<< Пред.           стр. 2 (из 6)           След. >>

Список литературы по разделу

  Конечно, посреди выжженной за лето пустыни в такое трудно поверить. И очень многие проходили мимо, попросту ничего не замечая.
  Осы, не долго думая, всем роем устремились в сад, оставив Шухлика у входа. Собственно, никакого входа и в помине не было - заходи, где сердце укажет. Однако Шухлик сомневался и стоял на слабых ногах, качаемый ветром, а перед глазами его плыли розовые, зелёные, белые и золотые пятна.
  В конце концов саду надоело это пустое противостояние, он сам шагнул навстречу, и Шухлик очутился под кронами деревьев, как раз у пруда, на берегу которого сидел маленький лысый человек в тёмно-красном халате. Четыре енота-полоскуна уже постирали какие-то занавески и теперь старательно выкручивали, отжимали.
  Ослик подошёл ближе и вздрогнул, настолько этот человек напомнил с виду Маймуна-Таловчи.
  - Ах, приветствую тебя, дитя арбуза и дыни! - воскликнул он, поднимаясь.
  И все четыре енота тут же покатились со смеху, бросив занавески в пруд.
  - Почему арбуза? - спросил Шухлик, настолько ошарашенный, что невольно заговорил, как Валаамова ослица, по-человечески. - В каком смысле дыни?
  - Мой золотой заморыш! В саду Багишамал нет никакого смысла. И толку нет! Хотя есть многое другое. Впрочем, где поклон от старушки Тошбаки?
  "Откуда он знает?" - удивился ослик.
  - Запомни, любезный, я всё прекрасно слышу и чую на любом расстоянии, потому что лысый. Волосы, понимаешь ли, мешают - шуршат и заглушают! - подмигнул чудной человек. - Ну, уж коли ты пришёл, то кланяйся и умоляй взять в работники! Иначе - скатертью дорога.
  "Так, значит, это и есть тот бродяга - дайди Ди-ван-биби, о котором говорила черепаха, - с тоской подумал Шухлик. - Сад, конечно, прекрасен! В нём хочется остаться. Но сам дайди не вызывает приятных чувств. И правда, как брат родной Маймуна-Таловчи! Не лучше ли вернуться к моему столбу?"
  Меж тем Диван-биби ни с того ни с сего рухнул на колени.
  - О, мудрый дальнозоркий господин! - возопил он, звонко шлёпая себя по голове. - Не оставляй меня безутешным! Возьми с собой в то райское место, к тому дивному чёрному столбу, гудящему так сладко день и ночь! Не то сейчас же утоплюсь на горе брату моему, возлюбленному Маймуну-Таловчи!
  И он действительно пополз к пруду, а еноты едва удерживали его, вцепившись в полы халата.
  - Ах, нет, пустите меня, пустите! - причитал Диван-биби. - Несчастье на мою седую голову! Этот достойный господин, чуть-чуть похожий на осла, даже не пожелал представиться. Ни одного своего имени не назвал.
  Беда мне, беда!
  И, вывернувшись из халата, в одних небесно-голубых трусах по колено, дайди скорбно, будто кусок глины, бухнулся в пруд. Еноты заголосили на весь сад, прикрыв глаза лапами.
  Шухлик совсем растерялся. Точнее, подрастерял тупое безразличие, накопленное в пустыне.
  "Сразу топиться?! - возмутился он. - Как бы не так! Сперва пусть выслушает правду о своём любимом t братишке-живодёре".
  И с разбегу кинулся в воду спасать дайди. Сразу запутался в занавесках, брошенных енотами, и пошёл ко дну. Вернее, по дну, потому что пруд оказался мелким.
  Промытые глаза различили рядом лысую голову дайди Дивана-биби, подобную нераскрывшейся кувшинке, совсем не похожую вблизи на Маймуна-Таловчи.
  То есть для осла, особенно подслеповатого, все люди, если честно, на одно лицо. Но в этом было что-то необычное, успокоительное и притягательное, будто в пучке свежей травы или в мамином вымени, которое Шухлик сосал полгода и запомнил навсегда.
  - Ах, наконец помылся золотой заморыш! Как хорошо! - усмехался дайди, пуская изо рта водяные фонтанчики. - А то явился в мой сад, точно безымянный пыльный коврик с проезжей дороги!
  Подталкивая друг друга, выбрались они из пруда. Рыжий ослик, весь в тине и ряске, стоял на берегу, словно глиняная расписная игрушка-свистулька, какие продают на базарах.
  - Ну, так и быть, - сказал Диван-биби, надевая красный халат, в котором очень напоминал маленький острый перчик. - Раз уж так настаиваешь - едва не утопился! - беру тебя в работники. Садовником. Только свистни разок!
  И Шухлик неожиданно лихо свистнул, хоть никогда раньше не пробовал, и отряхнулся всем телом - с ушей до кончика хвоста. Показалось, многое стряхнул. Вроде бы тяжёлая каменная плита упала со спины ч рассыпалась впрах.
  - Какой молодец! - воскликнул обрызганный дайди. - Отряхивайся и свисти каждое утро вместе с петухом Хорозом! И ещё одно условие: работать с улыбкой! Чтобы была, как растущий месяц. А если перестанешь улыбаться хоть на минуту, сад уйдёт без тебя. Останешься один в пустыне. Даже свой любимый столб не отыщешь.
  И еноты важно бродили вокруг, держа друг друга за полосатые хвосты, кивая и улыбаясь, будто специально показывали, как именно надо.
  Скажи: "Кишмиш!"
  Диван-биби похлопал Шухлика по спине:
  - Ну, держись, золотой заморыш, сделаю из тебя человека!
  Но тот неожиданно упёрся.
  - Не хочу быть человеком!
  Очнувшись от пустынной спячки, рыжий ослик с удивлением обнаружил, что нрав у него совсем не покладистый. Наоборот, торчком, в разные стороны, как короткая грива на шее. Он припомнил разом все обиды и всех своих обидчиков. И такая досада поднялась в душе, что хотелось лягаться налево и направо.
  - Извините, любезный, - прищурился дайди. - Не знаю, что и сказать. Сделать из вас осла? Да ведь вы и так уже изрядный норовистый осёл! К тому же весьма упрямый! Кайсар-упрямец одно из ваших имён. Верно? А ещё - Танбал-лентяй и Бетоб-больной. Хорошенькая кучка! И где-то глубоко под ней настоящее имя - Шухлик. Хочешь не хочешь, а придётся докапываться.
  - А если не хочу?! - помотал головой рыжий ослик.
  Диван-биби развёл руками:
  - Дело хозяйское! Но поглядите, умоляю, в этот скромный пруд, говорящий одну только правду.
  Шухлик заглянул краем глаза и увидал неизвестное в природе животное. Горбатенькое, как карликовый верблюд. Угрюмое, как сотня носорогов. Подслеповатое, как крот. Вислоухое и облезлое. С шакальим злым оскалом.
  - И что это?! - отшатнулся он, как от удара плёткой - Моё отражение?
