<< Пред.           стр. 7 (из 18)           След. >>

Список литературы по разделу

 
 Для гносеологии также важен социологический, вернее, социокультурный аспект деятельности человека; современная психология все более проникается социологическим подходом. Однако для гносеологии социокультурный подход к познанию субъекта изначально задан, является ведущим, в то время как для индивидуально-психологического подхода, доминирующего в психологии, он до сих пор выступает лишь как дополнительный.
 
 Рассматривая многие явления познавательной деятельности, изучаемые также другими познавательными дисциплинами, но с особой точки зрения, современная научная философия в то же время не пренебрегает данными других наук, а, наоборот, опирается на них как на специально-научное (психологическое, физиологическое, историко-культурное и иное) основание.
 
 В. А. Лекторский отмечает, что специалисту по гносеологии приходится ныне самым серьезным образом считаться с полученными в рамках специальных дисциплин эмпирическими данными и теоретическими обобщениями. Теоретику познания не возбраняется, пишет он, и самому заняться специально-научным исследованием того или иного аспекта познания, например, истории отдельной науки (иногда это бывает просто необходимо ввиду того, что некоторые эпизоды истории познания до сих пор не изучены под тем углом зрения, который важен с точки зрения философских выводов). «Важно, однако, не забывать того, что гносеология не сводится и принципиально не может быть сведена ни к той или иной специально-научной дисциплине, имеющей дело с изучением познания, ни к простой совокупности таких дисциплин. Для теории познания как философского исследования результаты специально-научного анализа познания — это своеобразный эмпирический материал, который особым образом реконструируется в рамках задач по выявлению норм получения истинного знания, в контексте разработки проблематики, связанной с взаимоотношением знания и реальности» («Специфика теоретико-познавательного исследования в системе диалектического материализма» // «Гносеология в системе философского мировоззрения». М-, 1983. С. 43).
 
 Такова, в главных чертах, специфика гносеологического подхода к познанию в сравнении с частными дисциплинами, изучающими познавательную деятельность человека.
 
 Наряду с вопросами о том, в чем заключается сущность мира, конечен ли мир или бесконечен, развивается ли он, а если развивается, то в каком направлении, что представляют собой время, причинность и т.п., важное место в философской проблематике занимают вопросы, связанные с познанием окружающих человека предметов (вешей, отношений, процессов). «Познаваем ли мир?» — таков традиционный вопрос, возникший еще в древнюю эпоху, когда философия делала свои первые шаги, стремясь быть доказательным, рационально обоснованным мировоззрением. Но традиционность именно такой формы вопроса может толкнуть к представлению, будто существовали философы, считавшие, что мир вообще не познаваем.
 
 Схватывается ли в дилемме «Мир не познаваем — мир познаваем» действительная проблема? По-видимому, нет. Если в ней что-то и отражается, то лишь в определенном, специфическом смысле, который требует специального раскрытия, что, в свою очередь, ведет к уточнению содержания этой антиномии и ее выражения.
 
 Вопрос о том, познаваем ли мир, в гносеологии имеет следующую формулировку: как относятся наши мысли об окружающем нас мире к самому этому миру? В состоянии ли наше мышление познавать действительный мир, можем ли мы в наших представлениях и понятиях о действительном мире составлять верное отражение действительности? Данная формулировка более строга в том смысле, что предполагает сложность познания предметов, процессов, ситуаций, наличие не только внешней их стороны, но и внутренней, сущностной; она учитывает трудности познания внешней стороны явлений (вспомним хотя бы проблему «вторичных» качеств) и особенно сущности материальных объектов, не только раскрываемых в своих проявлениях, но и скрываемых в них, нередко искаженно ими представляемых. Поэтому вопрос состоит не в том, познаваем ли мир, — этот вопрос в буквальном смысле никем не ставится, — вопрос заключается в том, можно ли достоверно познать предметы, их сущности и проявления сущности. Это и есть подлинная философская проблема, не видеть которую не могли трезвомыслящие философы.
 
 В истории философии сложились две позиции: познавательно-реалистическая и агностическая, и не всегда в активе первой было чуткое улавливание реальной сложности проблемы.
 
 Поставив проблему «Что я могу знать?» И. Кант развернул ее в «Критике чистого разума» в вопрос: «Как возможно априорное (до-опытное) знание?» Этот вопрос затем распался на ряд других. Как возможно естествознание? Как возможна математика? Как возможна метафизика (т.е. философия) в качестве науки? И. Кант исследовал познавательные способности, или душевные силы человека, лежащие в основе каждой их этих сфер познания. Он изучил природу этих способностей, их возможности, попытался определить, чем отличается познание от мышления, рассмотрел диалектические антиномии разума, стремился решить вопрос, как найти всеобщий критерий истины для всякого знания, и т.п. Он полагал, что наблюдение и анализ явлений непрерывно расширяют опыт и объем знания, но прогресс знания всегда имеет границы, всегда перед человеком будут находиться «вещи сами по себе» (см., например: Кант И. Соч.: В 6 т. Т. 3. М., 1964. С. 326). Сколько бы мы ни проникали вглубь явлений, наше знание все же будет отличаться от вещей, каковы они на самом деле. И. Кант был решительным противником познавательного скептицизма, считая его ложным подходом к проблеме познания; вместе с тем он выступал и против догматического предрассудка о всесилии научного знания, против сциентистской переоценки возможностей науки. В этом контексте он и представил «вещи сами по себе» как непознаваемые.
 
 Как же в связи со сказанным выше уточнить основной вопрос гносеологии? В чем суть агностицизма, какова его определяющая черта? Некоторые ученые полагают, что для агностицизма характерно утверждение, что мир не познаваем. Но если взять трактовку агностицизма как учения, отрицающего познаваемость мира (а в некоторых учебных пособиях подчеркивается даже, будто «основной тезис агностицизма — познание невозможно») и применить ее к оценке мировоззренческих позиций И. Канта, И. Мюллера, Г. Гельмгольца, А. Пуанкаре, Т. Гексли, К. Пирсона или Г. Башляра, то, быть может, мы и определим их как агностические в общетеоретическом плане, но при этом останется непонятным, почему эти ученые внесли значительный вклад в разработку проблем именно научно-теоретического познания (познания чего? — конечно, мира).
 
 Представление, будто агностицизм отрицает познаваемость вещей, не применимо ни к одной из его распространенных форм, причем не только настоящего, но и прошлого.
 
 Наличие агностицизма в философии свидетельствует о том, что познание есть сложный феномен, что здесь есть над чем поразмыслить, что оно заслуживает специального философского продумывания. Древнегреческий философ Протагор (ок. 490 — ок. 420 до н.э.) разделял материалистические убеждения, сомневался в существовании богов. «О богах, — писал он, — я не могу знать, есть они, нет ли их, потому что слишком многое препятствует такому знанию, — и вопрос темен, и людская жизнь коротка» (цит. по: Диоген Лаэртский. «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов». М., 1979. С. 375). Касаясь возможности познания окружающих явлений, он обосновывал взгляд, согласно которому «как оно кажется, так оно и есть». Разным людям свойственны разные знания, разные оценки одних и тех же явлений, поэтому «человек есть мера всех вещей». Таким образом, философ делал вывод о невозможности достоверного, т. е. общезначимого («однозначного»), знания существа окружающих явлений.
 
 В школе софистов ставилась цель обосновывать любые суждения, точки зрения, прибегая даже к логическим передержкам и парадоксам (софизмам).
 
 Основатель античного скептицизма Пиррон (ок. 365 — 275 до н.э.) считал достоверными чувственные восприятия (если нечто кажется горьким или сладким, то соответствующее утверждение будет истинным); заблуждение возникает, когда от явления мы пытаемся перейти к его основе, сущности. Всякому утверждению о предмете (его сущности) может быть с равным правом противопоставлено противоречащее ему утверждение. Именно такой ход мысли привел к позиции воздержания от окончательных суждений.
 
 Уже знакомство с античным скептицизмом как наиболее ранней формой агностицизма показывает, сколь неточным является представление об агностицизме как учении, отрицающем познание (или познаваемость) мира.
 
 В Новое время на основе прогрессирующего развития естествознания сложились представления Д.Юма и И.Канта о возможностях познания.
 
