<< Пред.           стр. 3 (из 4)           След. >>

Список литературы по разделу

 Г) "О софистических опровержениях".
 "Этика" ("Никомахова" и "Большая").
 "Политика".
 "Поэтика" (эстетика).
 "Метафизика" (точнее - первая философия).
 Начиная с конца Античности, ложная традиция противопоставляет Платона и Аристотеля. Даже на знаменитой фреске Рафаэля, где они изображены беседующими. Платон показывает рукой вверх, Аристотель - вниз. Выставлять Аристотеля только критиком Платона неверно. Аристотель - критик не Платона, а платоников. Аристотель развивает мысль Платона и, естественно, что ему видны ее недостатки; мышление Аристотеля более сознательно.
 Стиль мышления Аристотеля - классический; Аристотель уже не нуждается в образах, поэтому его мысль выражается в форме чистой теории. У Платона стиль мышления, так сказать, романтический, в нем много места занимают образы, мифы. Поэтому, если читать Аристотеля и не входить в суть, то его читать скучно, ибо он не дает образов, этих "костылей мысли". Аристотель излагает мысль просто и кратко. Так кратко, что порой даже нестерпимо. Он умеет свести множество понятий к единству на протяжении очень короткого отрезка текста.
 Аристотель - это 2-ой необходимый класс в изучении философии. Платон - 1-ый (там философия сколь же разъясняется, столь и еще затемняется мифами).
 Итак, рассмотрим философию Аристотеля, остановившись только на ее принципе, как он изложен в главном философском произведении Аристотеля - "Метафизике".
 Вся она посвящена одному: поиску и нахождению того, что само по себе и для человека является высшей мудростью. Аристотель ищет такую мудрость, которая является не чьим-то личным достоянием, а наукой. Все содержание "Метафизики" представляет собой определение предмета первой философии. Начиная с первого шага, Аристотель методично идет к результату, и только в XII книге Аристотель его определяет. В "Метафизике" нет, ни одного случайного слова, поэтому читать Аристотеля лучше по-гречески, хотя для первого знакомства и русский текст годится.
 Предмет философии не такой, что его можно указать сразу до того, как его достигнешь. К философскому предмету можно прийти, только пройдя немалый путь.
 Начинает Аристотель с простейшего, различая три способа деятельности души:
 опыт (????????);
 искусство (?????) - техника (это не художественное творчество, как в "Поэтике");
 знание (????????) - наука.
 "Метафизика" начинается словами: "Все люди по природе стремятся к знанию". В оригинале - к пониманию. Здесь Аристотель, заметьте, через стремление к пониманию определяет ни больше, ни меньше природу человека. (Есть у Аристотеля и определение человека, которое получило широкое распространение: "Человек - это общественное животное"). И знак этой природы Аристотель усматривает во влечении человека к бесполезным чувственным восприятиям - их люди ценят ради них самих. Нет животных, смотрящих на растерзанные тела сородичей; мы же не таковы, всякая автомобильная авария собирает толпу зевак, хотя толку смотреть на результаты столкновения нет; навстречу этой же потребности идет телевидение.
 В этом бескорыстном стремлении видеть, созерцать сказывается то, что затем приведет людей к философии - потребность в умосозерцании, в понимании. Только случайность задерживает людей на созерцании чувственного.
 Первая станция на пути от чувственного созерцания к умозрению - опыт. Он появляется из чувственного восприятия, благодаря памяти. Опыт, по Аристотелю, доступен и некоторым животным - тем, которые имеют память. Опыт человек имеет благодаря памяти, ибо он есть многие воспоминания об одном и том же. Чтобы иметь опыт, не нужно мыслить; опыт - не прерогатива человека. Поэтому слишком уважать опытных людей, по меньшей мере, странно.
 Заблуждением является трактовка техники и знания как усовершенствованного опыта. Это современный предрассудок - считать, что наука есть только опытная наука. Без философского противоядия опытная наука приведет человечество к могиле. "Зеленые", справедливо кажется, протестующие против всевластия опытного насилия над природой, не совсем это понимают.
 Хотя опыт кажется почти одинаковым с техникой и познанием, пишет Аристотель, в действительности это не так. Техника появляется тогда, когда из приобретенного опыта впечатлений формируется общий взгляд на сходные предметы, единая мысль. Техника - после опыта, но не ИЗ опыта! Например, ситуация врача: одному дал лекарство он выздоровел, второму дал тоже самое лекарство - выздоровел, третьему дал, а он помер. Поэтому опытный врач знает, кому нельзя давать лекарство. Но почему его нельзя давать - не знает.
 Техника же возникает с вопроса "почему"? Почему что-то есть, а что-то не-есть? Как только человек поймет, почему что-то случается или не случается, он становится причастным к технике. Определить, почему данное лекарственное средство помогает ВСЕМ людям определенного склада - это дело техники. ВСЕ в опыте не даны, индивидуальное событие не дает знания причин. А техника позволяет определить пригодность лекарственного средства для ВСЕХ определенных людей, т.е. и для тех, кого не было в опыте врача, тех, кто уже был и тех, кто еще будет.
 Мысль возникает не из опыта, а из ума. Совокупность эмпирических фактов не есть общая мысль об их причине. Опыт есть знакомство с единичными, случайными вещами. Опытные это те, кому что-то известно, но не известно "почему". Опыт - это знание в форме знакомства с тем, что случается.
 Техника, по Аристотелю, - это знание причин единичного, т.е. знание особенного. Его можно знать лишь при помощи "общего взгляда" на отдельные предметы, т.е. только с помощью мысли.
 В деятельности те, кто имеет опыт, преуспевают более чем техники. Мудрость же зависит от понимания, а не от успешного единичного действия. Имеющие опыт знают "что", а техники - "почему". Опытные не могут быть учителями, ибо они не знают "почему": "Делай как я". "А почему?" "По-кочану!" Такой человек не знает, почему так все удачно у него получается - случай ему помогает. Он не может это передать другому. Греки: наставников мы почитаем больше опытных людей (ремесленников). И именно они могут быть начальниками, т.е. поучать других не вслепую. Техника мудрее опыта, но знание - мудрее техники.
 Техника знает причины случайного, т.е. того, что может быть и не быть. Знание выше техники потому, что оно есть знание необходимых вещей, т.е. тех, которых не может не быть. Оно есть знание причин необходимого или необходимых причин - таких, которые действуют вечно, а не временно. И поскольку предмет знания необходим в точном смысле, знание есть большая мудрость, чем техника и опыт. Но и среди знаний есть разные знания.
 Итак, пока для нас, существует три вида мудрости, а Аристотель хочет найти высшую мудрость.
 Первый вид мудрости - знание сходных между собой единичных вещей - это опыт. Источник его - ощущение. Опыт есть осведомленность. Большую роль в нем играет память.
 Второй вид - техника, вскрытие умом причин единичных, случайных вещей, которые могут быть, а могут и не быть. Техникой познаются причины временного - того, что случается. Почему для познания причин необходим ум, почему недостаточно памяти о том, что наблюдалось? Ум необходим, чтобы знать невидимое - необходимое. Ум необходим для раскрытия необходимого, недоступного чувствам. Ведь случайное почему-то случается, его причины необходимы. Оно не случается само по себе. Чашка треснула. Почему? Говорят: "Я уронила". Но ведь не только поэтому: если бы чашка не могла треснуть, то роняй ее, не роняй - она бы не треснула. Значит, есть что-то в самой чашке, что позволяет ей треснуть. Что-то должно быть необходимое, чтобы случилось случайное. Техника раскрывает причины случайного. А вот то, что исследует причины необходимого и есть наука или знание как таковое, ???????? - третий вид мудрости. Знание как таковое - это определение Аристотеля. Что есть знание по Платону - см. его диалог "Теэтет".
 Аристотель: наука - это знание причин необходимого или необходимых причин. Это знание того, что существует необходимо, т.е. вечно. Случайное - то, что не определено в себе самом, т.е. может быть и таким, и другим. Ботинок может быть хорошим, а может быть плохим, рваным. То, что существует необходимо - вечно. Знание об этом вечном - не меняется, т.к. сам предмет неизменен. Знание того, почему сущность человека такова, а не иная - не меняется со временем, т.к. его сущность неизменна. Но необходимых причин много, следовательно, необходимо познать последнюю причину или первопричину.
 Знание как таковое или философия у Аристотеля синонимы. Существует три рода необходимых причин, следовательно, философия трояка: третья философия - знание ближайших причин необходимого; вторая философия - знание его средних причин; и первая философия - знание конечной причины, причины всех причин.
 Первая философия - это и есть метафизика. Если познана первая причина, то дальше познания нет и быть не может, ибо знать больше нечего. В этом смысле, нет бесконечного познания. Человек знающий первую причину, известным образом знает все, ибо он знает причину всего.
 Характеристики первой философии, по Аристотелю, таковы:
 Во-первых, она есть самое мудрое знание, потому что быть мудрым - это, значит, знать трудное, не легкопостижимое для человека - то, что дальше всего отстоит от чувственных восприятий. Хлопать глазами могут все, знать невидимую причину всего - единицы.
 Во-вторых, она есть самое истинное знание, потому что знает истинное не временами и не в отношении к чему-то иному, а как таковое. Есть вечные истины, но относительные, а есть истина абсолютная, т.е. безусловная, относящаяся лишь к себе самой. Есть ли причина у первопричины? Кажется, что нет. Но значит ли это, что если у нее нет ДРУГОЙ причины, то и вообще нет причины? Нет. Есть причина и у первопричины: она сама себе причина.
 В-третьих, первая философия есть самое лучшее знание, потому что она знает наиболее познаваемое, ибо знание самого истинного наиболее познаваемо. Это знание Аристотель называет знанием бога. Первую философию поэтому можно назвать теологией. Занятие первой философией почти не человеческое; оно гораздо более приличествует богу, а не человеку, поскольку, поясняет Аристотель, во многом природа людей рабская и заниматься познанием первой сущности им очень трудно. Людей привязывает к себе область опыта и техники. Чего хотят рабы? Хорошего для себя, полезного. Обычно спрашивают поэтому, а какая от познания будет польза? Такой человек займется познанием только в том случае, если будет от познания польза. Какая польза от познания первой сущности? Никакой. Ведь первая сущность есть для себя, а не для чего-то иного. И редкие люди среди людей могут оторваться от суеты рабского отношения. Редкие люди способны стать равными богам.
 "Все остальные познания, - говорит Аристотель, - полезнее, но лучше нет ни одного". Этим характеристикам посвящены 1-ая и 2-ая книги "Метафизики".
 После этого Аристотель переходит к познанию предмета первой философии - к познанию первопричины, сущего как такового. Это ни случайно существующее, ни необходимое по отношению к другому, а то, что необходимо само по себе. Первую философию интересует, что такое сущее как таковое и что присуще ему самому по себе (популярно: какие у него определения)? Или, что такое бог и что ему присуще самому по себе?
 Первое, с чем разбирается Аристотель, есть понятие причины. Что есть предмет ума ищущего причины? Говорят: давайте искать причины. А, что это? Сначала Аристотель выясняет, что говорили о причинах до него далеко неглупые люди, в каких значениях они употребляли слово "причина"? Обычно этот раздел "Метафизики" называется аристотелевским учением о родах причин, хотя здесь Аристотель просто уточняет то, какое значение имела причина до него.
 Во-первых, причиной называли то, ПОЧЕМУ любое "что" есть именно это, а не другое - сущность или суть определенного бытия. Например, почему глаз это глаз? Он ведь не потому глаз, что выглядит как глаз, а потому что его суть видеть; именно это делает глаз глазом. Почему человек есть человек? Потому что кто-то выглядит как человек? Нет. Сократ не потому человек, что двуногий и без перьев, а потому что быть человеком есть его суть. Мы можем быть похожи на Сократа, но не по виду, слава богу, а по сути. Этот род причин искал Платон, ибо идеи есть у него сущности любого определенного бытия.
 Во-вторых, причиной называли природу вещей, то, ИЗ ЧЕГО все пошло и, стало быть, - материю или материальную причину. Фалес материалист не потому, что вода материальна, а потому что она есть у него природа вещей, т.е. то, из чего происходят все вещи.
 В-третьих, причиной называли начало движения - действующую причину. Эта причина выдвигалась из уяснения недостаточности материальной причины, т.к. знание того, ИЗ ЧЕГО все происходит, не говорит, ПОЧЕМУ происходит это происхождение. Что заставляет вещи появляться из материи? Одной материи, для понимания появления вещей недостаточно, надо, чтобы был какой-то толчок. Анаксагор первый, кто понял это, и потому сказал, что помимо гомеомерий (материи), чтобы вещи были, необходима действующая причина - ум.
 Следующий род причин противоположен предыдущему. Эта причина есть то, ради чего или ЦЕЛЬ - конечная причина. Все вещи происходят из материи (ИЗ ЧЕГО) в силу действующей причины (ПОЧЕМУ), но зачем, к чему? Сократ и Платон первые заговорили о благе - о том, РАДИ ЧЕГО все происходит. Например, прогулка совершается ради здоровья.
 Рассмотрев четыре рода причин, которые были определены до него, Аристотель приступает к собственному определению первосущности, первопричины (субстанции). Различие между доаристотелевскими определениями и определениями Аристотеля заключается в том, что Аристотель начинает переходить от представлений о причине (все предыдущие четыре определения) к понятию причины. И переходя, он начинает формулировать ее первое определение. Здесь важно, что именно первое, а не сразу уже готовое, последнее, как происходит в представлении.
 Первое определение причины, по Аристотелю, это возможность (гр. ???????, лат. potentia) или подлежащее (гр. ???????????, лат. substratum). Это задаток всех изменений; материя, которая может принимать все формы, но сама формирующим начало не является. Возможность у Аристотеля - близка к материи, того, ИЗ ЧЕГО происходят все изменения.
 Пример:
 единство желудя и четырех природных стихий есть возможность дуба. Если нет или желудя (зародыша дуба), или стихий (условий его жизни), то нет и дуба;
 камни и дерево - субстрат дома;
 тело и душа есть возможность человека, еще не сам человек, а только возможность его.
 Второе определение причины - это действительность (гр. ????????, лат. actus) или форма (гр. ?????), т.е. то, ЧТО формирует материю, то, в результате чего только и возникает что-то определенное, что-то действительное. Форма у Аристотеля близка к действительности.
 Форма отрицает материю (формирует неоформленное, определяет неопределенное) и поэтому только она делает возможность некоторой определенной действительностью или "чем-то".
 Для предыдущего 1-го примера с дубом, что есть форма? Форма - это не внешний вид дуба. Внешний вид - это результат действия формы. Заметьте, какой разнообразный результат! Нет вполне одинаковых, по внешнему виду, дубов. Что же делает возможность дуба действительностью дуба, возможный дуб действительным дубом? Что есть форма для дуба, отрицающая материю дуба? В желуде дуба нет, нет там маленького, микроскопического дубочка, который, произрастая, только увеличивается в размерах. Форма для дуба - это его жизнь, вступающая в свои права при наличии условий и вынуждающая возможность дуба стать его действительностью. Желудь должен быть отрицаем, чтобы был дуб, и это отрицание возможности дуба из нее самой есть действительная жизнь дуба.
 Что есть форма для дома? Деятельность строителя. Необходима формирующая, энергичная и умная деятельность строителя, чтобы дом стал действительным домом, т.е. домом не только по виду или по имени, который разваливается на следующий день.
 Что делает из возможного человека действительного человека? Что есть форма для человека не как внешний вид? Наличие уха с мочкой, двух ног и отсутствие перьев еще не делает человека человеком. Чем отличаются поступки человека от деятельности животного? Они обдуманны. Человек настолько человек, насколько он мыслит. Мышление и есть форма для человека, т.е. то, в результате чего человек из человека в возможности становится действительным человеком. Отсюда практический вывод: нужно стремиться стать человеком, пока есть возможность этого, пока жизнь одушевленного тела не кончилась.
 Далее Аристотель говорит, что субстанция или первая сущность всего сущего есть единство материи и формы, возможности и действительности. И поскольку она есть это единство, поэтому все сущее содержит материю (субстрат) и форму (энергию). Без любого из этих двух определений причина не есть первая причина, сущность не есть субстанция, первая сущность.
 Отрицательная деятельность или форма не приходит в материю извне. В примере с домом - форма извне, но к дубу жизнь извне не приходит, и мышление не внешне человеку. Следовательно, возможность в себе самой есть действительность, а действительность - возможность. Материя в себе самой есть форма. Нет формы без материи. Если бы материя в себе самой не была бы формой, то она не была бы возможностью некоторой действительности, и если бы форма не была в себе самой материей, то она не была бы действительностью чего-то возможного. Ложно истолкование формы и материи, действительности и возможности как 2-х половинок; они - единое целое.
 Таково данное Аристотелем, понятие субстанции или первопричины.
 Далее Аристотель указывает, что в разном сущем единство материи и формы выступает по-разному.
 
