<< Пред.           стр. 3 (из 6)           След. >>

Список литературы по разделу

  - Пере-пере! - кудахтал Танбал, уворачиваясь от обезумевшего Кайсара. - Мирие!
  Шухлик примерился и одним ударом, как дровосек колуном, расщепил Кайсара пополам. Братец-упрямец крякнул, будто старый дуб, сокрушаемый ураганом, и затих навсегда.
  - До завтра! - крикнул ослик вслед Танбалу, который удирал, взмахивая варёными крылышками.
  Вернувшись в Багишамал, Шухлик застал у пруда шакала Чиябури и дайди Дивана-биби. Они оживлённо беседовали на шакальском языке.
  - Что это за имя такое дурацкое - Диван-биби? - тявкал Чия-бури.
  - Именно что дурацкое! - радостно соглашался дайди, тоже потявкивая. - Понимаешь ли, шакалок, много лет назад у нас в доме был диван с колесиками. Я любил ездить на нём по улицам, приговаривая "би-би! би-и-б-и-и!", чтобы прохожие расходились. С тех-то давних пор меня и прозвали - Диван-биби.
  - Я бы обиделся! - взвизгнул шакал.
  - Представь, шакалок, и я, глупец, обиделся! - завыл дайди очень натурально. - Настолько, глупец, обиделся, что ушёл из дому.
  Диван-биби посыпал свою лысую голову травой, которая сразу прижилась - даже несколько жёлтеньких цветочков распустились, - и продолжил:
  - Долго бродил в одиночестве по свету. Но со временем понял: нет никаких обид в этой жизни! И нет ничего важнее самой жизни. Мы родились, чтобы жить, обретая добро и любовь. Примерно так, как пчёлы собирают мёд. Такое у нас задание. Если в душе добро, ты идёшь лучшими дорогами жизни и не лезешь в капканы, как некоторые, - не будем указывать пальцем, кто.
  У Чиябури уже зажила нога, повязку сняли, и он стал прежним, настырным, вредным и приставучим шакалом.
  - Добро, любовь, душа - какая-то тёмная заумь и сплошная дурь! - Очень неприятно оскалился он. - Ты, дедок, говори, да не заговаривайся! Кто такие "некоторые"? Укажи прямо пальцем!
  - Это опасно - тыкать пальцем, - покачал Диван - биби зелёной шевелюрой. - Всякое может случиться!
  Чиябури клацнул зубами:
  - Ой-ой-ой, не надо пугать! Чем только в меня не тыкали! И всё нипочём! Эх, честно скажу, так хочется за палец тяпнуть! Впрочем, и ослиный хвост подойдёт! - покосился он на Шухлика. - Давненько не кусал.
  - Не шали, шакалок, не то опять в историю влипнешь, - предупредил Диван-биби.
  Однако тот подскочил к Шухлику и уже разинул пасть, собираясь-таки цапнуть за хвост. Дайди прошептал какую-то скороговорку, указывая пальцем на шакала, и в тот же миг он превратился в розовую свинью. Всё как полагается - пятачок, хвостик завитушкой!
  - Ну, прекратите издеваться! - захрюкал Чиябури. - У меня же душа шакалья! Куда это годится - шакал в свинячьей шкуре?! В конце концов я сам себя искусаю до смерти.
  - Смотри-ка, о душе заговорил! - усмехнулся дайди. - Катись ты со своей шакальей душонкой! - хлопнул он ладонями. - Чтобы духу твоего тут не было!
  И действительно, свинья покатилась-покатилась по тропинкам, по дорожкам, меж деревьями, прочь из сада, хрюкая и тявкая через раз, оборачиваясь постепенно шакалом. Только пятачок остался поросячий.
  - Что же получается? - спросил Шухлик. - У Чиябури совсем нет света в душе?
  Диван-биби, задумавшись, сорвал с головы цветочек, понюхал и обратно посадил.
  - Есть, конечно, свет, да очень слабый, рассеянный. Хоть мы на шакала зла не держим и прощаем его неблагодарность, но пусть себе живёт, как знает, в своей пустыне. А в саду Багишамал ему делать пока нечего.
  Дайди поднялся, и видно было, что он опечален. Даже цветочки на голове чуть привяли. Плотно запахнув полы халата, он пошёл к своей кибитке под платаном, напоминая издали засушенный красный перчик.
  Шухлик подметал шакалий дух и думал, поглядывая вслед дайди: "Тот, кто долгие годы бродит по миру, у кого сад внутри и вокруг, должен многое знать и быть очень мудрым. А знания и мудрость живут, видимо, рядом с печалью, которая жжёт, как печка. Печаль мудреца - это, наверное, забота, волнение и хлопоты о тех, у кого в душе мало света".
  День уже угасал. Света было не больше, чем в душе шакала Чиябури. Но уже появились звёзды и полная улыбка луны.
  Шухлик навестил свои деревья. Погладил каждое и вдруг сообразил, что деревьев прибавилось. На два больше - не пять, а семь! Они чувствовали себя хорошо, хотя плодов покуда не давали. Ослик пошептал что-то ласковое, ободряющее и отправился спать.
  Оставалось ещё три дня войны.
  Танбал с утра поджидал на прежнем месте. Сидел на обломках Кайсара, почитывая газету. В очках и тапочках, в соломенной шляпе с петушиным пером он выглядел на редкость добродушным. Такой милый толстячок!
  - Обещают на сегодня грозу с градом и молниями, - засопел он, увидев Шухлика. - Кстати, угадай, пожалуйста, слово из четырёх букв! Животное, обитает в пустынях, под угрозой исчезновения, занесено в Красную книгу. Есть "Л" и "Е"!
  - Это мой предок, - ответил Шухлик. - Дикий африканский осёл!
  - Как бы не так! - подскочил Танбал. - Слишком много букв - "дикий африканский осёл"! Это, прошу прощения, - "лень"! Из семейства оленей, вероятно. Такое милое животное лень, а под угрозой исчезновения! Очень обидно! Уже занесено, представь, в Красную книгу! Подумай, не ты ли виноват?
  Танбал скомкал газету и запустил в Шухлика. Она просвистела, как пушечное ядро.
  За газетой полетела шляпа. Яростно вращаясь и кукарекая пером, она неслась над пустыней, будто газонокосилка, - срезала по пути холмики и бугорки, кусты саксаула и верблюжью колючку. Ослик едва успел подпрыгнуть, спасая ноги.
  А Танбал уже метнул сразу обе тапки и следом очки. Тапки порхали неровно, точно летучие мыши. Вверх-вниз, влево-вправо, - не уследишь! Только слышно, как скрипят - то ли гвоздями, то ли зубами. Им так хотелось вцепиться в ослика - кто вперёд! - что они столкнулись, не долетев. Кувырнулись в воздухе, шлёпнулись оземь и, униженные, расползлись, пятясь, как раки.
  Зато очки ослик прозевал. Незаметно подкрались. Прыгнули и оседлали нос, ухватившись дужками за уши. И стряхнуть невозможно! Какие-то особенно хитрые очки. Сквозь их стёкла Шухлик видел вроде бы лучше, чётче, но совсем не то, что происходило на самом деле.
  Танбал показался отцом родным - заботливым и участливым. Хотелось обнять его и никогда не расставаться.
