<< Пред. стр. 132 (из 245) След. >>
Список литературы по разделу
в душе народа, но бодрствовать. Он живет совсем не "по ту сторону добра и зла", напротив, он подчинен законам
добра и духа. Он должен иметь свои проявления в любви, жертвенности, храбрости и мудрости; он должен иметь
свои празднества, свои радости, свои печали и свои моления. Из него должно родиться национальное единение, во
всей его инстинктивной пчелиности и муравьиности . Он должен гореть в национальной культуре и в
творчестве национального гения.
Национализм есть любовь к историческому облику и творческому акту своего народа во всем его своеобразии.
Национализм есть вера в инстинктивную и духовную силу своего народа, вера в его духовное призвание.
Национализм есть воля к тому, чтобы мой народ творчески и свободно цвел в Божием саду. Национализм есть
созерцание своего народа перед лицом Божиим, созерцание его души, его недостатков, его талантов, его
исторической проблематики, его опасностей и его соблазнов. Национализм есть система поступков, вытекающих
из этой любви, из этой веры, из этой воли и из этого созерцания.
Вот почему национальное чувство есть духовный огонь, ведущий человека к служению и жертвам, а народ к
духовному расцвету. Это есть некий восторг (любимое выражение Суворова!) от созерцания своего народа в плане
Божием и в дарах Его Благодати. Это есть благодарение Богу за эти дары, но в то же время и скорбь о своем народе
и стыд за него, если он оказывается не на высоте этих даров. В национальном чувстве скрыт источник
достоинства, которое Карамзин обозначил когда-то как народную гордость , и источник единения, которое
спасло Россию во все трудные часы ее истории, и источник государственного правосознания, связующего всех
нас в живое государственное единство.
Национализм испытывает, исповедует и отстаивает жизнь своего народа как драгоценную духовную
самосиянность. Он принимает дары и создания своего народа как свою собственную духовную почву, как
отправной пункт своего собственного творчества. И он прав в этом. Ибо творческий акт не изобретается каждым
человеком для себя, но выстрадывается и вынашивается целым народом на протяжении веков. Душевный уклад
труда и быта и духовный уклад любви и созерцания, молитвы и познания при всем его личном своеобразии имеет
еще и национальную природу, национальную однородность и национальное своеобразие. Согласно общему
социально-психологическому закону, подобие единит людей, общение усиливает это подобие, и радость быть
понятым раскрывает души и углубляет общение. Вот почему национальный творческий акт роднит людей между
собой и пробуждает в них желание раскрыться, высказаться, отдать свое заветное и найти отклик в других.
Творческий человек творит всегда от лица своего народа и обращается прежде всего и больше всего к своему
народу. Народность есть как бы климат души и почва духа; а национализм есть верная, естественная тяга к своему
климату и к своей почве.
Не случайно русская сердечность и простота обхождения всегда сжимались и страдали от черствости,
чопорности и искусственной натянутости Запада. Не случайно и то, что русская созерцательность и искренность
никогда не ценились европейским рассудком и американской деловитостью. С каким трудом европеец улавливает
особенности нашего правосознания его неформальность, его свободу от мертвого законничества, его живую
тягу к живой справедливости и в то же время его наивную недисциплинированность в бытовых основах и его тягу
к анархии. С каким трудом прислушивается он к нашей музыке к ее естественно льющейся и
неисчерпывающейся мелодии, к ее дерзновенным ритмам, к ни на что не похожим тональностям и гармониям
русской народной песни... Как чужда ему наша нерассудочная, созерцательная наука... А русская живопись
чудеснейшая и значительнейшая, наряду с итальянской, доселе еще не открыта и не признана снобирующим
европейцем... Все прекрасное, что было доселе создано русским народом, исходило из его национального
духовного акта и представлялось чуждым Западу.
А между тем создать нечто прекрасное, совершенное для всех народов может только тот, кто утвердился в
творческом акте своего народа. Мировой гений есть всегда и прежде всего национальный гений , и всякая
попытка создать нечто великое из денационализированной или интернациональной души дает в лучшем случае
только мнимую, экранную знаменитость . Истинное величие всегда почвенно. Подлинный гений всегда
национален, и он знает это сам о себе.
И если пророки не принимаются в своем отечестве, то не потому, что они творят из какого-то
сверхнационального акта, а потому, что они углубляют творческий акт своего народа до того уровня, до той
глубины, которая еще не доступна их единоплеменным современникам. Пророк и гений национальнее своего
поколения в высшем и лучшем значении этого слова. Пребывая в своеобразии своего народа, они осуществляют
национальный акт классической глубины и зрелости и тем показывают своему народу его подлинную силу, его
призвание и грядущие пути.
