<< Пред. стр. 85 (из 245) След. >>
Список литературы по разделу
основном формируются епископы Русской Православной Церкви Орден ученого монашества , западническое
включение в Русскую Церковь. Как пишет Г. Флоровский: Это ученое монашество возникает впервые на Юге в
XVII в. в связи с заведением новых латинских школ. И вместе с этими школами переходит и на Север. От живых
монастырских преданий это новое монашество вполне отрывается. Между монашеством ученым и монашеством
монастырским не было взаимного понимания, и рознь между ними достигала иногда трагической остроты... И
главный парадокс в судьбе ученого монашества связан с тем, что организуется оно под властью и верховенством
обер-прокурора... Это было не только омирщение, но бюрократизация монашества. Орден создается светской
властью как средство властвовать и в Церкви. В сущности, то было только номинальное монашество, кроме
видимого образа или одежды здесь мало оставалось монашеского. Это ученое черное духовенство всегда
меньше было носителем аскетического начала. Обеты молчаливо преступались по невыполнимости. Монашество
для ученых перестает быть путем послушания и подвига, становится для них путем власти, путем ко власти и
чести... (Г. Флоровский).
XVIII XIX вв. нанесли русскому национальному сознанию, русскому духовному религиозному сознанию
огромный и, можно сказать, невосполнимый урон. Это сознание, отмечает Г. Флоровский, так часто съеживалось,
сжималось, укрывалось в молчании, в отмалчивании и замалчивании вопроса для самого себя... Утрачивался
единый и общий язык, терялась та симпатическая связь, без которой взаимное понимание невозможно. И этому
еще более содействовали те насмешки и издевательства, в которых так любовно изощрялись русские
культуртрегеры и просветители XVIII в. В истории русского богословия и русского национального сознания
вообще все эти противоречия и ушибы XVIII в. отозвались и сказались с большей силой и болезненностью... .
Атрофия национального сознания в России имеет начало в атрофии этого чувства у значительной части
русского дворянства, особенно происходящего из западнорусских земель. В XVIII в. в дворянской среде
складывается традиция искать себе зарубежных предков, ибо отечественные считаются недостаточно почтенными.
Дворяне с усердием сочиняют себе родословные, нередко легендарные (а попросту говоря, липовые), в которых
выискивают себе родственников если не из самого Рима, то обязательно откуда-то из Европы, на худой конец из
татарских мурз.
Если русский дворянин еще в к. XVII в. по формам культуры, мировоззрению и воспитанию (преимущественно
церковному) ничем не отличается от крестьянина и городского ремесленника (различие состояло только в
богатстве и количестве слуг), то дворянин XVIII в. стремится отгородиться от простого народа. Он ориентируется
на европейскую культуру, черпает оттуда образование, язык, одежду и уже к к. XVIII в. становится для своих
простых соотечественников иностранцем. Конечно, были и исключения, но не они определяли тонус дворянского
сословия. Дворяне продолжали оставаться на службе России, но ее интересы начинали понимать весьма
своеобразно, как интересы своего сословия. Возникает влиятельный слой, живущий с оглядкой на Европу и
культурно связанный больше с ней, чем с Россией, которая оставалась для них преимущественно местом службы и
доходов и которую они охотно покидали, по мере возможности проводя многие годы за границей.
Как ни близко знал я своих земляков крепостных рязанских крестьян, писал П. П. Семенов-Тян-
Шанский, как ни доверчиво относились они к своему... барину, но все-таки в беседах об их быте и
мировоззрениях, в заявлениях об их нуждах было что-то недоговоренное и несвободное, и всегда ощущался предел
их искренности... Русские же крестьяне смотрели на своих господ как на чужаков, и зачастую весьма
недружелюбно.
Границы русской общины становятся тем естественным бастионом, за которым русский крестьянин пытался
сохранить свою национальную культуру. Естественно, в условиях противостояния, защиты своего национального
уклада крестьянин, по словам Герцена, видел в полицейском и в судье врага , в помещике грубую силу, с
которой ничего не может поделать , разве в самом крайнем случае убить.
Подавляющая часть российской интеллигенции, противопоставляющая себя национальной России и
громадному большинству ее народа, была лишена национального сознания и безразлична к национальным
интересам России. По формам своей культуры и образованию она была ближе к европейскому обывателю, чем к
русскому народу. Понятие европейски образованный человек эта интеллигенция воспринимала как похвалу, как
критерий личного достоинства. Воспитанная на понятиях западноевропейской культуры, она в значительной
степени не понимала многих ценностей национальной русской культуры, оставалась глуха к национальным
нуждам народа. Точнее и справедливее сказать, что российская интеллигенция эти народные нужды воспринимала
слишком общо, через абстрактные и общечеловеческие представления (скроенные по западноевропейской мерке).