  - Драгоценный мой, рыженький, золотой! - ворковал Танбал без умолку, заговаривая уши. - Я тебя ни в жизнь не брошу, не оставлю, не покину. Ненаглядный мой, мы всегда будем вместе. Иди ко мне, голубок! Отдохни на моей груди!
  Пожалуй, перестарался братец-лень. Слишком приторной и длинной была его речь. Шухлик понял, что делать. Закрыл глаза, чтобы очки не обманывали, и пошёл вслепую на голос Танбала. И вот, когда услышал совсем рядом его тяжёлое, сиплое дыхание, ударил наугад копытом. И попал!
  Шухлик бил стремительно и точно, будто вовсе не копыто, а рыжая молния сверкала над пустыней.
  - Вот тебе гроза! - приговаривал он. - Вот тебе град и молнии! Вот тебе лень из семейства оленей! Исчезни наконец проклятый!
  - Всё-всё-всё! - завопил Танбал. - Сквозь землю провалюсь! В воду кану! В Красную книгу запишусь!
  Шухлик плюнул и отправился домой с закрытыми глазами. Хорошо, что кукушка Кокку непрестанно куковала, как специальный звуковой маяк для слепых.
  - Эй, дуралей, - послышалось сзади. - Мы ещё не весь кроссворд разгадали. Жду тебя завтра с большим нетерпением.
  Ослик невзначай приоткрыл глаза, и сквозь чёртовы очки увидел перед собой страшную картину. Сад Багишамал стоял сухой и чёрный, без единого листочка, а в небе над ним зависла тяжёлая сизая туча, напоминавшая Танбала.
  У Шухлика сердце оборвалось, хоть он и понимал, что это оптическое очковое враньё. Однако дальше шагал, не глядя, натыкаясь на деревья, продираясь сквозь кусты, оступаясь, пока не бултыхнулся со всего маху в пруд, перепугав сестричку выдру Ошну.
  - Умоляю! - отфыркивался ослик. - Нужна срочная операция! Удали эти лживые стеклянные очики!
  Ошне пришлось долго возиться. Очки держались намертво, будто лесной клещ. Медсестричка и зубами пробовала, и когтями. Чуть уши не отодрала.
  - Есть одно средство, - сообразила она. - Набери побольше воздуха, нырни и сиди под водой, сколько выдержишь!
  Шухлик так и поступил. Страшно сидеть под водой с закрытыми глазами, но ещё страшнее открыть: мало ли что привидится? Ослик просидел минуту, другую, третью. Наконец очки захлебнулись, отцепились и всплыли, прикинувшись на поверхности рыбьим пузырём. Не долго думая, Ошна его проглотила.
  А когда вынырнул счастливый Шухлик, сказала ему медово-строгим голосом, каким только очень хорошие медсестры разговаривают на медосмотре:
  - Пожалуй, пора заняться твоим зрением. Даже обманные очки это показали! Если бы ты хорошо видел, они бы не смогли задурить тебе голову.
  - Конечно, - согласился ослик. - Надоело, когда вроде видишь, а толком не поймёшь, что именно. Мои собственные глаза, а тоже любят поднаврать! Хотелось бы отучить их от этого.
  - Дайди Диван-биби знает как, - улыбнулась Ошна. Распростившись с сестричкой выдрой, Шухлик
  прогуливался по цветущему саду и беседовал со своими глазами:
  Что вы, ребята, дурака валяете? Ну, даже странно! Вы же мои родные, и я к вам со всей душой. Зачем меня подводите? Вот, к примеру, вы говорите, что это фига, то есть фиговое дерево, а при ближайшем рассмотрении оказывается - липа. Разве так честно поступать? Нет, я вас, ребята, не упрекаю, но надо же совесть иметь. Глаза и на самом деле застыдились. Начали щуриться, подмигивать и слезиться, а потом вообще закрылись, и Шухлик вскоре заснул.
  Он устал от этой войны - не на жизнь, а на смерть. Скорее бы она, проклятая, кончалась!
  Ему приснились всадники в латах, все, как один, на белых ослах. Они скакали-скакали незнамо куда по пустыне. Потом взлетели, выстроились клином и врезались в сизую грозовую тучу. Засверкали молнии, хлынул плотный ливень с градом. Шухлик проснулся мокрый от дождя.
  Когда он вышел из сада, пустыня предстала перед ним особенно скучной, тусклой под бледными низкими облаками, сильно пустынной. Никого до самого горизонта. Может, Танбал уже сдался, утёк без следа под ночным ливнем? Да не тут-то было!
  - Поговорим как мужчина с мужчиной, - послышалось знакомое пыхтение. - Во-первых,, будем считать нынешний день за два! Сегодня или никогда! Это наша последняя схватка! Во-вторых, то же самое, что и в-третьих, а именно ни-че-го. Попробуй одолеть "ничего"!
  Шухлик осмотрелся. Пусто вокруг. Действительно, ничего! Даже сад Багишамал растворился в тумане. И ослик вдруг вспомнил свою прежнюю полужизнь-полусмерть рядом с чёрным гудящим столбом.
  Его охватил ужас. Хотел уже поскакать в сад к своим деревьям, но померещилось, будто невидимый Танбал примеривается навсегда оседлать его.
  Шухлик остановился. Вновь огляделся - и повеселел.
  Глаза его, пристыженные накануне, видели не так уж мало. Влажный песок под копытами. Вот ползёт жук-скарабей, отделяя песчинку от песчинки. Маленькая ящерка, высунувшись из норки, кивает кому-то головой. По стволу саксаула проложили бесконечную тропинку чёрные крохотные муравьи. Завис под облаками, едва заметно мельтеша крыльями, знакомый жаворонок Жур.
  А на горизонте - стадо носатых сайгаков с вожаком Окуйруком, кажется не крупнее муравьев. И совсем ничтожный плетётся за ними шакал Чиябури, нос свиным пятачком.
  Да разве это пустыня, когда столько в ней жизни? Разве может быть "ничего"? В любом "ничего" своё житьё-бытьё, которое посильно, если не разглядеть, то ощутить и понять душою, коли очень захочется.
  Единственное подлинное "ничего" - всё то, что тебе неинтересно или противно, то, что ты не хочешь видеть и понимать. Вот это для тебя натуральное "ничего"! Зачем с ним бороться? Просто отвернись да иди своей дорогой.
  Так Шухлик и поступил. Танбал перестал для него существовать, умер. И пыхтение его рассеялось в воздухе, как дождевая пыль.
  "В общем, в сражениях на войне нужны не только копыта, - улыбался рыжий ослик, спеша вприпрыжку к саду. - Не обойтись без пристального взгляда из умной головы!"
  Конечно, трудно назвать это открытием. Но именно такой победоносной мыслью завершилась сорокадневная война, которая шла, как известно, не на жизнь, а на смерть.
  Хвост, четыре копыта и семь гранатов
  Вернувшись в Багишамал, небо над которым было бирюзовоясным, Шухлик прямиком отправился к своим деревьям.
  Он ожидал и верил в это, но всё же так обрадовался, что сплясал буйный танец испанских быков. В его маленьком саду вызревали первые плоды!