 
 Лекция 12 (продолжение)
 Аристотель
 Различные роды сущего - это различные способы единства материи и формы. Все сущее есть одно - единство материи и формы, но разное единство. За каждым есть причина, почему оно таково, а за всеми причинами первопричина - единство материи и формы, а оно (единство) различно. Следовательно, существующее разнообразно.
 Определенность любого существующего не случайна, она связана с первосущностью. Любое сущее есть способ существования первосущности. Чтобы доказать это Аристотель рассматривает два вида сущего - два основных способа существования первосущности. Что есть любое сущее? Существующая тем или иным способом первая сущность. Так, если мы хотим знать, что есть человек, мы должны узнать, к какому роду бытия первосущности он относится. Далее Аристотель рассматривает два рода единства материи и формы (способы бытия первосущности).
 Первый род существования первой сущности - чувственно-воспринимаемый, вещи.
 Что такое любая чувственно воспринимаемая вещь по сути? Это такое единство материи и формы, в котором материя и форма максимально отличны друг от друга. Это отличие сказывается в том, что форма КАЖЕТСЯ чем-то иным для материи, чем-то внешним. Поэтому чувственные вещи и есть чувственно-воспринимаемые вещи. Их материя выступает чем-то внутренним, а форма внешним.
 На чем основывается обыденное представление, что форма вообще есть нечто внешнее? На восприятии чувственных вещей, для которых это так (но вывод неверен, если он делается о форме вообще). Для чувственных вещей - материя одна, а форма разная. Но единство материи и формы есть и выступает как изменение вещей. Снег - вода - пар - это разные формы одной и той же материи.
 Что же есть материя в чувственных вещах? Страдательная, пассивная основа всех изменений могущих быть с вещами. По Аристотелю, это изменения: "что" (свойств), "как" (качеств), "сколько" (количества), "где" (движения). При этом изменение вещей происходит не случайно. Это необходимый переход в соответствующую противоположность: из того, что есть в возможности в то, что есть в действительности. Листья падают, а не поют потому, что такой действительности в этой возможности нет.
 Итак, говорит Аристотель, чувственные вещи не возникают из ничего, а все они возникают из чего-то - из материи, но материи, так или иначе, уже определенной в себе. Откуда возможность желудя? Из другой возможности, и так - до первоматерии, первовозможности. Доска возможность дома, но она же есть действительность уже определившегося бревна.
 Что такое материя чувственно определенных вещей? Это есть первое по природе и по времени, поскольку ИЗ нее возникает их действительность. Для чувственных вещей материя предшествует форме, возможность - действительности. Материя первична, а действительность вторична, происходяща. Но так - только в отношении чувственных вещей. Одна из ошибок материалистов состоит в том, что они правильное для чувственных вещей принимают и выдают за правильное вообще.
 Поскольку материя и форма отличны друг от друга, они связаны внешне и по-разному в разное время. Поэтому в знании чувственно-воспринимаемых вещей более чем где-либо, возможны ошибки и заблуждения. Как мы знаем чувственно-воспринимаемые вещи? Путем чувственного восприятия и опыта. Аристотель говорит об истине познания чувственно-воспринимаемых вещей: прав тот, кто считает разъединенное в данный момент разъединенным, а связное -связанным. И ошибается тот, кто считает обратное. Я сейчас белый, а когда я покраснею, тот, кто утверждает, что я белый, становится неправым. Я могу быть и тем, и другим, но в определенный момент мнение право лишь одно. Поэтому чувственное восприятие и опыт бесконечно-многообразны, и никогда нельзя сказать ВСЕ. В опыте окончательной, абсолютной истины нет (не вообще нет, а лишь в исследовании чувственно-воспринимаемого, в опыте).
 Мы рассмотрели первый род существующего - чувственно-воспринимаемое. Именно так, а не "чувственно-воспринимаемые вещи", т.к. может сложиться мнение, что есть еще иные какие-то вещи, хотя вещей, кроме чувственно-воспринимаемых, не существует. Чувственное - первый вид существования субстанции. Оно характеризуется тем, что в нем возможность предшествует действительности; первое есть материя, следовательно, "все из материи", где все - это вещи, т.е. нечто чувственно-воспринимаемое.
 Материализм абсолютизирует это.
 Далее Аристотель переходит к рассмотрению второго рода сущего.
 
 Лекция 12 (окончание)
 Аристотель
 Второй вид сущего - ум.
 Ум отличается о вещей тем, что в нем деятельность (форма) наперед содержит то, что должно возникнуть - действительность предшествует возможности, потому что содержание ума - цель, идея. Она содержится в уме заранее, до действия. Мастер замышляет что-то и потом осуществляет это, причем достигает именно того, что задумал. У неумелого, у не-мастера сделанное частенько, если не всегда, не совпадает с задуманным. Стало быть, не случайно ум и умение - слова однокоренные. Поэтому обладание одним умом лучше обладания множеством чувственных вещей. Если есть ум, то можно сделать любую вещь. При этом от использования ум улучшается, а вещи - ухудшаются. Без использования ум тупеет. Итак, возможность и действительность в уме - одно и тоже, едины. Ум осуществляет только самого себя, не черпает содержание из внешнего источника. "Набраться уму" нельзя, его можно лишь вырастить. Если набраться на стороне, то получится только эрудит.
 Ум - единство формы и материи, возможности и действительности. Но ум, по Аристотелю, бывает разный. Конечный ум - рассудок - имеет своей целью и результатом не себя самого. А что-то иное. Например, Микеланджело - замыслил статую и воплотил. Статуя живее животного - ее оживляет идея, цель ума. Содержание ума в этом случае - не сам ум, а статуя. Поэтому конечный ум нуждается в материи (для себя ином). Материя - условие реализации замысла конечного ума. Конечный ум нуждается в чем-то еще кроме себя, т.к. его целью еще не является он сам. Потому как, несмотря на то, что возможность и действительность в нем едины, но и различие их еще имеется: различие замысла (цели) и материи, предмета, в котором осуществляется реализация. Да и сам замысел, хотя и есть уже некоторая действительность, есть лишь возможная действительность, для реализации которой еще требуется некоторый материал, а не только мысль в голове.
 Итак, рассудок по Аристотелю, это деятельность мышления, направленного на иное, т.е. не имеющая целью само мышление.
 Каковы возможности рассудка в познании?
 Поскольку он есть единство возможности и действительности, то, размышляя о вечных предметах ума, о вечном, говорит Аристотель, невозможно ошибиться. Нельзя ошибиться, размышляя о треугольнике и его свойствах. Поскольку треугольник по сути неизменен, не имеет сейчас трех углов, а завтра - двух. Заблуждения относительно изменчивых чувственно-воспринимаемых вещей неизбежны, т.к. они изменчивы, и одно и тоже мнить об изменяющихся вещах нельзя. Заблуждения же относительно вечного - случайны. Можно спутать, например, круг с квадратом и начать искать квадратуру круга. Здесь может быть незнание, но не заблуждение. Способность познания зависит, таким образом, не только от познающего, но и от предмета познания.
 Чувственно-воспринимаемое нельзя познать окончательно в силу его изменчивости, и потому для чувственных вещей требуется бесконечное познание.
 Предмет рассудка - более истинный предмет, чем чувственно-воспринимаемый, относительно его сути заблуждаться невозможно, ибо она - неизменна, но относительно его свойств заблуждение возможно, т.к. можно спутать один рассудочный предмет с другим и приписать свойства одного предмета другому предмету. Это возможно, поскольку предметов рассудка много.
 Рассудочные науки с необходимостью имеют ошибочные положения. Например, вычисляя площадь в квадратных единицах, геометры уподобляют свойства круга свойствам квадрата. Отсюда - число "?". Поэтому площадь круга с необходимостью - неопределенная, неистинная величина. Или хотят, например, определить, что есть человек, и заявляют, что человек - это высокоразвитое животное. Говорят: ты животное, но успокойся - ты необыкновенное животное. Однако, то, что человек есть животное - это ложь.
 Рассудочные определения более истинны, чем определения опыта, но не до конца истинны.
 Таковы два рода сущего. Далее Аристотель переходит к цели исследования - к субстанции самой по себе, к первой сущности. До сих пор Аристотель утверждал, но не доказывал, что субстанция - единство возможности и действительности, теперь же он переходит к доказательству этого положения.
 Какое единство возможности и действительности является субстанциональным? Высшее единство возможности и действительности - энтелехия (??????????). Что есть энтелехия? Это - абсолютная или безусловная действительность, та, которая совершенно едина с возможностью, т.е. не обусловлена никакой возможностью. Она есть, следовательно, свободная деятельность. Свободная, т.е. независимая ни от чего, кроме себя самой. Независящая именно потому, что эта деятельность имеет целью саму себя. Целью, предпосылкой и результатом энтелехия имеет саму себя, она есть чистая форма, для которой нет материи как чего-то иного.
 Аристотель здесь специально останавливается и отвергает возможные ложные интерпретации. Эта форма вообще без материи? Нет. По Аристотелю, формы нет без материи и материи без формы. Материи вообще нет, как отдельной, иной от формы; возможности - отдельной от действительности. Поэтому энтелехия - это форма, имеющая материей саму себя. Материя, являющаяся сама формой, и форма, выступающая своей собственной материей - недвижимая и движущая сущность всего сущего.
 Как Аристотелем доказывается необходимость энтелехии? Почему должна быть энтелехия?
 Во-первых, необходимо, чтобы была некоторая вечная и, в этом смысле, неподвижная (неизменная) и движущаяся сущность, т.к. если ничего вечного нет, т.е. всё преходяще, то тогда должны возникать и исчезать сами движение и время. А может ли время возникнуть и исчезнуть? Аристотель: ни в коем случае, потому что не может быть времени, когда времени нет. Время не вечно, но есть всегда. Вечность - это не бесконечное время. А движение существует всегда, потому что время - нечто движущееся. А раз всегда есть движение, то должно быть то вечное, что вызывает движение, т.е. энтелехия.
 Заметьте: есть видимая первоначальность, и есть - логическая. Например, материя есть первоначало исключительно во временном смысле, для чувственных вещей, но не в логическом смысле. Материя не сама себя в скамейку превращает. Логическая первоначальность означает первоначальность во всём, всегда и для всего, а не только в чувственно-воспринимаемом. Если нет вечно существующего того, что движет, то нет того, что движется: времени и движения. Они есть, следовательно, есть вечно существующее то, что движет.
 Во-вторых, для того, чтобы существовали два вида сущего, говорит Аристотель, действительность как таковая должна предшествовать возможности, форма - материи. Ведь то, вечное, что обладало бы лишь возможностью, способностью двигать, но в действительности не двигало бы, то движения не существовало бы. А поскольку движение есть, есть такое начало, которое есть чистая деятельность, т.е. деятельность, не обусловленная возможностью, как чем-то иным: следовательно, энтелехия не только должна быть, но и есть.
 Левкипп и Демокрит тоже утверждали, что движение есть всегда, но не показали, почему. А Аристотель - показал, доказал. Чему учит Аристотель? Главному: тому, что философия должна доказывать свои положения.
 Энтелехия не может не быть, т.к. ее действительность первее ее собственной возможности. Энтелехия как безусловное единство материи и формы есть то, что своей вечной деятельностью разделяет материю и форму. В результате этого разделения и возникают вещи и конечный ум, рассудок. Таким образом, энтелехия - первоначало всего существующего, ибо она есть то, благодаря чему осуществляется любой переход из возможности в действительность.
 Каковы возможности познания энтелехии? Энтелехия - неизменна (она есть совершенная, абсолютная действительность и поэтому изменяться ей не во что) и одна. Именно поэтому в ее познании невозможно никакое заблуждение (ни относительно сути, ни относительно свойств). Познание ее - не рассудочное познание. Поскольку энтелехия неизменна и одна, то только высказывания о ней могут быть ложными, но они с необходимостью не будут знанием энтелехии. Знание энтелехии - абсолютно истинное знание. В первой философии вообще нет лжи. У первой философии абсолютный предмет - сама абсолютная истина или энтелехия.
 После того, как Аристотель доказал возможность истинного знания, он приступил к исследованию свойств первой сущности - того, что ей присуще - и показал, что присуще ей одно - двигать все остальное, т.е. она есть перводвигатель. Перводвигатель - недвижимый, его ничто не движет. Как же движет перводвигатель? По Аристотелю, он движет как то, к чему стремятся и, что мыслят, т.е. он движет как цель. Цель движет, будучи сама неподвижной.
 Итак, мы вместе с Аристотелем подошли к сердцевине, к самому главному в первой философии, чтобы понять, куда двигалась философия дальше. Мы рассмотрели, что присуще сущему самому по себе - быть двигателем для всего существующего и узнали, как он движет - подобно цели (движет, будучи недвижимым). Но цели особой. Считать, что перводвигатель есть простая цель стремления, недостаточно, ибо в этом случае то, куда двигаются и что двигается внешние друг другу. Настоящим началом стремления является, по Аристотелю, мысль. Человек, поясняет Аристотель, стремится к чему-то потому, что считает это что-то хорошим, а не потому мы считаем что-то хорошим, что нас к нему влечет. Причина стремления, стало быть - мысль.
 Однако есть различие между тем, как движется мысль и тем, что движется мыслью. Мысль движется только мыслимым предметом: мысль движется только тем, что мыслится, полагается мыслью, говорит Аристотель. Даже конечный ум, будто бы направленный на внешний ему предмет, на самом деле направлен на то, что существует только для мысли: не на что-то треугольное, а на треугольник как таковой, который не существует как чувственно-воспринимаемый предмет. Треугольник как таковой есть мыслимый предмет и он существует для ума только потому, что ум его мыслит. Мысль, даже конечная, движет сама себя, т.к. то, что стремится и то, к чему есть, хотя и различное, но и единое: мышление мыслит мыслимое. Предмет мышления есть то, что создано самим мышлением. Мысль о треугольнике есть результат мышления. Для мысли, стало быть, мыслящее и мыслимое тождественны.
 При этом, продолжает Аристотель, высший предмет стремления и высший предмет мысли - одно и тоже. Высший предмет стремления и мысли - то, что само по себе прекраснее и лучше всего. Оно, стало быть, не потому прекрасно и хорошо, что кто-то его считает таким, а потому, что оно таково само по себе. Высший предмет хорош и прекрасен не в сравнении с чем-то и не для кого-то, а сам по себе, как таковой.
 Перводвигатель движет именно как высший предмет или цель всякого движения, стремления и мышления, т.е. не как цель для кого-то, а как цель сама по себе - высшая цель, всеобщая цель, самоцель. Иными словами, перводвигатель движет, будучи благом как таковым, самим по себе. Философское выражение "как таковое" тождественно "самому по себе".
 Энтелехия и есть в действительности высшая цель всякого движения, стремления и мышления. Не потенциальная, возможная цель, а действительная, т.е. не такая, что может и не быть, а действительно есть и именно одна для всего. Аристотель говорит: энтелехия движет "как любимое" - любимое само по себе, а не кем-то и не за что-то. Абсолютное - самое лучшее и прекраснейшее - одно. Нет двух абсолютов. Сократ - хорош, но не красив, Алкивиад - красив, но не хорош. В высшем же это совпадает. Абсолютная красота, абсолютное добро и абсолютная истина - одно и тоже.
 Стремящееся к прекрасному как таковому не может не двигаться. Почему катится камень, движется Луна вокруг Земли, почему хочет чего-то человек? Почему мысль мыслит? Первая причина этого одна - благо как таковое. И поэтому, чтобы двигаться, стремиться и мыслить не нужно что-то особенное, нужно просто всеобщее.
 Как движется то, что движимо перводвигателем? То, что движется благом, изменяется к лучшему. Тем самым оно обретает лучшее состояние из возможного, в действительности становится тем, чем оно может быть. Поэтому все, изменяясь, становясь другим, возвращается к себе, становится собой по сути. В становлении собой всё совершает, таким образом, вечный круг любви. Только любовь как стремление к прекрасному ради него самого позволяет вещи стать лучше, т.е. тем, чем она может и поэтому должна быть. В Средние века: эта аристотелевская мысль получила форму суждения: "Бог есть Любовь".
 Благо не стремится ни к чему иному, но значит, ли это, что оно не стремится ни к чему вообще? Нет! Оно стремится к себе самому. Оно есть энтелехия - самоосуществление, самодеятельность и одновременно самоосуществленность, т.к. это не во времени, где процесс и результат различны. Человеческая самодеятельность - вид самодеятельности всеобщей. Этот процесс через 1500 лет назовут саморазвитием. И потому что саморазвитие - высшая цель - энтелехия, развивается всё существующее.
 Вот какова необходимость, а, следовательно, свободная деятельность энтелехии. Вечно единственно самодвижение, т.к. оно не имеет временного начала и конца. Поэтому не бойтесь, что конец света произойдет в какое-то время. Это - сказки для тех, кто не мыслит, а лишь верит, как дитя.
 И, наконец, самое важное: гл. 7 XII книги "Метафизики". Итак, есть сущее само по себе и оно - первоначало всего сущего в его возможности и действительности. Остается понять, что оно такое, ибо пока было лишь его имя - самодеятельность, самоосуществление, самоцель, энтелехия. Аристотель: понять "что" означает понять "почему", т.е. в чем его причина. Понять "почему" есть сущее само по себе означает понять, "что" оно есть, а понять "что" оно есть, означает понять "почему" оно есть, т.к. в нем совпадает бытие ("что") и деятельность ("почему", причина). Ведь оно есть потому, чтo оно есть - оно есть причина самого себя. Понять его причину значит понять его действие, а понять его действие, значит, понять его причину.
 В сущем самом по себе совпадают не только бытие и деятельность, но и бытие и познание. Абсолютная истина есть то, почему и ради чего есть всё сущее и мыслящее. Абсолютная истина есть, не может не быть, и потому она может мыслиться нами и с необходимостью познается в первой философии.
 Истина по-русски - от слова "есть"; а по-гречески "???????" буквально значит "нескрытость", т.е. самораскрытие, а не просто "несокрытость бытия", как трактует М. Хайдеггер. Мышление и познание для истины не есть нечто внешнее. Познание и мышление для самой истины необходимы. Без мышления истины не существует, ибо сама истина мыслит и поэтому есть. Аристотель: жизнь этого первоначала - самая превосходная, такая, какою мы живем лишь малое время. Оно вечно так, но для нас это невозможно. Те редкие мгновения, когда мы по своему мышлению и бытию причастны вечной жизни блага - эти мгновенья и есть блаженство (в имеющемся русском переводе "Метафизики" - "счастье", что неточно). Человек в эти мгновенья действительно обретает бессмертие. Почему для нас это невозможно всегда? Потому, что мы из-за своей материи (тела) вынуждены трудиться ради хлеба и не всегда любим благо как таковое, отнюдь не живем по-настоящему. Мы считаем благом много других "благ": материальные блага для тела, блага для души - развлечения.
 Теория, по Аристотелю, - созерцание истины. Как достичь бессмертия? Вести философскую жизнь, т.е. созерцательную или теоретическую деятельность.
 Аристотель: Разум - это и есть мышление, каково оно по своей природе, а не вид мышления. Мышление как таковое выше всех своих видов. Разум есть высший способ мышления - форма мышления единая с его содержанием. У рассудка форма и содержание - иные друг к другу. Предмет разума, по Аристотелю, это не просто мыслимое, "ноэтон", а это высшее мыслимое, мыслимое как таковое, которое совпадает с самим мышлением. Аристотель называет его поэтому "ноуменон" - разумное. Предмет разума есть разумное само по себе, т.е. благо само по себе. Разум поэтому есть мышление, мыслящее себя самого; разум как мышление мышления - способ и суть первой философии.
 Можно ли быть разумным в возможности, т.е. разумным, но не мыслящим разумно? Нет. Разумным можно быть лишь в действительности. Разум - это не способность, а действительность. Рассудок может быть возможности, разум - нет. Поскольку разум мыслит себя самого, он есть действительное обладание разумным предметом, а потому он есть самое превосходное мышление или мышление самого превосходного. Разум как таковой есть энтелехия для мышления человека, который в первой философии преодолевает свою природную, родовую ограниченность и поистине становится самим собой, т.е. homo sapiens - вполне мудрым или, что то же самое, разумно мыслящим, свободным существом.
 
