<< Пред. стр. 19 (из 53) След. >>
Список литературы по разделу
удовлетворение потребностей в любви, в уважении и когнитивных потребностей
не знает пределов.
НЕКОТОРЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ РАЗЛИЧЕНИЯ ВЫСШИХ И НИЗШИХ ПОТРЕБНОСТЕЙ
Если мы согласимся с тем, что 1) высшие и низшие потребности имеют
разные характеристики и 2) высшие потребности наряду с низшими являются
неотъемлемой частью человеческой природы (а вовсе не навязаны и не
противоположны ей), ѕ то наши взгляды на психологию и философию претерпят
революционные изменения. Концепции образования, политические и религиозные
теории, принятые в настоящее время в большинстве культур, базируются на
прямо противоположных принципах. В целом можно сказать, что биологическая,
животная, инстинктоидная природа человека понимается ныне исключительно как
свод физиологических потребностей: пищевой, сексуальной и т.п., которым
противопоставляются высшие человеческие стремления и порывы, потребность в
правде, в любви, в красоте. Более того, сами эти стремления нередко
трактуются как антагонистические, взаимоисключающие, конфликтующие,
противоборствующие друг с другом. По одну сторону баррикад встает культура
со всеми ее институтами, вооруженная разнообразнейшими средствами
воздействия на человека, по другую оказывается низкая, животная природа
человека. Культура считает своим долгом уничтожить своего соперника,
подавить его, превращаясь, таким образом, в деспота, фрустратора или, в
лучшем случае, обретает черты суровой необходимости.
Много пользы нам принесло бы осознание того факта, что высшие
стремления и позывы являются частью биологической природы человека, столь же
неотъемлемой, как потребность в пище. На некоторых из позитивных последствий
этого осознания я хочу остановиться подробнее.
1. Наверное, самым важным в числе прочих последствий должно стать
преодоление ложной дихотомии между когнитивным и конативным началами.
Человеческое стремление к познанию, к пониманию, потребность в жизненной
философии и системе ценностей, желание иметь некую точку отсчета ѕ все эти
когнитивные потребности несут в себе конативное начало и являются частью
нашей примитивной животной натуры. (Воистину, человек ѕ это особое
животное.)
Мы прекрасно понимаем, что человеческие потребности нельзя
рассматривать как некие слепые, стихийные силы. Мы знаем, что они
модифицируются под влиянием культуры, по мере накопления опыта
взаимодействия с окружающей средой и познания адекватных способов их
удовлетворения, и следовательно, мы должны признать, что когнитивные
процессы играют важную роль в их развитии. По мнению Джона Дьюи, уже само
существование потребности и способность понять ее напрямую зависят от
способа познания реальности и от способа познания возможности или
невозможности ее удовлетворения.
Если конативное начало содержит в себе когнитивный компонент, а
когнитивное начало несет в себе конативную функцию, то бессмысленно и даже
патологично настаивать на их противопоставлении друг другу.
2. Согласившись с вышеизложенным, мы сможем свежим взглядом посмотреть
на извечные философские проблемы. И мы увидим, что некоторые из них не
заслуживают звания проблемы, так как базируются на ложном понимании
мотивационной жизни человека. В числе таких псевдопроблем назову проблему
соотношения эгоизма и альтруизма ѕ понятий, традиционно противопоставляемых
друг другу. Как, скажите на милость, нам следует определить "эгоизм" и
"альтруизм", если сама структура инстинктоидных потребностей человека,
таких, например, как потребность в любви, предполагает большее удовольствие,
причем удовольствие личное, сугубо "эгоистическое" не тогда, когда мы сами
едим арбуз, а тогда, когда видим, с каким наслаждением едят арбуз наши дети?
Если потребность в истине так же свойственна животной, биологической натуре
.человека, как потребность в пище, то можно ли сказать, что человек,
рискующий жизнью ради истины, ѕ меньший эгоист, чем тот, кто рискует жизнью,
чтобы добыть себе еду?
