<< Пред.           стр. 3 (из 8)           След. >>

Список литературы по разделу

  Как это на первый взгляд ни поразительно (хотя по существу - вполне логично), такого рода коммунистическая трактовка равенства и неравенства на практике привела точно к тем же результатам, что и само существо большевизма - к возникновению социальной системы и политического режима бесчеловечной тирании. Ибо на практике стремление коммунистической власти хоть бы к какой-нибудь реализации и оправданию лозунга равенства в положении трудящихся означало введение государственно-обязательных мер по "уравнению" и отсюда утрату стимулов к активности и инициативы у людей, порождение угодничества, прислужничества перед властью - всемогущего владельца жизненных благ, послужило толчком к систематическому применению насилия в экономике, в других сферах жизни общества. И тут же свою негативную роль сыграли принципы организации политического режима как "власти людей труда" и социалистической правовой системы, сразу же узаконивших привилегированный слой людей - сословие правителей, уже формально - через своих активистов, коммунистическую партию, ее вождей - как будто бы уполномоченных на всевластное правление.
  О с о б с т в е н н о с т и. Вся история человеческого рода подтвердила, что собственность, которая служит человеку, - это частная собственность132. Только частная собственность (абсолютное право на вещи и интеллектуальная собственность - исключительное право на нематериальные блага) дает ее обладателю наиболее широкие права обладания и в этой связи способна оказывать на него, на его волю и интересы, мощное и многообразное воздействие. Такое воздействие, которое активизирует личность, ее активный творческий потенциал и таким путем приносит благо и самому человеку, и всему сообществу людей. В этих своих качествах частная собственность, хотя и является источником и поприщем ряда негативных сторон в жизни людей, вместе с тем включается, как и право, в жесткие механизмы поступательного развития общества.
  Коммунистическая идеология увидела в негативных сторонах частной собственности, а затем и в ней самой главное зло в человеческом обществе. И потому, придав анафеме частную собственность, объявила в качестве основы счастливой жизни людей собственность общественную, прежде всего - государственную, названную в конституциях и законах советского общества "всенародным достоянием".
  Между тем реальная жизнь советского общества, в котором была осуществлена тотальная национализация собственности, показала, что сама по себе общественная (и, в особенности, государственная) собственность не стала - как это ожидалось - источником прогрессивного общественного развития, всеобщего благосостояния, а, напротив, породила многие беды, тупики, процессы, ведущие к нарастающему упадку, разложению всей общественной системы.
  Здесь надо видеть, что государственная собственность - явление с точки зрения особенностей и черт собственности эфемерное, в человеческом отношении - безликое, неперсонофицированное, "выходящее" лишь на волю и интересы чиновников, властвующих лиц. И потому в известном смысле - мутант, противоестественный гибрид того, что выражает известные стороны власти собственника, и одновременно того, что свойственно произволу государственной власти. В государственной собственности отпадают решающие достоинства собственности как фактора ответственности и стимулирования, и остается та ее черта, которая выражает наиболее полное, абсолютное обладание предметами благами , и, следовательно, при тотальной национализации открывает возможность государственной бюрократической системе осуществлять бесконтрольную деятельность по произвольному распоряжению материальными и интеллектуальными богатствами общества. Словом, - как раз та черта собственности, которая в условиях господства коммунистического режима и "требуется" для осуществления широкомасштабных социальных проектов - создания в быстрых темпах коммунизма - общества всеобщего счастья.
  Из этой характеристики государственной собственности следует, что она сама по себе неизбежно предполагает мощное использование власти, создание небывалой по масштабам и всемогуществу бюрократической административной чиновничьей системы, без которой "всенародное достояние" не может ни существовать, ни функционировать. Для нее становится неизбежным применение - взамен естественных стимулов, ранее порождаемых частной собственностью, - систематического принуждения к труду; когда труд становится на одном полюсе рабским , крепостническим, а на другом - административно командным, надсмотрщическим.
  В целом же государственная собственность из формы обладания вещами и благами, становится сложной системой отношений, соединенной с властью. В рамках всего огосударствленного хозяйства происходит формирование своеобразной, по-своему уникальной, властно-организационной инфраструктуры собственности (обнажившейся в России при приватизации), включающей:
  финансовые потоки из государственной казны, бюджета и формы доступа к природным богатствам;
  "точки опоры" во властных органах, открывающих возможность беспрепятственного использования финансовых потоков и природных ресурсов;
  обретение природных ресурсов через "приватизацию" предприятий добывающих отраслей.
  И все это - наряду с коррупцией, казнокрадством, в обстановке, когда широко распространяется паразитизм, растратность, брошенность объектов, нерадивость и безответственность в хозяйственных делах.
  Если принять во внимание эти органические пороки государственной собственности, то само ее создание в качестве основы всего народного хозяйства, вездесущего начала всей жизни общества - это поистине преступление коммунизма перед людьми и Историей. Ее многодесятилетнее существование - национальная беда всей страны. И к тому же - беда в условиях современной России и реформируемого российского общества, когда и после "приватизации" (ваучерного распределения части государственных имуществ, формального акционирования) сохраняется почти все основные звенья ее инфраструктуры и отсюда - все зло государственной собственности, основные свойственные ей пороки.
  В этой связи следует заметить, что довольно популярный ныне лозунг "многообразия собственности", когда государственная собственность ставится в один ряд с частной, - ложен, коварен. Государственная собственность изначально, по определению - органически порочна, неэффективна, растратна, бременем ложится на общество. Она может быть оправдана лишь общественной необходимостью, когда общество намеренно во имя устранения иной, более крупной национальной беды, другой, иначе нерешаемой потребности идет на известные жертвы. Ее пороки, неэффективные последствия могут быть смягчены тем, что в режим и порядок ее функционирования могут быть "привиты", всегда с немалыми потерями, отдельные формы и институты, развившиеся в условиях частнособственнических отношений (самоокупаемость, хозрасчет, оперативное управление, хозяйственное ведение). Но только - смягчены, не более. Примечательно, что и после сплошного акционирования, проведенного в России под флагом "приватизации", формально акционированные предприятия - ничуть не меньше, чем предприятия находящиеся на статусе хозрасчета или хозяйственного ведения, - фактически так и остались пребывать в том реальном режиме, который характерен для государственной собственности (разве только - оказались развязанными руки у "директоров", да сами предприятия стали беспрепятственным объектом для игр воротил номенклатурного финансового капитала - отечественного и зарубежного).
  Ну, и, возвращаясь к вопросу о государственной собственности как явлению коммунистической системы, не будем упускать из поля зрения те крупные негативные, по сути трагические последствия, которые наступили в России в результате упорного ее насаждения в народное хозяйство, во все сферы жизни, ее использования во имя утопических целей, формирования и упрочения порядков коммунистического всевластия.
  Ведь именно на основе государственной собственности в России усилиями тиранического режима было создано искусственное, милитаризованное, маложизнеспособное для мирных условий, террористическое, уродливое общество, названное "социалистическим". Это общество отличалось некоторыми привлекательными сторонами ("порядок", гарантирование минимальных благ для населения, привилегии для науки, образования, способность быстрой мобилизации ресурсов и сил), выполнило фантастическую задачу - создание гигантского военно-промышленного комплекса-колоса, не считаясь с жертвами, обеспечило в военно-экономическом отношении победу в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.
  Но коммунистическое общество - общество "социализма" не прошло испытания мирного времени, оказалось бесперспективным в постиндустриальный период экономического развития, модернизации, в мирных условиях все боле обнаруживало свои органические пороки и в такой обстановке раскрыло свою суть - полной несовместимости с общими направлениями мирового развития, с требованиями либеральных цивилизаций, с тем, что в центре жизни самоуправляющегося общества должен стать человек с его высоким достоинством и неотъемлемыми правами, с его правом на собственную судьбу и свое счастье.
  А конечный итог бесчеловечного эксперимента в громадной стране, определяющим элементом которого стала государственная собственность, ее использования в утопических целях, действительно трагичен. Первые шаги реформ по демократизации советского общества, начавшихся с середины 1980-х гг., завершились к началу 1990 гг. устранением наиболее жестоких, принудительных, репрессивных устоев коммунистической тиранической системы, мерами по разгосударствлению экономики, введением институтов духовной свободы. То есть - в итоге устранением всего того, на чем "держалось" искусственное общество "социализма", его основа - государственная собственность. И тогда, лишившись своих насильственных устоев, российское общество, деформированное и искореженное коммунизмом, предстало как разрушенное общество. Общество, находящееся в обстановке тотальной разрухи, катастрофы.
 
  5. "Двухэтажное" право: официальная юридическая система и право-невидимка. В результате сложного, многоэтапного развития - развития, которое все время опиралось на коммунистические догмы, на свои непоколебимые опоры в идеологии и социальной системе, в советском обществе сложился поразительный, невиданный в истории (и судя по всему - неповторимый) юридический феномен, которые иначе не назовешь, как двухэтажное право. Право, которое включала в себя два разнородных слоя:
  официальную юридическую систему
  и право-невидимку - высшее революционное право.
 
  6. Официальная юридическая система. Официальная юридическая система, т.е. система позитивного права, с внешней официально-государственной стороны представляемой в обществе и, в особенности, "во вне" в качестве "советского права", выражало отношение ортодоксального марксизма и большевистской практики к праву в строго юридическом значении - к законам, суду и т.д.?
  После Октября 1917 года в официальной науке, пропаганде, господствующем общественном мнении утвердился взгляд о том, что - да, декреты, кодексы, суды, другие институты юриспруденции, пришедшие к нам из прошлого, хотя и являются "буржуазными", но пока нужны революционному пролетариату, нужны впрочем по коммунистическим расчетам - временно, им суждено сойти со сцены, они уже сейчас отмирают.
  Вот несколько высказываний правоведов того времени.