 
 Лекция 13
 "Стоики и Эпикур"
 После Аристотеля теоретический уровень античной философской мысли заметно падает, ибо на том основании, на которое опиралась древняя философия, дальше идти было невозможно. Не случайно от представителей эллинистического, т.е. позднего античного философствования, за исключением Секста Эмпирика и некоторых неоплатоников, до нас не дошло целых произведений - лишь фрагменты и свидетельства доксографов. Стоики
 Основатель стоической школы - Зенон из Китии или Зенон-стоик (ок.336 -226 до Р.Х.) учил в открытом портике (по-гречески - стое), откуда и пошло название школы. Преемниками Зенона в Стое были Клеант и Хрисипп. Дошедшие до нас произведения поздних римских стоиков (Сенеки, Эпиктета и Марка Аврелия) теоретического значения не имеют.
 Стоики считали философию самым полезным из всего, чем обладают люди и сравнивали ее с плодородным полем, оградой которого является логика, почвой - физика, а плодом - этика. Так стоицизм положил начало традиции различения частей философии - отдельных философских дисциплин, связанных между собой в определенном порядке.
 Логика должна была ответить на вопрос о том, что является истинным и разумным, а что - нет, установив критерий различения истины и заблуждения. Зенон считал таким критерием схваченное или постигнутое, мыслимое представление (по-гречески, "фантасиа каталептике"), благодаря которому то, что мы ощущаем и представляем, становится тождественным с мышлением - руководящим началом нашей души.
 С таким определением истины мы еще не встречались, хотя оно чем-то напоминает софистическое и сократовское определения. Стоики утверждают, что не одно наше мнение и мышление есть мера вещей, и не один предмет как таковой есть мера истинности нашего сознания. Истина для стоиков есть соответствие предмета и мышления о нем - некоторое конкретное, различенное единство мышления и бытия. Критерием истины, т.е. мерой этого соответствия выступает, с точки зрения стоиков, не простое представление или мнение, а только то представление предмета, с которым согласно наше мышление - то мышление, которое оценивает представление предмета и может судить, истинен представляемый нами предмет или нет.
 В этом определении содержится, несомненно, момент истины. Действительно, ни представление предмета не может быть критерием истинности себя самого, ни предмет представления не может быть критерием истинности представления. Наши представления о предметах изменчивы, а предметы сами о себе судить не могут. Критерием истинности представления предмета может быть лишь то, что может судить, оставаясь в отношении к иному неизменным, тождественным себе самому. Таково только наше мышление - наш мыслящий дух. ("Когда меня не будет среди вас, дух приведет вас к истине", - говорил Христос. Без принципов Сократа, Платона, Аристотеля и стоиков христианство не могло бы возникнуть).
 Итак, судящим и свидетельствующим об истине представлений является наше мышление. Дело мышления состоит в том, что оно из себя самого дает предмету свое одобрение или неодобрение, признает или не признает предмет представления соответствующим своим всеобщим определениям. При этом само одобрение или неодобрение есть высказывание этого соответствия предмета мышлению, или суждение как таковое. Слово "суждение" недаром происходит от слова "судить": мыслящий дух сам судит все и всему выносит последний, не подлежащий обжалованию приговор. В этом страшном суде мыслящего духа над любым предметом представления, согласно стоикам, содержится и сказывается истина, состоящая в соответствии предмета мышлению. Если предмет не соответствует тождественному себе мышлению, то тем хуже для предмета, ибо, хотя он и есть, он неистинен, ибо он неистинен для духа!
 Этот взгляд на истину выступает основой известной стойкости и безмятежности стоических мудрецов в самых ужасных условиях жизни - болезнях, невзгодах, политических кризисах общества и т.п. С ним связана необычайная привлекательность стоической морали, учащей человека всегда сохранять спокойствие и, не поддаваясь безумию мира и собственных страстей, слушать голос только своего мыслящего духа - голос совести и доброй воли (читайте об этом в "Беседах" Эпиктета, "Размышлениях" Марка Аврелия или в "Мифе о Сизифе" выдающегося писателя и стоика ХХ века Альбера Камю). Достижение атараксии, т.е. состояния безмятежности сами стоики считали целью всей своей философии.
 Но это уже этический вывод, так сказать, плод стоического принципа, - принципа, который только и имеет собственно философский интерес. В этом основном определении стоицизма содержится и его собственная граница - та ограниченность их принципа, которую сразу подметили критики стоиков. В чем состоит эта ограниченность? В том же, в чем и истинность принципа стоицизма, ибо действительные недостатки великих философских учений неотделимы от их достоинств.
 Смотрите: если истина, согласно стоикам, содержится не в мышлении самом по себе, а только в мышлении, находящемся в отношении к существующему независимо от него предмету, то какое же содержание принадлежит самому этому мышлению? Никакое? Но в этом случае мышление не могло бы быть судящим, свидетельствующим об истине. Содержание, принадлежащее самому мышлению, есть. Но, поскольку мышление берется стоиками только как рассуждающее мышление, т.е. как рассудок, мыслящий о внешнем для него предмете представления, собственным содержанием мышления оказывается только его форма абстрактного тождества с собой. Эта тождественная себе форма и есть единственное содержание, принадлежащее рассудочному мышлению.
  Чем бы ни был предмет представления - городом Римом, цепями рабства, букашкой, человеком или Богом, мышление, отталкиваясь от него, уходит в себя - в формальное тождество с собой. В этом уходе оно открывает тождество или нетождество предмета представления себе самому, признает или не признает предмет представления истинным предметом - таким, каким он должен быть. Но, спрашивается, с помощью чего мышление находит это соответствие или несоответствие? Исключительно с помощью трех т.н. законов формальной логики. Если предмет не противоречит формальному тождеству моего мышления с собой (моим убеждениям, т.е. принципам, которыми я не могу поступиться), то соответствие есть, а если противоречит, значит, есть несоответствие - и третьего не дано. Или - или!
 Критерий истины у стоиков оказывается, таким образом, формально-логическим, т.е. внешним предмету и, стало быть, самому мышлению в его многообразном содержании, критерием. Иначе и быть не могло, поскольку само предмет у стоиков есть всегда внешний рассуждающему мышлению предмет представления - и только. Отсюда ясно, почему стоики придавали такое огромное значение разработке формальной логики - логики рассудочного мышления, не противоречащего себе и предмету представления. Один Хрисипп, опираясь на формально-логические работы Аристотеля и его последователей, написал около 300 логических работ! Но все эти логические разработки (в том числе риторические, посвященные правильным фигурам речи, и диалектические, посвященные правилам ведения беседы, правилам постановки вопросов и нахождения ответов на них) не избавили стоиков от одного каверзного вопроса их оппонентов: если наше мышление находится во внешнем отношении к предмету представления и истина есть только соответствие этого предмета мышлению, то почему именно мышление есть критерий истинности предметов представления, а не что-то иное? Ведь знакомство с этими предметами начинается с их ощущений! Не есть ли ощущение критерий истины? С обоснованием этой позиции выступил главный противник стоиков - Эпикур.
 Эпикур
 Доктрина Эпикура (342 - 271 до Р.Х.) проста настолько, что, пожалуй, в философии не может быть ничего более простого. О том, какова эта простота, судите сами.
 Согласно Эпикуру, раз все наши знания начинаются с ощущений, то судить о вещах и даже о природе вещей следует так, чтобы наши мысли ни в чем не расходились с чувственными восприятиями - с тем, что мы видим, слышим и т.п., то есть с тем, что мы всякий раз наблюдаем, с чем ежедневно сталкиваемся в опыте. Эпикур без колебаний помещает представления в нас, а вещи - вне нас и оказывается перед необходимостью объяснить, во-первых, каким способом образы вещей входят в нас извне и, во-вторых, как в нас возникают представления о том, чего мы не ощущаем, т.е. о сокровенном? Чтобы ответить на эти вопросы, Эпикур и создает свое учение - во всем согласующуюся с чувственной достоверностью картину мира. Вот она.
 Прежде всего Эпикур устанавливает, что ничто не происходит из небытия (иначе все происходило бы из всего) и не исчезает в ничто (иначе все давно погибло бы). Поэтому мир всегда был и будет таким, каков он есть - ведь помимо него нет ничего, что могло бы войти в него и произвести хоть какое-то изменение.
 Мир, далее, состоит из тел и пустого пространства, в котором тела двигаются. О том, что есть тела, свидетельствуют ощущения, а о том, что есть пустота, свидетельствует наблюдаемое движение тел. Кроме тел и пустоты нет ничего действующего или действительного, ибо ничего другого нельзя представить себе на основе ощущений.
 Из тел одни - соединения, другие - те, из чего состоят эти соединения. Эти несоставные тела неделимы, почему и называются атомами.
 Мир безграничен по количеству тел и величине пустоты, ибо если бы пустота была бесконечной, а число тел - конечным, все тела давно разлетелись бы, а если бы пустота была конечной, то бесконечные по числу тела не имели бы, где им остановиться и поместиться. Кроме того, если бы мир был конечным, то его крайняя точка была бы откуда-нибудь видна.
 Далее Эпикур утверждает, что атомы, из которых образованы сложные тела, необъятны по числу своих форм, ибо невозможно, чтобы такое множество различий в сложных телах, какое мы наблюдаем, могло образоваться из ограниченного числа форм. При этом не нужно, чтобы число форм атомов было бесконечным. При условии бесконечного числа атомов в каждой форме достаточно необъятного числа их форм.
 Атомы движутся непрерывно в течение вечности и, отталкиваясь друг от друга, притягиваются один к другому, временно образуя сложные тела. Начала этому нет, потому что есть только атомы и пустота.
 От сложных тел постоянно отделяются тончайшие невидимые оболочки из особенно быстро движущихся атомов. Эти очертания сложных тел и есть их образы, благодаря которым мы их чувствуем. Истечение образов сохраняет их положение и порядок на долгое время, хотя иногда приходит в беспорядок.
 В нас есть то, что может воспринимать эти истечения, испарения от вещей - душа. Эпикур утверждает, что душа есть состоящее из тончайших атомов тело, очень похожее на ветер с какой-то примесью теплоты. Она рассеяна по всему нашему организму и есть главная причина чувства. При этом душа не могла бы чувствовать, если бы не была прикрыта остальным организмом. Ведь если атомы, составляющие душу, удалятся из организма, он становится бесчувственным, но если душа - в организме, мы не прекратим чувствовать, даже если утратим какую-то его часть. Если же организм в целом умирает, то душа рассеивается и уже ничего более не чувствует, ибо кроме пустоты нет ничего бестелесного, а пустота не может действовать или испытывать действие. Поэтому те, кто утверждают, что душа бестелесна, говорят вздор, - заключает Эпикур.
 Из ощущений наша душа формирует представления о том, что мы ощутили. На основе представлений, посредством мышления, она вырабатывает свои мнения о сокровенном, скрытом от чувств, невидимом (например, об атомах как невидимых элементарных телах, составляющих тела видимые).
 Однако, кроме познания природы вещей, мышление, по Эпикуру, имеет еще и гораздо более высокую, практическую цель - помочь человеку избавиться от страхов любого рода (например, в вопросе о смерти - может ли она повредить нам, или о богах - могут ли они сделать нам что-нибудь) и достичь состояния покоя, безмятежности или атараксии. Главное средство достижения этого состояния счастья или блаженства Эпикур видит в философии, которой следует заниматься всю жизнь - и в юности, и в старости, ибо для здоровья души никто не бывает ни недозрелым, ни перезрелым.
 Мы видим, что хотя Эпикур объявляет критерием истины ощущение, мышление у него, как у всякого эмпирика, не только не отсутствует, но и играет важнейшую роль - как в теоретической, так и в практической области. Это первая и последняя непоследовательность, которой грешит Эпикур - создатель, пожалуй, самой привлекательной и простой версии материализма. И хотя стоики и эпикурейцы постоянно боролись между собой, заметьте: в каждой из этих противоположных и по видимости взаимоисключающих доктрин содержится в скрытом виде признание принципа другой. Как стоики черпают содержание своей рассудочной мысли из чувственной области и требуют, чтобы мышление всегда имело независимо от него сущий предмет, так и Эпикур помещает за областью ощущаемого атомы, которые можно знать только при помощи мышления.
 Обоим этим противоположным - односторонним, а потому и предполагающим друг друга - принципам противостоял античный скептицизм, третья форма поздней античной философии самосознания.
 
