<< Пред.           стр. 10 (из 14)           След. >>

Список литературы по разделу

 13 Нагель Э., Ньюмен Д. Теорема Геделя. М., 1970.
 14 Брутян Г. А. Письмо Курта Геделя //Вопросы философии. 1984. № 12. С. 125.
 Тема 27. ЯЗЫК КАК ЗНАКОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
 Синхронные и диахронные способы передачи опыта. Коммуникация и трансляция. - Язык как знаковая реальность. - Мир языка. - Объект-язык и субъект-язык. - Язык науки. - Проблема классификации языков научной теории. - Знак и значение. - Взаимосвязь языка и мышления. - Гипотеза именного происхождения языка. - Бытие языка. - М. Бахтин о специфике предложений и высказываний.
  Французский философ Мишель Фуко (1926-1984) в своем известном произведении "Слова и вещи" обратился к современникам с будоражащими мышление и воображение вопросами: "Что такое язык? Говорит ли все то, что безмолвствует в мире в наших жестах, во всей загадочной символике нашего поведения, в наших снах и наших болезнях, - говорит ли все это и на каком языке, сообразно какой грамматике? Все ли спо-
 289
 
 собно к означению... Каково отношение между языком и бытием..." В этих вопросах представлена не только "археология знания" самого М. Фуко, в них заложена программа комплексного исследования языка силами ученых разных направлений. Уже сейчас очевидно, что известное утверждение Витгенштейна "Мир - это язык" и библейское "В начале было Слово", а также герметическое "Слово сильнее оружия" наделяют непреходящей значимостью проблемы, связанные с выявлением статуса языка, охватывая смысловые поля эпистемологии, религии, тайной мудрости древних. Совершенно очевидно, что в любой момент существования общество нуждается в специальном означающем механизме. Он может быть представлен двумя способами передачи опыта: в синхронном оперативном адресном языковом общении как средстве согласования деятельности индивидов и в общении диахронном как средстве передачи от поколения к поколению наличной суммы информации, "суммы обстоятельств". За первым типом общения закрепилось название коммуникация, за вторым - трансляция. Различие между коммуникацией и трансляцией весьма существенно. Основной режим коммуникации - отрицательная обратная связь, т.е. коррекция программ, известных двум сторонам общения. Здесь язык выступает как самостоятельная сила. Основной режим трансляции - передача программ, известных одной стороне общения и неизвестных другой. Язык функционирует как "прозрачное средство" выражения мысли. Знание в традиционном смысле связано с трансляцией, а не с коммуникацией. Оба типа общения предполагают знак и используют язык как основную, всегда сопутствующую социальности знаковую реальность.
  В хрестоматийном смысле язык - это знаковая реальность, система знаков, служащая средством человеческого общения. Он является специфическим средством хранения, передачи информации, а также средством управления человеческим поведением. И если онтология озабочена необходимостью объяснить происхождение языка, то эпистемология - проблемой "как язык зацепляет мир" (что, впрочем, есть оборотная сторона вопроса "как возможно человеческое познание?").
  Понять знаковую природу языка можно из факта недостаточности биологического кодирования. Социальность, проявляющаяся как отношение людей по поводу вещей и отношение людей по поводу людей, не ассимилируется генами. Люди вынуждены использовать внебиологические средства воспроизведения социальности в смене поколений. Знак и есть своеобразная "наследственная сущность" внебиологического социального кодирования, обеспечивающая трансляцию всего тс>го, что необходимо обществу, но не может быть передано по биокоду.
  Язык - явление общественное. Он никем не придумывается и не изобретается, а стихийно становится вместе с социальностью, человеческим колле КРИВОМ. В языке задаются и отражаются требования социальности. Разве может быть значим язык, произвольно сконструированный отдельным человеком? Как продукт творчества единичного индивида язык - это бессмыслица. Он не имеет всеобщности и поэтому часто воспринимается как тарабарщина. "Язык есть практическое, существующее для других людей и лишь тем самым... и для меня самого, действительное созна-
 290
 
 ние", "язык так же древен, как и сознание", "язык есть непосредственная действительность мысли", - гласят известные классические положения. И они во многом справедливы. Различия в условиях человеческой жизнедеятельности неизбежно находят отражение в языке. В связи с особыми практическими потребностями и различными природными и социально-экономическими условиями язык приобретает такую характеристику, как избирательность. Именно слабая связь с реальностью и практической деятельностью считается недостатком лингвистики и логической семантики, стремящихся к объяснению механизмов функционирования языка.
  У народов Крайнего Севера, например, существует спецификация для названий снега и отсутствует таковая для названий цветковых растений, не имеющих в их жизни важного значения. Отсюда понятно стремление к изучению прагматических аспектов функционирования языка.
  Язык выступает в качестве необходимого связующего звена между практикой и сознанием. Он воспроизводит реальность, означая и закрепляя в чередовании знаков информацию о тех связях и отношениях вещей, которые вычленились в процессе взаимодействия "мир - человек".
  Благодаря употреблению знаков, мир внешних предметов перемещается в другое измерение и предстает как универсум знаковых моделей. Начиная со стоицизма, как отмечает М. Фуко, система знаков была троичной, в ней различалось означающее, означаемое и "случай". С XVII в. диспозиция знаков становится бинарной, поскольку она определяется связью означающих" и означаемого. Язык, существующий в своем свободном, исходном бытии как письмо, как клеймо на вещах, как примета мира, порождает две другие формы. Выше исходного слоя располагаются комментарии, использующие имеющиеся знаки, но в новом употреблении, а ниже - текст, примат которого предполагается комментарием. Начиная с XVII в. остро встает проблема: как знак может быть связан с тем, что он означает? Классическая эпоха на этот вопрос пытается ответить анализом представлений, а современная указывает на анализ смысла и значения. Тем самым язык оказывается ничем иным, как особым случаем представления (для людей классической эпохи) и значения (для нас)1.
  Ф. де Соссюр характеризовал языковую реальность как единство противоположных сторон: знака и значения, языка и речи, социального и индивидуального. Двуединая природа языка, или двуслойность его структуры, указывает на его предметность и операциональность. Словесные знаки фиксируют предмет и "одевают" мысли. Функция фиксатора ч оператора является общей для всех типов языков, как естественных, так и искусственных.
  Для любого лингвиста очевидно, что в языке присутствуют формы, явно принадлежащие только специфической материи языка. &гим во многом объясняется различный грамматический строй языка. Можно говорить, что мир живого языка представляет собой относительно автономную иерархическую систему, элементами которой выступают и звукоти-пы, и фонемы, и морфемы, и лексемы, а структурными принципами - алгоритмы человеческой речи. Вычленение, разделение, упорядочивание, оценка - это сфера духовного преобразования. Языковые средства, обра-
 291
 
 щенные на то, чтобы сформулировать представление или понятие о предмете, придают явлениям при их осмыслении определенную направленность. И если при использовании материальных орудий на практике происходят материальные предметные изменения, то при использовании языка субъект также меняет ситуацию. Он переводит ее из одной смысловой формы в другую. Даже когда всего лишь переориентируется направлен-ч ность внимания говорящего, движение в смысловом поле содержания весьма заметно.
  Этот факт наиболее очевиден в игровом общении. В игре ребенок переносит значение одной вещи на другую. Палочка становится лошадью, на ней, а не на настоящей лошади, скачет ребенок. Однако такой перенос значения есть выражение слабости ребенка, так как он заставляет одну вещь воздействовать на другую идеально, только в смысловом поле. В ряде патологий сознание утрачивает способность переиначивать ситуацию в смысловом плане, преобразовывать ее, двигаться в смысловых изменениях и возвращаться в мир реальной предметности. Мышление больных застревает в ситуации, не видя ее условности, оно не в состоянии зацепиться за действительные связи. Все это лишний раз подчеркивает огромное значение идеальных преобразований.
  Язык как практическое сознание соединяет в единое целое знание объективного (объект-язык) и знание субъективного (субъект-язык). Объект-язык и субъект-язык актуализируют себя в речевой деятельности. В результате возникает трехчленная формула: (объект-язык -" речевая деятельность -" субъект-язык). Первое (объект-язык) понимается как часть социальной знаковой деятельности, существующей независимо от индивида и втягиваемой в сферу индивидуальной речевой деятельности. Субъект-язык есть непосредственная личностная оболочка мысли, представляющая собой своеобразную речеоперативную модель ситуации. Оперирование с объект-языком, хранящимся в книгах, памяти компьютеров и прочих материальных формах, позволяет оперировать с информацией в "чистом виде" без примеси впечатлений интерпретатора и издержек речевых преобразований. Субъект-язык как подлинная действительность мысли - это индивидуальный и субъективный перевод объект-языка. Он совершается в актах речи, в системе высказываний. Степень адекватности такого перевода имеет широкую шкалу приближений, поскольку она зависит от индивидуального опыта, характеристик личности, богатства ее связей с миром культуры.
  Подразделение языка на объект-язык и субъект-язык, как отмечает Д. Пивоваров, в значительной мере снимает коварный вопрос, можно ли мыслить несуществующие объекты и где искать их референты. Несуществующий объект ("круглый квадрат") - плод речевых процедур со знаками объект-языка. Сначала он преобразуется индивидом в знаковый субъективный образ, а потом возвращается в состав объект-языка, где и становится референтом несуществующего объекта, и даже "фактом" общественного сознания. Объект-язык- онтология для субъект-языка2.
  Язык является необходимым посредником научного познания. И это обусловливает две проблемы. Во-первых, стремление сделать язык нейт-
 292 ]
 