  Шухлик уселся на лужайку и попытался сосчитать. Несколько яблок. Немного больше груш. Вишен десятка три-четыре. И шесть гранатов на двух последних деревьях. На одном - три. На другом - два. А всего
  шесть.
  Ослик призадумался. Ох как ему нравилось думать! Как нравилось считать! А как чудесно сидеть на лужайке под деревьями, выросшими и внутри тебя и вокруг.
  "Значит так, - соображал Шухлик. - Если на одном дереве три граната, на другом - два, а всего их почему-то шесть, то ещё один гранат, вероятно, задержался в моей душе или в голове. Я знаю, что он есть, но пока не смог поместить на дерево. Вот и вся задача!"
  Он поглядел на гранатовые деревья: точно, теперь по три штуки на каждом! Но всего-то, почувствовал он, должно быть семь!
  Ослик прошёлся на задних ногах, потом - на передних. И вдруг понял, что очень ноет, стынет и жжёт переднее правое копыто. Как раз то, которому выпало располовинить Кайсара. Наверное, укололось шипом.
  В сравнении с плодоносящим садом это, конечно, чепуха, но всё же мешает. На войне копыто вело себя достойно, терпело и не жаловалось. А теперь, когда Шухлик расслабился и отпустил боль, она тут как тут, будто высунулась в окошко и кричит: "Пожар!"
  Прихрамывая, ослик поковылял к пруду, надеясь на медсестричку выдру Ошну. Чем-нибудь смажет да перевяжет...
  На берегу шло праздничное чаепитие по случаю окончания войны.
  Дайди Диван-биби попивал зелёный чай из бирюзовой, как небо, пиалы. Вокруг восседали еноты-полоскуны, дядюшка Амаки, тушканчик Ука и фокусник Хамелеон. Из воды высунулась сестричка Ошна. У всех по пиале и кубику рахат-лукума.
  Особенно важничали еноты - нежно и деликатно покусывали рахат-лукум, отчего носы их покрылись белой пудрой, и шумно прихлёбывали чай. Старались перешуметь друг друга. Поглаживали животы, отдувались и закатывали глаза к бирюзовому, будто пиала, небосводу, показывая, как им небесно-хорошо.
  - Поздравляю, драгоценный садовник! - воскликнул дайди. - С первым урожаем и великой победой! Сожалею, что не обошлось без ранения. Но это дело поправимое - присаживайтесь рядом.
  Шухлик поморщился от боли:
  - Да, всё прекрасно. Спасибо! Хотя моё правое копыто совсем не право! Плохо себя ведёт. Разнылось, будто десять зубов разом! Тьфу!
  - Погодите! - прервал его Диван-биби. - Вы что ли сороконожка? Если не ошибаюсь, у вас всего-то четыре копыта, не считая хвоста! Зачем же на них плевать? А это раненное в бою, переднее правое, вообще не заслужило такого отношения. Оно отважно шло впереди! Ему орден положен! Памятник при жизни! Как героически сражалось оно с Кайсаром, невзирая на острые шипы. О, доблестное копыто! Сочините хотя бы гимн в его честь!
  Шухлику показалось, что прославленное, вознесённое до небес копыто немного затихало, нежась от похвалы. Не ныло, как прежде, а мурлыкало, будто кошка Мушука. Ослик поглядел на него благодарно и o ощутил, что холод и жжение сменяются теплом и лёгким приятным покалыванием.
  - Какой молодец, - подмигнул дайди. - Всё ловишь на лету, как фокусник Хамелеон комаров да мошек.
  Закрыв глаза, Шухлик послал храброму копыту волну любви. Он чувствовал, как эта целебная волна покатилась от самого сердца, через подмышку и, достигнув копыта, обволокла его, успокаивая, баюкая, словно младенца.
  Да, у ослика было такое безоблачное настроение после победы на войне, что копыто быстро всё поняло и пошло на поправку.
  - Не забывай, дорогой садовник, ты - хозяин четырёх копыт и хвоста, - нашёптывал Диван-биби.
  Более того, господин всего своего тела. Следи и ухаживай за ним, как за садом.
  Шухлик улыбался, вспоминая плоды на семи деревьях, и правое переднее копыто улыбалось, кажется блаженно, сквозь дрёму, и почёсывалось, что говорило о скором выздоровлении.
  "Вера в свои силы не только на войне помогает, - думал рыжий ослик. - Вера лечит, исцеляет, не хуже повязок медсестрички Ошны".
  - Конечно, - кивал дайди. - Поверь старому вояке, твоя вольная душа командует всем телом, как генерал армией. Но генерал должен быть мудрым и заботливым, вроде известного полководца Суворова. Тогда каждый солдат - жив-здоров, весел и знает, что не оставят его в беде. В пустыне не пропадёт, в море не утонет, в горах не разобьётся.
  А в голове Шухлика всплыл вдруг старинный завет, ровесник древнего платана:
  "Если имеешь веру с горчичное зерно, скажи горе: "Иди!" И гора придёт".
  "На что мне гора? - размышлял ослик. - Да и не буду я ей приказывать, у неё, наверное, свои начальники! А вот копыто мне, действительно, подчиняется. Эй, стойкое копыто, слушаешься меня?!"
  "Так точно!" - отчеканило по-солдатски правое переднее.
  А потом, замявшись, будто спотыкаясь, добавило: "Об одном умоляю: почеши!"
  Чаепитие между тем закончилось. Еноты полоскали носы и посуду.
  - Навсегда запомни, в каком счастливом расположении духа общался ты с больным копытом! - сказал, откланиваясь, дайди. - Пригодится в будущем!
  Да как не запомнить, когда в этот день и война кончилась, и сад принёс первые плоды!
  Шухлик почти не хромал по пути к своим деревьям, но всё же оберегал мужественное копыто. Зато позабытый на время хвост вёл себя как хотел - крутился, точно полоумный, хлопал по бокам и норовил дотянуться до ушей.
  "Ладно, побалуйся пока", - разрешил ослик, считая гранаты.
  На одном дереве - три. На другом - четыре. Правильно, всего семь. Как и было задумано.
  Нло - неопознанный летающий осёл
  На закате дня прискакал тушканчик Ука и передал приглашение от Дивана-биби, который звал ослика вместе с его маленьким садом в гости к платану.
  Шухлик не знал, способны ли его деревья отправиться в гости. Они не говорили ни "да", ни "нет".
  - Ну, если вдруг надумаете, дорогу найдёте! - сказал Шухлик уходя.
  - Могу проводить, - предложил Ука, услышав краем длинного уха нечто о дороге.
  И, не дожидаясь согласия, поскакал рядом, как маленькая карикатура на осла-лилипута. Видно, ему очень хотелось рассказать по секрету что-то эдакое, о чём сам недавно узнал.
  Тушканчик подпрыгивал к ушам Шухлика и успевал шепнуть два-три слова. Приземлившись, сразу готовился к следующему прыжку, но забывал, к сожалению, на чём остановился. Поэтому история Уки напоминала то ли книжку с выдранными страницами, то ли телеграмму.
  - Чудесная сила Дивана-биби... - начал он бодро. - Это такая сила - всё может... От сорных трав и колючек... Одним своим словом... Искал уединения в пустыне... Воткнул свой посох... Открылся родник...