 Лекция 13 (окончание)
 Скептики
 Основателем скептицизма был Пиррон из Элиды (ок.360-270 до Р.Х.), учившийся у последователя Демокрита Анаксарха и учивший узкий круг друзей, прозванных пиррониками. Где-то в начале нашей эры угасшее было скептическое учение возобновил критянин Энезидем. Из произведений скептиков до нас дошли только две работы на греческом языке врача Секста Эмпирика, жившего в середине II века н.э. - "Три книги пирроновых положений", излагающие все скептическое учение, и одиннадцать книг "Против математиков", т.е. против ученых вообще, где Секст излагает скептические возражения против того, что скептики называют догматизмом. Скептицизм обычно трактуют как учение о сомнении во всем, причем сомнение означает лишь нерешительность, шаткое недоумение, колебание в своих мыслях. Напротив, согласно Сексту, начало и причина скепсиса ("скепсис" по-гречески означает осматривание вокруг, т.е. рассмотрение того, о чем идет речь) лежит в надежде на невозмутимость, спокойствие духа, атараксию. Скептики поэтому отнюдь не сомневаются. Поскольку любому рассудочному положению можно противопоставить другое, равносильное ему по доказательности, скептики советуют вообще воздержаться от любых утверждений, т.е. догм и спокойно жить, ничего категорически не утверждая, но и не отрицая. "Догма" по-гречески значит "положение", "утверждение", "учение". Догматики верят в существование своих догм (в то, что есть то, о чем они говорят), а когда оказывается, что есть и противоположное, огорчаются. Скептик же никогда не утверждает догматически "есть" или "не есть", а осторожно говорит: "может быть, есть, а, может быть, и нет" и всегда сохраняет спокойствие. Кредо скептика - жизнь без догм, ибо все они равноценны.
 На каком же моменте истины основывается скептический образ мыслей? На том, что, исходя из явлений или ощущаемого, о мыслимом или сущности явлений действительно можно сделать два противоположных, но равно обоснованных утверждения, которые, таким образом, сами себя отрицают, уничтожают. Осознание этого отрывает дорогу к воздержанию от суждений вообще (т.н. "эпохэ") и, далее, к атараксии - к полной невозмутимости покоящегося, ни о чем не судящего духа. "Не судите, да не судимы будете!" - эта максима, несомненно, скептического происхождения, как и вопрос Понтия Пилата: "Что есть истина?". Скептики, безусловно, правы в этом своем положении, и в осознании этого пункта состоит вклад античного скептицизма в историю философии и образования. Кто не осознает этого, тому еще рано судить о науках вообще и тем более - о философии.
 Свой принцип скептики подтверждают пятнадцатью "тропами" - пятнадцатью основаниями воздержания от суждений, которые излагает Секст. Первые десять тропов, сформулированные еще Пирроном, сводятся к одному тропу относительности всего, т.е. относительности судящего (все люди разные, у них разные убеждения, обычаи и традиции), подлежащего суждению (вещи находятся в отношении друг к другу по величине, положению, составу и т.п.) и относительности того и другого (цикута, например, отравляет одних и безвредна для других). Из этой относительности скептики, в отличие от софистов, заключают: раз все относительно, следует воздерживаться от суждений о том, каково оно само по себе (утверждать, например, что есть людей нельзя, что этот предмет - велик, что цикута ядовита и т.п.). Нельзя утверждать даже, что человек есть мера или не мера всех вещей! Эти тропы направлены, как видим, против обыденного, наивного сознания, непосредственно принимающего и выдающего за истину свою догму.
 Последние пять тропов менее древнего происхождения. Они направлены уже против образованного, искушенного в науках сознания.
 Первый троп указывает на расхождение философов во мнениях (например, по вопросу об определении первоначала). Отсюда скептики правильно заключают, что догматически принимать никакое учение нельзя.
 Второй троп указывает на уход в бесконечность при рассудочном обосновании любого положения (то, что обосновывает суждение, должно быть, вы свою очередь, обосновано и т.д. до бесконечности). Поэтому следует воздерживаться от согласия с любым суждением как недостаточно обоснованным.
 Третий троп - "о гипотезе". Он гласит: когда догматики видят, что они отброшены в бесконечную цепь доказательств, они выставляют что-либо как принцип, который они уже не доказывают, а просто принимают без всякого доказательства как аксиому или, точнее, гипотезу. Но с тем же правом (вернее, с тем же отсутствием права) можно без доказательства выдвинуть и противоположную гипотезу.
 Троп о круге в доказательстве указывает на то, что, не желая уходить в бесконечность или опираться на гипотезы, догматики обосновывают определенное суждение тем, что этим суждением обосновывается - отсылают, как говорится, от Понтия к Пилату. Так, стоики основывают свои суждения о видимом на рассудочном мышлении, а оно со всеми своими формальными "законами", в свою очередь, опирается на то, что видимо.
 Последний троп об относительности мыслимых определений на примере рассмотрения отношения причины и действия хорошо иллюстрирует скептическую манеру рассуждать. "Есть ли причина чего-нибудь?" - спрашивает скептик и отвечает: вероятно есть, ибо как иначе происходило бы все, если не по какой-то причине. Но если бы не было причины, все происходило бы из всего, как придется (лошади могли бы рождаться от мышей и т.п.). Кроме того, говорящий, что нет причины, сам себя опровергает, ибо если он говорит это без причины, он не достоин доверия, а если по какой-то причине, то причина есть. Но столь же вероятно говорить, что причины нет, ибо невозможно помыслить причину, не восприняв ее действие. Ведь воспринять действие причины как ее действие нельзя, не впав в круг доказательства: причина есть основание для суждения о наличии действия причины, а ее действие есть основание для суждения о наличии причины действия. Из этого следует, заключает Секст, что необходимо воздерживаться от суждения о существовании причины, одинаково признавая как ее бытие, так и небытие, ибо у нас нет общепризнанного критерия и доказательства.
 Нужно признать, что в своих возражениях против чувственно-рассудочного критерия истины у стоиков и эпикурейцев скептики совершенно правы: внешнего критерия истины вообще не существует! Но правы ли они против разумного способа познания, уже выступившего в античной философии у Платона и Аристотеля? Можно ли обнаружить догматизм у этих мыслителей?
  Судите сами. Сект Эмпирик думает, что подрывает аристотелевское определение первой причины всего сущего (энтелехии как мышления мышления) следующим рассуждением: "Разум есть целое или часть. Если целое, то ничего не остается на долю постигаемого. Если же - часть, постигающая сама себя, то и в этом случае он либо целое, и тогда опять ему нечего постигать, либо - часть, но тогда постигающее постигало бы не себя, а другую часть" (Против ученых, VII). Это - весьма характерное для скептиков превращение разума в рассудок с его "или-или" для того, чтобы затем обличить недостатки рассудка, а не разума. Ведь обычно весьма осмотрительный Секст Эмпирик не рассмотрел и не доказал, что к разуму можно применить рассудочное разделение части и целого! Поэтому, несмотря на скептическую критику догматизма, после скептиков на арене философии появились неоплатоники, которых с равным правом можно было бы назвать также неоаристотеликами и отчасти даже неопифагорейцами.
 
 Лекция 14
 Неоплатоники: Плотин
 Первым учителем этой школы, именуемой также александрийской по ее местонахождению в Александрии египетской, был Аммоний Саккас. Он не писал ничего, но зато оставил множество учеников, самым знаменитым из которых стал египтянин Плотин (205-270 г. н.э.). Шесть плотиновских "Эннеад" ("Девяток" - книг, каждая из которых содержала по девять отдельных трактатов на разные темы) отредактировал и выпустил в свет ученик Плотина Порфирий. Более поздний неоплатоник Прокл (412-485) знаменит своими комментариями на диалоги Платона и трактатами "О теологии Платона" и "Первоосновы теологии". Специфика взглядов Плотина обусловлена его возвращением к достижениям Платона и Аристотеля. Но если для Платона и Аристотеля истина была результатом пути к ней, итогом всего процесса разложения в нее множества явлений действительности, то у Плотина Единое выступило как простая, не им добытая предпосылка - неопределенное начало всего. В связи с этим перед его мыслью встал вопрос: как представить отношение этого Единого ко многому? Поскольку Плотин начинал с высшего единства, а не приходил к нему в результате мышления, путь познания истины для него отпадал. Вместо него был выдвинут экстаз - некое воодушевление, восторженное состояние души, позволяющее человеку сразу воспарить от много к Единому и непосредственно знать истину. Вследствие этого образ вселенной оказался у Плотина перевернутым. Если у Платона и в особенности у Аристотеля все сущее стремится достичь высшей действительности, возвыситься до идеи, чистой формы, или мышления мышления, то у Плотина непосредственно знаемое Единое само низводит себя до своих низших порядков - последних, самых несовершенных явлений, оказываясь, таким образом, источником всего многого. Это и было названо эманацией, самоотвержением Единого (эманацию можно было бы назвать и деградацией, ибо чем дальше от Единого, тем хуже). В ней Единое изливает свои потенции и становится, оставаясь собой, во-первых, умом, во-вторых, душой или творящей природой и, в- третьих, материей всех вещей. И если два первых порядка эманации более всего подобны Единому, ибо деятельны, то последний есть лишь пассивность, полное отсутствие формы, крайняя степень деградации Единого, дальше которой дело пойти не может. Такова основная мысль Плотина. Перейдем теперь к деталям его философии.
 У Плотина уже нет речи о критерии истины. Состояние атараксии, полного единства души с собою для него не цель философствования, а его исходный пункт. Человек должен пробудить в себе это состояние, выйдя за пределы своего чувственно-рассудочного сознания и взлетев душой к сверхчувственному и сверхрассудочному. Это и есть экстаз - выход за пределы всего конечного, многого к Единому самому по себе - воспарение духа в состояние непосредственного знания истины. Человеческая душа, оторвавшаяся таким образом от телесного и утратившая все представления, кроме представления о Едином, максимально приближается к божеству. Этот экстаз Плотин называет упрощением души, благодаря которому она достигает состояния блаженного покоя, поскольку предмет ее сам прост и безмятежен. Плотиновский экстаз, стало быть, это отнюдь не буйство; его можно сравнить с состоянием молитвы, которую человеческий дух обращает внутри себя, одинокого, к Единому, которое тоже одно.
 Что же созерцает душа в этом духовном состоянии? Во-первых, она созерцает само Единое как таковое, не имеющее никакого множества, никакого различия. Поэтому Единое нельзя познать и высказать, ибо все это было бы некоторым процессом, определением, ограничением Единого. Согласно Плотину, нельзя даже сказать, что Единое есть, что оно есть бытие, что оно мыслит себя, ибо в Едином нет никакого различия субъекта и предиката. Все попытки что-то сказать о Едином могут быть лишь условными, описательными, метафорическими, отрицательными (по-гречески, апофатическими), почему Аммоний Саккас и запретил своим ученикам писать. Единое превыше всех наших определений, и потому - превыше всего существующего, доброго, прекрасного, истинного: оно сверх всякой сущности (надсуще, откуда и прилагательное "насущный", т.е. "надсущный", "находящийся над сущностью" в русском переводе выражения "хлеб насущный" из Нового Завета), сверхпрекрасно, сверххорошо; оно ни в чем не нуждается, не обладает величиной, не бесконечно, не конечно и т.д.
 Вот как сам Плотин описывает его в пятой Эннеаде (2,1): "Единое есть все и ничто, ибо начало всего не есть все, но все - его, ибо все еще как бы не есть, но будет. Как же оно из простого Единого, если в тождественном нет никакого разнообразия, какой бы то ни было двойственности? Именно потому, что в нем ничего не было, все - из него и именно для того, чтобы было сущее. Единое не есть сущее, но родитель его, и это - как бы первое рождение, ибо, будучи совершенным, т.к. ничего не ищет, ничего не имеет и ни в чем не нуждается, оно как бы перелилось через край и, исполненное собою, создало иное". В этом представлении заключается связь учения Плотина с учением о сотворении мира: Единое есть источник всего сущего, само не имеющее никакого начала, но являющееся началом "всех рек, которые еще не вытекли оттуда, но уже знают, откуда они начнут вытекать и куда потекут".
 За этими словами Плотина стоит важнейшая проблема - понять, почему и каким образом сначала совершенно неопределенное Единое определяет себя; как и почему появляется из Единого все многое - сущее и не сущее. Плотин еще не решает этой проблемы, но выражает необходимость этого определения в образе истечения, эманации. При этом эманация, истечение не есть некоторое движение, изменение Единого, ибо то, откуда все истекает, спокойно пребывает в себе самом и потому никогда не иссякает.
 Что же и в каком порядке происходит из Единого? Первым порожденным, вечным сыном отца является nouV, или ум - чистое свечение Единого из себя самого, блеск и сияние, исходящее из него, подобное свету Солнца, озаряющего тьму и позволяющему всему быть и быть видимым. Ум, таким образом, есть диада - раздвоение, рефлексия Единого, не выходящая, однако, за пределы единства. Единое выступает в уме как созерцающем мышлении или мыслящем (интеллектуальном) созерцании предметом для себя самого. Таким образом, ум есть сама божественная деятельность, посредством которой возникает все определенное: он мыслит себя самого и порожденное им есть идеи, составляющие истинный мир - интеллектуальный, мыслимый универсум, сущее в уме предметное множество. В деятельности ума Плотин различает три момента. Во-первых, ум мыслит себя как неизменное, единое, свет. Это - чистая форма, первая сущность. Во-вторых, как нечто отличное от сущности - как многое, освещаемое, мыслимое. В этот момент мир сотворяется и сразу же поглощается, не длится. В-третьих, ум мылит себя как саму деятельность свечения, рефлексии единого из себя самого во многое, в результате чего и совершается переход единого во многое.
 Этот третий момент божественной деятельности есть само мышление и вместе с тем второе порожденное - душа, единство единого и многого. Она тоже жива и деятельна, хотя и менее жива, менее деятельна, чем ум, ибо сводится к одному из моментов ума. Душа есть деятельность, движущаяся к уму и вокруг ума. Поскольку эта деятельность движется к уму, душа вечна и есть разумная душа. Поскольку же она расходится от ума кругами, она круг за кругом утрачивает вечность, порождая все более временное и ощущающее, - становясь сначала животной, а затем растительной душою.
 Третьим же порожденным и уже совсем недеятельным, неживым, является материя, телесное - царство полного различия от Единого или зла. Как недеятельное она есть нечто абсолютно производное - абсолютная тварь, не имеющая от творца ничего, кроме бытия. Плотин так характеризует ее третьей Эннеаде (1,4): "Материя есть истинное небытие, истинная ложь - движение, которое само уничтожает себя, абсолютное беспокойство, которое покоится. Она есть в себе самом противоположное: великое, которое мало, большое, которое меньше всего, многое, которого мало и малое, которого много". Она такова потому, что лишена в себе самой всякой формы, деятельности и действительности. Вся деятельность и форма - вне ее, в душе и уме; она есть сущее лишь как возможность единичного и потому - разукрашенный всеми чувственными красками труп, т.е. само по себе мертвое, движение которому сообщается извне. Таким образом, основное качество материи - быть движимым, телесным, отличным от души и ума. Необходимость же материи заключается в ее противоположности уму как последнего - первому: она есть самое крайнее через постоянную порчу и отпадение от Единого и сверх нее уже ничего не может стать.
 Итак, видно, что Плотин закладывает следующее представление: во-первых, единое есть до многого, обособленно от него; во-вторых, может существовать исключительно пассивная, совершенно лишенная формы материя; и, в-третьих, все сущее порождено, сотворено некоторым самим по себе непознаваемым первоначалом посредством ума и души. Этот дуализм, рассудочный разрыв единого и многого, сущности и существования, формы и материи, духа и природы, намеченный им, лег затем в основание представлений, составивших догматику ортодоксального христианства.
 