  - От рожи изображение, - вздохнул дайди. - И к сожалению, любезный, рожа ваша. Родная мамочка- ослица не признает! Поэтому, чтобы никого не пугать в саду, чтобы деревья не увядали, надо её, то есть, простите, рожу, хоть какого смягчить. Скажите, пожалуйста, "кишмиш"!
  - Ну, пожалуйста, - неохотно повторил Шухлик. - Кышмыш!
  - Аи! - вскрикнул дайди, отпрыгивая в сторону. -
  Боюсь, что вы меня укусите! Или сожрёте, как кошка мышку! Наверное, любезный, вы никогда не пробовали кишмиш, потому что нельзя произносить так зверски название сладчайшего сушёного винограда. Представьте себе этот нежный вкус. Ну, ещё одна попытка!
  Ослик старался изо всех сил, но тут вспомнил, к несчастью, о том изюме, который получил за него на базаре хозяин Дурды, и так гаркнул "кижмыж!", что отдыхавшие на берегу еноты едва не лишились чувств.
  - Уже значительно лучше! - кивнул Диван-биби, чутко прислушиваясь, как настройщик музыкального инструмента. - Теперь повторите. Но, заклинаю, потише, помедленней, будто вытягиваете сочный, длиннющий корешок из грядки.
  Шухлик вдруг ясно вообразил этот корешок и потянул его осторожно, чтобы не оборвать:
  - Ки-и-и-ш-м-и-и-и-ш...
  И уши сошлись на затылке, обнявшись, как родные братья. А потом подпрыгнули и чуть не улетели, будто два рыжих фазана. Ослик вытаращил глаза - ведь именно так он улыбался давным-давно, когда жил рядом с мамой на родном дворе. И во рту и на душе стало так сладко, будто и впрямь наелся кишмиша!
  Диван-биби вдруг выхватил откуда-то сачок, каким ловят бабочек, и накрыл голову Шухлика.
  - Попалась! - воскликнул он. - Уже не упорхнёт! Берегите, берегите её, любезный! Она такая нежная. Носите её с утра до вечера! И спите вместе - милее этой улыбки нет на свете!
  Рыжий ослик ещё раз заглянул в пруд. Действительно, очень многое уже изменилось к лучшему. На него смотрела небольшая опрятная головка с круглыми ушками и приятной азиатской улыбкой. Вид, может быть, и глуповатый, но располагающий.
  Ослик прищурился, склонился к самой воде. И глазам не поверил - его отражение моргнуло, фыркнуло сквозь усы, махнуло перепончатой лапой, представилось: "Ошна!" - и поплыло к другому берегу, оказавшись обыкновенной выдрой.
  Шухлик едва не упустил свою улыбку. Ещё бы чуть, и она уплыла бы за выдрой. Потом опять лови её сачком или на удочку в пруду!
  Уже наступил вечер. Первый вечер Шухлика в саду Багишамал. Он и не заметил, как день прошёл, как облетели с деревьев цветочные лепестки, как вызрели ягоды и фрукты.
  Там и сям стояли раздвижные стремянки, на которых сидели всякие Божьи создания, собиравшие плоды в корзины. Среди них приметил Шухлик и тушканчика Уку, и фокусника Хамелеона, и енотов-полоскунов, и одного старинного знакомого сурка по имени Амаки, и кукушку Кокку.
  - Идите ужинать, любезный, - услыхал он голос дайди. - Горсточка кишмиша поддержит ваши силы.
  Да не забудьте с утра свистнуть вместе с петухами. Ангельских сновидений! Би-би! - прогудел на прощание.
  И Диван-биби куда-то упорхнул, как ночной мотылёк, в своём тёмно-красном халате. Хотя встречаются ли лысые мотыльки? Наверное. В саду Багишамал всякое бывает.
  Садовая голова
  Как говорится, от работы не будешь богат, а будешь горбат. Шухлик это запомнил ещё с тех времён, когда жил у Маймуна-Таловчи.
  Само слово "работа", понятно, происходит от слова "раб". А кто такой раб? Да просто подневольный сирота, вроде рыжего ослика Шухлика, который искренне, всем сердцем ненавидел всякую работу.
  Ранним утром, когда деревья только-только зацветали, он свистнул, опередив петуха Хороза, отряхнулся, сгоняя сон, и с улыбкой на морде отправился к пруду.
  Неизвестно, спал ли Шухлик с этой улыбкой, но она как-то помялась со вчерашнего дня и напоминала протяжный зевок. Однако настроение всё равно, хоть чуть-чуть, а улучшала.
  Веял лёгкий освежающий северный ветерок. Неподалёку бормотал ручей, и к пруду подходили умыться разные обитатели сада, кивая ослику как новому соседу. Особенно любезны были четыре енота и сурок дядюшка Амаки. Так долго и церемонно раскланивались, что у дядюшки закружилась голова, и он шлёпнулся в воду, откуда его живо извлекла выдра Ошна.
  Впрочем, попадались и хмурые ворчуны. Например, дикобраз Жайра, стуча длинными иголками, так глянул исподлобья, будто Шухлик спёр у него завтрак. И крыса Каламуш, пробегая мимо, пискнула досадное "рыжий пень" вместо "добрый день".
  Ослик и правда стоял как пень, ожидая, когда появится дайди Диван-биби и задаст работу, прикажет, что делать. Время от времени, восстанавливая улыбку, он потихонечку говорил: "Кишмиш".
  Уже весь сад был в цвету, и сам день распустился, сладко благоухая, а дайди куда-то запропал. Шухлик обогнул по берегу пруд и прошёлся вдоль ручья, осматривая по пути деревья, кусты и клумбы. Так он достиг родника и увидел, что его почти завалил огромный валун, съехавший с глинистого пригорка. Бедный родник, задыхаясь, еле пускал пузыри.
  Шухлик упёрся плечом, поднатужился и сдвинул камень, а затем откатил подальше в сторону. Оглядевшись, он решил, что и сам глинистый холмик здесь совсем ни к чему. Надо его срыть. Вообще расчистить место вокруг родника. Утрамбовать и выложить мелкой галькой.
  Так он и провозился до вечера, пощипав на обед кое-какой травы. Между делом заметил: яблони дают такой урожай, что ветвям необходимы подпорки, иначе обломятся. К тому же хорошо бы отвести от ручья каналы-арыки к окраинам сада, где воды явно не хватает.
  Уже затемно Шухлик приплёлся к своему стойлу неподалёку от войлочной кибитки дайди Диван-биби, располагавшейся прямо под огромным древним платаном, или чинарой.
  Он так уморился, что даже есть не хотелось. Пожалуй, и у Маймуна-Таловчи не каждый день настолько уставал.
  Закрыл глаза, ожидая привычную чёрную яму, но всю ночь плыли перед ним розовые деревья и закатное небо, на котором проступала, как растущий месяц, знакомая уже улыбка.
  Утром петух Хороз был очень горд, опередив Шухлика. Рыжий ослик с трудом проснулся, но сразу вспомнил, какие у него впереди дела, сколько всего задумано, и так свистнул от всей души, что сад встрепенулся и начал расцветать минут на двадцать раньше положенного.