  В 1918 году А.Г.Гойхбарг, отмечая ущербность и обреченность индивидуалистического буржуазного права, писал: "Окончательный, смертельный удар наносит ему власть нового класса - пролетариата. Во время пролетарской революции это право находится в агонии и заменяется социальным правом переходного периода . . ."133. Спустя десятилетие другой советский правовед - Ю.Гейман как бы продолжил эту мысль: "Хозяйственное законодательство военного коммунизма, - писал он, - представляет сложный замкнутый круг неправовых по своей природе норм и норм публично-правовых, крайне ограниченных в своем объеме", и, указывая на характер планово-договорных отношений, отметил: " . . .они просто указывают путь, по которому пойдет хозяйственное право пролетарского государства к неправу, к административно-техническому регулированию, к своей противоположности"134.
  Трактовка права как права отмирающего, сходящего со сцены жизни общества, в котором побеждает социализм, была господствующей, доминирующей в коммунистической идеологии, в официальной юридической науке того времени. Более того, к такому пониманию права подстраивались и более общие правовые воззрения. Одним из наиболее влиятельных из них стала "меновая" концепция права Е.Б. Пашуканиса, который в своем обширном исследовании "Общая теория права и марксизм" обосновывал взгляд, в соответствии с которым право вообще строится на основе меновых, рыночных отношениях, и поэтому устранение при социализме товарно-рыночного хозяйства означает также и "отмирание" права135.
  Взгляд на право в революционно-российских условиях (резко контрастирующий с линией на возвышение права, характерной для буржуазных революций, для дооктябрьской российской истории) едва ли имел безобидный характер некоего экзотического изыска, простого интеллектуального заблуждения, как это пытаются представить некоторые западные авторы. К сожалению, этот взгляд стал не только отражением наивно-утопических представлений о благостном "полном коммунизме" в облике библейского рая, но и жестко-суровой наукообразной констатацией действительных советских реалий - приниженного, убогого фактического положения правовых форм (положения некоего "юридического уродца") в условиях господства всемогущей партократической власти.
  Вместе с тем было бы грубо ошибочным изображать реальное положение дел в юридической системе советской России в одной лишь густо-черной тональности под рубриками "партократическая власть", "тирания" и т. д. В области социального законодательства (трудового, семейного, по социальному обеспечению) в России после 1917 года вводилось немало прогрессивных положений, прежде всего тех, которые направлены на защиту интересов людей труда, малообеспеченных, обездоленных, т.е. положений, отвечающих исконному предназначению права.
  На первый взгляд, как будто бы такую же позитивную оценку должно было бы получить и то обстоятельство, что вслед за Конституцией 1918 года, кодексами о труде, о браке и семье в 1922 году принимается Гражданский кодекс, которому - хотелось бы напомнить - принадлежит первостепенное значение в утверждении и в развитии принципов гражданского общества, прав и свобод личности.
  Но тут мы как раз встречаемся с одним из коварных свойств советского права, которое уже с того времени станет его неотъемлемой и определяющей особенностью. Суть дела в том, что общепризнанная миссия и престиж гражданских законов (точно так же, как и Конституции) никак не соответствовали в условиях коммунистического партократического господства их фактической роли и реальному значению, создавая тем самым, главным образом, видимость, иллюзию современного и отработанного правового устройства.
  Гражданский кодекс был принят в 1922 году исключительно для того, чтобы ввести в жизнь общества нормы и институты, позволяющие каким-то образом упорядочить, ввести в известные рамки собственнические и рыночные отношения, которые стали складываться в условиях нэпа. Только это - исключительно регулятивная цель в коммерческих делах, и больше ничего. В советском обществе даже не возникала, да и не могла возникнуть, задача внедрить во все подразделения общественной жизни принципы и критерии поведения, образующие само содержание гражданского общества - экономическую свободу и юридическое равенство всех субъектов, их возможность самим, своей волей и в своем интересе создавать для себя права и обязанности, нести персональную ответственность за свои действия.
  Более того, по прямой, жестко определенной партийной установке, безапелляционно сформулированной Лениным, из кодекса была устранена его душа, его гражданственная и социальная суть - его назначение быть носителем, хранителем и защитой важнейшего устоя гражданского общества и свободного рынка - частного права.
  Вместо безусловного, твердого обеспечения самостоятельности и суверенного статуса субъектов гражданского права кодекс открывал возможность для прямого вмешательства органов власти в гражданские правоотношения. Это и случилось в гигантских масштабах, когда гражданские правоотношения были поставлены в полную зависимость от "планов", т. е. от произвольных императивных команд властных хозяйственных инстанций. Верно пишет А.П. Семитко в отношении основного идола социалистического общества - планирования: "Попытки предотвратить закономерно возникающие нужду и анархию с помощью тотального планирования лишь увеличивают то и другое. Насилие, направленное на преодоление хаоса, вызывает только еще больший хаос. Насилие постепенно перерастает в террор . . ."136.
  Да и вся правовая жизнь российского общества получила из уст Ленина твердый настрой - "Мы ничего частного не признаем , для нас все в области хозяйства есть публично-правовое, а не частное"; и по множеству каналов: и в законодательной работе, и в практической юриспруденции, и в области юридической науки и образования - везде такого рода директивная идеологическая установка была внедрена во все сферы правовой жизни, стала везде непререкаемым постулатом.
  Понятно, сам факт издания в советской России Гражданского кодекса, даже при указанной политической интерпретации и идеологической атмосфере, - факт, имевший серьезный положительный эффект. Гражданский кодекс, пусть в урезанном, обкромсанном виде, внес в экономическую жизнь некоторые гражданско-правовые ценности, элементы цивилистической культуры. Тем более, что фактическое содержание кодекса образовали добротные проектные заготовки, сделанные видными русскими цивилистами в дореволюционное время. Деятельность судов по гражданским делам получила известную, относительно твердую и престижную, нормативную основу. Оживились юридическая наука и преподавание цивилистических дисциплин. В середине 1920 годов в России вышел ряд крупных исследований по гражданскому праву. И, быть может, самое существенное состояло в том, в отличие от ряда других областей гуманитарных знаний, где дальнейшее развитие дооктябрьской науки не имело никакой перспективы, здесь в науку, пусть и не на долгое время, вернулся ряд крупных правоведов (таких, как А.В.Венедиктов, М.М.Агарков, Е.А. Флейшиц, С.И. Аскназий, Б.Б.Черепахин и др.), исповедующих - увы, по большей части исподволь, "про себя" - идеалы и ценности дореволюционной прогрессивной юриспруденции, прежде всего - знаменитых русских правоведов, таких как И.А. Покровский.
  В целом же, однако, Гражданский кодекс 1922 года не оказал на советское общество сколько-нибудь заметного влияния. Тотально огосударствленная, скованная идеологией и диктатурой жизнь общества оставляла лишь узкие участки реальных отношений (споры между трестированными предприятиями, бытовые сделки, наследственные дела ), где гражданско-правовые нормы работали, давали заметный эффект в жизни людей, общества. Да и сам Гражданский кодекс, лишенный своей души - частного права и потому обескровленный, немощный, во многом обрел - как и все право того времени - опубличенный характер, не стал , как говорится, явлением - юридическим документом, который бы выбивался из общего опубличенного массива законодательства советской России и заложил основу для оптимизма в отношении правового будущего российского общества137.
  Таким образом, при таких бескрайних возможностях, которые дает для любых действований ( в том числе любых экспериментах над обществом ) "высшее право", официальная юридическая система требуется только как некоторое вспомогательное, подсобное средство - для обеспечения некоторого элементарного порядка, для прикрытия совершаемых большевистских акций, для придания им некой "легитимности", для некоторого упорядочения существующих отношений, устранения крайностей, известного оправдания, придания - если удастся - какой-то даже респектабельности социалистическому праву. А коль скоро действующие законы, иные нормативные документы, правосудная деятельность для подобных вспомогательных операций не очень-то нужны, то и позитивное право в таком случае вообще оказывается излишним, призванным выполнять некоторую регулятивную и в основном декоративную роль, или даже - таким, что создает ненужные помехи, мешает великому революционному делу.
  Вместе с тем, при всех довольно жестких оценках советского права, надо иметь в виду и следующее. Новая полоса развития советского общества, утверждение в нем новых коммунистических идолов (всемогущей государственности, идола социализма) - все это непосредственным образом отразилось на официальной советской юридической системе, вызывало и в ней известную смену координат, символов и лексики.
  До 1930-х годов право, существовавшее в советской России, и в официальной пропаганде и в официальной марксистской науке единодушно рассматривалось как не преодоленный еще "остаток прошлого", сохранившееся еще "буржуазное право", которое уже - на радость пролетарской диктатуре - "отмирает". А взамен всего этого, как несравненно более высокое, отвечающее высшим идеалам коммунизма, чаяниям всех народов и всех людей труда, вовсю использовалось и возводилось в самую высокую степень "революционное правосознание", "революционная законность", "пролетарский суд", "права трудящегося и эксплуатируемого народа", а также неюридические формы и институты регуляции - технические нормативы, организационные правила и т.д.
  Такого рода определения и оценки резко изменились, как только российское общество, которое с 1922-1924 годов обрело облик многонационального "Советского Союза", вступило в указанную выше новую полосу развития с новыми идолами - всесильной партийно-идеологизированной государственностью и идолом социализма.
  Вдруг исчезли былые строго-классовые формулировки - "революционное правосознание", "революционная законность". Тут же изменились термины, официальные наименования, касающиеся действующей юридической системы. Право, совсем недавно именуемое "буржуазным", "наследием проклятого прошлого", стало повсеместно именоваться советским. И хотя это не сразу и не без труда было воспринято (подобного рода попытки предпринимались сразу после Октября, но были встречены в штыки правоведами - ортодоксально коммунистической ориентации138), такое терминологическое нововведение в 1930-х годах утвердилось повсеместно.
  Затем к термину "советское" был прибавлен другой, более величественный и связанный с новым идолом, а в этой связи и с переключением права на более высокую ступень в существующей шкале ценностей: с середины 1930 годов оно стало называться еще и социалистическим.