 Английский философ Д. Юм (1711 — 1776) отмечал ограниченность монокаузализма, универсализировавшего тождественность причины и следствия в механических взаимодействиях. Он показал, что в научном эксперименте, да и в обыденном опыте, следствие отличается от причины, а потому не может быть в ней выявлено. Из этого, по его мнению, следовало, что доказать существование причинно-следственных связей невозможно: они не выводимы из опыта, т.е. не выводимы «апостериорно», но они не устанавливаемы также и логическим выведением следствий из причин, т. е. «априорно». Есть, однако, субъективная причинность — наша привычка, наше ожидание связи одного явления с другим (нередко по аналогии с уже известной связью) и фиксация этой связи в ощущениях. За пределы этих психических связей мы проникнуть не можем. «Природа, — утверждал Д.Юм., — держит нас на почтительном расстоянии от своих тайн и предоставляет нам лишь знание немногих поверхностных качеств объектов, скрывая от нас те силы и принципы, от которых всецело зависят действия этих объектов» (Юм Д. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1966. С. 35).
 
 Внимание родоначальника немецкой классической философии И. Канта (1724 — 1804) привлекла, как уже отмечалось выше, активность субъекта в научно-познавательной деятельности, созидание субъектом форм, отсутствующих в природе. Он подошел к разрешению вопроса о механизме соединения «субъективного» и «объективного» в познании, в процессе активной творческой деятельности человека.
 
 Не сомневаясь в отличие от Д. Юма в существовании вне сознания материальных «вещей самих по себе», И.Кант, однако, считал их в принципе непознаваемыми. Воздействуя на человека, «вещи сами по себе» вызывают в нем множество разнообразных ощущений, которые оказываются упорядоченными посредством априорных форм живого созерцания. Обретая пространственную и временную форму, представления упорядочиваются далее посредством категорий рассудка («причины», «количества» и др.) и, трансформируясь в явления, соотносятся как внешние субъекту феномены с воздействующими на субъект «вещами самими по себе». В процессе познавательной (и трудовой) деятельности субъект раскрывает мир феноменов и развивает научное знание.
 
 Знание не происходит целиком из опыта (здесь И. Кант выступает против индуктивизма), но оно и не замкнуто априорными схемами трансцендентального субъекта. В знании — и то, что идет от опыта, и то, что связано с творчеством человека, с теми формами, которые имеются или создаются в деятельности субъекта как индивида или общества. Характеризуя генезис познания, И.Кант утверждал: «Хотя всякое наше познание и начинается с опыта, отсюда вовсе не следует, что оно целиком происходит из опыта» (Кант И. Соч.: В 6 т. Т. 3. С. 105). Итак, познаваем лишь мир явлений; вещи же в себе познанием не достигаются, они неуловимы. «О том, — указывает Кант, — каковы они (веши — П. А.) могут быть сами по себе, мы ничего не знаем, а знаем только их явления, т.е. представления, которые они в нас производят, действуя на наши чувства» (Кант И. «Пролегомены». М., 1937. С. 51. О гносеологии, в том числе об агностицизме Канта см.: Асмус В.Ф. «Иммануил Кант». М., 1973. Гл. I. § 3, гл. III — V. Разные оценки гносеологии Канта см.: Гулыга А. В. «Немецкая классическая философия». М., 1986; Ойзерман Т. И. «Так ли надо писать популярные книги по философии?» // «Вопросы философии». 1987. № 8).
 
 Близка к кантовской концепции позиция так называемого «физиологического идеализма», представленная в трудах немецкого физиолога И. Мюллера (1801 — 1858).
 
 В физиологии второй четверти XIX в. стал рушиться механистический детерминизм XVII — XVIII вв., согласно которому качество ощущения равно качеству раздражителя, а причина ощущения есть лишь внешний фактор. Постепенное изменение методики эксперимента вело к применению наряду с адекватным неадекватного (электрического) раздражителя; опыты показали, что качественно однородный раздражитель способен вызывать качественно разнородные ощущения (тот же электрический раздражитель — вкусовые, зрительные и другие ощущения) в зависимости от природы органов чувств. В то же время оказалось возможным качественно разнородными раздражителями вызывать однотипные ощущения. В результате И.Мюллер выдвинул положение о существовании специфической энергии органов чувств, играющей решающую роль в спецификации ощущений. Он подчеркивал, что «ощущение есть результат возбуждения врожденной для органа чувств энергии», что цвет, например, не существует вне органа чувств; внешний фактор «запускает» энергию соответствующего органа чувств, что и рождает в нас ощущение цвета. Из всего этого И. Мюллер делал вывод: «Мы не знаем ни сущности внешних предметов, ни того, что мы называем светом, мы знаем только сущности наших чувств». Сказанное И. Мюллером не является какой-то наивной ошибкой, если вспомнить, что цвет и в наши дни считается результатом воздействия на сетчатку глаза электромагнитных волн, которые сами по себе бесцветны. И. Мюллер пришел к тому же представлению, к той же схеме познавательного взаимодействия субъекта с объектом, что и И. Кант; разница была лишь в том, что И. Мюллер пытался доказать правомерность этой схемы с помощью данных физиологии.
 
 «Теория иероглифов», или «теория символов», немецкого физика и физиолога Г. Гельмгояьца (1821 — 1894) также опирается на закон, или принцип, специфической энергии органов чувств И.Мюллера. Различие же (от концепции И. Мюллера) состоит, во-первых, в конкретизации данного принципа, в установлении связи «специфической энергии» с отдельными подсистемами органов чувств, с нервными волокнами (поскольку Г. Гельмгольц считал, что существуют специфические энергии различного качества даже в одном и том же органе чувств). Во-вторых, теория иероглифов давала более обобщенные в гносеологическом плане представления о познании, чем мюллеровская его трактовка. Г. Гельмгольц считал знаками и ощущения, и понятия. Что касается ощущений, то он писал: «Ощущения чувств для нас только символы внешних предметов, они соответствуют им настолько, насколько писаное слово или звук соответствует данному предмету. Ощущения чувств .сообщают нам об особенностях внешнего мира, но они делают это не лучше, чем мы можем сообщить слепому посредством слов понятие о цветах» (Гельмгольц Г. «Популярные научные статьи». СПб., 1866. Вып. I. С. 61). Чувственные впечатления есть только отметки качеств внешнего мира, знаки (символы, иероглифы), истолкованию которых мы должны научиться из опыта. Главный тезис его концепции — «отсутствие ближайшего соответствия между качествами ощущения и качествами объекта» (там же. С. 82).
 
 Интересна аналогия, которую использовал для характеристики такой позиции Карл Пирсон (1857 — 1936). Он писал: «Мы похожи на телефониста из центральной станции, который не может подойти к абонентам ближе, чем обращенный к нему конец телефонного провода. На самом деле мы находимся даже в худшем положении, чем этот телефонист, ибо для полноты аналогии мы должны были бы предположить, что он никогда не покидал телефонной станции, что он никогда не видел абонента или кого-нибудь, похожего на абонента, словом, что он никогда не приходил в соприкосновение с внешним миром помимо телефонного провода. Такой телефонист никогда не в состоянии был бы составить себе непосредственное впечатление об этом «действительном» мире вне его; действительный мир сводился бы для него к совокупности конструктов, созданных им на основании полученных по проводам сообщений... Из «внешнего мира» стекаются сообщения в виде чувственных впечатлений; мы их анализируем, классифицируем, накопляем, рассуждаем о них. Но мы не знаем ровно ничего о природе «вещей самих в себе», о том, что существует на другом конце нашей системы телефонных проводов» (Пирсон К. «Грамматика науки». СПб., 1911. С. 82 — 83).
 
 На рубеже XIX — XX вв. сформировалась еще одна разновидность агностицизма — конвенционализм. Внутринаучной предпосылкой его формирования были теоретизация естественных наук, усиление роли научных понятий, законов, теорий в качестве средств познания, выявившаяся возможность выбора средств теоретического отражения действительности, расширяющийся диапазон конвенций в среде естествоиспытателей. Конвенционализм (от лат. conventio — договор, соглашение) определяется как философская концепция, согласно которой научные теории и понятия являются не отражением объективного мира, а продуктом соглашения между учеными.
 
 Виднейший его представитель — французский математик и методолог науки А. Пуанкаре (1854 — 1912). Анализируя факт существования в науке ряда геометрий — евклидовой, Лобачевского, Римана, А. Пуанкаре пришел к выводу, что «геометрические аксиомы не являются ни синтетическими априорными суждениями, ни опытными фактами. Они суть условные положения... Одна геометрия не может быть более истинна, чем другая; она может быть только более удобна» (Пуанкаре А. «Наука и гипотеза». М., 1904. С. 60 — 61). Прагматический критерий, взятый в качестве единственного ориентира достоверности, вел к сомнению в познаваемости сущности материальных систем, законов природной действительности; научные законы, по его мнению, суть условности, символы.
 