Национализм есть здоровое и оправданное настроение души. То, что национализм любит и чему он служит,
в самом деле достойно любви, борьбы и жертв. И грядущая Россия будет национальной Россией.
Все то, что я высказал в оправдание и обоснование национализма, заставляет меня договорить и признать, что
есть больные и извращенные формы национального чувства и национальной политики. Эти извращенные формы
могут быть сведены к двум главным типам: в первом случае национальное чувство прилепляется к неглавному в
жизни и культуре своего народа; во втором случае оно превращает утверждение своей культуры в отрицание
чужой. Сочетание и сплетение этих ошибок может порождать самые различные виды больного национализма.
Первая ошибка состоит в том, что чувство и воля националиста прикрепляются не к духу и не к духовной
культуре его народа, а к внешним проявлениям народной жизни к хозяйству, к политической мощи, к размерам
государственной территории и к завоевательным успехам своего народа. Главное жизнь духа не ценится и не
бережется, оставаясь совсем в пренебрежении или являясь средством для неглавного, т.е. превращаясь в орудие
хозяйства, политики или завоеваний. Согласно этому, есть государства, националисты которых удовлетворяются
успехами своего народного хозяйства (экономизм), или мощью и блеском своей государственной организации
(этатизм), или же завоеваниями своей армии (империализм). Тогда национализм отрывается от главного, от смысла
и цели народной жизни, и становится чисто инстинктивным настроением, подвергаясь всем опасностям
обнаженного инстинкта: жадности, безмерной гордыне, ожесточению и свирепости. Он опьяняется всеми земными
соблазнами и может извратиться до конца.
От этой ошибки русский народ был огражден, во-первых, своим прирожденным религиозным смыслом; во-
вторых, Православием, которое сообщило нам, по слову Пушкина, особенный национальный характер и
внушило нам идею святой Руси . Святая Русь не есть нравственно праведная или совершенная в своей
добродетели Россия: это есть правоверная Россия, признающая свою веру главным делом и отличительной
особенностью своего земного естества. В течение веков Православие считалось отличительной чертой русскости
в борьбе с татарами, латинянами и другими иноверцами; в течение веков русский народ осмысливал свое бытие
не хозяйством, не государством и не войнами, а верою и ее содержанием; и русские войны велись в ограждение
нашей духовной и вероисповедной самобытности и свободы. Так было издревле до конца XIX века
включительно. Поэтому русское национальное самосознание не впадало в соблазны экономизма, этатизма и
империализма, и русскому народу никогда не казалось, что главное дело его это успех его хозяйства, его
государственной власти и его оружия.
Вторая ошибка состоит в том, что чувство и воля националиста, вместо того чтобы идти в глубину своего
духовного достояния, уходят в отвращение и презрение ко всему иноземному. Суждение: мое национальное бытие
оправдано перед лицом Божиим , превращается, вопреки всем законам жизни и логики, в нелепое утверждение:
национальное бытие других народов не имеет перед моим лицом никаких оправданий . Так, как если бы
одобрение одного цветка давало основание осуждать все остальные, или любовь к своей матери заставляла
ненавидеть и презирать всех других матерей. Эта ошибка имеет, впрочем, совсем не логическую природу, а
психологическую и духовную: тут и наивная исключительность примитивной натуры, и этнически врожденное
самодовольство, и жадность, и похоть власти, и узость провинциального горизонта, и отсутствие юмора, и,
конечно, неодухотворенность национального инстинкта. Народы с таким национализмом очень легко впадают в
манию величия и своеобразное завоевательное буйство, как бы ни называть его шовинизмом, империализмом
или как-нибудь иначе.
От этой ошибки русский народ был огражден, во-первых, присущею ему простодушною скромностью и
природным юмором; во-вторых, многоплеменным составом России и, в-третьих, делом Петра Великого,
научившего нас строгому суду над собой и привившего нам готовность учиться у других народов.
