<< Пред. стр. 22 (из 53) След. >>
Список литературы по разделу
хочется насолить своему папаше, просто он таким образом пытался найти выход
своей потребности в творчестве. Поведенческая деструктивность маленьких
детей никогда не бывает умышленной, сама по себе она еще не может быть для
них источником удовольствия или удовлетворения. Здесь, конечно, возможны
исключения, связанные с патологией, например, если ребенок болен эпилепсией,
если на его поведении сказываются последствия перенесенного энцефалита, но
даже рассуждая о так называемых патологических нарушениях поведения, мы до
сих пор не можем исключить возможности их реактивного характера, ѕ вполне
возможно, что и эти примеры поведения также представляют собой особую
реакцию организма на возникшую угрозу.
Особо нужно упомянуть феномен детской ревности. Двухлетний ребенок
может проявлять агрессию по отношению к своему брату, недавно появившемуся
на свет, и эта агрессия порой принимает опасные, жестокие формы, поскольку
ребенок выражает ее с наивной непосредственностью. Эту жестокость можно
объяснить тем, что двухлетний ребенок не допускает мысли, что его мать в
состоянии любить двух детей сразу. Его агрессия, направленная на брата, не
самоцельна, малыш движим не садистскими побуждениями, а желанием сохранить
любовь матери.
Еще один специфический случай ѕ так называемая психопатическая
личность. Агрессия психопата часто кажется немотивированной, необъяснимой,
порой даже может сложиться впечатление, что психопат ѕ изначально жестокий,
от роду агрессивный человек. Здесь, мне кажется, уместно вспомнить принцип
любовной идентификации, который впервые сформулировала Рут Бенедикт (40),
когда пыталась объяснить один выявленный ею парадоксальный факт. Суть
обнаруженного ею феномена состояла в том, что даже безопасные, мирные
сообщества время от времени вступают в войны. Она предложила этому такое
объяснение, психологически здоровые, уверенные в себе люди по сути своей не
агрессивны, они не воспринимают других людей как врагов, напротив, круг их
любовной идентификации столь широк, что они видят в каждом человеке своего
брата. Однако, даже добрые, любящие, здоровые люди способны на агрессию,
если они отказывают кому-либо в праве называться человеком, и эта
разновидность агрессии подобна нашему отношению к назойливым мухам и комарам
ѕ мы убиваем их, не чувствуя при этом никакой вины.
Мне кажется полезным помнить это положение Бенедикт при объяснении
поведения психопата. Психопату просто незнакомо чувство любви, у него не
сформировано чувство любовной идентификации с людьми; ему ничего не стоит
причинить людям боль или даже убить человека, и он делает это легко, не
испытывая ненависти или садистского наслаждения, точно так же, как мы почти
автоматически хватаемся за тапок, чтобы прихлопнуть таракана. Скорее всего,
некоторые на первый взгляд жестокие поступки детей обусловлены все тем же
недостатком любовной идентификации, ѕ до определенного возраста ребенок
просто не способен воспринять другого человека как личность, не способен
стать субъектом межличностных отношений.
И наконец, я считаю нужным внести несколько корректив семантического
плана. Со всей прямотой и убежденностью я готов заявить, что такие понятия,
как "агрессия", "враждебность", "деструктивность" ѕ это взрослые понятия, и
мы вправе пользоваться ими только по отношению к взрослому человеку. Они
обозначают то, что присуще взрослым людям, но не свойственно детям, и
поэтому при анализе детства нам следует либо вовсе отказаться от них, либо
дать им иные определения.
Поясню эту мысль на конкретном примере. Очень часто мы можем наблюдать,
как дети одного-двух лет, играя бок о бок, практически не вступают в контакт
друг с другом (73). Раздоры и стычки, проявления эгоизма или агрессии в
такой ситуации нельзя рассматривать как форму межличностных отношений. Если
для десятилетнего ребенка ссора является способом межличностного
взаимодействия, то для полуторагодовалого или двухлетнего малыша ссора ѕ это
вовсе даже не ссора, потому что малыш еще не способен увидеть в другом
человека, личность. Когда какой-нибудь карапуз, пыхтя и хныча, пытается
вырвать машинку из рук другого карапуза, здесь нет взрослого агрессивного
желания самоутверждения, в сущности, эта ситуация по своему психологическому
содержанию ничем не отличается от другой, когда малыш, пыхтя и хныча,
пытается достать из-под дивана застрявшую там игрушку.
