<< Пред. стр. 3 (из 4) След. >>
Список литературы по разделу
Р.Шекли "Цивилизация статуса"
V. СОЦИАЛЬНАЯ СИМВОЛИКА РАССЛОЕНИЯ
Человек в современном обществе выступает носителем большого числа социальных ролей и частных стратификационных статусов, которые нередко дезинтегрированы между собой. Предписанный статус противоречит достигнутому, разные роли складываются в функциональную дискомпозицию, ожидаемое ролевое поведение рассогласовано с реальным, формальные позиции - с неформальными, подсознательные ориентиры - с осознаваемыми, демонстрации - с интенциями, заявленные цели - с латентными стремлениями. Такой хаос в стандартах социального проявления отдельных людей и их общностей формирует бесконечно запутанный мир взаимодействий, который совершенно не поддавался бы никакой концептуализации и интерпретации, если бы не упорядочивающие "маркеры" общественного пространства. Они не столько раскрывают, сколько вуалируют параметры социальной действительности - и при этом парадоксальным образом систематизируют, стандартизируют и алгоритмизируют коммуникативное пространство общества. Спонтанное или программируемое проявление социальной индикации позволяет другим субъектам идентифицировать носителя данных социальных признаков, использовать в его отношении стандартные поведенческие реакции, а также часто провоцирует определенные оценки реальной диспозиции.
Поскольку люди действуют, исходя из своего понимания знаков социального пространства (при этом опираясь на общепринятые и личные, стандартные и оригинальные, подтвержденные и гипотетические представления), мир общественной символики опосредует практически все формы коммуникативного восприятия, собственно и являясь для людей миром их специфической действительности. Социокультурное производство, в котором каждая личность и сам социум предстают как специфический артефакт, в каждом своем акте содержит притязание на культурную легитимность. "То же самое, по крайней мере объективно (в том смысле, что никто не может отговориться незнанием культурного закона), происходит со всяким актом потребления, который объективно оказывается помещенным в поле применения правил, регулирующих культурные практики, если они хотят быть легитимными" (Бурдье П. Рынок символической продукции. 1993). Символ - "понимание" и признание - адекватный социальный ответ: таков алгоритм, культурный инвариант, делающий нашу актуальную жизненную среду более упорядоченной и предсказуемой.
"Коллективно организованные образцы символических кодов" объективно структурируют социальное пространство, интегрируя страты, кристаллизуя классы, порождая то, что в привычном смысле слова называется "обществом" (и в более сложной и уточненной трактовке "национальным архетипом"). Когда У.Л.Уорнер обобщал свое знаменитое исследование классовой системы ("Янки-сити"), он выделил нижнюю подгруппу слоя наиболее высокопоставленных, обеспеченных людей именно посредством описания социальных аксессуаров их общественного положения. "Многие из них лишь недавно разбогатели, кичились этим и стремились выставить напоказ свою роскошную одежду, шикарные драгоценности и автомобили" (Смелзер Н.Дж. Неравенство, стратификация и класс // Социология). Это очень подходящий способ описания соответствующей предэлитной экономической страты современного российского общества, причем каждый индикатор социальной символики точно совпадает. Конечно, здесь в значительной степени присутствуют социально-психологические мотивы: нужно подтвердить самим себе достижение новой позиции и притязания на статус, получить специфические "выигрыши" (поощрения) в виде признания, уважения, зависти, почтения, подчинения людей их прежнего "круга". По мере закрепления в элите осваивается новая культура и стиль, гипериндикация теряет социальный смысл. Именно маргинальность новых элит, как впрочем и новых слоев аутсайдеров, заставляет их представителей действовать в рамках сложившихся прежде символических стереотипов и смысловых ценностей, держаться традиционного для них знакового ряда; но процесс легитимизации статуса не столько связан с отграничением прежнего социального бытия, сколько с символической инициацией в новой общности. Иначе "представитель высшего класса не примет такого у себя дома".
В достаточно точном смысле символическая стилизация жизни отдельных общностей и страт отражает устойчивость соответствующей структуры общества. Определенная символика, выработанный язык социальной коммуникации, внутренняя культура (субкультура), очень корректно отграничивающая "своих" от "чужих" конструирует не только внутреннее, но и внешнее общественное пространство (отношений, связей с другими субъектами) - тем самым институционализирует страту. Российское общество, как известно, такими явлениями не богато, хотя мы обоснованно говорим о дифференцированной структуре современных элит, включающих "старую" и "новую" подобщности. Но и сложившиеся раньше общественные группы тоже имеют совсем небольшую историю, многие из них "искусственно формировались на правах престижных", а их статус "закреплялся особой атрибутикой - ношением специальной формы одежды и определенными привилегиями" (Комаров М.С. Социальная стратификация и социальная структура. 1992). Вебер начинает рассмотрение вопроса о гарантиях статусной стратификации с понятия "стиля жизни, который ожидается от тех, кто высказывает желание принадлежать к данному кругу людей. Связанные с этим стилем ожидания представляют собой ограничения "социального" общения..." (Вебер М. Основные понятия стратификации). Он строго определяет содержание термина "социальный статус" как реальные притязания на привилегии в отношении социального престижа, основанного на определенном образе жизни, формальном образовании, престиже рождения или профессии. Подобным образом подчеркивали фундаментальную значимость социальной символики, понимаемой достаточно широко, Т.Парсонс, Р.Мертон, П.Бурдье.
5.1. Встречают по одежке... и редко ошибаются
Сложившаяся в современном обществе сложная, n-мерная ролевая и статусная диспозиция актуализирует проблему социального различения, поскольку успешная коммуникация и осознанное поведение требуют узнавания субъектами друг друга. Только после этого вступают в силу ожидания и оценки, устанавливаются взаимоотношения. В свое время хиппи вызвали раздражение обывателей тем, что снизили параметры визуального восприятия одного из самых привычных социальных индикаторов - различения пола (длинные волосы, незаправленные рубашки и джинсы символизировали новую молодежную культуру, отрицавшую чопорность и ханжество буржуазного мира). Сегодня в России вишневые или зеленые (цвета игрального сукна) пиджаки и пальто - такая же непостижимая, но точная опознавательная индикация совладельцев мелкого и среднего бизнеса, как шестисотый мерседес - показатель принадлежности к экономической элите (в более чем миллионном по населению торговом и индустриальном центре, где я живу, таких машин зарегистрировано 25-30, а количество их по области не превышает сотни). Кроссовки, спортивный костюм, кожаная куртка; плащ, костюм цвета "мокрый асфальт", "дипломат"; вязаная шапочка, пальто, хозяйственная сумка-коляска выступают как униформы, некие символические коды, демонстрирующие окружающим людям социальное положение их владельцев и часто заранее говорят о сфере их деятельности. Многие социальные индикаторы можно вспринимать в буквальном смысле с "завязанными глазами" (а социолингвисты и этнометодологи реставрируют социальные структуры вообще заочно - по документам), поскольку жаргоны разных страт как бы закрепляют функциональные различия, а способы обращения сами по себе характеризуют оценку социальной диспозиции каждой из сторон (субъектов) коммуникации.
В каком-то смысле "всё повествует обо всём" - и, как правило, люди занимаются самомаркировкой охотно, чтобы "приманивать" тех, в ком потенциально заинтересованы, отпугивать "паразитов" и "конкурентов", мимикрировать, спасаясь от преследования "врагов", или, напротив, формировать отношения коменсализма, получая в виде вознаграждения то, что "перепадет" от их социальных покровителей.
Бурдье специально рассматривал вопрос о том, как "посредством свойств и их распределения социальный мир приходит, в самой своей объективности, к статусу символической системы, которая организуется по типу системы феноменов в соответствии с логикой различий... Социальное пространство и различия, которые проявляются в нем "спонтанно", стремятся функционировать символически как пространство стилей жизни или как ансамбль Stande, групп, характеризующихся различным стилем жизни" (Бурдье П. Социальное пространство и генезис классов. 1992). Прикладным аспектом этой проблемы является оценка статуса человека по определенным символическим индикаторам. Незнакомые люди судят друг о друге по первым впечатлениям, оценивая статусное положение по стандартным, сложившимся в их культуре ранговым шкалам. Смелзер в своем популярном лекционном курсе ссылается на бестселлер Дж.Моллой "Роль одежды в завоевании успеха" (1978) и на значимость номинации в научном мире, чтобы показать роль социальных символов и демонстраций в построении социальных отношений (конечно же, основанных на более или менее приблизительных оценках).