 Лекция 14 (продолжение)
 Неоплатоники: Прокл
 Более разработанную форму неоплатоническая философия получила у Прокла.
 Главная идея учения Прокла выражена в одном положении из "Теологии Платона" (2,95): "Единое в себе неизречено и непознаваемо, но оно постигается из своего выхождения и возвращения в себя". Это положение Прокл формулирует при оценке отрицательного результата диалектики единого и многого в "Пармениде" Платона: отрицательные определения не скрывают того, о чем они сказываются, а раскрывают его порождения, по которым можно положительно судить о том, что их произвело. Так, действие не есть породившая его причина, но по нему можно судить о ней, ибо она - его причина; единое не есть многое, но по многому можно судить о породившем его единстве; единое - не целое, но по целому можно судить о едином и т.д. На этом основании Прокл применяет апофатический, отрицательный способ раскрытия совершенного, пребывающего в тождестве с собой и превосходящего все в своей неизреченной простоте. Отрицание совершенного есть вместе с тем его утверждение, ибо если бы совершенное сводилось к одному лишь отрицанию, то не было бы ни самого отрицания, ни его логоса, т.е. идеи или понятия того, что отрицает себя. Эту совершенно верную мысль Прокла можно популярно выразить так: "По плодам Его узнаете Его". Совершенное (абсолютное) рефлектирует, светится во все стороны и производит таким образом, что все произведенное идейно содержится в Едином, не выходит за пределы единой идеи, логоса, ибо кроме логоса поистине нет ничего. "Логос Неизреченного вращается вокруг себя самого, не покоится и борется с самим собою", - пишет Прокл, явно вспоминая Гераклита и Платона (Теология Платона, 2, 109). Другими словами, понятие абсолютного есть его абсолютное самоотрицание и тем самым абсолютное утверждение себя самого. Благодаря этому и можно попытаться раскрыть логос, идею Единого: по тому, что и как происходит их Единого, попытаться понять, что и как совершается в нем самом. Такова основная мысль Прокла и благодаря ее развертыванию он занимает видное место в истории философии.
 Как же он раскрывает свою мысль?
 Прокл исходит из тех моментов диалектики единой идеи, которые Платон уже наметил в "Софисте", "Филебе" и "Пармениде" и изобразил в "Тимее" - из диалектики единого и многого, границы (предела) и беспредельного. При этом он настолько углубляет намеченную Платоном троичность определений идеи, что моменты тройственности перестают быть у него друг вне друга, как у Плотина. Каждое из трех определений абсолютного Прокл рассматривает как само по себе абсолютное определение, т.е. как такое определение, которое заключает в себе все три определения вместе. Каждое из трех определений есть, таким образом, у него тотальность, исчерпывающая полнота определений. Благодаря этому Прокл возвышается до мысли о реальном триединстве, все моменты которого есть триады. Каждое из определений Троицы само по себе тройственно, отчего их и невозможно оторвать друг от друга! (Если бы все христиане понимали то, во что они верят, не было бы разделения христианских церквей.) Хотя эти определения различны и даже противоположны друг другу, именно поэтому они и образуют неразрывное единство, которое есть не покоящееся абстрактное тождество этих определений друг вне друга, а процесс в себе самом.
 Этот процесс единства заключается в том, что все три его различные момента как тотальности последовательно полагают себя друг в друге как тождественные, образуя этим способом из себя самих абсолютную тотальность Единого - замкнутую в себе самой систему его определений. Это и есть прокловы порядки порождения Единым иного, по которым можно судить о Едином, ибо, порождая иное, Единое определенным образом высказывает, выказывает, открывает себя. Таково откровение сокровенного - его собственная речь, Слово о себе самом, - LogoV, логика абсолюта. В отличие от слышимого, сказанного слова, это несказанное Слово неслышимо, а мыслимо. А поскольку Единое Прокл постоянно вслед за Аристотелем постоянно именует Богом, а многие порядки порождения - богами, свое учение он называет теологией, т.е. раскрытием логоса Бога, учением о божественном понятии. Сравните с этим начало Евангелия от Иоанна, написанного по-гречески: "В начале был Логос, и Логос был у Бога и Логос был Бог... Все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков; И свет во тьме светит, и тьма не объяла его" (Ин.1:1-5). Стало быть, жизнь людей - в понятии, в логосе!
 Каковы же определения Единого, собственные триады божественного триединства?
  В "Теологических стихиях" Прокл называет первый момент Богом - абсолютным сверхсущим непознаваемым Единым; второй - его первым произведением, многими единицами вещей, "бесконечными богами-числами", через которые вещи причастны абсолютному единству, а третий момент - пределом, который удерживает многих богов в единстве с единым Богом.
 В "Теологии Платона" противоположность определена Проклом чище. В ней замечательно трактуются три основных момента, выдвинутые в платоновском "Филебе" - граница (peraV), бесконечное (apeiron) и смешанное (mikton). Они представляются Проклу "высшими богами". Это выражение нужно понять: Ксенофан утверждал, что Бог - один, Прокл - что Бог един и множествен в себе самом, конкретен. Вот какое развитие претерпела идея Бога в античности!
 От границы как абсолютной монады вещи имеют индивидуальность, т.е. единичность, целостность и общность - "божественную меру", качество. От бесконечного, напротив, исходит всякое разделение, плодовитость, множество, количество. "Поэтому, - пишет Прокл, если мы говорим об исхождении некоторого божественного, это означает, что оно прочно остается в индивидуальном одном и лишь по бесконечности шествует вперед. Единое в себе имеет и одно (от принципа границы), и множественность (от принципа бесконечности). Во всех противоположностях божественных порядков превосходное принадлежит границе, а дурное - бесконечному". И зло, стало быть, божественно, логично; Сатана поэтому - не исчадие ада, а исчадие Бога; точнее, сам Бог в одном из своих абстрактных определений! И Платон в "Филебе", говоря об удовольствии, признает его как бесконечное дурным, неистинным, лишенным разума, логоса. "От обоих этих начал, - продолжает Прокл, - все имеет свой прогресс вплоть до полного вступления в бытие, в реальность. Таким образом, вечное, поскольку оно как разумное есть мера, частью имеет от границы, но поскольку вечное есть причина непрекращающейся силы, по бытию оно имеет от бесконечного" (3, 133-134). Неистощимая, неизбывная сила, мощь конкретного заключена в его конкретности, в единстве противоположностей.
 Третье, "смешанное", впервые есть целое - единство предела и беспредельного. Только оно, согласно Проклу, есть сущее - сущность исполненная, полная собою - субстанция: "монада всех возможностей", "одно-многое" или универсум, вселенная. Следует сказать, что "смешанное" здесь - не лучшее выражение, ибо вселенная есть не внешняя связь разного, а развивающееся из себя самого различие противоположностей, или конкретное в его реальности. В этом истинно существующем, указывает Прокл, есть красота, истина и симметрия: красота - для порядка в соединенных, истина - для чистоты, а симметрия - для единства связанных.
 Главное при этом, конечно, то, что каждый из трех моментов конкретного конкретен - он есть в самом себе троичность, триада и раскрывается как триада. Истинно сущее есть в себе конкретная сущность - субстанция, исходящая из самой себя субстанция есть жизнь (или природа), а из обособления и развития тех моментов, которые есть жизнь, истекает ум, как дух возвращающий развитое единство субстанции в самое себя. Ум или дух у Прокла не непосредственно происходит из Единого, как у Плотина, а есть результат, последнее всего процесса субстанциальной жизни - его истинное завершение, закругление, возвращение в себя. Это совершенно верно: дух есть конкретнейшее конкретного, самая истинная истина, развитая триада триад, ибо он как результат содержит в себе весь процесс, началом которого выступает сущность, а серединой - жизнь.
 Итак, распорядок порождения универсума по Проклу таков: граница и бесконечное в самих себе есть сущность, субстанция (первая триада), единство бесконечной сущности и всей возможности (материи) есть жизнь, природа универсума (вторая триада), а граница бесконечной жизни природы есть ум или дух, который возвращает жизнь к ее началам, делая ее соразмерной сущности, субстанции всего сущего, и таким образом замыкает мыслимый круг логоса - исхождения Единого и его возвращения в себя (третья триада). В одном порядке само конкретное есть сущность, в другом - жизнь, а в третьем - мыслящая мысль, дух. Это Прокл и называет богами, а сущность - Гестией, прочной основой всего.
  В духе, таким образом, первое триединство есть мыслимый Бог, Отец, второе - мыслимый и мыслящий Бог, деятельный Сын, а третье - чистый, мыслящий Бог или Дух, который в себе есть возвращение, обращение к единству и в котором как возвращении вполне истинным способом содержатся все три. "Бог есть в нем целое", говорит Прокл. Эти трое суть в духе абсолютно одно, что и составляет затем некоторого абсолютно конкретного Бога, в которого верят христиане.
 Но почему все эти различия едины, почему конкретное развертывается именно так, а не иначе, Прокл еще не знает и не может знать. "Три единства возвещают непознанную причину первого несообщенного Бога, который проявляется в трех, мистическим способом", - говорит он. Эта истинная мистика и превращает у Прокла философию в теологию, открывая путь средневековому философствованию, занятому осмыслением выдвинутой и развернутой Проклом идеи. Прокл связывает, таким образом, античную философию с христианским философствованием средних веков.
 
 Лекция 15
 Христианское философствование средних веков:
 Ансельм Кентерберийский
 Прежде всего следует бросить взгляд на исторические условия средневекового философствования, ибо без них трудно уяснить себе его специфику.
 При рассмотрении средневековой мысли следует иметь в виду, что ее источником и почвой были те скудные остатки античного образования, которые сохранились после упадка римского мира и нашествия варваров. Можно сказать без всякого преувеличения, что к началу средних веков мировая культура почти прекратила существовать. Вследствие утраты античного рукописного наследия и незнания греческого языка на Западе в это время не знали ничего другого, кроме "Ведения" ученика Плотина Порфирия в неоплатоническую философию, латинских комментариев Боэция на логические сочинения Аристотеля и извлечений из этих комментариев Кассиодора. Кроме этого существовала лишь патристика - труды святых отцов церкви (Дионисия Ареопагита, Августина Блаженного, Иоанна Дамаскина и др.), излагавших основы христианского вероучения. Эти работы представляли собой смесь христианских и неоплатонических представлений и по всем основным пунктам расходились с классическим античным мировоззрением. Если в языческом мире источником познания были природа и мышление человека, считавшиеся чем-то хорошим, достойным удивления и внимания, то в средневековом христианстве истина является чем-то данным, полученным человеком в результате Откровения. Внешняя действительность, посюсторонний мир вовсе не должен интересовать человека, который должен отказаться от себя, погрузиться в потустороннюю действительность и лишь там обрести свою ценность. Такая установка станет вполне понятной, если учесть, что христианскому воспитанию должны были быть подвергнуты грубые варварские души. Сначала воспитание человека в варваре могло быть только догматическим - опирающимся на страх, внешнюю дисциплину и слепое послушание - авторитет церкви и священников, внушавших пастве готовые представления о Боге и лежащем во зле, покинутом Богом мире.
 На известном этапе этого воспитания возникла схоластика - своеобразная форма средневекового христианского философствования. Сразу скажу, что это была не философия в собственном смысле слова, а именно философствование благородных и благочестивых людей, в своих размышлениях почти тысячу лет не выходивших за пределы догм христианства. Это была не свободная мысль, как у Сократа, Платона и Аристотеля, а лишь экзегеза, т.е. истолкование священных текстов христианства. Схоластиков - монахов, читавших при больших монастырях и соборах лекции по важнейшей науке средних веков, теологии - было много. Я упомяну только тех из них, кто в своем философствовании был наиболее ярок и остановлюсь на основной проблеме средневековой мысли.
 Начну с
 Ансельма Кентерберийского
 (ок.1034-1109), который первым поставил себе цель с помощью рассудка доказать учение церкви.
  В работе "Почему Бог - человек?" Ансельм писал: "Мне кажется небрежением, если мы тверды в вере, но не стараемся также постичь то, во что веруем". Этот архиепископ не считал, стало быть, веру выше познания и долго мучился мыслью доказать простым рассуждением бытие Бога. Ансельм отказался от бытия Божия как недоказанной предпосылки, принимаемой на только веру, и через некоторое время нашел свое доказательство.
 Во второй главе "Прослогиона" он изложил его так: одно дело, что некая вещь находится только в нашем уме, мыслится, и совсем другое - что она есть в реальности. Даже невежда может иметь мысль о Боге, о котором мы верим, что он есть величайшее существо, больше которого нельзя помыслить. Однако то, больше чего нельзя помыслить, во всяком случае реально есть, ибо если бы оно находилось только в нашем уме, то оно было бы тем, больше чего можно помыслить. Поскольку это явно невозможно, Бог не только мыслится нами, но и реально существует.
 По содержанию это доказательство, которое позднее назвали онтологическим, совершенно правильно: настоящая мысль не есть голая выдумка; она не может быть беспредметной и имеет своим содержанием единство мышления и бытия. Это - философский момент в онтологическом доказательстве. Но по форме оно неудовлетворительно, ибо имеет недоказанную предпосылку - субъективную мысль о величайшем существе. Откуда взялась противоположность субъективного мышления и реального бытия, Ансельм не исследует и еще не может исследовать, ибо сам стоит целиком в пределах этой противоположности.
 Бессознательной предпосылкой философствования Ансельма выступает, стало быть, рассудочный способ мышления о всеобщем, абсолютном содержании. Но может ли содержание быть всеобщим, абсолютным, если ему противостоит субъективное человеческое мышление? Почему вещь может мыслиться, но не быть, а может и быть, и мыслиться? На эти вопросы Ансельм еще не может ответить, ибо его философствование, как и вся схоластика, есть попытка рассудочным способом, опирающимся на противоположность мышления и бытия, подойти к разумному содержанию - к единству мышления и бытия. В этом и состоит историческая необходимость схоластического философствования, ибо разум у Платона и Аристотеля еще исключал из себя рассудок. Для возникновения развитого разума требуется развитой рассудок. Схоластика и выступила длительным этапом культивирования рассудка, без которого эта форма мышления не могла бы развиться. Поэтому, хотя средневековая схоластика - это не философия, а лишь философствование, она была необходимым этапом исторического развития философии.
 