 ральным, отшлифовать его, лишить индивидуальности, чтобы он мог стать точным отражением онтологии. Идеал такой системы закреплен в позитивистской мечте о языке как копии мира. Подобная установка стала основным программным требованием Венского кружка. Во-вторых, стремление обнаружить всеобщность независимой от грамматики, так называемой глубинной логики языка. Речь идет не о том, чтобы построить некий всеобщий язык, как то предполагалось в классическую эпоху, но о том, чтобы распредметить формы и связи мышления вообще вне какого-либо единичного языка.
  Однако истины дискурса (рече-мысли) оказываются в "плену" менталитета. Язык, став плотной исторической реальностью, образует собой вместилище традиций, привычек, темного духа народа, вбирает в себя роковую память. Выражая свои мысли словами, над которыми они не властны, используя словесные формы, изменения которых довлеют над ними, люди полагают, что их речь повинуется им, в то время как они сами подчиняются ее требованиям. Все это подталкивает к выявлению языка в собственном бытии. В современном мышлении методы интерпретации, как считает М. Фуко, противостоят приемам формализации: первые - с претензией заставить язык говорить из собственных глубин, приблизиться к тому, что говорится в нем, но без его участия; вторые - с претензией контролировать всякий возможный язык, обуздать его посредством закона, определяющего то, что возможно сказать. Обе ветви столь современны нам, что невозможно поставить вопрос о простом выборе между-прошлым, которое верило в смысл, и настоящим, которое открыло означающее3.
  Язык изучается многими дисциплинами. Лингвистика, логика, психология, антропология, семиотика предлагают свои данные к обобщению в философской теории. Под языком прежде всего понимается естественный человеческий язык в противоположность искусственному, формализованному языку или языку животных. Когда употребляют термин "язык", то, как правило, различают два оттенка его значения. Первый - язык как класс знаковых систем, средоточие универсальных свойств всех конкретных языков. И второй - язык как этническая или идиоэтническая знаковая система, используемая в некотором социуме в данное время и в определенных пространственных границах.
  О языке науки говорят, имея в виду специфический понятийный аппарат научной теории и приемлемые в ней средства доказательства. При этом остается проблема более точного исследования выразительных возможностей языка, а также достаточно четкое осознавание, какие предпосылки, идеализации и гипотезы допускаются, когда ученые принимают тот или иной язык. Следует разбираться и в допускающих способностях языка, т.е. речь идет о той принципиальной возможности, в рамках которой мы что-то можем, а что-то и не можем выразить посредством данного языка. С этой точки зрения сам процесс продвижения к истине есть также и своеобразная успешность "выразительных возможностей языка".
  Многие ученые считают, что само развитие науки непосредственно связано с развитием языковых средств выражения, с выработкой более
 293
 
 совершенного языка и с переводом знаний с прежнего языка на новый. Ученые говорят об эмпирическом и теоретическом языках, языке наблюдений и описаний, количественных языках. Языки, используемые в ходе эксперимента, называются экспериментальными. В науке четко проявляется тенденция перехода от использования языка наблюдений к экспериментальному языку, или языку эксперимента. Убедительным примером тому служит язык современной физики, который содержит в себе термины, обозначающие явления и свойства, само существование которых было установлено в ходе проведения различных экспериментов.
  В философии и методологии науки обращалось особое внимание на логическое упорядочивание и сжатое описание фактов. Вместе с тем очевидно, что реализация языковой функции упорядочивания и логической концентрации, сжатого описания фактического матриада ведет к значительной трансформации в смысловом семантическом континууме, к определенному пересмотру самого события или цепочки событий. Это, в свою очередь, высвечивает новое содержание, первоначально погруженное в "море" фактов. Когда описательные языки содержат в себе претензию указывать на закономерности, объединяющие данные факты, то в таком случае говорят о помологических языках.
  Столь многообразная спецификация различных типов языков вызвала к жизни проблему классификации языков научной теории. Одним из ее плодотворных решений было заключение о классификации языков научной теории на основе ее внутренней структуры. Таким образом, языки стали различаться с учетом того, в какой из подсистем теории они преимущественно используются. В связи с этим выделяются следующие классы языков:
 1. Ассерторический - язык утверждения. С его помощью формулируются основные утверждения данной теории. Ассерторические языки делятся на формализованные и неформализованные. Примерами первых служат любые формальные логические языки. Примерами вторых - фрагменты естественных языков, содержащих утвердительные предположения, дополненные научными терминами.
 2. Модельный язык, который служит для построения моделей и других элементов модельно-репрезентативной подсистемы. Эти языки имеют развитые средства описания и также подразделяются на формализованные и неформализованные. Формализованные основываются на использовании средств математической символики.
 3. Процедурный язык, занимающий подчиненный ранг классификации и служащий для описания измерительных, экспериментальных процедур, а также правил преобразования языковых выражений, процессов постановки и решения задач. Особенностью процедурных языков является однозначность предписаний.
 4. Аксеологический язык, создающий возможность описания различных оценок элементов теории, располагает средствами сравнения процессов и процедур в структуре самой научной теории.
 294
 
 5. Эротетический язык, который ответственен за формулировку вопросов, проблем, задач или заданий.
 6. Эвристический язык, осуществляющий описание эвристической части теории, т.е. исследовательского поиска в условиях неопределенности. Именно с помощью эвристических языков производится столь важная процедура, как постановка проблемы.
  Такая развитая классификация подтверждает тенденцию усложнения языка науки.
  Знак и значение - осевые составляющие языка. В науке под значением понимается смысловое содержание слова. Значение предполагает наличие системы определенных смыслообразующих констант, обеспечивающих относительное постоянство структуры речевой деятельности и ее принадлежность к тому или иному классу предметов. В логике или семиотике под значением языкового выражения понимают тот предмет или класс предметов, который называется или обозначается этим выражением, а под смыслом выражения - его мыслительное содержание.
  Знак определяется как материальный предмет (явление, событие), выступающий в качестве представителя некоего другого предмета и используемый для приобретения, хранения, переработки и передачи информации. Языковой знак квалифицируют как материально-идеальное образование, репрезентирующее предмет, свойство, отношение действительности. Совокупность данных знаков, их особым образом организованная знаковая система и образует язык.
  Не менее острой проблемой оказывается вопрос о связи мышления с формами своего выражения в языке. Взаимосвязь языка и мышления признается самыми различными лингвистическими и философскими направлениями. Однако вопрос о характере связи и о той роли, которую играет каждое из этих явлений в процессе взаимодействия, решается по-разному.
  Тот факт, что мышление манифестируется посредством многочисленных языков, существенно отличающихся друг от друга, послужил основанием для теорий, согласно которым язык является определяющим по отношению к мышлению. Такова точка зрения Гумбольдта и неогум-больдианства в его двух ветвях: американской и европейской. По Гумбольдту, деятельность мышления и языка представляет собой неразрывное единство, однако определяющая роль отводится языку. Если мы согласимся с Гумбольдтом и признаем, что язык определяет и формирует мышление, то, коль скоро языки разных народов различны, невозможен, исходя из предположения Гумбольдта, единый строй мышления. Следствием такой теории является отрицание общечеловеческого характера мышления, т.е. отрицание общего для всех живущих на Земле универсально-понятийного логического строя мышления. Однако историческая практика фиксирует общность понятийного мышления для всех современных народов, несмотря на различия в языках. Язык отягощает мысль не только наличием материально-знакового элемента, на что всегда обращалось особое внимание, но и коллективными, интерсубъективными требованиями к ней. В живом процессе общения имеются смысловые всеобщие для сознания моменты: передается предмет-
 295
 
 ная информация, выражается оценка, содержится обращение - все это необыкновенно важные вехи поисковой деятельности мышления и процесса целеобразования.
  Для логического позитивизма свойственна позиция, абсолютизирующая самодостаточность языка. Неопозитивизм признает язык в качестве единственно данной человеку реальности, и все философские проблемы, по мнению неопозитивистов, возникают в результате непонимания языка, его неправильного употребления. Для их решения достаточно описать и обосновать основные требования экспликации языковых структур.
  Вместе с тем не мир зависим от "языковой картины", а язык есть отражение мира естественного и мира искусственного. Очень хорошо такая взаимосвязь видна в тех случаях, когда тот или иной язык в силу определенных исторических причин получает распространение в иных районах земного шара. Например, языковая картина, сложившаяся в испанском языке на родине его носителей, т.е. на Пиренейском полуострове, после завоевания Америки испанцами стала претерпевать существенные изменения. Зафиксированные ранее в лексике значения стали приводиться в соответствие с новыми природными и социально-экономическими условиями Южной Америки, в которой оказались носители испанского языка. В результате между лексическими системами испанского языка на Пиренейском полуострове и в Южной Америке возникли значительные различия. Сопровождались ли эти сдвиги столь очевидными различиями в универсалиях мышления? Вряд ли.
  Язык и мышление образуют диалектически противоречивое единство. Они обусловливают друг друга, что порождает известную формулу: "Как нет языка без мышления, так не бывает и мышления без языка". В ней, в свою очередь, закреплена тенденция сводить процесс мышления только к вербальному языку и убеждение, что мысли человека могут существовать только на базе языкового материала, в форме отдельных слов и выражений. Вербалисты - сторонники существования мышления только на базе языка - связывают мысль с ее звуковым комплексом. Однако еще Л. Выгодский замечал: "Речевое мышление не исчерпывает ни всех форм мысли, ни всех форм речи. Есть большая часть мышления, которая не будет иметь непосредственного отношения к речевому мышлению. Сюда следует отнести инструментальное и техническое мышление и вообще всю область так называемого практического интеллекта..."4.
  Исследователи выделяют невербализированное, визуальное мышление и показывают, что мышление без слов так же возможно, как и мышление на базе слов. Словесное мышление - это только один из типов мышления. "Не все говорящие мыслят", - вспоминается в связи с этим сентенция, часто адресуемая уникальному существу - попугаю. И если бы слова в- полной мере представляли процесс мышления, тогда воистину "великий болтун был бы великим мыслителем". А патологии ней-рофизиологических процессов, когда человек "работает на подкорке", вскрывали бы неизведанные глубины мышления. Современные исследователи вопроса соотношения мышления и языка закрепляют определяющую роль за мышлением. Язык представляет собой относительно са-
 296
 
 мостоятельное явление, обладающее внутренними законами и собственной организацией.
  Существует гипотеза об именном происхождении языка. Она основывается на признании в качестве основы появления языка коллективной деятельности и опирается на трудовую теорию антропосоциогенеза. Любая сложная ситуация в жизнедеятельности, например охота на дикого зверя, для ее благополучного исхода требовала фиксированного разделения индивидов на группы и закрепления за ними с помощью имени частных операций. В психике первобытного человека устанавливалась прочная рефлекторная связь между определенной трудовой ситуацией и определенным звуком - именем. Там, где не было имени-адреса, совместная деятельность была невозможна. Имя-адрес выступало в качестве ключевой структуры языка, средства распределения и фиксации социальных ролей. Имя выглядело носителем социальности, а определенный в имени человек- временным его исполнителем.
  Гипотеза об именном происхождении языка дает возможность по новому взглянуть и на современный процесс освоения человеком достижений культуры. Он распадается на три типа: личностно-именной, профессионально-именной и универсально-понятийный5. По л и ч н о с т н о -именным правилам человек приобщается к социальной деятельности через вечное имя - различитель. Человек отождествляет себя с предшествующими носителями данного имени и целиком растворяется в тех социальных ролях и обязанностях, которые передаются ему с именем. Например, быть матерью, отцом, сыном, дочерью, старейшиной рода, Папой Римским - эти имена заставляют индивида жестко следовать отведенным социальным ролям.
  Профессионально-именные правила включают человека в социальную деятельность по профессиональной составляющей, которую он осваивает, подражая деятельности старших: учитель, ученик, врач, военачальник, прислуга и т.п.
  Универсально-понятийный тип обеспечивает вхождение в жизнь и социальную деятельность по универсальной "гражданской" составляющей. Опираясь на универсально-понятийный тип, человек сам себя распредмечивает, реализует, дает возможные выходы своим личностным качествам. Здесь он может выступать от имени любой профессии или любого личного имени.
  С точки зрения исторического возраста личностно-именной тип - наиболее древняя знаковая структура. Профессиональный тип мышления представляет собой традиционный тип культуры, более распространенный на Востоке и поддерживаемый такой структурой, как кастовость. Универсально-понятийный способ освоения культуры - наиболее молодой, он. характерен в основном для европейского типа мышления.
  Каким образом взаимоотносятся слова и мысли, однозначно сказать невозможно. Мысли, бесспорно, есть внутренние, свернутые программы слов или импульсы вербального процесса, но они также и состояния мозга, которые достаточно явно фиксируются. Так, в ситуации крайнего перевозбуждения мысли агрессивны, а, напротив, в ситуации депрессий
 297
 