Символы социального положения и успеха, как и общая стилистика жизни разных страт в определенном смысле являются "дорожными знаками" мобильности, олицетворяющими правила социальной игры в "монополию": они столь же эффективно разрешают, запрещают и предупреждают социальные акции других субъектов, как непосредственное со- или противодействие. Способ распределения символических почестей М.Вебер называл "социальным порядком". Считая реальными сообществами не классы, а статусные группы, он и "статусную ситуацию" выводил не из экономики, а из детерминанты "социального оценивания почести", поскольку статус он понимал как "реальные притязания на... привилегии в отношении социального престижа" (то есть обоснованные амбиции, но не действительные вознаграждения). Он рассматривает статус не обыденно, не как внешнее признание занимаемой социальной позиции, а как корпоративный символ, который формируется постольку, "поскольку он не является индивидуально и социально иррелевантной имитацией другого стиля жизни, но представляет собой основанное на достигнутом согласии совместное действие закрытого типа". Иными словами, люди одного уровня, круга, занимающие сходную позицию, характеризуются общим образом жизни, а также согласованным кодексом поведения (М.Вебер. Основные понятия стратификации. 1992).
Статус, таким образом, есть символическое социальное принятие (потому что лично люди могут при этом враждовать или игнорировать друг друга) "своих" членами сообщества, группы. Внешнее символическое признание, престиж, является по Веберу индикатором страты, легитимизации ее социальной позиции и ее потенциальной или реально используемой монополии "особого рода". Вместе эти характеристики обеспечивают единство общности "в себе" и "для себя". И, поскольку это так, люди и их общности вынуждены держаться символического образа, соответствующего социогенной матрице образца, то есть использовать стандартные, узнаваемые другими людьми социальные маски - имидж.
Многочисленные социологические исследования в развитых индустриальных обществах уже пятьдесят лет назад показали, и подтверждают сейчас, что основой статусной идентификации в них является профессия. Ранжирование профессий в этом смысле осуществляется очень согласовано представителями самых разных профессиональных слоев. Профессия, как правило, достигаемая статусная позиция, что соответствует принципам открытого общества и свободно текущей мобильности.
Профессиональный статус складывается из двух моментов: полученного образования с его символическими оценками интеллектуальности и потенциальных возможностей (способностей) - дипломами, и собственно профессионализма как совокупности навыков, умений, технологий решения специальных проблем - профессиональной репутации. При этом престиж профессии может быть очень высок, например, врачи и юристы в обществах западного типа априорно считаются "миллионерами", и если заменить врачей на "банкиров", то эта характеристика окажется верна и для России, или, напротив, какие-то профессии могут котироваться в обществе достаточно низко, но статус будет создавать систему рангов внутри данной профессиональной группы и соответствующий социальный антураж профессиональной деятельности продемонстрирует движение этого статуса.
В нашем обществе происходят серьезные изменения социокультурного плана, и практически все страты переживают "ломку": меняется конфигурация и обычное символическое оформление тех или иных полей, трансформируется привычная социальная индикация, регулировавшая межгрупповые контакты. Образно говоря, взорваны порты социального причисления и рассыпаны вперемешку маркеры социального пространства. Поэтому подобранные и использованные флажки должны быть яркими (мерседесы, лампасы, на десерт - ананасы), привлекательными, а символическая "одежка" - непременно "на вырост". В этом, пожалуй, основные особенности современной российской социальной символики. Но главная, пожалуй, та, что связана с аскриптивно-достигательным статусом связей, группового патронажа, корпоративной протекции.
"Ты чей будешь?" - наверное, еще долго однородные социальные смыслы будут определять стержень социальной оценки. Знаки социальной принадлежности, вообще не безразличные в любых других культурах, у нас приобретают самодовлеющее значение. О.И.Шкаратан и Ю.Ю. Фигатнер в статье "Старые и новые хозяева России" рассматривают некоторые источники формирования финансовых капиталов в период "перестройки" и приходят к выводу, что протекционизм ЦК КПСС способствовал созданию крупнейших банковских и бизнес-корпораций. Большинство фирм первой рыночной волны создавалось отнюдь не на голом авантюризме и способностях неудовлетворенных профессионалов: простая, даже неэкономическая логика (хотя есть показатели многолетнего спада производства и достаточно бурного одновременного развития частного бизнеса) подсказывает, что один сегмент общего хозяйства должен будет развиваться во многом за счет ресурсов другого; а информация о ресурсах и переливы ресурсов - традиционная в России прерогатива власти, заинтересованные служители которой и стали "проводниками рынка", хотя и на свой лад.
В этом смысле партийно-номенклатурное прошлое символизирует определенную "причастность", групповые оценки которой разнятся в конкретных случаях, предполагает специфическую административную культуру и особый стиль "ведения дел", характерный социальный горизонт связей в структурах "старой" (но не прежней!) элиты, а также, как ни странно, отдельный пласт функционального развития - в первую очередь, производство с акционерной формой собственности, и особенно добывающие отрасли, а также аграрный сектор. "Комсомол" идет дальше своих недавних учителей, реализуя информационные и инновационные бизнес-проекты, обслуживание и посредническую, а также финансовую деятельность.
Интересно, что возраст тоже является индикатором меняющегося социального положения. Общество от совсем еще недавно господствовавшего концепта "выскочек" (поскольку статусный рост в стабильных профессиональных общностях традиционно тормозился) перешло к признанию возрастных привилегий молодежи (что, конечно, не снизило уровня ювентофобии в целом), поскольку в резко меняющейся общественной ситуации она легче осваивает новые социальные правила и имеет больше шансов получить от своего функционального риска определенные "прибыли" (или начать сначала). Если проанализировать возрастную структуру молодого российского бизнеса, то результаты прикладных исследований (см. "Россияне о предпринимательстве и предпринимателях", "Социальный портрет предпринимателя", "Социальный портрет мелкого и среднего предпринимательства в России" и др.) говорят о его относительной молодости: от 1/4 до 1/3 это люди моложе 30 лет, и 30-40% - в возрасте от 30 до 40 лет. Интересно, что эти исследования не только подразделяют формирующуюся экономическую элиту на "старую" и новую", подразумевая разницу в их ценностях и смыслах поддержки образцов нормативных действий, но и выявляют социокультурные волны текущего формирования слоя предпринимателей и коммерсантов, которые при небольшой возрастной разнице (5-7 лет) обладают различными ориентирами и ценностными мирами. Самые молодые более прагматичны, им не присущ интеллигентский флер предыдущих "волн", они обладают гораздо более низким образовательным уровнем и не стремятся к получению формального образования, "подучиваясь" по мере необходимости; среди них больше выходцев из рабочих (как считают в связи с этим исследователи, "представители низшего класса начинают нащупывать для себя новый канал социальной мобильности"). Однако до сих пор более 2/3 предпринимателей являются интеллигентами во втором поколении, а доля лиц с высшим образованием превышает 4/5. Около 10% имеют ученую степень или два высших образования (эта цифра получена в результате опроса подписчиков "Ъ-Дейли" и не репрезентативна, поскольку специальным исследованием ВЦИОМ подтверждено, что большинство читателей периодических изданий - образованные люди).
Структура частного бизнеса, выписанная не очень точно, все же говорит о смещении основного центра тяжести относительно традиционного производящего тела национальной экономики: около 35% заняты в сферах производства материальных благ и услуг, примерно 20% развивают интеллектуальное производство (информатика, наука, искусство), приближаются к 20% работающие преимущественно в сфере обслуживания, а также занимающиеся посреднической деятельностью, и более 7% - в финансовой сфере. Сфера профессиональной деятельности также влияет на статусные оценки бизнесменов, как и менеджеров, а также наемных работников. Прикладные социологические исследования показывают, что и в отраслевом разрезе (по данным налоговых инспекций наибольшая оплата в банковской сфере) и в разрезе собственности (наемные работники, менеджеры и директорат государственных предприятий значительно ниже удовлетворен условиями работы и оплаты, чем соответствующие категории работающих в частной, в т.ч. коллективной, или акционерной сфере) престиж профессий ранжируется весьма дифференцировано. Соответствующие символы социальной принадлежности: рабочая одежда, форма, знаки и значки, документы, льготы при передвижении и т.п. несут в себе соответствующие привилегии и ограничения, позволяя комплексно оценивать профессиональный статус отдельных людей и групп.
Российский бизнес, судя по результатам исследований, строят и развивают пока в основном непрофессионалы. Это серьезное отличие от устоявшихся рыночных обществ. Социальная индикация (выявление характерных черт) этого слоя и экспертами, и населением связана с "энергичностью, инициативностью, находчивостью" и организаторскими способностями, а вот "профессионализм и компетентность" отмечается при этом в два раза реже. Наверное, неслучайно многие предприниматели новой волны сочетают в одном лице функции собственника и менеджера своих кампаний, точнее, дело не только в степени развития бизнеса.
