<< Пред. стр. 1 (из 4) След. >>
Список литературы по разделу
Государственный Комитет Российской Федерации
по высшему образованию
Международный фонд "Культурная инициатива"
Академия гуманитарных исследований
И.В.Мостовая
РОССИЙСКОЕ ОБЩЕСТВО:
СОЦИАЛЬНАЯ СТРАТИФИКАЦИЯ
И МОБИЛЬНОСТЬ
Ростов-на-Дону
1995
СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ ...................................................................................................... 3
1. НОВАЯ СОЦИАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ ................................. 9
1.1. Ура! Мы не дойдем? Как жаль... ................................................................ 11
1.2. Волнуемся и спорим, а процесс пошел ....................................................... 15
1.3. Как выяснить, куда идет процесс .............................................................. 19
2. СОЦИАЛЬНОЕ РАССЛОЕНИЕ И ИЗМЕНЕНИЕ
СТРУКТУРЫ ОБЩЕСТВА .......................................................................... 24
2.1. Апология неравенства. Стабильность социальной организации ............... 26
2.2. Источник социальной конкуренции и динамики ......................................... 31
2.3. Перемена социального положения. Хотим или должны? .......................... 35
2.4. Почему меняется социальная диспозиция: критерии расслоения ................ 39
2.5. Как увидеть социальный профиль общества ............................................. 43
3. СТРАТИФИКАЦИЯ КАК СПОСОБ ОРГАНИЗАЦИИ
СОЦИАЛЬНОГО ПРОСТРАНСТВА ......................................................... 49
3.1. "Кипящая вселенная" социальных групп ................................................... 50
3.2. Происхождение. Талант. Профессионализм .............................................. 55
3.3. Собственность. Власть. Имя ..................................................................... 59
3.4. "Свои" и "чужие" на празднике жизни ....................................................... 66
3.5. Как заманчивы эти элиты! ......................................................................... 72
4. СОЦИАЛЬНАЯ МОБИЛЬНОСТЬ - ИСТОЧНИК
ДИНАМИКИ ОБЩЕСТВА ......................................................................... 78
4.1. Социальная лестница времени .................................................................. 79
4.2. Атака и оборона: почему не все - короли ................................................. 84
4.3. Самая популярная социальная игра - "монополия"? .................................. 89
4.4. Жизненные стратегии и социальное продвижение ................................... 94
4.5. Пульсация социальных перемещений ...................................................... 101
5. СОЦИАЛЬНАЯ СИМВОЛИКА РАССЛОЕНИЯ ...................................... 106
5.1. Встречают по одежке... и редко ошибаются ........................................... 107
5.2. Досуг и социальное самопричисление ..................................................... 112
5.3. Сила названия: "президенты" и "мастера чистоты" ................................. 116
ЗАКЛЮЧЕНИЕ ............................................................................................... 122
ИСПОЛЬЗОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА ........................................................... 125
- И всегда-то вы, Опросчики, спрашиваете о классе и статусе. Неужели не надоело? Ну, ладно... Так как все равны, есть только один класс. Средний. Вопрос только, к какой части среднего класса относится индивидуум - высшей, низшей или средней.
- А как это определяется ?
- По манерам: как человек ест, одевается, ведет себя на людях. Высший средний класс, например, всегда можно безошибочно определить по одежде.
Р.Шекли "Цивилизация статуса"
ВВЕДЕНИЕ
В конце 1992 года, зимой, интеллигентная женщина (доктор философии, профессор) шла по московской улице. Летел колкий снег, было холодно и она открыла застекленную дверь какого-то небольшого магазина, надеясь немного отогреться. "Первые шаги я сделала не поднимая головы, стряхивая снег, который всю дорогу летел мне в лицо,- рассказывала она позже о своем приключении.- Потом я подняла глаза и замерла. Я увидела интерьер, прилавок, лица продавцов - и рассмеялась. Они улыбнулись в ответ. Все понимающе прочувствовали тот явный диссонанс, который я внесла, войдя не в "свой" магазин..."
Пережив эйфорию надежд перестройки, открыв пестрый и многоязычный мир "заграницы", обзывая себя аутсайдерами и дураками, дерясь и наблюдая драки за власть, передразнивая и перенимая чужой опыт, мы перешли из позиции "так жить нельзя" в проблемное состояние "мы будем жить - как?" Пока идут споры, наш социальный мир меняется, иногда весьма очевидно. Мимо людей в трллейбусе проезжают люди в мерседесах, массовый зритель у экранов ТВ поглощает рекламу элитных экзотических форм отдыха, приобретение жилья стало доступно только миллионерам, а вот собаку содержать сможет уже не каждый. Общество расслоилось: резко, явственно, вызывающе-демонстративно. Сфокусированная социальная энергия, деловая подвижность и авантюризм объективно теперь в большей цене, чем знания, опыт, способности людей, функционально "застрявших" в старых структурах часто именно из-за своего профессионализма. Уже много выигравших и пострадавших. Они научились узнавать друг друга и действовать заодно. Формируется новая общественная структура, в которой каждому из нас - осознанно или интуитивно - как-то прийдется вписаться.
Модернизации в нашей стране протекают как революции "сверху", а сами государственные реформы разъедаются общим саботажем, скепсисом и недоумением "бывалого" народа, мечтающего о богатстве лежа на печи. И все же Россия сказочно преображается в новое, незнакомое социальное пространство, в лабиринтах которого нужно учиться перемещаться и находить желаемое.
В свете вышесказанного общая актуальность жизни в наше время, в нашей стране приманивает любопытных ученых, вооруженных "социоскопами" и "психологическими линейками", а также миссионерскими идеями разработки "практических рекомендаций". Жажда разобраться в происходящем, используя научные методы анализа и проверенные теоретические подходы к объяснению общественных процессов во многом сопряжена с профессиональной смелостью. Репрезентативная исследовательская культура отечественного обществознания формировалась в период господства монохромного теоретического видения, которое сужает и даже искажает исследовательскую перспективу.
Многие сетуют на то, что поколения социально озадаченных, рефлексивных россиян были отделены от богатства теоретико-методологических источников современного социального познания. Но объективно так вышло, что высокоразвитая, "продвинутая" социологическая и социофилософская культура "Запада" - это лишь обширный контекст, из которого только мы сами можем вычленить "Geschtalt" концептов и методов исследования, применимых к нашей самобытной, загадочной, социально "непредсказуемой" России. Не было бы счастья, да несчастье помогло: по канонам постмодернистской познавательной парадигмы невозможно понять какую-либо культуру, не будучи вписанным в нее, нельзя сформулировать о ней представления, исходя из инокультурных оценочных шкал. Иными словами, российские исследователи социальных процессов генетически "внутри" изучаемого общества и сегодня перед ними открытая кладезь мудрости социального познания, накопленная человечеством.
К сожалению, волнующая тайна организации современного российского общества еще больше вуалируется тем, что само понятие "общество" в современных социальных теориях становится амбивалентным. Во-первых, происходит размывание представлений об обществе как "целостном социокультурном организме" в силу действия как экзогенных, так и эндогенных факторов. Теория И.Валерштайна обобщает тенденции глобализации мира, причем последняя трактуется как процесс такой интегративной глубины, что локальные представления об обществе становятся теоретическим нонсенсом. В этом смысле говорить о "российском обществе" не приходится, так как оно предстает лишь частным сегментом реального метасообщества, имя которому - весь человеческий мир. Регионалисты в своих исследованиях, напротив, уделяют основное внимание тенденциям этнокультурной дифференциации, геополитической суверенизации, процессам актуализации социально-идентификационных оснований, приводящих к дроблению, конфликтам и нестабильности внутри ранее целостных социальных образований. "Общество" в их теориях обретает более узкие и конкретные очертания. Аналогичное изменение объяснительной ориентации наблюдается, в частности, и в современных представлениях об организации американского общества (переход от концепции "плавильного котла" к концепции "салата").
И один, и второй подходы имеют весомые фактические аргументы. Действительно, рыночная природа экономики большинства стран обусловливает их тяготение к образованию максимально емкого общего экономического пространства. Несмотря на сильное социокультурное и политическое сопротивление, интеграция стала реальностью: мировые рынки товаров, мировое разделение труда (как мы боялись стать "сырьевым придатком"!), мировые финансовые системы, Европейский союз... В то же время противоположный подход подтверждают распад СССР, Квебекское противостояние, борьба за суверенизацию Ирландии, кровавый раздел Югославии, Чеченский конфликт и т.д. И все это не только иллюстрации, но и обоснования возможного подхода к изучению социальных структур, тесно связанных с проблемами социальной идентификации. Кто я: гражданин мира, европеец, славянин, русский, казак? От степени конкретизации зависит, что мы для себя считаем "обществом", а ведь каждый ведет себя и действует в соответствии со своими установками.
Люди вместе формируют свои социальные миры, порождая общности из самых разных объединительных оснований. И это также придает многозначность трактовкам общества. Известный современный социолог Э.Гидденс таким образом формулирует проблему: до сих пор имели приоритет два подхода к обществу - "духовно-культурный" и "материалистический", а это ложная методологическая дихотомия, так как есть по крайней мере еще два фактора, определяющих социальное развитие наряду с экономикой и культурой - это управленческая (бюрократическая) система и милитаристическая система. Таким образом, если сначала мы отметили зыбкость координатных параметров понятия "общество", то теперь сталкиваемся еще и с неясностью критериальных.
Непроясненная тайна понятия общества резко снижает возможность абстрагирования, так как каждый раз мы рискуем отвлечься от потенциально существенного и это добавляет методологических трудностей социальному исследованию. Да и общее состояние социологии сегодня таково, что по признанию многих "профи" правильнее лишь регистрировать социальные факты, не создавая объяснительных концепций и не разрабатывая прогнозов.
Однако и "просто" регистрировать - непростая задача. Изучать социальные структуры и общественное расслоение можно только посредством исследования социальных общностей и их диспозиций. Но зафиксировать последние возможно только когда люди, образующие группы, начинают осознавать свою общность, отождествляться с ней, проявлять себя в групповом поведении и взаимодействии. А исследования последних лет, проводившиеся в разных странах мира, показывают размывание критериев социального самопричисления. Мониторинги выявляют, что начиная с самых "сильных" и заканчивая наиболее расплывчатыми критериями групповой идентичности можно обнаружить снижение в несколько раз числа людей, причисляющих себя к данным группам. Причем они часто не задумываются не только о своей религиозной или гражданской принадлежности, но и об этнонациональной, социальной (опредляя себя в координатах поколение - поселение - положение), профессиональной и даже семейной. Возрастающая толерантность к нестандартной сексуальной ориентации покровительствует сглаживанию наиболее фундаментальной основы самопричисления - по признаку пола. Этот процесс, который, возможно, носит колебательный характер (и мир движется к нижнему экстремуму), может обоснованно трактоваться как тенденция к социальной атомизации, так как самопричисление (по Э.Гидденсу) - единственный способ включения человека в социальные связи и отношения.
Социальная депривация в современном обществе осталась бы для нашего исследования фоновой проблемой, если бы не резонансные внутренние процессы, определяющие социальный облик России сегодня. Вместе с разрушением раздражавших ритуалов и идолов, изменением общественной символики и идеологической доктрины, поворотом к рыночной ориентации и переходом от вялотекущих форм к агрессивной социальной конкуренции, мы вступили в мир незнакомой пространственной конфигурации, где действуют новые критерии социального успеха, где тревога и социальная напряженность - норма "пребывания". Стереотипное поведение сегодня разрушительно, и с разной скоростью мы прощаемся со своими патерналистскими ожиданиями государственной защиты и социальных гарантий, со своей ностальгией по прочному жизненному устройству без особых тревог о завтрашнем дне, со своими концепциями личной стратегии, со старыми целями и прежними возможностями. Любовно выстроенная социальная плотина прорвана (взорвана?!) и в мутной воде, пробивающей новое русло, теснятся страхи, фрустрации и ажиотаж.
Когнитивистский подход к социальной идентификации, отмечающий, что люди концептуализируют свою общественную принадлежность (мы - "любители пива"; мы - "демократы"), - возможно, наиболее адекватен с точки зрения его констатирующей теоретической природы. Бихевиористские объяснения тоже "работают": групповая идентичность действительно как бы возникает ситуативно, в зависимости от долговременных и краткосрочных, индивидуализированных или интегративных целей - но разобраться в их российской мешанине так же трудно, как изучать социальные структуры методом ситуативно-факторного анализа. Психоаналитические трактовки особенностей социального поведения россиян исходят из того, что смутность критериев социального самопричисления приводит к снижению групповой и потенциальному усилению индивидуальной агрессивности. Проведенные исследования показывают, что в нашем обществе уровень "терпимости" не отличается от американского, а вот ориентация агрессии весьма своеобразна, и ее дисперсный характер позволяет успешно манипулировать социальной энергией людей, при умелом воздействии направляя на любого врага.
Таким образом, преобразование социальной структуры в стране сопровождается разрушением одних и возникновением других оснований группового самопричисления. Этот процесс не поддается исследованию в рамках какой-то одной методологической парадигмы, и, очевидно, требует глубокого самостоятельного изучения, в том числе в рамках настоящей книги. Взрывное изменение ориентаций сложившейся общественной культуры и переход от модели социальной безопасности к модели социальной конкуренции не могут закрепиться без смены механизмов выживания. И действительно, процесс социогенетических "мутаций" начался. В постперестроечной России медленно, но неуклонно возрастает доля интерналистов - людей, полагающихся на собственные силы и имеющих активную формулу социального успеха. Причем эта тенденция просматривается также в возрастном разрезе населения.
Все эти факторы нельзя не учитывать при рассмотрении вопросов переструктурирования общества и формирования новой сети каналов социальных перемещений людей. Они определяют поле актуального контекста и существа проблемы, заявленной в теме исследования. Но основное, что обусловило исследовательский ракурс помимо необъяснимого авторского интереса и ограничений, связанных с "белыми пятнами" познания, пока затронуто лишь полунамеком: это методологические и технологические возможности изучения проблемы, источники информации, способы их обработки и интерпретации, их адекватность и аутентичность целям исследования и природе изучаемого объекта.
Социальные потоки текут "очевидно" для каждого, кто живет включенной социальной жизнью. И регистрировать общественное расслоение как факт в этом смысле нетрудно. Сложнее найти общее в разнообразных социальных явлениях, определить силы, под влиянием которых структурируется социальное пространство, разобраться в способах поддержания витальности человеческих сообществ и их организаций. Большинство социологов, занимающихся проблемами стратификации, считают доминантным фактором социального расслоения в современных обществах экономический (имущественный). Во-первых, мы живем в эпоху, когда общественная жизнедеятельность продолжает в основном базироваться на материальном производстве, следовательно, это часто главный источник влияния на большие социальные массивы. Во-вторых, экономическое положение, не будучи определяющим в структурах, возникших на других стратификационных основаниях (административных, политических, профессиональных и др.), все же оказывает заметное модифицирующее влияние на встраивание соответствующих субъектов в эти структуры. В-третьих, так или иначе в большинстве случаев социальное структурирование по любому основанию находит свое выражение в системе экономических вознаграждений, принятых в данной структуре. И все вышесказанное еще более верно по отношению к реформирующейся России, взявшей курс на рыночный путь общественного развития.
Пережив шок реабилитации частной собственности, россияне постепенно актуализировали связанные с ней социальные противоречия. Богатство стало ведущим, всеми признанным критерием социального успеха - к нему явно или тайно, законно и криминально, прямо и "неисповедимыми путями" стремятся все, озабоченные собственным общественным положением, степенью социальной защищенности и возможностями продвижения в человеческой иерархии. Однако явное имущественное расслоение трудно регистрировать научными репрезентативными методами. Легальный доступ к информации может вообще отсутствовать (анализ криминального обогащения), быть сильно ограниченным ("коммерческая тайна") или труднодоступным (бюрократические препоны). Даже если вы находите путь к документированным источникам, то извлекаемые данные имеют ограниченный, фрагментарный, неполный и априорно-оценочный характер. И статистические таблицы, и опросники составляются так, что степень соответствия полученных результатов реальности всегда остается под сомнением.
Функциональное изучение социальной стратификации - возможно, более продуктивный путь, особенно в период переструктурирования. Он обходит сложности оценки экономического положения различных социальных групп, но чреват другими трудностями. Являясь проекцией "системного подхода", функциональный анализ должен быть совмещен с анализом общества как целостности; и для распадающейся системы это подъемная задача, а вот для возникающей и становящейся - в большей мере аналоговая, чреватая передергиванием и субъективистскими авантюрами. Тем не менее, новые социальные общности, возможно, легче будет описать ответами на вопросы "зачем?" и "для чего?", нежели "почему?"