 мысль не обладает энергетической силой, способной заставить человека эффективно работать и действовать. В ситуации усталости или переутомления можно наблюдать леность мысли, которая, впрочем, очевидна и при других показателях, например, при приливе в кору головного мозга крови, что часто сопровождает процесс обильной еды. Все это говорит о влиянии физиологии на мыслительную деятельность. Но как известно еще с древности, со времен постановки психофизиологической проблемы, к физиологии все быть сведено не может.
  Универсальным элементом любого языка является его категориальная структура. Терминологические обличил могут быть весьма различны, однако все они смысловым образом воссоздают категориальный слой языка, иначе говоря, относят все многообразие лексико-предметного выражения по ведомству инвариантных для человеческого мышления категорий. Это могут быть категории необходимости, возможности, модальности, случайности, причинности, детерминации, феноменальности и пр. Тогда лексико-предметное воплощение содержания, т.е. выражение его в словах и словосочетаниях, оказывается языковой оболочкой, а категориально-логическое1 наполнение есть глубинное содержание языковых форм.
  Язык науки, надстраиваясь над естественным языком, в свою очередь подчинен определенной иерархии, которая обусловлена иерархичностью самого научного знания. Многообразные науки, среди которых социально-гуманитарные, естественные, технические, психологические и логико-математические науки имеют самостоятельные предметные сферы, предопределяют и необходимость существования специфических языков. Язык - это способ объективированного выражения содержания науки. Как знаковая система, язык создан или создается (в случае возникновения новой дисциплинарной области, что сейчас не редкое явление в связи с процессами компьютеризации) с учетом потребностей данной дисциплинарной области и служит эффективным средством мышления.
  Наиболее распространенные пути создания искусственных языков сводятся, во-первых, к терминологизации слов естественного языка, и, во-вторых, к калькированию терминов иноязычного происхождения. Однако доступ к реальности на основе знаковой системы, на основе понимания культуры как гипертекста рождает проблему "непереводимости" языков. Язык не всегда располагает адекватными средствами воспроизведения альтернативного опыта, в базовой лексике языка могут отсутствовать те или иные символические фрагменты.
 Остроту данной проблемы в большей мере почувствовал О. Шпенглер, сформулировав парадокс понимания чужой культуры: если будем ее переводить, то что от нее останется, а если не будем - то как ее понимать! Выход может быть найдет при условии разведения трех плоскостей бытия языка. • Первая предполагает существование языка в сознании членов речевого коллектива в виде системы эталонных элементов, исполь- • зуемых говорящими с, целью передачи желаемого смысла, а слушающими - с целью распознавания и овладевания смыслом речевой ткани.
 298 :
 
 • Вторая плоскость предполагает существование языка во множестве текстов, которые допускают абстрагирующую деятельность сознания всех членов речевого коллектива, всех представителей культуры, одним словом, могут быть распредмечены и актуализированы в заложенных в них смыслах.
 • Третья форма бытия языка предполагает его существование во мно-, жестве лингвистических правил, в учебниках, словарях, грамматиках, во всем том арсенале, что требуется при глубоком изучении своего языка или знакомстве с чужим. В этом аспекте язык выступает как предмет научной реконструкции и описания. До недавнего времени считалось, что необходимым элементом, формулирующим корпус текстов, являются предложения. Лингвисты были единодушны в оценке предложения как единицы текста или речи. Ибо предложение обеспечивало переход от плоскости обитания языка как знаковой конструкции в плоскость смыслообразования, в мир общения. Вместе с тем очевидно, что за пределами отдельно взятых предложений существует и проявляется множество разнообразных смыслообразующих элементов. И можно ли свести глобальность и могущество языка только к деятельности по построению предложений? Поэтому М. Бахтин обратил внимание на другую форму языка- форму высказывания конкретных участников речевой деятельности6. В отличие от предложений, высказывания привязаны к конкретной сфере деятельности не только содержанием, но и стилем, отбором лексических средств, фразеологией, композицией. И каждая сфера вырабатывает свои типы высказываний, придерживается их и характеризует ими речевую деятельность своего сообщества. Предложения имеют грамматическую законченность, но ими нельзя обмениваться; высказываниями, напротив, обмениваться необходимо. Границы предложения никак не определяются сменой речевых субъектов. Высказывание же сплошь сконцентрировано на индивидуальности субъекта либо на той функции, которая для него репрезентативна. Именно посредством высказывания определяется речевая воля говорящего. Именно высказывание содержит тот экспрессивный момент, который отсутствует у предложения как у единицы языка. Высказывание характеризуется не только и не столько словарной формой, но прежде всего "стилистическим ореолом". И что наиболее существенно, так это "ответственность" каждого последующего высказывания за предшествующие ему высказывания, ибо они характеризуются также предметно-смысловой исчерпанностью темы высказывания и претендуют на целостность, а следовательно - непротиворечивость, антиэклектичность и упорядоченность. В этом контексте видна организующая дискурс (мысле-речь) функция высказывания, в отличие от ассоциативного речевого потока, не сопровождаемого замыслом и речевой волей говорящего.
  Существенным признаком высказывания является его обращенность к адресату и учет жанровой "концепции адресата", который должен быть многосторонним: это и осведомленность адресата о предмете высказывания, и приоритеты речевых стилей, и возможности смыслообразования, и допустимая степень эмоциональности. Казалось бы, преимуществом об-
 299
 
 ладают объектно-нейтральные высказывания. Однако последние, нивелируя индивидуальность адресата, преодолевая ограничения фамильярных и интимных жанров, тем не менее работают с адресатом как абстрактным собирательным персонажем, общение с которым необходимо дистанцировано.
  Эти и многие другие аспекты функционирования языка показывают, насколько тесна его связь с коллективной ментальностью, с сознанием индивида, с деятельностными ориентациями сообщества. Для философии науки принципиально важным остается изучение специфики языка как эффективного средства репрезентации, кодирования базовой когнитивной системы, выяснения специфики научного дискурса и взаимосвязи языковых и внеязыковых механизмов построения смысла. Острота проблемы соотношения формальных языковых конструкций и действительности, аналитичности и синтетичности высказываний остается. Представление об универсальной репрезентативности формализованных языков, об их идеальности изобилует парадоксальными конструкциями. Оно вызывает к жизни альтернативную концепцию репрезентации (представления предметности), указывающую на то, что отношение языковых структур к внешнему .миру не сводится лишь к обозначению, указанию, кодированию. Оно предполагает более тонкие смыслообразующие ходы и тропы, позволяющие плодотворно использовать все возможности языка для обогащения содержания эпистемологического анализа.
 ЛИТЕРА ТУРА
 1 См.: Фуко М. Слова и вещи. СПб., 1994. С. 13, 78-79.
 2 См.: Пивоваров Д.В. Проблема носителя идеального образа. Свердловск,
  1986. С. 107.
 3 См.: Фуко М. Указ. соч. С. 323.
 4 Выготский Л. Мышление и речь. М.; Л. 1934. С. 95.
 5 См.: Петров М. Язык, знак, культура. М., 1991.
 6 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 237-280.
  Тема 28. ЧТО ТАКОЕ КРИТИЦИЗМ? ЧТО ТАКОЕ РАЦИОНАЛИЗМ? КАРЛ ПОППЕР
 Критический рационализм. - Проблема демаркации (разделения) науки. - Альтернатива верификации - фальсификация. - Принцип фаппибилизма. - Критицизм в общем смысле. - Рациональность как характеристика критицизма. - Взаимосвязь эпистемологии и социальной философии. - Оценка фаппибилизма Лакатосом. - Ограничения рациональности. - Поппер о трех мирах. - Автономия эпистемологии.
  Методологические идеи Карла Поппера (1902-1994) составили основу влиятельного направления западной философии - критического рацио-
 300
 
 нализма. Рационализм выступает и как характеристика научного знания, и как способ поведения ученых в исследовательском процессе. Критический рационализм провозглашает принцип бескомпромиссной критики, принципиальной гипотетичности знания, ибо претензия на обладание абсолютной истиной нерациональна.
  К. Поппера часто объединяют с неопозитивистской традицией, хотя он, как и Л. Витгенштейн, не был связан с деятельностью Венского кружка. Эта легенда развенчивается К. Поппером в "Ответе моим критикам", а в "Автобиографии" он взял на себя ответственность за "смерть" неопозитивизма. Отто Нейрат не зря назвал Поппера официальным оппонентом Венского кружка. В противовес аналитикам К. Поппер так говорил о сути своей программы: "Хватит копаться в словах и смыслах, важно разобраться в критикуемых теориях, обоснованиях и их ценности".
  В центре внимания К. Поппера как философа науки находится проблема роста научного знания. Ее решение в качестве первого шага предполагает проведение демаркации, разграничения науки и ненауки. Источники сообщают, что сам термин "демаркация" был введен К. Поппером, чтобы очертить границы науки. "Я хотел провести различие между наукой и псевдонаукой, - пишет он, - прекрасно зная, что наука часто ошибается и что псевдонаука может случайно натолкнуться на истину"1. Проблема демаркации (разделения) науки и ненауки вызвана желанием освободить науку от иррациональных мифообразований и квазинаучных явлений, экзистенциальных предпосьшок, идеологических наслоений. Однако демаркация, понимаемая достаточно широко, связана с нахождением критерия, позволяющего провести разграничение эмпирических наук от математики, логики и метафизики. Критерий демаркации не отождествим с отношениями истинности или ложности, он лишь определяет сферу принадлежности науки к той или иной области. Индуктивная логика не устанавливает подходящего отличительного признака и подходящего критерия демаркации. Критерии демаркации следует рассматривать как выдвижение соглашения или конвенции, отмечает К. Поппер2.
  Уязвимым пунктом одного из критериев науки - опытной проверки - является его несамодостаточность. Это означает, что могут быть встречены такие факты, которые не подтверждают данную теорию.
  От Л. Витгенштейна выстраивается цепочка рассуждений, согласно которым любая теория в своих претензиях на научность должна опираться на факты (протокольные предложения) и быть выводима из'опыта. Поппер же подчеркивает бессмысленность чистых наблюдений и, в частности, то, что наблюдение всегда избирательно и целенаправленно. Поэтому он весьма определенно заявляет: "Критерием научного статуса теории является ее фальсифицируемость, опровержимость..."3. Любая хорошая теория является некоторым запрещением, и чем больше теория запрещает, тем она лучше, и тем более она рискует быть опровергнутой.
  С другой стороны, если даже согласиться с доводами Л. Витгенштейна о примате наблюдения, тем не менее опытное знание не может обеспечить полную уверенность, что теория истинна, ведь достаточно одного факта, противоречащего теории, чтобы стало возможным ее опроверже-
 301
 