Символично, что выходцы из "теневого" бизнеса проявляют большую, чем "легалы", политическую активность и интерес к участию в политике. А значительная часть предпринимателей в целом постоянно и очень интенсивно пользуются в качестве "информационной подпитки" слухами (на это указали 30% опрошенных в процессе специальных исследований; см. СОЦИС-1995, №1).
Кстати, склонность пользоваться определенными каналами и типами социальных сообщений тоже можно отнести к разряду социальных индикаторов. Информационный бюллетень мониторинга ВЦИОМ опубликовал в начале 1994 года исследование о содержательных ориентациях и тематических предпочтениях аудиторий средств массовой информации, в котором обнаружились достаточно выраженные социальные (пол, возраст, образование) деления.
Отношение к слухам и их интерпретация показывает, кого субъект воспринимает как "чужих" и к кому он относится как к "своим", делясь тайной информацией о том, структурно запредельном, социальном мире. "Для массового сознания чужие - это те, кто выше, в плане ли социальном (власть, начальство и т.п.) либо культурном ("звезды", чужаки и др.). И, стало быть, мир слухов - это образы иерархии, спроецированные на экран "уравнительного" сознания. Впрочем,... возможно и переворачивание иерархии - самоопределение от противного: тогда предметом слуха становится "низший", вернее - демонстративно низвергаемый... Структура сознания при этом та же" (Дубинин Б.В., Толстых А.В. Феноменальный мир слухов. 1995).
Модернизация России как вестернизация общества вносит в символический мир социальной презентации новую моду - "иностранные наименования чиновничьих должностей и бюрократических учреждений..., дорогие магазины, ночные клубы, казино и рестораны..." (Рукавишников В.О. Социологические аспекты модернизации России... 1995). Имя, звание и чин - не важно, "на слух" или на визитке - являются той основой социальных интерпретаций относительно субъекта и структуры предстоящей коммуникации, которую можно рассматривать как априорную и притом перманентную установку. Принадлежность к учреждению, клиентуре, клубной среде также является для других значимой социальной подсказкой, говорящей о возможностях людей развивать и поддерживать свой "интерес к культурным событиям", "позволять себе дорогие развлечения" (Н.Смелзер). Недавно выступая по телевизору, спикер французского парламента г-н Сагэн сказал, что футбольный матч - это единственное место, демократично собирающее представителей всех слоев общества; все остальные формы досуга люди проводят преимущественно среди представителей своего общественного горизонта.
В современном российском обществе по многим причинам: потому, что открылись новые каналы социальной мобильности, и поскольку появился доступ к новым ресурсам, и в силу общей маргинальной нервозности - стал проявляться феномен демонстрации и часто даже имитации стилей жизни иерархически других социальных групп. С одной стороны, опросы ВЦИОМ показывают стремление "нижних" стратификационных групп еще более занизить свои жизненные показатели (и нелогично было бы думать, что эта позиция проявляется только в одном параметре социальной индикации - косвенных жалобах на свое бедственное положение); с другой стороны мода жить "богато" очень многих благополучных и некоторых преуспевающих людей заставляет "чудачить" (очень верное русское выражение) на пределе социально доступной презентации - в ущерб своему жизненному стилю. Что-то чарующее, представляющееся символом социального успеха (это может быть галстук или трехэтажный особняк) приобретается с напряжением всех ресурсов и - выражает для стороннего наблюдателя потребность, ориентир, устремленность в новое, пока закрытое для него, социальное пространство.
5.2. Досуг и социальное самопричисление
Поскольку, как оказалось в результате сопоставления, символическая социальная "упаковка" субъекта оценивает в современной России довольно своеобразно: учитываются в первую очередь знаки принадлежности к власти; демонстрация уровня благосостояния (материальных "возможностей"); наличие "патронажа" и связанных с ним возможностей заимствования ресурсов. В связи с этим меняются оценки социального престижа разных видов деятельности, когда физически или этически "грязная" работа все же считается более привлекательной с точки зрения денежного вознаграждения, поскольку в период накопления капиталов многие становятся менее чувствительны к "запаху" денег.
Профессиональная стратификация в значительной степени теряет свою первостепенность в определении социального статуса и престижа, поскольку вознаграждения очень иррационально соотносятся и с системными (общефункциональными) ценностями профессии, и с достигнутым уровнем профессионализма как таковым. Все говорят о необходимости сохранять нашу духовную "самость", о важности развития национальной культуры России и каждого ее народа, о приоритетах науки и современных технологий в эпоху постиндустриального прогресса - и при этом игнорируют практику и организационное состояние социальных общностей, которые являются носителями необходимых обществу "прорывных" возможностей (по крайней мере, современное общественное управление можно рассматривать с этой точки зрения в качестве учебного примера того, как расходятся на практике явные и латентные функции государственных институтов). Профессионализм не находит адекватной оценки во многом постольку, поскольку вновь открывшиеся и потому "дефицитные" в кадровом и организационном отношении области социального функционирования (политика, финансовая сфера, бизнес, коммерция) были заполнены большим количеством полу- и непрофессионалов, деятельность которых изменила оценочные стандарты должного качества; а преобразование структуры общественных приоритетов привело к тому, что целые профессиональные страты были опущены на "дно" социальных рейтинговых шкал - их специальная подготовка оказалась невостребована, и доходы от нее столь мизерны, что мотивация к профессиональному совершенствованию и самореализации сохранилась лишь у немногих.
По этим причинам соответствующие индикаторы социального положения оказываются содержательно запутанными и фактически неадекватными. Следовательно, ответы нужно искать в анализе "аксессуаров" социальных "одежд", которые презентуют конкретные субъекты (люди, группы, партии), открывая свое истинное место в общественной диспозиции (стиль социальной символики), свои социальные запросы (гипертрофированная самоиндикация), собственные оценки сложившейся социокультурной среды стратификационных отношений (социальные идеалы, маркировки "свои"-"чужие").
Возможно, неформальные, более спонтанные по своим основам и проявлению социальные предикаты общественных субъектов: их представления об устройстве их социального мира, способы организации жизни за пределами государственной и любой другой (в том числе производственно-профессиональной) регламентации, элементы оформления частной жизни - окажутся более точными?
В свое время меня потрясло, что исследования сексуальной жизни американцев в 60-х - начале 70-х годов выявило серьезные различия, связанные не столько с возрастом, сколько со статусом и социальным положением, а также расовым происхождением, в организации их половой жизни и выборе способов удовлетворения соответствующих потребностей. Пьер Бурдье, проявляющий не только методологическую, но и техническую изощренность в проведении исследований классовой структуры современного общества, примерно в то же время выяснил при изучении бытовых фотографий, что сельские семьи большое внимание уделяют "парадности" фото и присутствию на снимке как можно большего количества членов семьи: для них это социальная символизация "вечности" рода; фотографии семей буржуазного слоя, напротив, носят раскрепощенный характер, люди снимаются в процессе обыденных, часто досуговых, занятий (на рыбалке, в процессе бритья, за обеденным столом и т.п.) и не придают значения "плотности человеческого материала" на снимке. Такой изящный результат анализа социальной индикации разных слоев общества требует проведения самостоятельных серьезных исследований, а поскольку в рамках данной работы они не были нам доступны, попробуем обратиться к интерпретации результатов, полученных другими.
Например, возьмем результаты изучения ВЦИОМ массовых представлений о социальной иерархии. Были сопоставлены профессиональные статусные ранги на основе сравнения 10-ступенчатых оценок рспондентов в 1991 и 1993 годах. "Группировка ответов по средневзвешенным значениям позволила выделить пять стратифицированных категорий... распределения 1993 г.:
- высший (министр - 9,1; директор коммерческого банка - 8,7; директор крупного завода - 8,5);
- высокий (профессор университета - 7,3; владелец магазина - 6,6);
- средний образованный (врач-терапевт, инженер, офицер, соответственно, - 5,6; 5,4; 5,2);
- средний без высшего образования (фермер, квалифицированный рабочий - 4,8 и 4,7);
- низкий (рабочий совхоза или неквалифицированный рабочий - 3,0; 2,4)."
