, чем будущее. Клеанф придерживался этого мнения. Ему возражали, что ex hypothesi [44] надо, чтобы будущее наступило, равно как ex hypothesi необходимо было, чтобы прошедшее произошло. Но при этом существует то различие, что на прошедшее нельзя воздействовать; это было бы противоречием. Но можно производить некоторое действие на будущее. Тем не менее гипотетическая необходимость того и другого одна и та же; одно не может быть изменено, а другое не будет изменено, и если согласны с этим, то и не может быть изменено.

171. Знаменитый Пьер Абеляр был близок к учению Диодора, когда говорил, что Бог мог сотворить только то, что сотворил. Это было третьим из четырнадцати положений, извлеченных из его сочинений и осужденных на Санском соборе [45]. Это положение взято из третьей книги "Введения в теологию", где он говорит главным образом о могуществе Божием. Приведенное им основание состоит в том, что Бог мог создавать только то, чего желал; следовательно, он не мог желать создания чего-либо другого, кроме того, что сотворил, так как необходимо, чтобы он желал только того, что ему приличествует; откуда следует, что все, не созданное им, не приличествует ему, что он не мог желать создания этого и, следовательно, не мог сотворить. Абеляр сам признается, что это мнение принадлежит исключительно ему, что почти никто не придерживается этого учения, что оно кажется противоречащим учению святых отцов и разуму и представляется умаляющим величие Божие. Но, кажется, этот автор очень мало был расположен отклоняться от общепринятого учения, потому что в сущности его учение есть не что иное, как логомахия: он изменяет только смысл слов. Могущество и воля Бога суть различные способности, их объекты тоже различны, и, когда говорят, что Бог не мог создавать ничего, как только то, чего желал, их смешивают. Совершенно наоборот: среди многих возможностей он желает

249

только того, что находит наилучшим. Ибо он созерцает все возможности как объекты своего могущества; но он созерцает только действительные и существующие предметы как объекты своей определяющей воли. Абеляр сам соглашается с этим. Он возражает даже самому себе: отверженный может быть спасен; но он не будет спасен, если Бог не спасет его. Итак, Бог может спасти его и, следовательно, может сделать нечто, чего не делает. На это возражение Абеляр отвечает следующим образом: можно справедливо полагать, что этот человек может быть спасен в отношении возможности человеческой природы, которая способна к спасению, но нельзя сказать, чтобы Бог мог его спасти относительно самого Бога; ибо невозможно, чтобы Бог творил то, чего он не должен творить. Но поскольку Абеляр признает, что в некотором смысле абсолютно правильно можно утверждать (говоря без всякого ограничения и исключая предположение об осуждении), что такой-то отверженный может быть спасен и, следовательно, Бог часто не творит того, что может быть им сотворено, то поэтому Абеляр и мог выражаться так же, как и другие, которые понимают это не иначе, когда говорят, что Бог может спасти этого человека и что он может творить то, чего не творит.

172. Кажется, что так называемая необходимость Уиклифа, осужденная на Констанском соборе, проистекала из того же недоразумения. Я думаю, что умные люди наносят ущерб истине и самим себе, когда без причины любят употреблять новые и непривычные выражения. В наши дни знаменитый г-н Гоббс придерживается того же мнения, т. е. что все непроисходящее невозможно. Он доказывает это тем, что никогда не случается, чтобы все необходимые условия для осуществления несуществующего предмета (omnia rei non futurae requisita) были даны; а между тем без этого предмет не может осуществиться. Но кто же не видит, что это доказывает только гипотетическую невозможность? Верно то, что предмет не может осуществиться, когда недостает необходимых условий. Но так же как мы считаем себя вправе утверждать, что предмет может существовать, хотя он не существует, подобно этому мы считаем себя вправе утверждать, что необходимые условия могут существовать, хотя и не существуют. Таким образом, доказательство г-на Гоббса оставляет дело таким же, как и прежде. Это мнение, которое приписывали г-ну Гоббсу, как если бы он учил об абсолютной необходимости всех вещей, весьма обесславило его и ему самому причинило вред, хотя это было его единственным заблуждением.