 ние, фальсификация. Традиционный пример: биологи были уверены, что все лебеди белые, пока в Австралии не обнаружили черных лебедей.
  Принимая во внимание эти обстоятельства, Карл Поппер предлагает считать альтернативой верификации принципиальную опровержимость теории, ее фальсификацию. В таком случае научным оказывается не то, что дано как истина в последней инстанции, а то, что может быть опровергнуто. В отличие от научных теорий, в принципе фальсифицируемых, ненаучные построения (и в том числе метафизика) неопровержимы, так как опровержение доказывает эмпирический, основанный на опыте характер знания, а следовательно, его научность, т.е. связь с фактами. Далекие от идеала научности, ненаучные концепции по своей сути неопровержимы. Их не может опровергнуть какой-либо факт, ибо они по большей части с фактами дела не имеют. Сам Поппер понимал всю ответственность подобной доктрины и писал: "Мой подход к теории знания был более революционный и по этой причине более трудный для восприятия, чем я думал"4.
  По его мнению, наука и рациональность должны быть оплотом в борьбе против иррационального духа тоталитаризма. Идея демаркации и принцип фальсифнцируемости - это два достижения К. Лоппера, снискавшие ему шумную мировую известность. Принцип фальсифицируемости составляет альтернативу принципу верификации и влечет за собой и резкую критику принципа индуктивизма, столь яростно защищаемого первыми позитивистами. В противоположность индуктивизму Поппер выдвигает гипотетико-дедуктивную модель научного исследования, в которой преимущественное значение имеют рационально сконструированные схемы эмпирических данных. Сами эмпирические данные опираются на конвенционально принятый эмпирический базис. Тем самым Поппер отказывается от узкого эмпиризма Венского кружка. Он пытается показать равноправие и тесную взаимосвязь теоретического и эмпирического уровней исследования.
  Теория фальсифицируемости К. Поппера была провозглашена им на Лондонском коллоквиуме в 1965 г. и на протяжении последующих лет оставалась центральной темой дискуссии по философии науки как в Европе, так и за ее пределами. Считается, что первым о фаллибилизме заговорил Ч. Пирс (1839-1914), однако артикулированной доктриной ее сделал К. Поппер в своем основном труде "Логика и рост научного знания" (1934). Наиболее широкое применение фаллибилизм приобрел лишь в 60-е гг. Тогда поппернианское движение вылилось в широкое направление, объединившее собой Дж. Агасси, Дж. Уоткинса, Дж. Фрезера.
  Поппер начинает свою концепцию фальсифицируемости с утверждения, что теоретическое знание носит лишь предположительный гипотетический характер, оно подвержено ошибкам. Рост научного знания предполагает процесс выдвижения научных гипотез с последующим их опровержением. Последнее отражается в принципе фаллибилизма. Поппер полагает, что научные теории в принципе ошибочны, их вероятность равна нулю, какие бы строгие проверки они ни проходили. Иными словами, "нельзя ошибиться только в том, что все теории ошибочны". Вместе с тем К. Поппер стремится поместить излюбленный им принцип в кон-
 302
 
 текст всех идейных течений философии науки. Он приходит к выводу, что, согласно конвенциалистской точке зрения, законы природы нельзя фальсифицировать наблюдением и системы нельзя разделить на фальсифицируемые и нефальсифицируемые, вернее, такое разделение будет неопределенным. Поэтому в его трактовке данного принципа ощущаются некоторые сдвиги.
  Термин "фальсификация" означал опровержение теории ссылкой на эмпирический факт, противоречащий данной теории. Фальсифицируемость предполагала открытость любой подлинно научной теории для фальсификации. "Фальсифицируемость означает, что в связи с теорией мыслится не только совокупность эмпирических данных, подтверждающих эту теорию, т.е. выводимых из нее путем дедукции, но и совокупность потенциальных фальсификаторов, еще не зафиксированных эмпирических свидетельств, противоречащих этой теории"5. "Теория называется "эмпирической", или "фальсифицируемой", если она точно разделяет класс всех возможных базисных высказываний на два следующих непустых подкласса: во-первых, класс всех тех базисных высказываний, с которыми она несовместима, которые она устраняет или запрещает (мы называем его классом потенциальных фальсификаторов теории), и, во-вторых, класс тех базисных высказываний, которые ей не противоречат, которые она "допускает". Более кратко наше определение можно сформулировать так: теория фальсифицируема, если класс ее потенциальных фальсификаторов не пуст"6.
  От первоначального "наивного фальсификационизма" (в котором опровергнутые опытом гипотезы немедленно отбрасываются) движение осуществлялось к усовершенствованному фальсификационизму (когда теории сравниваются по степени правдоподобия и хорошо обоснованные теории не отбрасываются сразу при обнаружении контрпримеров, а уступают место более продуктивным в объяснении фактов теориям). Здесь обнаруживается потребность в новом термине корроборация, что означает подтверждение, не повышающее вероятности теории, не портящее ее Фальсифицируемость. "Корроборированной считается теория, из которой удалось вывести какие-либо эмпирические свидетельства. При прочих равных условиях та теория считается более корроборирован-ной, которая: 1) имеет более широкий класс потенциальных фальсификаторов; 2) прошла более строгие проверки, т.е. подтверждена более трудными, более неожиданными эмпирическими свидетельствами - свидетельствами, связанными с принятием гипотез, фальсифицирующих признанные теории"7.
  Любопытно, что рост научного знания Поппер рассматривает как частный случай общего мирового эволюционного процесса. Свою эволюционную эпистемологию он развивал в споре с индуктивистской традицией. Научные теории не строятся посредством индуктивных процессов. Наш ум не представляет собой tabula rasa. Поппер признает возможность непредсказуемых и даже "иррациональных" инъекций идей. Ему принадлежит также суждение, что методология имеет антиэволюционный характер, поскольку научная методология ведет к унификации научного зна-
 303
 
 ния, а эволюционный процесс направлен к возрастанию разнообразия. Поэтому попперовская методология представляет собой лишь формальный аналог эволюционной на основании того, что использует понятия изменчивости, отбора и закрепления.
  Эпистемологическую позицию К. Поппера оценивают как принципиально противоположную стандартам кумулятивизма. Он уверен в том, что задача науки состоит в постоянном самообновлении. Наука начинается только с проблем, и наиболее весомый ее вклад в рост научного знания, который может сделать теория, состоит из новых^ порождаемых ею проблем". Причем для раннего Поппера свойственен антикумулятивизм, т.е. направленность на отрицание возможности сохранения в науке преодоленных теорий. На это обращают внимания исследователи, отмечающие, что "антикумулятивистский образ развития присущ ранней концепции Поппера, родившейся непосредственно из критики неопозитивизма"8.
  Тем самым Поппер опровергает сложившийся в кумулятивистской методологии принцип линейности. Науке, по мнению ученого, не присуща никакая линия развития, и каждая новая теория порождает новую линию в развитии науки. История науки представляет собой нагромождение "исторических прецедентов". Для позднего варианта попперовской эпистемологии более свойственна не антикумулятивистская, а некуму-лятивистская позиция, в которой имеет место признание как прерывности, так и преемственности в развитии науки9.
  Шаткая почва; где любое суждение и положение может быть раскритиковано, признано несостоятельным и опровергнуто, где нет спасительных привязных ремней инструкций и предписаний, где принципиальная открытость для выбора не только привлекает, но и отталкивает, пугая своей новизной, сопровождает сферу критического рационализма. Это требует иного взгляда на мир, нежели служение норме, стандарту.
  Критицизм в общем смысле означает умение рефлексировать в режиме отрицательной обратной связи, оборачиваясь на исходные предпосылки, в роли которых могут выступать ситуации и события, теории и идеи, утверждения и принципы. Критицизм сопряжен с установкой на принципиальное изменение собственной позиции, если она оказывается уязвимой под натиском контраргументов. "...Всякий критицизм состоит в указании на некоторые противоречия или несоответствия, и научный прогресс по большей части состоит в устранении противоречий, как только мы обнаруживаем их... Противоречия являются средством, при помощи которого наука прогрессирует"10.
  Однако критицизм есть также и готовность к защите и отстаиванию предложенной идеи, к нахождению аргументов, ее обосновывающих. Критицизм предполагает как диалог, так и "полилог" со множеством участников и многообразной системой аргументации. В этом своем качестве он плюралистичен.
  Дж. Соросу принадлежат слова: "Все должно считаться возможным, пока не доказано, что это невозможно. Я буду называть это критическим типом мышления"11. Осуществление выбора предполагает постоянный процесс критического анализа, а не механическое приложение установ-
 304
 
 ленных правил. В критическом типе мышления абстракции занимают существенное место. И хотя по исходному определению (от латинского) абстракции есть отвлечения, извлечения и в этом своем качестве упрощают, а быть может, и искажают действительность, они, тем не менее, являются признанным инструментарием мышления. Интерпретация абстрактных построений часто создает дополнительные проблемы. Разум, отвлекаясь от действительности, пытается проникнуть в суть проблем, порожденных "самодостаточной" жизнью абстракций. В результате мышление, развиваясь до возможных пределов изощренности, весьма далеко отлетает от реальных жизненных проблем и коллизий. Чтобы спуститься на грешную землю, критическое мышление должно схватиться за иную интерпретацию взаимоотношения абстрактных категорий, претендующую на их максимальную адекватность действительности. Благо, что в отличие от догматического критический тип мышления признает возможным и допустимым спектр разномастных интерпретаций и побуждает к выбору лучшей из доступных альтернатив.
  Качество рациональности как характеристики критицизма предполагает четкое определение и осознание цели, действия, результата или процесса взаимодействий. Пафос критического рационализма состоит не в том, чтобы противопоставлять его эмпиризму. Напротив, именно реальные эмпирические ситуации заслуживают пристального внимания при анализе и критике. Критический рационализм противопоставляется иррационализму. Стандарты рациональности не одобряют расточительных и небрежных по отношению к ресурсам действий индивидов. В основе рационального миропонимания полагается оптимальность как функция разума.
  Расширение понятия рациональности можно обнаружить уже у Канта и Гегеля. Например, Гегелю принадлежат слова: "Все разумное мы, следовательно, должны вместе с тем назвать мистическим, говоря этим лишь то, что оно выходит за пределы рассудка, а отнюдь не то, что оно должно рассматриваться вообще как недоступное мышлению и непостижимое"12. Как отмечает Поппер, Гегель утверждал, что в природе самого разума противоречить самому себе. И не слабость наших человеческих способностей, а самая сущность всякой рациональности заставляет нас работать с противоречиями и антиномиями. Антиномичность, по Гегелю, - это способ, при помощи которого разум развивается.
  В современной ситуации достаточно сложно обсуждать проблему рациональности с выходом на ее ключевые дефиниции, так как общепризнанным является факт, что рационально ориентированные теории с равным успехом включают в себя элементы иной природы - внерациональ-ной, ценностной, идеологической, экзистенциальной, стохастической - и подчинены социокультурной детерминации.
  Исходя из анализа М. Вебера, бюрократию также следует понимать как достаточно рациональный способ управления обществом. По своему предназначению она обязана опираться на букву закона и соблюдать его, А закон, как известно, есть первый признак рациональности. Однако критический рационализм потому выступает как критический, что он способен критиковать не только формы, не достигшие уровня разума, но и
 305
 