То же самое можно сказать и о шестимесячном младенце, который, потеряв
на мгновение сосок материнской груди, находит его и буквально впивается в
него. То же самое можно сказать о двухлетнем малыше, третирующем своего
недавно родившегося брата, и о трехлетнем мальчишке, который пытается дать
сдачи шлепнувшей его матери, и о пятилетней девочке, которая в ярости кричит
своей бабушке: "Скорее бы ты умерла!", ѕ очевидно, что к интерпретации этих
так называемых "проявлений агрессии" нужно подходить совершенно иначе, чем к
проявлениям взрослой жестокости.
Если взяться проанализировать эти поведенческие феномены с точки зрения
ребенка, то мы в конце концов придем к убеждению, что в большинстве своем
они реактивны, то есть они являются непосредственной реакцией организма на
чувство разочарования, отверженности, одиночества, на страх утраты уважения,
родительской защиты ѕ одним словом, в их основе лежит неудовлетворенность
базовых потребностей, а не какой-то врожденный инстинктивный позыв. Мы не
знаем, вправе ли мы распространить это объяснение на все проявления детской
деструктивности.
АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЕ ДАННЫЕ
Этнология дает нам немало материала для сравнительно-исторического
анализа. Могу сказать, что даже самое беглое знакомство с этим материалом
убедит заинтересованного читателя в том, что ныне существующим примитивным
культурам в разной степени присуща враждебность, агрессивность и
деструктивность, что мера выраженности этих качеств не является некой
неизменной, постоянной величиной, а варьирует в самых широких пределах,
колеблется от одной крайности к другой, практически от нуля до ста
процентов. Есть народы и племена настолько мирные и дружелюбные, настолько
неагрессивные (например, арапеши), что им приходится приглашать человека из
другого племени, чтобы он следил за порядком в племени и за правильностью
исполнения ритуалов, они считают, что никто из их племени не сможет быть
достаточно властным для этого. Другая крайность ѕ это чукчи и добу, которые
настолько переполнены ненавистью, что порой недоумеваешь, почему они до сих
пор не истребили своих соплеменников. Разумеется, здесь я говорю только о
внешних, поведенческих феноменах, которые поддаются непосредственному
наблюдению. Мы можем только гадать, какие бессознательные импульсы лежат в
основе столь разных форм поведения, можем лишь предполагать, что эти
импульсы отличаются от внешних, поведенческих проявлений.
Я, к сожалению, не могу похвастать большим опытом общения с
представителями неевропейских культур, все мои предположения и суждения по
данному вопросу основываются на моих наблюдениях за Черноногими индейцами26
но даже это непродолжительное знакомство с чуждой мне культурой убедило меня
в том, что феномен деструктивности в большей мере детерминирован культурой,
нежели наследственностью. Племя Черноногих индейцев многочисленно, оно
насчитывает около восьмисот человек. Драки здесь ѕ большая редкость, мне
удалось разузнать только о пяти случаях за последние пятнадцать лет.
Внутригрупповая враждебность, которую я пытался выявить и измерить с помощью
всех доступных мне антропологических и психиатрических техник, которая с
легкостью обнаруживается в нашем обществе27 у Черноногих индейцев
практически отсутствовала. Их мягкий, дружелюбный юмор не позволял
предположить и тени издевательства, их сплетни совсем не походили на
злословие или клевету, их религия, магия, колдовство носили очень домашний,
бытовой характер, индейцы использовали религию для исцеления больных и
приумножения благосостояния племени, а вовсе не для того, чтобы причинить
кому-то вред или навлечь порчу на обидчика. За все время своего пребывания у
них мне не пришлось столкнуться ни с одним случаем жестокости или насилия.