Так, русскому народу несвойственно закрывать себе глаза на свои несовершенства, слабости и пороки;
напротив, его скорее тянет к мнительно-покаянному преувеличению своих грехов. А природный юмор его никогда
не позволял ему возомнить себя первым и водительным народом мира. В течение всей его истории он вынужден
был обходиться с другими племенами, говорившими на непонятных ему языках, отстаивавшими свою веру и свой
быт, а иногда наносившими ему тяжелые поражения. Наша история вела нас от варягов и греков к половцам и
татарам, от хазар и волжских болгар через финские племена к шведам, немцам, литовцам и полякам. Татары,
наложившие на нас свое долгое иго, показались нам нехристями и погаными , но они почтили нашу церковь, и
вражда наша к ним не превратилась в презрение. Воевавшие с нами иноверцы, немые для нас по языку ( немцы )
и неприемлемые церковью ( еретики ), побеждались нами отнюдь не легко и, нанося нам поражения, заставляли
нас задумываться над их преимуществами. Русский национализм проходил и во внутреннем замирении своей
страны и во внешних войнах суровую школу уважения к врагам; и Петр Великий, умевший поднимать
заздравный кубок за учителей своих , проявлял в этом исконную русскую черту уважения к врагу и смирения
в победе.
Правда, в допетровском национализме имелись черты, которые могли привести к развитию национальной
гордыни и повредить России в целом. Именно в русском народе сложилось и крепло иррациональное
самочувствие, согласно которому русский народ, наставляемый святой, соборной и апостольской церковью и
водимый своими благоверными царями, хранит единственную правую веру, определяя ею свое сознание и свой
быт, от которого невозможно ни отступить, ни что-либо уступить, так что перенимать у других нам ничего нельзя,
смешиваться с другими грешно и изменяться нам не в чем. Ни у басурман, ни у еретиков нам не следует учиться,
ибо от ложной веры может произойти только ложная наука и ложное умение.
Это воззрение к XVII в. формулировалось так: Богомерзок пред Богом всякий, кто любит геометрию: а се
душевные грехи учиться астрономии и еллинским книгам . И еще: Если спросят тебя, знаешь ли философию,
отвечай: еллинских борзостей не текох, риторских астрономов не читах, с мудрыми философами не бывах,
философию ниже очима видех, учуся книгам благодатного закона .
Русское правительственное самознание давно уже не соответствовало этому народному самочувствию. Со 2-й
пол. XV в., если не ранее, в особенности же после того как обрушились от самодельной неумелой стройки стены
почти довершенного Успенского собора в Москве (1474), с легкой руки Иоанна III, русское правительство
приглашает из-за границы архитекторов, врачей и всяких технических искусников: еретическая наука уже гостит
и служит, но еще не насаждается и не перенимается. Борис Годунов мечтал основать в Москве не то академию, не
то университет. Лжедмитрий думал водворить здесь иезуитскую высшую школу. Необходимость учиться светской
еретической науке становилась все более очевидной, но консерватизм и провинциализм церковно-национального
самочувствия и самомнения санкционировали неподвижность быта и сознания. Духовная инерция народа стала
опасною.
Петру Великому пришлось вломиться в это самочувствие и заставить русских людей учиться необходимому.
Он понял, что народ, отставший в цивилизации, в технике и знаниях, будет завоеван и порабощен и не
отстоит себя и свою правую веру. Он понял, что необходимо отличить главное и священное от неглавного,
несвященного, земного от техники, хозяйства и внешнего быта; что надо вернуть земное земле; что вера
Христова не узаконивает отсталых форм хозяйства, быта и государственности. Он постиг необходимость дать
русскому сознанию свободу светского, исследовательского взирания на мир, с тем чтобы сила русской веры
установила в дальнейшем новый синтез между Православным Христианством, с одной стороны, и светской
цивилизацией и культурой с другой стороны. Петр Великий понял, что русский народ преувеличил
компетенцию своего исторически сложившегося, но еще не раскрывшего всю свою силу религиозного акта и что
он недооценил творческую силу христианства: Православие не может санкционировать такой уклад сознания,
такой строй и быт, которые погубят народную самостоятельность и предадут врагам и веру, и церковь. Он извлек
урок из татарского ига и из войн с немцами, шведами и поляками: запад бил нас нашею отсталостью, а мы
считали, что наша отсталость есть нечто правоверное, православное и священно-обязательное. Он был уверен,
что Православие не может и не должно делать себе догмат из необразованности и из форм внешнего быта, что
сильная и живая вера проработает и осмыслит и облагородит новые формы сознания, быта и хозяйства.
Христианство не может и не должно быть источником обскурантизма и национальной слабости.
И вот небесное и земное разделились в русском самочувствии. Вместе с тем национальное отделилось от
вероисповедно-церковного. Русское самочувствие проснулось, и началась эпоха русского национального
самосознания, не законченная и доныне.