 А. Пуанкаре отделял отношения между вещами от сущности самих вещей, считал, что познаваемы только отношения. Он писал: «Сначала нам представляется, что теории живут не долее дня и что руины нагромождаются на руины. Сегодня теория родилась, завтра она в моде, послезавтра она делается классической, на третий день она устарела, а на четвертый — забыта. Но если всмотреться ближе, то увидим, что так именно падают, собственно говоря, те теории, которые имеют притязание открыть нам сущность вещей. Но в теориях есть нечто, что чаще всего выживает. Если одна из них открыла нам истинное отношение, то это отношение является окончательным приобретением; мы найдем его под новым одеянием в других теориях... Единственной объективной реальностью являются отношения вещей, отношения, из которых вытекает мировая гармония» (Пуанкаре А. «О науке». М., 1983. С. 278 — 279). Но природа вещей непознаваема. «Не только наука не может открыть нам природу вещей; ничто не в силах открыть нам ее, и если бы ее знал какой-нибудь бог, то он не мог бы найти слов для ее выражения» (там же. С. 277).
 
 Конвенционализм как система мировоззренческих взглядов и принципов научного познания широко распространился в последние десятилетия в западной философии, а также в логике и методологии науки. С конвенционалистскими установками выступали К. Поппер, И. Лака-тос, П. Фейерабенд и многие другие ученые. Основоположник неорационализма французский философ Г. Башляр (1884 — 1962) разделял мир на «естественную реальность» и «техническую реальность». В практике, практических действиях, полагал он, субъект включается в «естественную реальность», творит новую по принципам разума через опредмечивание идей. В процессе преобразующей практики субъект, однако, не выявляет никаких черт естественной реальности, а раскрывает «формы», «порядок», «программы», развернутые в «технической реальности». Этот мир и познаваем.
 
 Краткий обзор перичесленных выше концепций убеждает, что в них вовсе не отрицается возможность познания мира вообще или феноменологической его стороны, данной в ощущениях или рассудке человека, да и нелепо, видимо, полагать, будто найдутся философы, в прямом смысле слова отрицающие возможность познания каких-то, хотя бы самых очевидных, сторон объектов мира.
 
 И если некоторые философы и естествоиспытатели все же ставят под сомнение возможность познания «вещи в себе», то этого не делает никто, когда заходит речь о явлениях (другое дело, как трактуется при этом природа самого явления или «мира вообще»).
 
 Так или иначе, а трактовка агностицизма как учения, подвергающего отрицанию (или сомнению) принципиальную познаваемость мира, является неточной.
 
 Агностические концепции появляются и функционируют в сфере науки, философии, культуры не из наивно-примитивного нигилизма в отношении к познанию, а из столкновения с противоречивой природой материальных систем и чрезвычайно сложным характером и процессом ее отображения в сознании субъекта.
 
 Современная философская теория познания не расходится с агностицизмом в вопросе о познаваемости явлений (как феноменов, объектов чувственного познания). Не расходятся они и в ответе на вопрос: можно ли познать мир целиком во всех его связях и опосредованиях? (На это дается отрицательный ответ.)
 
 Расхождение в другом — по вопросу о том, познаваема ли сущность материальных систем. Расхождения — в трактовке природы «феномена» — явления: имеют ли эти явления непосредственное отношение к сущности и возможно ли через явления получать достоверные знания о сущности материальных систем?
 
 На вопрос о возможности получения достоверного знания о сущности предметов (или о главном в этой сущности) агностики отвечают отрицательно, хотя и по-разному, в зависимости от того, признают ли они вообще существование сущности или нет, а если признают, то какую видят связь сущности с явлением.
 
 С точки зрения диалектической философии мир материальных систем не ограничивается чувственно воспринимаемыми свойствами и отношениями. За ними находятся, за ними скрываются и в них проявляются (нередко искаженно) сущностные связи и отношения.
 
 Специфика агностицизма — в отрицании возможности достоверного познания сущности материальных систем. Это и есть главный признак агностицизма, и он должен быть отражен в исходном определении понятия «агностицизм».
 
 Таким образом, в качестве исходного может быть предложено следующее определение: агностицизм — это учение (или убеждение, установка), отрицающее возможность достоверного познания сущности материальных систем, закономерностей природы и общества.
 
 Коснемся еще одного момента, связанного с пониманием специфики агностицизма — его отношения к идеализму.
 
 В статье И. В. Сталина «О диалектическом и историческом материализме» заявлялось, что идеализм оспаривает возможность познания мира и его закономерностей, не верит в достоверность наших знаний, не признает объективной истины и считает, что мир полон «вещей в себе», которые не могут быть никогда познаны наукой. В этом утверждении идеализм отождествлялся с агностицизмом; получалось, что всякий агностицизм есть идеализм, и наоборот. В условиях догматического отношения к текстам И. В. Сталина такое понимание агностицизма на долгие годы было укоренено в нашей философской литературе. Впоследствии это понимание справедливо было квалифицировано как упрощенное.
 
 Действительно, философские концепции Лейбница, Гегеля, многих других идеалистов по своим теоретико-познавательным установкам не являлись агностическими. Но в идеализме есть течения агностического толка. Здесь выделяются прежде всего сенсуалистические школы субъективного идеализма, абсолютизирующие ощущения и конструирующие представление о мире как бесконечном множестве комплексов ощущений субъекта. Философия Дж. Беркли — типичный тому пример. С другой стороны, не всякий материализм есть антиагностицизм. Достаточно ярко проступает агностицизм у многих естественнонаучных материалистов (пример — Т. Гексли). Все это говорит о том, что однозначной связи между агностицизмом и идеализмом нет.
 
 У материализма и идеализма, с одной стороны, познавательного реализма и агностицизма — с другой, — разные основания деления.
 
 Первые выделяются по ответу на вопрос: что первично — дух или природа, вторые — познаваема ли сущность материальных систем (и в этом смысле — «познаваем ли мир»)? Оба эти вопроса составляют разные аспекты одной и той же проблемы, а не один и тот же аспект.
 
 Агностические концепции подразделяются по многим основаниям. Существуют материалистический и идеалистический агностицизм, сенсуалистический и рационалистический, юмовский, кантовский и т.д. агностицизм (если брать имена создателей соответствующих школ), агностицизм этический, иероглифический, физиологический, кибернетический и т.п. (по средствам, характеру аргументации).
 
 Существенное различие между материализмом и идеализмом, с одной стороны, и познавательным реализмом и агностицизмом — с другой, не снимает вместе с тем и некоторых их общих моментов. Последовательный материализм (именно «последовательный») не может быть агностическим, а последовательный агностицизм, в свою очередь, имеет тенденцию к субъективному идеализму. Но тенденцию, конечно, не следует выдавать за действительность развернутой системы идеализма. Как и всякая возможность, тенденция может быть реализована в разных формах.
 
 Отождествлять агностицизм с идеализмом значит не видеть двух относительно самостоятельных релятивных подсистем в обшей системе философии — материальной и духовной. При тотальном онтологизме недалеко до вульгарно-социологического редукционизма: сначала агностицизм сводится к идеализму, а затем (через отождествление идеалистических установок с политической реакционностью, что доминировало при культе личности И. В. Сталина) — к политической реакционности. В результате практического применения такой схемы искажались подлинные позиции философов и естествоиспытателей, нарушались принципы объективности и справедливости в оценках их мировоззрения.
 
 Рассмотрение агностицизма, его специфических черт как мировоззренческой позиции отчетливее характеризует, как мы считаем, исходную проблемную ситуацию в гносеологии, нередко выражаемую вопросом «Познаваем ли мир?». Представители агностицизма уловили реальную сложность проблемы «Что я могу знать?». Обращение к трактовке агностиками познания, его возможностей, средств и условий нисколько не умаляет значимости учений о познании, сложившихся в истории философии на позициях гносеологического оптимизма (Ф. Бэкон. «Новый Органон», 1620; Р.Декарт. «Рассуждение о методе», 1637; Дж. Локк. «Опыт о человеческом разуме», 1690; и др.). В этих трудах глубоко осознана трудность решения многих гносеологических проблем, поэтому освоение этих трудов является непременным условием развития современной гносеологии.
 