Индейцы крайне редко наказывают своих детей, они презирают белых людей за
то, что те жестоко обращаются со своими детьми. Даже алкоголь почти не
пробуждал в них агрессии. Под влиянием алкоголя индеец становился безудержно
веселым, экспансивным, общительным. Конечно, и среди них были исключения, но
это были именно исключения. Общаясь с Черноногими индейцами, я все больше
убеждался в том, что это сильные, гордые, мужественные люди. Они были выше
насилия, жестокость они приравнивали к безумию, а к человеку, проявлявшему
ее, относились с жалостью.
Я пришел к выводу, что даже та умеренная доля деструктивности и
агрессии, которая характерна для среднего американца, вовсе не является
некой врожденной, биологически обусловленной характеристикой человека.
Антропологические данные дают нам веские основания считать, что человеческие
жестокость, злоба и агрессия представляют собой вторичные, реактивные
феномены, что их порождает неудовлетворенность базовых потребностей.
НЕКОТОРЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ СООБРАЖЕНИЯ ОБ ИСТОЧНИКАХ ДЕСТРУКТИВНОГО
ПОВЕДЕНИЯ
Я призываю окончательно отказаться от того, чтобы рассматривать
деструктивность в качестве первичной мотивации, я призываю раз и навсегда
определить ее как вторичный или производный поведенческий феномен. Такой
подход означает, что мы предполагаем за любым проявлением враждебности и
деструктивности некую вполне определенную причину, относимся к этим
проявлениям как к реакциям организма на изменившееся состояние дел, то есть
видим в них скорее результат, нежели источник. Эта точка зрения прямо
противоположна расхожему мнению о том, что в основе поведенческой
деструктивности лежит некая изначальная деструктивность, некий деструктивный
инстинкт.
Обсуждение данной проблемы обязательно нужно начинать с разведения
мотива и поведения. Мы знаем, что поведение детерминировано множеством
обстоятельств, и мотивация ѕ лишь одно из них. Вкратце можно сказать, что
всякая теория поведения должна учитывать, по меньшей мере, три источника
поведения: 1) структуру характера, 2) воздействие культуры и 3) текущую
ситуацию (поле). Другими словами, изучение мотивации ѕ лишь часть общего
исследования, включающего в себя изучение трех основных детерминант
поведения. Исходя из этой теоретической предпосылки, мы вправе несколько
иначе сформулировать поставленные мною выше вопросы: чем детерминировано
деструктивное поведение? Правда ли, что единственной детерминантой
деструктивного поведения служит некая врожденная, биологически
запрограммированная, ad hoc мотивация? Очевидно, что вышеизложенная
предпосылка позволяет нам без труда найти ответы на эти вопросы. Мотивы,
даже все вместе взятые, не говоря уж о каком-то одном специфическом
инстинкте, не могут стать единственной причиной агрессивного или
деструктивного поведения. Ясно, что огромную роль здесь играют культура и
обстоятельства конкретной ситуации.
Можно несколько иначе подойти к решению этой проблемы. Не так уж сложно
продемонстрировать, что в основе деструктивного поведения лежит такое
множество самых разных причин, что станет просто неуместно говорить о
каком-то единственном и всеобъемлющем деструктивном позыве. Попытаюсь
пояснить свою мысль на конкретном примере.
Деструктивность может быть случайной. Устремившись к какой-то важной,
значимой для него цели, человек порой, что называется, сметает все на своем
пути. Ребенок, бросаясь к новой игрушке, сам того не замечая, шагает прямо
по своим любимым игрушкам, топчет и ломает их (233).
Деструктивность может оказаться реакцией на базовую угрозу. Любая
угроза базовым потребностям, любая угроза защитным системам организма,
угроза жизни человека может вызвать реакцию тревожной враждебности, которая
повышает вероятность агрессивного и деструктивного поведения. Но такого рода
поведение имеет защитный характер, это не атака, а контратака.
Травма и соматическая болезнь угрожают целостности организма. Человек,
у которого не сформировано базовое чувство уверенности, реагирует на эту
угрозу тревогой, и в результате также возможны проявления агрессии и
деструктивности с его стороны. Вспомним больных с травмами мозга, ѕ они
отчаянно пытаются сохранить пошатнувшуюся самооценку при помощи
неэффективных, деструктивных действий.