  И именно с той поры - характерно именно в годы с самого страшного Большого сталинского Террора! - началось не просто тотальное оправдание, апологетика действующего законодательства и существующей юридической практики, но - более того - их безудержное восхваление, обоснование того, что они представляют собой совершенно новое, невиданное в мире, замечательное право. Вводятся и по любому поводу используются другие престижные обороты - "социалистическая законность", "социалистический правопорядок". Определение "социалистическое" начинает прилагаться к любому юридическому явлению - "социалистическое правоотношение", "социалистическая правовая норма" и т. д., и т. п.
  С этого же времени, с середины-конца 1930-х годов внешне респектабельный характер приобретает нормотворческая деятельность государственных органов, публикуются материалы судебных процессов, в том числе - "открытых" (над "врагами народа", недавними партийными сотоварищами), предпринимаются какие-то меры по развитию советской юридической науки и юридического образования, прежде всего - в университетах, вновь образованных юридических институтах и юридических школах.
  Своеобразным апофеозом такой рекламно-пропагандистской кампании стала атмосфера восторга и славословий вокруг новой, "сталинской" (поистине - сталинской!) Конституции 1936 года. В текст этого документа, объявленного "самой демократической в мире Конституцией", были включены - впрочем в общей декларативной форме и в сопровождении "социалистической фразеологии" - "демократические права граждан", "требования законности", "правосудие" и многое-многое другое, как будто бы соответствующее передовым зарубежным конституционным документам. И плюс к тому - включено и то, что по рекламно-пропагандистским заявлениям, намного превосходит все "буржуазные конституции", - социально-экономические права: право на труд, право на отдых, право на образование и др., что очаровало, увы, немалое число зарубежных и тем более наших отечественных специалистов и до сего времени будто бы демонстрирует замечательные достижения "общества социализма".
 
  7. Право - невидимка. Некоторые общие оценки. Недостатки и пороки права, существовавшего и восхваляемого в советском социалистическом обществе, в настоящее время хорошо известны, общепризнанны. Это - инквизиционные способы дознания и следствия, беспощадные кары за контрреволюционные преступления, система ГУЛАГа, внесудебные формы привлечения к юридической ответственности, смертная казнь детей, безусловный юридический приоритет государственной собственности, полуфеодальные, крепостнические порядки в сфере организации и применения труда и т.д.139 Даже на коммунистическом партийном форуме, на съезде партии, во время начавшихся в нашей стране демократических перемен было признано, что советское право - это отсталая и реакционная юридическая система. В нынешнее же время это - вообще общее место, признаваемое буквально всеми, в том числе приверженцами ортодоксального марксизма-ленинизма (трактуемое, правда, как "некоторые ошибки и недостатки").
  Но все дело-то в том, что не отдельные недостатки и пороки действовавшей в советском обществе юридической системы (хотя их перечисление можно умножить) выражают коренные особенности права в советском обществе, придающих ему качество "другого", крайне негативного полюса правового прогресса человечества, другого полюса философии права.
  Тем более что повсеместно отмечаемые ныне недостатки и пороки советского права - это далеко не единственные его характеристики (на общем фоне всего правового материала они, действительно, могут быть оценены чуть ли не как частные, незначительные, просто ошибки - "щепки", неизбежные при "рубке леса"). Ведь советское право, особенно в послевоенные годы и особенно - к 1960-1970 годам, избавилось от многих своих уж очень одиозных форм и институтов. После довольно интенсивной работы научных правовых учреждений, законодательных органов, учета данных юридической практики оно с внешней стороны вообще обрело вид - скажем так - неплохой, отработанной с технико-юридической стороны правовой системы, что - при всех, по выражению А. Тилле, реалиях "абсурда" и феодально-крепостнических порядках - давало повод для известных положительных оценок существовавших в то время юридических установлений.
  Надо добавить сюда и то, что в советской юридической системе существовали по формальному замыслу и объявленным принципам некоторые явно благородные, впечатляющие социалистические элементы, в том числе по вопросам оплаты и охраны труда, отдыха, компенсаций и др. Во многих правовых институтах прослеживалась направленность на "защиту интересов людей труда", материнства, детей и детства, потребностей фундаментальной науки, медицины и образования. И в самих законах, и в официальных документах звучал голос во имя "крепкой законности", возведения советского социалистического права в ранг "основы нормальной жизни общества" и т. д.
  Так в чем же дело? Каковы основания для тех суровых оценок советского социалистического права, которые в общем виде прозвучали ранее в этой работе?
  Суть дела в том, что созданная Сталиным, его партийно-чекистскими соратниками и подельщиками всесильная партийно-идеологизированная государственность, мощная модернизированная военно-коммунистическая система тиранической власти, включала в состав своих сложных механизмов как раз упомянутое выше "двухэтажное" право - право в д в у х п р и н ц и п и а л ь н о р а з н ы х и п о с т а с я х То есть включала не только официальную юридическую систему, так сказать, видимое право, именуемое "советским, социалистическим", со всеми его плюсами и минусами, какими-то достоинствами и одновременно - недостатками, пороками, мистификациями, византийско-изощренным словесным дурманом, ни и н е в и д и м о е п р а в о - сердцевину всей системы власти, право-невидимку, которое никогда, в отличие от революционных времен, не преподносилось как официальная юридическая реальность, но которое , в действительности, как и ранее, оставалось высшим революционным правом, всемогущим суперправом, служащим по воле вождей и партийного аппарата делу коммунизма, - направляющим и регламентирующим, жестко и непререкаемо, воистину по-большевистски, по-чекистски беспощадно, жизнь и развитие всего общества.
  В этой связи - вот какое попутное замечание. В настоящее время власть и управление в советском обществе довольно часто представляются уж слишком упрощенно. Вот, дескать, "при социализме" в обществе существовали официальные Советы, официальные законы и т. д., но они были только ширмой, в действительности всеми делами в обществе ведала номенклатура, партийные чиновники, которые вмешивались во все и вся, мешали работать, давали некомпетентные суждения и пр. и пр.
  В таких представлениях, во многом верных, содержатся всё же довольно-таки примитивная схема, порой явно ошибочные оценки (были среди партийных чиновников и весьма компетентные люди, и вмешивались они в жизненные ситуации подчас по делу).
  Но, увы, при этом упускается из вида самое главное - то, что номенклатура, партийные чиновники и активисты не просто своевольничали, действовали по своей прихоти, куражились (хотя наличествовало и такое), а были, прежде всего, служителями высшего и непререкаемого революционного права коммунизма. Обратим внимание - служителями, пусть и далеко не всегда искренними и верными, часто действовавшими своекорыстно, но всё же служителями, своего рода "законодателями", "прокурорами", "судьями" и "исправниками", обязанными делать все - все, что угодно (соблюдая лишь внешние юридические приличия), но добиваться полного осуществления коммунистических идеологических предначертаний.
  И такое "право" право-невидимка имело свою нормативную основу, выраженную не только в партийно-нормативных актах (партийных программах, уставах, директивах, постановлениях, инструкциях и др.), но и непосредственно в произведениях, выступлениях и речах "классиков марксизма-ленинизма" - Маркса, Энгельса, Ленина, "гениальных" высказываниях Сталина, а после его смерти (взамен их) - высказываниях очередного вождя - Хрущева, Брежнева, Андропова, Черненко.
  Надо полагать, именно данный пункт является, возможно, самым главным в понимании природы коммунистических порядков, существовавших в советском обществе, - пункт, по должному до сих пор не оцененный, но по-прежнему влияющий на жизнь общества. Ведь само существование сталинской машины всевластия и функционирование порядков, в соответствии с которыми все основные вопросы жизни общества императивно решались в партийных инстанциях, находит обоснование именно в том, что "партия", которая ведет народ к светлому лучезарному будущему, будто бы в п р а в е во имя этого делать все, что угодно - идти на любые акции по "преобразованию общества" и "переделке человека".
  Знаменательно, что такого рода высшее революционное право коммунизма, начиная с 1930-х годов, стало в советском обществе хотя и всем известным, но всё же тайным, открыто не афишируемым. Если после октябрьского переворота 1917 года и в двадцатые годы оно в виде "революционного правосознания" и "революционной законности" претендовало на то, чтобы как бы заменить оставшееся от прошлого "юридическое право" (и в этом - глубинная подоплека идеи о его якобы неизбежном отмирании), то теперь, когда восторжествовала замечательная советская социалистическая юридическая система, оно во всей своей реальной плоти и реальном значении ушло в тень, за кулисы официальной государственно-юридической жизни, стало воистину подпольным, подковровым правом. В официальных документах, в конституции, иных официальных актах остались лишь символы, некоторые формальные "зацепки", позволявшие как-то с формальной стороны оправдывать это право-невидимку (путем указания на "руководящую и направляющую" роль партии или на то, что партийные организации образуют "ядро" государственных органов и общественных объединений).
  И вот какие два момента, связанные с негласным статусом "высшего революционного права", достойны специального внимания.
  Так как, во-первых, его будто бы и нет в действительности, а существует будто бы только "ум, честь и совесть эпохи" и "руководящая роль" партии, то такого рода невидимый фантом и основанная на нем деятельность партийных инстанций оказываются неподвластными юридическому закону и суду, не связанными никакими юридическими нормами и юридической ответственностью. Хотя - нужно сказать еще раз - все основные вопросы жизни советского общества монопольно решались партийными инстанциями, в первую очередь - высшими: политбюро ЦК партии, секретарями ЦК и, конечно же, высшим партийным правителем - Генеральным секретарем (решения которых во имя формально провозглашенной партийной демократии по тем или иным вопросам "пропускались" через коллективные партийные форумы - Пленумы, Съезды).
  И второе. Решения партийных инстанций являются тем не менее безусловно обязательными, подлежащими точному и скрупулезному исполнению, в том числе - и институтами официальной юридической системы. Назначило политбюро ЦК то или иное лицо на руководящую государственную должность, и вслед за тем это лицо "избирается" на ту же должность на сессии Верховного Совета. Одобрен высшим партийным ареопагом проект закона, и этот проект, без каких-либо серьезных поправок, зачастую слово в слово "принимается" законодательным органом.