 В дальнейшем мы рассмотрим аргументы представителей агностицизма, а также контраргументы и постараемся обосновать тезис о принципиальной возможности познавать сущность материальных систем. Через всю проблематику гносеологии в явном или неявном виде проходит конфронтация агностицизма и гносеологического реализма; противоборство этих позиций присутствует и в современной теории познания. Проблема «Что я могу знать?» составляет внутренний стержень всех проблем современной гносеологии: «Каковы познавательные способности человека?», «Каковы критерии отграничения истины от заблуждения?», «Каковы возможности научного познания?» и др.
 
 Многовековая история философии свидетельствует о том, что отправной точкой гносеологии был и остается вопрос «Что такое истина?».
 
 
 
 
 Глава XIV. Истина и заблуждение
 
 § 1. Понятие истины. Аспекты истины
 
 Проблема истины является ведущей в философии познания. Все проблемы философской теории познания касаются либо средств и путей достижения истины (вопросы чувственного и рационального, интуитивного и дискурсивного и др.), либо форм существования истины (понятий факта, гипотезы, теории и т.п.), форм ее реализации, структуры познавательных отношений и т.п. Все они концентрируются вокруг данной проблемы, конкретизируют и дополняют ее.
 
 Понятие истины относится к важнейшим в общей системе мировоззренческих проблем. Оно находится в одном ряду с такими понятиями, как «справедливость», «добро», «смысл жизни».
 
 От того, как трактуется истина, как решается вопрос, достижима ли она, — зависит зачастую и жизненная позиция человека, понимание им своего назначения. Примером тому может служить свидетельство нидерландского физика, создателя классической электронной теории X. А. Лоренца. Говоря в 1924 г. о развитии своей научной деятельности, приведшей к электронной теории, он, в частности, заявил, что видел в квантовом атоме неразрешимое противоречие, которое приводило его в отчаяние. «Сегодня, — признавал он, — утверждаешь прямо противоположное тому, что говорил вчера; в таком случае вообще нет критерия истины, а следовательно, вообще неизвестно, что значит наука. Я жалею, что не умер пять лет тому назад, когда этих противоречий не было (цит. по: Иоффе А Ф. «Развитие атомистических воззрений в XX веке» // «Памяти В. И. Ленина». М.- Л., 1934. С. 454). Этот факт показывает то драматическое положение, в котором порой оказываются ученые, переживающие смену одной теории другой и сталкивающиеся с необходимостью отказа от прежних теорий, считавшихся истинными.
 
 Проблема истины, как и проблема смены теорий, не такая уж тривиальная, как может показаться с первого взгляда. В этом можно убедиться, вспомнив атомистическую концепцию Демокрита и ее судьбу. Ее главное положение: «Все тела состоят из атомов, атомы неделимы». Является ли оно с позиций науки нашего времени истиной или заблуждением? Для квалификации ее в качестве истины как будто нет оснований: современная наука доказала делимость атомов. Ну а является ли она заблуждением? Если считать ее заблуждением, то не будет ли это субъективизмом? Как может какая-либо концепция, подтвердившая свою истинность на практике (а таковой и была атомистическая концепция Демокрита), оказаться ложной? Не придем ли мы в таком случае к признанию того, что и сегодняшние теории — социологические, биологические, физические, философские — только «сегодня» истинные, а завтра, через 10 или 100, 300 лет будут уже заблуждениями? Так чем же мы сегодня занимаемся: не заблуждениями ли, не их ли созданием, развертыванием? Не будет ли здесь произвола, волюнтаризма? Получается, что мы приходим к оправданию открытой конъюнк-туршины. Поскольку мы этого делать не хотим, постольку альтернативное утверждение — что концепция Демокрита есть заблуждение — тоже приходится отбросить. Итак, атомистическая концепция античного мира, да и атомистическая концепция XVII — XVIII вв., не истина и не заблуждение.
 
 Так что же такое истина?
 
 Имеются разные понимания истины. Вот некоторые из них: «Истина — это соответствие знаний действительности»; «Истина — это опытная подтверждаемость»; «Истина — это свойство самосогласованности знаний»; «Истина — это полезность знания, его эффективность»; «Истина — это соглашение».
 
 Первое положение, согласно которому истина есть соответствие мыслей действительности, является главным в классической концепции истины. Она называется так потому, отмечает Э. М. Чудинов, что оказывается древнейшей из всех концепций истины: именно с нее и начинается теоретическое исследование истины. Первые попытки ее исследования были предприняты Платоном и Аристотелем. Классическое понимание истины разделяли Фома Аквинский, П. Гольбах, Гегель, Л.Фейербах, Маркс; разделяют его и многие философы XX столетия.
 
 Этой концепции придерживаются и материалисты, и идеалисты, и теологи; не отвергают ее и агностики; среди приверженцев классической концепции истины имеются и метафизики, и диалектики. Она очень солидна по своему представительству. Различия внутри нее проходят по вопросу о характере отражаемой действительности и по вопросу о механизме соответствия.
 
 Иногда говорят: классическое определение истины (через «соответствие», «верное» или «адекватное» отражение) тавтологично. На наш взгляд, правы те, кто считает полезными и такие определения-тавтологии, поскольку они играют роль разъяснений значений менее знакомых слов через слова, значения которых интуитивно более ясны.
 
 Термин «адекватное» («верное») отражение применительно к мысленным образам может быть конкретизирован через понятия изоморфизма и гомоморфизма. Д. П. Горский, И. С. Нарский и Т. И. Ойзерман отмечают, что верное отображение как мысленный образ, возникающий в результате познания объекта, есть: 1) отображение, причинно обусловленное отображаемым; 2) отображение, которое находится в отношении изоморфизма или гомоморфизма по отношению к отображаемому; 3) отображение, в котором компоненты, находящиеся в отношении изоморфизма или гомоморфизма к компонентам отображаемого, связаны с последним отношением сходства. Всякое верное отображение (как мысленный образ) находится в указанных отношениях с отображаемым и поэтому может быть охарактеризовано как истинное. Предикат «истинный» выступает, таким образом, как некоторое сокращение для описания отображений, отличающихся указанными выше свойствами. Этим оправдано традиционное определение понятия истины (см.: «Современные проблемы теории познания диалектического материализма. Т. II. Истина, познание, логика». М., 1970. С. 30 — 31).
 
 Современная трактовка истины, которую разделяет, по-видимому, большинство философов, включает в себя следующие моменты. Во-первых, понятие «действительность» трактуется прежде всего как объективная реальность, существующая до и независимо от нашего сознания, как состоящая не только из явлений, но и из сущностей, скрывающихся за ними, в них проявляющихся. Во-вторых, в «действительность» входит также и субъективная действительность, познается, отражается в истине также и духовная реальность. В-третьих, познание, его результат — истина, а также сам объект понимаются как неразрывно связанные с предметно-чувственной деятельностью человека, с практикой; объект задается через практику; истина, т. е. достоверное знание сущности и ее проявлений, воспроизводима на практике. В-четвертых, признается, что истина не только статичное, но также и динамичное образование; истина есть процесс. Эти моменты отграничивают диа-лектическо-реалистическое понимание истины от агностицизма, идеализма и упрощенного материализма.
 
 Одно из определений объективной истины таково: истина — это адекватное отражение объекта познающим субъектом, воспроизводящее познаваемый объект так, как он существует сам по себе, вне сознания.
 
 Характерной чертой истины является наличие в ней объективной и субъективной сторон.
 
 Истина, по определению, — в субъекте, но она же и вне субъекта. Истина субъектна. Когда мы говорим, что истина «субъективна», это значит, что она не существует помимо человека и человечества; истина объективна — это значит, что истинное содержание человеческих представлений не зависит ни от человека, ни от человечества.
 
 Некоторые «идеологи» полагают, что содержание истины зависит от классов и от времени. В 30 — 40-х годах в нашей стране внедрялось представление, будто существует «буржуазная физика» и «буржуазная генетика». Это явилось одним из оснований гонений на тех, кто поддерживал теорию относительности, хромосомную теорию наследственности.
 
 Однако в соответствии с здравым смыслом и по исходному определению объективная истина внеклассова и надысторжна.
 
 В. И. Ленин отмечал, что объективная истина это такое содержание человеческих представлений, которое не зависит от субъекта, не зависит ни от человека, ни от человечества; из этого утверждения, если быть последовательным, вытекало положение о независимости истины и от классов. В том же ключе следовало бы делать вывод и из утверждения, что соответствия теории денежного обращения с практикой Маркса «не могут изменить никакие будущие обстоятельства» (В.И.Ленин. ПСС. Т. 18. С. 146).
 
 Положение о внеклассовом, надысторичном характере объективной истины нисколько не нарушает того, что имеются истины, выражающие интересы классов, что истина определенным образом связана с полезностью знаний и что сама истина изменяется со временем в смысле своей полноты, степени отражения сущности материальных систем и их проявлений.
 