 
 Лекция 15 (продолжение)
 Христианское философствование средних веков:
 реалисты и номиналисты
 Ярче всего философский потенциал, имевшийся в схоластике, проявился в восходящем к ХI веку спору реалистов и номиналистов.
 О чем шел спор и каковы были позиции спорящих? Этот спор, как всякий иной, шел между противоположными рассудочными позициями, сперва разделенными категорическим "или-или" (по правилу "Да будет слово ваше: да-да, нет-нет, а что сверх того, то от лукавого"). Он имел своим предметом всеобщие определения мысли, всеобщее вообще - то, что в античности называли идеями, родами, сущностями вещей и что в средние века стали называть универсалиями или предикабилиями, категориями (например, красоту, человечность, тяжесть, округлость и т.п.). Каков способ существования идей? Уже некоторые ученики Платона стали представлять себе бытие идей самостоятельным, отличным от вещей и от мышления человека, и средневековые реалисты считали также (сегодня слово "реалист" имеет обратное значение, ибо реалистами зовут тех, кто не верит в существование идей самих по себе, считая их выдумками). Первым, самым грубым реалистом был Гийом из Шампо (1070-1121). По его убеждению, реальна только всеобщая сущность вещи (например, человечность), а то, что отличает единичные вещи друг от друга (например, Платона от Сократа), есть лишь нечто случайное, акциденция.
 Схоластики же, признававшие реально существующими только единичные вещи, а всеобщие определения - лишь именами, стали называться номиналистами. Так, крайний номиналист Росцелин приписывал возникновение универсалий только потребностям языка: они-де есть лишь родовые имена, выдуманные людьми названия индивидуальных вещей - мысленные, а не мыслимые сущности.
 В самом деле, что есть, например, сущность человека, человечность - нечто реальное, существующее само по себе, т.е. вне единичных людей и нашего мышления о них, или же она номинальна и есть только имя, выдуманное нами для обозначения себе подобных, так что реальны лишь человеческие индивиды, а человеческий род, человечность - нет? Эта философская проблема интересна тем, что в ее основании лежит противоположность, которой не знала античность - противоположность всеобщего и единичного, мышления и бытия, идеального и реального. У Парменида, Платона и Аристотеля мышление и бытие изначально тождественны, отчего у них и нет проблемы реальности идеального и идеальности реального.
 Сначала спор реалистов и номиналистов велся с таким ожесточением, что кафедры спорящих приходилось разгораживать непреодолимой перегородкой. Но важно то, что спор вел к смягчению первоначально жестких, грубо односторонних позиций. Схоластики как мыслящие догматики тем самым шли в правильном направлении, шаг за шагом уясняя себе, что надо как-то соединить всеобщее и единичное, универсальное и индивидуальное, мышление и бытие. Менялись даже названия борющихся партий; к XIV веку реалисты и номиналисты стали называться томистами и скотистами - последователями Фомы и Скота.
 Доминиканец Фома Аквинский (1225-1274), прозванный "ангельским доктором", автор знаменитой "Суммы теологии", как умеренный реалист утверждал, что единичное (индивидуальное) есть способ определенного бытия всеобщего. Определенность, т.е. ограничение, отрицание всеобщего и есть единичность. Поэтому всеобщее и единичное - не отделенные друг от друга абстракции. Единичное есть способ существования всеобщего, вещи - реальность идеи! Всеобщая идея изначально не определена и поэтому может быть всем, а определенной она становится как "обозначенная материя" (materia signata), составляющая все единичные вещи. Всеобщая идея сама дает себе определенность, реальность, значение, становясь материей единичных вещей.
 Францисканец Иоанн Дунс Скот (ок.1265-1308), выдающийся оппонент Фомы, заслуживший у современников титула Doctor subtilis, будучи умеренным номиналистом, считал, что материя существует как изначально неопределенная и обретает индивидуальность благодаря прибавке к ней "субстанциальной формы", т.е. природы вещей. Эта природа сама по себе не является ни всеобщей, ни индивидуальной, а не вполне всеобщей в вещах и вполне всеобщей только в интеллекте, ибо только мыслью ее можно выделить из вещей как всеобщую.
 Присмотритесь: так ли противоположны эти позиции, как казалось современникам Фомы и Дунса Скота? Ведь оба они признают вначале нечто неопределенное (Фома - идею, Скот - материю), а затем это неопределенное определяется (по Фоме - из себя самой, а по Скоту - извне, от формы). Очень интересно и поучительно наблюдать за тем, как казалось бы взаимоисключающие рассудочные позиции по мере углубления в суть дела неминуемо сходятся!
 Некоторый итог многовековому спору подвел францисканец Уильям Оккам (1285-1350) - Doctor invincibilis, т.е. непобедимый ученый, наиболее тонкий и логически изощренный защитник номинализма. Согласно Оккаму, никакая вещь, одна по числу, не может существовать во многом, не изменяясь или не умножаясь. Поэтому для науки нет необходимости принимать существование всеобщего, реально отличного от единичных вещей (это - пример действия знаменитой "бритвы Оккама", правила отсечения лишних сущностей). Объективная реальность всеобщего - не в вещах, а в душе. Иными словами, всеобщее есть реальный объект познающей души - то, что сделано ею, то, что существует благодаря деятельности интеллекта. Именно поэтому наши всеобщие понятия объемлют все единичное вне души и могут обозначать каждую вещь как то, что она есть по своей универсальной сущности, категории.
 Таким образом, следует сказать, что схоластическое христианское философствование средних веков в споре противоположных партий реалистов и номиналистов в общем развивалось в правильном направлении: всеобщее есть единое, но не абстрактно-единое, отдельное и отличное от многого, а мыслимое единое, объемлющее собой все единичное. Поэтому оно не существует непосредственно ни в вещах, ни вне вещей, как это было еще у Плотина и Прокла, а есть как всеобщее благодаря деятельности мышления и в мышлении. Мышление, человеческий интеллект, стало быть, для всеобщего есть не нечто случайное, акцидентальное, а нечто субстанциальное - стихия существования!
 Следует упомянуть еще средневековых мистиков - выдающихся схоластиков, философствовавших на неоплатонический манер и не принимавших участие в диспутах и доказательствах, ибо они держались за простоту разумной мысли о Боге и выражали ее в благочестивых проповедях и наставлениях, исполненных глубокого нравственного чувства. Таковы Майстер Экхарт (ок.1260-ок.1328), Иоханн Таулер (1300-1361) и Генрих Сузо (1295-1366). У Раймунда Луллия или, по каталонски, Рамона Льюля (ок.1232-ок.1316) мистика как непосредственно-разумное знание Бога переросла даже в попытку создать формальную систему науки мышления, которую он назвал Ars magna, т.е. Великое искусство. Это луллиево искусство состояло в том, что он выделил и расположил в определенном порядке всеобщие определения или чистые категории, под которые подпадают все предметы (9 абсолютных предикатов, 9 относительных предикатов, 9 субстанций, 9 акциденций, 9 вопросов, 9 моральных добродетелей и 9 пороков). Семь концентрических кругов с этими определениями вращались и, совмещаясь в известном радиусе, должны были дать полное определение каждому из предметов.
 
 Лекция 16
 Философствование эпохи Возрождения: гуманисты
 Историческая эпоха перехода от средневековья к Новому времени, именуемая эпохой Возрождения или Ренессанса, охватывает XV и XVI столетия. Именно к этому времени человеческий дух настолько окреп в суровой школе церковной дисциплины и схоластического образования, что ощутил потребность в движении, направляемом не только со словом Священного писания. Человек перестал видеть свою цель лишь в потустороннем мире, он вновь обрел доверие к себе и интерес к окружающей его природе, в силу чего расцвели искусство и торговля, была открыта Америка (1492 г). Этот поворот в истории мировой культуры ясно наметился уже во второй половине XIV века, когда вне стен монастырей и университетских аудиторий возникли и получили быстрое распространение т.н. studia humanitatis (лат.) - гуманитарные дисциплины, целью которых являлось воспитание собственно человеческого в человеке. "Гуманисты", как стали называть преподавателей и пропагандистов этих дисциплин, были воодушевлены мыслью Платона о том, что люди рождаются для того, чтобы стать людьми. Как педагогическая программа светского образования человеческого духа гуманизм включал в себя преимущественно классическую словесность. Из круга образовательных дисциплин решительно исключались логика, математика и теология, лежавшие в эпоху средневековья в основе университетских курсов. В центр внимания было поставлено изучение латинского и греческого языков и античной литературы в широком смысле слова, т.е. древней истории, риторики, философии, поэзии и этики. Благодаря этому гуманистами были заново открыты и выдвинуты как учителя человечности, наряду с Христом, Платон и Аристотель, стоики, Эпикур, Цицерон и неоплатоники. При оценке деятельности гуманистов следует иметь ввиду, что вследствие нашествия варваров Западная Европа почти на тысячу лет оказалась лишенной возможности напрямую пользоваться духовным наследием античности. Оно вновь становится достоянием культуры лишь окольным путем - сперва западноевропейские ученые знакомятся с трудами Платона и Аристотеля в изложении арабских авторов - Ибн Рошда, Ибн Сины и др. Оригинальные древнегреческие тексты оказываются доступны им только в XIII-XIV столетии, когда в результате усиления турецкого давления на Византию образованные греки начали переселяться на запад, прежде всего в Италию. После падения Константинополя (1453 г.) возникла многочисленная диаспора византийских ученых, которые читали в разных странах лекции о греческой философии. Но хотя возрождение древних наук и искусств, давшее имя этой эпохе, в области философии явилось по преимуществу простым восстановлением забытого, это было исторически необходимым делом. Возвращение к классическому идеалу свободного человека вместе с раскрытием идейного единства христианской и античной мысли содействовало не только прогрессу общей культуры, но и новому рождению независимой от теологии философии в XVII веке.
 Основателем движения гуманистов стал великий итальянский поэт и замечательный публицист
 Франческо Петрарка
 (1304-1374). В памфлете "О невежестве собственном и многих других" он, подобно Сократу, выступил против распыления духовных сил человека в поверхностном изучении природы и схоластических спорах. Петрарка считал, что смысл жизни открывается не тому, кто изучает зверей и птиц, и не тому, кто громоздит силлогизмы, надеясь загнать самого Бога в тенета диалектических рассуждений, а только тому, кто овладел искусством быть свободным. Чтобы достичь этой подлинной мудрости, человек должен воспитать в себе восприимчивость к ясности и красоте античной философской литературы. Именно она может помочь человеку познать самого себя, осознать значение смертности своего тела и бессмертия души. В "Инвективе против врача" Петрарка пишет: "Глубоко задумывающийся над смертью и преисполненный терпимости к ней готов к тому, чтобы в презрении к ней и выдержке поступать, как необходимо, ибо это дает ему возможность придавать вечный смысл кратким мгновениям жизни, наполняя их блаженством и славой. Вот истинная философия, о которой древние говорили, что она есть ничто иное, как мысль о смерти. Это объясняет, почему философия, хотя она и найдена язычниками, все же по сути своей может быть христианской".
 Путем, указанным Петраркой, последовали флорентийцы Колюччо Салютати (1331-1406), Леонардо Бруни (1370-1444) и Поджо Браччолини (1380-1459). Салютати принадлежит заслуга основания в 1395 г. первой в Западной Европе кафедры греческого языка. Браччолини разыскал много древних рукописей, в т.ч. поэму Лукреция Кара "О природе вещей". Бруни перевел на латинский язык несколько диалогов Платона, "Никомахову этику" и "Политику" Аристотеля, труды Ксенофонта, Плутарха, речи Демосфена и трагедии Эсхила. Видным гуманистом был Леон Баттиста Альберти (1404-1472) - человек разносторонних дарований. Помимо архитектуры и теории искусства он занимался музыкой, математикой, живописью и философией. Согласно Альберти, человек есть homo faber, т.е. деятельное, творческое существо, рождающееся не для того, чтобы изнывать в безделии, умереть и сгнить, а для того, чтобы производить. Вслед за Аристотелем Альберти считал, что человек, поскольку он мыслит и действует разумно и добродетельно, является смертным блаженным богом.
 Джаноццо Манетти (1396-1459) в трактате "О достоинстве и превосходстве человека" одним из первых отчетливо выразил одушевлявший эпоху гуманистический идеал. Согласно Манетти, вселенная создана Богом ради человека, который благодаря своей деятельности и познанию становится творцом великого человеческого царства культуры. Поэтому человек должен рассматриваться в качестве вершины творений и единственного подобия Бога-творца.
 Завершил начальный этап гуманистического движения Лоренцо Валла (1407-1457). Он построил свою апологию человека на возрожденном эпикуреизме. Жаль, что у нас лишь пять, а не пятьдесят и не пятьсот органов чувств, сетует Валла. Ведь это в десять и в сто раз умножило бы способности человека наслаждаться телесными и духовными благами и настолько же увеличило его любовь к Богу.
 
 Лекция 17
 Философствование эпохи Возрождения:
 Николай Кузанский
 В тесном общении с итальянскими гуманистами находился Николай Кузанский (1401-1464). Восприняв гуманистическую идею единства античной философии и христианства, он стал выдающимся представителем пантеизма эпохи Возрождения. Опираясь на труды немецких мистиков, Дионисия Ареопагита, Платона и неоплатоников, Николай Кузанский выдвинул основные положения своего учения о тождестве противоположностей в абсолютном бытии Бога, об универсуме как взаимосвязи всего со всем, о человеке как микрокосме и Богочеловеке. Исходным пунктом его философии стало убеждение в том, что бесконечное бытие Бога и истина не являются выдумками нашего ума и поэтому не могут быть постигнуты нами с абсолютной точностью и полнотой. Максимум, что мы можем знать, есть наше незнание бесконечного как такового, ибо оно несоразмерно любому человеческому суждению, опирающемуся на сравнение одной конечной вещи с другой. Однако это отнюдь не означает, что человек должен отринуть живущее в нем стремление к познанию сути вещей. Напротив, чем глубже мы погрузимся в ученое незнание (docta ignorantia - лат.) и уясним себе, что бесконечное не схватывается конечными определениями нашего рассудка, тем более мы приблизимся к истине и поймем ее.
 Прежде всего мы поймем, что Бог есть все и ничто одновременно - абсолютный максимум, больше которого не может быть ничего и вместе с тем абсолютный минимум, меньше которого также ничего не может быть. "Абсолютный максимум пребывает в полной действительности, будучи всем, чем он может быть, и по той же причине, по какой он не может быть больше, он не может быть и меньше: ведь он есть все то, что может существовать. Но то, меньше чего не может быть, есть минимум", - поясняет Кузанец в трактате "Об ученом незнании".
 Из абсолютного тождества противоположностей в Боге Николай делает пантеистический вывод: если Бог есть все и ничто в отдельности, то все и ничто в отдельности есть Бог. Это означает, что Бог содержит в себе все вещи вселенной и поэтому содержится в каждой из них, не будучи никакой отдельной вещью. Сама же вселенная или универсум есть то, в чем каждое включает в себя все, поскольку все включено в Бога и включает его в себя. Бог есть свернутый в бесконечное единство универсум, а универсум есть развернутый во множество конечных вещей Бог. Поэтому поистине есть не Бог и мир, а их нераздельное и неслиянное единство.
 Бесконечное и конечное, творец и творение столь неразрывно связаны друг с другом, что все есть во всем и каждое - в каждом. Только в силу всеобщей взаимосвязи вселенной каждая вещь в ней действительно есть то, что она есть, а не иное. В этом состоит божественность универсума и универсальность всех существующих в нем вещей. "Тонкий ум ясно схватывает эти глубочайшие истины: что Бог без различий пребывает во всем, поскольку каждое в каждом и все в Боге, поскольку все во всем. Но поскольку вселенная пребывает в каждом так, что каждое - в ней, она есть в каждом конкретно то самое, чем оно конкретно является, и каждое во вселенной есть сама вселенная, хотя в каждом вселенная пребывает различно и каждое во вселенной тоже различно, - подчеркивает Николай в том же трактате. - Вглядись внимательнее и увидишь, что каждая действительно существующая вещь пребывает благодаря тому, что все вещи в ней есть она сама, а сама она в Боге - Бог".
 Этот вывод позволяет Кузанцу обосновать заключительное положение своей доктрины. Поскольку с пантеистической точки зрения каждая вещь некоторым особенным, свойственным именно ей образом содержит в себе Бога и весь мир, человек также по-своему есть Бог и вселенная. Он есть Бог и вселенная в образе человека: "В самом деле, человек есть Бог, только не абсолютно, раз он человек, а как человеческий Бог. Человек есть также мир, но не конкретно все вещи, раз он человек, а как микрокосм или человеческий мир. Область человечности охватывает, таким образом, своей человеческой возможностью Бога и весь мир, - пишет Николай в трактате "О предположениях". - Раз она есть человеческий мир, в человечности человеческим образом, как во вселенной универсальным образом, развернуто все. В ней же человеческим образом и свернуто все, раз она есть человеческий Бог".
 Благодаря этому в практической области человек способен с помощью воображения творить образы и подобия всех чувственных вещей, развертывая свой, человеческий мир культуры. В теоретической области человек по той же причине способен с помощью рассудка и разума познать вселенную, свертывая ее бесконечное многообразие в простоту интеллектуального созерцания универсума.
 Но поскольку все это человек совершает ради себя самого, учась понимать себя, управлять собой и сохранять себя, Николай выделяет его из всего сотворенного. Он называет истинного человека как творца себя самого конкретным максимумом или Богочеловеком, через которого все телесное и духовное во вселенной достигает своей высшей ступени. Особенность, т.е. человечность человеческого образа Бога и мира состоит, согласно Кузанцу, в универсальности и совершенстве этого образа. Этот универсальный образ был впервые явлен миру Иисусом Христом. Завершая изложение своего учения, Николай пишет в трактате "Об ученом незнании": "Так как человек есть его ум, величайшего совершенства человеческой природы надо искать в чем-то субстанциальном и существенном, т.е. в разуме, которму служит все остальное. Значит, всесовершенный человек вовсе не обязательно должен выделяться какими бы то ни было привходящими свойствами, за исключением относящихся к разуму. Не обязательно, чтобы он был великаном или карликом и вообще обладал каким-то определенным ростом, цветом кожи, телосложением и прочими случайными чертами, а надо только, чтобы его тело было свободно от крайностей, мешающих ему быть послушным орудием духовной природы, чтобы оно повиновалось ей и приноравливалось к ней безотказно, беспрекословно и неустанно. Наш Иисус, в котором уже тогда, когда он явился миру, согласно нашей вере, как свет во тьме, таились все сокровища знания и премудрости, имел именно такое, послушнейшее и совершеннейшее тело для служения высшей духовной природе". Это и было необходимым условием смерти тела Христа и его воскресения к вечной духовной жизни, благодаря чему вселенная в первый раз достигла своей конечной цели и, замкнув тем самым бесконечный круг развития, впервые соединилась максимальной человечности с абсолютным бытием Бога.
 