  И еще один, самый существенный момент. Хотя в 1930-х годах советское право как нормативная юридическая система получило серьезное развитие и заняло заметное место в жизни советского общества, тем не менее высшее революционное право большевистского всевластия реализовалось в основном напрямую, минуя всю эту канитель с Советами, с юридическими институтами, процедурами и иными ненужными премудростями. И для этого как раз и были выработаны ленинско-сталинским гением - действительно, гением! - безотказно работающие механизмы всевластной машины, костяк которых образовывало прямое (прямое!), помимо каких-либо советских учреждений и юридических институтов, безусловное подчинение вооруженных сил, всех силовых ведомств и карательных учреждений непосредственно высшим партийным инстанциям - генеральному секретарю, первым секретарям обкомов (такое прямое подчинение находилось под эгидой опять-таки высшего революционного права, да в какой-то мере отражалось в секретных ведомственных актах и воинских уставах).
  Таким образом, сложившаяся в советском обществе официально действующая юридическая система, имевшая ряд технико-юридических и иных достоинств, вместе с тем представляла собой ущербное, юридически неразвитое право.
  По основным своим характеристикам оно стало не только "шагом назад" в общемировом правовом прогрессе, но и являло собой необычное по современным критериям уникальное юридическое образование - необычное, уникальное, к сожалению, под углом зрения того, что во многом носило фальсифицированный, мифоподобный характер, а по реальному юридическому содержанию все дальше отдалялось от достижений и тенденций российского дореволюционного права, а еще более - от основных линий правового прогресса, идеалов и ценностей гуманистического права в демократически развитых странах в более позднее время.
  Главная особенность советской юридической системы заключалась в том, что она в целом не имела значения самостоятельной, суверенной нормативно-ценностной регулирующей системы - такой, какой "положено" быть праву в условиях современной цивилизации. Оно занимало маленький, мизерный "уголочек" в всей системе регулирования общественных отношений, выступало в качестве того, что могло быть названо "верховенством права".
  Конечно, у советской юридической системы были некоторые собственные функции (разрешение имущественных, трудовых, семейных споров, уголовных дел по бытовым преступлениям, установление некоторых юридических фактов и др.). И как раз для областей жизни, где реализовались такого рода функции, провозглашались требования строжайшей законности, правосудия, твердого правопорядка.
  Но в целом, особенно в случаях, когда те или иные отношения затрагивали власть, фундаментальные проблемы общества, и вступало в действие высшее революционное право, служащее коммунизму и устанавливающее порядки, неподвластные закону и суду, существующая советская юридическая система выполняла в основном дополнительные, вспомогательные задачи. Эти задачи состояли, главным образом, в том, чтобы:
  провести "революционные" акции "через себя", оправдать их, создать видимость юридической законности, юридически прикрыть ситуацию;
  снять отдельные крайности, несообразности, юридически облагородить совершенные акции;
  служить благообразным, респектабельным фасадом для всего общества, представлять его как будто бы "такое же", столь же "правовое", как развитые страны Европы и Америки.
  Ущербность советской юридической системы выразилось не только в ограниченности ее функций, никак не связанных к тому же с предназначением права, но и в самой ее природе, а также и непосредственно в охватываемом ею правовом материале и даже в тех его подразделениях и сторонах, которые относятся к догме права.
  Советское право как юридический феномен - это опубличенная юридическая система, доминирующим началом которой неизменно оставалось "право власти" (а подчас - и "право войны", в руководящих кадровых кругах, в статусе правящей элиты, в их взаимоотношениях между собой, - "право сильного") - зависимость юридических установлений от произвола, усмотрения государственных органов.
  В нем, советском праве, в сущности, не было ничего, что могло бы ограничить всесильную партийно-идеологизированную государственную власть, в особенности в тех направлениях, где могла бы возникнуть потребность действия высшего революционного права, приводимого в действие коммунистической олигархией. И напротив, в нем, в его нормативных положениях содержались такие установления (вроде тех, которые фиксировали руководящую роль коммунистической партии, прямую подчиненность командиров воинских частей партийным руководителям и др.), которые в какой-то мере легализовали, придавали видимость юридической обоснованности и законности насильственным акциям, совершаемым по команде партийных инстанций вооруженными силами, карательно-репрессивными учреждениями.
  Такое особое построение правовой материи советской социалистической юридической системы охватывало и область правового регулирования в сфере народного хозяйства, ее функционирования как "одной фабрики". Здесь постоянно поддерживался такой юридический режим, в соответствии с которым высшие учреждения хозяйственного руководства (по директивам партийных органов) могли принимать любые решения - изымать у предприятий имущество, списывать долги, освобождать от юридической ответственности и т. д. При этом принципы "хозрасчета", "самоокупаемости" и другие сохранившиеся элементы нэповской экономики сводились к нулю тем, что во всех случаях приоритетное и доминирующее значение придавалось плановым актам - решениям директивных органов хозяйственного руководства по экономическим вопросам.
  И самое главное - в любой момент последнее и решающее слово оставалось за высшим революционным правом (практически - за партийными вождями, партийными чиновниками, их усмотрением): все юридические наработки, правовые тонкости регулирования могли быть разом отброшены, и, пусть в иных словесных формулировках и с какими-то юридически-оправдательными заявлениями, в конечном итоге неизменно, по всем статьям торжествовало высшее революционное право.
  Таким образом, советское право (если использовать рассмотренные ранее характеристики права как многогранной системы) представляло собой уникальное нормативное образование, существующее в рамках коммунистической идеологии, ее осовремененных идолов - всесильной партийно-идеологизированной государственности, идола социализма.
  Эти особенности советского права находили отражение даже в догме права (доминирование декларативных формул, распространенность неопределенных понятий, открывающих возможность для их произвольного применения, политизированность терминологии и др.).
  Еще в большей мере указанные особенности выражались в "юридическом содержании" советской юридической системы с доминированием в ней запретительно-карательных механизмов, разрешительного типа регулирования, других аналогичных способов и механизмов регулирования, относящихся к социоцентристской культуре. Как справедливо пишет А.П. Семитко, "в социоцентристской правовой культуре главными правовыми средствами (подчеркну: неразвитыми правовыми средствами, часто граничащими с псевдо - или квазиправовыми) являются запреты, обязывания, санкции . . .", при этом " . . . господствует абсолютно обязывающий тип "правового" регулирования, когда обязанностям одной стороны корреспондируют обязанности другой стороны, и у обеих есть еще дополнительные обязанности "сигнализировать" органам власти, вышестоящим должностным лицам в случае неисполнения обязанностей другой стороной"140.
  И всё же решающая грань советского права, как и всякой современной юридической системы, это заложенные в ней юридические идеи - идеи "в праве". Именно здесь - впрочем опять-таки незримо - находило свое бытие в наличной правовой материи высшее революционное право, служащее коммунизму, - безусловное верховенство интересов коммунизма (социализма), абсолютное доминирование воли и усмотрения всесильной партийно-идеологизированной государственности. Именно это центральное звено накладывало свою печать на весь облик советского права, предопределяло его ущербность как официальной юридической системы, которая в любой момент по воле вождя и партии готова открыть какое угодно пространство беспрепятственного государственного всевластия, "защиты социализма" - решительного и беспощадного действия высшего революционного права, служащего коммунизму.
 
  8. Новая обобщающая формула - "социалистическая законность". Метаморфозы теории. Наиболее широкой юридической категорией, характеризующей состояние и особенности права в советском обществе начиная с середины 1930-х годов, стала формула (и одновременно - лозунг, некий принцип, идеологический постулат) - "социалистическая законность".
  Формула "социалистическая законность", сам подход к правовым вопросам под углом зрения этой категории нередко представлялись в пропаганде, науке, общественном мнении тех лет, и особенно в более позднее время, не только как достижение в разработке вопросов социалистического права, но и как изменение самой концепции права , самого видения правовых вопросов в марксизме., призванная в суммированном виде представить новый правовой облик "победившего социализма", "развитого социалистического строя".
  Такое положение о законности, ставшее выражением, казалось бы, новой правовой идеологии советского общества (идеологии социалистической законности), по большей части вызывает к себе благожелательное отношение. Все же какая никакая, а законность. По сравнению с открыто провозглашенным и открыто проводимым режимом диктатуры пролетариата и революционного правосознания, она - какой-то шаг вперед, предполагает установление в обществе правопорядка. Да и к тому же очень благородного, воплощающего высокие идеалы, чаяния трудящихся масс, простых людей, - социалистические идеалы и надежды. Тем более что получали все большее распространение ее научно-литературные интерпретации, сообразно которым социалистическая законность в представлениях ряда советских правоведов связывалась с правами и свободами личности, и даже - с ее благоприятствованием141.
  Между тем социалистическая законность, вся обозначаемая ею социалистическая правовая идеология - не более чем химера. Такая же, как и многие другие марксистские категории (да и, пожалуй, марксистская идеология в целом) - иллюзорно-соблазнительная, скрывающая совсем иные реалии, уродливо-страшная по своему существу и по последствиям.
  Дело в том, что идеология социалистической законности, создавая видимость юридического благополучия в общества, причем - благополучия высокого порядка (социалистического!), на самом деле не только прикрывала, оправдывала, представляла в фальсифицированном виде, но и, по сути дела, в новом облике утверждала и возвеличивала те страшные реалии и процессы, которые в действительности происходили в обществе.
  Ведь все вопиющие бесчинства, массовая расправа над "провинившимися" народами и невиновными гражданами, классово чуждыми людьми и былыми сотоварищами - все ужасы Большего террора, ГУЛАГа, кэгэбистского беспредела с середины 1930-х годов происходили в обстановке, когда торжествовало, по всем официальным заявлениям и провозглашенным лозунгам, великое социалистическое достижение - "строжайшая социалистическая законность"!