Трудно назвать другую страну, где разрыв между великой народной культурой и культурой значительной части
интеллигенции был так резок и глубок, как в России. Кстати говоря, великие представители русской
интеллигенции Гоголь, Тургенев, Толстой, Достоевский этот разрыв остро ощущали. Хотя, конечно, их самих
нельзя обвинить в отрыве от народа. Великие русские писатели всегда противостояли интеллигентской
массовке , жадно глядящей на Запад, протестовали против бессмысленного разрушения национальной культуры
именем европейской цивилизации.
Вы говорите, что спасение России в европейской цивилизации, писал Н. В. Гоголь Белинскому. Но какое
это беспредельное и безграничное слово. Хоть бы Вы определили, что такое нужно разуметь под именем
европейской цивилизации, которое бессмысленно повторяют все. Тут и фаланстерьен, и красный и всякий, и все
готовы друг друга съесть, и все носят разрушающие, такие уничтожающие начала, что уже даже трепещет в
Европе всякая мыслящая голова и спрашивает невольно, где наша цивилизация
Но отрицание национальной русской культуры именем европейской цивилизации продолжалось весь XIX в.
Именно поэтому в глазах народа многие представители российской интеллигенции, как и дворяне, представлялись
народу вроде иностранцев, немцев . Народ продолжал жить своим укладом, следовал своим традициям, обычаям
и идеалам, а интеллигенция существовала в своем узком, оторванном от жизни, сектантском мирке. Недаром
понятия нигилизм и нигилисты родились именно в России. Идеи бессмысленного мракобесного разрушения
национальных основ развивались в среде интеллигенции, жившей под знаменем западной цивилизации.
Вместе с тем не следует считать, что русское образованное общество полностью порвало с ценностями русской
цивилизации. Это невозможно хотя бы в силу генетической заданности, которую нельзя свести на нет даже в
течение нескольких поколений нигилизма. Подспудно многие представители интеллигенции при всем западном
воспитании не ощущали себя внутренне людьми западной культуры, ибо на уровне бессознательного обладали
другим психологическим стереотипом. Этот стереотип включал в себя такие характеристики, как обостренное
восприятие понятий добра и зла, правды и справедливости, высших целей бытия. Но то, что для коренного
национально мыслящего человека было органично и естественно, выражаясь в стройном православном
мировоззрении добротолюбия и соборности, у интеллигента, лишенного национального сознания, выражалось
максималистски, абстрактно, с жаждой разрушения, не соразмеряясь с действительностью. Да, этого интеллигента
тоже интересовало понятие добра и зла, но у него они превращались в абстракции, отталкиваясь от которых он на
основе западных представлений делил людей на хороших и плохих, исходя из западного критерия
прогрессивности и реакционности. Правду и справедливость он тоже воспринимал категорически, отталкиваясь от
этого же критерия, но без национальной конкретности. И наконец, лишенный национальной почвы, высшие цели
бытия он воспринимал по схеме западноевропейского прогресса, как почти автоматический переход от отсталых
форм к передовым. По существу, из всего богатства духовных ценностей русской цивилизации русский
интеллигент сохранял только нравственный настрой (и то не всегда), а в остальном жил идеями западной
цивилизации. Это предопределяло его внутреннюю раздвоенность, отсутствие цельности и определенности
жизненных позиций, его постоянную внутреннюю неудовлетворенность своей жизнью и всем окружающим, ибо
нравственный настрой требовал от него других мыслей и поступков. Русский интеллигент не мог быть духовным
вождем своего народа, а потому объединял вокруг себя только себе подобных.
Оторванный от национальных корней, русский интеллигент нередко воображает себя свободным и сильным, но
это только иллюзия. На самом деле он раб своих беспочвенных идей, освободиться от которых не может из-за
отсутствия национальной опоры. В своем выдуманном своеволии он мечется как рыба, выброшенная на берег,
обреченная после ряда судорог погибнуть.
Свобода как возможность жить полноценной национальной жизнью во всем богатстве ее проявлений
превращается для него в свободу в понимании разбойника как возможность грабить и убивать, творить любой
произвол. Именно такой свободы желали бесы Достоевского, именно к такой свободе для себя привели Россию
большевики. Рабство человека вне национального бытия худшее из рабств. Его свобода потенциально
преступна для всех других.