"Профессор", "фермер" и "квалифицированный рабочий" упали за два годя на ранг ниже, однако авторы исследования делают вывод о том, что эта структура представлений относительно "общественной лестницы" практически одинакова во всех группах, то есть высоконормативна, что она "воспроизводит систему ценностей советского общества и сохраняется в переходный постсоветский период. Набор кодов идентификации (власть, связанные с нею репродуктивные структуры, советская бюрократия - основные интеллигентские занятия, дополнительные ко всем ним - деньги, затем - физический труд), несмотря на некторые новообразования, пока сохраняется" (Экономические и социальные перемены: Мониторинг общественного мнения. 1994. №2). Тем не менее, анализируя групповые различия в интерпретации понятия "социальный успех", авторы выявили, что символами успеха у молодого, до 29 лет, поколения становятся "большие деньги", а вот "самореализация" заботит "только высокообразованных и развитых в интеллектуальном и культурном плане людей" (там же).
Разные целевые модели "успеха" преобладают в разных общественных группах: у молодежи - "образование"; у военных и служащих - "карьера"; у высокообразованных и особенно финансистов - "собственный бизнес", у предпринимателей и "индивидуалов" - "большой доход". Однако все они сходятся на том, что успех в России сопутствует "во-первых, людям, имеющим хорошие знакомства, связи (так ответили 43% респондентов); во-вторых, деловым, энергичным, одаренным и способным людям (42%) и, в-третьих, спекулянтам и махинаторам (40%)" (см. там же). Представляется, что оценки профессионального престижа оказываются на этом фоне более абстрактными и несколько оторванными от реальности нового состояния общества, поскольку жизненные ориентации людей и выбор пути социального продвижения (в котором особенно тщательно взвешиваются конъюнктурные факторы движения общества) показывает смещение ценностных установок в другую социальную плоскость.
Динамика коэффициентов удовлетворенности, характеризующая изменения качества жизни, показывает стабильный приоритет круга общения (0,8) и отношений в семье (0,77), которые определяют сегодня микромир человека.
Смелзер, обобщая современные социологические представления о классе, писал в частности о том, что большинство исследователей отмечают большую поглощенность в семейные заботы людей из нижних, а не из средних слоев. Он приводит результаты американских исследований 60-х годов, которые показали, что люди из низшего класса обычно предпочитают семейные торжества, в то время как рост социального положения семьи проявляется в предпочтительности приемов, устраиваемых для друзей, а не родственников. Здесь безусловно просматривается социальное сходство с досуговым поведением россиян, причем и по этому символическому показателю соотношение средних и низших классов оказывается столь же неравновесным, как по функциональным и формальным (см. Беляева Л.А. Средний слой российского общества: проблемы обретения социального статуса. 1993; Умов В.И. Российский средний класс: социальная реальность и политический фантом. 1993; Комаров М.С. Социальная стратификация и социальная структура. 1992; др.) - средний "класс" в условиях социальной поляризации переходного периода пока еще представляет собой безмерно тонкую "прослойку".
Если посмотреть, через какие каналы текут потоки общественных слухов (Хлопьев А.Т. Кривые толки России. 1995), то сравнение показывает, что в первую очередь это средства массовой информации, к которым большинство россиян "припадает" в свободное время, - 32%; разговоры с товарищами по работе (тоже такой своеобразный российский "досуг", перемежающий выполнение профессиональных функций) - более 30%; информация, получаемая на улице и в транспорте - около 24%; общение с соседями - около 17%; встречи с приятелями и телефонные беседы с друзьями - 14% и около 15% - в очередях. Социальный портрет типичных представителей каждого канала восприятия оказывается при этом дифференцированным по полу, возрасту, сфере занятий, месту проживания (село, город). Рассматривая их отличительные признаки, мы на самом деле работаем с определенными идентификационными параметрами, поскольку такого рода групповые "привязки" к каналам получения высокозначимой и неопределенной социальной информации показывает те источники и ту среду, которую соответствующие субъекты считают "своей", причисляют себя к ней и доверяют ей как источнику важных сведений.
Изучение ценностных оснований идентификации (см. статью Климовой С.Г. и др.) показывает, что по сравнению с началом 80-х годов для россиян значительно увеличивается эмоциональное переживание проблем витально-мотивационного и семейно-родственного комплексов. Опрашивая по специально разработанной методике группы рабочих, инженеров, брокеров и студентов, автор получила вывод об общем росте значимости материально-бытовой сферы для всех групп. Однако главной жизненной проблемой материальное благополучие является только для рабочих. "Деньги, став сильнейшим раздражителем повседневной жизни, не стали стимулом стратегической активности". Отмечается резкое уменьшение за последние 8-10 лет значимости работы и ее функций: люди не только не находят психологического удовлетворения и возможности самореализации, но и не решают проблемы заработка на достойную жизнь. Группы брокеров и студентов оказались более ориентированными на работу и учебу, а также заинтересованными в самореализации и высокой личностной автономии. Примечательно, что молодежь (студенты) очень жестко дистанцируются от социальной культуры предыдущих поколений, разделяя общество на "совков" и "людей состоятельных", что также подтверждает формирование новой ценностной системы молодого поколения.
Тем не менее и ориентация на "обеспеченность", и ценности "реализации", смыкаясь на признании высокой значимости микросоциальных отношений и качества микромира людей как такового, присущем большинству россиян (по крайней мере, в переломное время), ведут к повышению роли досуга, который и сегодня выступает важнейшим символическим индикатором статуса. Объем досуга, его функциональное и качественное наполнение стали определять социальное положение весьма характерным образом. В русском языке и в российском "работническом" менталитете труд (тяжелое, необходимое, постоянное, навязанное бремя) всегда перевешивал отдых (восстановление дыхания после тяжелой работы, краткий промежуток свободы, принадлежности самому себе) - может быть, поэтому большинство из нас подозрительно относится к яркому, праздничному проведению досуга: "а с каких доходов, ворюга, душегуб?" и основная масса населения, несмотря на развивающиеся зарубежный туризм и отечественную "индустрию" развлечений использует возможности подлинно индивидуализированного, спонтанного течения своей жизни так скудно, так симулятивно, так стандартно и настолько вопреки своему истинному качеству (см. аналитич. материалы об изменении условий и образа жизни в России: все большая часть "свободного" времени наших соотечественников стала уходить на хозяйственную деятельность и все больше проявляется нехватка денежных средств для организации индивидуального и особенно семейного досуга). Тем не менее агентств и учреждений, помогающих решать такие проблемы, судя по газетным рекламным объявлениям, в каждом городе - сотни. И развитие системы досуга является одним из наиболее важных стратификационных оснований в современном обществе, поскольку именно спонтанно проявляемые социальные и культурные интересы объединяют людей в общности тогда, когда менее жесткими становятся вынужденные (в первую очередь, экономические и политические), "оборонные" причины объединения людей. Эти процессы необходимо тщательно отслеживать, хотя на первый взгляд пока "клубная жизнь" - безусловная прерогатива "высшего" общества, и период этот, видимо, продлится достаточно долго.
5.3. Сила названия: "президенты" и "мастера чистоты"
В распределении социальных позиций имя играет не последнюю роль: и в аскриптивном смысле, поскольку в оценке человека значение имеет символический капитал его семьи (рода), и в смысле достигательном - когда доброе имя зарабатывается в процессе социальной жизни, построенных отношений, свершенных дел - создания репутации. В оккультных науках считается, что знание имени дает власть над его носителем, а поскольку социология тоже в определенном смысле - тайноведение, изучение "секретов" строения и жизни общества, то умение читать имена дает знания о социальной структуре (и не только тейповых сообществ). А на базе знаний создаются и используются технологии социальной манипуляции, управления и регулирования поведением не только отдельных людей, но и целых сообществ.
Поскольку имя является одним из важнейших носителей социальной символики, оно вбирает в себя известность и социальное признание, оно становится адресатом негодования и проклятий, его поминают в религиозных молитвах - поэтому мы рассматриваем его как своеобразный конденсатор социальной энергии. Чем более развито общество, тем символичнее становится имя; в системе преимущественно опосредованных социальных связей мы часто не знаем человека лично - только по имени, а имя его оцениваем (думая, что оцениваем его) по действиям, общественным акциям, точнее - по символическим формам (рассказам и пересказам официального и частного, достоверного и непроверенного характера) об этих самых действиях. Поэтому название, которое дают человеку в виде наследства фамилии, отчества, выбранного индивидуального имени; доназвание, когда к имени присоединяется характеристика-определение (с ними остались летописная память русских князей); переименование, которое закрепляется в прозвищах и новых официальных именованиях, и номинация, легитимизирующая положение человека в социальной структуре, символически закрепляющая его общественный рейтинг, - суть социография, описание происхождения, социализации, жизненных свершений, статусной траектории. Бюрократы из КПСС были в этом смысле тонкими социологами - их анкетные формы и требования к составлению автобиографий с этой точки зрения почти безукоризненны.