 сами разумные ограничения применительно к их целесообразности в конкретной ситуации и сфере приложения. В подобной рационализации иногда можно усмотреть функции контроля.
  В связи с этим обращает на себя внимание замечание К. Поппера, согласно которому имеющийся у нас критический разум мы должны использовать конструктивно, т.е. "чтобы планировать, насколько возможно, нашу безопасность и одновременно нашу свободу"13. Конечно же, речь идет об особого рода планировании, которое не может быть удовлетворено достигнутым успехом, а как бы постоянно отодвигает планку к новым перспективам и целям. В этих напряженных исканиях, в условиях, когда исследователь может потерять уверенность и усомниться, разум, чувствуя себя не в силах справиться с нарастающим кризисом напряжения и критицизма, расширяет самое себя. Разум обращается к душевным силам и призывает себе на помощь интуицию красоты, справедливости, добра, способствующих сохранению целостности бытия.
  Критический рационализм как питательная основа и механизм инновации позволяет усмотреть взаимосвязь эпистемологии и социальной философии К. Поппера. Так, всевластие критического разума в эпистемологии интерпретируется социальной философией как принцип демократии, обладающий статусом всеобщности. Он распространен на множество подвергаемых критике реальных эмпирических ситуаций и социально-политических отношений, охватывает множество индивидуальностей - потенциальных субъектов критико-рефлексивного процесса.
  Конкретизируя последнее, следует признать необходимость определенного рода идеализации. В частности, ученый, от имени которого разворачивается критико-рациональный процесс, представляет идеальный тип исследователя и обладает достаточно сильными гуманистическими и нравственными устоями, достаточным уровнем компетенции интеллекта и в силах избежать как соблазна авторитарности, так и "комфорта" бездумного общения с миром.
  В качестве особой сферы приложения критического потенциала разума нужно выделить институциональность, т.е. существующие общественные институты, с функционированием которых и отождествляется сам социальный порядок. Итак, в компетенции критического разума.не только полемика с персонами и доктринами, но и активное вмешательство в деятельность социальных институтов, что весьма контрастно позиции "благоговения" и нерефлексивного подчинения, требуемых в условиях "закрытого общества". "Случилось так, - писал К. Поппер, - что мы однажды стали полагаться на разум и использовать способность к критике, и как только мы почувствовали голос личной ответственности, а вместе с ней и ответственности за содействие прогрессу знания, мы уже не можем вернуться к государству, основанному на бессознательном подчинении племенной магии... Если мы повернем назад, нам придется пройти весь путь - мы будем вынуждены вернуться в животное состояние"14.
  Однако это не единственное пересечение плоскостей эпистемологии и социального познания. Знаменитая идея демаркации - разделения ра-
 306
 
 ционального и внерационального, науки и ненауки, проведенная К. Поп-пером в эпистемологии, имела эффект, далеко выходящий за рамки сугубо научного познания. Возникла потребность в универсализации демаркации, т.е. в проведении демаркационной линии между двумя типами общества - открытым и закрытым - понимая при этом, что они составляют ткань единого мирового исторического процесса развития.
  Центральная в эпистемологии К. Поппера идея фальсификации, выступающая в роли критерия научности (то, что может быть опровержимо в принципе - научно, а то, что нет - догма), потребовала самокоррекции и от общественного организма. Идея фальсификации, играющая огромную роль во всей современной философии науки, в приложении к социальному анализу задает весьма значимые ориентиры самокоррекции общественного целого. Идея, тематика и механизмы самокоррекции с подачи знаменитого философа науки К. Поппера стали чрезвычайно актуальны применительно к реалиям жизни в том числе и современного российского общества. С точки зрения фальсификации политические деятели только и должны мечтать о том, чтобы их проекты были как можно более тщательнее и детальнее проанализированы и представлены критическому опровержению. Вскрытые ошибки и просчеты повлекут за собой более жизнеспособные и адекватные объективным условиям социально-политические решения.
  Перекрестный огонь критики, который сопровождает стремление ученого к научной истине, должен иметь место и в социальной жизни, по отношению к реальным событиям и процессам. Все идеи, приобретающие популярность в социуме, должны быть подвергнуты рационально-критическому дискуссионному обсуждению. Некритическое принятие глобальных социальных идей может привести к катастрофическим последствиям, каким стал, например, опыт марксизма. Критическое же обсуждение популярных идей, когда все разумное будет сохранено, а неразумное отброшено, позволит предложить иную социальную стратегию. Ее можно назвать стратегией малых преобразований. Таким образом, в понимании критики как чрезвычайно влиятельной, если не сказать движущей, силы общественного развития можно также усмотреть результат влияния Поппера-эпистемолога на Поппера - социального философа. Критика служит действенным инструментом изменения в сторону более рациональной и, эффективной деятельности.
  Современник Карла Поппера Имре Лакатос давал весьма скептическую оценку погшерниканскому фаллибилизму. Он указывал на бесконечный регресс в доказательстве, когда основания знания отсутствуют как вверху, так и внизу теории, но возможны пробные вводы истинности и значения в любом ее месте. "Попперниканская теория может быть только предположительной. Мы никогда не знаем, мы только догадываемся. Мы можем, однако, обращать наши догадки в объекты критики, критиковать и совершенствовать их". Вопрос "Каким образом мы знаем?" становится псевдопроблемой. Новый центральный вопрос "Каким образом мы улучшаем свои догадки?" достаточен, чтобы философы работали века, а воп-
 307
 
 
 росы "Как жить, действовать, бороться, умирать, когда остаются одни только догадки?" дают более чем достаточно работы будущим политическим философам и деятелям просвещения.
  Неутомимый скептик, однако, снова спросит: "Откуда вы знаете, что вы улучшаете свои догадки?" Но теперь ответ прост: "Я догадываюсь". "Нет ничего плохого в бесконечном регрессе догадок", - так завершает свой интеллектуальный пассаж И. Лакатос15.
  Продолжая полемику с глашатаем критического рационализма, не следует упускать из виду и то, что рациональность, возведенная в принцип организации стратегии научного познания, связана многочисленными ограничениями, что является достаточно очевидным.
 Первое ограничение - необходимость достижения цели.
  Второе - требование возникновения только желательных последствий, притом наблюдаемых непосредственно.
 Третье- благотворность последствий как таковых.
 Четвертое - возможность знать или предвидеть заранее.
  К числу обстоятельств, от которых зависит развитие науки, относятся-и это бросается в глаза - неизвестные нам решения множества других неизвестных людей - исследователей либо популяризаторов науки, относительная самостоятельность и автономность средств, используемых в производстве научного знания, и тот самый мистический инсайт, о котором доподлинно свидетельствуют сами творцы.
  Различение Поппером трех миров, или универсумов, еще более рельефно прочерчивает сложность критико-рефлексивного процесса. По мнению ученого, можно различать три мира: во-первых, мир ограниченных объектов или физических состояний; во-вторых, мир состояний сознания, мыслительных, ментальных состояний и, возможно, диспозиций к действию; в-третьих, мир объективного содержаний мышления, прежде всего содержания научных идей, поэтических мыслей и произведений искусства. "Обитателями моего третьего мира являются прежде всего теоретические системы, другими важными его жителями являются проблемы и проблемные ситуации. Однако его наиболее важными обитателями являются критические рассуждения, и состояние дискуссий, и состояние критических споров"16.
  Эпистемология как теория научного знания связана с третьим миром, существующим достаточно автономно. Три главных тезиса, которые приводит ученый, служат тому подтверждением.
 1. Традиционная эпистемология с ее концентрацией внимания на втором мире, или знании в субъективном смысле, не имеет отношения к исследованию научного знания.
 2. Для эпистемологии рещающее значение имеет исследование третьего мира объективного знания, являющегося в значительной степени автономным.
 3. Объективная эпистемология, исследующая третий мир, может в значительной степени пролить свет на второй мир субъективного сознания, особенно на субъективные процессы мышления ученых, но обратное неверно.
 308
 
 Любопытны и дополнительные аргументы, которые предлагает Поппер:
 • третий мир есть естественный продукт человеческого существа, подобно тому как паутина оказывается продуктом поведения паука;
 • третий мир в значительной степени автономен, хотя мы постоянно воздействуем на него и подвергаем воздействию со стороны;
 • посредством взаимодействия между нами и третьим миром происходит ррст объективного знания, существует тесная аналогия между ростом знания и биологическим ростом, т.е. эволюцией растений и животных.
  Из утверждения автономии третьего мира вытекает следующая формула роста научного знания: Р, - ТТ - ЕЕ - Р2, где Р, - проблема; ТТ - предположительная теория, которая может быть ошибочной; ЕЕ - процесс устранения ошибок; Р2 - новая проблема.
  "Автономия третьего мира и обратное воздействие третьего мира на второй и даже на первый миры представляет собой один из самых важных фактов роста знания", - утверждает К. Поппер17.
  Таким образом, в современной философии науки достаточно адекватно осознается обстоятельство, что действительный процесс развития науки, в целом охватывающий множество разрозненных теорий и концепций, противится жесткому регламентирующему контролю. Субъекты научного процесса действуют не под прессом предписаний, приказов и постановлений, они внутренне мотивированы имманентной логикой конкурентных верификационно-фальсификационных сопоставлений, принципиально открыты для поиска и осуществления новых возможностей.
 ЛИТЕРАТУРА
 1 Поппер А". Логика и рост научного знания. М., 1983. С. 240.
 2 Там же. С. 59.
 3 Там же: С. 245.
 4 Поппер К. Реализм и цель науки //Современная философия науки. М., 1996. С. 92.
 5 Там же. С. 89.
 6 Поппер К. Логика и рост научного знания. С. 115.
 7 Поппер К- Реализм и цель науки. С. 90.
 8 Кузта Е.Б. Критический анализ эпистемологических концепций постпозитивизма. М., 1988. С. 116.
 9 Майзель Б.Н. Проблема познания в философских работах К. Поппера 60-х гг. // Вопросы философии. 1975. №6.
 10 Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. М., 1992. С. 50.
 11 Сорос Дж. Советская система: к открытому обществу. М., 1991. С. 52.
 12 Гегель Г.Ф.В. Энциклопедия философских наук: В 2т. М., 1974-1975. Т. 1. С..213.
 13 Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. С. 248.
 14 Там же. С. 247-248.
 15 Лакапюс II. Бесконечный регресс и основания математики // Современная философия науки. М., 1996. С. 115.
 309
 