Лучше всего деградацию личности, избравшей такую свободу, показал Ф. М. Достоевский: убийство старушки-
процентщицы русским интеллигентом ради великой цели явилось как бы прообразом миллионов преступлений в
застенках большевистской ЧК. Достоевский показал саморазрушение свободы вне национального бытия.
Упорство в своем самоопределении и самоутверждении отрывает человека от преданий и от среды и тем самым
его обессиливает. В беспочвенности Достоевский открывает духовную опасность. В одиночестве и обособлении
угрожает разрыв с действительностью. Скиталец способен только мечтать, он не может выйти из мира
призраков, в который его своевольное воображение как-то магически обращает мир живой. Мечтатель становится
подпольным человеком , начинается жуткое разложение личности. Одинокая свобода оборачивается
одержимостью, мечтатель в плену у своей мечты... Достоевский видит и изображает этот мистический распад
самодовлеющего дерзновения, вырождающегося в дерзость и даже мистическое озорство. Показывает, как пустая
свобода ввергает в рабство, страстям или идеям. И кто покушается на чужую свободу, тот и сам погибает (Г.
Флоровский). Достоевский предсказал модель поведения русского интеллигента, лишенного национального
сознания, ставшего подпольным человеком и могущим объединяться с другими людьми только по принципу
подпольности. Подпольные люди объединяются друг с другом, чтобы бороться против русских людей, живущих
согласно национальному сознанию. Подпольные люди ненавидят настоящих людей и готовы на все, чтобы их
уничтожить.
Жизненные интересы народа, замечал русский историк академик В.П. Безобразов, не прикасаются к движению
идей , которое происходит в живущем над их головами оторванном от них мире интеллигенции ; народ
оставался чуждым этому миру, узнавая только изредка из газет о злобах дня в этом мире. Своих злоб и язв у них
(как мы увидим) немало, но они совсем другого рода. Иначе было, например, в Германии, где реальный рабочий
вопрос, действительные условия быта рабочих масс служили жизненной почвой для социально-демократической
агитации. Безобразов замечает, как чуждость народа интеллигенции после убийства 1 марта 1881 царя Александра
II переросла в настоящую враждебность. С тех пор народ, отмечал Безобразов, даже неграмотный, стал обращать
на нигилистов серьезное внимание, которым прежде их не удостаивал. После этого убийства крестьяне в
деревнях стали озираться по сторонам, подозревая каждого неизвестного приезжего, чтобы как-нибудь не
пропустить злодеев . Но все-таки вся эта мрачная сфера революционной агитации и политических преступлений
остается для нашего народа совсем посторонним, как бы чужеземным миром; из него происходят как бы только
насильственные вторжения в народную жизнь и посягательства на ее святыню, совершенно непонятные народу
иначе, как какие-то иноземные набеги (В. Безобразов).
Длительным будничным трудом, писал И. А. Бунин, мы (интеллигенция. О. П.) брезговали, белоручки
были, в сущности, страшные. А вот отсюда, между прочим, и идеализм наш, в сущности, очень барский, наша
вечная оппозиционность, критика всего и всех: критиковать-то ведь гораздо легче, чем работать. И вот:
Ах, я задыхаюсь среди всей этой николаевщины, не могу быть чиновником, сидеть рядом с Акакием
Акакиевичем, карету мне, карету!
...Какая это старая русская болезнь (интеллигентов. О. П.), это томление, эта скука, эта разбалованность
вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает: стоит только выйти на
крылечко и перекинуть с руки на руку колечко!
Жажда все совершить одним махом, критиканский зуд, жажда разрушить все до основанья, а затем...
определяли многие черты образованного общества.
С болью в сердце пишет Бунин об оторванности значительной части интеллигенции от народа, о ее безразличии
к народным нуждам. Ибо им, в сущности, было совершенно наплевать на народ, если только он не был
поводом для проявления их прекрасных чувств, и которого они не только не знали и не желали знать, но даже
просто не замечали лиц извозчиков, на которых ездили в какое-нибудь Вольно-экономическое общество. Мне
Скабичевский признался однажды: Я никогда в жизни не видел, как растет рожь. То есть, может, и видел, да не
обратил внимания .