Даруя символический капитал, конвертируемый отчасти в эмоциональные формы поддержки, отчасти в доверие, отчасти в авторитет, отчасти в политическое влияние, в особых обстоятельствах - в материальные выигрыши, название приносит социальные прибыли (или, возможно, убытки). Величина ренты при этом зависит от поддержки репутации, дарованной названием, от других социальных характеристик субъекта-носителя и, вероятно, самое главное в случае номинации - от имени (престижа) называющего (лица, учреждения, организации, общности, дающего кому-то звание или имя).
Имя, включающее официальное название, в современном обществе создает социальные страты, поскольку дает подкрепленный статусом называющего субъекта престиж, задним числом формирует для поименованного социальную позицию (точнее сказать, символически, а иногда и практически, организационно обустраивая ее), транслируя возможности "достичь особого рода монополии" (М.Вебер).
Вебер также писал: "Любое общество, где страты занимают важное место, в огромной степени контролируется условными (конвенциальными) правилами поведения" (см.: "Основные понятия стратификации"). Речь идет, в сущности, о правилах социальной метаигры, договоре об условиях занятия тех или иных общественных позиций. Классовый анализ Д.Белла приводит его к аналогичному выводу: "Класс в конечном счете означает не специфическую группу лиц, а институционализированную систему основных правил приобретения, удержания и изменения дифференциальной власти и связанных с нею привилегий" (цит. по Надель С.Н. Современный капитализм и средние слои. М. 1978. С.22). Такой договор, такого рода правила устанавливаются, конечно же, не прямым соглашением, а путем символической позитивной санкции - легитимизации.
Номинация, признанная и затвержденная норма отношений к субъекту (именно так она может быть рассмотрена в теоретической перспективе Р.К.Мертона), даже в случаях уклонения от правил установленной директивно или только рекомендуемой субординации создает неисчезающее социальное напряжение: "Символическая приверженность к номинально не признаваемым ценностям и поиск рациональных оправданий их отвержения - еще более тонкое проявление такого напряжения" (см. "Социальная теория и социальная структура"). Смелзер также, но у же на уровне конкретного примера, отмечает роль социальной номинации, говоря о полупрезрительном-полуснисходительном отношении меньше зарабатывающего шофера такси к "грязному" рабочему труду.
Рассматривая общественный порядок в определенном ракурсе, как символический порядок, П.Бурдье описывает мобилизацию всех социальных ресурсов конкурирующих субъектов в целях завоевания официального имени. "В символической борьбе за производство здравого смысла или, более точно, за монополию легитимной номинации как официального - эксплицитного и публичного - благословения легитимного видения социального мира, агенты используют символический капитал, приобретенный ими в предшествующей борьбе, и, собственно, любую власть, которой они располагают в установленной таксономии, представленной в сознании или в объективной действительности как названия (les titres)" ("Социальное пространство и генезис классов". 1992).
Такая внешне бессмысленная борьба за символы: "значки", "марки", отвлеченные отметины социальной позиции (ну зачем человеку большие погоны маленькой армии? - ан нет, "лучше здесь быть генералом, чем там капитаном!") на самом деле полная внутреннего напряжения содержательная работа по социальному продвижению. Если несколько адаптировать сложно сконструированный текст Бурдье, определятся следующие резоны: во-первых, "символический капитал идет к символическому капиталу" (прямо как универсальное средство экономического обмена у Маркса - по русской пословице), во-вторых, "соотношение объективных сил стремится воспроизвести себя в соотношении символических сил" (то есть символическая диспозиция отражает реальную социальную диспозицию).
Символические стратегии акторов (действующих субъектов) современного общества предполагают особые способы установления и поддержания власти - без постоянного подтверждения монополии мощью. "...Официальная номинация - акт символического внушения, который имеет для этого всю силу коллективного, силу конценсуса, здравого смысла, поскольку он совершен через доверенное лицо государства, обладателя монополии на легитимное символическое насилие" (Бурдье П. Символический порядок и власть номинации // Социальное пространство и генезис классов).
Каждое поле, или сфера, социальных взаимодействий является пространством "более или менее декларированной" борьбы за установление официально закрепленных правил "разметки". По этой причине политика мультиплицирует "социальные битвы": здесь устанавливаются правила правил, по которым делятся официальные сферы влияния субъектов экономики, культуры, этнонациональных и территориальных взаимодействий. Но россияне давно и прочно опытным путем усвоили роль политической номинации (или табели о рангах), и теоретические обоснования для нас не имеют дополнительного смысла.
Политическая бюрократия - это тот реальный социальный субъект, который в России является важнейшим обладателем "монополии на официальную номинацию, на "правильную" классификацию, на "правильный" порядок. Со времен создания империи номинальная структура закрепляется в качестве матрицы, по которой ранжируется и форматируется общественное пространство. Установившийся советский порядок соблюдал эту норму неукоснительно: партийная и государственная иерархия выстраивалась по избранному идеологическому шаблону как армия на параде, без отклонений в численности, организации и символике.
"Среди членов правительства 30,4% сочетали членство в ЦК, депутатство в Верховном Совете и имели звание Героя, у представителей советской власти и общественных организаций - 44,4%. Высший же генералитет, будучи на 100% включен в депутатский корпус страны, на 69,6% был награжден званием Героя Труда или Советского Союза, эти же 69,6% его представителей в ЦК сочетали звание Героя с депутатством в ВС СССР. Что касается партийных лидеров, то здесь количество этих наград было существенно ниже: в целом - 17,5%, а у членов Политбюро и Секретариата ЦК - 36%... Суммируя, можно сделать вывод, что среди тех, кто сочетал все символы высокого престижного положения в обществе, на первом месте ко времени перестройки оказались руководители Вооруженных Сил" (Шкаратан О.И., Фигатнер Ю.Ю. Старые и новые хозяева России. 1992). Подобного рода "грамоты на княжение" - официальные посты, аппаратные должности, самые разнообразные лицензии, разрешения на новые и новые виды деятельности все новых функциональных субъектов бурно развивающегося общества выдают бюрократические учреждения всех общественных сфер. Поля для потенциального сбора выигрышей (ренты, дани) размечаются и раздаются не "за так" - если формальный отказ невозможен, за "время" (или его рыночный эквивалент, не считая затраченной энергии), если есть формальные причины отклонить претендента - "эквивалент" получают и дарующие милость номинации, и посредники (от юристов до "влиятельных знакомых").
Поскольку "политики" дискутируют и "подправляют" правила, установленные друг другом, бюрократия и чиновничество становятся той инстанцией, которая "держит руку на пульсе" игры, интерпретирует новые возможности, сдерживает или ужесточает санкции. Она оказывается в монопольном положении субъекта, который устанавливает "правильную" классификацию и направляет социальные движения в символически регламентируемом потоке. Эта позиция объективно требует получения монопольных прибылей (не обязательно денежных взяток, но - особого вознаграждения). Конечно, некоторые альтруисты отказываются, и это "их частное дело" - правилами игры не предусмотрено. Более того, возможно умножение монополизирующих воль во всей иерархии распространения социального регламента. "Структура социального пространства определяется в каждый момент структурой распределения капитала и прибыли, специфических для каждого отдельного поля, но тем не менее, в каждом из этих пространств игры определение ставки и козырей может само быть поставлено на карту... Давление необходимости, вписанной в саму структуру различных полей, вынуждает также к символической борьбе, направленной на сохранение или трансформацию этой структуры" (Бурдье П. Социальное пространство и генезис классов).
Политика как особое пространство, где определяются и устанавливаются "правила правил" метасоциальной игры: законы, формальный регламент общественных взаимодействий, - имеет и ряд других своеобразных особенностей. Когда реальные капиталы для получения социальной номинации недостаточны, и не действует логика взаимоучета власти монополий разного рода, в ход идет манифестация, как символическая акция, становящаяся эффективной только в случае символического (информационного) резонанса "в печатной, устной и телевизионной прессе" (Шампань П. Манифестация: производство политического события. 1992). Политическое действие производит по существу ложные группы - "не столько группы действия, сколько группы представления", чтобы обеспечить номинальное продвижение тех, кто их организует. "Таким образом искусство политики могло бы в существе своем быть сегодня искусством игры с чисто символическими механизмами" - заключает Патрик Шампань. Фактически речь идет не только об установлении номинального регламента и системы знаков социальной иерархии от имени легитимного общественного "центра", но и о процессах самономинации, поименования статуса от имени себя. Ю.Л.Качанов ("Агенты поля политики: позиции и идентичность". 1992) в результате самостоятельного анализа делает следующий вывод: "Монополия производства системы легитимной социально-политической дифференциации имеет исключительное значение потому, что мобилизованные группы суть ее воплощенная форма, то есть мобилизованная группа представляет собой реализацию социальных представлений о себе самой. Поэтому власть над схемами осмысления и выражения социального мира на самом деле является властью мобилизации максимального числа сторонников". И практика не только советского времени, но и постперестроечного социального развития показывает: мало кто отринул руку, дарующую символический капитал и номинальный общественный статус.