  Каждый день Шухлик находил себе новые занятия в саду. Устраивал затончики и плотины, водопады с фонтанами, замысловато подстригал кусты, так что они напоминали его знакомых - тушканчика Уку, например, или сурка дядюшку Амаки, - прокладывал новые дорожки и убирал опавшие листья.
  Если бы его спросили, любит ли он свою работу, Шухлик, наверное, удивился: "Какая работа? От слова "раб"? Никто мной не понукает и не колет палкой в загривок. Что в голову приходит, то и делаю. А это я люблю. Просто моя голова оказалась садовой".
  Ему уже не требовалось произносить "кишмиш" для поддержания улыбки. Она так надёжно прилипла, будто резиновая купательная шапочка.
  Всё, казалось бы, прекрасно, однако кто-то постоянно вредил Шухлику - прокопанный накануне арык полузасыпан, дорожки сузились и окривели, а водопад совсем не в том месте, где был вчера! Исчезла знакомая вишня, зато неведомо откуда возникли три новых гранатовых дерева. Словом, очень странные садовые происшествия.
  Ослик, хоть и улыбался через силу, но так злился на всех без разбору, что начинал порой рычать, как дикий камышовый кот, распугивая павлинов и фазанов.
  Выдра Ошна, казалось ему, нарочно мутит воду в пруду. Фокусник Хамелеон дразнится, становясь ярко-рыжим, когда Шухлик рядом.
  Тушканчик Ука вообще изображает из себя карликового осла, потому что имеет хвост с кисточкой. Даже дядюшка Амаки слишком уж приветлив, а кукушка Кокку кукует с утра до вечера, как сумасшедшая, назло Шухлику. Все хотят обидеть!
  Особенно он подозревал дикобраза Жайру и крысу Каламуш. "Жутко неприятные особы! -думал Шухлик. - От таких всего можно ожидать. Устрою, пожалуй, засаду!"
  И вот, когда наступили тихие сумерки, он спрятался в кустах облепихи. Очень удачно - рыжий среди рыжих ягод, не разглядеть. А ему всё было видно, насколько может видеть подслеповатый ослик безлунной ночью.
  Неподалёку успокоительно лепетал ручей. Пронзительно вскрикивали павлины, желая друг другу спокойного сна. А попугай Тутти, как обычно, мурлыкал колыбельную всему саду. Какие-то смутные тени порхали среди деревьев. И просыпались светлячки, не дававшие, к сожалению, достаточно света.
  "Хорошо бы поставить несколько фонарей", - решил Шухлик и вдруг услышал осторожные шаги по тропинке вдоль ручья. Кто-то - наверное, с дурными намерениями - подкрадывался к фонтану, строительство которого ослик закончил на днях.
  И наконец, проступила во тьме мрачная фигура. Не раздумывая, дико рыкнув, Шухлик, как типичный хищник, выпрыгнул из кустов. Запнулся о камень или корень и врезался со всего маху в ближайшее дерево, осыпавшее его спелыми гранатами.
  Голова сразу опустела, позванивая, будто сухой бамбук. Скорее она напоминала безмозглый пень, на который присел светлячок, потому что на лбу разгорался "фонарь". И кружилась-кружилась, как проворная юла. В таком состоянии, как ни странно, многое новое хорошо входит в голову и застревает там навсегда.
  Сквозь звон в ушах донёсся голос дайди Дивана-биби:
  - Ах, мой драгоценный садовник! Ещё немного, и вы бы меня пришибли. Откуда такая свирепость? И на кого это вы охотитесь? Тут охота запрещена!
  - На вредителей, - пробормотал рыжий ослик, краснея от гранатового сока. - Путают всё, мешают...
  - Сожалею! - вздохнул Диван-биби. - Но вы, фонарь моей души, забываете, что я - дайди-бродяга.
  И сад мой тоже - скиталец! Он не стоит на месте, а кочует со мной. Поэтому всё в нём преображается день ото дня. И пруд меняет очертания, и ручей - русло, и тропинки - направление. А крыса с дикобразом тут вовсе ни при чём!
  В кронах деревьев, вперемешку со светляками, мелькали звёзды, тоже небесные скитальцы. Ничего в этом мире не стоит на месте. А если останавливается, то умирает.
  - У вас, милейший, чудесная садовая голова, а вы тратите её на всякие глупости. Крысы, дикобразы, засады с фонарями,- говорил дайди, и голос его удалялся. - Хотя могли бы выращивать потихоньку свой собственный сад!
  - Как это? - спросил Шухлик, стараясь поспевать за голо-сом.
  - Да так! Очень просто! - воскликнул Диван- биби. - Эти звёзды свидетели, - поднял он глаза, - что много лет назад я жил посреди голой пустыни! Ни деревца, ни кустика! Ну, может, пара телеграфных столбов.
  Потому что, скажу по секрету, и в сердце моём и в душе была пустыня. Сахро - такое это жёсткое, сухое и безводное слово. А теперь, любезный, как видите, - сад Багишамал! - развёл он руки. - И внутри меня - сад. И вокруг меня - сад. Любой может зайти, напиться из родника и посидеть в тени.
  Тихо шелестели в ночи деревья под северным ветерком, будто вторили словам Дивана-биби. А Шухлик навострил уши на садовой своей голове, чтобы ничего не пропустить. Ведь не так уж часто доводится послушать человека, за которым, как верная собачка, ходит целый фруктовый сад.
  Корзинка с чувствами
  Впрочем, наяву ли всё это происходило, точно не известно. Кажется, Шухлик лишился чувств, стукнувшись о гранатовое дерево. Более того, потерял улыбку и сразу отстал от сада.
  Несчастный и жалкий брёл он опять по пустыне, собирая, как грибы в корзинку, свои потерянные чувства. Сад Багишамал виднелся неподалёку, но никак не удавалось нагнать его. И Шухлику было так одиноко, что хотелось высказать все печали.
  - Горе мне, горе! - сокрушатся он, оглашая пустыню воплями. - Я самый злополучный и невезучий из всех ослов: никому не нужен, никто меня не любит!
  - Стыдно так говорить! - не выдержал сад Багишамал. - Тебя любит мама-ослица и лисы, которых ты освободил из плена! Разве этого мало? А ещё тётка Сигир, дядька Бактри и кошка Му-шука.
  Но Шухлик не успокаивался:
  - Эх, я самый глупый и бездарный осёл на свете! Ничего у меня не получается! Ни на что я c годен, только камни возить!
  - Какая чепуха! - отвечал Багишамал. - Ты так умело, так хорошо ухаживаешь за мной! Тебе по силам вырастить среди пустыни свой сад, с которым будешь неразлучен, как черепаха Тошбака со своим домиком.
  Каждый способен стать оазисом, куда со всех сторон приходят путники - напиться воды, послушать её журчание и просто отдохнуть в тени деревьев.
  Шухлику безумно захотелось вырастить собственный сад, цветущий по утрам и дающий плоды к вечеру, - в своей душе и вокруг себя.
  Он понял, что давно об этом мечтал!