  Здесь поставил кибитку... Пришёл белый осёл...Твой дедушка... Они скитались... По воздуху... Летали!.. Людоеды!.. Платан!
  В конце концов тушканчик Ука совершенно запыхался и отстал, оставив невероятную кашу в голове ослика.
  Уже смеркалось, когда Шухлик подошёл к платану. Под его густой кроной было светло. Вроде бы сам ствол лучился. И листья тихо-тихо, едва слышно позванивали, будто часы, отмечавшие каждую секунду.
  "Какое-то позвоночное дерево", - подумал ослик.
  "Чи-на-ра-чи-на-ра, - так тикал платан, вбирая в себя время. - Чи-на-ра-чи-на-ра".
  Дайди стоял, прилепившись плотно к стволу, как ночная багрянокрылая бабочка-парвона. Казалось, спит стоя, общаясь в то же время с деревом.
  - Да, этот платан как стержень, на котором держится весь сад Багишамал, - промолвил он, не открывая глаз. - Садовый позвоночник! А вашему садику, любезный, пока не хватает стержня. Он милое дитя, но бесхребетное, поэтому не может идти за вами. Впрочем, всему своё время. Или, как говаривал ваш дедушка, всякому фрукту свой овощ.
  - Опять дедушка? - покачал головой Шухлик. - А где же бабушка?
  - Трудно сказать, - вздохнул Диван-биби, присаживаясь. - Дедушка был молчуном. Красивый белый осёл по имени Буррито. Родом из Испании. Он участвовал там в гражданской войне, на которой потерял дар речи. А потом улетел в наши края. Тут-то мы с ним и повстречались!
  Шухлик развесил уши - одно с другим в этом рассказе никак не сходилось. Даже у тушканчика было понятней! Если дедушка потерял дар речи, то каким, простите, образом высказывался о фруктах и овощах? И на чём летел из Испании? Билет, что ли, купил на самолёт?
  - Какой острый ум! - воскликнул дайди. - Настолько острый, что, как иголка, прошивает материю насквозь, не замечая, увы, сути. Неужели стоит обращать внимание на всякие пустые мелочи, когда речь идёт о вашем родном дедушке? Впрочем, в те далёкие годы я тоже был довольно глупым молодым человеком и не знал, что некоторые ослы замечательно летают. Какие там самолёты? Ваш дедушка Буррито носился в небе, как неопознанный объект! Мы посетили сотни стран! Проснувшись у меня в кибитке, мы завтракали на гавайских островах, посреди Тихого океана!
  Диван-биби поднялся и, взволнованный, обежал три раза вокруг платана.
  - Хотел бы я иметь такого дедушку! - сказал он, вернувшись в слезах.
  - Осла?- не понял Шухлик.
  - А кто, по-вашему, лучше: дедушка-осёл или осёл- дедушка?
  Шухлик отчаянно задумался. В этом вопросе виднелась какая-то заковырка, вроде занозы, и не хотелось ударить в грязь лицом.
  - У меня ни того, ни другого не было, - признался он. - Если не считать хозяина Дурды, которого я уже простил - и как дедушку, и как осла.
  - Однако мы отвлеклись, - заметил дайди, прислушиваясь к дыханию засыпающего сада.
  Потом внимательно посмотрел на Шухлика, будто определял, созрел ли рыжий ослик для его рассказа. Поймёт ли? Поверит ли?
  - Как много неверующих в этом мире! - огорчённо всплеснул он руками. - Живут одним разумом, а то, что туда не помещается, отвергают. Их души, способные вырастить сад, дремлют без дела. Отсюда все горести и печали!
  Дайди снова присел под платан и нахмурился:
  - Вот и мой родной дедушка Олим, большой учёный, никак не верил, что осёл Буррито умеет летать. Тогда я предложил ему усесться позади меня, но не открывать глаза во время полёта. Ещё хорошо, что с двумя седоками Буррито не мог подняться за облака.
  Мы устремились к океану примерно на той высоте, где порхают мелкие птички, вроде воробьев. К несчастью, мой упрямейший дедушка любил, как говорится, всё потрогать пальцем. Мало ли что ветер свистит в ушах, а ноги болтаются, не доставая земли? Наверняка, это какой-то фокус, надувательство!
  Словом, огляделся дедушка и тут же свалился с ослиной спины, угодив именно на тот гавайский остров, где людоеды скушали знаменитого адмирала Кука. Получив неожиданный подарок с неба, они, не мешкая, развели костёр, а дедушку Олима привязали вот к этому самому дереву.
  Дайди кивнул на платан. И он зазвенел громче, будто извиняясь каждым листочком, что вырос среди людоедов.
  - Неужто сожрали?! - ахнул Шухлик.
  - Не всё так быстро! - ответил Диван-биби. - Людоеды не совсем уж дикие. У них тоже свои порядки и правила. Они хотели приготовить моего дедушку, соблюдая все старинные рецепты. Для людоедов - что учёный Олим, что адмирал Кук - безразлично! Главное, приправа. Пока они старательно перетирали какие-то корешки и травки, мы с Буррито кружили над островом, думая, как выручить дедушку.
  Шухлик нетерпеливо переминался с ноги на ногу, ожидая услышать окончание. Сердце его замирало. Он так живо представлял обречённого на съедение дедушку, ощущал запах костра и острый аромат приправы! Ему казалось, что он сам, рыжий ослик, привязан к дереву, а вокруг кровожадные рожи.
  - Но почему бы не договориться? - пытался убедить себя Шухлик. - Обменять дедушку Олима на картошку или бананы!
  - Увы, напрасны переговоры с голодными людоедами! - пресёк его надежды Диван-биби. - Ничего не хотели в обмен. Твой дедушка, бесстрашный осёл Буррито, даже себя предлагал! Но людоеды нас осмеяли. "Мы же не ослоеды!" - орали они, стараясь между делом сшибить меня камнем.
  Дивана-биби тоже, видимо, разволновали воспоминания.
  - Собрал я все свои силы, всю свою веру! - возвысил дайди голос. - Крошку за крошкой, крупицу а крупицей, как в голодный год подбирают последние колосья с поля! И громко приказал дедушке Олиму подняться в воздух и следовать за нами. Но его так крепко привязали, что взлетел он вместе с платаном, лишив людоедов не только обеда, но и священного дерева.
  - У-ф-ф! - отдышался ослик. - Какой счастливый конец!
  - Пожалуй, это только начало, - улыбнулся Диван- биби. - Как видишь, платан укоренился рядом с моей кибиткой, став стержнем, или позвоночником, будущего сада Багишамал.
  Дайди провёл рукой по стволу и легонько постучался, как в дверь гостеприимного дома, где ему всегда рады. Показалось, что дерево признательно вздохнуло, как огромная собака, которую хозяин погладил и почесал за ухом.
  - Кстати, учёный дедушка Олим так и не поверил в летающего осла! - рассмеялся Диван-биби. - А людоедов на гавайском острове принял за кошмарный сон, хотя я подарил ему верёвку, которой его привязали к дереву. "Да мало ли что за верёвка! - возмущался дедушка. - Что она доказывает? Уверен, это лженаучная верёвка!" Ему так легче жилось. Когда ничего не перечило его любимой науке, дедушка Олим чувствовал себя вполне счастливым. У каждого своё счастье, как и своя лень. Как говорится, кому счастье, а кому ненастье!