 1* Поппер К. Логика и рост научного знания. С. 441. 17 Там же. С. 446-447,455.
 Тема 29. РЕЛЯТИВНОСТЬ НОРМ ПОЗНАВАТЕЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ. МАЙКЛ ПОЛАНИ
 Концепция личностного знания М. Полани. - Преодоление ложного идеала деперсонифицированного научного знания. - Антропологические ориентации эпистемологии. - Периферийное (неявное) знание. - Три области соотношения мышления и речи. - Область "невыразимого" и область "затрудненного понимания". - Инструментальный характер "знания как".
  Семидесятые годы XX в., как правило, рассматриваются как отдельный период философии науки, который по своей проблематике никак не вписывается в предшествующий, а напротив, формулирует весьма парадоксальные и не всегда сочетающиеся с первоначальными задачами философии науки установки. Главенствующей здесь оказывается идея релятивности норм научно-познавательной деятельности, продолжает развиваться концепция критического рационализма, которая вступает в стадию "пост", заявляет о себе историческая школа философии. Весьма значительными явлениями становятся авторские концепции М. Полани, Ст. Тулмина, Т. Куна, И. Лакатоса, Дж. Агасси, П. Фейерабенда, Дж. Хол-тона.
  Наибольшим своеобразием и весьма ощутимой несостыковкой с нор-мативно-рационалистской проблематикой предшествующего этапа отличается концепция неявного, личностного знания М. Полани. Майкл Полани (1891-1976) - британский ученый, выходец из Венгрии. Работал в Берлине в Институте физической химии, после прихода к власти в Германии нацистов в 1933 г. эмигрировал в Великобританию, где занимал должность профессора физической химии и социальных наук в Манчестерском университете.
  М. Полани делает шаг в сторону социологии науки. Его известное произведение самим своим названием "Личностное знание. На пути к посткритической философии" манифестирует новые приоритеты. Разумеется, эта концепция была встречена в штыки К. Поппером, который обвинял ее в иррационализме. По свидетельству Рорти, Куайн также упрекал Полани в том, что тот желает избавиться от понятия наблюдения1. Хотя основной пафос концепции М. Полани состоял в преодолении ложного идеала деперсонифицированного научного знания, ошибочно отождествляемого с объективностью. "Идеал безличной, беспристрастной истины подлежит пересмотру с учетом глубоко личностного характера тощ акта, посредством которого провозглашается истина", - утверждал мыслитель2. "Я отказался от идеала научной беспристрастности, - писал он, - и хочу предложить иной идеал знания"5. Обсуждая заглавие своей книги "Личностное знание", ученый отмечал: "Может показаться, что эти два слова
 310
 
 противоречат друг другу; ведь подлинное знание считается безличным, всеобщим, объективным. Для меня знание - это активное постижение познаваемых вещей, действие, требующее особого искусства"4.
  В эпистемологии М. Полани значительно усиливаются антропологические ориентации. Основными тезисами является заключения:
 • науку делают люди, обладающие мастерством;
 • искусству познавательной деятельности нельзя научиться по учебнику. Оно передается лишь в непосредственном общении с мастером. (Тем самым традиционный принцип "Делай как я!" звучит с новой силой и представлен в новой парадигме);
 • люди, делающие науку, не могут быть заменены другими и отделены от произведенного ими знания;
 • в познавательной и научной деятельности чрезвычайно важными оказываются мотивы личного опыта, переживания, внутренней веры в науку, в ее ценность, заинтересованность ученого, личная ответственность5.
  Для 'Полани личностное знание - это интеллектуальная самоотдача, страстный вклад познающего. Это не свидетельство несовершенства, но насущно необходимый элемент знания. Он подчеркивает, что всякая попытка исключить человеческую перспективу из нашей картины мира неминуемо ведет к бессмыслице. Ученый уверен, что установление истины становится зависимым от ряда наших собственных, имплицитных оснований и критериев, которые не поддаются формальному определению. Неизбежны и соответствующие ограничения статуса оформленной в словах истины.
  Полани по-новому оценивает огромную роль веры в познавательном процессе, отмечая, что "вера была дискредитирована настолько, что помимо ограниченного числа ситуаций, связанных с исповеданием религии, современный человек потерял способность верить, принимать с убежденностью какие-либо утверждения, что феномен веры получил статус субъективного проявления, которое не позволяет знанию достичь всеобщности"6. Сегодня, по мнению автора, мы снова должны признать, что вера является источником знания. На ней строится система взаимного общественного доверия. Согласие явное и неявное, интеллектуальная страстность,-наследование культуры- все это предполагает импульсы, тесно связанные с верой. Разум опирается на веру как на свое предельное основание, но всякий раз способен подвергнуть ее сомнению. Появление и существование в науке наборов аксиом, постулатов и принципов также уходит своими корнями в нашу веру в то, что мир есть совершенное гармоничное целое, поддающееся нашему познанию.
  Полани демонстрирует свою богатую осведомленность ходом и течением развития философии науки. Он констатирует (не без сожаления), что в качестве идеала знания выбрано такое представление естественной науки, в котором она выглядит как набор утверждений, "объективных в том смысле, что содержание их целиком и полностью определяется наблюдением, а форма может быть конвенциальной". Тем самым он косвенным образом указывает на все три этапа, пройденные философией
 311
 
 науки, сводящие ее к экономичному описанию фактов, к конвенциаль-ному языку для записи выводов и к формулировке на языке протокольных предложений данных наблюдений. Однако интуиция, на его взгляд, неустранима из познавательного процесса.
  Для автора очевидно, что мастерство познания не поддается описанию и выражению средствами языка, сколь бы развитым и мощным он ни был. Этот тезис, безусловно, противоречит задаче создания унифицированного языка науки. Научное знание, представленное в текстах научных статей и учебников, по мнению мыслителя, всего лишь некоторая часть, находящаяся в фокусе сознания. Другая часть сосредоточена на половине так называемого периферийного (или неявного) знания, постоянно сопровождающего процесс познания. Интерпретировать неявное, периферийное знание можно по аналогии с "краевым опознаванием ощущений" от находящегося в руке инструмента, без которого процесс деятельности как целенаправленный процесс невозможен. "Акт познания осуществляется посредством упорядочивания ряда предметов, которые используются как инструменты или ориентиры, и оформления их в искусный результат, теоретический или практический. Можно сказать, что в этом случае наше сознание является "периферическим" по отношению к главному "фокусу сознания" той целостности, которой мы достигаем в результате"7.
  Интерпретаторы выделяют в концепции личностного знания М. По-лани три основные области или три варианта соотношения мышления и речи. Первый характеризуется областью неявного знания, словесное выражение которого несамодостаточно или же недостаточно адекватно. Это область, в которой компонент молчаливого неявного знания доминирует в такой степени, что его артикулированное выражение здесь, по существу, невозможно. Ее можно назвать областью "невыразимого". Она охватывает собой знания, основанные на переживаниях и жизненных впечатлениях. Это глубоко личностные знания, и они весьма и весьма трудно поддаются трансляции и социализации. Искусство всегда старалось решить данную задачу своими средствами. В акте сотворчества и сопереживания отражалось умение взглянуть на мир и жизнь глазами героя жизненной драмы.
  Вторая область знания достаточно хорошо передаваема средствами речи. Это область, где компонента мышления существует в виде информации, которая может быть целиком передана хорошо понятной речью, так'что здесь область молчаливого знания совпадает с текстом, носителем значения которого она является. В третьей, области "затрудненного понимания" - между невербальным содержанием мышления и речевыми средствами - имеется несогласованность, мешающая концептуализировать содержание мысли8. Это область, в которой неявное знание и формальное знание независимы друг от друга.
  В объем личностного, неявного знания погружен и механизм ознакомления с объектом, в результате которого последний включается,в процесс жизнедеятельности, формируются навыки и умения общения с ним. Таким образом, знакомство с объектом как первоначальное знание
 312
 
 о нем, превращаясь в навык и умение пользования, обращения с данным предметом, становится личностным знанием человека. Заметим, однако, что навыки при всей их схожести по схеме деятельности, различны и индивидуальны. Задача копирования чужого навыка порождает собственный слой личностного знания. "Писаные правила умелого действо-вания, - уверен М. Полани, - могут быть полезными, но в целом они не определяют успешность деятельности; это максимы, которые могут служить путеводной нитью только в том случае, если они вписываются в практическое умение или владение искусством. Они не способны заменить личностное знание"9.
  Принципиальные новации концепции М. Полани состоят в указании на то, что сам смысл научных положений зависит от неявного контекста скрытого знания, "знания как", имеющего в своих глубинных основах инструментальный характер. Оно задается всей телесной организацией человека и неотделимо от инструментального знания, которое осталось неартикулированным. Операционально смысл формируется как бы в секущей плоскости - в процессе опыта внутреннего прочтения формирующегося текста "для себя" и усилий по его артикуляции "вовне", посредством сотворенной человеком языковой системы. Полани утверждает, что смысл неотделим и от той личной уверенности, которая вкладывается в провозглашаемое научное суждение.
  Исследователи творчества мыслителя подчеркивают, что к пересмотру основ традиционной концепции знания его подтолкнули открытия геш-тальтпсихологии. Гештальт - как образ или наглядно устойчивая пространственно воспринимаемая форма предметов- предполагает примат целого над частями. Он применяется к мыслительным образованиям для воссоздания единой целостной структуры, объединяющей и связывающей различные элементы и составляющие. Действительно, технология операциональных умений, процессы формирования навыков как знания, отливающегося помимо предметного результата в новые смыслы, в лично-сто-окрашенное содержание, ускользали из поля зрения методологов и эпистемологов. М. Полани подвел к необходимости обдумывания новой модели роста научного знания, в которой учитывались бы действующие личностно-когнитивные механизмы познавательной деятельности.
  Современный ученый должен быть готов к фиксации и анализу результатов, рожденных вне и помимо его сознательного целеполагания, в том числе и к тому, что последние могут оказаться гораздо богаче, чем исходная цель. Незапланированные целеполаганием, непреднамеренным образом вторгшиеся в результат содержательно-смысловые контексты раскрывают мир незаинтересовано универсально. Вычлененный в качестве предмета изучения фрагмент бытия на самом деле не является изолированной абстракцией. Сетью взаимодействий, токами разнонаправлен-ных тенденций и сил он связан с бесконечной динамикой мира, познанием которой и одержима наука. Главные и побочные, центральные и периферийные, магистральные и тупиковые направления, имея свои ниши, сосуществуют в постоянном неравновесном взаимодействии. Возможны ситуации, когда в развивающемся процессе не содержатся в гото-
 313
 