Полные изящества и социального сарказма конфликтологические подходы к изучению социальной структуры, безусловно, применимы к анализу преобразуемой общественной иерархии современной России. Вертикаль власти, социального регулирования и контроля - одна из наиболее выраженных в любом обществе. А так как административная, политическая и идеологическая власти обычно стремятся к формализованному социальному закреплению (оглашению, договорности, правовому оформлению), то фиксировать процесс структурирования по этому основанию вполне возможно даже в ситуации общественной неразберихи. Субъекты легитимизации, коалиции, конкуренции и конфронтации, процессы согласия и конфликта образуют координатную сетку анализа социального структурирования, но оставляют в стороне довольно многие функциональные "ниши" общества.
Как сохранить высокую "точку обзора" процессов расслоения общества, не отвлекаясь от потенциально значимых деталей и соединяя столь несхожие социальные явления в общий теоретический "узор"? Как не погрязнуть в мелочах и не оторваться от почвы социальной реальности? Как определить наиболее аутентичные методы исследования несформировавшихся еще социальных явлений и кипящих собственными и привнесенными противоречиями общественных процессов? Конечно, отметать какие-либо подходы, приемы и техники социального познания непростительно, так как неизвестно, что эффективнее "сработает". Должны иметь место и быть по достоинству оценены любые попытки аналитического и объяснительного взгляда на проблему - поэтому бессмысленно делать какие-либо методологические заявки с самого начала. Общая же авторская гипотеза заключается в том, что самый эффективный путь - это изучение социальной стратификации и мобильности в России через анализ форм символического взаимодействия. Когда рушится прежнее социальное устройство, меняется ценностный мир, формируются многочисленные новые ориентиры, образцы и нормы, люди поневоле становятся маргиналами, лишенными устойчивых социальных стереотипов. Каждый выступает "сам за себя", но он ищет "своего другого" и помогает себе и потенциальным "своим", используя символику самопричисления. Это проявляется в выборе одежды, жилья, средств перемещения, оформлении досуга, профессиональных принадлежностей, предметов роскоши, предпочтении информационных каналов и т.п. Мы облегчаем друг другу "видовой поиск", демонстрируя свои ценности, социальные претензии, реальное положение и потребность в коммуникации. Особенно наглядно такие процессы должны протекать в период новой дифференциации. И, возможно, данная гипотеза справедлива. А может быть, как утверждали известный этнометодолог Г.Гарфинкель и его коллеги, это лишь необъяснимая априорная установка, а все дальнейшее изложение может быть только "ретроспективной легитимизацией такого решения с использованием профессиональных навыков". Но каждый ведь сам может составить собственное мнение? Текст "легитимизации"- перед Вами.
- Вы не хотели бы изменить этот порядок?
- Может быть, и хотел бы. Но, как изобре-
татель, я все равно отношусь к нестабиль-
ным элементам.
Р.Шекли "Цивилизация статуса"
I. НОВАЯ СОЦИАЛЬНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ
Поскольку социальная структура русского, а затем российского общества давно приобрела выраженный сословный характер, все ее изменения были достаточно четко оформлены и, как правило, зафиксированы в государственных документах. Пирамида производящих и посредствующих, а также функционально вспомогательных слоев сходилась в острие управленческой элиты, воспроизводство которой шло преимущественно на культурно-этнических основаниях (родовой характер, исторический престиж фамилии, социальный ранг предков, брачные связи, функциональное положение других представителей семьи и т.п.). Наследные традиции верховной власти и корпоративность управленческого слоя в целом служили гарантом организационной стабильности всей социальной системы и в то же время создавали барьер неподконтрольности, которая позволяла при желании проводить экспериментальные социальные инициативы. Такая восточная, "редистрибутивная" модель общественного структурирования периодически подвергалась попыткам вестернизации под воздействием пограничных культур. Государственно-конфессиональные преобразования со времен Великого князя Владимира, функционально-статусные реформы с Ивана IV, технологические и социальные модернизации с Петра I заложили образцы порождения властью социальных артефактов, способных долгое время существовать в условиях целенаправленной государственной подпитки. Колоссальные энергетические затраты на любимое дитя - реформирование - способствовали сращиванию социоструктурных продуктов реформ с материнским лоном государственной власти, возникновению системы взаимоподпитки друг друга, которые теоретик элит Г.Моска рассматривал как приведение к власти новой элиты самим старым господствующим слоем. (Кстати, И.Валерштайн также доказывал социальное происхождение индустриальных модернизаций и слоя буржуа в Европе из старой аристократии, которая возрождала свое могущество на новой организационно-присвоенческой основе). Во многом по этой причине социальные преобразования в России, затрагивающие строение и воспроизводство общества, приобрели характер "революций сверху"(Н.Эдельман), перестройки общественного здания по предварительному плану властей, которые часто превратно интерпретировали истинные социальные потребности своего подопытного народа.
Октябрьский политический переворот 1917 года, действительно положивший начало революционным общественным преобразованиям в России, ситуационно и идеологически освежающий, вполне соответствовал авторитарно-деспотическим традициям государственной власти. Однозначно редистрибутивная целеположенность советской системы общественного управления лежала в рамках базовой ориентальной традиции России, а технологическая и социальная модернизация по западным культурным образцам также соответствовала сложившимся стереотипам разрешения конфликтов в управляемой системе. Это в какой-то мере проясняет, почему социальная революция по столь чуждой культуре народа схеме была осуществлена, почему интересы пролетариата одержали победу в аграрной стране, и как коммунистическая идея превозмогла самодержавие, православие и национализм. Потому что уже более полувека назад социологи и этнологи (в частности, М.Мид и Ч.Кули) доказали, что никакие структурные схемы и социальные образцы поведения не могут быть привиты в культуре, лишенной аналогичного или однокоренного внутреннего опыта.
Перестройка 1980-х тоже проросла как некий ответ "сверху" на требования угасающего обыденного мира разочарованных людей третьего советского поколения. Экономические, внешнеполитические и внутренние социально-мотивационные проблемы декорировались в тот момент пышным идеологическим фасадом, вниманием к символике взаимных обращений партии и народа друг к другу. Если проанализировать лозунговый ряд апелляций государства к своим гражданам этого времени, то мы обнаружим некоторую адаптивную эволюцию весьма абстрактных и пренебрежительных представлений власти о менталитете советской "массы".
1. "Ускорение" социально-экономического развития страны. Сменяет лозунг "Догоним и перегоним Запад" за недостижимостью. Основной акцент был сделан на совершенствование технологии и организации производства, социально проблема интерпретировалась как отсутствие должного трудового тонуса.
2. "Человеческий фактор". Акцент сместился в область понимания того, что проблемы наши - не технологические, а экономические. А экономику создают живые люди, от отношения которых к делу и зависит эффективность всех производственных (и иных) начинаний. Впервые напрямую была сформулирована проблема социальной мотивации, в первую очередь мотивации к труду. Поскольку весь ресурс "моральных" стимулов к этому времени оказался исчерпан, а мотивация собственностью (как и экономической формой ее реализации - доходами) социально табуирована, изящный идеологический выход был обретен в суррогатной идее повышения свободы хозяйствования - развитии "чувства хозяина". Эта формула впервые продемонстрировала советскому труженику, привыкшему к символическим формам общения и изъяснения с властью, понимающему иносказания и читающему между строк, что до сих пор он, видимо, был несколько отделен от общенародной собственности и хозяйствовал настолько частичным и нерегулярным образом, что потерял соответствующие навыки и "чувства". Но человек труда "не смог" воспользоваться дарованной ему свободой совершенствования своей социальной сензитивности, поэтому власть вынуждена была продвигаться по пути уступок и смены идеологической "наживки".
3. "Гуманный, демократический социализм". Впервые были сформулированы сомнения, что мы (читай: политические кормчие) шли всю дорогу правильным путем. Социализм ведь строили, для блага людей, а он оказался недостаточно проникновенным, персонально каким-то нечутким, хотя всем хотелось, чтобы он был с "человеческим лицом". Больше индивидуальной обращенности, патерналистская забота государства о социальной теплоте в родовом гнезде социализма, признание необходимости более равномерного распределения власти между правителями и народом, то есть демократии (совещательной? распорядительной? Все равно - доверие!) говорят о понимании обратной зависимости социальной корпорации руководителей от живого объекта их управленческих воздействий. Легализация вопроса о социалистичности нашего социализма, который давно обсуждался на кухнях, более серьезно, без заигрывания, сближает идеологические сомнения народа и правителей, хотя последние очевидно запоздали с фиксацией реально разросшихся общественных противоречий.
4. "Перестройка, Гласность, Демократия." Политическая элита констатировала, что изменениям должна быть подвергнута вся система, а не отдельные сегменты и процессы развития общества. Была испытана благость социальной критики, свободного обсуждения многих вопросов общественного развития без опасности обвинения в крамоле, поиска лучших решений, моделирования будущего развития, сравнения с ранее запретными образцами, открытия единой "общечеловеческой" основы социального общежития, естественных и культурообусловленных личностных прав, оценки эффективности разных путей поиска большей социальной свободы и экономического благополучия, признания необходимости альтернатив для осуществления демократического выбора. Социальная энергия почти вырвалась в тот период из-под идеологического контроля. Дискуссии, народные фронты, этнический национализм (расшатаны прежние идеологические основы социальной идентификации), любовь натерпевшегося страха Запада - все это "оформляло" гиперкомпенсационные поведенческие общественные реакции в переживании "посттоталитарного синдрома".
5. "Рыночный социализм". Использовавшиеся системы стимулирования были осознаны как малоэффективные, следовательно, надо апробировать более успешные, экономически "естественные" модели саморегулирования, хотя они придают социальным системам новое качество (но авось при таком мощном институционально разветвленном государстве удастся держать этот рассадник капитализма под контролем?). Главное - подтвердить людям гарантии социальной защиты и справедливости, устойчивости прежних ценностей и святости знамен. Часть населения злорадствует (наконец, признали свою несостоятельность!), часть радуется (теперь-то честь и будет по труду! - рынок задаром не платит), часть боится (новые условия игры), а часть негодует (продали социализм - кровь предков - не за полушку!). Однако новый горизонт открыт, и постперестроечная эпоха, бурлящая мутной водой мчащихся в новых направлениях социальных потоков, дает знать: как прежде, уже не будет! как будет, никто не знает! "Выбирай, но осторожно. Но выбирай..."
1.1. Ура! Мы не дойдем? Как жаль...
Может показаться странным, что рассмотрение социальной стратификации и мобильности начинается не с концептов "структура", "неравенство", "общность", а с осмысления индивидуальных человеческих реакций, прослеживающихся в оценке общественных событий, обыденном поведении и изменении деятельностной ориентации людей. Хотя для некоторых ученых этот подход все еще представляется проблемным, многие социологи обоснованно убеждены в том, что реки социальной энергии не текут вопреки гравитации, а социальная масса так же инертна, как и физическая; то есть что никакая реформаторская воля властей не реализуется вне соответствия потребностям социума и людей, в него объединенных. Следовательно, загадка движений "народа", общества с его внутренними социальными потоками и переливами миграции, плавными и взрывными перемещениями по социальной лестнице в течение жизни одного или нескольких поколений, разрушительными смерчами внутренних столкновений и войн, перерождением и сменой элит является тем отправным фундаментом, который не модифицирует, а предопределяет общественный генезис в его теоретическом отражении. В соответствии с известным правилом Оккама все мыслимое является реальным по своим социальным последствиям. Поэтому от того, как отдельные люди интерпретируют свои жизненные события и управляющие действия вождей, зависят их практические реакции, а действия больших групп людей, особенно согласованные и единовременные, реально изменяют конфигурацию общества, модифицируя его строение, потенциал и традиционные функции в соответствии с новыми целями и задачами наиболее активных общностей. (Этим и обусловлена высокая значимость идеологии в политической сфере).
Следовательно, ответ на вопросы, как люди ментально осваивают социальную реальность, почему они объединяются в различного рода ассоциации и зачем действуют, становится основным для понимания логики социального структурирования.
Культурные предпосылки, социальные предчувствия, умножающиеся экономические проблемы, призывы, предсказания и комплементарная настройка законодательно-правовой базы во второй половине 80-х годов растревожили духовное общественное пространство, в котором общее недовольство и идеологический романтизм сменялись компаративным анализом по частным основаниям (а на Западе жить лучше:...) и моделированием возможных перемен, а также социальных прогнозов. Возникали пока еще нереальные очертания вероятного будущего, в которых отражались ценностные ориентации, социальные ожидания, деятельностный потенциал, уровень интернальности потенциальных общностей еще не зародившейся новой структуры. И поскольку речь шла о недействительном бытии, искусственные реальности, уже ставшие конструкцией сознания и согласованные с идеальной картиной мира, вступали в артикулярные конфликты, ожесточенно обменивались убийственными аргументами, тонули в море неприятия и критики, спасались в поддержке прозелитов. В этих вербальных баталиях срабатывал главный механизм формирования будущих общностей, который, если разделять мобилизационные концепции (основывающиеся на теории А.Турена) заключаются не в определении собственных групповых целей, а в осознании противника.
Тем самым процесс духовного возрождения был запущен, и, как почувствовали и архитекторы перестройки, и "простые" люди, возникли самодостаточные социальные потоки, которые уносили идеологию в практику, изменяя плановые предначертания, теряя изначально необходимое и прорастая неожиданными, казалось бы, ненужными элементами. Столкновение со спонтанно развивающейся реальностью вызвало два маркируемых следствия: оспаривать реальность теми же способами, что чужую идеологию, стало нельзя; новая действительность потребовала отказа от традиционных жизненных стратегий, осознания протекающих изменений, определения отношения к ним и разработки плана индивидуальных и групповых действий в целях социального выживания.
Собственно говоря, состояние людей в эпоху коренных социальных трансформаций много говорит о прошлом общества, о его культуре, силе традиций, жизнеспособности, адаптивности и устойчивости. Блестящий анализ Е.Н.Старикова ("Маргиналы и маргинальность в советском обществе", 1989 г.) социологически подтверждает вывод ряда отечественных обществоведов о том, что системные изменения социума были вызваны не волюнтаристическими, а весьма объективными причинами, в частности, скрытыми, но всеобъемлющими процессами распада основных элементов социальной структуры. Она десятилетиями разъедалась изнутри под влиянием манипулятивной политической доктрины, нуждавшейся в послушной и преданной "массовке", в которой податливость людей достигалась дезориентирующими вмешательствами государства в их частную и общественную жизнь. Из наиболее устойчивых слоев элементы выбивались алкоголизацией и наркотизацией, извращенной системой стимулирования "труда" (в лучшем случае, усилий - а не результатов), ограничениями и фактической незащищенностью свободы творчества. В результате приближение перемен, содержательно неявных, но очевидно отрицающих старый социальный порядок, вызвало тройственную реакцию: эйфорию надежд, настороженность сомнения и экспрессивную гамму разочарования.
Эти базовые реакции впрямую не отражают основную структуру населения, а скорее косвенно демонстрируют градацию интернальности нашего общества. Как известно социологам и психологам, есть люди, более склонные полагаться на себя, чем на партнеров, семью и государство в своих социальных акциях (деятельности, поведения, общения). Они самостоятельно и ответственно принимают решения и не винят окружение в своих неудачах: обстоятельства таковы, что им положено меняться, это следует принимать как данность, а наше дело предвидеть, готовиться и умело проявлять свои социальные навыки, чтобы обстоятельства побеждать. Такие члены стагнирующего общества заинтересованы в переменах, психологически готовы к ним, способны управлять своей судьбой, экспериментировать, менять прежние социальные функции и сферы деятельности. Экстерналы, напротив, очень привязаны к окружающей социальной среде, зависят от обстоятельств, покладисто реагируют на направленные воздействия, характеризуются социально комплиментарным поведением. Обычно они патерналистски настроены, ждут помощи извне (от семьи, друзей, государства) и чувствуют себя достаточно беспомощно в меняющихся социальных координатах. Даже тщательно артикулированные реформы могут привести их в состояние полной социальной дезориентации и при общем положительном (опять же комплиментарном, согласительном, компромиссном по отношению к реформаторской власти) настрое их гложет червь сомнения в успехе предпринятых акций, беспокойство о своей судьбе, будущем детей, имущества и перспективах социальной защиты и благосостояния. Те же активные и пассивные экстерналы, которые социально привязаны к прежней системе своим элитарным социальным положением, функциональной ориентацией, незавершенностью планируемой карьеры или иных форм общественного продвижения, идеологически "захваченные" официальными мировоззренческими ценностями, ассоциируют перемены с разрушением их жизненной картины мира (тех когнитивных, интерпретационных и знаковых сеток, которые делали социальное пространство стабильным и узнаваемым, а их социальные действия - уверенными, точными и успешными). "Эта убийственная, невыносимая, предательская, разрушительная перестройка! Она перечеркивает все, что три полных поколения людей делали во имя Ленина, Сталина, коммунизма, интернационализма, братства, равенства, детей, профессиональной гордости, патриотизма и интеллектуального самоуважения". Все наши коллективные и индивидуальные социальные победы, весь наш обыденный жизненный мир помечены и оформлены социалистической символикой, каждый элемент бытия связан со всеми другими, создан замкнутый мир особого смысла, который придается любым действиям, и иномыслие в этом совершенном и целостном мире воспринимается не как крамола - как безумие. "Наш человек не мог придумать перестройку. Её придумали упорные враги".