  Более того, когда после смерти Сталина, в 1953-1955 годах, устранялись крайности сталинского режима и подвергалась аккуратной критике сталинская тирания под видом "осуждения культа личности", чудовищные факты большевистского произвола официально оценивались только в качестве неких "нарушений социалистической законности".
  И вот здесь хотелось бы привлечь внимание к положению, которое - как представляется автору - позволяет, быть может, наиболее строго и точно выразить состояние права и философских представлений о нем, с которыми российское (советское) общество подошло к середине 1980-1990 годов - к эпохе восстановления и демократического воссоздания Отечества. Положению, которое и представляет формула "социалистическая законность". Суть этого положения - в том, что идеология социалистической законности не только представляет собой нетронутую по своей основе и сущности коммунистическую философию права, но и выражает ее в модернизированном, изощренном, утонченном виде - наиболее лживом и опасном для людей, общества, его будущего.
  Что же случилось в 1930 и последующие годы с коммунистической философией права? Что произошло с ней после того, как вслед за захватом власти в октябре 1917 года и разгоном Учредительного собрания в январе 1918 года открыто и честно было провозглашено "право" пролетариата во главе с коммунистами на коммунистическое преображение общества, на применение под знаком революционного правосознания вооруженного насилия, красного террора, и одновременно - ограниченность и необязательность действия "отмирающих" законов?
  Самое существенное здесь - это уже отмеченный ранее фундаментальный факт. Факт несостоявшихся коммунистических расчетов, неудачи красногвардейской атаки на капитал и по построению коммунизма и вызванный этим переход в конце 1920-начале 1930 годов от прямой большевистской диктатуры, с ее революционно-романтическим коммунистическим порывом, через краткие нэповское маневры - к мощной модернизированной военно-коммунистической системе со всеобъемлющей единодержавной властью вождя. Выражением известной смены координат в коммунистической идеологии стало, как мы видели, утверждение двух новых идолов, олицетворяющих эту идеологию, - всесильного, партийно-идеологизированного государства и идола социализма как основания-критерия действия высшего революционного права.
  А в этой связи - еще один фундаментальный факт. Это - формирование в 1920-1930 годах сначала в советской России, а затем и во всем Советском Союзе довольно развернутой системы позитивного права, которая хотя и была "ущербной", но все же охватывала, на неком юридико-усредненном уровне, законодательно-нормативной регламентацией многие сферы жизни общества.
  Указанные фундаментальные факты и привели к существенным метаморфозам в содержании и особенно - в организации правовой жизни и, в частности, в системе ее категорий и лексики, а отсюда - к метаморфозам марксистской философии права.
  Если в годы гражданской войны, в двадцатые годы коммунистическое, революционное дело осуществлялось, утверждая "революционное право", непосредственно через "пролетарский суд", ВЧК, латышских стрелков, красногвардейские патрули, продотряды, революционные трибуналы, комитеты бедноты - через все "приводные ремни" беспощадной большевистской диктатуры, то в обстановке утвердившейся военно-коммунистической системы власти, сталинской единодержавной тирании и притом при более или менее сложившемся советском позитивном праве ситуация изменилась.
  На первое место в такой новой обстановке в госудаственно-юридической жизни вышли общецивилизационно признанные институты и формы - народный суд, прокуратура, следственные органы, учреждений общественного порядка. Для поддержания военно-коммунистической власти, имперской государственности оказалось в основном достаточным того, чтобы все участники государственной и общественной жизни "просто" строжайшим образом соблюдали советские законы (и негласно сохранялась беспрепятственная возможность действия под водительством партгосаппарата революционного права, в том числе - режима репрессий, террора, применения прямого вооруженного насилия).
  Именно в таких условиях как раз и стало возможным осуществлять политические и экономические задачи, диктуемые коммунистической идеологией, под эгидой социалистической законности. И социалистическая законность именно тогда выступила в качестве прямого выражения марксистской философии права.
  А это, помимо всего иного, означает, что социалистическая законность, вопреки своему респектабельному фасаду и даже элементарному значению понятия "законность", стала носителем всего того антигуманного, античеловеческого, что ранее выражалось в формуле революционного правосознания или революционной законности. Прежде всего - носителем (и одновременно прикрытием, благообразным оправданием) такого "права", когда оказывается возможным и оправданным для существующей власти, ее вооруженных сил, карательно-репрессивных органов, не считаясь с действующими законоположениями, творить произвол, идти во имя высокой цели на любые акции, любые кардинальные действия, вплоть до вооруженного насилия, террора, ведения войны.
  И от такой трактовки центрального звена идеологии социалистической законности (которая является центральным звеном всей системы советского права, центральной идей "в праве") никуда, ни на пядь не уйти, поскольку эта категория связывается с марксизмом, с коммунистическим пониманием права.
  Незыблемость коммунистического правопонимания, определяющего истинный смысл идеологии социалистической законности, вытекает также из того обстоятельства, что военно-коммунистическая система власти, лежащая в основе социалистической партийно-идеологизированной державной государственности, нуждается в адекватных мощных средствах обеспечения, которые может дать только высшее революционное право, его всемогущество, выраженное в идеологии социалистической законности.
  Надо отдать должное советской коммунистической пропаганде, которой с помощью советской общественной науки удалось создать представление о том, что именно "социалистическая законность" представляет собой знак и выражение отказа общества, построенного на постулатах марксизма, от пороков, изображаемых в виде "просто" безобразий и "просто" недостатков сталинского режима.
  И хотя страшные приметы ленинско-сталинского бесчеловечного строя фактически так и не отступили ни на шаг и до сих пор проступают то там, то здесь, словеса и заклинания, закрученные вокруг иллюзий, порожденных идеологией социалистической законности, во многом скрыли и скрывают до сей поры страшные реалии советского и постсоветского строя. И это не очень-то благоприятный факт нашей действительности, так как для людей, десятилетиями своей жизни и деятельности связанных с советской действительностью, формулы и лозунги социалистической законности прочно укоренились, стали какими-то аксиомами, чуть ли не императивами подсознания - и впрямь неотступными, вездесущими, нетленными химерами, порождающими обманные иллюзии.
  Одна из примечательных черт, характеризующих коммунистический подход к правовым вопросам в соответствии с идеологий социалистической законности, - это отождествление права, с одной стороны, а с другой - "порядка" и "дисциплины".
  Такое отождествление давало о себе знать с самых первых дней октябрьского переворота. Оно, с некоторой, не очень существенной сменой лексики и акцентов, проходит через всю историю советского общества. И именно здесь надо видеть важнейшую сторону социалистической концепции права, ущербности и деформации права в советском обществе, всей идеологии социалистической законности.
  Суть вопроса здесь - в том, что, вопреки исконной природе и предназначению права, оно в советском обществе предстает перед людьми, всеми субъектами не в виде субъективных, точно определенных и юридически обеспеченных прав, а преимущественно в виде юридических обязанностей, запретов и юридической ответственности.
  Отсюда - такая общественная оценка юридических вопросов (и в области государственной политики, и в общественном мнении), когда на первое место среди них неизменно выдвигаются проблемы налаживания строгой дисциплины, борьба с преступностью, наказания правонарушителей.
  Отсюда же сдержанное, а порой и открыто отрицательное отношение к правам и свободам - "источнику дезорганизованности" и "анархии"; настроенность на то, чтобы права и свободы людей были поставлены в зависимость от выполнения субъектами своих обязанностей, их ответственности перед обществом и государством.
  И быть может, самое важное, что вытекает из такой оценки юридических проблем в советском обществе, заключается в том, что и сама центральная категория правовой действительности "при социализме" - социалистическая законность - это именно законность "в обязанностях", "в ответственности перед обществом и государством", а не та правозаконность, которая характерна для гуманистического права гражданского общества.
  Этот момент хотелось бы подчеркнуто оттенить: именно он, надо полагать, наиболее отчетливо, в сопоставимых категориях демонстрирует полярность двух основных "философий права", столкнувшихся в современном мире.
  Если философия правозаконности означает требование неукоснительного проведения в жизнь норм и принципов, основанных на гуманистическом праве, неотъемлемых правах и свободах человека, то философия социалистической законности (при общности, отраженной в слове "законность") призвано выражать совсем другое - "порядок" и "дисциплину", базирующиеся в конечном итоге на всесильной, всемогущей партийно-идеологизированной власти и святости, неприкасаемости социализма.
  Трактовка юридических вопросов преимущественно через категории обязанностей и ответственности отразилась на разработке немалого числа проблем в советской юридической науке. Знаменательно, что даже крупные правоведы, работавшие в советском обществе, еще в 1940 годах, по существу, сводили содержание субъективных прав к одному правомочию - к праву требования142, являющегося всего лишь "другой стороной" юридической обязанности. И лишь с 1950 годов в советском правоведении началась работа по отысканию собственного содержания субъективного права; и это, помимо всего иного, свидетельствовало об известном отходе от постулатов, диктуемых марксистской доктриной.
  Именно здесь, в безусловном приоритете юридических обязанностей и ответственности среди всех правовых категорий, заключено - как уже отмечалось - своеобразие "правового содержания" советской юридической системы, характерная для нее антилогика, наглядно и рельефно отличающее ее от действительной логики права, построения правового материала гуманистического права. В советской юридической системе как будто бы наличествует то же самое, что и в праве, утверждающемся в современном гражданском обществе, - "субъективные права", "юридические гарантии", "меры защиты" и т. д. Но место каждого из этих юридических элементов во всей инфраструктуре правовой материи, сцепление и соотношение между ними - те узловые пункты и стержневые линии, которые связывают их в целостные образования, - таковы, что перед нами оказываются качественно разные юридические миры.
  В одном случае сообразно глубинной логике права центром, к которому стягиваются все нити юридического регулирования, являются субъективные права с надлежащими правовыми гарантиями; в другом - юридические обязанности в сопровождении юридической ответственности.