 вом виде формы будущих состояний. Они возникают как побочные продукты взаимодействий, происходящих за рамками самого явления или по крайней мере на периферии этих рамок. И если ранее наука могла позволить себе отсекать боковые ветви - казавшиеся несущественными периферийные сферы, - то сейчас это непозволительная роскошь. Оказывается, вообще непросто определить, что значит "не важно" или "неинтересно" в науке. Возникая на периферии связей и отношений, на фоне перекрещивания многообразных цепей причинения в сети всеобщего взаимодействия (в том числе и под влиянием факторов, которые незначительным образом проявили себя в прошлом), побочный продукт может выступить в качестве источника новообразования и быть даже более существенным, .чем первоначально поставленная цель. Он свидетельствует о неистребимом стремлении бытия к осуществлению всех своих потенций. Здесь происходит своеобразное уравнивание возможностей, когда все, что имеет место быть, заявляет о себе и требует признанного существования.
 ЛИТЕРА ТУРА
 1 См.: Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск, 1991. С. 167.
 2 Помни М. Личностное знание. М., 1985. С. 105.
 3 Хрестоматия по философии. М., 1997. С. 319.
 4 Там же.
 5 См.: Современная западная философия. Словарь. М., 1991. С. 235.
 6 Полани М. Указ. соч. С. 277.
 7 Хрестоматия по философии. С. 320.
 8 См.: Диалектика познания. Л., 1983. С. 1311
 9 Полани М. Указ соч. С. 82-83.
  Тема 30. ЭВОЛЮЦИОННАЯ ЭПИСТЕМОЛОГИЯ И ЭВОЛЮЦИОННАЯ ПРОГРАММА СТИВЕНА ТУЛМИНА
 Два значения эволюционной эпистемологии. - О различии эволюционной теории познания (ЭТП) и эволюционной теории науки (ЭТН). - "Биоэпистемология" Конрада Лоренца. - Жан Пиаже и теория генетической эпистемологии. - Герхард Фоллмер о постулатах "гипотетического реализма". - Эволюционная программа Стивена Тул-мина. - Об авторитете понятий. - Проблема изменчивости. - Интеллектуальная инициатива. - Наука как совокупность интеллектуальных дисциплин и как профессиональный институт. - "Научная элита" - носитель научной рациональности.
  От имени принципиально иной методологической установки, а именно эволюционной эпистемологии, выступал американский философ Стивен Тулмин (1922-1997). Общий смысл данного направления состоит в том, что оно изучает познание как момент эволюции живой1 природы и вскрывает механизмы познания в эволюционном ключе.
 314
 
  Эволюционная эпистемология основывалась на идее идентичности биологической эволюции и познавательного процесса и опиралась на представление о том, что познавательный аппарат человека- это механизм адаптации, развитый в процессе биологической эволюции. Поэтому познавательный процесс и развивается по типу эволюционного и, соответственно, может быть понят на основе современной теории эволюции.
  Одно из определений эволюционной эпистемологии гласит: "Эволюционная эпистемология есть теория познания, которая исходит из трактовки человека как продукта биологической эволюции".
  Таким образом, в качестве основного теоретического ресурса эволюционной эпистемологии выступает концепция органической эволюции.
  Следует различать два значения эволюционной эпистемологаи. Во-первых, попытку объяснения развития средств, форм и методов познания (органов познания) с привлечением эволюционной схемы. Во-вторых, стремление к эволюционному объяснению самого содержания знания (появления информации). Значение приобретают известные понятия изменчивости, отбора и закрепления.
  Согласно первому значению эволюционной эпистемологии, акцент приходится на вопросы об эволюции органов познания, когнитивных структур и познавательных способностей, обеспечивающих возможность адекватного отражения мира. Суть его в утверждении, что наш познавательный аппарат - результат эволюции. В течение миллионов лет нервная система и органы восприятия живых, организмов трансформировались таким образом, чтобы обеспечить максимально адекватное отражение реальности. А если бы организм не был обеспечен такого рода приспособлениями, его существование и развитие было бы невозможно. Аксиомой является то, что только те организмы, чья перцептуальная система позволяет действовать адекватно и удовлетворительно в условиях их окружения, выживают и дают потомство. Субъективные структуры познания соответствуют реальности, ибо именно такое состояние обеспечивает возможность выживания. Этот аспект хорошо показан в тезисе К. Лоренца: "Наши познавательные способности есть достижение врожденного аппарата отражения мира, который был развит в ходе родовой истории человека и дает возможность фактически приближаться к внесубъективной реальности. Степень этого соответствия в принципе поддается исследованию..."1.
  Второе значение эволюционной эпистемологии есть непосредственно предмет философии науки, потому что в нем акцент перемещен на модель роста научного знания, которая оказывается по своему характеру и особенностям эволюционной. Здесь речь идет об эволюционной эпистемологии как одной из концепций философии науки. Она указывает на динамику научного знания, эквивалентную логическому истолкованию динамики эволюции. Данное направление называют также эволюционной теорией науки.
  Когда говорят о различии эволюционной теория познания (ЭТП) и эволюционной теории науки (ЭТН), то имеют в виду следующее. Первая (ЭТП) исследует становление и формирование познавательного аппарата. Вто-
 315
 
 рая (ЭТН) занимается продуктами познания: гипотезами, теориями, концепциями. За первой - миллионы лет, за второй - десятилетия. Первая опирается на естественно-научное понятие эволюции; вторая- на его метафорическое значение.
  Сопоставления ЭТП и ЭТН еще более детализируют эволюционный подход в целом. В ЭТП регулятивной идеей оказывается соответствие; в ЭТН - истина. В первой теории способом достижения наиболее адекватного состояния становится приспособление, во второй - приближение к истине. Однако и в первом, и во втором случае существует тяга к единственной супертеории, чему в действительности соответствует эволюционное развитие. Далее утраченная информация безвозвратно теряется, на что намекает реальный факт - вымершие виды. Иногда информация может возобновляться, тогда речь идет о восстановлении забытых теорий. Следует обратить внимание и на типы вариаций, которые либо слепы, либо целенаправленны. Процесс передачи информации также может протекать двояко: либо своему потомству, либо всем заинтересованным ученым. Прогресс выступает или как побочный продукт эволюционного процесса, или как сознательно целенаправленный процесс. Характер новаций - квазинепрерывный либо скачкообразный. Ограничения проб предполагают множественность либо единичность.
  Считается, что такой взгляд на познавательный процесс получил название "эволюционная эпистемология" в англоязычных странах, а в не-мецко-говорящих более употребим термин "эволюционная теория познания". Тем более что и основоположником данного направления считается австрийский этолог К. Лоренц, Нобелевский лауреат по медицине (1973). Основы его учения наиболее явно представлены в книге "Оборотная сторона зеркала". К эволюционной эпистемологии тяготели также Карл Поп-пер "Объективное знание. Эволюционный подход" (1972), Герхард Фол-лмер "Эволюционная теория познания" (1975), Стивен Тулмин "Человеческое понимание" (1984).
  Исследователи эволюционной эпистемологии Кай Хахлвег и К. Хукер уверенно называют в качестве пионеров-мыслителей, стоящих у истоков этой концепции, биолога Лоренца, психолога Пиаже и методолога Поппера.
  Книга Конрада Лоренца по эволюционной эпистемологии "Оборотная сторона зеркала" (или "Позади зеркала"), опубликованная в 1973 г., долгое время оставалась без должного внимания. Ученый называет "Оборотной стороной зеркала" познавательную способность человека, подчеркивая, что само существование человека и общества есть когнитивный процесс, основанный на присущем человеку любознательном или исследовательском поведении. Суть его невозможно понять, не изучив общие человеку и животным формы поведения, что и составляет специфику науки этологии. В "Оборотной стороне зеркала" исследование познавательного процесса начинается с изучения поведения амебы и проводится вплоть до человека и человеческой культуры. Причем Лоренц отстаивает принципиальную позицию, связанную с обоснованием того, что наблюдение над познавательным поведением животных более убедительно, чем известная в философии на протяжении многих веков процедура самонаблюде-
 316
 
 ния. Сосредоточенность философов на интроспекции (самонаблюдении) чревата искажениями. В частности, вопрос о врожденном знании, по мнению автора, следует трактовать не в духе Локка и Канта, а как наличие в структуре человеческого головного мозга материального носителя- ге-нома, который и делает возможным усвоение информации о мире.
  Исходя из стремления Лоренца поставить все эпистемологические вопросы на биологическую основу, его направление, а точнее, исследовательская программа получила название "биоэпистемология". Ее основной темой стал когногенез, т.е. эволюция структур и процессов познания, эволюция восприятия, корней понятийнЬго мышления, исследование вопроса о природе приобретения знания.
  "Лоренц отмечает, - подчеркивают Кай Хахлвег и К. Хукер, - что в структурных признаках, характеризующих живые организмы, закодирована природа мира, в котором эти организмы обитают. Например, в самой форме глаза, а именно в его структуре, биохимическом составе и динамике, закодированы законы оптики. Плавные сочетания и скользкая поверхность рыбы свидетельствуют о водной среде, в которой она живет. Архитектоника наших костей, форма и текстура крыльев птицы - все эти структуры несут отпечатки отношения организма к миру, который его окружает"2. Поэтому центральным вопросом биоэпистемологии является проблема: как объяснить превращение систем, которые по сути просто хранилища информации, в субъекты познания.
  Сам Лоренц назвал собственную концепцию "гипотетическим реализмом", в котором содержатся многочисленные достоинства.
 • Во-первых, она направлена на отражение естественного процесса роста знания.
 • Во-вторых, наблюдение и эксперименты над внешним миром доставляют множество фактов, описывающих внесубъективную реальность, т.е. реальность, одинаково признаваемую всеми наблюдателями.
 • В-третьих, теории, направленные на объяснение этого множества фактов, пытаются установить закономерности.
 • В-четвертых, теории возникают как на основании накопления и классификации фактов, так и из гипотез, каждая из которых является интуитивной догадкой, стимулируемой не только наблюдениями, но и другими, уже успешно подтвержденными гипотезами. Весьма любопытно общее заключение Лоренца, в котором сам процесс рождения гипотез, как и вся интуитивная деятельность человека, объявляется загадочной. Дальнейший ход размышлений ученого предполагает решение весьма сложных эпистемологических задач, где необходимо как признание выдвинутой Поппером процедуры фальсификации, так и обоснование собственной позиции гипотетического реализма. Итак, правильно построенная гипотеза должна быть в принципе опровержимой, фальсифицируемой, т.е. несовместимой с некоторыми результатами эксперимента. Это выдвинутое Поппером требование имеет преимущества, состоящие в возможности исключить из научного обихода ненаучные гипотезы или же обнаружить не столь определенные гипотезы, которые во-
 317
 