Если человек получает удовольствие, причем удовольствие животное,
личное, эгоистическое и от пищи, и от секса, и от любви, и от уважения, и от
красоты, и от истины, то очевидно, что концепция гедонизма требует
существенных уточнений. Может статься, что "высокий" гедонизм ѕ штука куда
как более мощная, чем гедонизм "низкий".
Вряд ли устоят и такие традиционные дихотомии, как "романтизм ѕ
классицизм", "дионисийскоеѕаполлиническое". Истоки этих дихотомий лежат все
в том же неправомерном противопоставлении низших потребностей потребностям
высшим, в стремлении разделять потребности на животные и неживотные,
антмживотные. Мы вынуждены будем пересмотреть и концепцию
рациональностиѕиррациональности, произвести ревизию столь привычного
противопоставления рационального начала началу импульсивному и традиционного
понимания рациональной жизни как противоположности инстинктивной.
3. Дифференцированное изучение человеческой мотивации, несомненно,
привнесет много нового и в этику, и в философию в целом. Пора, наконец,
отказаться от представления, что благородные позывы души похожи на узду,
набрасываемую на строптивого коня, ѕ их ценность не в том, что они укрощают
наше инстинктивное, животное начало, а в том, что они, подобно могучим
коням, возносят нас к высотам человеческого бытия; если мы примем такой
взгляд на вещи, если согласимся с тем, что корни высших и низших
потребностей питает почва нашей биологической природы, что высшие
потребности равноправны с животными позывами и что последние так же хороши
как первые, тогда противопоставление их друг другу станет просто
бессмысленным. Разве сможем мы тогда по-прежнему считать, что истоки
высокого и низкого в человеческой природе находятся в разных,
противоборствующих вселенных?
Более того, если мы однажды в полной мере осознаем, что эти хорошие,
благородные человеческие позывы возникают и набирают силу только после
удовлетворения более насущных, препотентных животных нужд, то мы сможем
отвлечься от самоконтроля, подавления, самодисциплины и задумаемся, наконец,
о значении спонтанности, удовлетворения и естественного, организмического
выбора. Возможно даже, мы обнаружим, что принципиальной разницы между
долгом, ответственностью и необходимостью, с одной стороны, и игрой,
удовольствием и наслаждением, с другой, просто не существует. На высших
уровнях мотивационной жизни, на уровне Бытия исполнение долга становится
удовольствием, труд преисполнен любовного отношения, и нет нужды делить
время между "делом" и "потехой".
4. Наша концепция культуры и ее взаимоотношений с индивидуумом должна
измениться в сторону "синергии", согласно терминологии Рут Бенедикт (40,
291, 312). Культура должна стать инструментом базового удовлетворения (314,
315), а не подавления или запрета. Культура не только предназначена для
удовлетворения человеческих потребностей, она сама является продуктом этих
потребностей. Мы должны отказаться от традиционной дихотомии
"культураѕиндивидуум", мы уже не вправе настаивать на том, что они
противоборствуют друг другу. Настало время обратить внимание на возможность
их синергического существования и сотрудничества.
5. Осознание того факта, что лучшие позывы человеческой души скорее
биологически запрограммированы, чем случайны или условны, имеет поистине
огромное значение для теории ценностей. В частности, оно поможет нам
приблизиться к мысли, что нет никакой нужды конструировать ценности при
помощи логики или пытаться черпать их из различных авторитетных источников.
Все, что нам нужно, это научиться быть пристальными и наблюдательными,
потому что ответ на вопрос, мучающий человека на протяжении многих веков
(вопросы "как стать хорошим?", "как стать счастливым?", в сущности, ѕ лишь
вариации одного глобального вопроса "как стать плодотворным?"), содержится в
самой человеческой природе. Организм сам говорит нам о том, что ему нужно,
а, значит, и о том, что он ценит, ѕ получив возможность вольно следовать
своим идеалам, он крепнет, растет и процветает, а лишившись такой
возможности ѕ заболевает
6. Как показывают исследования, базовые потребности, несмотря на свою
инстинктоидную природу, во многом отличаются от инстинктов, характерных для
низших животных. Пожалуй, самым важным в данной области стало открытие того
факта, что голос наших инстинктоидных потребностей очень слаб, его легко
может заглушить голос культуры, и этот факт явился неожиданным для нас, ибо
он вступает в противоречие с традиционным представлением об инстинктах, в
соответствии с которым они представлялись нам в виде мощных, злых и
неуправляемых сил. Осознание своих импульсов, понимание своих истинных,
внутренних потребностей и желаний ѕ очень трудная психологическая задача.