 Лекция 18
 Философствование эпохи Возрождения:
 Марсилио Фичино, Джованни Пико делла Мирандолла, Пьетро Помпонацци, Бернардино Телезио
 Весьма характерным для эпохи Возрождения было сочетание античной философии с христианской мистикой и восточной магией в мировоззрении Марсилио Фичино (1433-1499). Возглавив в 1462 г. флорентийскую Академию - вольный союз почитателей платоновской философии - Фичино искусно перевел на латинский язык важнейшие диалоги Платона, "Эннеады" Плотина, работы Прокла и Дионисия Ареопагита. Он осуществил также перевод "Герметического корпуса" и "Гимнов Орфея", приписывавшихся в эту эпоху Гермесу Трисмегисту и Орфею, мифическим родоначальникам древних египетских и греческих мистерий. Фичино полагал, что философия и религия берут свое начало в священных мистериях, издавна хранящих божественную истину. Поскольку истина одна, сочинения Гермеса, Орфея, Пифагора, Платона и неоплатоников согласуются между собой и с христианским вероучением. Они поясняют его, а оно, в свою очередь, раскрывает их сокровенный смысл. Исходя из этого, Фичино выдвинул идею создания docta religio (лат.) - ученой или философской религии. В ней должны быть синтезированы взгляды Платона и неоплатоников, евангельское послание, озарения древних пророков и практика магов (прежде всего Зороастра или Заратустры, которого в эпоху Возрождения считали автором т.н. "Халдейских оракулов" - магического трактата, написанного во II веке н.э.).
 Согласно Фичино, реальность представляет собой нисходящую лестницу совершенства, ведущую от Бога и ангелов к душе, форме и материи. Первые две ступени этой лестницы образуют вечную сферу умопостигаемого мира, две последние - природу, т.е. физический мир тел, существующих в пространстве и времени и воспринимаемых чувствами. Душа связывает обе сферы, и как опосредующая их она триедина - сочетает в себе вечное и временное, божественное и материальное. Благодаря этому она формирует материю и управляет всеми телами. "Душа - высшее чудо природы, - утверждает Фичино.- Другие вещи под Богом каждая отдельно, а она является одновременно всеми вещами. И поскольку в ней имеются образцы вещей божественных, от которых она зависит, она есть причина и образец для всех вещей низшего порядка, какие она сама некоторым образом и производит. Она вникает во все и, будучи истинной связью всего, когда вселяется в одно, не оставляет другого, а проницает одно и другое и всегда все поддерживает. Поэтому ее справедливо можно назвать центром природы, посредницей всех вещей, лицом всего, сцеплением, узлом и связкой мира".
 Этой мировой душе более всех других душ родственна душа человека как мыслящего существа. В силу связи природы с тем, что постигается только умом, человеческая душа способна любить. Посредством любви она может подниматься по лестнице совершенства, с каждой ступенью становясь все более божественной, вплоть до соединения с высшей идеей Бога. Воссоединение человека и Бога путем любви Фичино называет платонической или божественной любовью. "Хотя нам нравятся тела, души и ангелы, - пишет он в комментарии на "Пир" Платона, - на деле мы все это не любим. Бог, однако, вот в чем: любя тела, мы будем любить тень Бога, любя душу - подобие Бога, любя ангелов - образ Бога. И если в настоящем времени мы будем любить Бога во всех вещах, то в конце концов полюбим все вещи в нем, ибо, живя так, мы достигнем той ступени, когда будем видеть Бога и все вещи в Боге. И будем любить его в себе и все вещи в нем, ибо все дается милостью Бога и в конце концов получает искупление в нем, потому что все возвращается к Идее, ради которой было создано. И тогда, быть может, снова свершится преображение, ибо если некая часть испытывает в чем-либо недостаток, она преобразуется таким образом, чтобы навеки соединиться с идеей. Я хочу, чтобы вы знали, что истинный человек и Идея человека - единое целое. И все же никто из нас на земле не является истинным человеком, будучи отделен от Бога, ибо тогда мы отделены от Идеи, которая является нашей формой. Поэтому к истинной жизни мы приходим посредством божественной любви. Природно мы ограничены и оторваны друг от друга, но когда мы соединимся для любви, мы все вместе вернемся к нашей Идее и таким образом проявится то, что мы сначала любили Бога в вещах для того, чтобы любить затем вещи в нем и прийти, наконец, к тому, к чему мы, собственно, возвращаемся: ведь любя Бога, становимся возлюбленными сами". Средство помочь людям на этом нелегком пути Фичино видит в т.н. "естественной магии", которая использует благоприятное действие на человека небесных тел, камней, трав и раковин моллюсков, питая исходящей от них энергией жизненную силу его тела.
 Впечатляющим манифестом антропоцентрического мировоззрения эпохи Возрождения стала "Речь о достоинстве человека" Джованни Пико делла Мирандолла (1463-1494). Сущность человека, отличающую его от всего остального мира, Мирандолла видит в том, что человек есть единственное из творений, свойства которого не определены заранее, а формируются исключительно им самим. "Не даем мы тебе, о Адам, ни определенного места, ни особого образа, ни особой обязанности, чтобы и место, и лицо, и обязанность ты имел по собственному желанию, согласно своей воле и своему решению, - говорит в "Речи" Творец первому человеку. - Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать все, что есть в мире. Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который предпочтешь". Согласно Пико, человек есть центр вселенной потому, что в нем сосредоточены возможности всех существ. И только в зависимости от того, какие из них будут осуществлены каждым индивидом, он станет или низшим, неразумным существом, родственным растениям и животным, или существом высшим, подобным ангелу и даже самому Богу.
 Виднейшим последователем Аристотеля был в эту эпоху Пьетро Помпонацци (1462-1525). Следуя распространенному тогда представлению о двойственной истине, согласно которому человеческий разум может признать истинным то, что отвергается церковным вероучением, Помпонацци утверждал, что бессмертие души, в которое он верит как христианин, не может быть доказано. Вслед за Аристотелем он считал, что душа есть первая энтелехия живого тела, а потому она не может обойтись без него и погибает вместе со своей материей. Однако это не означает, что следует презирать добродетель и стремиться к одним удовольствиям, считает Помпонацци. В "Трактате о бессмертии души" он пишет: "Те, кто нравственным и разумным добродетелям предпочитают телесные наслаждения, скорее обращаются в зверей, чем в богов, а предпочитающие богатство уподобляются золотому тельцу, так что первых должно именовать животными, а вторых - безумцами".
 Самые древние философские представления о природе возродил Бернардино Телезио (1509-1588). Полемизируя со сторонниками аристотелевой физики, он вернулся к положениям Анаксимена и других досократиков. Согласно Телезио, природа создана Богом таким образом, что она в самой себе содержит принципы бытия и познания. Человек есть часть природы. Чтобы познать ее, он должен довериться своим чувствам, поскольку они вызваны "пневмой" - тончайшей телесной субстанцией, связующей человека со всеми вещами. Чувства обнаруживают, что в основе вещей лежат три начала - " две действующие природы, тепло и холод, и одна телесная масса, способная под их воздействием сжиматься и расширяться, принимая любое положение, подходящее для тепла и холода", - пишет Телезио в сочинении "О природе вещей сообразно ее собственным началам". Из чувств вырастает рассудок, которому следует доверять меньше, чем чувствам, поскольку он может заключать только по аналогии, т.е. лишь относительно верно. Для познания Бога человеку дарована разумная душа, чей "добавочный ум" не пригоден к познанию природы вследствие его предназначения готовить душу к спасению после естественной смерти человеческого тела.
 
 Лекция 19
 Философствование эпохи Возрождения:
 Джордано Бруно
 Наиболее своеобразным мыслителем эпохи Возрождения стал Джордано Бруно (1548-1600), творчество которого вобрало в себя стремления его непосредственных предшественников и дало толчок последующим философским исканиям вплоть до Шеллинга. Во многом соглашаясь с Николаем Кузанским и широко используя представления Фичино, "Герметического корпуса", Прокла, Плотина, Аристотеля, Платона и досократиков, Бруно создал классический вариант ренессансного пантеизма. Его идея состоит в том, что мышление и бытие, форма и материя, причина и начало вселенной есть в себе единое целое, так что природа есть не творение, а живой, деятельный и разумный образ Бога, наличествующего во всем. Эта идея определяет как содержание, так и основной тон произведений Бруно - героический энтузиазм, т.е. самоотверженный восторг благородной души, чувствующей, что в ней живет дух и сознающей единство своей сущности со всем сущим. Захваченность этим сознанием мешает Бруно достичь научного спокойствия. Поэтому в его работах имеется много запутанного, темного и аллегорического, хотя главная мысль этого мученика философии, сожженного за истину на костре инквизиции, весьма последовательна и ясна.
 Подобно Кузанскому, Бруно начинает с того, что признает непознаваемость первоначала или первопричины как таковой. Знать бесконечную субстанцию, единое начало и причину всего мы можем лишь по ее следам - многообразным следствиям ее деятельности, которые вместе образуют бесконечный универсум или природу. Natura est Deus in rebus (лат.) -природа есть Бог в вещах, утверждает он. Познавая ее, мы познаем Бога, насколько это вообще возможно. Поэтому философия должна перестать быть метафизикой и стать натурфилософией.
 Если в Боге как первопричине и первоначале всего причина и начало совпадают, то в природе они различны. Причиной природы является мировой ум - универсальный интеллект, действительность или форма вселенной, действующий в ней подобно художнику, воплощающему свой замысел. Началом же природы выступает универсальная возможность или материя, которая формируется умом, принимая самые разнообразные внешние формы. При этом мировой ум не существует без материи, равно как и материя мира - без деятельного ума, ибо невозможно, чтобы было то, чему не достает возможности быть, и, наоборот, без того, что действует и творит, нет того, что обладает способностью страдать и быть созданным. Поскольку возможность как таковая - ничто без действительности, разум есть собственная способность и внутренняя жизнь материи. Согласно Бруно, единство мира заключается в том, что мировой ум формирует первую материю не извне, а изнутри, так что эта материя сама по себе одушевлена и живет вечной разумной жизнью. Это и есть первая материя, тождественная первой форме (т.е. уму) и отличная от всего материального.
 Таким образом, Бруно выступает противником средневекового представления о потустороннем творце мира. Для него универсальный интеллект есть интеллект самого универсума - единая внутренняя форма всех внешних форм материи, некое "логическое намерение", умное начало, действующее в природных вещах. В силу этого принципа все в мире предопределено, изначально завершено, закончено. Поэтому, становясь иной, т.е. изменяясь, вселенная всякий раз сохраняется, возвращается в себя. Мыслитель сравнивает бесконечную жизнь вселенной с жизнью дерева: из семени ум как внутренний художник выгоняет корни и ствол, из ствола - ветви, из них - почки, из почек - листья, цветы и плоды, а затем, органически замыкая круг жизни, он возвращает их соки ветвям, стволу и корням. Благодаря разуму природа не только всегда как следует производит свои виды, но и представляет собой внутреннее связное целое, все изменения которого являются модификациями одной и той же материи.
 Материальное единство мира, стало быть, заключается в разуме; без ума материя не была бы единой. "Разве вы не видите, - пишет Бруно в своем основном философском произведении "О причине, начале и едином", - что то, что было семенем, становится стеблем, затем - колосом; из того, что было колосом, возникает хлеб, из хлеба - питательный сок, из сока - кровь, из крови - сперма, из спермы - зародыш, из зародыша - человек; из того, что было человеком - труп, из трупа - земля, из нее - камень или другая вещь, и так можно прийти ко всем природным формам".
 По мысли Бруно, именно абсолютное тождество бытия и мышления, материи и формы, начала и причины в Боге делает мир внутренне единым - универсумом или вселенной. Не было бы этого всеобщего единства, не было бы и мира как единого целого, как вселенной. В отличие от отдельных вещей, каждая из которых никогда в действительности не есть все, чем она может быть, вселенная изначально, раз и навсегда действительно есть все многообразие своих возможностей, ибо она заключает в себе всю материю вместе с вечной, неизменной формой всех ее меняющихся форм. Поскольку универсум одушевлен единой идеей жизни (всеобщим, содержащим в себе и порождающим из себя все особенное и единичное), он есть великий образ и великое подобие Бога - творящая природа. Но поскольку мир внешне многообразно различен, разделен на особенные части и единичные вещи, вселенная уже не есть в действительности все то, чем она может быть. В своей внешности универсум есть лишь тень идеи, великого образа Бога, малое подобие себя самого - нечто сотворенное творящей природой.
 Таким образом, согласно Бруно, универсум противоречив: он един и различен, велик и мал, бесконечен и конечен, всюду и нигде; он есть творец и творение, одно во всем и все в одном. Поэтому тот, кто хочет вникнуть во вселенную и исследовать все тайны природы, должен овладеть искусством мыслить противоречие. Прежде всего он должен исследовать противоположные, т.е. самые крайние концы вещей, их максимум и минимум, ибо именно в противоположностях конечные вещи обнаруживают свою бесконечную природу - постигаются разумом человека и становятся понятны ему.
 "Я хочу, - пишет Бруно там же, - чтобы вы отметили, что природа нисходит к произведению вещей, а разум восходит к их познанию по одной и той же лестнице и что тот и другая продвигаются от единства к единству, проходя через множественность средств". В силу этого раскрытие первоначального единства мышления и бытия, формы и материи, максимума и минимума, бесконечного и конечного в вещах есть только начало познания вселенной. Из этого исходного пункта нужно затем суметь вывести одну противоположность за другой и, уяснив таким способом необходимость всех опосредующих противоположности определений, прийти, наконец, к пониманию их высшего единства. Подводя итог, Бруно формулирует задачу своего "нового луллиева искуства": "Кто хочет познать наибольшие тайны природы, пусть рассматривает и наблюдает минимумы и максимумы противоречий и противоположностей. Глубокая магия заключается в умении вывести противоположность, предварительно найдя точку объединения... Высшее благо, высший предмет устремления, высшее совершенство, высшее блаженство состоит в единстве, охватывающем сложность всего".
 
 Лекция 19 (заключение)
 Философствование эпохи Возрождения
 Если в Италии мыслители Возрождения обычно следовали принципу тех или иных греческих учений, то за ее пределами был возобновлен римский, скептически-цицероновский способ философствования. Он не обладал теоретической ценностью, но был тем более важен для развития общей духовной культуры, что человек выступал в нем доверяющим исключительно себе самому, т.е. уважающим собственный опыт и опирающимся прежде всего на свой здравый смысл, который не признает никаких церковных и философских авторитетов. В Голландии таким способом философствовал Эразм Роттердамский (1469-1536) известный и сегодня своей "Похвалой глупости", в Англии - автор знаменитой "Утопии" Томас Мор (1478-1535), а во Франции - Мишель Монтень (1533-1592), чьи поучительные "Опыты" всегда будут находить благодарных читателей. Популярное рассудочное философствование стало также важнейшим элементом Реформации - широкого западноевропейского движения за нравственное и религиозное обновление, в результате которого возник протестантизм. Инициаторы Реформации Мартин Лютер (1483-1546), Ульрих Цвингли (1484-1531) и Жан Кальвин (1509-1564) напрочь отбросили схоластику и, устранив из сферы культа всех посредников между человеком и Богом, обратили сердца верующих прямо к Евангелию как к источнику непосредственого духовного опыта, ведущего к спасению души. Протестантизм отверг безбрачие, нищету и слепое послушание, признававшиеся католической церковью за высшие христианские добродетели, и утвердил на их месте брак, нажитое честным трудом богатство и свободу совести. Тем самым была дана санкция прогрессу промышленности и эмпирических наук, а также формированию гражданского общества и государства, признающего и охраняющего права человека на жизнь, собственность и свободу. Благодаря этому сначала в протестантских, а затем и в католических странах Европы сложилась весьма отличная от средневековой духовная атмосфера нового времени, благодаря которой сформировалась современная западноевропейская цивилизация.
 