Старообрядцы не приняли этого раздела и стали верными хранителями русского православно-национального
самочувствия во всей его неприкосновенности, наивности и притязательности. Это было трогательно и даже
полезно; не потому, что старообрядчество в церковном отношении право, а потому, что оно веками, в душевной
целостности и с нравственной ревностью блюло верность первоначальной форме русского религиозного и русско-
национального самочувствия. Верность бывает трогательна и полезна даже и в обрядовых мелочах, ибо в них
воплощаются глубина и искренность религиозного чувства.
А между тем России, русскому духу и русскому национализму предстоял новый путь. Надо было различить в
культурном творчестве церковное и религиозное, и далее церковное и национальное; открыть себе доступ к
светской цивилизации и светской культуре и внести религиозно-православный дух, Иоанновский дух любви и
свободы, в свое светское национальное самосознание, в свою новую национально-светскую культуру и
национально-светскую цивилизацию. Эта задача не разрешена нами еще и поныне; и разрешением ее будет занята
грядущая Россия.
1. Церковь и религиозность не одно и то же, ибо Церковь можно уподобить солнцу, а религиозность всюду
рассеиваемым солнечным лучам. Церковь есть зиждительница, хранительница, живое средоточие религии и веры.
Но церковь не есть все во всем , она не поглощает нации, государства, науки, искусства, хозяйства, семьи и быта,
не может поглотить их и не должна пытаться сделать это. Церковь не есть начало тоталитарное и всевластное.
Православию чужд теоретический (т.е., строго говоря, экклезиастический) идеал; православная Церковь
молится, учит, святит, благодатствует, вдохновляет, исповедует и, если надо, обличает, но она не властвует, не
регламентирует жизни, не карает светскими наказаниями и не берет на себя ответственности за светские дела,
грехи, ошибки и неудачи (в политике, в хозяйстве, в науке и во всей культуре народа). Ее авторитет есть авторитет
откровения и любви; он свободен и основан на качестве ее веры, ее молитвы, ее учения и ее дел. Церковь ведет
духом, молитвой и качеством, но не всепоглощением, как это пытались осуществить Савонарола во Флоренции,
иезуиты в Парагвае и Кальвин в Женеве. Она излучает живую религиозность, которая должна свободно проникать
в жизнь и во все жизненные дела народа. Религиозному духу везде место, где живет и творит человек, во
всяком светском деле; в искусстве и науке, в государстве и торговле, в семье и на пашне. Он очищает и
осмысливает все чувства человека, и в том числе и национальное чувство; а национальное чувство, религиозно
облагороженное и осмысленное, незримо и ненарочито проникает все человеческое творчество.
Так, Церковь не может и не должна вооружать армию, организовывать полицию, разведку и дипломатию,
строить государственный бюджет, руководить академическими исследованиями, заведовать концертами и
театрами и т.д.; но излучаемый ею религиозный дух может и должен облагораживать и очищать всю эту светскую
деятельность людей. Живая религиозность должна светить и греть там, куда Церковь открыто не вмешивается или
откуда она прямо устраняет себя.
2. Церковь, как единение единоверующих, сверхнациональна, ибо объемлет и единоверующих другой нации; но
в пределах единой нации поместная церковная организация получает неизбежно национальные черты. К
Православной Церкви принадлежат не только русские, но и румыны, и греки, и болгары; и тем не менее русское
Православие (как церковь, и как обряд, и как дух) имеет своеобразные черты русскости. Итак, церковное и
национальное не одно и то же.
Нация, как единение людей с единым национальным актом и культурою, не определяется принадлежностью к
единой церкви, но включает в себя людей разной веры, и разных исповеданий, и разных церквей. И тем не менее
русский национальный акт и дух был взращен в лоне Православия и исторически определился его духом, на что и
указывал Пушкин. К этому русскому национальному акту более или менее приобщились почти все народы России
самых различных вер и исповеданий:
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий
Тунгуз, и друг степей калмык.
И все они, сами того не зная, таинственно приобщились к дарам русского Православия, сокровенно
заложенным в русском национальном акте. Русский национализм распространил скрытые в нем лучи русского
Православия по всей России. Но из этого уже ясно, что национальное и церковное не одно и то же.