  Тогда он заберёт маму у хозяина Дурды, чтобы никогда больше не расставаться и жить в своём саду, бродя с ним по миру, принимая в нём уставших путников и странников. Как хорошо им будет вместе - маме, Шухлику и саду!
  Вот его цель - вырастить сад в душе и вокруг себя л жить в нём вместе с мамой! А ведь недаром слова "исцеление" и "цель" растут из одного корня. И ещё "целый", что означает здоровый! Конечно, вряд ли больной и хилый достигнет своей цели.
  Мечта порхала перед Шухликом, как прекрасная крылатая ослица, то отдаляясь, то приближаясь!
  С чего же начать? Возможно ли на самом деле вырастить такой сад? И хотелось бы в это поверить, да трудно было. Шухлик очень сомневался в своих силах. Одно дело - таскать тяжёлые камни, рыть арыки и прокладывать новые дорожки. Тут нужна внешняя сила, мышечная. А для взращивания собственного сада - внутренняя, какая-нибудь подмышечная, которая находится, видимо, в душе.
  Ещё вопрос: есть ли у ослов душа? Наверное, у хороших, достойных она есть, а у завалящих, вроде Шух-лика, - нету. Или просто спит глубоким сном?
  И тут он почуял, как зыбучие пески расступаются под ногами, затягивают в бездну, имя которой - неуверенность. И вот уже лишь голова торчит на поверхности.
  - Да что ты в самом деле?! - вытащил его за уши подоспевший Багишамал. - Подумай своей садовой башкой, может ли одна дождевая капля быть хуже или лучше других капель? Каждая по-своему хороша. Так и ты - единственный и неповторимый рыжий ослик. Поверь в себя, и всё одолеешь!
  Действительно, Шухлик разбежался и легко перепрыгнул зыбучие пески, очутившись на твёрдой почве. Он уже собрал довольно много потерянных чувств - целую корзинку с верхом.
  - Выброси оттуда поганки, то есть все дурные чувства, - посоветовал Багишамал.
  "Собирал-собирал, а теперь выбрасывать? - задумался ослик. - Как-то жалко. Всё-таки, какие бы ни были чувства, а свои, не чужие".
  - Если хочешь вырастить сад, - настаивал Багишамал, - освободись для начала от трёх "3" - злости, зависти и злословия! Слышишь, как звонко зуззат, или жужжат, точно навозные мухи. От них прежде всего тебе самому дурно. Они и солнечные дни превращают в пасмурные.
  Сохрани только добрые чувства, которые создают оазисы в пустыне! С ними ты всемогущ - любые препятствия рассыпятся перед тобой в прах.
  "А если в корзинке одни поганки да мухи? - испугался Шухлик. - Всё выкину и останусь совсем бесчувственным ослом. Стыда не оберёшься!"
  - Знаешь ли, никто не рождается злым и грязным, - снова донёсся садовый голос. - Однако в мире есть зло и грязь. Они проникают в тебя незаметно, как пыль. Как песчинки, которые тащит с собой ветер-суховей, нанося целые барханы. Но если в душе добро и любовь, ты защищен, будто бы вокруг тебя густой сад.
  Подумай, ты живёшь на этом свете, что само по себе чудесно. Не это ли причина для радости?
  - Легко сказать! А у меня от этой жизни всё ноет и поскуливает внутри, - вздохнул Шухлик. - Сплошные преграды и загвоздки - ни обойти, ни объехать!
  Сад Багишамал был совсем рядом, рукой подать. Казалось, склоняется и заглядывает в глаза рыжему ослику. Шелестит каждым листочком и каждой травинкой, пытаясь втолковать что-то очень важное:
  - Все загвоздки в твоей голове. Хотя бы сделай вид, что очень счастлив! И это будет первый шаг. Попробуй измениться и думать только о хорошем. Тогда и жизнь твоя переменится к лучшему. Ты сможешь управлять ею, как велосипедом.
  Шухлик покачал головой:
  - Да вряд ли я так смогу! И на велосипеде сроду не сидел. Один раз только и видел, когда меня на него обменяли.
  - Займись-ка собой, любезный садовник! - воскликнул сад Багишамал. - Ты убираешь опавшую листву, присматриваешь за моими тропинками и родником. День ото дня я лучше, чище. Так последи и за своими мыслями, и за своей душой, и за своим телом! Им так же, как саду, необходимы забота и внимание.
  - Ах, некогда мне! - махнул ослик и хвостом, и ушами. - Времени не хватает.
  Багишамал зашумел, как от порыва ветра:
  - Значит, учтивый дурень, тебе некогда жить! Имей в виду, "некогда" - очень длинное слово! Бесконечное! И тянется до самой смерти, цепляясь за тебя когтями! А "времени не хватает" - так обычно говорит твоя лень!
  - Да разве я лентяй! - возмутился Шухлик, едва не рассыпав из корзинки оставшиеся добрые чувства. - Тружусь с утра до вечера!
  - О, лень так разнообразна! Столько видов и подвидов! У каждого своя собственная лень, - разъяснял Багишамал. - Матушка-лень, тётушка-лень и бабушка лень. Есть, как ни странно, даже дядюшка-лень. Понятно, что жалко гнать от себя таких близких родственников!
  Ослик заинтересовался:
  - А у меня какого вида? Бабушка или тётушка? Крупная или мелкая?
  - Одному лень мешает бегать, другому ходить. А третьему и сидеть-то лень, - продолжал сад. - У кого-то она размером с комара. Хлопнешь, и нету! А может быть такая, которую и лопатой не пришибёшь. Твоя хорошо известна - братец-лень по имени Танбал. И похоже, он очень велик!
  Шухлик сразу увидел братца Танбал а. Ох, до чего толстый, неповоротливый и равнодушный, как бегемот. Вот разлёгся на дороге и не позволяет ослику заняться собой. Даже не даёт в сад войти, который все-г о-то в двух шагах. Возможно ли договориться с Тан-балом или придётся бороться?
  - Разрешите пройти, - вежливо попросил Шухлик.
  Но Танбал и ухом не повёл. Глаз не приоткрыл.
  - Прочь с дороги! - крикнул тогда рыжий ослик. Ни ответа, ни привета! Лежит братец-лень, как бревно.
  Шухлик упёрся плечом, лягнул копытом и спихнул его в канаву. Очухался наконец Танбал. Заворчал, заёрзал, норовя из канавы выползти.
  - Так легко от меня не избавишься! - пыхтел он и сопел. - Эй, запомни, куда бы ты ни отправился, сорок дней буду на твоём пути! И посмотрим ещё, кто кого!
  "Ну и братец у меня! От такого натерпишься!" - подумал Шухлик.
  Вошёл в сад Багишамал - и очнулся под гранатовым деревом.
  Уже рассвело. Рядом сидел тушканчик Ука, разглядывая "фонарь" на лбу рыжего ослика.
  - Откуда такая прелесть? - спросил он.
  - Бодался вот с этим деревом, - честно ответил ослик. - Довольно-таки весело! Быстро засыпаешь и видишь поучительные сны.