Самономинацией пользуются не только власть предержащие. Поскольку социоструктурирующая деятельность государственных органов и институтов вырабатывает определенный номинальный порядок, за которым - правила социальных отношений, поощрения, санкции и привилегии, постольку возникают и закрепляются соответствующие стереотипы восприятия, имитация которых - не самый злостный социальный "обман", и в то же время вещь практичная и относительно несложная. Академии, союзы, партии, предприятия множатся и частично "сгорают", не создав никакого продукта кроме символического антуража. Самономинация может быть чистой социальной спекуляцией, авансированием того, чего нет, под залог того, что может быть будет. Бендеровский модель ("Рога и копыта") однако, не самая распространенная логика самономинации. Чаще срабатывает "приписка" символического (следовательно, действительного) статуса. В статье "Cоциальный портрет мелкого и среднего предпринимательства в России" упоминается некий "генеральный директор малого предприятия", и таких "маленьких генералов" сегодня довольно много.
Однако не следует рассматривать символическую разметку номинации как социальный трюк, в основе которого - надувательство и обман. Помимо имитации символического капитала существуют процессы оформления (превращения в общность, легализованную и признанную в общественной структуре) новых корпоративных объединений, единство которых может прорасти только в и посредством символики, помогающей заявлять другим о групповых социальных ценностях и осваивать собственную субкультуру, ее знаковый ряд.
Номинация продолжает служить не только априорным механизмом форматирования социального пространства и придания статуса, но и способом подкрепления (закрепления) достигнутого статуса, адекватной оценкой значимости достигательного содержания имени, признания человеческих и общественных заслуг людей.
* * *
Социальная стратификация в конце концов предстала перед нами как сложившаяся культурная стилистика разных сосуществующих общностей. Такой результат не отрицает других оснований возникновения общественных структур и иерархий, однако, по-видимому, роль социальной символики в поддержании регламента и упорядоченности социальной организации в современном обществе возрастает. Россия сегодня находится в процессе трансформации, которая в первую очередь касается общественного устройства, поэтому людям приходится осваивать новые элементы социокультурной индикации, приобретать ранее не свойственные стереотипы, менять оценки и установки. Это неизбежно приводит к эклектизму, гипертрофированному следованию тем символичным социальным образцам, которые кажутся не только основными в новой страте, но и достаточными не только для "включения", но и принятия в ней. На вопрос "Кто ты?" социолог сегодня, скорее всего, получит "лукавые ответы": кто-то социально "прихорашивается", иные - посыпают голову пеплом. Современное общество - мир презентационных форм и имиджа, и только изучение спонтанных социальных проявлений, в чем бы они не заключались, даст знание о его структуре.
- Это, знаете ли, интересная игра. Имитирует потерю ориентации в космосе. Игрокам даются неполные данные для компьютеров и, при удачной игре, добавочная информация. Опасные ситуации штрафуются. Куча сияющих огней и прочая мишура. Прекрасная вещь!
Р.Шекли "Цивилизация статуса"
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Россияне являются носителями специфического социального опыта, так как почти каждое поколение "посещает мир в его минуты роковые..." Общественные потрясения, которые часто драматически сказываются в личных судьбах людей, для социологов вдруг открывают неожиданную перспективу, позволяют заметить ранее непроявленное, выбрать более точный исследовательский ракурс. Из невнятного хаоса обыденности так хочется вырваться в звездный мир идей, где субстанции рафинированы, правила согласованы, перспективы ясны, следствия предсказуемы. И нам легко вернуться в кипение реальной жизни, сверить с ней свои выводы и обнаружить познавательные проблемы.
Современное российское общество переживает процесс глубоких преобразований. Провозглашаются и осваиваются массами людей новые социальные ценности; перманентные "реформы сверху" провоцируют недоверие и восторги, объединяют между собой активных социальных инноваторов и дистанционирующихся от политики осторожных обывателей. На фоне экономических, политических, информационно-культурных изменений возникают, вступают в отношения социальной конкуренции и постепенно утверждаются новые группы и общности, формируя социальную структуру с незнакомым абрисом. Изменение общезначимой системы социальных ценностей, реформаторский протекционизм политики, острая борьба за выживание и завоевание социального пространства выступают факторами переформулирования функциональных ориентаций, целей, социальных задач и, следовательно, значимости фиксированных и вновь возникающих общественных групп. Значит, социальные исследователи и политики (как, впрочем, все люди, практически, жизненно связанные с Россией) имеют сегодня дело с новой, неизученной, сложной и обманчивой социальной реальностью. Нам важно больше о ней знать, чтобы 1) лучше ориентироваться, 2) реже детонировать социальные взрывы, 3) чаще достигать ожидаемых результатов в своей общественной практике.
Мы видим, что, несмотря на традиционный интерес к проблемам стратификации и разнообразие исследовательских подходов к ним в современной социологии (функционализм, экономдетерминизм, конфликтологизм, феноменологизм, феминизм, историзм и т.п.), изучение процессов социального группообразования и склонности групп к иерархическому интер-структурированию, а также связанных с этим общественных эффектов представляется достаточно актуальным. В данной книге была сделана попытка показать, что научный интерес к проблеме социального расслоения в современной России формируется как бы в разных "пластах":
1) аналитический: трудности анализа, специфика, инструментарий, технология, подходы;
2) объяснительный: трактовки, интерпретации, традиции поиска причин;
3) компаративный: проблемы закономерностей стратификации, "линейности" прогресса (соответственно, концепций модернизации), цивилизационного подхода, постмодернистской идеи несравнимости культур;
4) прогностический: факторное и "системное" теоретическое моделирование процессов, их связей, оценка роли различных влияний, проработка альтернатив развития, построение утопий;
5) прагматический: диагностика и стратегическое планирование, компетентная разработка регулирующих воздействий.
Конечно, изучение формирующейся социальной структуры в России не может не быть многоаспектным: и в духе теории К.Маркса, и П.Сорокина, и П.Бурдье, др., или не учитывать достижения глобалистики и культурологии в попытке постижения тайн социального устройства. Чем больше разнообразных подходов, тем продуктивнее познавательный процесс.
И теория, и практика стремятся к получению наименее искаженных представлений о содержании и логике социальной стратификации в России. Ни количественный анализ, ни поиск исторических и инокультурных аналогий, ни исследование общественного мнения, ни изучение сиюминутно ломающейся социальной структуры не являются адекватными методами познания и не позволяют сформулировать эффективное операциональное знание. Поэтому проблема в данном исследовании ставилась и решалась следующим образом:
1. Социальное структурирование в современной России - это сложное, многоаспектное социальное явление, культурный контекст которого (исторический, ориентационный) играет большую роль в его понимании.
2. Стандартные методы исследования по вышеназваным причинам малоэффективны, односторонни, а "экзотические" - недостаточно обоснованы, релятивны. Поиск синтетического метода исследования и описания стратификации рассматривались как важная часть проблемы.
3. Социальную организацию современного российского общества вульгарно изучать как "структуру", мы свидетели бурного, масштабного, интенсивного во времени процесса социального переструктурирования, в котором сочетаются элементы разной степени динамичности, продолжительности, охвата социального пространства, качественной определенности.
4. Социальные процессы такой степени сложности требуют особой чуткости и компетентности: важно зафиксировать как можно больше разных аспектов феномена, независимо от априорно предсказанной значимости, и искать пути грамотного социального "родовспоможения", подготовки людей к вписыванию в новые социальные структуры, формирования каналов мобильности.
5. Социальные порядки: "разметка" социального пространства, барьеры и каналы социальных перемещений, правила соблюдения и нарушения социальной диспозиции - устанавливаются и поддерживаются самими людьми. Это позволяет рассматривать системоформирующие социальные процессы как метаигры, символика которых является источником универсальных интерпретаций "правил", "закономерностей", "отношений" и "взаимодействий" социальных субъектов, объединенных в общество.