  Диван-биби погрустнел, будто над головой его задержалась тучка, а лицо занавесил дождь.
  - Знаешь ли, когда хоронили дедушку Олима, мир его праху, - поклонился дайди земле, - я увидел высеченные на могильных камнях годы жизни усопших. И глазам своим не поверил! Получалось, что на кладбище - одни младенцы и дети, не старше десяти лет!
  Что же стряслось в этом маленьком селении? Эпидемия? Землетрясение?!
  "Бог с тобой, внучок, - отвечала мне бабушка. - Какие младенцы? В наших местах все долгожители. Твоему дедушке Олиму исполнилось девяносто девять! А теперь погляди, что выбито на камне, который он сам приготовил незадолго до смерти!"
  Я слова не мог вымолвить и стоял ошеломленный. "Здесь нет ошибки, - вздохнула бабушка, опираясь на мою руку. - У нас в кишлаке такой старинный обычай - на могильных камнях выбивают только годы, прожитые в счастье. Вот видишь, у дедушки Олима за девяносто девять лет жизни набралось семь счастливых. И это не так уж и мало! - закивала она головой. - У многих, посмотри, всего - го несколько месяцев полной и радостной жизни. А всё остальное время - какая-то пустота, непонятно что. Так, существование!"
  Когда мы возвращались с кладбища, пели птицы, стрекотали цикады, цвели деревья, налетал свежий ветерок, и мир был переполнен жизнью. Тогда я сказал себе, что каждый миг этой жизни, горестный или весёлый, - всё равно счастье!
  Моя маленькая бабушка шла рядом, держа меня под руку, и тихо улыбалась. Я понял, что она вспоминает дедушку Олима. Видит его лицо, слышит его голос. "Он часто рассказывал о полёте на белом осле! - посмотрела на меня бабушка снизу вверх светлыми глазами. - О людоедах, о возвращении на платане! Нет-нет, он ни во что так и не поверил, но говорил, что это был один из самых счастливых дней его жизни.
  Представляешь! - хохотал Олим. - Нас, вероятно, принимали за НЛО! А я всегда утверждал, что никаких НЛО не существует в природе! Всё это атмосферные явления - игра облаков и преломление солнечного света. Как, впрочем, и сам белый осёл! - Бабушка всхлипнула. - Да я с ним и не спорила. О чём, внучок, спорить-то, когда у меня на заднем дворе в покинутой летающей тарелке - оранжерея с одного бока, а с другого - курятник. Олим бывало удивлялся, какие яйца наши куры несут, не меньше страу-синых. Любил он яичницу". - И бабушка, обняв меня, горько заплакала.
  Много ли, думал я, наберётся счастливых дней у моей бабушки? Возможно, и не так уж мало! Она всю жизнь любила дедушку Олима. И до сих пор любовь в её душе. А где любовь, там счастье рядом...
  Дайди Диван-биби дунул, и тучка, что висела над его головой, рассеялась. Он огляделся, будто проверял, все ли на месте, и подмигнул рыжему ослику:
  - Так что, уважаемый садовник, ваш дедушка Буррито был неопознанным летающим ослом! Короче - НЛО! По-моему, хорошая, достойная судьба. Мы с ним дружили много лет. И этот богатырский платан любил его, как сына. Верно?
  И дайди запрокинул голову, прислушиваясь к мелодичному лиственному перезвону. Как будто некто невидимый в обширной кроне платана тихо перебирал нежные струны.
  Огромная Cекунда жизни
  - А он был счастлив? - спросил Шухлик. - Мой де душка.
  Дайди подвёл его к холмику, заросшему белыми лилиями.
  - Вот здесь покоится Буррито - один из самых счастливых ослов в мире. До конца дней своих он летал, как птица. Даже когда совсем одряхлел, перемахивал потихоньку с ветки на ветку, забираясь на вершину платана, откуда подолгу любовался садом и окрестной пустыней. Ты можешь гордиться таким ослом-дедушкой!
  Шухлик понюхал белые лилии.
  Они едва заметно трепетали - вот-вот вспорхнут и разлетятся по ночному саду, как светлячки.
  "О, как прекрасно парить в воздухе, глядя на звёзды! - мечтал рыжий ослик. - Или мчаться, взмахивая ушами и крутя хвостом, по крутому небосводу к восходящему солнцу! Жалко, что мы с дедушкой Буррито не знали друг друга. Возможно, он научил бы меня летать!"
  Диван-биби потрепал Шухлика по спине:
  - У вас есть много общего. Если ясно представишь себе, каким именно хочешь стать, - всё обязательно получится! Ты знаешь, любезный, что такое счастье?
  "Может быть, - рассудил ослик, - счастье - это когда все хорошие части вместе, - душа, и разум, и тело. Ты цельный, но ощущаешь себя маленькой частью громадного мира. Ни ты без него, ни он без тебя!"
  Так Шухлик подумал, но высказать постеснялся - слишком заумно и туманно.
  Однако дайди всё равно услышал.
  - Почему бы и нет? На счастье множество взглядов. - И он широко развёл руки, показывая, сколько. - Для кого-то это - просто покой, довольство и благополучие. Жизнь без горя, смут и тревоги. Для одних счастье дороже любого богатства. А другие считают, что только в богатстве и есть счастье. Ищут его, дурацкое своё счастье, за горами, за морями. Хотя, если честно, оно совсем рядом - в наших душах.
  Дайди заглянул Шухлику в глаза, будто проверяя, как там, на ослиной душе, есть ли признаки счастья.
  - Истинное счастье - это радость от каждой секунды жизни! - вдруг подпрыгнул дайди, словно кузнечик. - Радость, которая в тебе самом и вокруг тебя, как сад Багишамал. А платан, слышишь, позванивает, отсчитывая секунды твоей жизни, то есть твоего счастья.
  И они постояли молча, прислушиваясь к этому тихому лиственному перезвону.
  О, как быстро убегают секунды жизни! Точно так же, как и секунды счастья! Хотелось бы растянуть, прочувствовать каждую. Разглядеть её со всех сторон.
  Ах, сколько же на самом деле счастья в крохотной секунде! Она переполнена им и вот уже раздувается, как прозрачный воздушный шар.
  Огромный шар, в котором виден весь мир, вся Вселенная!
  Шухлик только моргнул, как очутился внутри этой счастливой секунды.
  Он скакал по саду Багишамал, и прыжки его были невероятной длины. Ослик едва касался копытами травы.
  Почти летел. Он взмывал над цветущими деревьями, и аромат обволакивал душистыми облаками.
  Из одного в другое переносился он, определяя по запаху, какое дерево внизу, - яблоня, персик, гранат или груша. Поднималось солнце, и лепестки набирали цвет. Белые становились белее, а розовые - розовее.
  Казалось, от восходящего солнца расходятся по всей земле тёплые и нежные переливы пастушеской свирели, ласкавшие Шухлика как морские волны, накрывавшие с головой восторгом. Он и не заметил, как начал подпевать. "И-и-и-а-а-а! - вторил он свирели. - И-а-и-а-и-а!"