Это отличие церковного от религиозного и церковного от национального Россия осознавала на
протяжении двух веков после Петра. За эти два века Россия вынашивала свой светский национализм, зачатый в
Православной церкви и проникнутый христианским Иоанновским духом любви, созерцания и свободы; она
вынашивала его и в то время вносила его во все области светской культуры: в зародившуюся с тех пор русскую
светскую науку и литературу, в возникшее и быстро созревшее до мировой значительности светское русское
искусство; в новый светский уклад права, правосознания, правопорядка и государственности; в новый уклад
русской светской жизни и нравственности; в новый уклад русского частного и общественного хозяйства.
Православная Церковь отнюдь не была чужда всему этому. Она оставалась как бы матерью выросших детей,
ушедших на свободу жизненно-религиозного дела и труда, но не ушедших духом из ее света и Духа. Она
оставалась матерью-хранительницей молитвы и любви, советницей и обличительницей, лоном очищения,
покаяния и умудрения, вечной матерью, приемлющей новорожденного и молящейся за почившего. Это ее дух
освободил крестьян, создал суд скорый, правый и милостливый, создал русское земство и русскую школу; это
ее дух взрастил и укрепил русскую национальную совесть и жертвенность; это ее дух повинил и укрепил
русскую мечту о совершенстве; это ее дух внес во всю русскую культуру силу сердечного созерцания,
вдохновил русскую поэзию, живопись, музыку и архитектуру и создал пироговскую традицию в русской
медицине... Но всего не исчислишь.
И тем не менее, то, что создавалось в России в XVIII и XIX вв. было именно светскою национальною
культурою. России было дано великое задание выработать русско-национальный творческий акт, верный
историческим корням славянства и религиозному духу русского Православия, имперский акт такой глубины,
ширины и гибкости, чтобы все народы России могли найти в нем свое родовое лоно, свое оплодотворение и
водительное научение; создать из этого акта новую, русско-национальную, светски свободную культуру (знания,
искусства, нравственности, семьи, права, государства и хозяйства) все это в духе восточного, Иоанновского
христианства (любви, созерцания и свободы); и наконец, узреть и выговорить русскую национальную идею,
ведущую Россию через пространства истории.
Это задание долгое и претрудное, разрешимое только в веках вдохновением и молитвою,
самовоспитанием и неотступным трудом. За два века русский народ только приступил к его разрешению, и то, что
им совершено, свидетельствует не только о величии этого задания и не только о чрезвычайной, исторически,
этнически и пространственно обусловленной сложности его, но и о тех силах и дарах, которые даны ему для этого
от Провидения. Это дело было начато с чрезвычайным успехом, прервано политической смутой и
коммунистической революцией и осталось ныне незавершенным. Чтобы завершить это дело, понадобятся еще века
свободного творческого расцвета, и нет сомнения, что Россия возобновит его после окончания революции.
И вот русский национализм есть не что иное, как любовь к этому исторически сложившемуся духовному
облику и акту русского народа; он есть вера в это наше призвание и в данные нам силы; он есть воля к нашему
расцвету; он есть созерцание нашей истории, нашего исторического задания и наших путей, ведущих к этой цели;
он есть бодрая и неутомимая работа, посвященная этому самобытному величию грядущей России. Он
утверждает свое и творит новое, но отнюдь не отрицает и не презирает чужое. И Дух его есть дух Иоанновского
христианства, христианства любви, созерцания и свободы, а не дух ненависти, зависти и завоевания.
И.А. Ильин
НАЦИОНАЛЬНОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО, объединение народов, народностей и племен вокруг русского
народа в едином государстве. За более чем тысячелетнюю историю России в ее состав вошли свыше 100 больших
и малых народов, различных по языку, культуре, особенностям быта. Такого интенсивного национального
строительства не знала ни одна другая страна в мире.
Чтобы понять главный принцип национального строительства России, осознать, почему она выросла в великую
державу, сумела объединить и сплотить свои 100 народов и племен, следует прежде всего обратиться к словам св.
блгв. кн. Александра Невского: Не в силе Бог, а в правде . Эти слова, ставшие народной пословицей, духовно
пронизывают всю русскую историю, придавая положительный тонус национальному и государственному
строительству.
Россия, писал великий русский мыслитель И.А. Ильин, есть не случайное нагромождение территорий и
племен и не искусственный слаженный механизм областей , но живой, исторически выросший и культурно
оправдавшийся организм, не подлежащий произвольному расчленению. Этот организм есть географическое
единство, части которого связаны хозяйственным взаимопониманием; этот организм есть духовное, языковое и
культурное единство, исторически связавшее русский народ с его национальными младшими братьями духовным
взаимопитанием; он есть государственное и стратегическое единство, показавшее миру свою волю и свою
способность к самообороне; он есть сущий оплот европейско-азиатского, а потому и вселенского мира и
равновесия .