Интернальность и экстернальность не разделены по определенным общественным горизонтам, а перемешены в каждом социальном слое, в разных общностях и группах. Как правило, еще незатертая жизнью и потому довольно самоуверенная молодежь более интернальна, это характерно и для современного российского общества. Новая заря, "новое поколение выбирает..."У молодых меньше старых социальных стереотипов (помню, как была удивлена, услышав про "три принципа Сталина" - мои сверстники уже ничего не знают про эти принципы), да и к известным они относятся более критично, с пренебрежительностью и превосходством (уж мы бы этого не допустили!). Невротизируя старших своим цинизмом и явной индифферентностью к традиционным ценностям, они становятся первым пореформенным поколением, закладывающим и чутко, но неразборчиво воспринимающим основы новой культуры. Одиночки-"профи", которых в должной степени не ценили партийные и комсомольские капитаны производства в силу селективной разницы оснований социального продвижения (какие-то там знания и навыки против идеологической безупречности и личной преданности), потенциальные организационные таланты, не находившие приложения или управленческого простора даже в руководящих эшелонах власти, работники сферы обмена и услуг, чьи легальные и актуальные возможности находились в глубоком диссонансе в отечественной дефицитной экономике и многие другие категории `акторов советского общества, объективно предрасположенные к интернальности, стали базой недоиспользованного социального потенциала, который прорвался наружу в стабильной поддержке реформ.
Интернальность и экстернальность - весьма сложные позиционные характеристики социального состояния человека. Конечно, играет роль степень индивидуального психологического конформизма, программа социализации и свобода персонального противодействия, влияние социальной среды и ее культурных образцов (привычных норм, ценностей, традиций) , духовная и прагматическая ориентация личности. Все это переплетается в многофакторную модель, в которой изменение одного частного параметра заставляет результат "куститься" вероятными исходами на фоне неопределенности. Захват государством духовного пространства с ограничениями информационного и критического доступа, с поощрением догматизма, идеологической доверчивости и ментальной инфантильности создал более устойчивый плацдарм достижения ожидаемых результатов в подгонке к социальным стандартам разнокалиберного человеческого материала. Людям, профессионально связанным с обществознанием, это известно на примере собственных судеб. Чтобы легально действовать в своей профессии, нужно было либо "самооболваниться" до совершенно некритичной степени, что связано с потерей самоуважения и корпоративного достоинства, либо выработать самостоятельно изощренную систему внутренней (и излагаемой) аргументации, которая врастает и пронизывает индивидуальную философию, профессиональную логику, модифицирует тип рациональности. С продуктом собственного творчества тяжелее всего расстаться, и мы апологетизируем - социализм: такой, который проживали, и такой, каким он стал бы "в чистом виде", без нас; тот, построенный другими, "американский", "шведский", и тот, который еще можем построить ("социальное рыночное хозяйство", "регулируемый рынок"). Или отрекаемся, как от социальной чумы, не вспоминая хорошего и надеясь на новое плохое.
Похожие ориентации демонстрирует и обыватель, призываемый из своего аполитичного обыденного мира эпатирующими репликами очередей, попутчиков в городском транспорте, информационными скандалами mass-medium. Ностальгия по прежнему социальному порядку, связанная в памяти с успехами, молодостью, государственными победами, привычным стилем жизни, уверенностью в завтрашнем дне - естественное явление, длящееся десятилетиями и не поддающееся критике и давлению.
Однако, социальная эйфория, скепсис и сожаление предопределяют только изменение перспектив реформирования (модернизации) российского общества, а реальным конструированием занимаются действительные и действенные социальные силы, не "размазанные" в социальном пространстве, подтянутые к формообразующим ядрам общественных групп, обладающих собственной выраженной структурой и вписанных в иерархию других структурированных общностей.
1.2. Волнуемся и спорим, а процесс пошел
Ориентация на рыночную модель переустройства российского общества сопровождается целой сетью сопутствующих и результирующих эффектов. Рынок предполагает товарное производство, которое естественным образом вырастает из частной собственности, частная собственность обусловливает относительный экономический суверенитет личности, и, следовательно, более широкий гражданский суверенитет. Последний становится базой политической демократии, которая предполагает идеологический и культурный плюрализм, а он предопределяет толерантное как минимум отношение к социальному и экономическому неравенству.
Несмотря на то, что экономическое расслоение существовало в России всегда, в том числе и в предшествующий советский период, общество было экономически довольно слабо дифференцировано. Основная масса населения жила почти исключительно на доходы "от труда", поскольку остальные источники персонифицированного и неперераспределяемого (т.е. неконтролируемого) государством дохода были почти полностью делегализованы. А различия в размере оплаты труда с развитием социализма все больше нивелировались и это официально трактовалось как социальное достижение.
Рядом и над экономически родственными группами советских трудящихся существовали две социально разнородные экономические элиты. Экономические доходы одной из них были на порядок выше, чем у людей "народа", за счет множества социальных привилегий, которые узаконил для себя правящий аппарат. Оставляя за скобками рассуждения о социальной справедливости и идеологическом соответствии такого положения провозглашаемым идеям, можно констатировать, что управленческая элита советского общества свое монопольное социальное положение умело преобразовывала в индивидуальные и корпоративные экономические выигрыши. Эта экономическая элита в своей внутренней структуре была иерархизирована, а ее привилегии, перетекающие в доходы, жестко дифференцированы. Вторая элита имела выраженный криминальный экономический характер, и независимо от производительных или перераспределительных способов получения дохода ее обогащение было нелегальным.
Предперестроечный период, связанный с вызреванием многих социальных и экономических противоречий социализма, характеризовался также и развитием коррупции, определенного рода сращиванием легальной и нелегальной экономических элит, которых притягивали возможности эффективного присвоенческого партнерства, основой чего был пресловутый частный интерес. Это далеко не исследованный вопрос, но гипотетически можно предположить, что в результате таких процессов сложилась одна из мощнейших социальных сил, заинтересованных в снижении криминального риска и освобождении экономического пространства для активного хождения накопленных капиталов, то есть в проведении экономических реформ. Анализ большого количества неофициальных сведений и систематизация вспомогательных данных говорят о том, что значительное число начальных капиталов быстро и успешно закрепившихся на различных рынках фирм имеют аналогичный экономический генезис. Такой перелив "из элиты в элиту" экономически не тавтологичен, поскольку происходит серьезное переструктурирование новой социальной бизнес-группы, возникает значительный "отсев", а также формируется новое "пополнение", занимающее свои экономические места уже не всегда по признакам партийного или мафиозного происхождения, так как конституирование современной экономической элиты переходит на законы рыночной логики, где выживание предопределяют функциональная эффективность и потребительский успех.
Предвосхищая и сопровождая процесс переформатирования пространства экономической элиты, вуалируя его истинные механизмы пестрой мишурой собственных проявлений началось заполнение функциональных лакун будущих рыночных институтов. Если первым духовным движением перестройки стала "гласность", то изменения социального тела российского общества начались с размножения "кооператоров". Огорчая правителей и законодателей, они с возрастающей степенью энергии взялись - не за мелкотоварное производство в целях наполнения дефицитного потребительского рынка, и не за развитие угасающей сферы бытовых услуг, - за торгово-посреднические операции, которые в прежней экономической системе игнорировались по существу, поскольку потребностной ориентацией советская экономика никогда не страдала. Большой рыночный простор, отсутствие конкуренции со стороны неповоротливой распределительной системы государства, потребительская жажда людей, десятилетиями страдавших от всеобщего дефицита и необходимости "доставать", приобретать "из-под полы" - все это подогревало конъюнктурную лихорадку перепродажи и функционально притягивало значительные массы рисковых инноваторов (Merton R.K. Social Theory and Social Structure, 1968), чье поведение в господствующей еще тогда культуре рассматривалось как подлинная социальная "девиация". Это, пожалуй, была первая общность, которая прошла полный путь от выпадения маргиналов в новое (уже рыночное) подпространство, их функционального в нем закрепления, интерструктурирования, до врастания в систему других устоявшихся социальных групп, самоорганизации, создания представительных и политических образований. Сегодня эти "бизнесмены" и "коммерсанты", сильно различаясь между собой по разным социальным, в том числе экономическим, параметрам, обрели места в социальной диспозиции в зависимости от ранга внутри своей общественной группы. Это показывает, что обществу пришлось признать их социальную роль и права как субъекта социальной структуры, принять их институциональное закрепление в экономическом пространстве, а также (что само по себе очень интересно) - воспринимать как данность и всегда учитывать их внутренние нормы структурирования, престижной градации, субкультурные правила социального общения и логику корпоративного взаимодействия.
Основная же часть населения амбивалентно и поведенчески двойственно проявляет себя в процессе рыночных реформ. Значительная его доля настроена однозначно патерналистски, продолжая ожидать от государства социальных благ и защиты, экономического покровительства и статусной поддержки. Другая, компенсируя свое социальное раздражение от прежней денежной уравниловки, бросается "во все тяжкие" предпринимательства и коммерции, чтобы активным экономическим поведением наверстать упущенное. Пассивная подгруппа населения тем не менее также подвержена процессам экономического расслоения, хотя они носят по отношению к ней экстернальный характер и связаны с новыми приоритетами государственной экономической политики, макроэкономическими процессами, трансформацией системы общественных и индивидуальных потребностей. Активная подгруппа расслаивается по внутренне присущим ее экономической деятельности причинам, связанным с энергетическими, ресурсными и финансовыми вложениями, конкурентоспособностью, маркетинговой компетентностью, экономической удачей, предвидением и т.п. Обе эти части населения изменяют свой экономический статус все больше под воздействием собственно рыночных процессов социальной дифференциации. Но законы, логика прежней административной и нарождающейся саморегулируемой экономики нередко вступают в клинч, деформируя ход стратификации.
Тем не менее, социальное расслоение на экономической первооснове - не возникающий, а продолжающийся с большей интенсивностью процесс переструктурирования российского общества. Он был искусственно ограничен, но в извращенных формах пробивал себе дорогу в советское время, он открыто развивается теперь. Самостоятельное население, вступая в рыночные отношения, не просто демонстрирует позицию по поводу социальных перемен, а проявляет себя посредством направленной активности. От того, насколько емко и регулярно человек становится экономическим `актором, зависит скорость и характер формирования новой рыночной культуры, которая возникает в единичных контактах, закрепляется по прецеденту, становится привычной нормой (неписаным правилом) экономического общения. Эти правила объединяют людей в группы "сообщников" и дифференцируют их, разводя по разные стороны экономических "баррикад", поощряют, провоцируют, угрожают санкциями, сулят выигрыши и манипулируют вероятными рисками. Сформировались реальные субъекты непривычно свободного и альтернативного товарного рынка, объединились агенты рынка ценных бумаг, возникли фондовый и кредитный рынки, рынок сферы услуг, полузавуалированный рынок труда. И предложение, и спрос на них представлены группами людей, вполне осознающими свое положение в такого рода социальных пространствах и отличающими "своих" от конкурентов и контрагентов. Изменилась векторная направленность интересов производителей, потребителей и многочисленных посредников, обслуживающих экономические коммуникации: от розничных продавцов до министров.
Формирование института частной собственности, несмотря на все задержки и законодательные огрехи, также привело значительные массы людей к новым стандартам экономического положения, которое предопределяет иную перспективу решения многочисленных проблем малых общностей (семей, трудовых коллективов), чем это было принято ранее. Возникли и задействованы непривычные ценностные координаты, создаются социальные нормы и стереотипы, которые уже не могут игнорироваться большинством населения, вне зависимости от личностного отношения и соотносительной привлекательности по сравнению с нормами прежних, очень недавних времен.
Индустриальный характер национального производства, придающий такое большое значение критериям экономического расслоения, будет в России еще долгое время актуальной действительностью, поскольку наряду с высокотехнологичным военным и космическим производством, достижениями в различных отраслях фундаментальной и прикладной науки, доля ручного труда составляет до 49%, что представляет структурную, организационную и технологическую проблему развития российского социума. Если прислушаться к выводам И.Валерштайна (Development: lodestar or illusion?, 1988), можно усомниться в возможности одновременного экономического роста и продвижения по пути социального равенства, что сам он обоснованно отрицает. Противоречие, следовательно, необходимость выбора между ними, предопределяют две крайние перспективы: либо возвращение к приоритетам социального равенства, которые собственно и довели советское общество до мотивационного истощения и "застоя", либо активное развитие дальнейшей социальной дифференциации во имя наращивания экономического потенциала, который когда-то можно будет более "справедливо" перераспределить. Поскольку очень стабильное развитие российского (тогда еще советского) общества на редистрибутивных (государственно-перераспределительных) началах все же привело к критическому уровню социального недовольства и "перестройке", вероятным с точки зрения большей жизнеспособности представляется второй сценарий. Так что всё, что мы официально и интимно не любили, придется принимать. Этот прогноз опирается и на выводы Дж.Несбита и П.Эбурдин (Megatrends 2000: Ten new directions for the 1990's, 1990), которые предполагают расцвет мировой экономики в 90-е годы во всем мире, переход от политических к экономическим приоритетам развития обществ (как не вспомнить либеральные призывы Ф.А.Хайека!), и главное - становление свободного рынка в бывших странах социализма. А поскольку это высоковероятные и частично подтверждающиеся уже фактически прогнозы, аналитические модели изучения расслоения должны учитывать такие фундаментальные выводы, как определяющая роль экономических факторов в социальной стратификации современного общества, концепция благосостояния в противовес дифференцирующей концепции доходов, а также роли групп интеллектуального труда в индустриальном производстве (см.: Kumar K. The rise of modern society..., 1988).
Однако все эти доводы, как и большинство концепций модернизации применительно к современной России (теории "посттоталитарного синдрома", "запаздывающей модернизации" третьей волны, развития стран "советского типа" и др.) доминирующее внимание уделяют элементам рационализации, приватизации, демократизации развития общества, присущим так называемой западной модели социального прогресса. Но забывать об исконных корнях, архетипах и редистрибутивных традициях отечественной культуры даже наблюдая глубокие ее трансформации - значит строить свои теоретические замки на песке, предполагая весьма невероятную по известным науке меркам системную пересоциализацию огромного, сложно устроенного общества. Тем не менее и по основаниям власти, перераспределительной воли и контроля, стимулирования и организации поощрительных и карательных воздействий, можно зафиксировать объективные изменения, разделяющие социальные позиции населения.
Раньше, в период господства демократического централизма, власть представлялась номинальной, но реально обладала большим распорядительным пространством; а народная "масса" выступала полигоном предопределенной легитимизации партийно-государственных решений, в то время как считалась управляющим субъектом. Идущий процесс демократизации в его реальном, а не словесном воплощении, связан как минимум с тремя социальными эффектами: а) формированием факторов относительной независимости личности от произвола государства в его институциональном и аппаратном воплощении, возникновении некоторого пространства экономической и гражданской свободы, самодеятельного простора поведенческой неподконтрольности; б) возникновением параллельных властных структур, базирующихся на разнокоренных основаниях, причем влиятельность "либеральной" по природе власти развивается в конкуренции с влиянием "тоталитарной"; в) перераспределением власти в обществе таким образом, чтобы реальные ее частицы в законодательно оформленном и функциональном выражении передаются гражданам и их свободным сообществам для обоюдной подконтрольности, участии в директивной и индикативной распорядительной деятельности государства. Гарантии индивидуальной свободы, сбалансированность внутри института власти и включенность населения в легальные процессы влияния на управление развитием общества также становятся структурирующим основанием для иерархизации социума. Произошло перераспределение власти (не только экономической, но и политической в первую очередь), сформировалась новая политическая элита и разветвленная оппозиция, конституированы новые политические субъекты разной степени организованности и стабильности. Граждане обрели и не одиножды апробировали свои совещательные и рекомендательные права, а также реализацию директивы большинства применительно к верховной власти. Смена представительных органов, конфликты функциональных "ветвей" политической элиты, возникновение общественных: этнических, территориальных, отраслевых, социально-статусных - групп влияния, идеологическая полистилистика, популизм и перманентная избирательская экспертиза - все это разносторонние показатели дифференцирующей роли нового политического устройства в России.