Здесь следует иметь в виду, что чем более высока потребность, тем она
слабее, тем с большей легкостью она поддается модификациям и подавлению.
Наконец, наши инстинктоидные потребности ни в коем случае не дурны, ѕ они,
по меньшей мере, нейтральны, если не хороши. Сколь бы парадоксально это ни
звучало, я готов заявить ѕ для того, чтобы наши инстинкты, вернее то, что
осталось от них, не были окончательно задавлены средой, нужно защищать их от
культуры, образования, научения.
7. Наше представление о целях и задачах психотерапии (равно как и о
целях образования, воспитания и прочих мероприятий, направленных на
формирование характера человека) претерпевает значительные изменения. Пока
еще очень часто психотерапию путают с процессом обучения индивидуума неким
способам контроля за своими импульсами, с освоением навыков и приемов их
подавления. Ключевыми понятиями такого воспитательного режима выступают
понятия дисциплины, управления, подавления.
Но если мы примем новый взгляд на психотерапию, если поймем, что она
нацелена на снятие внутренних запретов и внутренних барьеров индивидуума, то
главными для нас станут такие понятия как спонтанность, естественность,
высвобождение, самоприятие, удовлетворение, свобода выбора. Согласившись с
тем, что импульсы, идущие из глубин человеческой природы ѕ хорошие,
полезные, что они заслуживают восхищения и поощрения, мы не станем
ограничивать их рамками условностей, не станем налагать запреты на их
выражение, а наоборот, будем стремиться к тому, чтобы' найти способ выразить
их как можно более ярко и свободно.
8. Если мы примем все вышеизложенное, если согласимся с тем, что наши
инстинкты слабы, что высшие потребности имеют инстинктоидную природу, что
культура ѕ гораздо более мощная сила, чем наши базовые потребности, что эти
потребности хороши и полезны, то для нас станет очевидно, что задача
совершенствования природы человека может быть реализована только с помощью
тех социальных мер, которые укрепляют и поощряют инстинктоидные тенденции
человека. И в самом деле, разве можно считать "хорошей" культуру, которая
отказывает человеку в возможности выражать и осуществлять его внутренние,
биологические тенденции?
9. Тот факт, что человек может достичь высших уровней мотивации
независимо от того, удовлетворены ли его низшие потребности (и даже
независимо от удовлетворения высших потребностей), дает ключ к лучшему
пониманию старой теософской дилеммы, вот уже несколько столетий служащей
предметом жарких споров. Любой уважающий себя теолог обязательно обращался к
проблеме взаимоотношения плоти и духа, ангела и дьявола, то есть высокого и
низкого в человеке, но никому из них так и не удалось примирить
противоречия, таившиеся в этой проблеме. Теперь, опираясь на тезис о
функциональной автономии высших потребностей, мы можем предложить свой ответ
на этот вопрос. Высокое возникает и проявляется только на базе низкого, но
возникнув и утвердившись в сознании человека, оно может стать относительно
независимым от его низкой природы (5).
10. Теперь мы можем попытаться расширить дарвиновскую теорию выживания
понятием "ценности роста". Человек стремится не только к выживанию, но и к
развитию, к личностному росту, к актуализации собственных потенций, к
счастью, душевному покою, высшим переживаниям, к трансценденции (317), к
более глубокому и полному познанию реальности. Нищета, войны, насилие,
деспотизм дурны не только потому, что ослабляют жизнестойкость человека,
угрожают его выживанию, но и потому, что снижают качество самой жизни,
ослабляют личность и сознание человека, делают его недочеловеченным.