Величие России заключалось в том, что она никогда не полагалась на насилие (это, конечно, не означало
полный отказ от его использования). Всем народам, входившим в Российское государство, давались права, равные
с русским народом, и вместе с тем сохранялись их многие древние права. Русское государство не уничтожало
правящей иерархии малых народов, а, как правило, включало ее в состав своего правящего класса. Более того,
Русское государство освобождало представителей некоторых народов от обязанностей уплаты налогов и
рекрутской повинности.
Российское государство строилось не на насилии, а на духовных началах русского народа, величие которых
сознательно и бессознательно понималось многими малыми народами. Великая русская культура духовно
подчиняла себе, заставляя служить не за страх, а за совесть.
Русский человек всегда наслаждался естественной свободой своего пространства, вольностью
безгосударственного быта и расселения и нестепенностью своей внутренней индивидуализации; он всегда
удивлялся другим народам, добродушно с ними уживался и ненавидел только вторгающихся поработителей; он
ценил свободу духа выше формальной правовой свободы и если бы другие народы и инородцы его не
тревожили, не мешали ему жить, то он не брался бы за оружие и не добивался бы власти над ними (И.А. Ильин).
Коренное отличие Российского государства от всех существовавших ранее империй: Римской, Византийской,
Британской, Германской состояло в том, что оно не эксплуатировало нерусские народы, входившие в его
состав, а, более того, предоставляло им значительную помощь и поддержку, создавая равные для всех
экономические условия существования. Если в отношении всех перечисленных выше империй можно сказать, что
в них центр и имперский народ жил за счет грабежа и эксплуатации окраин и колоний, постоянно богатея за их
счет, то в России многие окраины жили за счет центра и щедрости русского народа, имея равный доступ ко всем
богатствам Российского государства и практически бесплатно получая военную защиту от внешнего врага.
Маловероятно, что на географической карте существовали бы сегодня такие государства, как Грузия, Армения,
Азербайджан, Молдавия, если бы Россия в свое время не спасла их от разгрома Османской империей, или такие
географические территории, выступающие сегодня в роли государств, как Эстония и Латвия, если бы русская
нация не остановила немецкое движение, подчинившее себе все и физически уничтожившее коренные народы, как
это было сделано с жителями той же Прибалтики пруссами.
Обладая высоким чувством национального достоинства, русские никогда не считали себя выше других
народов, терпимо и с понимание относились к проявлению национальных чувств других народов.
Православная терпимость как и русская терпимость, происходит, может быть, просто-напросто вследствие
великого оптимизма: правда все равно свое возьмет и зачем торопить ее неправдою Будущее все равно
принадлежит дружбе и любви зачем торопить их злобой и ненавистью Мы все равно сильнее других зачем
культивировать чувство зависти Ведь наша сила это сила отца, творящая и хранящая, а не сила разбойника,
грабящего и насилующего. Весь смысл бытия русского народа, весь Свете Тихий Православия погибли бы, если
бы мы хотя бы один раз, единственный раз в нашей истории, стали бы на путь Германии и сказали бы себе и миру:
мы есть высшая раса... Совсем иначе к другим народам относятся представители западной цивилизации.
Европеец, воспитанный Римом, презирает про себя другие народы и желает властвовать над ними (И.А. Ильин).
Русское государство спасло многие народы от уничтожения, предоставив им равные с русскими людьми права
и возможности развития, которые вплоть до 1917 реализовывались безо всяких существенных ограничений.
Русский центр проводил политику гармонизации отношений между отдельными народами, начисто отрицая
типично имперскую политику разделяй и властвуй , которая была бессмысленна в отношении с народами,
имевшими права, равные с русскими.
В силу всего сказанного к Российскому государству неприменимо название империя . Тот, кто использует его,
видит только некоторые формальные признаки (объединение народов при одном центре), но не понимает существа
дела (отсутствие эксплуатации центром народов периферии). Всю катастрофичность существования вне
Российского государства отпавшим от нее народам предстоит еще испытать, чему пример сегодняшние события
в Закавказье и Средней Азии.
Разница в подходе к государственному строительству Руси и государств будущей западной цивилизации
(находившейся тогда в эмбриональном состоянии) видна на примере отношений славян и германцев.
В XI в. славяне жили в самом центре Европы: от Киля до Магдебурга и Галле, за Эльбой, в Богемском лесу , в
<< Пред. стр. 132 (из 245) След. >>
Список литературы по разделу