  И птицы, очнувшись ото сна, подхватили на разные голоса - так что всё бирюзовое небо с прозрачной луной быстро наполнилось, как хрустальная пиала, чистыми звуками утра.
  Шухлик перемахнул пушистые кусты застенчивой мимозы и опустился у водопада с фонтаном, которые он сам устроил в саду. Воды, падающие сверху и прыгающие снизу, посередине сталкивались, образуя невероятное завихрение, окружённое ярким колесом радуги.
  Ослик ступил в фонтан. Его сразу подняло и закружило, как мохнатый мячик.
  Вода сверху, и вода снизу! Упругие струи уносили остатки тревог, обид и сомнений. Живая вода струилась сквозь Шухлика. Всё тело его - каждая мышца, каждая клеточка от ушей до хвоста и копыт, - всё черпало из этого бурлящего, будто смеющегося, потока безмерную силу и бесконечное движение.
  Сама душа рыжего ослика резвилась тут, как золотая рыбка. Она ныряла, кружилась в этой живой воде, словно неугомонный пузырёк воздуха.
  Это могло бы продолжаться вечно, поскольку, как говорят, вода - наш первый дом. Все вышли из воды. И Шухлик наконец выпрыгнул на лужайку, отряхиваясь так, что вокруг заплясали, как стрекозы, сотни маленьких весёлых радуг. Понятно, радость и радуга всегда рядом! Они как яйцо и курица, - неизвестно, кто появился первым...
  - Какой красавец! - раздавались птичьи голоса. - Поглядите-поглядите - золотой ослик!
  "Неужели это обо мне?" - подумал Шухлик, поглядывая на свои бока и копыта.
  Действительно, они стали буквально золотыми и мягко сияли на солнце, отбрасывая блики на траву и на деревья.
  Кукушка Кокку, как заведённая, прямо-таки захлёбывалась от восхищения, сбиваясь на кудахтанье:
  - Отку-ку-ку-да-х ты, ку-ку-диковинный ко-ку-ку-ролевич?! Из ка-ку-ких ку-ку-краёв?
  Даже гордые павлины кивали головой фазанам, соглашаясь:
  - И правда - чудо природы! Настоящий золотой ослик! Хотя есть сходство со здешним Шухликом.
  Прозрачная луна парила в небе, напоминая тень славного белого осла Буррито. Она звала: лететь, лететь!
  И Шухлик так неожиданно легко и просто поднялся в воздух, будто сад Багишамал подтолкнул его, подбросил, как пушинку, вверх - в лазурное, залитое солнцем небо. Хвост с кисточкой стелился по ветру, и в ушах пели-звенели тугие потоки. Да и сам ослик посвистывал и кричал во всё горло.
  С чем сравнить счастье вольного полёта? Только со счастьем свободной жизни!
  Дедушка Буррито мог бы гордиться внуком!
  Сверкая, как золотой луч, Шухлик мчался в небесах. Над розовым садом, над жёлтой пустыней, над маленькими селениями и большими городами. И люди, случайно поднявшие голову, никак не могли понять, что это за явление природы - свистящее, проворное, с копытами, хвостом и длинными ушами. Может, такая странная комета?! Чего только не бывает в этом мире!
  Кувырнувшись, взбрыкивая ногами, Шухлик нырнул, как в воздушный пруд, в пышное кучевое облако - тихое и чуть-чуть мокрое. Каждой каплей оно нашёптывало речные и морские сказания о русалках, о водяных, о добряках-дельфинах, о спрутах, осьминогах и китах. Облаку хорошо в небе, а думает оно о земле, куда рано или поздно вернётся дождём.
  Омытый облачной влагой, ослик полетел дальше. Впереди показалась горная гряда. На вершинах - ослепительный снег. А повыше, почти касаясь белых пиков, зависли чёрно-фиолетовые грозовые тучи. Они наливались багряным светом. И вдруг вспыхивали стремительно, будто пронзали небо сияющими кинжалами и саблями.
  Гроза разошлась не на шутку, беспрестанно полыхая, ударяя по горам короткими и длинными разрядами. Вроде азбуки Морзе - точка, тире, тире, точка. Похоже, что тучи звали к себе золотого ослика, приняв его за одинокую, заблудившуюся молнию.
  Шухлик, приблизившись к грозе, ощутил её немыслимую мощь, которую она, наверное, долго копила, а теперь раздавала направо-налево. И сам ослик, распушившись, будто золотой одуванчик, впитывал это грозовое небесное могущество. Пожалуй сейчас, он смог бы сдвинуть горный хребет или расколоть его, как грецкий орех, надвое.
  Внезапно среди туч и мелькания молний Шухлик приметил райскую птицу. Да нет - чудесную осьми-крылую ослицу, купавшуюся в грозе!
  О, как она стройна и грациозна! А перья восьми её крыльев, как драгоценные камни - алмазы, рубины, сапфиры, изумруды, - переливаются и лучатся!
  Каждый любит на свой манер - кто глазами, кто ушами, кто губами или руками. А Шухлик любил носом. Ещё в детстве он полюбил корову Сигир, потому что от неё замечательно-уютно пахло парным молоком, свежей травой и сеном. И вот теперь влюбился без памяти в осьмикрылую ослицу, которую давным-давно замечал на небе среди звёзд.
  Ах, до чего тонкий и острый, изящный и призывный аромат исходил от ослицы! В нём перемешались удары грозы, рокотание грома, бурные порывы ветра, дыхание пустыни и лугов, прохлада горного воздуха и бодрость океанской волны.
  И сердце Шухлика мгновенно озарилось любовью, так что из него посыпались во все стороны маленькие булавочные молнии. В голове стало просторно, как в бесконечной степи. И окрылилась душа.
  Он устремился к ослице. Но она исчезла - нигде не видать! Возможно, оседлав молнию, скатилась на ней в горы? Или умчалась к звёздам, уже проступавшим на закатном небе?
  Оставив позади утихающую бурю, Шухлик медленно поплыл на спине, выискивая созвездие Крылатой ослицы. Он знал, что непременно встретится с ней - не сегодня, так завтра!
  Едва шевелясь и грезя наяву, всматриваясь в огни городов и тьму пустыни, вернулся золотой ослик к саду Багишамал, и потихоньку, круг за кругом, опустился на лужайку, где росли семь его деревьев. Ах, нет! Уже восемь! В центре, как стержень, как позвоночник нового сада, появился платан-подросток! Очевидно, внук платана-исполина, который отсчитывает секунды жизни.
  Вокруг лужайки, освещенной светлячками, сидела целая компания музыкантов. Лучше сказать, струнно-духовой оркестр. Четыре енота с флейтами. Сурок дядюшка Амаки с толстенной трубой, в которую он смог бы заползти без труда, как в нору. Тушканчик Ука, едва удерживающий скрипку. Фокусник Хамелеон с однострунной балалайкой. Томная выдра сестричка Ошна, прильнувшая к арфе. А ещё кукушка Кокку, дикобраз Жайра с губной гармошкой, петух Хороз со своим фальцетом, павлины, группа цикад и несколько древесных лягушек.
  Кукушка взмахнула хвостом, и оркестр заиграл довольно стройно старинный испанский танец сарабанда. Верно, давно разучивали.