ГЛАВА 8
ПСИХОПАТОГЕНЕЗ И ТЕОРИЯ УГРОЗЫ
Представленная выше концепция мотивации дает нам возможность посмотреть
на проблему психопатогенеза с иной точки зрения, иначе подойти к
исследованию природы фрустрации, конфликта и угрозы.
Практически любая теория, пытающаяся выявить источники психопатологии и
сформулировать законы ее существования, обращается к двум основным понятиям
ѕ к понятиям фрустрации и конфликта. Не отступим от этого правила и мы.
Давно замечено, что фрустрация одних потребностей приводит к психопатологии,
а фрустрация других не вызывает такого эффекта, одни конфликты имеют
патогенное значение, тогда как на другие организм не реагирует болезненными
проявлениями. Похоже, что теория базовых потребностей поможет нам найти
объяснение этому феномену.
ДЕПРИВАЦИЯ, ФРУСТРАЦИЯ И УГРОЗА
Затеяв рассуждения о фрустрации, трудно удержаться от соблазна
сег-ментаризма. Что я имею в виду? Стало дурным правилом говорить о
фрустрации желудка или о фрустрации отдельно взятой потребности, между тем
как уже давно не секрет, что фрустрация ѕ это всегда фрустрация всего
организма, а не какой-то отдельно взятой его части.
Если мы будем помнить об этом соблазне, если нам удастся избежать его,
то мы сможем обнаружить один чрезвычайно важный феномен, мы увидим, что
депривация и угроза ѕ совсем не одно и то же. Понятие "фрустрация" принято
определять как невозможность удовлетворения желания, как барьер, возникающий
на пути удовлетворения желания. Но такое определение игнорирует
принципиальные различия между депривацией, несущественной для организма
(легко замещаемой и не вызывающей серьезных последствий), с одной стороны, и
депривацией, которую можно определить как угрозу личности, то есть такой
депривацией, которая угрожает жизненным целям индивидуума, его защитным
системам, самооценке, которая препятствует его самоактуализации ѕ словом,
делает невозможным удовлетворение базовых потребностей. Я убежден, что
только вторая разновидность депривации, угрожающая деп-ривация служит
пусковым механизмом для процесса (как правило, крайне нежелательного для
организма), который принято обозначать термином "фрустрация".
Значение объекта-цели для индивидуума двойственно: это может быть
значение истинное, или внутреннее, а может быть вторичное, символическое.
Представим себе двух детей, которые захотели мороженого, но не получили его.
Первый ребенок, услышав отказ матери купить мороженое, почувствовал, что
лишился удовольствия съесть мороженое, тогда как второй воспринял отказ не
только как невозможность сенсорного удовольствия, но и как невозможность
удовлетворить свою потребность быть любимым. Сахарная трубочка для второго
ребенка стала воплощением или символом материнской любви, она приобрела
психологическую ценность. Здоровый индивидуум, для которого мороженое ѕ это
просто мороженое, скорее всего не будет слишком угнетен, если не получит
мороженого, и депривацию такого рода вряд ли можно назвать фрустрирующей
депривацией, потому что в ней нет личностной угрозы. Невозможность обретения
объекта-цели вызовет неблагоприятные, болезненные ѕ фрустрирующие ѕ
последствия только в тех случаях, когда цель-объект становится символом
любви, престижа, уважения или другой базовой потребности.
Двойственность объекта-цели порой очень наглядно проявляется в
поведении животных. Как показали наблюдения за обезьянами, в ситуации
установления доминантно-субординационной иерархии пища для них становится не
только источником утоления голода, обладание ею в то же самое время
символизирует доминантное положение одной особи по отношению к другой. Если
обезьяна, занимающая подчиненное положение, попытается завладеть пищей, она
немедленно подвергнется нападению со стороны доминантной особи. Однако если
ей удастся убедить "начальника" в том, что банан ей нужен не для
самоутверждения, а просто для утоления голода, начальник, скорее всего,
позволит ей съесть его. Чтобы убедить начальника, подчиненная обезьяна
демонстрирует ему свою покорность. Так, например, если подчиненное животное
хочет приблизиться к пище, рядом с которой сидит начальник, оно независимо
от своего пола принимает сексуальную позу самки, словно приглашая
доминантную особь к половому акту, ѕ на самом же деле этот жест обозначает
примерно следующее: "Этот банан мне нужен только для того, чтобы утолить
голод, я вовсе не претендую на главенствующее положение, я знаю, что
начальник здесь ты". Двойственность значения объекта-цели для человека можно
обнаружить, наблюдая, например, за его реакцией на критику со стороны друга.