  - Везёт некоторым! - сказал Ука и ускакал по своим делам.
  "Какой милый тушканчик, - подумал Шухлик. - И хвост у него с кисточкой, как у меня!"
  Оглядевшись, он заметил рядом пустую корзинку. Все добрые чувства, которые там оставались, вернулись обратно к Шухлику. Вместе с улыбкой. В общем-то, он прекрасно чувствовал себя этим утром, будто освободился от кучи мусора, мешавшей видеть, слышать и дышать.
  Мимо, постукивая иголками, проходил угрюмый дикобраз Жайра. Шухлик кивнул ему:
  - Привет! Доброе утро!
  И дикобраз вдруг расцвёл, как диковинный цветок, вроде огромного репейника. Начал шаркать ножками и похрюкивать:
  - Привет! Рад вас видеть! Утро очень доброе! - Глядел он, правда, исподлобья, но такая уж физиономия у дикобраза. Иначе глядеть не может.
  Шухлику хотелось улыбаться всем подряд и говорить: "Доброе утро!" А потом: "Добрый день" и "Добрый вечер". Он скакал по саду, как тушканчик Ука, помахивая хвостом с кисточкой. И едва не наступил на крысу Каламуш, которая, принюхиваясь и чихая, сновала меж деревьями с узелком на спине, будто собралась в дальнюю дорогу.
  - Здравствуйте! - крикнул Шухлик. - Добрый день!
  Крыса вздрогнула и поднялась на задние лапы.
  - Прощай, рыжий пень! - ухмыльнулась она. - Я покидаю этот паршивый сад - здесь слишком чисто для меня. А поблизости есть подходящее местечко.
  Ещё накануне Шухлик, если бы и не сказал, то непременно подумал: "Какая противная крысина!" Однако теперь, расставшись с дурными чувствами, он спросил:
  - Хотите, подвезу?
  - Ты что, в самом деле такой улыбчивый болван? - огрызнулась крыса. - Или просто придуряешься? - Оскалилась и заспешила прочь из сада Багишамал, попискивая на ходу: - Дурень, скотина и обалдуй!
  - Прощайте, - ответил Шухлик и на минуту погрустнел, задумался: не стоило ли сохранить в корзинке хотя бы парочку поганок или навозных мух?
  Конечно, нелегко становиться с каждым днём лучше, хоть на куриный шажок. Но всё же стоит попробовать. Это так приятно и празднично! Ощущаешь, что не только ты, но и весь мир вокруг стал чуть-чуть поучше. Ну самую малость. На дне корзинки.
  Прощальный день
  Нет-нет, Шухлик ни с кем больше не собирался прощаться.
  Все были ему приятны. Как славно кукует без умолку кукушка Кокку! А до чего же умелый фокусник Хамелеон - то жёлтый, то рыжий, то фиолетовый! И сурок дядюшка Амаки так любезен, будто всю жизнь обучался хорошим манерам. Ну, и выдра Ошна тоже славная сестричка - любо-дорого поглядеть на её фигурное плавание.
  "Чудесно, - прислушивался к себе ослик, - когда на душе нет злости! Так легко и чисто, будто только что искупался в пруду".
  На берегу сидел, как красный перчик, дайди Диван-биби. Он возился в сырой глине, ловко вылепливая небольшие фигурки людей и животных, точь в точь настоящие. Кого-то они напоминали Шухлику.
  - Давненько не виделись, - сказал дайди. - Кажется, за прошедшую ночь вы здорово изменились, мой дорогой садовник! Не считая "фонаря" во лбу, заметен и внутренний свет, который лучится из ваших подслеповатых глаз. Что же случилось?
  Шухлик не знал, как всё объяснить. Рассказывать о корзинке с чувствами? О беседе с садом Багишамал? Да то ли было это, то ли не было!
  - Мне кажется, - потупился ослик, - что я как-то очистился. Даже вижу яснее.
  - Прекрасно! - воскликнул дайди. - Как интересно! Наверное, и память у вас прояснилась. Приятно, думаю, вспомнить хозяина Дурды, продавшего вас на базаре. Доносчика козла Таку. И уж конечно, добросердечного Маймуна-Таловчи, с которым вы были, как говорится, не разлей вода!
  Шухлик не ожидал такого подвоха. Особенно сегодня ему меньше всего хотелось бы думать о тёмном, мрачном прошлом. И горло перехватило, и голова помутилась от былых обид и оскорблений. Он услышал знакомое жужжание навозных мух. Вот они, тут как тут! Добрались из пустыни. Облепили ослика. И солнечный день обернулся пасмурным.
  Шухлик стряхнул мух, но они кружились рядом, не оставляя его в покое. Подоспели на помощь еноты-полоскуны, размахивая полотенцами. Ну никак не удавалось разогнать этот мушиный рой. На редкость приставучие отборные насекомые!
  - Оказывается, не так-то просто освободиться от дурных чувств и помыслов, - заметил Диван-биби и протянул глиняное изваяние, в котором Шухлик сразу признал Маймуна-Таловчи. - Пожалуйста, он в твоей власти! Делай с ним что хочешь.
  Понятно, ослик с превеликим удовольствием растоптал бы этого глиняного болванчика! Да только неловко было крушить искусную работу. Ведь сам Диван-биби старался, лепил.
  - Легче всего разбить и растоптать, - согласился дайди. - Не слишком приятная персона! Но поверь старому бродяге - Маймун-Таловчи тоже Божье создание, и где-то глубоко в душе у него должен быть свет.
  - Вряд ли, - возразил Шухлик и едва не проглотил особенно назойливую муху.
  - Конечно, сама душа одичавшая, - вздохнул Диван-биби. - Заброшенная, позабытая хозяином. Вроде одинокой и глупой крысы Каламуш, которая бежит сейчас с узелком по пустыне. Мне жалко эту глухую и слепую, заблудшую душу! Она страдает, как безногий инвалид, до которого никому нет дела.
  И Шухлика вдруг охватила жалость, вытеснявшая злость и обиды. Он даже погладил глиняного болванчика по голове, отчего тот преобразился, похорошел, чуть ли не озарился изнутри.
  - Знаешь ли ты, что такое прощение? - спросил дайди. - Это чудесное исцеление, избавление и помилование! Не только для того, кого простили, но, в первую очередь, для того, кто простил. Если в тебе есть сочувствие, иначе говоря, прекрасное соцветие из добрых чувств, ты способен простить.
  Диван-биби расставил перед осликом знакомые фигурки. Кроме Маймуна-Таловчи тут были прежний хозяин Дурды, предатель-козёл Така, хозяйка Чиён и надменный вождь сайгаков Окуйрук.
  Ослик с грустью разглядывал их. "Они не ведали, что творили", - подумал Шухлик. Скорее, услыхал эти древние-древние, немногим младше Валаамовой ослицы, слова, долетевшие неизвестно откуда.
  Злость и обиды его исчезали, испаряясь, как грязные лужи под солнцем. И навозные мухи сразу сгинули, будто и не было.