  Шухлик в золотом камзоле, будто король всех на свете ослов, перебирал в такт копытами, хоть сроду не слыхал этот танец. "Наверное, и это наследство от дедушки Буррито!" - думал он, глядя на звёзды.
  И вот одно из созвездий дрогнуло, поколебалось в небе и в мгновение ока очутилось на земле, рядом с Шухликом. Прекрасная крылатая ослица!
  - Позвольте! - поклонилась она. - Белый танец! - И глаза её лучились, как изумруды. А крылья, сложенные на спине, напоминали подвенечное платье.
  Они кружились и кружились - золотой и осьмикрылая. С деревьев гулко падали оземь спелые плоды. И так же гулко билось сердце Шухлика, считая секунды счастья. Он был на седьмом небе, где, как говорят, счастье рождается.
  Незаметно музыка утихла. Сколько ещё времени они стояли и смотрели друг на друга - неизвестно. Ослица улыбнулась, взмахнула крыльями, расплёскивая лунный свет по лужайке, поднялась над садом Багиша-мал и растворилась в звёздном небе.
  А под ноги Шухлику медленно-медленно, будто танцуя сарабанду, опустилось изумрудное перо. Золотой ослик поднял перо, пристроил его за ухо и очутился под древним позвоночным платаном рядом с дайди Диваном-биби.
  - И всё это за секунду? - спросил он, провожая взглядом тот прозрачный воздушный шар, из которого только что вышел. - Столько радостной жизни?
  Дайди оглядывал его с головы до хвоста.
  - Посмотрите-ка, каков фрукт! - зацокал он языком. - Был рыжим, а стал золотым, глазом не успел моргнуть! Запомни навсегда, что ты пережил за полную секунду счастья. В твоей жизни миллионы таких секунд! И постарайся, чтобы другие были не хуже этой. А если выпадут тяжёлые секунды, принимай их без уныния - они мелкие, как песчинки. Огромная секунда счастья - вот что такое наша жизнь!
  Платан над ними мерно позванивал, и откликался из сада его внук-подросток, укоренившийся среди деревьев Шухлика.
  Новое превращение
  Сад Ворона
  - ЗОЛОТОЙ МОЙ, - прищурился Диван-биби. - А что это у вас за ухом? Неужто изумрудное перо?!
  Шухлик потупился, застеснявшись:
  - Да, перышко, подобрал поддеревом...
  - О, я хорошо знаком с осьмикрылой ослицей! Она гостила в моём саду! Но редко кому удаётся её увидеть. - И Диван-биби заглянул ослику в глаза. - Да, золотой садовник, похоже, ты влюблён?!
  И Шухлик сразу до того покраснел, что стал червонным.
  - Ну, как же в неё не влюбиться?! - всплеснул руками дайди. - Она чудесна, волшебна! Имя её Ок-Тава.
  - Ок-Тава, - повторил ослик. - Она прекрасна. Диван-биби согласно кивнул.
  - Однако знай: Ок-Тава ветренна и непостоянна! Чтобы удержать её, надо всегда помнить о ней, ухаживать и оберегать в своей душе. Только так покоришь сердце крылатой ослицы! Останется с тобой - И вы будете счастливы, и ты сможешь всё в этой жизни. Если действительно полюбил, отдай ей всё лучшее, что есть в тебе.
  - А что именно? - навострил уши золотой ослик. - Что у меня лучшее?
  - Может, записать? - улыбнулся дайди. - Вспомни радость прощения! Радость освобождения от трёх "3"!
  Радость победы над ленью! Радость исцеления копыта! И вообще радость от огромной секунды жизни! Собери в букет и подари. От такого букета самая расчудесная ослица не откажется. Ну, попробуй!
  Шухлик, вспоминая все свои радости и складывая их вместе, стебель к стеблю, вдруг преобразился и засиял, как восходящее солнце. Диван-биби даже прикрыл глаза рукой.
  - О, какая роскошь! - воскликнул он. - Мир ещё не видел такого богача! Ты, золотой садовник, самый завидный жених! Храни пока этот букет, не теряй ни листочка. Но если попросят, раздавай без сомнения! Эти радости вернутся к тебе втрое радостнее!
  Казалось бы, всё правильно! Бесспорно. Шухлику очень бы хотелось поверить до конца словам дайди. Но постепенно его одолели ужасные, мучительные сомнения. Таких он не испытывал со времён первого сражения с Танбалом.
  "Диван-биби мудр, много знает и всё понимает, - размышлял Шухлик. - Но в этом случае, наверное, ошибается. Разве может такая волшебная звёздно-кры-лая ослица принять от какого-то ослика-садовника букет его скромных радостей? Навряд ли! А если и примет, то из жалости!"
  Шухлик всё больше угнетался и уничижался. Неуверенность словно хлестала его кнутом и колола острой палкой в загривок, как когда-то Маймун-Таловчи, да будет свет в душе его!
  Золотой ослик день и ночь страдал от любви к див- ной ослице. Не мог оторвать глаз от её изумрудного пера. И думал, думал, чем бы украсить свой букет.
  И вот однажды утром - ещё петух Хороз не успел прокричать - Шухлика осенило. Он вспомнил об огненном цветке любви! Вот с этим цветком его букет преобразится! Такой не стыдно будет поднести Ок-Таве!
  Возможно, он тронет сердце крылатой ослицы. Об этом единственном в мире цветке рассказывал сурок дядюшка Амаки. По его словам, цветок любви раскрылся в Базизагане - в саду Ворона.
  Если смотреть с окраины сада Багишамал, из-под пирамидальных тополей, далеко в пустынном мареве время от времени показывался, как остов корабля, потерпевшего крушение, сухой и голый, мёртвый сад.
  Его деревья, будто надломленные мачты и косые телеграфные столбы, зловеще чернели, проступая на нежно-бирюзовом рассветном или же розовом закатном небе.
  Сад-призрак. Вернее, бывший сад, погибший почему-то.
  Шухлика давно тревожила несчастная судьба сада Ворона. Что с ним случилось? Отчего скончался?
  - Сколько себя помню, этот сад всегда именно такой - мёртвый, - сказал как-то дядюшка Амаки - Слышал только, что там ужасно! Трясины и зыбучие пески. Кишмя кишат скорпионы, змеи, летучие мыши, пауки да крысы. Словом, всякая гадость! Но в одном месте на кусте саксаула, - зашептал сурок, - горит огненный цветок небывалой красоты. Цветок любви Оч. Ну, очень, очень яркий. Чистое, говорят, пламя. Сплошной свет! - И дядюшка важно надул щёки. - Кукушка Кокку, пролетая, сама видела!
  Шухлик расспросил кукушку. Впрочем, ничего нового не узнал. Да, огненный цветок посреди чёрного сада Базизаган. Кокку больше куковала о том, как её едва вороны не заклевали. Там их, как комаров, - тучи!
  В конце концов ослик выяснил подробности у Дивана-биби.
  - Грустная история, - сказал дайди, полевая из лейки лютики-цветочки на голове. - Я знал человека, который вырастил изумительный сад - в себе и вокруг себя. Настолько хорош был этот сад, так благоуханен и свеж, что человек, а звали его Одам, возгордился!
  По лицу Дивана-биби текли струйки воды. Казалось, он плачет о том человеке.