 обще не допускает опытной проверки. Если гипотеза выдерживает подобные проверки, ее вероятность возрастает. Научная теория определяется Лоренцом как система тщательно проверенных гипотез, поддерживающих друг друга по принципу "взаимного прояснения". Этот принцип "взаимного прояснения" и отличает эпистемологическую позицию Лоренца от более формальной конструкции Поппера. По мнению Лоренца, никакая гипотеза не может быть опровергнута одним или несколькими несогласующимися с ней фактами, а только другой, сильной гипотезой, которой подчиняется большее количество фактов. Поэтому и истина предстает как "рабочая гипотеза", способная наилучшим образом проложить путь другим гипотезам.
  Другое принципиально важное для судьбы современной философии науки замечание этолога состоит в указании на то, что получение и накопление информации, существенной для сохранения вида, - столь же фундаментальное свойство и функция всего живого, как и получение и накопление энергии. Когда вследствие мутаций наследственных задатков вероятность получения энергии столь существенно возрастает, что отбор начинает действовать в пользу наделенного данным преимуществом организма, то возрастает также и численность его потомства. Но вместе с тем повышается вероятность того, что именно представителю этого потомства достанется следующий большой выигрыш в лотерее наследственных изменений. Основе всякого возможного опыта, т.е. тому "априорному", о котором говорил И. Кант, соответствуют:
 • самый первоначальный и древнейший механизм - регулирующий контур, посредством обратной связи делающий внутренние условия организма независимыми от колебания внешних условий и поддерживающий их постоянство;
 • способность воспринимать стимулы;
 • врожденный механизм запуска;
 • наследственная координация или инстинктивное движение.
  Однако все описанные механизмы, в противоположность когнитивным функциям, не способны накапливать информацию. Их действие представляет собой не процесс приспособления, а уже работу готовых при-способительных структур. Например, очень любопытный механизм им-принтинга, выявленный у птиц, означает, что если новорожденный птенец в течение первых часов своей жизни не видит своих природных родителей, а видит объект другого рода, то этот объект на всю оставшуюся жизнь он и примет за своего родителя. Любопытным является замечание, что только то окружение, которое входило в опыт наших предков, формировало когнитивные структуры последующих поколений. В ином окружении они чувствовали себя ненадежно.
  Процессы приобретения текущей информации, телеономные модификации поведения, корни понятийного мышления, исследованные Лоренцом, еще ждут своего содержательного интегрирования в современную общую теорию, эпистемологии.
  Вместе с тем на фоне биоэпистемологии Лоренца, которую многие оценивали как нефундаменталистскую теорию, Жан Пиаже предложил
 318
 
 свою теорию генетической эпистемологии. Пиаже был уверен, что "если эпистемология не хочет замкнуться в чистые спекуляции, она должна быть всегда обращена к анализу стадий научного мышления и объяснению интеллектуального механизма, используемого различными ветвями науки в завоевании реальности. Теория знания, следовательно, в значительной мере - теория адаптации мышления JK реальности. <...> Фундаментальная гипотеза генетической эпистемологии состоит в том, что существует параллелизм между прогрессом в логической и рациональной организации знания и соответствующим формирующим психологическим процессом"-'. Генетическая эпистемология стремится объяснить знание на основе особенностей психологического происхождения представлений и операций, на которых оно зиждется.
  Пиаже предлагает концепцию стадиального развития мышления. В результате непрекращающегося взаимодействия между организмом и окружающей средой развивается и селективно усиливается множество сенсорно-моторных координации, которые требуют вмешательства со стороны операциональных структур. Тем самым нервная система развивает обогащенную операциональную структуру. В то же время возрастает способность отражать и сохранять в сознании свойства самой этой иерархии.
  Согласно Ж. Пиаже, интеллект проходит в своем развитии пять стадий: сенсорно-моторную, символическую, допонятийную, интуитивную, конкретно-операциональную и формальную. Именно на первой, сенсорно-моторной, стадии происходит формирование интеллекта. Он рождается из ассимилирующей деятельности субъекта, которая до появления интеллекта приводила только к формированию навыков. Переходная ступень между навыком и интеллектом на примере развития человеческой личнрсти связана с координацией зрения и хватания (имеется в виду возраст между тремя и шестью месяцами). Первое воспроизведенное движение, приводя к результату, рождает схему, в которой действие и результат воспринимаются как целое. И как только объекты принимают свое постоянное состояние, схема вызывает повторные действия. Однако объекты не имеют еще субстанционального значения. Поэтому, выпадая из поля восприятия, они (на данной стадии развития интеллекта) для ребенка существовать перестают, не сохраняются.
  Повторение схемы действия приводит к отделению элементов самого действия и результата, а также к обобщению. Пиаже отмечает, что к 8-10 месяцам эти процессы приводят к тому, что схемы начинают координироваться между собой. Простые схемы объединяются, а в качестве средства могут быть употреблены другие цели. Эти схемы субъект использует, чтобы понять незнакомый предмет на уровне сенсорно-моторного отношения. Он встряхивает его, ударяет, схватывает, трет. И уже здесь, по мнению исследователя, возможно говорить об интеллекте4.
  Далее, вследствие координирования схем, возникает воспроизводящая ассимиляция, которая связана с активным интересом к новому и со стремлением открывать новые схемы действия в результате экспериментирования с объектом. А на втором году жизни ребенка, как отмечает Ж. Пиаже, завершается его образование. Происходит интериоризация (пе-
 319
 
 ренесение во внутрь) активного экспериментирования вследствие того, что в этой фазе появляются первые зачатки представления. У ребенка появляется возможность, с одной стороны, к отсроченной имитации (что тесно связано с образным представлением) и к символической игре, связанной с формированием моторного образа, - с другой. Однако мысль здесь не выделена из перцептивно-моторной деятельности.
  По Пиаже, условия перехода от схемы к мысли таковы. Во-первых, требуется увеличение скорости ассимилирующей координации схемы, чтобы могли образовываться целостные системы и одновременные их представления. Во-вторых, должно произойти осознавание самого действия, а не только желаемого результата. И в-третьих, необходимо расширение сферы символических представлений. Тем новым, что характеризует мышление в отличие "от" и в сравнении "с" сенсорно-моторным интеллектом, является способность представлять одну вещь посредством другой. Эта способность имеет двоякое применение: в формировании символов и в использовании знаков, которые произвольны. Символ у Пиаже выступает продуктом воображения, которое создает образы для обозначения реально существующего, воспринимаемого сквозь призму собственных интересов. Начальная стадия репрезентативного интеллекта характеризуется Пиаже как допонятийная. Предпонятие, будучи переходной формой мысли, конкретизируется как в слове, так и в символе. Интересно, что к 4 годам допонятийное мышление трансформируется в интуитивное, которое развивается вплоть до Улет. Интуиция, по Пиаже, есть мысленно осуществленное действие: привести в соответствие, включить, расположить в ряд и т.д.
  С 8 до 11 лет происходит формирование конкретных операций. Изменение же формы мысли начинает происходить на следующей стадии, которая продолжается от 12 лет на протяжении всего юношеского периода. Эта стадия связана с развитием формального мышления. Происходит окончательная децентрация мысли, так как она не использует по большей мере символическую репрезентацию. Мысль на данном этапе выступает как интериоризованное действие, которое замещает вещи вербальными знаками, а движения - их восстановлением в памяти5.
  Таким образом, можно зафиксировать, что Пиаже выделяет четыре формы мысли: символ, Предпонятие, конфигуративный образ и понятие. Природа понятия остается без рассмотрения. Она то редуцируется к слову, то растворяется в определении "мысленные представления".
  Для Лоренца и Пиаже общим является представление о том, что в результате изменения, отбора и закрепления параметры внешнего окружения кодифицируются в структуре самого организма.
  Исследователи отмечают, что главной философской предпосылкой эволюционной эпистемологии выступают постулаты "гипотетического реализма". По мнению Герхарда Фоллмера, к основным постулатам гипотетического реализма, на которых основывается эволюционная эписте-мология, следует отнести:
 1) постулат реальности (имеется реальный мир, независимый от восприятия и сознания);
 320
 
 2) постулат структурности;
 3) постулат непрерывности (между всеми областями действительности существует непрерывная историческая и каузальная связь);
 4) постулат о чужом сознании (так же, как я, другие индивиды обладают восприятием и сознанием);
 5) постулат взаимодействия (наши органы аффициируются реальным миром);
 6) постулат о функции мозга (мышление и сознание есть функция мозга, естественного органа);
 7) постулат объективности (научные высказывания должны быть объективными)6.
  В эволюционной эпистемологии опыт и устранение ошибок считается единственным путем познания. Механизмом, его обеспечивающим, оказываются "вариации и селективные сохранения". Подчеркивается именно эволюционный характер познавательного процесса и констатируется постоянный рост его информационного содержания. Наряду с этим в эволюционной эпистемологии подчеркивается гипотетический характер знания, его индетерминистские элементы, непредсказуемость, открытость будущему, а также выделяется особая роль креативности.
  Проблемными, требующими пристального внимания оказываются следующие положения. Если критерием для эволюционного успеха служит соответствие (а не истина), то его достижение всегда происходит с учетом специальной экологической ниши. Поэтому соответствие признается "соответствующим" лишь для данной ниши, а в общем случае оно покоится на иных допущениях. В условиях внутри- и межгрупповой конкуренции лучшее знание о внешнем мире является высшей ценностью для выживания.
  Общий вывод, который делает Г. Фоллмер, не вызывает возражений. "Память и способность к обучению, любопытство, абстракции и генерализации, создание и употребление понятий, формирование гипотез, коммуникативные потребности, употребление дискрептивного и аргумента-тивного языка, критическая позиция и потребность в интерсубъективном согласии - все это в действительности типично человеческие черты, которые укоренены биологически и одновременно конститутивны для науки"7.
  Таким образом, общим для всех концепций эволюционной эпистемологии оказывается использование понятийного аппарата теории органической эволюции, а также стремление обнаружить сходные черты познавательной активности животных и человека (опосредованность, подверженность ошибкам, креативность). Вместе с тем эволюционная эписте-мология толкуется как одна из альтернативных моделей роста знания по отношению к другим познавательным концепциям.
  В начале 60-х гг. Стивен Тулмин сформулировал оригинальную эволюционную программу исследования науки на основе идеи функционирования "стандартов рациональности и понимания". Стивен Тулмин прошел путь от неопозитивизма, махизма к эпистемологическому эволюционизму. Работа "Человеческое понимание" представляет собой итог пережитой

<< Пред.           стр. 10 (из 14)           След. >>

Список литературы по разделу