Политика и экономика - всего лишь два, но довольно репрезентативных примера идущих перемен. С фактами не поспоришь, а можно уверенно сказать, что наше социальное бытие заключено в координатные рамки доселе необычных фактов, порождающих неожиданные или непривычные следствия, заставляющие пересматривать и перестраивать свое поведение, общественные действия и контакты. Конечно, очень весомую дифференцирующую роль играют и духовно-культурные параметры расслоения, но их мы будем рассматривать не в этой обзорной главе, а в разделах, связанных с номинационной идентификацией.
1.3. Как выяснить, куда идет процесс
Предшествующая "пристрелка" исследовательского оружия показывает читателю, лишь куда целится автор, демонстрируя его общий обзор, так называемую предметно-проблемную перспективу. Но о самой технологии, как "достать" объект, отразить его в ломких контурах теоретических схем, в приблизительности функций научных моделей, об инструментарии, способах и интерпретационных допусках исследования пока сказано очень мало. А это чрезвычайно важно, так как демонстрация методологической принадлежности, теоретической "перспективы", или "школы", научной ориентации так же важны для правильного понимания и принятия профессионалами, как открытое выражение социальной принадлежности для правильной трактовки и понимания другими особенностей вашего социального поведения. Столь же необходимо это и для первоначального знакомства с проблемой, так как артикуляция принятого в работе "угла зрения" позволяет любому читателю соотносить полученные выводы со своими предположениями относительно изучаемого предмета, а также сравнивать их с результатами, достигнутыми в иных методологических перспективах.
Выше мы остановились на том, что современное российское общество на поверхностный взгляд представляет невообразимую мешанину самых разных по своей природе социальных напластований. В нем одновременно действуют новые и продолжают влиять прежние стратификационные основания. Социальные перемещения людей и изменение общественной "диспозиции" происходят также будто бы стихийно: возникают, дробятся, объединяются и исчезают прежде стабильные общности, люди спонтанно меняют свое социальное положение, причем как под воздействием собственной активности, так и под влиянием активности чужой. Разобраться в этом чрезвычайно сложно, и надо сначала определиться, какими методами лучше действовать.
Первый вопрос, стоящий перед нами - это содержательная интерпретация "социальной революции". Понимая, что это в первую очередь основательное изменение культуры общества, его норм, запретов, ценностей, коммуникативных образцов, институциональных перспектив, мы будем акцентировать внимание на материализации процесса. Рассматривая социальную революцию как действительное общественное переструктурирование, охватывающее все сегменты социальной системы и трансформирующее их в интервале жизни одного поколения, мы сосредоточимся на разрушении и воссоздании, возникновении и развитии новых социальных общностей, их взаимодействии и образовании устойчивой диспозиции, попытаемся проанализировать те институциональные основания современного общества, которые влияют на внутреннее, взаимное и системное структурирование социальных групп.
Каждый раз, когда мы пытаемся что-то вы-яснить, мы отталкиваемся в своих усилиях от оче-видного и проблема состоит только в том, чтобы применить подходящие технологические и интеллектуальные фильтры: процесс очищения материала, выявления его истинной формы очень деликатная деятельность (грязь и информационные помехи исказят наши представления, а игнорирование важных деталей приведет к неправильным выводам). Общественная трансформация в России предоставляет в этом смысле огромные массивы запутанного, противоречивого, а иногда и довольно отчетливого наглядного материала, и море косвенных свидетельств о состоянии общественных процессов: через зеркала средств массовой информации, анекдоты, слухи, меняющиеся неписаные нормы поведения, обращения людей друг к другу (товарищи! господа!), бытовые споры, политические скандалы, судебные тяжбы, манеры, одежду, семейные отношения и брачные институты, доходы, налоги, направления индивидуальных и деловых инвестиций, забастовки, безработицу, инфляцию, биржевые реакции и т.п.
В этом информационном обвале приходится действовать методом самоограничения, либо а) сегментируя и последовательно обрабатывая имеющиеся сведения "тематически", чтобы в конце скоррелировать, обобщить и получить целостную картину; б) выбирая наиболее репрезентативный срез развития общественных процессов и генерализуя полученные при его анализе выводы; в) используя априорные логические модели аналогового или выводного гипотетического характера для последующей верификации на прикладном материале. В любом случае, даже комбинируя их, мы ограждены тремя барьерами: изменением общей парадигмы современной науки, состоянием социологии с ее предметной и методологической неопределенностью, а также выбором индивидуальной теоретической перспективы.
Поскольку от названных факторов будет зависеть успешность "выяснения" тенденций социального развития российского общества, следует обозначить их сущность несколько подробнее. Как известно (хотя многие и не акцентируют на этом внимания), коренным изменениям подвержены не только технологии переработки природных веществ, но и технологии естественного и социального познания. Мы знаем о достижениях НТР и не перестаем им удивляться; мы знаем о смене научных парадигм - и с трудом позволяем себе смириться с ней, и, более того, в нее вписаться. За полтора века развития социологии как самостоятельной области знания очень многое произошло с самой тканью науки: классические представления об "объективности" объекта исследования, которые разделяли О.Конт, Э.Дюркгейм, К.Маркс, сначала сменились веберианско-мидовским модерном с признанием деформирующего воздействия на результат научного исследования инструментария, методов, а также теоретических подходов ученого. И вот уже несколько десятилетий установились и господствуют сильно отличающиеся от прометеевского рационализма начала века постмодернистские концепции весьма культурологического толка. Современные научные подходы самим своим теоретико-методологическим содержанием отрицают "научность", ибо не признают абсолютной, универсальной рациональности, а исследуют уникальные рациональности уникальных культур. Типы рациональности, принадлежащие разным культурам, не могут измеряться единой шкалой и соотноситься друг с другом на основании ценностных иерархий одной из них - поэтому всякая наука интерпретируется как игра культур исследования и культур отображения объекта. Отсюда социология должна давать множество объяснений, и многообразных объяснений одних и тех же явлений и социальных процессов (И ценность интерпретаций "стихийного социолога" столь же уникальна, как и социолога профессионального? - последовательно говоря, да). Вот уж поистине требования к корпоративной толерантности! Или просто генерализация принципов "понимающей социологии" на познающую элиту. Однако современное состояние науки актуализирует не только взаимную терпимость к взглядам и выводам других исследователей, но и навыки теоретической "лессировки": соединения, наложения и гармоничного сочетания разных подходов, выводов, интерпретаций относительно отдельных явлений или событий. Это довольно трудно для людей, мышление которых формировалось в теоретическом пространстве марксизма (но это уже проблемы писателей, а не читателей!).
В процессе эволюции социологического познания произошло изменение представлений и о предмете: в новом свете предстало "общество" - как глобальная цивилизация, а не нация-население-государство, и возрождение архаичных социальных общностей составило этим представлениям достойную альтернативу. Отказ от универсальной теории и жестких верификационных методов объяснения переориентировал внимание исследователей на качественные методы познания: значение контекста, феноменологические, этнометодологические, символико-интеракционистские, когнитивистские, социолингвистические подходы пропитывают ткань современного обществознания. Поскольку на этом фоне происходило еще и деление социологии на академическую (о которой выше и шла речь) и прикладную, усиление их взаимной придирчивости и профессионального презрения, а также разделение теоретиков грубо говоря, на "институциалистов" (внимание к системе, структурам, институтам) и "бихевиористов" (изучение поведения, взаимодействия, функционирования), выбор апробированных способов решения нашей задачи представляется весьма запутанным делом.
Какие же магистральные методологические пути, теоретические подходы можно было бы использовать для изучения процессов расслоения российского общества?
1. Марксизм с его позитивистско-конфликтологическим наполнением, вниманием к экономической подоплеке социальных процессов и их политико-идеологической интерпретацией.
2. Структурный функционализм (неофункционализм) с его концептами системы, универсальных социальных функций, разделения труда, иерархии и организации, управления и власти.
3. Психоанализ, акцентирующий роль индивидуального сознания и его базовых структур в генезисе социации, а также изучающий состояние человека в его культуре.
4. Феноменологию (этнометодологию, социальный конструктивизм) с его представлении о значении обыденного жизненного мира, нерефлектирующего опыта и определением тех отношений, которые связали бы понимание жизненного мира с научным пониманием, логику объективных социальных фактов с логикой действий, наполненных субъективным смыслом.
5. Теорию социального действия, выявляющую культурные, функциональные, символико-посредствующие и поведенческие универсалии социальных интеракций, взаимодействие потребностей и ценностей, личности и культуры как порождения социума.
6. Когнитивизм с его способами выведения соотношений между менталитетом и социальной организацией общества, изучением социальных структур и потребностей человека через символические представления общества о самом себе.
7. Символический интеракционизм с попытками прояснить дуализм социально порождаемого и социально созидающего человека, вниманием к формированию "Я" в социальном процессе, языку, символике, сложной интерпретационной концепции "меня", взаимосвязи общества как социальной структуры и человеческих действий.
8. Историко-эмпирическую традицию сравнения, интерпретации, понимания действий и поведения людей, роли их субъективного опыта, традиций, особенностей культуры в трактовках власти и конфликта, с ее альтернативным видением социальных событий и уточнением первоначальных гипотез.
9. "Экзотические" подходы к изучению социальной организации, общественного расслоения и структурного взаимодействия, например в рамках феминизма с его различением женского и мужского социального мира, представлений о нем, трактовке особенностей социального поведения и общественной перспективы.
Интеллектуальная маргинальность самого автора, обусловленная незрелым возрастом и принадлежностью к отечественной культуре обществознания, переживающего методологическую "ломку", ориентирует рассматривать перечисленные исследовательские направления не как набор альтернатив, а как палитру средств для теоретического воссоздания, анализа, обобщения и прогнозирования процессов стратификации и мобильности в современном российском обществе. Стремясь к детализации контекста и обращаясь к иносказательной выразительности "мелочей", мы распределим центры нашего внимания в трех основных обзорных "точках", сосредоточившись: а) на экономическом содержании социального расслоения, поскольку оно отражает наиболее фундаментальные основания дифференциации современных обществ; б) на властных критериях переструктурации, так как социальная культура и организация российского общества много веков носит рецидивирующе- редистрибутивный характер, а управление, подчинение и контроль играют большую роль в поддержании стабильности социальной системы; в) на символическом оформлении поляризации общества как наиболее универсальном и обобщенном механизме социальной маркировки самых разных человеческих общностей, их взаимоотношений, ожиданий, притязаний, занимаемых позиций.
Символика социального расслоения не просто интересный, репрезентативный, но и адекватный для предпринятого исследования материал по следующим двум причинам. Во-первых, современное общество базируется на разветвленной системе опосредствующих межперсональных связей, которые имеют обезличенный, отчужденный, функционально-ролевой характер, и символический ряд таких взаимодействий достаточно строго соответствует устойчивым элементам реальной социальной структуры задействованного в них сегмента общества. Во-вторых, авторская гипотеза состоит в том, что социальная символика приобретает особое значение в переходных процессах, поскольку общественная трансформация сопряжена не только с мозаичной игрой прежних элементов социальной структуры, но и с преобразованием социумных ядер, возникновением новых элементов и структурообразующих сил из старого социального материала, что перераспределяет удельные веса и взаиморасположение отдельных общностей между собой. Эффективность и интенсивность этого процесса сопряжена с разметкой социального пространства в соответствии с новыми (в нашем случае - рыночными) "правилами игры", то есть теми нормами, ценностями, поведенческими образцами, которые становятся приемлемыми для критической массы населения, включенного в социальные связи.
Первое, что вам следует уяснить,- это ваш статус на Омеге. У вас НЕТ статуса. Вы - пеоны, а это значит, что вы НИЧТО.
...Во-первых, все более важны, чем вы; но некоторые более важны, чем остальные.
Р.Шекли "Цивилизация статуса"
II. СОЦИАЛЬНОЕ РАССЛОЕНИЕ И ИЗМЕНЕНИЕ
СТРУКТУРЫ ОБЩЕСТВА
То, что социальные перемены в России носят всеохватывающий характер, безусловно, отражается на процессах социального расслоения и изменении общественной структуры. Внешняя тривиальность этого высказывания акцентирует ту мысль, что стратификация и структурирование происходят всегда, независимо от степени стагнации или революционизации конкретного социума. Социальные пространства пополняются новыми людьми с их особой индивидуальной и общностной культурой; не только отдельные индивиды, но целые семьи, этносы и классы меняют свое социальное положение как благодаря собственным усилиям, так и под влиянием внешних обстоятельств: макросоциальных коллизий, общественных и природных катаклизмов. Классик стратификационной теории П.А.Сорокин, рассматривая структурирование социального пространства, писал, что положение человека или социального явления в нем определяется их отношением к другим людям и другим социальным явлениям, взятым за "точки отсчета". Попытавшись реализовать этот подход в первой главе и подобрав подходящие теоретические линзы, присмотримся к нашему предмету более детально.
"Социальная стратификация - это дифференциация некой данной совокупности людей (населения) на классы в иерархическом ранге. Она находит выражение в существовании высших и низших слоев. Ее основа и сущность - в неравномерном распределении прав и привилегий, ответственности и обязанности, власти и влияния среди членов того или иного сообщества. Конкретные формы социальной стратификации разнообразны и многочисленны". Они проявляются в экономических статусах, имущественном неравенстве, ранжировании авторитета, престижа, объеме управленческих функций, профессиональном статусе и положении,- пишет П.Сорокин в "Социальной стратификации и мобильности" (Человек. Цивилизация. Общество. 1992).
Расслоение - русский понятийный аналог признанного в мировой социологии термина "стратификация" - отражает процесс развития социального неравенства и иерархического группирования людей на социальных уровнях, которые различаются между собой престижем, собственностью и властью. Э.Гидденс определяет ее как "структурированные неравенства между различными группами людей", каждая из которых различается объемом и характером социальных привилегий. Рассматривая расслоение как проявление и выражение непреложного, всеобщего принципа неравенства, существовавшего в человеческих сообществах "от века", он подчеркивает стабилизирующую роль стратификации, которая и по мнению П.Сорокина является неотъемлемым предикатом как социального прогресса, так и любой социальной организации.
Более динамическая и противоречивая трактовка существа социального расслоения принадлежит Т.Парсонсу, который рассматривает стандарты стратификации сквозь призму интегративных общественных институтов. Выделяя критерии престижа и власти (широко понимаемой как влияние , в духе R.A.Dahl's "A preface to democratic theory") в качестве ведущих дифференцирующих оснований, он рассматривает стратификацию как "главное, хотя отнюдь не единственное, средоточие структурного конфликта в социальных системах". Такая интерпретационная перспектива позволяет увидеть в расслоении общества один из важнейших механизмов поддержания его общей витальности, самообновления, адаптации и экспансивности.
Казалось бы, два столь широкоракурсных подхода, структурный и функциональный, эволюционистский и конфликтологический могут создать полноценное стереоскопическое восприятие сложного социального феномена стратификации. Но они отражают только голые, внешним образом выраженные, социальные пропорции, механическую конструкцию тела общества. Только иная методологическая колористика может придать его теоретическому виду более естественные и реалистичные очертания. Основы социальной жизни лежат в обыденных взаимодействиях, и привычные стереотипы помогают людям в их общем смысловом контексте по-своему понимать состояние и поведение друг друга. Чем больше социальная дистанция между представителями разных социальных общностей во временном, пространственном или статусном смысле, тем жестче стереотип восприятия и интерпретации. "Социальная структура является общей суммой этих типизаций и повторяющегося характера взаимодействий, который создается с их помощью. Социальная структура как таковая является важным элементом действительности в обыденной жизни" (Berger L.P. & Luckman T. The Social Construction of Reality, 1976). Этот мир взаимных стереотипов и приписанных мотивов - то же самое, изучаемое нами, структурированное общественное пространство, в котором признание, номинация, общественные нормы и мнения организуют, разводят по четко определенным местам людей и целые общности, определяя их привилегии, обязанности и правила взаимодействия. В этом ракурсе изучение социальной структуры и культуры (в ее социологическом смысле) становятся тождественны.