В связи с этим алгоритм проведенной работы может быть описан следующим образом. 1. Апрбирование в исследовательском процессе различных оснований анализа социального расслоения российского общества для выявления наиболее аутентичной методологии и методики изучения стратификации и мобильности в России. 2. Поиск и изучение наиболее репрезентативной фактуры процессов социального расслоения в современной России. 3. Описание и интерпретация различных сосуществующих каналов, а также механизмов разрушения и становления социального расслоения. 4. Обобщение полученных в процессе исследования фактов и теоретических результатов, сопоставление с данными других исследований. 5. Подходы к построению некоторых прогностических моделей социальной стратификации в России и эволюции механизма социальной мобильности.
В результате авторского рассмотрения этих сложнейших вопросов методологического, теоретического и прикладного характера, появилась возможность сформулировать свои выводы о наиболее адекватной точке исследовательского обзора стратификационных процессов в переходном обществе. Представляется, что более глубокий анализ символики социального расслоения в современной России позволяет получить нетривиальные и достаточно полноценные данные о формирующейся общественной структуре, взаимоотношениях, дистантности, степени закрытости и диспозиции различных социальных слоев, общностей и групп, а также сделать обоснованные предположения об основаниях социального расслоения и способах эффективных социальных перемещений в структуре общества.
ЛИТЕРАТУРА
Андреев А.А. Классы как субъекты социального ритма // Социально-политический журнал. 1993. №8. С.42-54.
Андрущак Н.В. Доход и социальная дифференциация общества // Социальная структура и социальная стратификация. М. 1992. С. 28-44.
Анурин В.Ф. Экономическая стратификация: аттитюды и стереотипы сознания // Социологические исследования. 1995. №1. С.104-115.
Анурин В.Ф. Проблемы эмпирического измерения социальной стратификации и социальной мобильности // Социологические исследования. 1993. №4. С.87-97.
Арендт Х. Массы и тоталитаризм // Вопросы социологии. 1992. №2. С.24-33.
Ахиезер А.С. Социально-культурные проблемы развития России: философский аспект. М. 1992.
Барбер Б. Структура социальной стратификации и тенденции социальной мобильности // Американская социология. М. 1972.
Беккер Г. Экономический анализ и человеческое поведение // Теория и история экономических социальных институтов и систем. М. 1993.
Беляева Л.А. Российское общество в преддверии рынка: тревоги, ожидания, надежды // Мир России. 1992. №1. С.39-65.
Беляева Л.А. Средний слой российского общества: проблемы обретения социального статуса // Социологические исследования. 1993. №10. С.13-22
Берто Д., Берто-Вьям И. Наследство и род: трансляция и социальная мобильность на протяжении пяти поколений // Вопросы социологии. 1992. №2. С.106-122.
Блау П.М. Различные точки зрения на социальную структуру и их общий знаменатель // Американская социологическая мысль: Тексты. М. 1994. С.8-30.
Блумер Г. Коллективное поведение // Американская социологическая мысль: Тексты. М. 1994. С.168-215.
Бройер С. Социология господства Макса Вебера // Социальные и гуманитарные науки. РЖ "Социология". Сер. 11. 1994. №2. С.69-75.
Бутенко А.П. О социально-классовой природе сталинской власти // Вопросы философии. 1989. №3. с.65-78.
Бурдье П. Социальное пространство и генезис "классов" // Вопросы социологии. 1992. №1. С.17-36.
Бурдье П. Рынок символической продукции // Вопросы социологии. 1993. №1-2. С.49-62.
Бурдье П. Социология политики. М. 1993.
Бурдье П. Начала. М. 1994.
Вагнер Г. Парсонс, Гоббс и проблема социального порядка: Историко-теоретические заметки // Общественные науки. РЖ "Социология". Сер.11. 1992. №2. С.39-41.
Вайдкун П. Трудовое общество движется к своему концу: Современная мировая религия в тупике // Общественные науки. РЖ "Социология". Сер.11. 1992. №2. С.54-58.
Вебер М. Исследования по методологии науки. Ч.1. Ч.2. М. 1980.
Вебер М. Чиновник // Социологические исследования. 1988. №6. С.120-128.
Вебер М. Избранные произведения. М.: Прогресс. 1990.
Вебер М. Основные понятия стратификации // Социологические исследования. 1994. №5. С.147-156.
Витковская Г. Вынужденные мигранты в России // Бывший СССР: внутренняя миграция и эмиграция. М. 1992. Вып.1. С.35-107.
Виханский О. Кто поведет к рынку // Вопросы экономики. 1992. №1. С.10-18.
Волков Ю.Г., Поликарпов В.С. Человек как космопланетарный феномен. Ростов-на-Дону. 1993.
Восленский М. Номенклатура. Господствующий класс Советсткого Союза. М. 1991.
Вохменцева Г.Н. Социология общественных движений: подходы к концепциям: обзор советской литературы / Социология общественных движений: концептуальные модели исследований 1989-1990. М. 1992. С.131-148.
Вулгар С. Репрезентация, познание и Я: Какова надежда на интеграцию психологии и социологии? // Общественные науки. РЖ "Социология". Сер.11. 1992. №". С.91-92.
Гафт Л.Г. Изменение производственных структур и формирование новых слоев общества // Социальная структура и социальная стратификация. М. 1992. С.57-61.
Гидденс Э. Стратификация и классовая структура // Социология: учебник 90-х годов (Реферированное издание). Челябинск. 1991. С.48-69.
Гидденс Э. Современность и самоидентичность // Социальные и гуманитарные науки. РЖ "Социология". Сер. 11. 1994. №2. С.14-27.
Гофман А. Мода и обычай // Рубеж: альманах социальных исследований. 1992. №3. С.123-142.
Гордон Л.А., Плискевич Н.П. Развилки и ловушки переходного периода // Политические исследования. 1994. №4. С.78-86.
Грищенко Ж.М., Новикова Л.Г., Лапша И.Н. Социальный портрет предпринимателя (Минск, весна 1992 г.) // Социологические исследования. 1992. №10. С.53-61.
Гудков Л. Интеллигенты и интеллектуалы: (Социологическое исследование) // Знамя. 1992. №3-4. С.203-220.
Гудков Л., Левада Ю., Левинсон А., Седов Л. Бюрократизм и бюрократия: необходимость уточнений // Коммунист. 1988. №12. С.74-84.
Давыдов А.А. Методическое пособие по измерению структурной дисгармонии социальных систем. М. 1990.
Давыдов А.А. Социология как метапарадигмальная наука // Социологические исследования. 1992. №9. С.85-87.
Дай Т.Р., Зиглер Л.Х. Демократия для элиты. М. 1984.
Дайксель А. Стиль - это категория, в которой заключена душа масс // Проблемы теоретической социологии. С.-Пб. 1994. С.219-223.
Дарендорф Р. Элементы теории социального конфликта // Социологические исследования. 1994. №5. С.142-147.
Денисова Г.С. Социальное расслоение как фактор напряженности в городе // Социологические исследования. 1992. №9. С.81-84.
Дилигенский Г.Г. "Конец истории" или смена цивилизаций? // Цивилизации. М. 1993. Вып.2. С.44-62.
Динамика социальной дифференциации. М.: ИНИОН АН СССР, 1990.
Динамика социальной дифференциации: реферативный сборник. М. 1992.
Дмитриев А.В. Слухи как объект социологического исследования // Социологические исследования. 1995. №1. С.5-11.
Долбениеце С. Изменения структуры рабочего класса и проблемы его формирования в условиях НТП как комплекса нововведений / Социологические и социально-психологические проблемы нововведений. Рига. 1989.
Доходы работающего населения России // Экономические и социальные перемены: мониторинг общественного мнения. 1994. №1. С.5-10. №2. С.5-12.
Дубинин Б.В., Толстых А.В. Феноменальный мир слухов // Социологические исследования. 1995. №1. С.17-20.
Дэвис К., Мур У.Е. Некоторые принципы стратификации // Структурно-функциональный анализ в современной социологии. М.: ССА. 1968.
Дюркгейм Э. О разделении общественного труда. Метод социологии. Л.-М. 1991.
Ефимов А. Элитные группы, их возникновение и эволюция // Знание - сила. 1988. №1. С.56-64.
Загоруйко И.А., Федоров В.Н. Пределы экономического развития и их вероятные следствия // Вестник Московского. ун-та. Серия Экономика. 1993. №2. С.3-13.
Зайончковская Ж. Миграционные связи России: реакция на новую политическую и экономическую ситуацию // Бывший СССР: внутренняя миграция и эмиграция. М. 1992. Вып.1. С.3-23.
Зайченко А. Имущественное неравенство // Аргументы и факты. 1989. №27.
Запрудский Ю.Г. Социальный конфликт (политологический анализ). Ростов-на-Дону. 1992.
Зарубин А.Г. Вопросы динамики социального развития (темпорализм истории и современность). Ростов-на-Дону. 1991.