 Именно по этой причине — внеклассовости и надысторичности —и атомистическая концепция Демокрита в своей основе истинна; материальные тела действительно состоят из атомов, а атомы неделимы. Хотя атомы и оказались иными, чем это представлялось в античности, хотя и была доказана впоследствии делимость атомов (кстати, при критике метафизического положения XVII — XVIII вв. о неделимости атомов забывают, что атомы целостны и действительно неделимы в определенных пределах при определенных условиях; на этом основана, в частности, вся химия), все же данная концепция соответствовала и соответствует своему уровню состояния практики, пусть примитивному, обыденному, но вполне определенному опыту. В этих границах она истинна. Иное дело, что данный уровень опыта и представление о неделимости атомов были в то время абсолютизированы, и в положении «Все тела состоят из атомов, атомы неделимы» не только не содержалось оговорки — «при таких-то условиях», но, более того, полагалось категорическое «атомы неделимы при всех условиях».
 
 Как видим, к оценке научных концепций в плане «истина» или «заблуждение» нужно подходить при строгом соблюдении требования соотносить их содержание с конкретным, или отражаемым, предметом, его элементами, связями, отношениями. Если такое соответствие налицо и при фиксированных (а не любых) условиях воспроизводится, то это означает, что мы имеем дело с достоверным объективно-истинным знанием в полном его объеме или (как в случае с атомистической концепцией Демокрита) с достоверностью, истинностью в главном его содержании. В последнем случае сама концепция в гносеологическом плане есть истина плюс заблуждение (что выявляется ретроспективно, с точки зрения нового уровня развития практики).
 
 Из понимания истины как объективной, не зависящей от индивидов, классов, человечества, следует ее конкретность.
 
 Конкретность истины — это зависимость .знания от связей и взаимодействий, присущих тем или иным явлениям, от условий, места и времени, в которых они существуют и развиваются. Реализацию принципа конкретности можно было видеть из приведенного только что примера с атомистической гипотезой. Пример, нередко приводимый в литературе: утверждение «вода кипит при 100 градусах Цельсия» правильно при наличии нормального атмосферного давления (760 мм ртутного столба) и неправильно при отсутствии этого условия. Еще пример, из области социального познания; он касается оценки марксизма французским экзистенциалистом Ж.-П. Сартром. «Марксизм, — писал он, — был самой радикальной попыткой прояснения исторического процесса в его тотальности». Именно поэтому «марксизм остается философией нашего времени: его невозможно превзойти, так как обстоятельства, его породившие, еще не исчезли» (J.-P.Sartre. «Critique de la raison dialectique». Paris, I960. P. 29). Изменение же капитализма, переход его в монополистический, а затем и в постмонополистическую форму требует, конечно, и соответствующего изменения социальной, экономической теории капитализма.
 
 В понятие конкретной истины включается указание на время. Имеется в виду время существования объекта и момент или период его отражения субъектом. Если же «время объекта» или «время субъекта» меняется, то знание может потерять свою объективность.
 
 Таким образом, абстрактной истины нет, истина всегда конкретна. Конкретность включается в объективную истину. Вследствие этого понятие истины неотъемлемо от ее развития, от понятия творчества, необходимого для дальнейшей разработки и развития знания.
 
 Объективная истина имеет 3 аспекта: бытийственный, аксиологический и праксеологический.
 
 Бытийственный аспект связан с фиксацией в ней бытия как предметно-субстратного, так и духовного (в последнем случае — когда объектом познания индивида становится духовный мир другого человека, установленные теории, система догматов и пр.). Само же это бытие является данным субъекту как объект, т. е. как объективная реальность, хотя и сопряженная с субъектом, но находящаяся вне субъекта познания. Сама истина обретает собственное бытие. В. С. Соловьев отмечал: «Истина заключается прежде всего в том, что она есть, т.е. что она не может быть сведена ни к факту нашего ощущения, ни к акту нашего мышления, что она есть независимо от того, ощущаем ли мы ее, мыслим ли мы ее или нет... Безусловная истина определяется прежде всего не как отношение или бытие, а как то, что есть в отношении, или как сущее» (Соч. в двух томах. Т. 1. М., 1988. С. 691). Бытийственный, или онтологический, аспект истины подчеркивался и П. А. Флоренским в его фундаментальном труде «Столп и утверждение истины». «Наше русское слово «истина», — пишет он, — сближается с глаголом есть («истина» — «естина»)... «Истина», согласно русскому о ней разумению, закрепила в себе понятие абсолютной реальности: Истина — «сущее», подлинно-существующее... В отличие от мнимого, не действительного... Русский язык отмечает в слове «истина» онтологический момент этой идеи. Поэтому «истина» обозначает абсолютное само-тож-дество и, следовательно, само-равенство, точность, подлинность. «Истый», «истинный», «истовый» — это выводок слов из одного этимологического гнезда» («Столп и утверждение истины». Т. 1(1). М., 1990. С. 15 — 16). Истина — это «пребывающее существование»; это — «живущее», «живое существо», «дышушее», т.е. владеющее существенным условием жизни и существования. Истина, как существо живое по преимуществу, — таково понятие о ней у русского народа... Именно такое понимание истины и образует своеобразную и самобытную характеристику русской философии» (там же, с. 17).
 
 Аксиологический аспект истины состоит в нравственно-этической, эстетической и праксеологической ее наполненности, в тесной связи с смыслом жизни, с ее ценностью для всей, в том числе практической деятельности человека. Наличие такого момента в истине мы уже видели из приведенного выше факта, касающегося биографии физика X. А. Лоренца. Само понятие «истина» в русском языке неотрывно от понятия «правда». Вл. Даль в «Толковом словаре живого великорусского «зыка» замечает: правда — это истина на деле, истина во благе, честность, неподкупность, справедливость; поступать по правде значит поступать по истине, по справедливости; правдивость, как качество человека или как принадлежность понятия, рассказа, описания; полное согласие слова и дела, истина (т. III. М., 1980. С. 379). Истина — противоположность лжи; все, что верно, подлинно, точно, справедливо, что есть; все, что есть, то истина. Ныне слову этому отвечает и правда, хотя вернее будет понимать под словом «правда» правдивость, справедливость, правосудие, правоту. Истина относится [более] к уму и разуму, а добро или благо к любви, нраву и воле (т. II. М., 1979. С. 60).
 
 Известный ученый А.Д.Александров пишет, что само понятие «правда» охватывает и объективную истину, и моральную правоту. «Стремление найти истину, распространить и утвердить ее среди людей оказывается существенным элементом моральной позиции по отношению к людям... Знание истины обогащает человека, позволяет ему лучше ориентироваться в действительности. Поэтому ложь не просто противна истине. Тот, кто лжет, как бы обкрадывает человека, мешает ему понимать происходящее и находить верные пути, стесняет его свободу, налагает на него оковы искаженного взгляда на действительность. Искажение и сокрытие истины всегда служило угнетению. Неуважение к истине, безразличие к ней выражает неуважение, безразличие к людям; надо совершенно презирать людей, чтобы с апломбом вещать им, не заботясь об истине» («Истина как моральная ценность» // «Наука и ценности». Новосибирск, 1987. С. 32).
 
 Праксеологический аспект истины демонстрирует включенность в истину момента ее связи с практикой. Сам по себе этот момент как ценность, или полезность истины для практики входит в аксиологический ее аспект, однако, есть смысл в том, чтобы выделять его в качестве относительно самостоятельного.
 
 Философ М. М. Рубинштейн обращал внимание на освободительный характер истины: каждая познанная истина, подчеркивал он, означает новый раскрытый простор для действия; предвидя будущее и объединяя его со своими принципами, человек не только ждет будущего, но он способен и творить его; истина — жизнесозидательна, ложь жизнеразрушительна («О смысле жизни». Ч. 2 М., 1927. С. 101, 103, 96).
 
 Нацеленность истины на практику, праксеологический аспект истины специально рассматривается в ряде работ по теории познания. Наиболее содержательной в этом плане является книга Б. И. Липского «Практическая природа истины» (Л., 1988). Он указывает на то, что истина есть характеристика определенного отношения между идеей и предметом и поэтому должна включать в себя как объективное знание о свойствах предмета, так и субъективное понимание возможностей его практического употребления. Человек, располагающий истиной, пишет он, должен иметь четкое представление не только о свойствах данного предмета, но и возможностях его практического использования. Практика удостоверяет истину лишь для того, чтобы эта удостоверенная истина могла служить дальнейшему развитию практики. Отсюда — определение понятия истины: истина есть «содержание человеческого сознания, соответствующее объективной реальности и выступающее теоретической основой ее преобразования для достижения субъективной цели» (с. 96).
 