Таким образом, наши первоначальные представления о социальном неравенстве, общественных слоях, иерархии, структуре, динамическом характере "вертикально" ориентированной организации человеческих сообществ: конфликтах, диспозиции, перемене общественного положения - лежат в основе осмысления социальных процессов российской действительности. Социальное расслоение приобретает при этом специфическое значение, этимологически приближенное к обыденной трактовке, отражая не вообще поддержание послойной организации общества, а именно возрастание его дифференциации, усложнение, формирование нового абриса иерархии. Благодаря привычной приставке перевод английского термина приобретает очень точную и ситуативную нюансировку: рас-слоение - дробление социального монолита, отказ от синкретичного социального восприятия, выявление структурных конфликтов старой и нарождающейся общественной системы. С определенной точки зрения эта проблема "покрывает" практически все вопросы социальной трансформации и представляется центральной для социологического описания российского "сегодня".
В этой работе довольно важно разделить основания социальной стратификации и ее проявления, которые находятся в тесной и в тоже время сложноопосредованной связи. Чем порождаются слои: уровнем доходов, собственностью, объемами распорядительной власти, степенью социальной защищенности, авторитетом, обычаем, агрессивностью и насилием? В чем проявляется разное социальное положение? Где причины и где следствия? Как завоевать свое место под солнцем? - Тайна социального неравенства проявляется во всем: в стиле жизни, поведении, взаимодействии, ориентациях, оценках, идеологии и философии. Внимательное наблюдение любых социальных проявлений дает много информации об организации общества, его реальных структурах, генезисе и тенденциях. Поэтому все социологические школы, каждая сквозь свою теоретическую призму, отражают истинное положение вещей.
Поскольку понятие стратификации охватывает и эволюционные (слоевые), и революционные (расслаивающие) социальные изменения, необходимо обращать внимание как на особенности процессов структурирования по прежним критериальным основаниям, так и на действие новых принципов дифференциации. Особый интерес представляет рассмотрение вопроса об "универсалиях" стратификации, возможном ранжировании разных ее оснований (по этому поводу высказано множество альтернативных мнений) и интегральных результатах их действия в конкретном обществе.
Авторская гипотеза состоит в том, что процессы стратификации в России радикально преобразовывают организацию общества, поскольку возможно осуществляется переход от традиционной "властной" (политической) доминанты социального структурирования к "собственнической" (экономической) основе расслоения. В связи с этим предстоит рассмотреть процессы социации и иерархизации, выявить характер изменения социальной структуры.
2.1. Апология неравенства. Стабильность социальной организации
В любом другом случае чрезмерное восхваление неравенства оказалось бы неуместным (как все чрезмерное), но в нашем - оно совершенно необходимо. Без достаточно детализированных представлений о неравенстве необъяснимыми для нас остаются отношения людей, переливы социальной энергии в обществе, механизмы социального структурирования. Однако попытка как можно более непредвзятого обращения к проблеме, я думаю, любого сделает апологетом этого универсального по своим проявлениям сложного и глубокого формообразующего источника известной нам социальной жизни. Значение неравенства для человеческих сообществ настолько велико, что без него невозможна была бы никакая сложная совместная деятельность и никакая продуктивная динамика социального развития.
В термине "не-равенство" уже заложен негативный подход, но в нем к тому же всегда присутствует определенный социальный подтекст, отчего его употребление часто приобретает оценочный смысл: больше - меньше, лучше - хуже и т.п. Причем неизбежно, с учетом контекста, с разной степенью осознанности оценка приобретает смысл определения степени выигрышности позиции сравниваемых элементов в поле их взаимодействия (естественного, искусственного; прямого, опосредованного; простого, сложного; реального, мыслимого). Поэтому будет неплохо, если наш первый "пристрелочный" взгляд на проблему окажется сфокусирован вне негативно-аксиологического подхода.
Равенство, тождество, похожесть - основа для идентификации, объединения фактов и явлений в разные классы и группы. В классических системах мышления тавтология - синоним истинности. Сходство, совпадение, однообразие как проявления равенства образуют основу предсказуемости, следовательно - обусловливают возможность стандартного, механического реагирования на явления одного рода. Наличие такого пространства равенства и автоматизма позволяет сконцентрировать энергию жизни на творчестве, поиске, выборе и апробации - то есть на развитии и жизнеутверждении. Этот тезис впрямую относится как к спонтанной, так и к политической эволюции социальных сообществ.
Неравенство, разнообразие требуют адекватного: нетривиального, креативного - способа реагирования. Нетипичность элементов и факторов среды побуждают жизнетворчество, делают актуальным выбор из многочисленных возможностей, обусловливают манипулирование, конструирование, игру со средой. Процесс такого внережимного, неавтоматического взаимодействия открывает новые пути и направления развития.
В такой интерпретации и равенство, и неравенство имеют смысл, значение, пользу. Они функциональны.
Тем не менее неравенство, наполненное социальным смыслом, никем не воспринимается индифферентно. Люди, независимо от степени рефлексивности их сознания, разделяются на критиков и апологетов, конфликтологов и эволюционистов, "феноменологов" и "марксистов". Неравенство рассматривается в тесной связи с проблемой социальной справедливости, но альтернативные оценки, сопровождающиеся тщательной аргументацией, похоже, порождены просто различными подходами.
Задает здесь драму перманентный методологический сценарий "куровоспроизводства": что является первичным, что производным - личность или общество?
Если мы решаем вопрос со статической точки зрения, рассматривая индивида как порождение социума, то личность предстает как объект, продукт, результат культуропроизводства в широком смысле. Неравенство при этом интерпретируется как неравноценность условий развития, несправедливость, ущемление естественных человеческих прав, обман, наказание, отчуждение, создание искусственных социальных барьеров, монополизация условий и правил (протекционистских и демпинговых) социального воспроизвоства.
Если мы исходим из динамической позиции, в которой личность активно творит социум, то рассматриваем ее как субъекта, производителя, источник постоянных изменений общества. Неравенство предстает при этом как социальное благо, способ выравнивания стартовых позиций вследствие конкуренции, как механизм закрепления вновь завоеванного социального положения и сопровождающих его привилегий, система стимулирования (вознаграждения и наказания), условие приоритета "пассионарности", поддержания потенциала выживания, социальной активности, творчества, инновации. Неравенство с этой точки зрения - это исключительный способ реализации справедливости, воздаяния каждому по социальным заслугам.
Имея разные точки отсчета, мы получаем по одному и тому же критерию (справедливости) альтернативные выводы: 1) неравенство несправедливо, так как все люди имеют равные права; 2) неравенство справедливо, так как позволяет дифференцированно и адресно компенсировать социальные затраты разных людей.
Теперь постараемся не загонять себя в такого рода логические ловушки и рассматривать отдельные аспекты, держа в поле зрения весь горизонт проблемы.
Люди наделены сознанием, волей и активностью, поэтому в обществе неравенство проявляется как система преимуществ. Система приоритетов очень сложна, но принцип ее действия прост: регулирование факторов социального выживания. Социальные преимущества могут быть связаны с выгодным положением в социальной диспозиции, легкостью перемещения в привелегированные общественные слои, монополией на социально значимые факторы и оранжированы всеми теми характеристиками, которые демонстрируют повышение степени социальной свободы и защищенности.
Все социальное творчество - и теоретическое, и прикладное - ориентировано на проблему неравенства. Одни исследователи в течение веков воспринимали его как данность, другие - как "неизбежное зло", третьи (радикальные марксисты) - как порочную практику, требующую искоренения, но только философы, способные глубоко абстрагироваться от реальности, смогли сконструировать прекрасные и манящие идеи уравнительных утопий.
Классики классики (О.Конт, Г.Спенсер), модерна (М.Вебер, П.Сорокин, Т.Парсонс) и постмодернистской социологии (напр., П.Бурдье) тем не менее впрямую говорят о фундаментальности и нерушимости принципа социального неравенства и его высокой функциональной значимости для организации общностей. Видоизменения претерпевают конкретные формы неравенства, сам принцип-феникс - проявляется всегда. "И если на какой-то миг некоторые формы стратификации разрушаются, то они возникают вновь в старом или модифицированном виде и часто создаются руками самих уравнителей", - утверждает П.Сорокин. Он связывает неравенство с иерархическим строением обществ и называет ряд причин утверждения устойчивых социальных форм неравенства, расслаивающих общество по вертикали.
Во-первых, рост численности контактирующих людей требует специфической организации и координации совместной деятельности.
Во-вторых, разнообразие и разнородность объединившихся людей стимулируют социальное неравенство и усиливают стратификацию.
В-третьих, сама устойчивость социальных объединений вызывает необходимость дифференциации, ибо для поддержания стабильности группы требуется энергия и узконаправленная активность.
В-четвертых, объединение людей в общность порождает их спонтанную самодифференциацию как неизбежный способ поддержания организации (если это правильно интерпретирует мысль П.Сорокина, который неоднократно подчеркивает такую взаимосвязь, нигде не раскрывая ее обусловленность).
В-пятых, неравенство и стратификация порождаются функциональным распределением деятельности в сообществе (эту мысль можно генерализировать из размышлений П.Сорокина о развитии аппарата управления).
Перечисленные причины составляют как бы ряд гомогенных оснований социального расслоения: авторская мысль отслеживает элементы процесса структурообразования из первичной социальной "взвеси", которая подразумевается достаточно однородной. Конструкция такова: Люди - Социация - Причины? - Структурирование общности.
Иной аспект каузальности просматривается в концептах теории социального действия Т.Парсонса. Он концентрирует внимание на уникальных и потому фундаментальных функциях социальной системы, которые по этой причине приобретают характер социальной монополии. Незаменимость, обязательность и качественное отличие этих функций друг от друга предопределяют специализацию и профессионализацию (закрепление) за ними обособленных социальных групп, где энергетически насыщенные (экономические, производящие) общности подчиняются информационно насыщенным (политическим, правоподдерживающим и культуровоспроизводящим). Такая интерпретация взглядов Т.Парсонса позволяет взять на вооружение идею функционального монополизма и иерархии кумулятивных уровней социальной системы: адаптация (экономическая социетальная система); целедостижение (политическая подсистема); интеграция (институциональный уровень сообщества); структуровоспроизводство, сохранение ценностей (культура).
Другая известная объяснительная модель объективной необходимости социального неравенства сформулирована марксизмом. В ней социальное неравенство выводится из экономических отношений, прежде всего отношений собственности. Собственность в свою очередь трактуется как форма социальной монополизации экономических условий жизни людей в собществе. Институционализация эксклюзивного права распоряжения полезным эффектом, который создается при использовании этих средств производства, как можно понять прежде всего из ранних произведений К.Маркса, обусловлена двумя моментами. С одной стороны, это экономический характер эпохи, или экономический тип цивилизации, к которым относятся сообщества, основывающие свою социальную жизнедеятельность на материальном производстве. Последнее предопределяет специфику продуктивной деятельности социумов, придавая ей характер труда, преодоления внешней необходимости жизнеобеспечения (преимущественно физиологического в конечном счете). С другой стороны, это дефицитность ресурсов, имманентно присущая всем видам материального производства. Даже при "неисчерпаемой" стартовой базе сообщества пользователей начинают впоследствии испытывать дефицит. Следствия дефицита, хотя и альтернативные по своему характеру, обычно формируются параллельно. В социальном плане осуществляется монополизация дефицитного ресурса и формируется соответствующий субъект собственности. В технологическом ведется поиск и реализуются все более изощренные способы извлечения и эксплуатации ресурса.
Таким образом, в концепции К.Маркса социальное неравенство, классовое деление, эксплуатация как способ иерархического взаимодействия крупных социальных групп в экономическую эпоху являются объективными следствиями внутренних законов развития общества западного типа. Хотя сам автор считает это несправедливым социальным устройством и в связи с этим последовательно критикует неадекватные индустриальному этапу развиития формы частной собственности (которые впоследствии, после множества социальных и экономических кризисов, стали эволюционировать в сторону ассоциации, коллективности и участия).
Некоторый (возможно, и вульгарно понятый?) экономдетерминизм и абстрактная упрощенность (выделение двух основных классов) первоначальной стратификационной модели в марксизме постепенно преодолевались с развитием конфликтологических и политологических подходов. В стратообразующей модели американского марксиста Э.Райта наряду с фактором владения собственностью выделяется второй не менее значимый фактор - отношение к власти, которое конкретно трактуется как место в системе управления обществом. Этот элемент привносит двойной освежающий эффект в теорию неравенства. Во-первых, большую роль играет сама идея многофакторности социального расслоения, которая позже перерастет в концепцию приоритетных критериев стратификации: "На разных этапах развития различных обществ доминируют различные факторы стратообразования". Во-вторых, признается значение монополии на социальную функцию общественного управления и дифференцируются роли социальных субъектов в системе политических влияний на развитие сообществ.
Классик историко-эмпирической социологии М.Вебер считал, что процесс социального слоения и занятия более выигрышных позиций в обществе организован достаточно сложно, и необходимо анализировать как минимум три неотделимых друг от друга фактора, которые, как оси координат, определяют положение людей и групп в социальном пространстве. Это: 1) степень богатства; 2) власть; 3) социальный престиж. Здесь мы имеем дело с моделью, которая не просто является многофакторной, но и связывающей в одном процессе разные факторы, что знаменует переход от сфокусированного и линейного к пространственному исследовательскому видению проблемы. Такой глубокий (в прямом и переносном смысле) взгляд на проблему стратификации, когда динамика социальных диспозиций фактически рассматривается как система векторных перемещений (в этом ключе, правда, опираясь на модель П.Сорокина, недавно рассматривал стратификацию и мобильность российский социолог В.Ф.Анурин), существенно обогащается третьим, аксиологическим подходом.
Роль социального престижа, оценки членами сообщества реальной, иллюзорной или сознательно демонстрируемой социальной позиции, действительно чрезвычайно велика. Она создает мифический, знаковый, символический мир разделяемых большинством ценностей и оценок, наделения социальной значимостью - мир номинаций. Социальный престиж в широко опосредованной системе ролевых взаимодействий современного общества протежирует иллюзорным формам социальных кажимостей, где имидж занимает ведущую позицию. Это проявляется как в простых (демонстративных), так и в достаточно экзотических формах. Социолог чикагской школы У.Уорнер, изучая процессы идентификации в комьюнити и некоторые аспекты социальной мобильности, провел исслдование, которое фиксировало процесс перезахоронения останков родственников на престижные кладбища социально преуспевшими потомками. Похоже, аранжировка социальной истории присуща не только группам (как это было в советской России), но и индивидам.
Таким образом, значение вебероского подхода состоит и в том, что он по-новому взглянул на так называемые "объективные" и "субъективные" критерии стратификациии отвел им одинаковую роль. Позже это отлилось в следующий вывод: "То, что люди считают критерием социального положения, становится реальным источником социального структурирования и регулирования отношений между ними".
Один из оригинальнейших современных социологов П.Бурдье с присущей ему интеллектуальной мощью развил концепт роли престижа, репутации, имени, официальной номинации в идее символического капитала, который наряду с экономическим, культурным и социальным капиталами определяет влияние (власть) и позицию своего носителя в общественном пространстве. Представления П.Бурдье о структурировании общества придают свежий поворот теории неравенства, с одной стороны, генерализируя идею влияния социального субъекта на социум (в понятии "капитал"), и с другой стороны, формулируя идею многомерности (следовательно, и "иномерности") социального пространства. "Социальное поле можно описать как такое многомерное пространство позиций, в котором любая существующая позиция может быть определена, исходя из многомерной системы координат, значения которых коррелируют с соответствующими различными переменными: таким образом, агенты в них распределяются в первом измерении - по общему объему капитала, которым они располагают, а во втором - по сочетаниям своих капиталов, т.е. по относительному весу различных видов капитала в общей совокупности собственности". Эвристичная и богатая, теория Бурдье (к ней мы часто будем обращаться в дальнейшем) хорошо согласуется с концепциями постиндустриальных, информационных цивилизаций, где роль коммуникации, инновационного производства, смыслообразующих процессов и семиотических интерпретаций очень велика. Здесь в теорию стратификации как бы привносят свои подходы феноменологическая социология, социология знания, социолингвистика.
Многомерность и структурированность социального пространства, наличие множества находящихся в разных соотношениях позиций, в свою очередь имеют различные теоретические объяснения и эмпирические описания. Однако большинство социологов (как и кибернетиков) сходятся во мнении, что прогресс проявляется в росте числа элементов системы, повышении их разнообразия и функциональном усложнении ее жизнеобеспечения и контакта с изменчивой средой. То есть чем более дифференцировано, сложно организовано общество, чем выше в нем степень специализации и кооперации, тем оно значительней развито.
Иными словами, социальное расслоение, неравенство и иерархизация возникают не на пустом месте, а как адекватный механизм реализации потребностей в стабильности существования человеческих сообществ, сохранении потенциала их выживания, экспансии в мир природы и повышения витальности общества, реализации общественной природы человека в упорядоченной коммуникации, сосредоточении энергии сообществ на творчестве (созидании).