  - В этом мире нет совсем плохих и пропащих, - говорил меж тем Диван-биби, передвигая так и сяк фигурки. - Хотя много потерянных, которые не знают, куда идти. Бродят в дремучем лесу или в бескрайней пустыне.
  Огрызаются и нападают первыми. Страдают, не понимая этого. Кусаются, потому что сами боятся - дрожат от страха, переполнены страхом. Только покажи им, что не робеешь и не злишься. Дай понять, что просто жалеешь, даже сочувствуешь, и всё изменится. Прежде всего для тебя!
  Шухлику вновь стало легко, как утром, когда он только что очнулся под гранатовым деревом. Да нет - намного легче!
  Пожалуй, мог бы вспорхнуть, чуть оттолкнувшись копытами. Он был переполнен соцветием добрых чувств, как воздушный шар горячим дымом, - вот-вот полетит!
  Диван-биби, придерживая его за хвост, остерегал:
  - Такое состояние надо беречь и охранять! Каждый Божий день быть на страже, прислушиваться к себе, чтобы не растерять его. Состояние прощения дороже сундука с золотом. Погляди-ка, любезный садовник, во-о-он туда, - кивнул он в сторону родника.
  Прямо посреди лужайки, которую Шухлик вчера подстригал, неожиданно выросли и уже цвели пять новых деревьев - яблоня, груша и три вишни. Привыкший вроде бы к садовым причудам, ослик диву давался: откуда вдруг, да так быстро?
  - Это твои собственные деревья, - улыбнулся дайди. - Первые в будущем саду! Видишь, какие чудеса творит прощение.
  Шухлик не удержался и поскакал, высоко подлетая, перебирая в воздухе ногами, к своим деревьям. Хотелось понюхать их, потереться о стволы, взрыхлить землю у корней.
  - Запомни крепко: всё в твоей власти! - звучал в ушах голос Дивана-биби, хотя сам он оставался на берегу пруда. - Смотри на жизнь, как художник-творец смотрит на бесформенную глину, из которой можно вылепить, что пожелаешь. Ты созидатель свой жизни, своей судьбы!
  Или это сад Багишамал опять заговорил с Шухли-ком? Впрочем, какая разница, если дайди и его сад - одно целое. Как и рыжий ослик со своими первыми деревьями, выросшими в день прощения.
  Превращениe третье
  Сорокадневная война
  Шухлик всех приглашал поглядеть на свои деревья. Они так буйно цвели, невозможно глаз оторвать.
  Однако к вечеру ничего не уродили - ни яолока, ни груши, ни вишенки. Оказались пустоцветами. Шухлик понимал, что это он виноват, а не деревья. На урожай попросту не хватило сил в его душе. То есть веры в свои силы.
  На другое утро, едва солнце приподнялось над пустыней и заглянуло в сад, разнёсся повсюду дурной какой-то, заунывный вой, будто предупреждение о бомбёжке. Петух Хороз до того растерялся, что позабыл кукарекнуть. Вообще сад Багишамал притих и даже расцвёл позднее обычного. Все его обитатели ходили вялые, словно не выспались.
  Этот долгий вой, как привязанная к Шухлику натянутая резинка, вытаскивал его в пустыню. Нехотя, с тяжёлым сердцем вышел он из сада и сразу понял, в чём дело.
  Толстый, огромный, бегемотоподобный Танбал,
  братец-лень, звал сразиться, помериться силами. Страшно было глядеть на него. И непонятно, с какого бока подойти. То и дело он менял обличье. Откуда-то вдруг вырастали щупальца, как у спрута. А в следующий миг Танбал расползался по песку, как чёрное ежевичное желе.
  Шухлика одолевали сомнения. Ему ещё не доводилось сражаться. Он был вполне мирным, а не воинственным осликом.
  - Ну что, испугался?! - оглушительно, как десяток паровозов, пыхтел Танбал. - Сдаёшься? Тогда бери меня с собой в сад! Заживём вместе!
  Конечно, Шухлик не мог такого допустить - привести в Багишамал чудовищную образину.
  Он заржал не своим голосом и бросился на Танба-ла, пытаясь ударить копытом туда, где виднелись маленькие сонные глазки. Однако братец-лень неожиданно ловко увернулся. И Шухлик почувствовал, что вновь увязает в зыбучих песках неуверенности. Они затягивали быстро. Сковали ноги и уже щекотали живот.
  - Могу тебя спасти, - подмигивал Танбал, очень довольный, что удалось заманить в ловушку. - И будем неразлучны!
  "Нет уж, - думал Шухлик. - Лучше погибнуть! Всё равно рядом с таким уродом - это не жизнь, а сплошное мучение".
  Так бы и пропал без следа бедный рыжий ослик в зыбучих песках, если бы не кукушка Кокку, наблюдавшая за ним с вершины платана. Она раскуковалась на весь сад, созывая подмогу. Первыми подоспели четыре енота-полоскуна и сурок дядюшка Амаки.
  Хорошо, что у енотов оказалась с собой бельевая верёвка. Дядюшка Амаки осторожно подполз к тонущему Шухлику и привязал верёвку за хвост.
  - Выдержит ли? - волновался сурок.
  - Верёвка-то крепкая! - отвечали еноты. - Не беспокойся!
  - Меня тревожит хвост! - нервничал дядюшка.
  - Да тащите уже! - воскликнул Шухлик, отплёвываясь песком, подступившим к морде. - Я же не ящерица, хвостами не швыряюсь!
  Крепкие ребята еноты впряглись, поднатужились и, кряхтя, будто четыре маленьких трактора, выволокли ослика из песчаной западни.
  Оставалось признать, что первая схватка проиграна.
  Притворившись зрелой тыквой в очках, Танбал сидел неподалёку - потягивался и зевал, словно на скучном, утомительном спектакле, где всё заранее известно.
  - До завтра, родной! - помахал он пухлой ручкой. - На прежнем месте! А если не придёшь, сам пожалую в гости!
  По дороге в сад дядюшка Амаки недоумевал:
  - Чего ты с ним связался? - спрашивал, заглядывая Шухлику в глаза. - Кто он такой, этот овощ? Или он фрукт? Вот мой совет: плюнь, и забудь о нём!
  Ослику не хотелось ни с кем разговаривать - настолько он был огорчён, унижен и подавлен. Пришёл к своим деревьям и чуть не заплакал. Они не зацвели сегодня, а пожелтели, увядая.
  "Не утопиться ли? - мелькнула мысль. - Да вряд ли получится - выдра Ошна спасёт!"
  В таком печальном настроении застал Шухлика на берегу пруда дайди Диван-биби.
  - Би-би! - приветственно погудел он. - Би-и-и-би! Но ослик только кисло, через силу улыбнулся.
  - Анал-манал! - сокрушённо воскликнул дайди. - Опять двадцать пять - за рыбу деньги! Конечно, у меня есть напиток из трав, снадобье, которое поможет тебе в сражении, но это будет временный успех. Ты сам должен победить Танбала - раз и навсегда! А для этого нужен стойкий характер. У твоего дедушки, кстати, характер был хоть куда!
  - Какой дедушка? - удивился Шухлик. - Я не слышал ни о каком дедушке.