А мужика, как отдельного человека, он видел Он знал только народ , человечество . Даже знаменитая
помощь голодающим происходила у нас как-то литературно, только из жажды лишний раз лягнуть
правительство, подвести под него лишний подкоп. Страшно сказать, но правда: не будь народных бедствий,
тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чем кричать и
писать А без этого и жизнь не в жизнь была .
Оторванность интеллигенции от народа, а точнее, от России национальной, ощущалась во многом, и это
особенно проявилось в период революции, хотя совершенно неверно считать, что в образованном обществе не
было искреннего движения в сторону крестьянства, рабочих. Мы знаем многочисленные случаи беззаветного
служения и жертвенности. Но тем не менее разность культурных установок и языков , разность образов и
представлений, которыми жили образованное общество и национальная Россия, препятствовала их плодотворному
диалогу. И немало представителей образованного общества это чувствовали и понимали, горько ощущая свою
неспособность к такому диалогу.
Со своей верой при своем языке, писал видный русский этнограф С. В. Максимов, мы храним еще в себе
тот дух и в том широком и отвлеченном смысле, разумение которого дается туго и в исключение только
счастливым, и лишь по частям и в частностях. Самые частности настолько сложны, что сами по себе составляют
целую науку, в которой приходится разбираться с усиленным вниманием и все-таки не видеть изучению конца и
пределов. Познание живого сокровенного духа народа во всей его цельности все еще не поддается, и мы
продолжаем бродить вокруг да около. В быстро мелькающих тенях силимся уяснить живые образцы и за таковые
принимаем зачастую туманные обманчивые признаки, и вместо ликов пишем силуэты .
В к. XIX в. в глазах многих представителей российской интеллигенции деревня представляется в безнадежно
черном цвете как царство темноты, невежества, отсталости, а крестьяне как какие-то непонятные существа.
Даже для самых талантливых литераторов российский мужик нечто странное и незнакомое.
Однако наиболее характерным примером непонимания крестьянской культуры может служить изображение
деревни в рассказе А. П. Чехова Мужики . Здесь крестьяне наделены самыми отрицательными чертами, какие
можно найти в человеческой природе. Крестьянские труженики представлены в рассказе безнадежно грубыми,
тупыми, нечестными, грязными, нетрезвыми, безнравственными, живущими несогласно, постоянно ссорящимися,
подозревающими друг друга. Рассказ вызвал восторг легальных марксистов и интеллигентов либерального толка и
резкий протест патриотически настроенных деятелей русской культуры. Крайняя тенденциозность,
односторонность и ошибочность оценок образа русского крестьянства отмечались еще в момент выхода этого
рассказа, тем не менее, написанный талантливым писателем, он стал своего рода хрестоматийной иллюстрацией
крестьянина и всегда приводится в пример людьми, враждебными русской культуре, когда заходит речь о
российской дореволюционной деревне.
Рассказы, подобные чеховским Мужикам , вызывали резкий протест в русском обществе. Лев Толстой
оценивал рассказ Чехова Мужики как грех перед народом. Он (Чехов) не знает народа . Из ста двадцати
миллионов русских мужиков Чехов взял только темные черты. Если бы русские мужики были действительно
таковы, то все мы давно перестали бы существовать . Да, это был грех перед народом, но и величайшая трагедия
значительной части российской интеллигенции, составившей малый народ , отвернувшейся от интересов
национальной России.
Нигилизм заразил, конечно, не всю русскую интеллигенцию. Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, тысячи
других истинно русских людей открещивались от этой духовной чумы. Тогда их объявляли противниками
прогресса . Удивительно актуально читаются сегодня слова Ф. М. Достоевского: Не против прогресса мы, Боже
сохрани, но дело в том, что в прогресс-то идут стертые пятиалтынные люди, люди без предания, с ненавистью, а
ненависть есть явление ненормальное .
Особую роль в разрушении русской цивилизации играли евреи. Национально крепко сплоченному еврейству,
жившему тогда преимущественно в западнорусских землях и постепенно проникавшему в главные города России,
были абсолютно чужды ценности русской цивилизации. Более того, в силу исторических особенностей
национального развития многим евреям были более близки ценности западной цивилизации, чего они, впрочем,
никогда и не скрывали. Мироощущение и мировосприятие русского народа было совершенно иным, чем
мировосприятие евреев, это отмечал еще в XI в. митрополит Иларион.
Черта оседлости, установленная русскими царями для евреев, конечно, обозляла последних, но, по сути, носила
не дискриминационный, а национально охранительный характер.