2.2. Источник социальной конкуренции и динамики
Русский философ Н.Бердяев считал неравенство одной из фундаментальных характеристик жизни, отмечая, что "всякий жизненный строй иерархичен и имеет свою аристократию, не иерархична лишь куча мусора" или горсть песка. Однако, изучая феномены социального неравенства и структурирования, не только критически настроенные конфликтологи (от К.Маркса до Р.Дарендорфа), но и позитивно воспринимающие их функционалисты (от Э.Дюркгейма до Э.Гидденса) преимущественно обращались к сложным динамическим характеристикам, элементам и следствиям социальной иерархизации.
Каждый, кто имеет хоть какой-то социальный опыт, сталкивался с необходимостью конкуренции и борьбы, вступления в конфронтацию по поводу самозащиты или достижения, то есть понимает, что охранительная и стабилизирующая роль неравенства имеет свою оборотную сторону. Будучи заинтересованными в экономии собственных усилий, реализации признанных прав, ограждении от посягательств на освоенный сектор социального пространства - мы аппелируем к сложившимся правилам социального структурирования. Одна из фундаментальных человеческих потребностей - в стабильности и предсказуемости ("защищенности", по А.Маслоу), как показали А.Турен в "социологии действия" и Д.Хоманс в "обменной теории взаимодействия" - фиксируют створы каналов социальной мобильности, упорядочивая конкуренцию и задействуя особые фильтрационные механизмы системы социальных перемещений. Формирование, осознание и проявление другой фундаментальной человеческой потребности - в социальном продвижении и признании, что в рамках разных исследовательских традиций подтверждают В.Парето, К.Кумар, П.Бурдье и даже И.Валерштайн - определяют интенсивность социальной динамики, направления социальных перемещений, создавая сеть каналов социальной мобильности и пульсацию их наполнения.
Возмущения против неравенства в социальной практике редко носили вульгарный характер борьбы за торжество уравнительных принципов. Как правило, интуитивный мотивационный механизм связывает социальную неудовлетворенность субъектов со стремлением к реализации "справедливости": то есть более адекватной системе неравенства, в которой удовлетворительно для них будет осуществлена компенсаторная функция "воздаяния". Это прослеживается в формулах "Равная плата - за равный труд", "Каждому - по потрбеностям", "Свободу сильным - защиту слабым" и т.д., в которых альтернативные социально-философские подходы демонстрируют общее социологическое содержание. Речь в них идет о дифференциации критериев уравнительности применительно к разным подсистемам общества.
Каждая социальная група в обществе структурируется и организуется в соответствии со сложившимися в ее культуре и отраженными в определенном типе рациональности представлениями о "нормальном", справедливом неравенстве. При этом критерии и правила одних групп по ряду аспектов не совпадают с представлениями о должном и справедливом у других групп; провозглашаемые принципы социальной организации часто рассогласованы с реальной практикой общественной жизни, а гармоничные и совершенные идеальные модели диссонируют в сознании людей с представлениями о противоречивости сложившейся системы социального структурирования. Поэтому суммарно в обществе создается несимметричная система социального неравенства, где привычные механизмы структурирования разных групп могут носить альтернативный и даже конфронтационный характер, хотя в значительной части они все же согласованы друг с другом.
Модификация общих принципов социального структурирования для разных групп и реализация все более эффективных механизмов защиты от социальной конкуренции по мере вертикального продвижения к элитарным слоям общества демонстрируют заманчивые жизненные образцы, вызывая неудовлетворенность у лишенных привилегий. Реально испытываемый дискомфорт и образы возмоного благополучия сдвигают точку социального встраивания индивида в общественные структуры. Его положение в социальной общности становится более проблематичным в первую очередь для него самого, а затем и для других ее членов. Социальная устойчивость человека оказывается поколебленной, расшатанной: изменяется его позиция, он в меньшей степени, чем раньше, разделяет ценности и цели общности, к которой пока еще принадлежит, и тем самым разрушаются признававшиеся им групповые критерии идентификации. Он "здесь", в рамках привычных внутригрупповых связей, и он уже - чужой, отделяющий свои интересы от интересов общности, посматривающий "на сторону" в поисках удачной социальной ниши для перехода и нового встраивания. Такой скрытый тип маргинальности и маятниковое положение в социальной структуре, склонность к выпадению из сложившихся диспозиций анализировал одним из первых М.Вебер. Известный политический социолог В.Парето изучал маргинальность в связи с процессами повышательной социальной динамики, при которых в социальном "межклеточном" пространстве, заполненном маргиналами, возникают уплотнения: новые протогруппы - которые консолидируются в общности (или вновь распадаются, чтобы собраться в других узлах), завоевывающие свое социальное пространство за счет традиционных элементов социальной структуры данного общества и начинающие выталкивать "на поверхность" представителей элиты. Противоположную инициирующую модель повышательной социальной динамики отдельных общностей и групп, процессов становления элит рассматривает Г.Моска, изучая возможности привлечения к власти элит самими господствующими социальными слоями. Такой нетрадиционный взгляд на реальные пути изменения общественной иерархии поддерживается и современными социологами и социальными философами. Так, К.Кумар в книге "Становление современного общества..." (Оксфорд, 1988) обосновывает вывод о том, что именно аристократия была истинным творцом "капитализации" Европы, критикуя экономдетерминистскую конфликтологическую схему К.Маркса с позиций теории рационального выбора.
Все эти абстрактно-теоретические подходы приобретают неожиданную операциональность и прикладную значимость применительно к анализу ситуации в современной России, где бурно протекают процессы социального расслоения, происходит всеохватывающее социальное переструктурирование общества, разрушается система социальной идентификации в еще большей степени, чем во всем современном мире, где критерии социальной идентиикации катастрофически размыты.
Пытаться изучать сложный многоплановый процесс изменения системы общественного неравенства без выработки собственной точки зрения и выбора перспективы - пустое дело. А так как исследовательский ракурс в значительной степени определяется субъективными интересами и предпочтениями (которые всегда находят мощное академическое обоснование, дабы никто не усомнился в фундаментальности теоретических интерпретаций), то важно иметь в виду другие логики исследования и иные подходы - чтобы стремиться к эффекту голографического восприятия.
Социальная диспозиция людей и отношения между ними всегда обусловлены различными типами неравенства. Оно проявляется в каждой человеческой группе и пронизывает крупные общественные системы. Каждое сообщество оказывается подверженным социальному расслоению, которое Английский социологический словарь описывает как "процесс, в результате которого семьи и индивиды оказываются не равными друг другу и группируются в иерархически расположенные страты с различным престижем, собственностью и властью". Это "структурированное неравенство между различными группами людей" (Р.Рывкина), образующее общественную иерархию, большинство современных исследователей социального неравенства определяют термином "стратификация".
Наиболее рельефными моделями социальной стратификации являются рабство, касты, сословия и классы. В них присутствует сильно выраженный консервативный и упорядочивающий элемент, так как отнесение к определенному социальному слою сопровождалось жесткой общественной регламентацией деятельности и поведения людей. Но сами принципы общественного структурирования детонируют разрушение социального порядка. Именно так Э.Дюркгейм объясняет "несовершенную солидарность": "Учреждение классов или каст составляет организацию разделения труда, и притом организацию сильно регламентированную, однако она часто служит причиной раздоров. Низшие классы, недовольные положением, доставшимся им по обычаю или закону, стремятся к функциям, которые им запрещены, и стараются отнять их у владеющих ими. Отсюда междуусобные войны, происходящие от способа распределения труда". В марксизме общественная история также трактуется как "история борьбы классов". Однако объяснительные модели социальной борьбы у конфликтологов и эволюционистов разные. Даже исходя из общего основания - усматривая источник общественного расслоения в "разделении труда" и консервации функциональных групп социума - они по-разному трактуют механизм стратификации и воспроизводства социальной структуры. Это различие логик поистине замечательно, так как достигнуто не за счет привлечения дополнительных факторов, а вследствие расстановки акцентов и оригинальных интерпретаций исходных условий.
Начнем расмотрение с теоретических истоков: сопоставления концептов Э.Дюркгейма и Ф.Энгельса, который в изучении социальных эффектов, подтвержддающих экономический анализ К.Маркса, часто подходил к вопросу исторически более корректно, дифференцированно, методологически - более изощренно, чем сам основоположник теории классовой борьбы. И один, и другой рассматривают "разделение труда" как дифференциацию социальных функций общества и закрепление этих общественных функций за конкретными группами людей. Дюркгейм обращает особое внимание на выявление и обоснование причин функционального расслоения общества и многократно подчеркивает, что оно вызвано естественным распределением талантов. Таким образом, "нормальная", "справедливая" конкуренция в его трактовке - это свободное соперничество талантов людей, при котором в мирной борьбе побеждает функионально более подготовленный к отправлению соответствующей социально полезной деятельности. Адекватное распределение социальных функций обеспечивает наивысшую эффективность выживания общественного организма, а с точки зрения социальных последствий порождает солидарность. Не зацикливаясь на анализе конкретных социальных групп, участвующих в различные исторические периоды в общественных конфронтациях, он сосредоточивается на рассмотрении изменений, нарушающих "согласие между способностями индивидов и предназначенными им видами деятельности". Энгельс, напротив, основное внимание уделяет классификации функциональных социальных групп, выделяя функции "труд", "управление" и "творчество". К первой принадлежат люди, занимающиеся репродуктивной деятельностью по переработке природных веществ - это "огромное большинство, исключительно занятое подневольным трудом". Вторую - привилегированную - группу составляют с одной стороны непосредственные "распорядители" в экономической (производственной) и административно-политической (государственной) сфере, а с другой стороны - "регламентаторы", обеспечивающие опосредованное правовое регулирование общественного организма. Третья группа, занимающаяся творчеством: наукой и искусством - также по мнению Энгельса составляет класс, "освобожденный от непосредственного производительного труда" и в этом смысле социально тождественна управленцам. Такая, казалось бы, более тщательная социологическая проработка исходных форм социальной дифференциации строится на весьма непроясненном основании. На какой базе возникает и с завидной стабильностью воспроизводится социально-функциональное расслоение; что является тому причиной: ум? хитрость? талант? происхождение? - ответ марксизм предоставляет только в конце своей логической цепочки.
Дюркгейм рассматривает нарушение солидарности как естественный ход культурного процесса. Так как в норме поручение социальных функций есть результат конкурса талантов, то логически вытекают следующие следствия. Талант не наследуется (хотя необходимо учитывать облагораживающее влияние творческой среды, да и исследования, проведенные в последние десятилетия, показывают прямую зависимость между уровнями IQ родителей и их детей). С другой стороны, функциональные аутсайдеры постепенно облагораживаются как социальная группа вследствие 1) "нравственного заражения", 2) порождения в своей среде талантов, 3) окультурирования (..."они стали умнее, богаче, многочисленнее и их вкусы и желания изменились вследствие этого"). Дюркгейм постулирует здесь идею, которую позже подтвердили в своих исследованиях М.Мид и Д.Клакхон: для того, чтобы культурная и социальная ассимиляция стали возможны, впитывающая и передающая социальные образцы общности должны иметь общие культурные основания, иначе "нравственного заражения" между ними не произойдет. Итак, в ситуации, когда происходит развитие культурного поля, а социальные функции уже закреплены, нарушается "согласие между способностями индивидов и предназначенными им видам деятельности".
2.3. Перемена социального положения. Хотим или должны?
Приняв за основу тезис о том, что "социальная структура - это совокупность социальных групп, различающихся их положением в обществе" (Рывкина Р.В. Советская социология и теория социальной стратификации, 1989), и изучая процессы в этой структуре, мы сталкиваемся с тем, что все наши опорные взгляды на проблему связаны с пониманием социального положения, которое выступает координатной сеткой общественной структурации. Функционалист К.Дэвис видит суть стратификации в "неодинаковости положений и их оценки", как и М.Тьюмен, формулирующий принцип неравномерного распределения благ и услуг в зависимости от общественного положения и оценки его важности в любых типах обществ. Многочисленные словари определяют стратификацию через понятия "социального положения", сходного или иерархически разнящегося. Социальный статус человека, обозначающий его принадлежность к определенной социальной группе, делает характеристику положения более ассоциативной, поскольку обозначает не только уровень его индивидуальной позиции в социальной структуре, но и его корпоративные возможности, потенциал включающей его общности.
Не только функционалисты, связывающие сущность и противоречия социального положения людей с выполнением закрепленных за ними общественных действий, но и другие исследователи стратификации отмечают существование непреложной зависимости между положением, вознаграждением и оценкой социальных позиций. В этой триаде тесно сплетены причины, результаты и демонстрации расслоения. Вознаграждения являются базой мотивационного механизма, стимулирующего людей к более высокому социальному положению. Чем более они соответствуют ценностной иерархии данной социальной и индивидуальной культуры, тем сильнее они поощряют достижения как результат совершенствующих усилий. Воздаяние и вызываемая им социальная активность ведут к ротации социальной структуры, а поскольку изменение социального положения приводит к привнесению в более высокие общественные слои культуры более низких, это порождает процессы смешения и деградации, блокировать которые может только консервация структуры на других основаниях. Поэтому исследователи с удивлением и возмущением всегда констатировали то, что наиболее важные для общества положения замещаются на аскриптивной основе (социального происхождения, демографических позиций).
Социальное положение описывается целым рядом характеристик со своими метрическими шкалами, причем изменения вызываются как перемещением внутри определенных градаций, так и внешними причинами переградуирования (переоценки) соответствующих параметров. Многие из них носят естественный и стабильный характер: это возраст, место рождения и жительства, этнорассовая принадлежность, физическое и психическое здоровье. Их "фоновое", часто не зависящее от самого человека, значение, тем не менее влияет на его принятие и приписываемый статус в окружающей социальной среде. Столь же устойчивыми, стереотипическими, являются многие культурные параметры и требования, которые предъявляются к человеку в процессе его социализации. В зависимости от степени его укорененности в данном сообществе результаты каждого этапа и параметра социализации могут выступать либо как аскрипция, либо как достижение. Здесь можно говорить о языке, религиозной принадлежности, семейном и брачном статусе, культуре поведения и общения. Мне кажется, дифференциация этих моментов многое проясняет в процессе конкретного и сопоставительного анализа. Вторая группа причин изменения социального положения носит ярко выраженный "достигательный" характер: речь идет о реализуемых стремлениях усовершенствовать свои социальные параметры для приобщения к более высокостатусным группам. При этом большое значение играют как индивидуальные интенции, так и предопределенные институциональные русла реализации социальной энергии разных общественных слоев. Оградительные требования, накладываемые на социальные перемещения в каждом обществе, обусловлены защитными и креативными социальными инстинктами: с одной стороны, ограничивается культуроразрушающая ротация, с другой - "непристроенный" социальный потенциал приводится в соответствие с функционально определенными общественными "вакансиями". Можно изменить свое положение путем поступления на службу, заключения брака, профессиональной карьеры, переезда в другой тип поселения, включения в политическую деятельность, открытия собственного дела, криминальным образом, посредством перемены пола, наконец! Множество путей, разные поощрения, варьируется интенсивность и направленность стимулирования, ограничиваются возможности (не все золушки красивы, не все бизнесмены удачливы). Но, тем не менее, даже в очень закрепощенном, ригидном обществе осуществляются ограниченные социальные перемещения, или, говоря общепринятым социологическим языком, мобильность, которые заключаются собственно в перемене людьми или группами их общественного положения. Наконец, третий куст причин, по которым положение людей и общностей могут изменяться, это макросоциальные изменения или общественные и природные катаклизмы. Например, идущие в России перемены вне зависимости от мнений и пожеланий многих людей привели к изменению их частного и общественного жизненного устройства, имущественного, профессионального, функционального, политического и нормативного статуса. Распад Союза ССР, современные военные конфликты на Кавказе также влияют на социальное положение и статус вовлеченных в них людей и групп, часто независимо от характера и направления их собственной активности, переписывая нашу гражданскую принадлежность, придавая кому-то статус беженцев, кому-то - положение русскоязычного меньшинства. Экологические катастрофы, как и социальные, могут решительно повлиять на занимаемые социальные позиции, лишая людей трудоспособности, семьи и имущества, привычного пространства жизнедеятельности, места обитания. Мы видим, что все три группы причин действуют при формировании нового социального лица России, как принудительным, так и мотивационным образом вызывая социальные перемещения, изменения общественной диспозиции.