 Наличие праксеологического аспекта в содержании понятия «истина» дает основание, как видим, для своеобразного определения этого понятия. Так понимать истину, конечно, можно, как возможны и некоторые другие ее определения. Однако, нужно видеть и узость этого определения, которая состоит и в неопределенности вводимого термина «теоретическая основа» и в игнорировании целого пласта знания, находящегося вне практики. В последнем случае имеются в виду многие области знания, как например, в описательной биологии, которые лишь отражают объекты в простом наблюдении (вне практики) и непосредственно не нацелены на обеспечение новых циклов практики.
 
 Итак, мы рассмотрели три аспекта истины. Среди них ведущим, основным является бытийственный аспект. Хотя определений понятий «истина» имеется множество (и они имеют право на существование), все же исходным является то, которое непосредственно касается его бытийственной сути; оно приведено в начале данного раздела. Его модификацией является следующее: истина есть соответствие субъектных представлений объекту (реальности). (О понятиях «субъект» и «объект» см. главу XV, § 1.) Поскольку представления субъекта как индивида могут носить конкретно-чувственный или мысленно-абстрактный характер, постольку можно дать такое определение: истина есть соответствие конкретно-чувственных и понятийных представлений объекту.
 
 Такое определение понятия «истина» предполагает, между прочим, вполне однозначный и положительный ответ на вопрос, а относится ли «истина» также к чувственному познанию действительности?
 
 Нередко встречается мнение, будто истина соотносима только с понятиями и с понятийным мышлением. Не соглашаясь с этой точкой зрения, М. Н. Руткевич справедливо замечает, что истина как соответствие объекту есть общая характеристика любого гносеологического образа. «Истина» относится и к чувственному познанию. Но поскольку противоположность объективного и субъективного, соответствующего объекту и не соответствующего ему, развертывается в мышлении в противоположность истины и заблуждения, постольку «заблуждение» (в отличие от «ложного») обычно употребляется применительно к мысли. Действительно, чтобы «заблуждаться», надо «искать», чтобы искать, надо иметь известную свободу выбора, а она появляется вместе с относительной самостоятельностью мышления. В ощущениях и восприятиях свободы выбора нет, поскольку они есть результат непосредственного взаимодействия органов чувств с вещами.
 
 Положение о применимости понятия истинности к ощущениям отстаивают А. И- Уемов, П. С. Заботин и некоторые другие. А. И. Уемов пишет: «Если мы не считаем ощущения единственной реальностью и полагаем, что вне нас существует материальный мир, который так или иначе отображается в ощущениях, то вопрос об истинности или ложности чувственных данных является вполне законным. Если эти чувственные данные соответствуют отображаемой ими действительности, то они истинны, если искажают ее, то — ложны» (Уемов А. И. «Истина и пути ее познания». М., 1975. С. 38; см. также: «Диалектика познания» / Под ред. А. С. Кармина. Л., 1988. С. 59 — 60).
 
 Поддерживая эту точку зрения, можно выдвинуть еще и такое соображение. В агностицизме, в некоторых его разновидностях основное внимание уделяется проблеме отношения ощущения к объекту. Сенситивная сторона субъектно-объектного взаимодействия чрезмерно субъективизируется вплоть до вывода о несоответствии ощущений свойствам объекта. Результатом такого хода мысли становится отгораживание субъектного мира от сущности материальных систем, воздействующих на субъект.
 
 В этом плане изучение того, в каком отношении находятся ощущения к внешнему материальному миру, имеет не только частнонаучное, но и гносеологическое значение. Встает проблема первичных и вторичных качеств, своеобразия и познавательной роли «вторичных» (диспозиционных) качеств. Различие между ними как раз и фиксируется в понятиях теории истины («истинное», «изоморфное», «гомоморфное», «правильное», «совпадение», «соответствие» и т.п.).
 
 Можно, конечно, применять к ощущениям понятие «правильное» («неправильное»), особенно если речь идет об ощущениях животных. Но применение понятия «объективная истина» к человеческим ощущениям лишь подчеркивает человеческое существо отражательного процесса на уровне органов чувств, его предметно-деятельностную, социальную, конкретно-историческую природу.
 
 Интересные перспективы обещает исследование более широкого феномена «невербальной истины». Так, В. И. Свинцов замечает: «Конечно, можно легко отгородиться от рассматриваемой проблематики декларацией тезиса, что суждение есть единственный минимальный носитель истины и лжи. Однако такой «стерильный» подход к истине, вероятно, оправдан лишь для формальной логики с ее специфическими задачами и методами... С общегносеологической точки зрения более привлекательным представляется широкий взгляд на эту проблему, допускающий многообразие форм адекватного (неадекватного) отражения действительности, включая и такие способы выражения и передачи истины и лжи, которые не обязательно связаны с вербальным поведением субъекта» (Свинцов В. И. К вопросу о соотношении понятий «истина» и «художественная правда» // «Философские науки». 1984. № 4. С. 61 — 62).
 
 Во всех случаях объективной истиной будет адекватное отражение субъектом объекта.
 
 
 
 
 § 2. Формы истины
 
 Существуют разные формы истины. Они подразделяются по характеру отражаемого (познаваемого) объекта, по видам предметной реальности, по степени полноты освоения объекта и т.п. Обратимся сначала к характеру отражаемого объекта.
 
 Вся окружающая человека реальность в первом приближении оказывается состоящей из материи и духа, образующих единую систему. И первая, и вторая сферы реальности становятся объектом человеческого отражения и информация о них воплощается в истинах. Поток информации, идущий от материальных систем микро-, макро- и мега-миров, формирует то, что можно обозначить как предметную истину (она дифференцируется затем на предметно-физическую, предметно-биологическую и др. виды истины).
 
 Понятие «дух», соотносимое в ракурсе основного вопроса мировоззрения с понятием «природа» или «мир», распадается в свою очередь на экзистенциальную реальность и реальность когнитивную (в смысле: рационалистически-познавательную). Экзистенциальная реальность включает в себя духовно-жизненные ценности людей, такие как идеалы добра, справедливости, красоты, чувства любви, дружбы и т.п., а также и духовный мир индивидов. Вполне естественен вопрос о том, истинно или не истинно мое представление о добре (как оно сложилось в таком-то сообществе), понимание духовного мира такого-то человека. Если на этом пути мы достигаем истинностного представления, то можно полагать, что мы имеем дело с экзистенциальной истиной.
 
 Объектом освоения индивидом могут стать также те или иные концепции, включая религиозные и естественнонаучные. Можно ставить вопрос о соответствии убеждений индивида тому или иному комплексу религиозных догматов, или, к примеру, о правильности нашего понимания теории относительности или современной синтетической теории эволюции; и там, и здесь употребимо понятие «истинности», что ведет к признанию существования концептуальной истины. Аналогично положение с представлениями того или иного субъекта о методах, средствах познания, например, с представлениями о системном подходе, о методе моделирования и т.п. Перед нами еще одна форма истины — операциональная.
 
 Помимо выделенных могут быть формы истины, обусловленные спецификой видов познавательной деятельности человека. На этой основе имеются формы истины: научная, обыденная (повседневная), нравственная и пр.
 
 Приведем следующий пример, иллюстрирующий различие обыденной истины и истины научной (см.: Чудинов Э.М. «Природа научной истины». М., 1977. С. 52). Предложение «Снег бел» может квалифицироваться как истинное. Эта истина принадлежит к сфере обыденного знания. Переходя к научному познанию, мы прежде всего уточняем это предложение. Научным коррелятом истины обыденного познания «Снег бел» будет предложение «Белизна снега — это эффект воздействия некогерентного света, отраженного снегом, на зрительные рецепторы». Это предложение представляет собой уже не простую констатацию наблюдений, а следствие научных теорий — физической теории света и биофизической теории зрительного восприятия. В обыденной же истине заключена констатация явлений и корреляций между ними.
 
 К научной истине применимы критерии научности (см. Главу IV, § 1 данного учебного пособия).
 
 Все признаки (или критерии) научной истины находятся во взаимосвязи. Только в системе, в своем единстве они способны выявить научную истину, отграничить ее от истины повседневного знания или от «истин» религиозного или авторитарного знания.
 