Русское правительство не ставило своей целью ущемлять права евреев, а защищало права абсолютного
большинства простого русского крестьянства, воспитанного на иных нравственных началах и поэтому
беззащитного перед буржуазным духом, который, по справедливому замечанию К. Маркса, несла в себе
значительная часть еврейства. Правительство как бы разводило границы разных цивилизаций, стремясь избежать
их противостояния. Однако большинством евреев это воспринималось как акция, направленная против них,
усиливая в их сознании антирусские настроения. Эти настроения усиливались живущей в душах многих евреев
хилиастической утопией (хилиазм золотой век, тысячелетнее царство святых на земле), смешанной с
представлением о конце света. Еще русский мыслитель С. Н. Булгаков отмечал, что путаница из эсхатологических
и хилиастических планов придает апокалиптике (ожиданию конца света) специфический характер, благодаря
которому она сыграла такую роковую роль в истории иудейского народа, притупляя в нем чувство
действительности, исторического реализма, ослепляя утопиями, развивая в нем религиозный авантюризм,
стремление к вымогательству чуда .
Еврейство стало одной из самых активных сил по разрушению ценностей русской цивилизации. С понятием
русский царь оно не связывало никаких чувств, кроме ненависти. И не случайно, что представители именно этой
популяции малого народа были организаторами и исполнителями злодейского убийства Царской Семьи. Евреи
составляли около половины так называемых революционеров и подавляющую часть руководителей разных
подрывных антирусских организаций.
Среди других противников русской цивилизации евреи были меньше всего закомплексованы . Если для
русских интеллигентов, лишенных национального сознания, существовали генетически границы добра и зла, то
для многих евреев таких границ по отношению к России и ее народу практически не было. Россия для них была то
же самое, что для испанцев империя инков или для англичан Африка отсталая страна, населенная темным
народом, которую необходимо было цивилизовать в западном духе.
Коммунистическая утопия, сторонниками претворения которой были многие евреи, ближе и яснее всего
воспринималась еврейским национальным сознанием, склонным к таким утопиям ожидания чуда . Не
сомневаюсь, что большая часть евреев совершенно искренне вкладывала в претворение этой утопии все
национальные склонности и способности, а когда убедилась в ее неосуществимости, стала объяснять это
отсталостью русского народа.
Какие бы силы ни противостояли русской цивилизации, все они были рождены или инициированы на Западе.
Нажим на Россию был естественным проявлением развития западной цивилизации, которая смотрела на нашу
страну глазами голодного хищника. Этот образ зверя, нависшего над Русью, постоянно тревожит сознание
русского человека с XV XVI вв., выражаясь в разных литературных произведениях.
Западной экспансии в России противостоял прежде всего простой народ (в основном крестьянство) и часть
священства и купечества. Среди правящего слоя и образованного общества убежденных защитников ценностей
русской цивилизации было сравнительно мало. Но все же многие из них не торопились с разрушением
отечественной самобытности, так как интуитивно понимали, что это разрушение пагубно для Российского
государства, от которого зависело их благополучие. Большая часть правящего класса и образованного общества
скорее мирилась, чем поддерживала ценности русской цивилизации.
Охранительная идеология (подобная идеологии Бенкендорфа Победоносцева) была неэффективна, потому
что ставила своей целью подморозить Россию, а не творчески развить ее духовные начала. Эта идеология
наносила России не меньший вред, чем деятельность ее прямых врагов, ибо останавливала развитие многих
традиционных ценностей России, обрекая их на превращение в этнографический материал. Более того,
представители охранительной идеологии смотрели с глубоким подозрением на любые проявления живой народной
жизни, часто пытаясь втиснуть их в узкие рамки официальной церковности и примитивно понимаемого
самодержавия. Государственные мероприятия по поддержанию народности нередко сводились к строительству
церквей в русском стиле (что само по себе, конечно, было неплохо).
Вырождение государственной охранительной идеологии в болезненное детище Бенкендорфа Победоносцева
происходило по мере разрушения национальных начал Русского государства.
В к. XVIII 1-й пол. XIX в. процессу разрушения ценностей русской цивилизации противостоит подъем
духовной жизни, возрождение идеалов Святой Руси, яркими выразителями которого стали святитель Тихон
Задонский и старец Паисий Величковский, издавший по-русски Добротолюбие .
Именно с этого времени получает развитие оптинское старчество, ставшее одним из духовных центров
национального возрождения России и притягивающее к себе Гоголя, Достоевского, Толстого.