Итак, мы все хотим подняться выше, где нас ждут все более "ценимые и дефицитные блага и услуги", где мы больше защищены от конкуренции себе подобных, где мы контролируем больший сектор социального пространства, где множатся возможности редистрибуции и эксплуатации, где наше наследие не должно будет растрачиваться в черновой, функциональной, достигательной, энергозатратной активности! Нас подталкивают к этому обстоятельства, девальвирующие результаты наших профессиональных, статусных, финансовых достижений. Сформировались новые писаные и неписаные законы, действуют новые правила игры в достижение социального успеха, сохранение и повышение статуса, этой жесткой игры в социальное выживание. Мы, как правило, хотим. И мы, как правило, должны работать над своим социальным положением - иначе оно будет работать против нас. "Здесь, знаешь ли, приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте! Если же хочешь попасть в другое место, тогда нужно бежать по меньшей мере вдвое быстрее!" - это объяснение релевантно не только в стране чудес, и не только для маленькой Алисы.
Общественные структуры всегда имеют определенную устойчивую конструкцию - по ним их собственно и типологизируют теоретики. "Кирпичи", "пирамиды", "песочные часы" и современные "амфоры" с тяжелым корпусом среднего класса перетекают друг в друга, меняя форму, в периоды социальных революций. Изменение конструкции общества связано с заполнением и опустошением его отдельных подпространств: уровней, слоев - а системная организация порождает появление новых функциональных "щупалец" и отмирание старых. На месте срубленных голов вырастают молодые элиты, технологические достижения меняют социальный облик производящих классов - но все это невозможно без перегруппировки людей и целых социальных сил в новые общности, которые и составляют тело формирующейся общественной системы.
Поскольку стратификационные преобразования носят интенсивный, внутренний характер, постольку они задействуют тот социальный материал, который ранее составлял ткань общества, это именно "пере-стройка" в точном смысле слова. Следовательно, новые этажи общественного здания, замещающие элиты, изменение диспозиции старых и внедрение в структуру возникающих социальных групп появляются в прежнем социальном пространстве, сопряжение элементов которого происходит посредством человеческих отношений и взаимодействий. Как писал Я.Л.Морено, "Сущность социальной организации состоит в произрастании общества из его членов", причем обратное утверждение с его точки зрения столь же справедливо (Moreno J.L. Die Grundlagen der Soziometrie, 1954). Следовательно, образование в социуме "свободных радикалов" в виде осколков социальной структуры, годных для нового встраивания по другому организационному плану, должно начаться с разрыва связующих нитей общественных отношений. Только после этого люди и группы могут "выпадать" из своих социальных позиций, чтобы начать перемещаться и объединяться с другими.
В иерархии человеческих ценностей на второй позиции после физиологического жизнеподдержания (воздух, тепло, питание, вода) стоят потребности в стабильности (известности, предсказуемости), а потом уже, как показал А.Маслоу, необходимость принятия и признания, нахождения своего Alter-Ego, творческого развития и самореализации. Поэтому кажется странным, что люди бросаются в непредсказуемые по стратегическим жизненным последствиям авантюры и предпринимают структуроразрушающие действия. Но социальный инстинкт подсказывает нам, что в тех общностях, в тех системах связей, где не реализуются значимые для нас потребности, нам не следует долго находиться, ибо пребывание в таких структурах приводит к патологии, неврозу, разрушению личности. И люди разводятся, уходят с работы, эмигрируют и делают все в этом же роде. Или: ссорятся, критикуют начальство и условия труда, ругают на кухне политиков (а также спиваются, нравственно деградируют, впадая в уныние и безверие). Постепенно проявляющееся ощущение инобытия в привычно оформленном социальном пространстве перерастает в беспокойство, недовольство, стремление выработать ориентацию и "привести мир в порядок". Осознание своей проблемы диссонанса целей и условий их достижения, поиск путей удовлетворения потребностей приводит людей к решению осуществить "социальное путешествие" - перемещение к более удовлетворительной социальной позиции. Большинство социологов такое промежуточное или пограничное состояние обозначают понятием маргинальности. "Маргинализация в ее типичной форме - это, во-первых, потеря объективной принадлежности индивида к конкретной общности без последующего вхождения в иную общность и, во-вторых, проистекающая отсюда потеря данным индивидом субъективной идентификации с определенной группой" (Стариков Е.Н. Маргиналы и маргинальность в советском обществе, 1989). Это определение, по содержанию очень верное, точнее отражает существо дела, если переставить местами "во-первых" и "во-вторых", поскольку межперсональные отношения устанавливаются и поддерживаются самими людьми, которые, как правило, и инициируют их разрушение. Конечно, жизнь "человека политического" сопряжена с опасностью увольнения, потери гражданства и других социальных коллизий, но лишение законом обусловленного статуса и действительный разрыв связей со своей общностью - не тождественные социальные процессы, рассогласованные во времени. Современное общество, породившее "homo sociologicus" с его разновидностями человека потребляющего и человека советского (R.Darendorf) не только сделала личность особенно зависимой от порождающих ее социокультурных условий, но и очень уязвимой без поддержки множеством сообществ, в которых главную роль, по мнению Кумара, играют профессиональные общности. Возникающая в них подлинная солидарность обладает большей инерцией, чем сила формального причисления, хотя это не односложный вопрос.
Итак, наличие неудовлетворенных социальных потребностей, которые не обеспечиваются в данной социальной общности (организации) приводит к дестабилизации социального положения людей: сначала в форме мысленного моделирования более благоприятной ситуации, побуждающей к перемене позиции, а затем к практическому расторжению связей, включающих их в эту общность. Идущее в процессе маргинализации разрушение привычной этики, культурных норм взаимодействия и структурирования социального пространства стирает следы вторичной социализации, которая мешает непосредственному вписыванию человека в иные ассоциации и общности. Сила нереализованной потребности и характер целедостигательной ориентации определяют перспективы мобильности: как правило, повышательной или статусосберегающей, реже - понижательной (деградационной) посредством замещающих способов удовлетворения. "Продвижение" при этом тоже сопровождается переферийными состояниями и формальное включение в общность не всегда связано с немедленным персональным принятием со стороны других членов. Врастание в новое сообщество не исключает того, что человек во многом остается носителем прежней культуры (регулятивных норм и ценностей), что придает ему ощущение неполноценной идентификации - его самопричисление страдает двойственностью и ущербностью, что сказывается в аффективном и неадекватном поведении. Неопределенность социальной принадлежности прямо коррелируется с устойчивостью занимаемого социального положения и формирует тот потенциал мобильности, который легко приводится в действие при любых общественных потрясениях, формулируя новые правила и формируя общественные структуры.
2.4. Почему меняется социальная диспозиция: критерии расслоения
Социальное положение может быть определено только в определенных общественных координатах. Так как социологическая компаративистика пока (скорее, уже - по методологическим соображениям) не заходит столь далеко, чтобы сравнивать позиции в историческом и геокультурном разрезе, они соотносятся друг с другом внутри единого для них социального пространства, или "общества" в его традиционном понимании (территория - самовоспроизводство - культура - "политическая" независимость. Смелзер Н. Социология 1988). Взаиморасположение общностей и групп определяет географию социального пространства, а его топология выявляется применением различных градуированных критериев. Социальная диспозиция в зависимости от изучаемых характеристик общества предстает каждый раз качественно иной, налагающиеся друг на друга социограммы создают размытый контур его истинных очертаний, многие точки фиксации альтернативно отражают положение выбранного субъекта. Это происходит потому, что люди одновременно являются членами многих качественно разных сообществ внутри единого социума, а характер общностей и формы их социального проявления приводят к различиям в их соотнесении между собой по различным основаниям.
В культуре любых человеческих ассоциаций можно найти доминирующие и производные, явные и латентные, актуальные и потенциальные основания социального неравенства. Интенсивность их проявления, сочетание и взаимозависимость определяются общественно-историческими условиями, генетическими процессами и вторжениями со стороны. Общая причина расслоения и вертикального структурирования социума коренится в универсальных законах организации. Социальный прогресс, понятый как становление негэнтропийной, гомеостатической системы, воспроизводящей собственные социальные связи, которые поддерживают разнообразие своих частей и не дают им рассыпаться на однородные независимые элементы (превратиться в неиерархическую, деаристократизированную "горсть песка", по выражению Н.Бердяева), проявляется в и посредством углубляющегося неравенства всех родов. Неравенство отражает распределение преимуществ, которое выступает основой функционального деления и повышения общей эффективности. Активность человеческого волеизъявления, направленная на достижение преимуществ и закрепление их (фундаментальные ценности удовлетворения потребностей и стабильности), приобретающая институциональные формы, создает заинтересованные ассоциации, устанавливает барьеры монополии, побуждает к корпоративной конкурентной борьбе. В генетическом процессе социации и усложнения человеческого общежития исходная причина расслоения многократно модифицируется и специфизируется культурными обстоятельствами. Система общественных ценностей, отношения собственности, власти и влияния, установившиеся социальные нормы, писаные и неписаные законы выступают регуляторами общественной диспозиции, предопределяя ее частные и более масштабные изменения.
Следовательно, говоря о критериях расслоения, мы имеем в виду теоретическое отражение реальных оснований социальной стратификации, специфизированных в процессе социогенеза. Понятно, что они приобрели имманентную обществу форму социальных отношений, воспроизводящихся в рамках конкретных институтов (власти, собственности, номинации и права). Представляется, что именно такой методологический подход, опирающийся на институциональный конструкт стратификации, может оказаться наиболее плодотворным в изучении диалектики социальной диспозиции. Среди огромного числа выявленных в процессе исследований критериев стратификации, большую долю которых составляют "демографические" (подчинение в андрогенных цивилизациях женщин мужчинам, детей - взрослым, села - городу, провинции - столице, этнического меньшинства - как правило, большинству, неграмотных - ученым, больных - здоровым и т.п.), давно выделены наиболее значимые, определяющие и интенсивные факторы распределения общественных позиций. Поскольку социология есть ментальное порождение индустриальной (экономической) цивилизации западного типа, алгоритм профессионального мышления долгое время был нацелен на наиболее выраженные показатели общественного деления в массовом социуме. Он не только порождает артефакты масс-культуры (Х.Ортега-и-Гассет), массовое товарное производство (К.Маркс), но и типологические сетки определения статуса (М.Вебер), политической, идеологической и религиозной принадлежности. "Массы внезапно стали видны, они расположились в местах, излюбленных "обществом". Они существовали и раньше, но оставались незаметными, занимая задний план социальной сцены; теперь они вышли на авансцену, к самой рампе, на места главных действующих лиц..." (Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс). Поскольку вследствие этого обыденный жизненный мир человека приобретает все более стандартные социальные формы, анализ и построение аналоговых моделей общественной структуры как бы становится возможным и появляются доминантные и многофакторные структурно-функциональные, конфликтологические и синтетические подходы к интерпретации социального устройства.
Первый бросающийся в глаза признак расслоения и поддержания социальной диспозиции в сословном обществе - это происхождение, родовое положение, "наследуемая харизма"(М.Вебер), аскриптивная основа общественной традиции пополнения и взаимодействия включенных в него групп. Это основание социальной структуры довольно консервативно, поскольку поддерживает почти исключительно биологические подвижки в социальной диспозиции.
Более динамично и критически настроенные исследователи "достигающего" западного общества с самого начала обращали внимание на иные, селективные и рациональные причины социального деления. Часть такого рода монофакторных моделей строится на дифференцирующей роли общественного разделения труда. В соответствии с необходимыми функциями (производства, управления и контроля, культуросбережения и их более частными задачами) формируются группы людей, организованные "в соответствии с особой природой социальной деятельности, которой они себя посвящают". Ограничения частных функций исходят из центрального координирующего органа, который "также находится в особом и, если угодно, привилегированном положении; но оно порождено сущностью исполняемой им роли, а не какой-нибудь внешней по отношению к его функциям причиной..." (Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии).
Разделение социальных функций как стратификационное основание современного общества признавали такие мощные социальные мыслители, как К.Маркс, М.Вебер, Т.Парсонс, П.Сорокин, П.Бурдье. Несмотря на глубокие методологические различия исследовательских стилей, этот критерий вписывается в систему выделяемых ими стратообразующих доминант. Интересно, что даже экономдетерминистская интерпретация этого процесса логически приводит к выявлению тесной взаимообусловленной связи между расслоением по критериям власти и собственности, структурными переливами групп имущественного и политического неравенства.
Функционалистский взгляд на критерии социального расслоения в марксистской конфликтологической перспективе приобретает уточненную трактовку, центрально место в которой занимают распределение собственности и доходов. Маркс анализирует вопрос о расхождении технологических и нормативно-правовых отношений в процессе социации, которые проявляются в противоречиях социальной организации индустриального общества. Действительно, массовое использование кооперированного частичного труда для создания тиражируемых материальных продуктов придало средствам производства обобществленный экономический характер, в то время как создаваемый полезный эффект перераспределялся адресно, в пользу частных владельцев вещественных условий производства. Держатели организационных, информационных и навыковых условий оделялись полученными доходами последовательно в геометрически ущемляющей степени. Старая социальная монополия породила диссонанс между переросшими рамки индивидуального использования средствами производства и сохранившимися способами присвоения собственности, в первую очередь денежных доходов. Поскольку экономически эта проблема не могла быть сразу решена (лишь в следующем веке распространились системы участия в доходах, развились акционерные формы капитала, сформировалась активная социальная политика со стороны государства правящей элиты), поскольку она была связана с созреванием монополии в наименее дефицитном социальном подпространстве наемного труда невысокой квалификации, ее приемлемое логическое решение виделось в политическом переустройстве общества. Перераспределение власти в пользу экономически отчужденных слоев должно было дать им доступ к установлению новой, "справедливой" социальной монополии, где бы им воздавалось не просто по усилиям или продуктивности, но и по потребностям. Характер присвоения, по Марксу, тем самым стал самым наглядным критерием социального положения человека, а уровень и способ получения доходов - той шкалой, которой может быть измерено общественное расслоение. Этот критерий, как мы увидим, социологи с успехом применяют и теперь.
Тем не менее, перекачка и эксплуатация социальной энергии между уровнями и стратами общества происходит не исключительно на экономической основе. Сам характер "вертикального" слоения, где "выше" значит лучше, защищеннее, эффективнее, благополучнее, где держатели дефицитных социальных ресурсов занимают ранжированную позицию над остальными, а элита парит надо всеми, указывает на особый структуроподдерживающий механизм, делающий социальные уровни последовательно подконтрольными. Это означает распространение влияния, направленной реализации воли высших социальных слоев в пространстве низших: монопольное владение ресурсами (или ценностями) общества создает "магнитные ловушки" для спонтанной энергии несамоорганизованных общностей.
Монополисты реальных и мнимых, материальных и идеальных, натуральных и артефактных, получаемых и приобретаемых факторов поддержания общественной витальности заинтересованы в сохранении своего исключительного положения, и в этом смысле они являются консервативной силой структуровоспроизводства. Создавая особую систему поощрительных социальных санкций, они закрепляют возможность реализовать свою волю в формальных законах и подпитывают своей перераспределительной деятельностью функциональные группы, занятые социальным контролем и принуждением. Однако закрепление элементов социальной структуры в результате их собственных усилий не только снижает маневренность верхних слоев, но часто оказывается организационным и нормативным препятствием для более эффективного использования контроля за нижними слоями. Поэтому не только тиранические тоталитарные, но и авторитарные, а также все демократические режимы стимулируют перманентную или дискретную маргинализацию нижних слоев общества. Такая "предписанная" маргинализация происходит не только в переломные периоды ("огораживание" в Англии, пролетаризация и урбанизация в советской России как подготовка промышленных революций). Поскольку функциональная монополия производящих групп достаточно слаба с точки зрения заменяемости на рынке, они могут сбалансировать силу давления "власти" управления только организационной монополией (как правило, властью забастовки и бойкота). Этот путь формирования контрмонополии в радикальном его варианте разрабатывал теоретик экономической дифференциации К.Маркс, тот же путь для сырьевых придатков мировых центров капитализма предлагает критик Маркса, придающий особое значение роли этнорассовых форм эксплуатации глобалист И.Валерштайн ( Development: lodestar or illusion? 1988).