 Лекция 20
 Эмпиризм и метафизика XVII века:
 исторические условия возникновения
 Историческое развитие новоевропейской философии связано с возникновением и прогрессом экспериментального естествознания - эмпирических наук о природе, которых не знали античность и средние века.
 Начало этому процессу было положено революцией в астрономии, связанной с именами Николая Коперника (1473-1543), Иоганна Кеплера (1571-1630) и Галилео Галилея (1564-1642). Исходя из философских положений неоплатоников и собственных наблюдений и вычислений, Коперник отбросил поддерживающиеся церковью аристотелевско-птоломеевские представления о Земле как неподвижном центре вселенной. Кеплер открыл и математически сформулировал законы движения планет солнечной системы. Галилей заложил общие основы небесной и земной механики и исследовал принципиальные возможности эмпирической науки как объективного познания, опирающегося на наблюдение и эксперимент. Согласно Галилею, в изучении природы следует полагаться не на авторитет Святого писания или какого-либо философского учения, а только на чувственный опыт и необходимые доказательства. Дополняя и исправляя друг друга, они составят научный опыт, т.е. эксперимент - методическое исследование явлений природы в соответствии с заранее поставленной целью, достигающее обнаружения единства видимого и мыслимого, эмпирического и теоретического. Это позволит исключить из нашего знания все субъективное, недоступное проверке и измерению и, исходя из данного в опыте единичного и случайного, раскрыть в нем всеобщее и необходимое - открыть законы природных явлений и выразить их на языке, которым написана книга природы - языке математики.
 И хотя "интенсивно, т.е. по отношению ко множеству познаваемых объектов, а это множество бесконечно, познание человека, познающего тысячи истин, - как бы ничто, ибо тысяча по сравнению с бесконечностью - как бы нуль, человеческий разум познает некоторые истины столь совершенно и с такой абсолютной достоверностью, какую имеет сама природа, - пишет Галилей в "Диалоге о двух главнейших системах мира - птоломеевой и коперниковой". - Таковы чистые математические науки, геометрия и арифметика. Хотя божественный разум знает в них бесконечно много истин, т.к. он объемлет их все, но в тех немногих, которые постиг человеческий разум, я думаю, его познание по объективной достоверности равно божественному, ибо человеческое познание приходит к пониманию их необходимости, а высшей степени достоверности не существует". Так Галилей первым выразил парадигму, т.е. образец и цель эмпирической науки, стремящейся к математической достоверности своих результатов.
 
 Лекция 21
 Эмпиризм и метафизика XVII века:
 Френсис Бэкон
 С развернутой программой обоснования метода эмпирических наук и их практического использования на благо человека выступил Фрэнсис Бэкон (1561-1626).
 Он выдвинул идею энциклопедии, в которой все человеческие познания были бы упорядочены сообразно способностям души человека. История выступила бы в ней как дело памяти, поэзия - как плод воображения, а философия - как продукт рассудка. Ф.Бэкон по своему разделил философию на первую и вторую. Второй философией он назвал "натуральную философию", или экспериментальную науку, включающую в себя физику, механику, математику и магию. Первая философия должна заняться разработкой надежного метода натуральной философии и, обобщая результаты эмпирических наук, сформулировать универсальные принципы познания и деятельности. Бэкон решительно разрывает с античной наукой, представленной именами Аристотеля, Платона, Гиппократа, Галена, Евклида и Птоломея. По его мнению, эта наука была детской, не выросшей из пеленок, ибо ее положения не были как следует обоснованы вследствие произвольного скачка мышления от немногих частных случаев к самым общим выводам, из которых затем по правилам формальной логики древние пытались вывести все особенное содержание знания. Действительно, именно так поступала вся античная наука и средневековая схоластика, опиравшаяся исключительно на силлогистику Аристотеля. Бэкон называет греческий способ мышления ложной индукцией и противопоставляет ей такой индуктивный метод, который, постоянно сверяясь с природой, ведет от от ощущений к наиболее общим принципам через т.н. "средние аксиомы", устанавливаемые экспериментальным путем. Этот метод и есть знаменитый бэконовский "новый органон", т.е. новый метод познания, призванный заменить аристотелевскую силлогистику, которая вместо реальных плодов принесла человечеству лишь шипы да колючки схоластических споров.
 Поскольку, по Бэкону, в природе нет ничего действительного, кроме единичных тел, он убежден, что источник познания есть опыт, т.е. сама природа, а мышление человека служит лишь средством, позволяющим ему получить необходимый результат. Уверенность в этом делает Бэкона родоначальником эмпиризма Нового времени. С его эмпирической точки зрения, изложенной в работе "Новый органон", человек есть "слуга и истолкователь природы, который действует и понимает ровно настолько, насколько постиг ее порядок делом или размышлением, а сверх этого он ничего не знает и ничего не может". Важно здесь то, что, по Бэкону, человек ничего не может знать, корме природы. В этом сказывается главный недостаток всех эмпириков, начиная с Бэкона: будучи уверены, что ни держатся лишь опыта, т.е. природы (характерное для эмпириков отождествление), но не обходясь все же без мышления (поскольку индукция - определенная форма умозаключения, т.е.мышления), они мыслят стихийно - не зная и, главное, не желая знать, как они мыслят. Они полагают, что стихийное мышление это единственно возможный и даже единственно научный способ мышления. Лозунг Ньютона "Физика, берегись метафизики!" поэтому означает: физика берегись сознательного мышления!
 Вход в царство человека, основанное на опытных науках, преграждают, согласно Бэкону, разного рода "идолы" - иллюзии и ложные понятия. К их числу прежде всего принадлежат "идолы рода", укорененные в родовой природе человека и уподобляющие человеческое мышление кривому зеркалу, которое отражает вещи в превратном виде. "Идолы пещеры" представляют собой заблуждения отдельного человека, связанные с особенностями его воспитания, привычек и склонностей. Они образуют как бы пещеру, куда свет природы проникает ослабленным и с трудом. "Идолы рынка" входят в души людей из-за их общения с помощью языка. Слова и имена, чьи общепринятые значения устанавливаются сообразно взглядам толпы, подобно стертым монетам, исключающим эквивалентный обмен, препятствуют внятному сообщению и правильному восприятию мыслей. Наконец, "идолы театра" порождены создателями философских и научных учений, каждое из которых, подобно комедии, изображающей некоторый искусственный мир, уводит своих поклонников от реальной природы в царство выдумок и аксиом, принимаемых на веру. Опора на опыт была исторически еще и борьбой против авторитета и традиций - борьбой за свободу научного познания (и в этом - несомненная заслуга Бэкона перед человечеством).
 Все эти идолы должны быть разоблачены и отброшены. Лучшее средство борьбы с ними Бэкон видит в индуктивном методе, дающем ключ к правильному пониманию природы. Главная задача наук, следующих новому методу, состоит в увеличении наших возможностей изменять вещи, созданные природой, в соответствии с человеческими потребностями (цель познания для эмпирика, таким образом, исключительно практическая: теория - средство достижения благополучия). Достигается это путем познания законов природы, выступающих формальными причинами вещей.
 Поиск форм вещей, или законов природы начинается с наблюдения возможно более широкого круга явлений с целью выделения в них общего и исключения различного. Полученные путем абстракции гипотезы, т.е. предположения о причинах явлений проверяются затем массой экспериментов, которые шаг за шагом должны отсечь все случайное в наблюдениях и вынудить природу выдать свою тайну. "Самое лучшее из всех доказательств есть опыт, если только он коренится в эксперименте", - считает Бэкон. Завершает проверку "experimentum crucis" (лат.) - перекрестный эксперимент. С его помощью выделяется одна из нескольких причин, обусловливающих формирование исследуемого явления природы как неразрывно связанную с ним. Она и есть закон природы.
 Поскольку явления природы подчиняются ее законам, человек, познав законы, может стать господином природы и использовать ее в своих интересах (замечательное превращение слуги в господина!). "Природа побеждается только подчинением ей", - провозглашает Бэкон девиз своего учения. Знание и сила человека совпадают, ибо его деятельность затрудняет только незнание причин.
 
 Лекция 22
 Эмпиризм и метафизика XVII века:
 Рене Декарт
 Иное начало и иной метод познания отстаивает в своем учении Рене Декарт (1596-1650). Продолжая линию, идущую от "Метафизики" Аристотеля, он ясно видит противоположность опытного знания, не касающегося первопричины всего существующего, и первой философии или метафизики. Декарт осознает, что ответ на вопрос о причине необходимых отношений внешнего мира физических явлений и внутреннего мира явлений человеческой души не получить, если не раскрыть единство этих противоположных миров - единую сущность всех явлений, природу вселенной. Пытаясь найти и определить безусловное основание единства противоположностей мышления и бытия, сознания и материи, Декарт выступает родоначальником метафизики Нового времени. С его точки зрения, все человеческое познание подобно дереву, корни которого - метафизика, ствол - физика, а ветви - все прочие науки, сводящиеся к трем главным: медицине, механике и этике. Подобно Сократу, Декарт начинает свои метафизические размышления с сомнения в том, что мы хоть что-нибудь знаем достоверно из собственного опыта и любых внешних источников, в т.ч. из ощущений, религиозной традиции и математических доказательств. Чтобы отыскать несомненный исходный пункт познания, он анализирует содержание общепринятых обыденных, религиозных и научных представлений и обнаруживает, что все они могут быть ложны. Однако это абсолютно отрицательное отношение ко всему содержанию человеческого знания имеет, замечает философ, один положительный результат: тот, кто так мыслит, несомненно есть мыслящий. "Итак, отбросив все то, в чем мы можем хоть как-то сомневаться, и, более того, считая все эти вещи ложными, мы с легкостью предполагаем, что нет никакого Бога, ни неба, ни каких-либо тел, что сами мы не имеем ни рук, ни ног, вообще никакого тела, - пишет Декарт в "Первоначалах философии". - Однако не может быть, чтобы в силу всего этого мы, мыслящие таким образом, были ничем, ибо противоречиво полагать, что вещь мыслящая не существует тогда, когда мыслит. Поэтому положение cogito ergo sum есть первое и самое достоверное из всех, какие только могут представиться кому-либо в ходе философствования".
 Согласно Декарту, с положением "cogito ergo sum" (я мыслю, значит существую - лат.) не может не согласиться всякий, кто признает противоположность духа и тела, ибо он понимает, что к природе мышления и, стало быть, к природе человека как мыслящего существа не имеет отношения телесность, протяженность. "Мышление есть, ибо оно одно не может быть отторгнуто от меня, - разъясняет это положение Декарт в своем главном метафизическом произведении, в "Размышлениях о первой философии". - Я есть, я существую, это верно. Но как долго? Столько, сколько мыслю; ибо весьма возможно, что как только я прекращу всякое мышление, я тотчас совсем исчезну. Допускаю лишь то, что по необходимости истинно: я есть в точности только вещь мыслящая, т.е. ум, или дух, или разум, или рассудок, - слова, значение которых я раньше не знал. Я есть вещь истинная, и истинно существующая; но какая? Сказано: мыслящая".
 Поскольку я есть мыслящий дух, мышлением является все, что я совершаю осознанно, т.е. отдавая себе отчет в том, что я делаю. Согласно Декарту, не только понимание, представление и желание, но и любое мое ощущение и восприятие есть мышление. Ведь мышление есть прежде всего самосознание, без которого невозможно никакое сознание, даже такая элементарная форма деятельности моей души, как чувственность. Поэтому метафизика утверждает: nihil est in sensu, quod non fuerit in intellectu (лат.) - нет ничего в чувстве, чего до него не было бы в разуме. Так как познание всех прочих вещей зависит от мышления, ничто не может быть познано прежде него. Знание мышления о своем собственном бытии есть, по Декарту, первое, непосредственно достоверное, не имеющее никаких предпосылок знание. Тождество мышления и бытия в самосознании не может быть доказано, выведено из какого-то другого знания. Напротив, все другое знание может и должно быть доказано, исходя из этого безусловного начала познания, из cogito ergo sum.
 Второй шаг метафизических размышлений Декарта состоит в обосновании истинности предметного содержания нашего знания. Я есть; но есть ли на деле то, что, как мне кажется, я ощущаю, воспринимаю и представляю себе? Иначе говоря, существуют ли в действительности отдельные тела, т.е. протяженные вещи, их многообразные свойства и отношения, выражаемые мною в понятиях фигуры, числа и проч.? Декарт сознает, что если первое положение недоказуемо, то оно при всей своей достоверности не исключает возможности того, что в познании всех этих предметов я по необходимости заблуждаюсь. Ошибочным может оказаться даже то, что представляется мне совершенно очевидным. Тождество мышления и бытия в самосознании еще не гарантирует совпадения мышления с бытием вне его. Пропасть между сознанием себя самого и сознанием внешних, протяженных вещей не преодолена, пока не доказано существование объективного тождества мышления и бытия, которое Декарт называет Богом.
 Среди различных представлений в моем уме, указывает философ, есть представление о вполне разумной, могущественной и совершенной сущности. С ее идеей я связываю не лишь возможное и случайное существование, как с идеями прочих вещей, а бытие действительное и необходимое. Но на основании того, что мой дух представляет себе бытие необходимо содержащимся в понятии совершеннейшей сущности, он должен заключить, что эта сущность есть. "Тем самым он поймет, - пишет Декарт там же, - что эта идея неисовершеннейшего бытия не вымышлена им и представляет не какую-то химерическую, а истинную и неизменную природу, которая не может не быть, ибо в ней имеется необходимое бытие".
 Только предрассудки мешают мне признать это, ибо в других вещах я привык отличать мышление от бытия, сущность от существования, понятие от реальности, а потому полагаю, что и в Боге одно может быть без другого. Но именно из того, что в самом себе (и тем более вокруг себя!) я не нахожу того совершенства, которое присуще идее Бога, следует, что эту идею породила во мне причина, которая этим совершенством обладает. Ведь ничто не рождается из ничего, а несовершенное породить совершенное не может. Таково декартово доказательство бытия Бога.
 Поскольку есть и не может не быть объективное единство мышления и бытия в Боге, становится ясно, что все, мыслимое мною ясно и отчетливо, истинно. Стало быть, причина заблуждений кроется не в природе мышления, а в природе воли, заключает Декарт, ибо именно воля побуждает меня выносить суждения о вещах прежде, чем будет достигнуто ясное и отчетливое понятие каждой из них. Этот вывод позволяет Декарту обрести уверенность в бытии протяженных вещей и в возможности их истинного познания.
 Становится ясным и то, что есть Бог в отношении к мыслящим и протяженным вещам, а они - в отношении друг к другу и к Богу. Бог выступает всеобщей сущностью или субстанцией, природой вещей, - тем, что существует само по себе, а они являются его творениями - тем, что существует благодаря деятельности Бога как первой причины всего сущего, поддерживающего их существование вечным актом творения.
 Согласно Декарту, дух и тело, мышление и протяженность представляют собой лишь конечные, "сотворенные субстанции", независимые друг от друга и не могущие быть причинами взаимных изменений. Но обе они по своему реальному бытию зависят от Бога - единой и единственной бесконечной субстанции, которая не сводится ни к мышлению, ни к бытию, а есть сама по себе их первоначальное, безусловное единство.
 Из метафизики Декарта вытекают простые правила предлагаемого им метода научного познания. Этот метод, в противоположность аналитическому методу бэконовской индукции, является дедуктивным или синтетическим. Первое правило научного метода гласит: "никогда не принимать за истину ничего, что нельзя признать ею с очевидностью, т.е. тщательно избегать поспешности и предубеждения, включая в свои суждения только то, что представляется уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не может дать повод к сомнению. Второе - делить каждую рассматриваемую проблему на столько частей, сколько необходимо для того, чтобы как можно лучше ее разрешить. Третье - располагать свои мысли в определенном порядке, начиная с предметов простейших и легко познаваемых, и восходить шаг за шагом, как по ступеням, к познанию наиболее сложных, допуская существование порядка даже среди тех, которые в естественном ходе вещей не следуют друг за другом. И последнее - делать всюду (как отыскивая центр вещей, так и рассматривая затруднения каждой из них) перечни настолько полные и обзоры столь всеохватывающие, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено", - пишет Декарт в "Рассуждении о методе"*.
 Своей метафизикой Декарт наметил путь для последующего исторического развития философии. Бытие и мышление в их раздельности и противопоставленности друг другу есть не исходное, а производное, вторичное, а не первоначало, которым выступает только всеобщее единство мышления и бытия. Поэтому мышление человека истинно, если оно в состоянии, исходя из себя самого, доказать бесконечное внутреннее единство этих противоположностей и тем самым обосновать знание их различия в конечных явлениях природы и духа. Проблема заключалась теперь в том, чтобы раскрыть природу всеобщего единства мышления и бытия и выяснить, почему оно реализует себя в единичном и особенном. К разрешению этого противоречия через его отдельные стороны и двигалась философия нового времени после Декарта.
 
 Лекция 23
 Эмпиризм и метафизика XVII века:
 Бенедикт Спиноза

<< Пред.           стр. 3 (из 4)           След. >>

Список литературы по разделу