В сер. XIX в. духовные ценности Святой Руси находят поддержку и в среде некоторой части дворянской
интеллигенции. Славянофилы И. В. Киреевский, А. С. Хомяков, К.С. Аксаков, Н. Я. Данилевский и еще целый ряд
русских мыслителей стали последовательными защитниками национальных основ жизни, творчески трактуя
формулу исторической России Православие. Самодержавие. Народность . Общинность и артельность, по их
мнению, являются основой государственного и общественного строя России. Община гарантирует равенство
жизненных условий массе народа, земледелец является и землевладельцем. В то время как Запад обманывает
низшие классы призраком формальной свободы, Россия обеспечивает их лучше, а именно фактической
свободой и самостоятельностью в рамках традиций и обычаев самоуправляемой общины. Так как русский народ,
благодаря общине, навеки обеспечил для себя землю, то в противоположность разъедаемым социальной болезнью
западноевропейским народам он является юным носителем будущего. Община самое ценное наследие,
удержанное русским народом от истории. С ним народ вступил на мировую сцену, чтобы выполнить свою
историческую миссию: установить общественную организацию на место общественной анархии, которую оставит
сходящая со сцены Европа.
Главная заслуга славянофилов в том, что они с полной определенностью поставили вопрос об использовании
национальных особенностей и самобытности народа, выражаемых в его традициях, обычаях и идеалах, как
обязательном условии успешного культурного и социально-экономического развития страны.
К к. XIX н. XX в. в России складывается обстановка, благоприятная для широкого национального
возрождения. Проявляется она в интересе значительных слоев населения к национальным основам бытия. Ведется
широкое строительство (и не только церквей) в русском стиле. Раскрывается во всей красе русская икона. Выходят
книги, открывающие глубину, самобытность и величие национального художественного гения. Всему этому
способствовала национальная политика последних русских царей Александра III и Николая II горячих
приверженцев Святой Руси. На это же время приходится расцвет оптинского старчества и деятельность великого
святителя Русской земли праведного Иоанна Кронштадтского.
Время царствования Николая II является также периодом самых высоких в истории России темпов
экономического роста. По темпам роста промышленной продукции и по темпам роста производительности труда
Россия вышла на первое место в мире, опередив стремительно развивавшиеся США. Специалисты предсказывают
России мировое лидерство в экономике. Для западного мира это были самые весомые аргументы
жизнеспособности России, вызывавшие у него тревогу и даже страх.
Время Николая II это не только период национального подъема, но и время энергичной организации
антирусских сил, проникновение их во многие жизненноважные центры страны. К 1917 году был нарушен баланс
сил между национальной Россией и антирусскими силами, составляющими значительную часть образованного и
правящего слоя страны. Под влиянием войны, при активной подрывной деятельности левых партий, немцев и
масонских лож произошел трагический прорыв в плотине национальной России.
Так называемая революция 1917 имела не социальный, а национальный антирусский характер. Она была
направлена против русской цивилизации. В этой революции хорошо организованные антирусские силы дали бой
национальной России подрывным, предательским путем, предварительно уничтожив (развалив изнутри) ее
главные центры.
Антирусская революция 1917 имела два этапа либеральный (масонский) и большевистский. Причем на
первом этапе были созданы окончательные условия для развития второго. Погром национальной России был начат
масонским правительством Львова Керенского. В течение нескольких месяцев этим правительством было
сделано все по разрушению русской армии и государственного аппарата, расчищен путь для большевистского
погрома.
Большевикам благоприятствовало напряжение в обществе, главная суть которого состояла в недоверии
большей части народа к правящему слою и интеллигенции, ибо для народа они были чужаками, людьми другой
культуры, несправедливыми и лукавыми. В глазах народа абсолютен был только авторитет царя и царской власти,
остальная же часть правящей системы доверием не пользовалась. После дискредитации и свержения царя
правящий режим потерял всякое оправдание своего существования. Без имени царя он стал просто чужим для
большинства русских людей. Большевики очень хорошо сумели использовать настроение масс.
Большевики имели возможность черпать кадры практически неограниченно из среды правящего слоя и
интеллигенции, лишенной национального сознания. Они сумели организовать все антирусские силы. Без активной
поддержки со стороны всех антирусских сил большевистский режим пал бы через несколько дней. Все
интеллигенты, сотрудничавшие с большевиками, военспецы из числа офицеров, совслужащие из числа
чиновников, предали Россию и ее национальные интересы.
<< Пред. стр. 85 (из 245) След. >>
Список литературы по разделу