  - Одам сложил высокую глинобитную стену, чтобы никто просто так не заходил в сад, не обрывал плоды, не пил из родника. Он пускал людей через ворота, собирая плату - деньгами, золотом, верблюдами или овцами. В его саду к деревьям были прикованы цепями раскладушки. И путники, оплатившие вход, покупали ещё и ключ, дабы открыть амбарный замок и отдохнуть на раскладушке, потому что Одам запрещал ложиться на его шёлковую траву.
  Сидевшие поблизости еноты так горестно трясли головами и полосатыми хвостами, что в глазах рябило.
  - Да, скорбная, увы, история! - повторил Диван-биби.
  Отложил лейку и поднялся в полный рост, оказавшись вдруг под два метра.
  "Чем это он себя поливает?" - удивился Шухлик.
  - Совершенно не важно, чем! - тут же ответил дайди. - Важно - с каким чувством! Так вот, и года не прошло, как сад Одама начал увядать. А вскоре и совсем зачах - голые, чёрные деревья, как после пожара.
  - Горим?! - выскочил откуда-то заспанный тушканчик Ука, услыхавший краем уха о пожаре. - Где огонь?!
  - Спокойно, дорогуша, - погладил его Диван-биби. - Можешь безмятежно дрыхнуть! А что касается пожара, то он действительно случился в душе Одд-ма. Всё спалил, оставив пустыню, жаждущую не воды, а богатства! Любой сад пропадёт, если думать только о деньгах. И теперь мёртвым садом владеют вороны. Не советую приближаться к Базизагану - опасно!
  - А что с этим человеком? - спросил Шухлик, пропустив совет мимо ушей. - С Одамом?
  Дайди, вылепливая нечто из глины, отозвался нехотя:
  - Был человек Одам, а превратился в Одамхура, то есть в злодея, погубившего сад в душе своей и вокруг себя. Одамхур - злодей перед самим собой. Воздвиг он высокий дворец на песке. Живёт один в покое и достатке. Но его покой холодный, могильный. Вокруг голая пустыня. Не приживаются даже кусты верблюжьей колючки. Тишина, как в склепе. Только шуршит песок, собираясь в ползучие барханы. И дворец день ото дня ниже и ниже. Всё, что лишено души и света, налито тяжестью, подобно чугунной гире, и уходит навеки в песок.
  Так сказал дайди, открыл ладони, и оттуда выпорхнула маленькая, вроде горихвостки, птичка...
  И вот теперь ранним утром, увидав именно эту горихвостку на вишнёвой ветке, Шухлик припомнил все рассказы о саде Базизаган, об огненном цветке любви.
  Сад Ворона как раз маячил на светлеющем горизонте, точно скелет гигантского древнего ящера. Не мешкая, золотой ослик отправился в путь.
  Он спешил. Скакал вприпрыжку. Переходил с рыси на галоп, а чёрный сад никак не приближался. Висел над пустыней в дымке, будто мираж. Казалось, даже отодвигается, ускользает от Шухлика. Нарочно морочит голову.
  Уже солнце перекатилось через весь небосклон и, покраснев, прилегло на бок. От каждого бугорка, от каждой ямки поползли синие тени.
  Быстро, как из засады, выскочила полная яркая луна, не давая Шухлику разглядеть звёзды, среди которых летела, наверное, осьмикрылая Ок-Тава.
  Вероятно, он долго бежал, задрав голову. Потому что совершенно неожиданно возникла перед ним оплывшая от дождей и ветра глинобитная стена, из-за которой так мрачно - оторопь брала! - глядел пустыми мёртвыми глазами сад Ворона.
  В лунном свете голые ветки, мерещилось, дрожат и вытягиваются, как ведьмины руки, намереваясь тут же ухватить и придушить золотого ослика.
  Густые чёрные тени ползали по земле, и непонятно было, куда ступать - канава здесь или холм?
  Первыми, как остервеневшие упыри, бросились на Шухлика комары и москиты. Такой плотной стаей, словно попону накинули. Ослик отмахивался хвостом, прядал ушами и фыркал в обе ноздри. Однако комары умудрялись залезать даже в рот, норовя укусить за язык.
  "Ничего! - думал Шухлик. - Вытерплю! У меня шкура толстая. Хорошо, что комары, а не змеи!"
  Под копытами то сухо хрустело, то мокро хлюпало. Ослик не видел, куда ставит ноги. В саду было чер-ным-черно, несмотря на полную луну в небе. Она, кажется, не хотела сюда заглядывать.
  "Зато огненный цветок в такой кромешной тьме сразу покажется! - ободрял себя Шухлик. - Издали примечу!"
  Но не тут-то было! Там да сям бледно мерцали, как затухающие головешки, синевато-зеленоватые мелкие бродячие огоньки. Вспыхивали диким светом чьи-то хищные глаза. И мутно отблёскивали странные лужицы.
  "Не слишком подходящее место для цветка любви, - задумался Шухлик. - Может, дядюшка Амаки и кукушка Кокку напутали чего-нибудь? А Диван-биби так и вообще не поминал о цветке!"
  Ослик шагнул незнамо куда и увяз по колено в пузырящейся вонючей трясине. Напрягся и выпрыгнул, угодив в немыслимо колючие кусты. Ободрал бока и ноги. А хвост отнялся и онемел, словно пропал оторванный, но через миг будто завопил, озарившись до самой кисточки яркой болью.
  Услыхав быстрый шорох и злорадное шипение, Шухлик понял, что это змеиный укус.
  Бедный хвост так отяжелел и опух, точно его свинцом накачали, и колотил по ногам, как дубина.
  "Всё в порядке! Змея не слишком ядовитая! Не кобра и не гюрза, - утешался золотой ослик. - Да и хвост не такой уж важный орган - не голова в конце-то концов".
  И тут же на спину и голову обрушилось гнилое дерево, так что Шухлик прилёг от неожиданности.
  "Хорошо, что трухлявое, - поднимался он на дрожащих ногах. - Иначе бы хребет переломило".
  От шума проснулись вороны. Закаркали вразнобой и хором, как взбешённая базарная толпа, поймавшая воришку.
  "Пускай себе каркают! - улыбнулся Шухлик. - Среди белого дня могли бы заклевать!"
  Впрочем, и в ночи хватало клевалыциков и кусальщиков.
  Во-первых, самый главный, наверное, ворон не поленился - подлетел и клюнул ни с того ни с сего в левый глаз. А во-вторых, накинулась со всех сторон, отчаянно попискивая, целая свора летучих мышей. Царапались, щипались и кусались! Впивались и в уши, и в нос, и в разнесчастный хвост, и в гриву.
  Шухлик не испытывал ничего подобного за всю сорокадневную войну. На войне хоть какой-то порядок и правила, а в саду Ворона - чистой воды бандитизм и разбой.
  Повалившись на спину, золотой ослик отбивался копытами.
  "Как здорово, что нет летучих крыс!" - думал он, лягаясь и брыкаясь.
  И ощутил сразу несколько жалящих ударов по шее скорпионьими хвостами. Ослик подскочил метра на три и тотчас увидел невдалеке огненный цветок любви!

<< Пред.           стр. 3 (из 6)           След. >>

Список литературы по разделу