250

173. Спиноза пошел дальше; он, кажется, весьма определенно учил о слепой необходимости, отвергая ум и волю у творца вещей и воображая, что благо и совершенство существуют только по отношению к нам, а не к нему. Верно то, что мнение Спинозы об этом предмете заключает в себе нечто темное. Ибо он приписывает Богу мышление, лишая его разума, cogitationem, non intellectus concedit Deo [46]. В некоторых же местах он смягчает свое учение о необходимости. Однако, насколько можно понять, он не признает в Боге благости в собственном смысле и учит, что все вещи существуют по необходимости божественной природы, так что Бог не делает никакого выбора. Не будем здесь останавливаться на опровержении столь дурного и даже столь несостоятельного учения; наше же учение основывается на природе возможностей, т. е. на природе вещей, не заключающих в себе противоречия. Я не верю спинозисту, говорящему, что все романы, которые можно вообразить, реально существуют в настоящее время, или существовали прежде, или еще будут существовать где-либо в универсуме; тем не менее нельзя отрицать, что романы, подобные романам мадемуазель де Скюдери или романам Октавии, невозможны. Противопоставим ему следующие слова г-на Бейля, которые, по моему мнению, убедительны (с. 390). В наши дни, говорит он, большим затруднением для спинозистов является признание того, что в соответствии с их гипотезой испокон веков столь же невозможно, чтобы Спиноза, например, умер не в Гааге, как невозможно, чтобы дважды два было десять. Они хорошо сознают, что это необходимое следствие их учения, следствие, которое отталкивает, ужасает, восстанавливает против себя умы заключенной в нем бессмыслицей, диаметрально противоположной здравому смыслу. Им не по себе, так как они понимают, что ниспровергают универсальную и очевидную максиму: "Все, что влечет за собой противоречие, невозможно, а все, что не влечет за собой противоречия, возможно".

174. О г-не Бейле можно сказать: "Ubi bene, nemo melius" [47], хотя о нем нельзя сказать того же, что говорили об Оригене: "Ubi male, nemo pejus" [48]. Я добавлю только, что то, что он выдает за основное положение, есть только определение возможного и невозможного. Тем не менее

251

г-н Бейль в конце делает замечание, которое несколько искажает все сказанное им с такой основательностью. Вот его слова: Какое же противоречие содержалось бы в том, что Спиноза умер бы в Лейдене? Разве в этом случае природа была бы менее совершенной, менее мудрой, менее могущественной? Он смешивает здесь невозможное, поскольку оно содержит в себе противоречие, с тем, что не может произойти, поскольку оно не может быть пригодным для избрания. Верно, что нет противоречия в том предположении, что Спиноза умер в Лейдене, а не в Гааге; в этом не было бы ничего невозможного; и дело это безразлично по отношению к могуществу Божию. Но не должно представлять, будто какое-либо событие, как бы оно ни было незначительно, могло бы быть признано безразличным по отношению к его мудрости и его благости. Иисус Христос божественно хорошо сказал, что у Бога все сосчитано до волос на нашей голове. Таким образом, мудрость Божия не допустила, чтобы то событие, о котором говорит г-н Бейль, произошло иначе, чем как оно произошло, - не потому, чтобы это событие само по себе заслуживало преимущественного избрания, а по причине своей связи со всем тем рядом событий в универсуме, который заслуживал быть предпочтенным. Говорить, что совершающееся безразлично для мудрости Божией, и отсюда заключать, что оно не есть необходимое, - это значит принимать ложное положение и делать правильный вывод из ложного положения. Это значит смешивать то, что необходимо по моральной необходимости, т. е. согласно началу мудрости и благости, с тем, что необходимо по метафизической и грубой необходимости, которая бывает тогда, когда противоположное содержит в себе противоречие. Так и Спиноза в этом смысле ищет метафизическую необходимость в событиях; он не допускает, чтобы Бог определялся своей благостью и своим совершенством (эти слова Спиноза признает химерами по отношению к универсуму) , а считает, что он определяется лишь необходимостью своей природы, точно так же как полукруг необходимо содержит в себе лишь прямые углы, хотя он не осознает и не желает этого. Ибо Евклид доказал, что все углы, содержащиеся между двумя прямыми линиями, проведенными от концов диаметра к точке круга, необходимо являются прямыми и что противоположное мнение содержит в себе противоречие.

<< Пред. стр. 7 (из 17) След. >>

Список литературы по разделу