  - Сейчас не о нём речь, а о характере, - сказал Диван-биби, покачав строгим пальцем. - Ты хоть понимаешь, что это такое? Может, у тебя его вообще нету? Шухлик подумал и согласился:
  - Похоже, что вообще...
  Характер представлялся ему в виде двуручного меча или тяжёлой дубины, которой легко отдубасить Танбала. А ничего подобного у ослика отродясь не имелось.
  Тут уж и Диван-биби на время призадумался, поглаживая лысую голову.
  - Значит, придётся выковать. Крепкий и надёжный. Нержавеющий, - вздохнул он.
  И внимательно поглядел на Шухлика, вроде бы соображая, удастся ли на самом деле выковать и приживётся ли такой твёрдый у ослика. Может, нужен помягче? Ну, как переспелая дыня.
  - Характер, любезный садовник, - это особенные свойства души, которые или помогают жить или мешают.
  Диван-биби поднялся, направляясь к своей кибитке под огромным платаном, а за ним и Шухлик.
  - Настоящий твёрдый характер ощущает себя в долгу перед жизнью, - продолжал рассуждать дайди. - Он знает, что своим рождением обязан жизни, и благодарен ей. И ясно видит, как она прекрасна.
  Отбросив войлочный полог кибитки, Диван-биби пригласил Шухлика зайти. Ослик сразу увидел небольшую наковальню и молот.
  - С таким характером беспокойно, зато весело, - говорил дайди, раскладывая по наковальне какие-то камешки, листья и кору платана, цветок граната, верблюжью колючку и глину из пруда. - Само слово "характер" пришло к нам из древнегреческого языка, в котором означало "чеканщика".
  Как известно, чеканщик, нанося рисунок, царапает металл, бьёт молоточком. Так и характер царапает душу, пробуждает, не позволяя ей дремать. Заставляет радоваться каждому новому дню и не унывать в любой беде.
  Он достал щипцами из очага раскалённый уголёк и тоже бросил на наковальню, а затем примерился, сощурив глаз, и звонко ударил молотом, так что всё окуталось дымным облаком, в котором скакали и сверкали разноцветные искры.
  Шухлику показалось, что искры вместе с горьковатым дымом проникли в него. Разгораются внутри. Согревают и оживляют. Сердце или душу? Сразу не поймёшь. Он закашлялся, чихнул и, выскочив из кибитки, остановился под платаном.
  Такого могучего дерева он никогда не видел. Ещё вчера почему-то не замечал. Пожалуй, чтобы охватить его, потребуется круг из дюжины ослов. А до вершины - ну, никак не меньше сотни! И то, если считать с вытянутыми хвостами.
  Шухлик прислонился к платану, испытывая внезапный восторг оттого, что и он, рыжий ослик, - маленькая часть громадного неизмеримого мира, в котором жутко любопытно жить. В этом мире всему и каждому есть место и нет ничего лишнего. Уж если родился ослик по имени Шухлик, значит, он нужен здесь. Только бы понять, для чего? Наверное, чтобы жить без тоски и уныния, а с благодарной улыбкой.
  То ли Дивану-биби удалось одним ударом молота выковать приличный для ослика характер, то ли платан передал ему тысячелетние мудрость и мощь? Так или иначе, но Шухлик ободрился и разом поверил в себя, в свои силы.
  "Нынешнее поражение - сущий пустяк! - размышлял он, прогуливаясь от дерева к кибитке и обратно. - Оно даже полезно, поскольку научило не лезть в западню из зыбучих песков. Завтра я покажу Танбалу новый победоносный характер! Только бы во сне его не растерять".
  Из кибитки вышел дайди Диван-биби. Почесал Шухлику ухо и шепнул:
  - Ты должен знать, любезный садовник, что Танбал, братец-лень, - родственник самой смерти. Будь смотрителен и не угоди в его липкие лапы.
  На следующее утро Шухлик, не дожидаясь призывного воя Танбала, сам свистнул, разбудив сад, и отправился на поле боя. Небо уже порозовело, а серая пустыня замерла перед восходом солнца. Братец-лень ещё дремал, устроившись на песчаном бархане. Трудно было различить, где кончается бархан и начинается сам Танбал.
  Почуяв ослика, он заворочался. И стало понятно, никакого бархана нет. Один сплошной Танбал! Со вчерашнего дня вырос втрое. Какой-то сухопутный кит-кашалот с панцирем на голове! А пасть такая, что туда поместится десяток верблюдов.
  Однако новенький твёрдый характер не позволял Шухлику размякнуть и усомниться в победе. Перепрыгнув зыбучие пески, он стремительно зашёл в тыл Танбалу. И увидел, что спина его и зад совершенно не укреплены - дряблые и беззащитные, как рыбье заливное.
  "В атаку!" - скомандовал характер, сверкая в глазах Шухлика подобно острому клинку.
  И рыжий ослик налетел на Танбала, как храбрый кавалерист. О, как он лягался и бодался! Толкался, пинался и кусался! Хлестал хвостом и ушами! Топтал и грыз!
  Вряд ли кто-либо на всём белом свете выдержал подобный натиск.
  Братец-лень никак не ожидал такого скорого манёвра-простого, но хитроумного. От внезапного яростного нападения с тыла он ошалел и замер, как в столбняке. Чтобы развернуться и дать отпор, ему бы потребовалось полдня. Но Шухлик не терял ни минуты, дробя Танбала на мелкие кусочки. И вскоре одна лишь башка отворяла пасть, завывая о пощаде.
  Шухлик пнул её, и голова, бессильно щёлкая зубами, цепляясь за верблюжьи колючки, покатилась по песку. Она быстро усыхала, как-то убавлялась, пока не превратилась в маленькую щучью головку.
  Отряхнувшись, рыжий ослик направился к саду. Он возвращался с победой! И никакого изнеможения или лёгкой усталости после битвы... победа всё вытесняла. Шухлик нёс её гордо, как первоклассник букет в школу. Глаза сияли. Уши обнимались. И кисточка на хвосте распушилась, словно мимоза.
  Однако сзади долетело какое-то змеиное прерывистое шипение:
  - Ещ-щ-щё увидимся. Наш-ш-ш-а война не на ж-ж-ж- изнь, а на с-с-с-мерть...
  - Не сомневаюсь! На этом свете, Танбал, нам с тобой не ужиться! - крикнул Шухлик, оглядываясь.
  Сейчас он с превеликим трудом смог бы представить себе того одинокого и несчастного, равнодушного рыжего ослика, скитавшегося в пустыне и бормотавшего: "Ничего". Или того, который совсем недавно скулил и плакал, жалуясь на жизнь саду Багишамал. Даже вчерашний, едва не утонувший в зыбучих песках неуверенности осёл, казался Шухлику посторонним, мало знакомым.
  И тут он услышал, что кто-то на самом деле скулит в ближайшей ямке под белым, как кость, кустом саксаула. Заглянул и увидел шакала, а именно настырного Чиябури, любителя укусить за хвост. Впрочем, теперь ему было явно не до хвостов! Настолько облезлый и худой, что страшно поглядеть. Хныкая и плача, шакал Чиябури зализывал перебитую лапу.