Заславская Т.И., Рывкина Р.В. Социология экономической жизни: Очерки теории. Новосибирск. 1991.
Зиммель Г. Экскурс по проблеме: Как возможно общество? // Вопросы социологии. 1993. №3. С.16-26.
Ильин В.И. Социальная стратификация. Сыктывкар. 1990.
Йонг Х.В. Европейский капитализм: между свободой и социальной справедливостью // Вопросы экономики. 1994. №5. С.106-109.
Казаринова И.В. Социально-статистический анализ тенденций развития социальной структуры общества // Социальная структура и социальная стратификация. М. 1992. С.9-19.
Камиллери К. Идентичность и управление культурными несоответствиями: попытка типологии // Вопросы социологии. 1993. №1-2. С.103-117.
Качанов Ю. Агенты поля политики: позиции и идентичность // Вопросы социологии. 1992. №2. С.61-81.
Климова С.Г. Изменения ценностных оснований идентификации (80-90-е годы) // Социологические исследования. 1995. №1. С.59-72
Коллингвуд Р.Дж. Новый Левиафан, или человек, общество, цивилизация и варварство // Социологические исследования 1991. №11. С.97-114.
Комаров М.С. Социальная стратификация и социальная структура // Социологические исследования. 1992. №7. С.62-72.
Кордонский С.Г. Социальная структура и механизм торможения // Постижение. М.: Прогресс. 1989. С.36-51.
Кризис современной цивилизации: выбор пути (Сборник обзоров). М. 1992.
Культура и реформа // Политические исследования. 1993. №2.
Кули Ч. Социальная самость // Американская социология: Тексты. М.1994. С.316-329.
Кустырев А. Начало русской революции: версия М.Вебера // Вопросы философии. 1990. №8. С.119-130.
Кюнле С. Государство всеобщего благосостояния. М. 1994.
Ламперт Х. Социальная рыночная экономика. М. 1993.
Лапин Н.И. Тяжкие годы России (перелом истории, кризис, ценности, перспективы) // Мир России. 1992. №2. С.5-37.
Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М. 1993.
Лукашенко О., Побываев С. Японская экономическая реформа: опыт и уроки // Вопросы экономики. 1994. №4. С.92-105.
Луман Н. Изменение парадигмы в теории систем // Социальные и гуманитарные науки. РЖ "Социология". Сер. 11. 1994. №2. С.43-50.
Луман Н. Понятие общества // Проблемы теоретической социологии. С.-Пб. 1994. С.25-42.
Манхейм К. Диагноз нашего времени. Очерки военного времени, написанные социологом. М. 1992.
Матейовский А. Развитие социальной структуры и социальные перемещения в чехословацком обществе / Образование и мобильность в социалистическом обществе. М. 1987.
Мертон Р.К. Социальная теория и социальная структура // Социологические исследования. 1992. №2. С.118-124.
Мертон Р.К. Социальная структура и аномия // Социологические исследования. 1992. №3.104-114. №4. С.91-97.
Мертон Р. Явные и латентные функции // Американская социология: Тексты. М. 1994. С.379-448.
Мид Дж. От жеста к символу // Американская социология: Тексты. М. 1994. С.215-224.
Мид Дж. Интернализованные другие и самость // Американская социология: Тексты. М. 1994. С.224-227.
Мизенс Л.фон Бюрократия. Запланированный хаос. Антикапиталистическая ментальность. М. 1993.
Миграция населения. М. 1992.
На изломах социальной структуры. М. 1987.
Надель С.Н. Современный капитализм и классы // Рабочий класс и современный мир. 1989. №4.
Наумова Н. Переходный период: мировой опыт и наши проблемы // Коммунист. 1990. №8. С.3-14.
Наумова Н.Ф. Регулирование социальной дифференциации: критерии, циклы, модели // Общество и экономика. 1993. №3. С.3-20.
Николя-ле Стра П. Интеграция и социальная связь: Некоторые возможные варианты развития // Общественные науки. РЖ "Социология". Сер.11. 1992. №2. С.26-28.
Нэсбитт Дж., Эбурдин П. Что нас ждет в 90-е годы. Мегатенденции: Год 2000. М. 1992.
Общество в процессе преобразований: Проблемы и тенденции (Сводный реферат) // Общественные науки. РЖ "Социология". Сер.11. 1992. №2. С.128-138.
Орлов А.С. Социальные услуги как фактор стратификации общества // Социальная структура и социальная стратификация. М. 1992. С.44-56.
Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс // Эстетика. Философия культуры. М. 1991.
Осипов Ю. Основы теории хозяйственного механизма. М. 1994.
Павленко Ю.В. Раннеклассовые общества: генезис и пути развития. К. 1989.
Паренти М. Демократия для немногих. М. 1990.
Парсонс Т. Система координат действия и общая теория систем действия: культура, личность и место социальных систем // Американская социология: Тексты. М. 1994. С.448-464.
Парсонс Т. Функциональная теория изменения // Американская социология: Тексты. М. 1994. С.464-480.
Пастухов В.Б. От номенклатуры к буржуазии: "новые русские" // Политологические исследования. 1993. №2.
Пастухов В.Б. "Новые русские": появление идеологии // Политологические исследования. 1993. №3. С.15-26.
Платинский Ю.М. Математическое моделирование динамики социальных процессов. М. 1992.
Погорелый А.Н. Концепция бюрократии Альфреда Вебера // Социологические исследования. 1988. №6. С.117-119.
Поликарпов В.С. Неосуществленные сценарии мировой цивилизации. Ростов-на-Дону. 1994.
Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. М. 1986.
Простаков И.В. Корпоративизм как идеал и реальность // Свободная мысль. 1992. №2. С.17-24.
Процессы социального расслоения в современном обществе: науч.докл. / Ин-т социологии РАН, Проблемный совет "Социальная структура и социальная стратификация". М. 1993.
Радзиховский Л. Новые богатые // Столица. 1993. №6. С.10-11.
Рашковский Е. Эволюция восточных обществ: синтез традиционного и современного. М. 1984.
Региональные проблемы социальной мобильности. М. 1991.
Риск исторического выбора в России // Вопросы философии. 1994. №5. С.3-26.
Рисмен Д. Некоторые типы характера и общество // Социологические исследования. 1993. №5. №7. С.144-151.
Розинский И. Приватизация, фондовый рынок и перспективы "директорской модели" // Российский экономический журнал. 1993. №4. С.34-41.
Романенко Л.М. О методике исследования российского общества // Социологические исследования. 1995. №1. С.127-131.
Рукавишников В.О. Социология переходного периода (закономерности и динамика изменений социальной структуры и массовой психологии в посткоммунистической России и Восточноевропейских странах) // Социологические исследования. 1994. №6. С.25-31.
Рукавишников В.О. Социологические аспекты модернизации России и других посткоммунистических обществ // Социологические исследования. 1995. №1. С.34-46.
Руус П. От фермы к офису: семья, уверенность в себе и новый средний класс // Вопросы социологии. 1993. №1-2. С.139-151.
Рывкина Р.В. Советская социология и теория социальной стратификации / Постижение. М. 1989. С.17-35.
Смелзер Н. Неравенство, стратификация и класс // Социология. М.: Феникс. 1994. С.273-303.
Советский город: социальная структура. М. 1988.
Современная американская социология /Под ред. В.И.Добренькова. М. 1994.
Современные зарубежные теории социального изменения и развития: Реферативный сборник. М. 1992.
Сорокин П.А. Социальная аналитика: Учение о строении сложных социальных агрегатов // Система социологии. Т.2. М.: Наука. 1993.
Сорокин П.А. Учение о строении общества // Общедоступный учебник социологии. Статьи разных лет. М.: Наука. 1994. С.16-69.
Сорокин П.А. Современное состояние России // Политологические исследования. 1991. №3. С.168-171.
Сорокин П. Человек и общество в условиях бедствия (фрагменты книги) // Вопросы социологии. 1993. №3. С.53-59.
Социальная и социально-политическая ситуация в России: анализ и прогноз (1993 год). М.: ИСПИ РАН. 1994.
Социальная маргинальность: Характеристика основных концепций и подходов в современной социологии. (Обзор) // Общественные науки. РЖ "Социология". Сер.11. 1992. №2. С.70-83.
Социальная структура и экономика: ("Социальная структура и производственные отношения") // Общественные науки. РЖ "Социология". Сер.11. 1992. №2. С.138-144.
Социально-экономическое расслоение населения России в 1992 году. Фонд "Общественное мнение". М. 1993.
<< Пред. стр. 3 (из 4) След. >>
Список литературы по разделу