Среднестатистический индивидуум, слыша критику в свой адрес, обычно
воспринимает ее как нападки или угрозу (и это чувство вполне обосновано, ибо
очень часто критика действительно является нападением). Но если осуждение
будет исходить от друга, если человек понимает, что критика ни в коем случае
не означает умаление его личных достоинств, то он не только выслушает
критические замечания, но и будет благодарен за них. И чем более человек
уверен в любви и уважении друга, тем более адекватно воспринимает он
критику, тем меньше видит в ней личностной угрозы для себя (304, 313).
В психиатрической среде все еще продолжается бессмысленная дискуссия,
суть которой сводится к вопросу: "Обязательно ли депривация сексуальности
приводит к фрустрации, к агрессии, к сублимации и т.п.?" Эти споры не
закончатся до тех пор, пока мы не обратим внимание на указанное выше
различие. Нам уже известно, что сексуальное воздержание не обязательно
приводит к психопатологии, но не секрет также, что часто именно сексуальная
неудовлетворенность становится источником психопатологических симптомов. В
чем же здесь загвоздка, в чем причина этого противоречия? Клинические
исследования здоровых людей однозначно говорят нам о том, что сексуальная
депривация становится патогенным фактором только тогда, когда она
воспринимается индивидуумом как отказ в любви, в уважении, как символ
отвержения, изоляции, когда она вызывает у индивидуума чувство собственной
никчемности, неполноценности, ущербности ѕ словом, тогда, когда депривация
угрожает его базовым потребностям. Люди, которые не склонны наполнять
сексуальную депривацию символическим содержанием, переносят воздержание
достаточно легко (разумеется, у них обнаруживаются реакции, которые
Розенцвейг (408) назвал потребностными, однако эти реакции, хоть и
неприятны, не являются патологическими).
Каждый ребенок в процессе социализации неизбежно попадает в ситуации,
связанные с депривацией тех или иных потребностей. Такие ситуации также до
сих пор было принято рассматривать с точки зрения фрустрации. Психологам
чудилось какое-то насилие, во всем, что связано с пеленанием, привитием
навыков туалета, первыми шагами, первыми падениями и первой болью, со всеми
последующими этапами адаптации и социализации ребенка. Однако и глядя на
ребенка нельзя забывать о разнице между простой депривацией и личностной
угрозой. Дети, которые постоянно чувствуют любовь и заботу родителей, дети,
у которых сформировано базовое чувство доверия к миру, порой с поразительной
легкостью переносят случаи депривации, дисциплинирующий режим, наказания и
тому подобные вещи, они не воспринимают их как фундаментальную угрозу, как
угрозу своим главным, базовым потребностям и целям.
Все это приводит меня к убеждению, что феномен фрустрации гораздо более
тесно связан с феноменом угрозы, или с феноменом угрожающей ситуации, нежели
с депривацией как таковой. Классические проявления фрустрации часто
обнаруживаются в самых разных ситуациях угрозы, они возникают вследствие
травматизацни, конфликта, в результате мозгового повреждения, тяжелого
заболевания, в ситуации реальной физической угрозы или приближения смерти, в
ситуации унижения или невыносимой боли, невыносимого страдания.
Это убеждение, в свою очередь, позволяет мне выдвинуть следующую
гипотезу. Мне кажется, что мы не вправе и впредь оперировать термином
"фрустрация", понимая под ним некий единый, целостный феномен, такое
определение изжило себя, стало бесполезным и даже вредным на данном этапе
<< Пред. стр. 19 (из 53) След. >>
Список литературы по разделу