"...Проявление экономической власти может быть всего лишь следствием власти, возникшей из иных источников", - считает М.Вебер (Основные понятия стратификации // Weber M. On charisma and institutional building, 1968). Считая социальные группы следствием распределения власти, он, тем не менее, не рассматривает ее как самостоятельный доминантный критерий социального расслоения. Более того, перечисляя "наиболее важные источники развития тех или иных страт", он называет их в следующем порядке: "а) наиболее важный - развитие специфического стиля жизни, включающего тип занятия, профессии; б) второе основание - наследуемая харизма, источником которой служит успех в достижении престижного положения благодаря рождению; в) третье - это присвоение политической или иерократической власти, такой как монополии, социально различающимися группами". Здесь на первый план выходит значимая роль социального признания, традиции и норм, стандартных описаний и объяснений общественного поведения. Стиль жизни, харизма, иерократическое влияние не формируются вне привычных установок и оценок. Именно статусные группы, в противоположность классам, которые "не конституируют сообщество", Вебер считает "нормальными" сообществами несмотря на их аморфность. Интерпретируя статус как "совместное действие закрытого типа", он акцентирует проблему узурпации, этого "естественного источника почти всех статусных почестей". Статусные привилегии, основанные на дистанции и исключительности, проявляются в "монополизации идеальных и материальных товаров и возможностей". Привилегии материальной монополии приводят к множеству социокультурных и социоструктурных следствий. Таким образом, социальный статус понимается Вебером как реальные притязания на привилегии престижа. Последний и служит критерием выделения групп в общественной структуре: "Социальная "страта" - это множество людей внутри большой группы, обладающих определенным видом и уровнем престижа, полученного благодаря своей позиции, а также возможности достичь особого рода монополии". Престиж - оценка и признание других членов социума - в современном обществе является тем источником и индикатором, который порождает и маркирует пласты социальной структуры.
2.5. Как увидеть социальный профиль общества
Несмотря на признание общей неопределенности и множественности форм и критериев социальной стратификации, большинство размышляющих на этот счет стремятся сформировать (сформулировать) как можно более четкие представления (позиции), поскольку строение общества является не только загадкой, "интеллектуальным вызовом", но и практической задачей, решение которой предопределяет социальный успех, самореализацию каждого человека. Традиционно приветствуемые позитивные способы исследования, опирающиеся на статистически достоверные результаты, могут дать определенные представления о социальной структуре общества, но, к сожалению, это локальный, одномоментный и всегда запаздывающий срез. Тем не менее мониторинги (многократные замеры) по достаточно "прочным" стратификационным основаниям позволяют представить общую картину слоения нашего общества и выявить наиболее вероятные тенденции дальнейшей дифференциации. Так, по данным Статкомитета СНГ, в 90-е годы происходило неуклонное обогащение десяти процентов наиболее обеспеченных семей в 11-ти республиках бывшего Союза: их доля увеличилась с 17,8% в 1991 г. до 27,7% в 1992 г. и продолжала расти в 1993-ем. В то же время жизненный уровень большинства населения снижался в связи с опережающим ростом потребительских цен. В первом полугодии 1993 года среднемесячные денежные доходы российского населения выросли по отношению к 1990 году в 96,7 раза, в то время как потребительские цены увеличились в 152,6 раза. Следовательно, опираясь на эти данные, можно констатировать, что расслоение по доходам дает нам унылый, плоский у основания профиль экономически неблагополучной массы российского населения, в центре которого растет буратиний нос богатеющей элиты. Невыразительный и настораживающий первичный "профиль" общества так и хочется детализировать, уточнить, "прописать". Это можно сделать благодаря исследованиям ЦЭНИИ Минэкономики РФ (возьмем данные сопоставимого ноября 1993 г.). Российское население по доходам разделяется на четыре группы: а) 34-35% людей, которые не обеспечены необходимым прожиточным минимумом (а его параметры тоже не для всех бесспорны) - конечно, это на несколько процентов меньше, чем в предыдущем 1992 году, но все же устрашающая цифра; б) 29-30% жителей, основная масса доходов которых (до 90%) затрачиваются на продукты питания - здесь достигнут 5%-ый прогресс по сравнению с предыдущим годом, но это также большая группа экстремального существования; в) 24-25% более активного населения, увеличившаяся за год на 5% и получающая более высокие доходы (в их структуре менее 40% идет на питание) за счет функционирования в негосударственной рыночной сфере и в субпространстве творческого труда; г) "те самые" 10-14% экономически благополучных, тратящих на питание 5-7% своих доходов. Их стало на 2-3% меньше за счет перелива в "средний класс", но зато сформировалась и "суперэлита", доходы которой составляли в тот период более 1,5 млн.руб./мес. - она насчитывает 3,5-3,8% населения. Таким образом мы видим, что "шельф" социального рельефа составляют более 60% россиян, существование которых проходит в критическом режиме, а благоприятные изменения затрагивают довольно незначительную часть и в довольно неторопливом темпе. Возвышающаяся над ним небольшая платформа "среднего класса", не занятого интенсивной борьбой за физическое выживание и активно освоившего рыночные модели социального поведения, составляет лишь четверть населения. Над ними - элита (1/10) и суперэлита (<4%). Довольно неприятный и проблемный, хотя и выразительный профиль с гримасой будущих социальных потрясений в течение всего подросткового периода трансформирующегося российского общества.
Сравним этот профиль по распределению доходов с аналогичным для США 1986 года: а) высшая страта, богачи - 42,9%; б) высшая средняя страта - 24,4%; в) средняя страта - 17,0%; г) низшая средняя страта - 11,0%; д) "дно" - 4,7% доходов (данные из: Statistical Abstract of the United States, 1986, p.450). Р.Форд, изучавшая социальную стратификацию как процесс создания неравных слоев и иерархии общества, а также различия между формами стратификационной системы в обществах со сходной технологией и экономикой, выявила, что наследуемое богатство выступает основным фактором структурной стабилизации. По ее данным, 2% богатейших семей США присваивали в 1983 году более 50% произведенного богатства, а присвоение одного процента богатейших семей выросло с 25,4% в 1963 году до 35,1% всего богатства в 1986-ом (R.Ford, Introduction to Industrial Sociology, 1988). Тем не менее, сопоставляя структурно-функционалистские и конфликтологические подходы, в традициях М.Вебера и Ленски она ориентируется на возможности качественного анализа.
Качественные методы используются социологами, изучающими структурирование социальной среды людей, переживающих глубокий внутренний кризис, кризис индивидуального жизненного мира (A.L.Strauss, Qualitative analysis for social scientists. 1987) - это как раз "наш случай". В открытой системе трансформирующегося общества происходит множество частных изменений (колебаний, флуктуаций), возникают инновационные прецеденты, формирующие социальное пространство из хаоса распада. Механизмы воспроизводства социальной структуры только намечаются, не обладая отчетливо выраженной конституирующей силой, и отличить их действие от случайных социальных движений в общественной системе без применения качественных методов представляется невозможным (Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. 1986). Здесь длительный эмпирический отбор и многочисленные экспертизы специалистов позволили сформулировать основные подходы к анализу структур социальных ассоциаций, не оспариваемые по крайней мере большинством социологов. Петер М.Блау (Ineguality and Heterogeneity. A primitive theory of social structure, 1990) таким образом систематизировал базовые типы структурационных параметров:
1) номинальные: пол, раса, религия, этническая принадлежность, род (клан), профессия (занятие), место работы, место жительства, брачный статус, политическая ориентация (принадлежность), национальное происхождение, язык;
2) градуированные: образование, доходы, богатство, престиж, власть, социоэкономическое происхождение, возраст, административные полномочия, интеллект.
Если обратиться к социальной практике самых разных человеческих сообществ, мы увидим, что все эти и другие характеристики оказывают определяющее воздействие на социальное положение людей, степень их принятия другими членами общности, стабильность статусной позиции, фактическое признание их общественного ранга в социальных отношениях. Причем, как правило, значение имеют не только врожденные, но и благоприобретенные социальные качества; не только биологические, но и психологические, а также культурные; не только самодостаточно индивидуальные, но и ценностно окрашенные макросоциальными культурными ориентациями (целевыми и достигательными нормами сообщества. Merton R.K. Social Theory and Social Structure. 1968). Каждое из этих оснований может выступать координатной сеткой для определения социальной стратификации и социальной позиции. Это вносит неизбежную путаницу в абстрактные представления об организации общества, поскольку соотношение позиций в разных координатных сетках порой трудно представить синтетическим образом: самые влиятельные люди не всегда самые богатые, функциональные элиты в разных социетальных сферах могут даже выступать антагонистами друг к другу (в России оно традиционно проявляется в оппозиции интеллигенции и власти), аутсайдеры социоэмоциональной структуры сообществ могут занимать позиции формальных лидеров, а истинные центры влияния реализуют свою власть подспудно, практически "переворачивая" закрепленные статусные диспозиции.
При всей сложности изучения социальных структур "стихийные социологи" со своими обыденными представлениями и отчасти нерефлексивными знаниями все-таки довольно удачно пробираются сквозь рогатки монополий, конкурентную борьбу и трудности поиска комфортной социальной ниши. Что помогает: интуиция? синтетическое восприятие? естественная реактивность? Ответ, видимо, близко. Однако теоретики пренебрегают вульгарным "методом тыка", рефлексивным и весьма диалектическим образом приближаясь к определению неоформленных представлений обывателя (обращаясь к жизненному миру и обыденным восприятиям).
Общие представления ученых о социальной структуре общества сводятся к двум теоретическим конструктам: проблеме социального неравенства и организационно укрепляющей роли социальных институтов. Со времен Дюркгейма их рассматривают как "фабрики воспроизводства общественных отношений", фиксирующих устойчивые диспозиции. Институты существуют при наличии социумной потребности в отправлении определенных общественных функций, организации специфической деятельности, наличии ресурсов для ее целенаправленной реализации, образовании символической среды, особой культуры внутренней регуляции. Р.Мертон различал явные (формальные, декларированные) и латентные (истинные) функции социальных институтов. Понятно, что стабильность общества как организации и как структуры впрямую зависит от степени соответствия друг другу явных и скрытых функций институтов, а также от их устойчивости и определенности. Амбивалентность функциональной направленности социальных институтов, как и их ориентационная неустойчивость - явный признак общественной нестабильности. Если с этой точки зрения проанализировать выделенные Ленски ключевые функции системы социальных институтов (коммуникация, производство, распределение, защита, стратификация, контроль), то мы убедимся в клинических показаниях относительно российского общества и почти абсолютной невнятности отражения стратификационного процесса на таких множественных и нечетких основаниях.
Критериальный подход к прорисовке "социального профиля" также чреват недостатками. Они постепенно и по-разному решались исследователями в рамках этой более популярной аналитической перспективы. Поскольку может быть использовано большое число разнохарактерных критериальных корней социальной дифференциации для каждого общества, всегда встает вопрос обобщения множества несводимых (в нашем случае еще и градуированных) описаний. Иногда результат достигается путем корреляции, выявления тесноты связей между характеристиками по разным шкалам. При этом гипотетический, априорный подход к дроблению объекта и сопоставимость количественных характеристик по параметрам для каждой опытной группы остается под большим сомнением. В итоге возникают обоснованные предположения о результирующей политической влиятельности экономически господствующих групп, тайных общественных силах, о месте и структуре которых догадываются по вызываемым ими "возмущениям" опять же, как правило, в политической сфере (бюрократия, масоны, этнические лобби и т.п.), андрогенной функциональной доминанте. Во многом такие структурные представления об обществе остаются все же общепризнанными мнениями, не облеченными статусом фактов (общепризнанные факты - тоже мнения, но несколько иного рода). Другое решение этой же задачи - выделение основных и производных критериев общественного структурирования. Эти критериальные "вертикали", как было показано выше, усматривались в первую очередь в таких отношениях, как собственность, власть и признание. При этом теоретическое отражение социальной структуры как бы упрощается, так как конструктивная основа нашего абстрагирования состоит в концентрации внимания на двух-трех доминантах (К.Маркс: собственность; Э.Райт: собственность и власть; М.Вебер: богатство, престиж, власть; У.Уорнер: богатство и престиж; П.Сорокин: привилегии и власть, собственность и профессия; П.Бурдье: "капитал" в широком социальном смысле, как любого рода возможность влиять). При этом критерий социального влияния выступает инвариантом, а "собственность" - непременным олицетворением статуса и позиции. Из такого рода "множественных" моделей теоретической реконструкции социального пространства можно вычленить как минимум три конкретные технологии изучения стратификации.
Первая основана на модифицированном корреляционном подходе. Я ее называю "векторной", поскольку речь идет об определении социальных позиций (соотносительного с другими членами той же системы положения) сразу по нескольким основаниям до получения соответствующей n-мерной пространственной матрицы. Социальные перемещения в таких моделях, как и объемные характеристики социальных групп определяются в многомерном координатном пространстве. Пример такого подхода с опорой на критериальные шкалы П.Сорокина продемонстрировал в своей статье В.Ф.Анурин ("Проблема эмпирического измерения социальной стратификации и социальной мобильности", 1993). Очень гибко и органично такой способ анализа и интерпретации впервые применил М.Вебер; в его координатной сетке больше пластики и акцентов, модель в целом значительно более континуальна, но отправная идея того же рода: в обществе одновременно действуют три взаимосвязанные причины социального расслоения (богатство, престиж и власть). Это в определенной мере снимает вопрос о принципиальной несводимости количественных характеристик по качественно разным основаниям в выявлении позиции социальных субъектов, но довольно размыто интерпретирует каузальную проблематику стратификации.
Другой подход к анализу общественного структурирования берет за основу идею доминант, в котором многомерная модель стратификации, начиная с заложенной П.Сорокиным традиции, приобретает "периодический" вид. Социологи изучают общество по разным критериям и выявляют наиболее значимые на определенном этапе. В.А.Ядов так сформулировал эту мысль: "В каждом обществе в разные периоды меняются доминанты стратообразующей системы критериев"(Лекции в социологическом колледже ИС РАН, 1992). Вот оно, сочетание функционализма и историзма, внимание к социальному контексту, культурным революциям и динамическим силам общества! Однако такая несомненная ориентация на конкретику оборачивается феноменальностью результатов: почему они меняются, при каких условиях, когда именно и на сколько, остается как бы за кадром. Тем не менее, прикладная сторона этой идеи довольно заманчива, и российские социальные процессы на первый взгляд идут по аналогичной схеме.
Третий подход в кусте многофакторных аналитических моделей стратификации я назвала бы синтетическим. Он характеризуется поиском универсальных организационных основ, порождающих стратообразующие отношения в любых типах человеческих сообществ. Два ведущих мотива такого рода теоретических построений - это "монополия" и "капитал" (ресурс). Историст М.Вебер и функционалист Т.Парсонс по-разному отрабатывают конструкт монополии. Первый связывает установление социальных ограничений со статусными привилегиями: "С точки зрения практических целей, стратификация по статусам идет рука об руку с монополизацией идеальных и материальных товаров или возможностей. Помимо специфической статусной почести, которая всегда основывается на дистанции и исключительности, мы обнаруживаем все разновидности материальной монополии... Конечно, материальная монополия представляет самый эффективный мотив для исключительности статусной группы..." (Вебер М. Основные понятия стратификации). Парсонс, напротив, выводит монополию из безличного, объективного действия функциональных законов организации общества и разделения социальных функций. Поскольку социальная система построена на циркуляции энергии и информации, возникает целый ряд иерархически расположенных кумулятивных уровней, в которых информационно насыщенные общности управляют энергетически насыщенными: "Под институционализацией лидерства я понимаю модель нормативного порядка, посредством которого некоторые подгруппы в силу занимаемого ими в данном обществе положения имеют разрешение и даже обязанность осуществлять инициативы и решать ради достижения целей сообщества вместе с правом привлекать к участию это сообщество как целое" (Parsons T. Structure and Process in Modern Societis, 1960). Мотив капитала, в свою очередь, звучит в работах Г.Ленски и П.Бурдье. "Ресурсная" его интерпретация Ленски состоит в выделении основных факторов структуроподдержания: природно-материальных, финансовых, квалификационных и организационных. Бурдье же рассматривает капитал не как условия, а как активно действующие силы, разделяя его виды: экономический, культурный, социальный, символический (с его особыми формами престижа, репутации, имени, номинации). Во всех этих эвристических моделях доминирует общая идея влияния как основной формирующей социальную вертикаль энергии.
Переход от синкретичных и партиципирующих монофакторных интерпретаций к сложным дискурсивным парадигмам анализа позволил отточить и усложнить призму теоретических знаний об общественном устройстве. Но он не исчерпывает всех возможных методологических вариаций и методических усовершенствований. Новые интегративные способы изучения и интерпретации данных построены на приоритетном внимании к синтетическим проявлениям социальной жизни и отображению социумных структур. Такими универсальными демонстрационными формами являются культура игры, знаковой символики, языка. Поэтому теоретические модели в соответствии с этим должны строиться не на центробежных конструктах "отношения" и не на центростремительных "влияния", а на исследовании "связывающих" пространств: коммуникации, взаимодействия, со-бытия.
<< Пред. стр. 1 (из 4) След. >>
Список литературы по разделу