  Трактовка юридических вопросов преимущественно через категории юридических обязанностей и ответственности явилась одним из выражений более широкого явления - юридического этатизма, в соответствии с которым и во всех иных плоскостях юридические вопросы рассматриваются сквозь призму категорий государства, интерпретируемых с державно имперскими акцентами, - "государственной воли", "государственных интересов", "государственного суверенитета", "целостности государства" и . т. д.
  Важнейшая, по всем данным, определяющая характеристика юридической системы, вытекающая из коммунистической философии права и выраженная в формуле "социалистическая законность", - это то, что советское право представляло собой право насилия.
  Разумеется, приведенную характеристику не следует понимать упрощенно.
  Позитивное право и в советском обществе было нацелено также на то, чтобы решать повседневные деловые вопросы практической жизни в хозяйстве, бытовых отношениях, деятельности коллективов и т. д. Значительная часть содержащихся в нем нормативных положений и практическая деятельность юридических учреждений призваны просто-напросто обеспечивать элементарный житейский порядок, реагировать на правонарушения, устранять неурядицы и мелочные конфликты, достигать какой-то стабилизации в жизни людей. Надо учитывать и то, что, оставаясь заложником социалистических идей, советская власть включала в ткань действующего права, положения, которые - хотя во многих случаях и иллюзорно - отвечали интересам людей труда, их охране от произвола администрации (в частности, в области трудового законодательства, пенсионного законодательства).
  Добавим сюда и то, что право, какое оно ни есть, всё же - право со своей особой логикой. И потому, если не по существу, то формально "по видимости", советская юридическая система не может не функционировать так, чтобы как-то не "защищались права", чтобы так или иначе не действовали "процессуальные гарантии", не функционировали иные институты юридического порядка, которые во всем мире символизируют приверженность власти праву и законности.
  Тем не менее, советская юридическая система (даже в апогее пропагандистских восторгов о "торжестве социалистического права, самого передового в мире") неизменно оставалась п р а в о м н а с и л и я.
  Именно эта характеристика советской юридической системы с предельной очевидностью выдает действительную сущность коммунистической философии права - той решающей части марксистской идеологии в ее ленинско-сталинском, большевистском истолковании и практическом применении, которой - как и всей идеологии марксизма - официально придавался, особенно в 1950 и последующие годы, благообразный, европеизированный, чуть ли не либеральный облик.
  Речь идет о той действительной сути марксистской философии права, впоследствии тщательно маскируемой, которая с такой обнаженностью раскрылась в высшем коммунистическом революционном праве - в "праве" большевиков на вооруженный насильственный всеохватный коммунистический эксперимент в отношении гигантской страны с многовековой историей, на расправу со всеми инакомыслящими и инакодействующими людьми.
  В чем же реально состоят особенности советской юридической системы как права насилия?
  Три момента являются здесь решающими.
  Первый момент. Советское право по своему содержанию имело отчетливо выраженный силовой характер. В нем, особенно в его "криминалистической" части (уголовном праве, исправительно-трудовом праве, уголовном процессе, да и не только в этих отраслях), доминировали юридические установления и механизмы, нацеленные на устрашение, на физическое силовое воздействие, унижение человека, попрание его элементарных человеческих прав. Дух силы, насилия представлял собой ту центральную идею (если есть вообще какие-то основания именовать ее, в любых смысловых оттенках - "правовой идей"), которая в соответствии с отмеченными ранее моментами реально находилась в самом центре действующего юридического организма.
  Второй момент, уже отмеченный ранее (он заслуживает того, чтобы его вновь повторить), заключается в том, что советская юридическая система оставляет за пределами официально юридической регламентации и правосудной деятельности те сферы жизни общества, через которые приводится в действие и практически осуществляется функционирование вооруженных сил и репрессивно-карательных органов, и тем самым открывает неконтролируемый простор для самого жестокого, беспощадного и широкомасштабного насилия, в том числе - прямого вооруженного насилия с применением современных, самых беспощадных средств уничтожения людей. Факты свидетельствуют, что даже во второй половине 1980-х годов вплоть до запрета компартии в 1991 году, несмотря на отмену ст. 6 Конституции, на принятые законодательные документы, регламентирующие деятельность по охране общественного порядка, несмотря на все это и вопреки этому, вооруженные силы и репрессивно-карательные учреждения фактически оставались под непосредственным руководством центральных учреждений коммунистической партии, ее руководящих инстанций - ЦК, обкомов, их первых секретарей.
  И наконец, - третье, по всем данным, - самое главное. Это - вытекающее из марксизма "право" коммунистической власти не считаться с действующими законодательными установлениями и судебными решениями, отбрасывать их и поступать по свободному усмотрению, произволу (создавая - и то не всегда - лишь внешнюю видимость соблюдения каких-то юридических требований). Это право конституировалось и утвердилось в качестве незыблемой данности в советском обществе в первые же дни после октябрьского большевистского переворота. И теоретически - в словах Ленина о том, что плох тот революционер, который останавливается перед незыблемостью закона. И реально, практически - в разгоне в январе 1918 года большевиками всенародно избранного Учредительного Собрания.
  С тех пор история советского общества - история, в полной мере соответствующая исходным началам коммунистической философии, когда во "имя революции", "во имя коммунизма", "сохранения достижений социализма", без колебаний и без каких-либо ограничений, применяется насилие, в том числе - вооруженное насилие, включая прямой террор, физические расправы, ведение войны.
  И на мой взгляд, самое страшное и чудовищное при таком "праве" - это даже не открыто объявленный "красный террор" или массовое переселение целых "провинившихся народов" (что, конечно же, само по себе являет собой беспрецедентно жестокое насилие), сколько использование в идеолого-политических целях регулярной армии, оснащенной современным вооружением, и ведение ею войны с применением средств массового поражения. По сути дела, такое ведение войны против собственного народа означает не просто массовую расправу, в том числе - с невиновными людьми и даже не просто возвращение общества во внецивилизационное, внеправовое состояние, а наступление хаоса "всего-безгранично-дозволенного", самоистребления людей, самоуничтожения человечества.
  Для придания необходимой определенности изложенному необходимо, наряду с четкой оценкой коммуно-правовой идеологии, иметь в виду и то обстоятельство, ранее уже упомянутое, что эта радикально-революционная идеология приняла c 1930- годов новый облик - облик императивного требования всесильной государственности, "имеющей право" при решении своих коренных задач ("защиты социализма") идти на любые меры.
  Более того. Постулаты и практические ориентации коммунистической философии права, воплотившись начиная с 1930-х годов, в требования всесильной государственности, ныне приняли еще и модное "патриотическое" обличье и выступают в качестве чуть ли не центрального звена некой благообразной российской национальной идеи.
  Примечательно, что революционные марксистские идеи и лексика уже с конца 1930-х годов, отодвигаемые "гениальными высказываниями товарища Сталина", стали употребляться все реже. Ныне же, после крушения коммунистической системы, они вообще как бы изъяты из открытого употребления, прямо не декларируются. Даже сторонники коммунизма, связывая свои дела в основном с нынешними бедами, недостатками реформ, все реже и реже употребляют слова "коммунизм", "марксизм", "социализм" и им подобные, утверждают, правда, без должной конкретизации и определенности, без прямых слов о том, что старые догмы ушли в прошлое. Такие же постулаты революционного марксизма (без которых марксизм - не марксизм и коммунизм - не коммунизм), как "революционное насилие", "революционные войны", "красный террор", даже не упоминаются, будто их никогда и не было. Предпринимаются даже попытки отыскать корни коммунизма в российско-патриархальных началах , в вечевой демократии, в соборности, в земстве.
  Но все дело как раз в том, что реально основополагающие догмы марксизма, большевизма, в первую очередь - догмы коммунистической философии права, сохранились, пусть и не в первозданном своем виде. И поныне остаются неизменными главные из требований и порядков, порожденных коммунистической правовой философией и утвердившихся в условиях сталинской и неосталинской идеологии, - приоритет и доминирование всесильного государства, его верховенство в отношении всех сфер жизни общества, допустимость и оправданность во имя его господства и незыблемости исповедуемых им идей и идолов использования любых средств, вплоть до применения самого жесткого вооруженного насилия.
 
  9. Социалистическая законность и принцип верховенства права. Здесь - одна из решающих особенностей коммунистической философии права. В соответствии с ее постулатами, а реально - о в соотношении с коммунистическим суперправом официальная юридическая система, выраженная в законодательных и иных нормативных актах, деятельности судов, прокуратуры и др., не только не имела верховенства, только не была тем единственным ("одним") в стране признаваемым в обществе правом, на основе которого только и должна определяться правомерность или неправомерность поведения, выноситься судами, другими компетентными учреждениями юридически обязательные решения, - единственным основанием для властной государственной деятельности, для применения государственно-принудительных мер. но более того и здесь выполняла подсобную, сугубо исполнительную роль.
  Все это, помимо всего иного, объясняет сдержанное, а нередко и прямо отрицательное отношение ортодоксальных марксистов, большевиков к закону, к позитивному праву и - что особо примечательно - к естественному праву в традиционном, гуманистическом его понимании, к неотъемлемым правам человека. Маркс и Энгельс, без обиняков говорили так: "Что касается права, то мы, наряду со многими другими, подчеркнули оппозицию коммунизма против права как политического и частного, так в его наиболее общей форме - в смысле права человека"143 (да-да, были сказаны и такие слова! И не опрометчиво, не случайно: они точь-в-точь согласуются с исходными марксистскими идеологическими положениями).
  Конечно, кратко обрисованная схема императивов, вытекающих из марксистской революционной доктрины в ее большевистской, ленинско-сталинской интерпретации, - именно схема, обнаженная суть, сама логика действий и поведения. Такая схема, логика во время вооруженного захвата большевиками власти, в последующих насильственных, порой открыто террористических акциях нередко давала о себе знать в жизненных реалиях именно так, в самом что ни на есть своем естестве, в своем открытом, обнаженно-кровавом виде.