 Практически-обыденное знание получает обоснование из повседневного опыта, из некоторых индуктивно установленных рецептурных правил, которые не обладают необходимо доказательной силой, не имеют строгой принудительности. Дискурсивность научного знания базируется на принудительной последовательности понятий и суждений, заданной логическим строем знания (причинно-следственной структурой), формирует чувство субъективной убежденности в обладании истиной. Поэтому акты научного знания сопровождаются уверенностью субъекта в достоверности его содержания. Вот почему под знанием понимают форму субъективного права на истину. В условиях науки это право переходит в обязанность субъекта признавать логически обоснованную, дискурсивно доказательную, организованную, «систематически связанную» истину (см.: Кезин А. В. «Научность: эталоны, идеалы, критерии». М., 1989).
 
 В пределах науки имеются модификации научной истины (по областям научного знания: математики, физики, биологии и др.). Следует отграничивать истину как гносеологическую категорию от логической истинности (иногда квалифицируемой как логическая правильность). «Логическая истинность (в формальной логике) — истинность предложения (суждения, высказывания), обусловленная его формально-логической структурой и принятыми при его рассмотрении законами логики (в отличие от так называемой фактической истинности, для установления которой необходим также анализ содержания предложения)» («Философская энциклопедия». М., 1964. Т. 3. С. 230). Специфична объективная истина в уголовном судопроизводстве (см., например: Пашкевич П. Ф. «Объективная истина в уголовном судопроизводстве». М., 1961), в исторической науке, в других гуманитарных и общественных науках. Рассматривая, например, историческую истину, А. И. Ракитов пришел к выводу, что в историческом познании «возникает совершенно своеобразная познавательная ситуация: исторические истины есть отражение реальной, прошедшей социально значимой деятельности людей, т.е. исторической практики, но сами они не включаются, не проверяются и не видоизменяются в системе практической деятельности исследователя (историка)» (Ракитов А. И. «Историзм, историческая истина и исторический факт» // «Философия и социология науки и техники». Ежегодник. 1983. М., 1985. С. 93 — 94 (приведенное положение не следует расценивать как нарушающее представление о критериальных признаках научной истины. В данном контексте термин «проверяемость» употребляется в строго обозначенном автором смысле; но «проверяемость» включает в себя также и обращение к наблюдению, возможность многократного наблюдения, что в историческом познании всегда имеет место).
 
 В гуманитарном знании важное значение для истины имеет глубина понимания, соотносимая не только с разумом, но и с эмоциональным, ценностным отношением человека к миру.
 
 Такая двухполюсность истины наиболее ярко выражается в искусстве, в понятии «художественная правда». Как отмечает В. И. Свинцов, художественную правду правильнее рассматривать как одну из форм истины, используемую постоянно (наряду с другими формами) в познании и интеллектуальной коммуникации. Анализ ряда художественных произведений показывает, что «истинностная основа» художественной правды в этих произведениях имеется. «Весьма возможно, что она как бы перемещена из поверхностного в более глубокие слои. И хотя установить связь «глубины» с «поверхностью» не всегда легко, ясно, что она должна существовать... В действительности истина (ложь) в произведениях, содержащих такие конструкции, может быть «упрятана» в сюжетно-фабульном слое, слое характеров, наконец, в слое закодированных идей» (Свинцов В. И. «К вопросу о соотношении понятий «истина» и «художественная правда» // «Философские науки». 1984. № 4. С. 57). Художник способен открывать и в художественной форме демонстрировать истину.
 
 Важное место в теории познания занимают формы истины: относительная и абсолютная.
 
 Вопрос о соотношении абсолютной и относительной истины мог встать в полной мере как мировоззренческий вопрос лишь на определенной ступени развития человеческой культуры, когда обнаружилось, что люди имеют дело с познавательно неисчерпаемыми сложноорганизован-ными объектами, когда выявилась несостоятельность претензий любых теорий на окончательное (абсолютное) постижение этих объектов.
 
 Под абсолютной истиной в настоящее время понимается такого рода знание, которое тождественно своему предмету и потому не может быть опровергнуто при дальнейшем развитии познания. Такая истина есть:
 
 а) результат познания отдельных сторон изучаемых объектов (констатация фактов, что не тождественно абсолютному знанию всего содержания данных фактов);
 б) окончательное знание определенных аспектов действительности;
 в) то содержание относительной истины, которое сохраняется в процессе дальнейшего познания;
 г) полное, актуально никогда целиком не достижимое знание о мире и (добавим мы) о сложноорганизованных системах.
 
 По-видимому, вплоть до конца XIX — начала XX в. в естествознании, да и в философии, господствовало представление об истине как об абсолютной в значениях, отмеченных пунктами а, б и в.
 
 Когда констатируется что-либо, существующее или существовавшее в действительности (например, в 1688 г. были открыты красные кровяные тельца — эритроциты, а в 1690 г. проведено наблюдение поляризации света), «абсолютны» не только годы открытий этих структур или явлений, но и утверждения о том, что эти явления имеют место в действительности. Такая констатация подходит под общее определение понятия «абсолютная истина». И здесь мы не находим «относительной» истины, отличающейся от «абсолютной» (разве что при перемене системы отсчета и рефлексии над самими теориями, объясняющими данные феномены; но для этого требуется известное изменение самих научных теорий и переход одних теорий в другие).
 
 Когда дается строгое философское определение понятиям «движение», «скачок» и т.п., такое знание тоже может считаться абсолютной истиной в смысле, совпадающем с относительной истиной (и в этом плане употребление понятия «относительная истина» не обязательно, как излишней становится и проблема соотношения абсолютной и относительной истин). Такой абсолютной истине не противостоит никакая относительная истина, если только не обращаться к формированию соответствующих представлений в истории естествознания и в истории философии.
 
 Не будет проблемы соотношения абсолютной и относительной истин и тогда, когда имеют дело с ощущениями или вообще невербальными формами отражения человеком действительности.
 
 Но вот когда эта проблема снимается в наше время по тем же мотивам, по которым ее не было в XVII или XVIII вв., то это уже анахронизм (см.: Минасян А. М. «Диалектический материализм (учение о сознании)». Ростов-на-Дону, 1974. С. 202 — 205).
 
 В применении к достаточно развитому научному теоретическому познанию абсолютная истина — это полное, исчерпывающее знание о предмете (сложноорганизованной материальной системе или мире в целом); относительная же истина — это неполное знание о том же самом предмете.
 
 Пример такого рода относительных истин — теория классической механики и теория относительности. Классическая механика как изоморфное отображение определенной сферы действительности, отмечает Д.П.Горский, считалась истинной теорией без всяких ограничений, т. е. истинной в некотором абсолютном смысле, поскольку с ее помощью описывались и предсказывались реальные процессы механического движения. С возникновением теории относительности было выяснено, что ее уже нельзя считать истинной без ограничений. Изоморфизм теории как образа механического движения перестал со времени быть полным; в предметной области были раскрыты соотношения между соответствующими характеристиками механического движения (при больших скоростях), которые не выполнялись в классической механике. Классическая (с внесенными в нее ограничениями) и релятивистская механика, рассматриваемые уже как соответствующие изоморфные отображения, связаны между собой как истина менее полная и истина более полная. Абсолютный же изоморфизм между мысленным отображением и определенной сферой действительности, как она существует независимо от нас, подчеркивает Д. П. Горский, недостижим ни на какой ступени познания (Горский Д. П. «Истина и заблуждение как полярные противоположности и их соотношение с понятиями относительной и абсолютной истины» // «Ленинская теория отражения в свете развития науки и практики». София, 1981. Т. 1. С. 271 — 272).
 
 Такое представление об абсолютной, да и об относительной истине, связанное с выходом на процесс развития научного знания, развития научных теорий, выводит нас на подлинную диалектику абсолютной и относительной истины.
 
 Абсолютная истина (в аспекте г) складывается из относительных истин.
 
 Если признать на схеме абсолютную истину за бесконечную область вправо от вертикали «zx» и выше от горизонтали «zy», то ступени /, 2, 3... будут относительными истинами.
 
 Вместе с тем эти же относительные истины оказываются частями абсолютной истины, а значит, одновременно (и в этом же отношении) и абсолютными истинами. Это уже не абсолютная истина (г), а абсолютная истина (в). Относительная истина — это абсолютная в третьем своем аспекте, причем не просто ведущая к абсолютной истине как исчерпывающему знанию об объекте, но как составляющая ее неотъемлемую часть, по своему содержанию инвариантную в составе идеально полной абсолютной истины.
 