Отдельно хотел бы сказать об одной форме поведения, которую мы зачастую
склонны воспринимать либо как нормальную, либо вне контекста агрессии, но
которая на самом деле является разновидностью агрессивного поведения. Я имею
в виду так называемое авторитарное поведение, в основе которого лежит
авторитарное мировоззрение (303). Если бы люди жили в джунглях, если бы мы
подразделяли людей лишь на две категории ѕ на тех, кто пожирает, и тех, кого
пожирают, ѕ то агрессию можно было бы считать закономерным и даже нормальным
явлением. Человек, которого мы называем авторитарным, придерживается
примерно такого принципа; его девиз: "Лучшая защита ѕ нападение", он
способен без всякой видимой причины осадить, отпихнуть своего ближнего, и
его агрессия кажется совершенно бессмысленной до тех пор, пока мы не поймем,
что это его способ защиты, что он боится подвергнуться нападению и пытается
таким образом предотвратить его. Защитная враждебность проявляется в самых
разнообразных формах, и они хорошо известны нам.
Динамические аспекты садомазохистского поведения к настоящему времени
изучены достаточно хорошо, нам уже не нужно доказывать, что в основе
агрессивного поведения может лежать целый комплекс динамических причин.
Именно знание внутренней динамики агрессии побуждает нас отказаться от
чрезмерно упрощенного представления об инстинктивной природе враждебности.
Оно же не позволяет нам согласиться с постулатом об инстинкте власти.
Анализ, проведенный Хорни и другими исследователями, ясно показывает, что и
в этой области бессмысленно апеллировать к инстинкту (198, 448). Опыт второй
мировой войны со всей очевидностью показал нам, что жестокость агрессора и
жестокость, рожденная праведным гневом, гневом возмездия, ѕ два разных
психологических феномена.
Я привел лишь несколько примеров и оставил в стороне множество других,
которые также могли бы послужить наглядным подтверждением тому, что
деструктивное поведение является лишь симптомом, лишь продуктом активности
множества различных детерминант. Психолог, желающий быть последовательным в
приверженности психодинамическому подходу, обязательно должен обратить
внимание на тот факт, что внешне схожие деструктивные реакции могут быть
вызваны совершенно несхожими причинами и обстоятельствами. Ученый не имеет
права уподобляться фотокамере, которая механически регистрирует то, что
попадает в объектив, его должно интересовать не только что происходит, но и
почему это происходит.
КЛИНИЧЕСКИЙ ОПЫТ
Практически в любой работе по психотерапии мы находим сообщения о том,
что жестокость, гнев, ненависть, деструктивные желания, стремление к мщению
и прочие агрессивные импульсы обнаруживаются абсолютно у всех людей, что они
присущи каждому человеку, если не в явной, то в скрытой форме. Опытный
психотерапевт ни за что не поверит пациенту, если тот заявит, что никогда не
испытывал ненависти. Терапевт тут же сделает вывод, что его клиент подавляет
или вытесняет свою ненависть. Ведь он уверен в том, что ненависть
свойственна каждому человеку.
Однако, как показывает психотерапевтическая практика, рассказ пациента
о своих агрессивных, деструктивных импульсах, их "проговаривание" (без
поведенческой реализации) приводит к тому, что он частично освобождается от
присущей ему агрессивности ѕ он реже испытывает ненависть, и эта ненависть
теряет свое невротическое содержание, становится более реалистичной. Короче
говоря, успешная психотерапия (или процесс личностного роста, устремленность
к здоровью и зрелости) имеет своим результатом те же феномены, которые
обнаруживаются у самоактуализированных людей: 1) эти люди испытывают
ненависть и злость гораздо реже, чем среднестатистический человек; 2) их
агрессивные тенденции не исчезают, а меняют свое качество, преобразуются в
праведное возмущение, в умение постоять за себя, в негодование по поводу
несправедливости и т.п., то есть агрессия теряет свое нездоровое качество и
становится здоровой тенденцией; 3) самоактуализированные люди не боятся
своих гневных переживаний, если они гневаются, то от всей души, на всю
катушку. Есть гнев и есть не-гнев, так вот этот не-гнев можно понимать как
полу-гнев, как обузданного жеребца, в ярости грызущего удила. Но если мы
будем понимать, что есть гнев праведный, а есть гнев неправедный, то
надобность в узде и в насилии над собой отпадет.