  Конечно, он не узнал рыжего ослика. Но зарычал на всякий случай, хотя и рычание это больше напоминало стон.
  Шухлик присел рядом:
  - Послушайте, бедняга! Может, это странно будет выглядеть, но забирайтесь ко мне на спину! Я отвезу вас в сад, где есть вода и пища. Там вы поправитесь, а здесь погибнете.
  Как ни плох был шакал Чиябури, а взвизгнул из последних сил:
  - Чтобы меня, хищника, вёз какой-то травоядный осёл?! Вся пустыня содрогнётся от смеха! Да лучше сдохнуть!
  Шухлик, ничуть не обижаясь, заметил:
  - У вас, похоже, твёрдый характер, но он мешает вам жить. Не начихать ли, кто чего скажет, засмеётся или содрогнётся? Стоит ли из-за этого умирать?
  - Впервые слышу столь благоразумные речи, - тявкнул шакал. - Пожалуй, вы кругом правы...
  Озираясь и поскуливая, он неловко вскарабкался на спину ослика и притих, вконец измученный. Наверное, впервые в истории, начиная с самых древних времён, осёл вёз шакала. Впрочем, это выглядело вполне нормально, по-человечески, в лучшем, душевном смысле слова.
  Шухлик ступал осторожно, стараясь не тревожить перебитую ногу Чиябури. Шакал часто и горячо дышал ему в ухо.
  - Помилуйте, - прошептал он, - но не тот ли вы полудохлый осёл, которому я когда-то чуть не откусил хвост?
  У меня особый прикус, и след его приметен.
  - Тот, да не тот! - отвечал рыжий ослик, подходя к пруду.
  - Утопите? - обречённо спросил шакал. Сгрузив его на берег, Шухлик покрутил хвостом в воде, вызывая выдру Ошну:
  - Лежите спокойно! Здешняя медсестра перевяжет ногу водорослями и смажет целебной глиной. Через неделю будете прыгать, как щенок. Выздоравливайте, а мне пора!
  Шухлик спешил взглянуть на свои деревья. Ещё издали он заметил, что все ожили, позеленели и покрылись бело-розовыми воздушными цветами. Вообще-то он наперёд знал, что так и будет. Просто верил.
  Не на жизнь, а на смерть!
  Войны бывают очень долгими. Например, известна Столетняя война. Вообще трудно вообразить, как это можно двум соседним народам воевать сто лет подряд - целый век. Однако воевали по глупости.
  Мало того, есть случаи, когда воюет меж собой один и тот же народ, разделённый надвое только словами и мыслями. Такие гражданские войны - верх глупости.
  Но всё-таки есть войны более или менее умные - освободительные! Против захватчиков.
  И многие люди воюют сами с собой, пытаясь освободиться от того, что им в себе противно, что захватило, поработило и не даёт житья. День изо дня сражаются, то проигрывая, то побеждая.
  В общем-то это справедливые войны. Хотя они могут длиться всю жизнь, поскольку сложно раз и навсегда избавиться от мерзкого рабства. Часто оно уходит в подполье. А потом, едва расслабишься, начинает партизанить, мелко пакостить.
  Победу нужно утвердить всем своим существом - душой и телом! Помнить каждую минуту, что ты свободен, что иного и быть не может, что ты - победитель во веки веков.
  Вот уже целый месяц Шухлик бился не на жизнь, а на смерть с братцем-ленью.
  Иной раз так не хотелось просыпаться ни свет ни заря, выходить из сада в пустыню на поле боя, но ослик принуждал себя усилием воли. Чтобы победить лень, надо показать ей свой характер, делать через "не хочу". А начинается всё с простых мелочей, которые должны стать привычкой, - например, чистить зубы по утрам и вечерам, убирать постель или делать зарядку, хоть порой и очень не охота.
  Зато как радостно одолеть в себе то, что мешает жить! Сразу чувствуешь, какую огромную тяжесть уже сбросил с плеч, и понимаешь, что тебе по силам освободиться от других изъянов.
  Шухлик стал опытным воином и не давал спуску Танбалу. Молотил его, крушил, рвал на мелкие клочки, раздувал пылью среди барханов. Танбал выглядел чахлым, хворым и квёлым, умолял простить и отнести в сад Багишамал к пруду, как больного шакала Чиябури.
  Но на следующее утро, устроив коварные ловушки и засады, обернувшись летучей саранчой или сворой чёрных пауков, вновь поджидал Шухлика. Ослик поражался, как он мог раньше жить с подобной дрянью внутри, буквально душа в душу.
  Шёл, кажется, тридцать седьмой день войны. Шухлик, честно говоря, сбился со счёта. Впрочем, и на этот день у него был готов план наступления. Ослик хотел заманить Танбала в зыбучие пески, откуда сам едва спасся.
  Прискакав на окраину сада, Шухлик замер от неожиданности - в пустыне его поджидали трое. Рядом с Танбалом стоял Кайсар, братец-упрямец, похожий на старую жилистую корягу, усеянную шипами. А чуть поодаль - Бетоб, братец-больной, напоминавший жабу величиной с павлина.
  Шухлик давно позабыл о них. И вот здрасьте! Выстроились, как три богатыря.
  Лёгкое облачко сомнения и неуверенности окутало всего на миг голову рыжего ослика. Но подлый братец Бетоб, высунув длинный змеиный язык, сразу напустил на него кашель, чихание и ломоту в костях.
  В былые времена этого хватило бы, чтобы Шухлик окончательно расклеился, почувствовав себя неизлечимо больным. Однако теперь многое изменилось - начиная с нержавеющего характера и кончая пятью личными деревьями в саду Багишамал. Ослик не терял веру в себя. Если и обронил на секунду, тут же поднял!
  - Чихать я хотел и кашлять на вас! - крикнул он, заходя с того края, где ошивался битый-перебитый-измочаленный Танбал, принявший на этот раз вид варёной курицы, только что из бульона, - на большее уже не был способен.
  Шухлик резво поскакал на Танбала, но перепрыгнул и нежданно обрушился всеми копытами на шипастую башку Кайсара, расколов её, как трухлявый пень. Тут же развернулся и со всего маху лягнул Бетоба точно в нос, совершенно его расквасив.
  Танбал закудахтал от ужаса и снёс яйцо всмятку. Кайсар, ничего не видя и не соображая, крутился на месте, упрямо пытаясь боднуть хоть кого-нибудь, кто подвернётся.
  Тут и подвернулся слепо ковылявший Бетоб. Получив шипами по разбитому носу, он горестнд квакнул и отскочил, угодив прямо в зыбучие пески. Ещё с минуту слышалось его хриплое кваканье, пока песок не сомкнулся над головой. Последним исчез длинный фиолетовый язык, извивавшийся над песком, будто ядовитое растение. А вместе с ним - кашель, чихание и ломота в костях у Шухлика. Как рукой сняло!

<< Пред.           стр. 2 (из 6)           След. >>

Список литературы по разделу