  И хотя затем, в ходе последующего развития, когда в жизнь советского общества стал все более входить феномен "советское право", многие из обрисованных черт революционной законности оказались перекрытыми относительно развитыми, более или менее отработанными технико-юридическими формами, глубинная суть "новой правовой идеологии" осталась, и именно она определяет ее действительную природу и назначение. Впрочем, более подробный разговор обо все этом дальше.
 
  3
  ИСТОРИЧЕСКИЙ ИТОГ. ПРОТИВОБОРСТВО.
  1. Антагонисты - соперники. Прежде всего - соображения общего характера. По-видимому, будет уместным сначала остановиться на некоторых сопоставлениях двух основных, полярных по своей сути направлений философско-правовой мысли - коммунистической и гуманистической философии права.
  Гуманистическая правовая философия (философия свободы) и коммунистическая, марксистская философия права - две принципиально различные мировоззренческие системы, находящиеся на противоположных полюсах развития человеческого духа и социальной действительности.
  При подытоживании характерных черт той и другой философско-правовых систем уже обращалось внимание на то, что по своим существенным характеристикам они представляют разные юридические миры.
  Однако одни лишь такого рода зеркально-сопоставительные сравнения далеко не полно и не точно отражали бы действительные особенности рассматриваемых направлений философии права, которые - еще раз следует обратить внимание на этот момент - являются не просто некими умозрительными построениями, а идеями, которые живут, развиваются, модифицируются в органической связи с действительным правовым развитием, метаморфозами национальных правовых систем, сложными путями и поворотами правового прогресса.
  И с этой точки зрения в высшей степени важно:
  во-первых, исходить из глубинных основ того и другого направления и в этой связи -
  во-вторых, видеть в качестве центральных те правовые идеи (идеи "в праве"), которые определяют суть реальных правовых систем тех или иных стран, и отсюда все другие их принципиальные черты.
  Глубинной основой гуманистической правовой философии являются естественно-природные начала бытия людей, которые на современной стадии развития цивилизации выражаются в идеях высокого достоинства и неотъемлемых прав человека, приобретающих непосредственно юридическое и притом основополагающее значение в самой сути и содержании действующей юридической системы демократического общества.
  Отсюда - такие черты развитого гуманистического права и правозаконности, как концентрация внимания в юридической сфере на правах, свободах людей, их юридических гарантиях, отторжение насилия, придание приоритета правосудию, юридическим процедурам.
  Глубинную основу коммунистической, марксистской философии права образует обосновываемое "подлинной наукой" (самим же марксизмом, большевистской идеологией) высшее, не принадлежащее больше никому революционное право определенных классов, групп людей, а фактически находящегося вне юридической регламентации и судебного контроля политического объединения - политической партии, реализовать свое мессианское, будто бы историческое предназначение (построить коммунизм, совершенное и разумное общество всеобщего благополучия и счастья для всех людей труда), - право, которое воплотилось в идеи всесильного государства, защиты социализма, допустимости и оправданности использования любых мер и средств для достижения и охраны высших социальных целей.
  Отсюда - такие черты социалистической юридической системы и социалистической законности, как создание видимости использования развитых юридических и правосудных институтов и вместе с тем, по существу, концентрация внимания на обеспечении порядка, дисциплины, юридической ответственности (в духе и по канонам коммунистической идеологии), возможность неправового воздействия на поведение людей, допустимость использования жесткого вооруженного насилия "во имя социализма".
  Если гуманистическое право, правозаконность - обобщенный образ, лишь частично, в большей или меньшей мере реализованный в развитых демократических странах, то социалистическое право и социалистическая законность в условиях сталинского тиранического и неосталинского брежневского режима стали реальным и адекватным выражением коммунистической, марксистской философии права в ее ленинско-сталинском, большевистском понимании и практическом осуществлении.
  Конечно же, необходимо иметь в виду, что философии свободы и правозаконности в области права противостоит не только марксизм. Существовали и ныне существуют также и другие идеолого-философские воззрения, которые основываются на идеологических постулатах могущества власти, унижения личности.
  Тем не менее, в современную эпоху в качестве идеолого-философской системы, противостоящей философии правозаконности, выделился именно революционный марксизм, особенно в его ленинско-сталинском, большевистском понимании и практическом применении. Почему?
  Три обстоятельства имеют здесь определяющее значение.
  П е р в о е. Именно коммунистическая марксистская классовая идеология, по многим характеристикам имеющая религиозно-догматический характер (потом к ней примкнули национал социалистические воззрения), создала видимость действительной, подлинной научности, и тем самым дала мировоззренческое обоснование социалистическому праву и социалистической законности со всеми их характеристиками, в том числе идеологии всесильного партийно-идеологизированного государства, возможности использования любых средств для достижения высших коммунистических идеалов.
  Марксизм, следовательно, через образ своей научности придал определенной группе стратовых, классовых этико-догматических воззрений, сердцевину которой образует идеология социальной справедливости, классовой ненависти и борьбы "на уничтожение" классовых противников, самостоятельную значимость, образовав (в противостоянии с философией свободы, правозаконности) основу, стержень особого направления в философии права.
  В т о р о е. Марксистским партийным идеологам с помощью марксистского обществоведения, социалистической правовой науки удалось создать привлекательный, респектабельный образ социалистического права и социалистической законности, будто бы представляющий собой высший, беспрецедентный по преимуществам образец юридических достижений, которые служат трудящимся, обеспечению высшей социальной справедливости, созиданию высшего социального строя - коммунизма.
  Т р е т ь е. Марксизм (в ленинско-сталинском, большевистском истолковании) тем самым дал научное обоснование использования на данной стадии цивилизации, при признании ее основных ценностей и при иллюзии существования развитых юридических форм, дал при всем этом современном антураже обоснование возможности применения насилия, причем насилия - самого жесткого, в том числе путем использования вооруженного насилия.
  Что ж, тут, в философии права, проявилась своеобразная уникальность марксистского коммунизма, сочетающего в себе истинно научные элементы с фанатичной, религиозного типа идеологией - идеологией насилия, ненависти и обмана. И именно в силу этого своего своеобразия, уникальности коммунистической идеологии марксистского типа удалось то, что не в силах были сделать этика и этико-религиозные идеологические представления прежних (и сохранившихся поныне) традиционных обществ. В отличие от иных идеологий, относящихся к неразвитым идеологизированным юридическим системам, связанным с традиционными цивилизациями, коммунистическая правовая идеология объективно добилась, в сущности, невозможного. Она стала своего рода особой философией права, которая - пусть и на ограниченных пространственных пределах и в исторически краткое время - стала духовно-идеологической силой, противостоящей действительной философии права - философии правозаконности, свободы, достоинства и неотъемлемых прав человека.
  И в заключение - замечание несколько иного свойства, отличающееся от духа предшествующего изложения.
  Философия правозаконности и марксистская философия права потому и должны быть выделены и рассматриваться в сопоставлении, что они в нынешнее время, начиная с 20-х годов, существуют и пребывают в противоборстве. И что особо характерно - не только во взаимном неприятии, во взаимном отторжении, но в таком (каждая в своем) внутреннем развитии, когда состояние и развитие одной из них в какой-то мере влияет на состояние и развитие другой.
  Это отчетливо прослеживается на содержании того варианта современного либерализма, который связан с именами Хайека и Фридмена. Наиболее наглядно такой ракурс во взаимодействии теорий-антагонистов виден в области экономических и философских воззрений. Так, на мой взгляд, известная гиперболизация категории "рынка", по сравнению с другими основополагающими категориями свободной товарно-рыночной экономики (такими прежде всего, как категории частной собственности и конкуренции), произошла во многом по той причине, что именно рынок с его достоинствами мог быть с наибольшей наглядностью и очевидностью противопоставлен центральному звену социалистической экономики - плану, плановому регулированию.
  К счастью, в классических трактовках Хайека и Фридмена не упущен из поля зрения также и правовой аспект, что и привело к формулированию самой идеи правозаконности. Идеи, которая оказалась своего рода научной находкой, которая с наибольшей точностью концентрированно выражает саму суть современных представлений о праве современного гражданского общества.
  Вместе с тем, именно здесь по вопросам правозаконности, философии гуманистического права есть основания для дальнейшей работы, в том числе - и для постановки вопроса о месте и роли идеи правозаконности в общей теории либерализма (об этом и пойдет речь в главе седьмой).
  Что же касается рассматриваемых двух направлений философии права, то внимательный анализ позволяет увидеть в их развитии такие повороты, когда они происходили как бы "в ответ" на впечатляющие шаги и акции "другой стороны". Во всяком случае, восприятие в марксистской теории в 1930-х годах когда-то безапелляционно заклейменных формально-юридических институтов, связанных с правами людей (пусть и по-марксистски обработанных), произошло, по всем данным, вследствие того престижа, который эти институты все более получали в Западном мире.
  По ряду других пунктов в развитии рассматриваемых направлений философии права можно наблюдать известные заимствования, перехват идей и подходов, впрочем, думается, не всегда достаточно оправданные. Например, само употребление в конституционно-правовом лексиконе термина "социальное государство" (воспринятый, несмотря на ряд возражений, в тексте действующей российской Конституции) - это не что иное, как своего рода аналог идеи социалистического государства, который в некоторые периоды послевоенного времени приобрел известную популярность.
  Так они и ныне (пусть и в менее очевидных формах и проявлениях) живут и пребывают - "две философии" в области права - во взаимном неприятии, отторжении и одновременно - во взаимном, далеко не всегда популяризируемом и не всегда очевидном, восприятии известных идей и ценностей.
 
  2. Итог. Противоборство двух, претендующих на господство социальных систем - системой свободного демократического общества и общества коммунистического - в соответствии в логикой перехода человечества к либеральным цивилизациям к концу Х1Х века завершилось. Коммунизм как социальная система и тотальная идеологическое мировоззрение обанкротился. Факт, ставший ныне достоянием истории.
  Вместе с коммунизмом рухнули и основы коммунистической философии права, само ее существо как идеологии, принципы и постулаты.
  Но здесь - как впрочем и по некоторым другим сторонам идеологии и практики коммунизма - не все так просто. Пусть не явно, не в лобовом столкновении, но противоборство по двум полярным философско-правовым системам продолжается и ныне.