 Каждая относительная истина есть одновременно и абсолютная (в том смысле, что в ней — часть абсолютной — г).
 
 Единство абсолютной истины (в третьем и четвертом аспектах) и относительной истины обусловливается их содержанием; они едины благодаря тому, что и абсолютная, и относительная истины являются объективными истинами.
 
 Когда мы рассматриваем движение атомистической концепции от античности к XVII — XVIII столетиям, а затем к началу XX в., в этом процессе за всеми отклонениями обнаруживается стержневая линия, связанная с наращиванием, умножением объективной истины в смысле роста объема информации истинного характера. (Приходится, правда, заметить, что приведенная выше схема, достаточно наглядно показывающая формирование абсолютной истины из относительных, нуждается в некоторых поправках: относительная истина 2 не исключает, как в схеме, относительную истину, но вбирает ее в себя, определенным образом ее трансформируя). Так что то, что было истинным в атомистической концепции Демокрита, входит и в истинностное содержание современной атомистической концепции.
 
 А содержит ли в себе относительная истина какие-либо моменты заблуждения?
 
 В философской литературе есть точка зрения, согласно которой относительная истина состоит из объективной истины плюс заблуждения.
 
 Мы уже видели выше, когда начинали рассматривать вопрос об объективной истине и приводили пример с атомистической концепцией Демокрита, что проблема оценки той или иной теории в плане «истина — заблуждение» не так проста. Нужно признать, что любая истина, хотя бы и относительная, по своему содержанию всегда объективна; а будучи объективной, относительная истина внеисторична (в том плане, которого мы касались) и внеклассова. Если включать в состав относительной истины заблуждение, то это будет та ложка дегтя, которая испортит всю бочку меда. В результате истина перестает быть истиной. Относительная истина исключает какие-либо моменты заблуждения или ложь. Истина во все времена остается истиной, адекватно отражающей реальные явления; относительная истина есть истина объективная, исключающая заблуждения и ложь.
 
 Историческое развитие научных теорий, нацеленных на воспроизведение сущности одного и того же объекта, подчиняется принципу соответствия (данный принцип был сформулирован физиком Н. Бором в 1913 г.).
 
 Согласно принципу соответствия (см.: «Философский словарь». М., 1986. С. 438), смена одной естественнонаучной теории другой обнаруживает не только различие, но и связь, преемственность между ними, которая может быть выражена с математической точностью. Новая теория, приходя на смену старой, не просто отрицает последнюю, а в определенной форме удерживает ее. Благодаря этому возможны обратный переход от последующей теории к предыдущей, их совпадение в некоторой предельной области, где различия между ними оказываются несущественными. Например, законы квантовой механики переходят в законы классической при условиях, когда можно пренебречь величиной кванта действия. (В литературе нормативно-описательный характер данного принципа выражается в требовании, чтобы каждая последующая теория логически не противоречила ранее принятой и оправдавшей себя на практике; новая теория должна включать в себя прежнюю в качестве предельного случая, т.е. законы и формулы прежней теории в некоторых крайних условиях должны автоматически следовать из формулы новой теории.)
 
 Итак, истина по содержанию объективна, а по форме — относительна (относительно-абсолютна). Объективность истины является основой преемственности истин.
 
 Истина есть процесс. Свойство объективной истины быть процессом проявляется двояко: во-первых, как процесс изменения в направлении все большей полноты отражения объекта и, во-вторых, как процесс преодоления заблуждения в структуре концепций, теорий (данный вопрос будет рассмотрен в § 3, 4).
 
 Движение от менее полной истины к более полной (т. е. процесс ее развития), как и всякое движение, развитие, имеет моменты устойчивости и моменты изменчивости. В единстве, контролируемом объективностью, они обеспечивают рост истинностного содержания знания. При нарушении этого единства рост истины замедляется или прекращается вовсе. При гипертрофии момента устойчивости (абсолютности) формируется догматизм, фетишизм, культовое отношение к авторитету. Такая ситуация существовала, например, в нашей философии в период с конца 20-х до середины 50-х годов.
 
 Абсолютизация же относительности знания в смысле смены одних концепций другими способна породить зряшный скептицизм и в конце концов агностицизм. Релятивизм может явиться мировоззренческой установкой. Релятивизм обусловливает то настроение смятения и пессимизма в области познания, которое мы видели выше у X. А. Лоренца и которое, конечно, оказывало тормозящее влияние на развитие его научных исследований.
 
 Гносеологический релятивизм внешне противоположен догматизму. Однако они едины в разрыве устойчиво-изменчивого, как и абсолютно-относительного в истине; они дополняют друг друга.
 
 Диалектика противопоставляет догматизму и релятивизму такую трактовку истины, в которой воедино связывают абсолютность и относительность, устойчивость и изменчивость. Развитие научного знания есть его обогащение, конкретизация. Науке свойственно систематическое наращивание истинностного потенциала.
 
 Рассмотрение вопроса о формах истины вплотную подводит к вопросу о различных концепциях истины, их соотношению между собой, а также попыткам выяснить, не скрываются ли за ними те или иные формы истины? Если таковые обнаруживаются, то, видимо, прежний прямолинейно-критицистский к ним подход (как к «ненаучным») должен быть отброшен. Эти концепции следует признать в качестве специфических стратегий исследования истины; нужно попытаться осуществить их синтез. В последние годы эту мысль четко сформулировала Л. А. Микешина. Имея в виду разные концепции, она отмечает, что эти концепции должны рассматриваться во взаимодействии, поскольку они носят комплементарный характер, по сути, не отрицая друг друга, а выражая гносеологический, семантический, эпистемологический и социо-культурный аспекты истинного знания. И хотя, по ее мнению, каждая из них достойна конструктивной критики, это не предполагает игнорирования позитивных результатов этих теорий. Л. А. Микешина полагает, что знание должно коррелировать с другим знанием, поскольку оно системно и взаимосвязано, а в системе высказываний могут быть соотнесены предложения объектного и метаязыка (по Тарскому).
 
 Прагматический подход, в свою очередь, если его не упрощать и не вульгаризировать, фиксирует роль социальной значимости, признан-ности обществом, коммуникативности истины.
 
 Эти подходы, коль скоро они не претендуют на единственность и универсальность, представляют в совокупности, подчеркивает Л. А. Микешина, достаточно богатый инструментарий гносеологического и логико-методологического анализа истинности знания как системы высказываний.
 
 Соответственно каждый из подходов предлагает свои критерии истинности, которые при всей их неравноценности должны, по-видимому, рассматриваться, в единстве и взаимодействии, т. е. в сочетании эмпирических, предметно-практических и внеэмпирических (логических, методологических, социокультурных и др.) («Современная про-блематизаиия вечной темы» // «Философские науки». 1990. № 10. С. 77 — 78).
 
 
 
 § 3. Ложь, дезинформация, заблуждение
 
 Антиподом истины является ложь.
 
 Ложь обычно понимается как преднамеренное возведение заведомо неправильных представлений в истину.
 
 Ложь укоренена в повседневной и социальной жизни, имеется всюду, где взаимодействуют люди; она есть функция любых человеческих коммуникаций, при которых осуществляется «встреча» интересов индивидов и социальных групп. Дело не в том, имеется она или нет (простой жизненный опыт свидетельствует о наличии лжи), а в том, каков ее удельный вес в каждом конкретном случае.
 
 В небольшой книжке К. Мелитана «Психология лжи», переведенной с французского языка и изданной в России в 1903 году, довольно убедительно показано, как формируется ложь в процессе индивидуального развития человека. В детстве ее причинами становятся развитие воображения в процессе игры, стремление избежать наказания, пример взрослых и т.п. В дальнейшем все большее влияние в этом отношении оказывает общество. Значительное место в комплексе факторов, толкающих человека в эту сторону, начинают занимать страсти, в том числе любовь. Любовь «порождает неисчислимое количество лжи. Тот, кто любит, лжет, чтобы придать себе цену, лжет, чтобы обесценить своего соперника, чтобы возбудить ревность..., чтобы подогреть остывающую любовь, лжет, наконец, когда перестает любить» (с. 18). Ложь вырастает на тщеславии, малодушии, на страсти к успеху, на страсти к прибыли, к власти и мн. др.
 
 Очевидна охранительная значимость лжи для индивидов (наиболее показательны случаи с милосердной ложью у постели умирающего человека). Однако ложь нередко связана с получением каких-либо преимуществ за счет и в ущерб другим. Есть люди, для которых ложь — принцип их бытия.
 

<< Пред.           стр. 7 (из 18)           След. >>

Список литературы по разделу