Эти "данные", однако, не могут служить доказательством выдвинутой нами
гипотезы. Весьма характерно, что Фрейд, несмотря на свой обширный
клинический опыт, относил гнев к разряду инстинктивных реакций. Такого же
мнения придерживаются и его верные последователи, хотя некоторые
неофрейдисты, такие, например, как Фромм и Хорни, уже пришли к выводу, что
природа гнева не инстинктивна.
ДАННЫЕ ЭНДОКРИНОЛОГИИ, ГЕНЕТИКИ И ДРУГИХ НАУК
Желание выявить все возможные источники агрессии заставляет нас
обратить внимание на данные, накопленные в этой сфере эндокринологией. Мы
обнаруживаем, что и здесь все выглядит достаточно просто до тех пор, пока мы
имеем дело с низшими животными. Кажется, никто уже не сомневается в том, что
половые гормоны, а также гормоны, вырабатываемые надпочечной железой и
гипофизом, определяют такие характеристики особи, как агрессивность,
пассивность, доминантность. Картина несколько осложняется тем фактором, что
работа всех желез внутренней секреции тесно взаимосвязана. Это особенно
справедливо тогда, когда мы имеем дело с эндокринологией человека, ѕ в
данном случае прямолинейная интерпретация данных становится просто
невозможной. Однако, несмотря на всю сложность вопроса, мы не имеем права
обходить его стороной. Эндокринология подтверждает наши предположения о том,
что агрессия, готовность и способность к борьбе, к самоутверждению каким-то
образом связана с мужским началом, с мужскими гормонами. Обнаружено также,
что у разных людей вырабатывается разное количество адреналина и
норадреналина, и что эти гормоны служат одной из детерминант наступательного
поведения. Мне думается, настало время объединить данные, накопленные
эндокринологией, с данными психологии, провести новые исследования на стыке
этих двух наук, ѕ такие исследования, несомненно, расширят и углубят наше
понимание проблемы.
Совершенно особое значение имеют для лучшего понимания поднятой нами
проблемы данные генетики, знания, полученные благодаря непосредственному
изучению генов и хромосом. Например, не так давно совершенное открытие,
согласно которому мужчины с двойной мужской хромосомой (то есть с двойной
дозой мужской наследственности) отличаются склонностью к бесконтрольной
ярости, со всей очевидностью демонстрирует нам, насколько бессмысленны
попытки некоторых ученых объяснить человеческое поведение только средовыми
влияниями. Даже самое мирное общество, общество, в котором созданы самые
благоприятные, совершенные социально-экономические условия, не застраховано
от насилия и жестокости, ѕ просто некоторые люди устроены таким образом, что
не могут не проявлять агрессии. Это открытие заставляет нас вновь обратиться
к не раз обсуждавшемуся, но до сих пор не решенному вопросу: не является ли
агрессивность, жестокость неотъемлемой характеристикой мужчины, не
существует ли специфически мужской, или специфически юношеской потребности в
сопернике, с которым можно вступить в единоборство, потребности во враге?
Данные некоторых исследований, полученные как на взрослых людях, так и на
детях, как будто позволяют нам утвердительно ответить на этот вопрос. Но мы
не знаем пока, в какой степени эта потребность врожденная, насколько сильна
ее биологическая составляющая. Ответ на этот вопрос ѕ дело будущего.
Я мог бы привести здесь данные, полученные представителями множества
наук ѕ истории, социологии, семантики, науки управления, политики,
мифологии, медицины, психофармакологии и других, но не вижу необходимости
перечислять их хотя бы потому, что вопросы, сформулированные мною в начале
этой главы, являются эмпирическими вопросами, а значит, рано или поздно мы
найдем ответы на них. Конечно, интеграция данных, полученных в самых разных
<< Пред. стр. 22 (из 53) След. >>
Список литературы по разделу