  Факты здесь многообразны. Наиболее существенные из них - это
  некоторые стороны правового развития и правовой мысли в передовых демократических странах;
  сложные, противоречивые тенденции реформирования России (и соответственно - других былых социалистических стран).
  Сначала вкратце о первом из упомянутых фактов.
 
  3. Тревожное равнодушие. Здесь прежде всего представляется важным отметить две противоречивые особенности современного правового развития и правоведения демократических стран с развитой политической и правовой культурой, проявляющиеся, впрочем, не более, чем тенденции.
  Одна из них заключается в том, что сообразно общему благосостоянию людей в потребительском обществе, достигнутому уровню правопорядка и озабоченности в их сохранении для современного правового состояния и правовой мысли многих развитых, "благополучных" стран Запада характерно превращение либеральных правовых ценностей в само собой разумеющееся "общее место" - такие очевидные реалии и постулаты, которые не требуют ни особой озабоченности, ни каких-либо утонченных научных обоснований, ни сколько-нибудь значительного научного развития, тем более - борьбы.
  К таким реалиям и постулатам относятся в общем благополучное по утилитарным соображениям фактическое состояние законодательства и правосудия, а также - правовые идеи и правовые критерии поведения, относящиеся к частной собственности, правам и свободам человека, парламентарной демократии, независимому правосудию. Складывается впечатление о том, что в отношении этих реалий, идей и критериев порой проскальзывают настроения равнодушия и даже утрачивается своего рода гражданственная бдительность - широкое хождение получают рассуждения о необходимости преодоления "абсолютизации" указанных идей и критериев, потребности их "ограничения", большего учета социальных факторов, социалистических начал, - соображения, ведущие при потере должной духовной щепетильности к принципиальной смене мировоззренческих координат. Не случайно, как уже подмечено в литературе "понятие права (говоря точнее: тема строгого права и правового государства) в последние десятилетия не выдвигалась в странах Запад на первый план крупных и длительных философских дискуссий"144.
  Другая тенденция в развитии правовой мысли "благополучных" западных стран выражает общий настрой рыночной идеологии - коммерциализацию науки, ее прямую подчиненность потребностям рынка и оплачиваемым запросам государственных инстанций. Следствием этой тенденции является дробление юридических знаний, концентрация внимания на сугубо практических вопросах того или иного довольно узкого участка деятельности или правовых интересов, нарастающее смешение юридических и неюридических (социологических, психологических и иных) знаний и отсюда - утрата ощущения и понимания своеобразия права, его мировоззренческой и практической ценности.
  Не означает ли эти явления в западном мире отражением в общественном мнении и в юридической науке одного из не очень радостных итогов развития либеральных цивилизаций, названного Ф. Фукоямой "концом истории"? Тем концом, когда, по словам философа, вместо дерзновения, идеализма и мужества возобладает "экономический расчет, бесконечные технически проблемы, забота об экологии и удовлетворение изощренных запросов потребителя"145?
  Если такого рода оценки справедливы, то подобная ориентация в состоянии общественной жизни и мысли, поскольку они приводят к равнодушию по вопросам права, правозаконности, - факт тревожный. Ибо опасность коммунизма (иных движений, оправдывающих насилие, терроризм), которая конечно же беспокоит демократически настроенных граждан, замыкается по большей части, так сказать, на макроуровне - на том, чтобы не возродилась "империя зла" - экономически и военно могущественные военизированные государственные монстры типа СССР и страны "варшавского договора"? И невдомек многим людям и деятелям, что беззаботные академические заигрывания с идеями "социального государства", с "социалистическими" ценностями, необходимости учета "социалистических начал" и т. д. - без одновременного четкого отсечения от такого рода формул идеологии коммунистического права (органически с ними связанной) - на известных поворотах жизненных проблем ведет к возрождению идей и практики внеправового насилия, террора. Что - кстати сказать - нет-нет, да и прорывается в практике казалось бы самых передовых развитых демократических обществ.
  Ну, и попутно выскажу предположение о том, что, быть может, оптимальным вариантом возвышения жизни людей в современном мире, обогащения ее дерзновением и энергией является такое развитие общества и человеческого духа, в соответствии с которым право станет высшим принципом в обществе, открывающим простор для активности и творчества, утверждения высоких духовных начал человека, его суровой, трудной, счастливой жизни. А в этой связи уместно заметить, что для проверки упомянутого предположения, обоснования и признания оптимального варианта нашего будущего нужна как раз высокая теория. В том числе (а возможно, и прежде всего) - в науке права.
 
  4.Центральное звено преобразований. Обратимся теперь к философским проблемам права в связи с реформами в России.
  В современных условиях характер некоего непререкаемого постулата приобрело мнение, в соответствии с которым преобразование былых социалистических стран - переход от коммунистической системы к свободному демократическому обществу (от социализма к капитализму) - сводится к внедрению двух фундаментальных начал - "демократии" и "рынка".
  Но "демократия" и "рынок", стыдливо прикрывающих тот строй, который "держится в уме" - капитализм, формулы общие и по многим параметрам неопределенные, противоречивые Причем - настолько, что в понимании и в практических действиях отдельных реформаторов, особенно из числа - наиболее решительных, радикальных (увы, далеко не всегда основательно теоретически подготовленных, точных и аккуратных в своих действованиях), формулы "демократия" и "рынок", проводимые без надлежащих мировоззренческих ориентиров, приводят на практике к неудачам в преобразованиях и дают, пожалуй, один реально значимый результат - стихию свободы и тотальное разрушение основ "империи зла" - социалистической плановой экономики.
  Между тем возьму на себя ответственность сказать, что решающим звеном, своего рода "золотым ключиком" в неимоверно сложном процессе возвращения былых социалистических стран на путь естественного цивилизационного развития, перехода к либеральным цивилизациям, к свободному демократическому обществу является именно фактор мировоззренческого и одновременно правового порядка - решительный разрыв с философией и практикой коммунистического права и обретение ценностей и идеалов философии гуманистического права.
  Неудачи в реформировании социалистических стран, прежде всего - России, претендующей на миссию некоего "передового отряда" в таком реформировании (и по-прежнему "великой державы"), объясняются как раз недоучетом или, точнее сказать, игнорированием этого фактора, относящегося к философии права, что и стало главной причиной слабой результативности реформ, провалов, нередко жестких кризисов, новых бед, обрушившихся на людей.
  Характеристике этих неудач и связанных с ними обстоятельств и условий социального и правового развития и посвящены последующие страницы этой главы. Особое внимание при этом будет уделено сохраняющимся и даже со временем усиливающимся в России рецидивам идеологии и практики коммунистического права, противоборству в этой сфере полярно противоположных мировоззренческих начал.
  Впрочем прежде всего - о тех тяжких экономических и социальных условиях, при которых в России стали осуществляться реформаторские меры.
 
  5. Тяжкие реалии и возможности. Сейчас, задним числом, когда многое уже очевидно, находится на поверхности, не очень-то сложно лихо, с претензиями на умудренность, рассуждать о причинах неудач в российских реформах, - о том "что надо было делать" и "кто виноват".
  И тем не менее, отдавая отчет в такого рода опасности и по мере возможности избегая в этой связи безапелляционных оценочных характеристик и категоричности в суждениях, важно уже сейчас, по горячим следам попытаться извлечь уроки из нашего отечественного реформаторского опыта. Во всяком случае (в рамках данной работы) - те из них, которые относятся к праву, философским проблемам его развития и судьбы.
  Самое главное, наиболее существенное, на что в рассматриваемом отношении нужно обратить повышенное внимание, заключается в том, что с самого начала перемен (и, увы, до настоящего времени) недооценены степень, масштабы и глубина разрушенности общества и человека, наступившие в результате чудовищного коммунистического эксперимента, проделанного над обществом, народом, человеком. Самое тяжкое в таких тотальных разрушениях (которых История еще на знала) - это изничтожение и замена искусственными фантомами естественных, жестких, противоречивых и все же - нормальных, хотя и чреватых известными негативными последствиями, условий и механизмов жизнедеятельности, построенных на частной собственности, экономической свободе, конкуренции, и способных - единственно способных! - раскрыть и развить человеческую активность, инициативу , предприимчивость, обеспечить персональную ответственность за свои действия и в итоге успех экономического и социального развития.
  И вот при таких губительных, беспрецедентно тяжких последствиях многодесятилетнего коммунистического господства сама логика необходимых перемен и надежд требует не столько "реформ" в общепринятом их понимании (многие коммунистические фантомы вообще не поддаются такого рода реформированию), сколько в первую очередь в о с с т а н о в л е н и я нормальных, естественных условий и механизмов жизнедеятельности. Такого восстановления, ключом к которому является беспрецедентно сложное, многотрудное дело - воссоздание свободной частной собственности, причем - собственности не в социалистически-потребительском и криминальном варианте и не в виде некоторых преобразовательных акций в сложной инфраструктуре государственной собственности (как, увы, случилось при официальной приватизации), а в виде основы производительного дела - конкурентно-состязательной рыночной экономики, стимулов к напряженному труду, ответственности за дело, импульсов вложений своих доходов в модернизацию производства.
  И такого рода восстановление естественных условий и механизмов жизнедеятельности имело и какие-то - как это ни странно - благоприятные объективные предпосылки, которыми историческая судьба России как бы стремилась компенсировать обрушившиеся на людей беды. Это, во-первых, существование материальных предпосылок для первичных капиталов в виде работающих производств общенародной собственности (что давало возможность при надлежащей приватизации избежать хищнически разбойничьего "первоначального накопления"). И во-вторых, это, как показало время перехода к НЭПу, время эрхардских реформ в Германии, иные аналогичные исторические факты, взлет активности людей, гигантская энергия, высвобождающаяся при разрушении тоталитарного строя, "общества-монолита", у нас - тотально-огосударствленной социалистической системы.
  Последнее из указанных обстоятельств вообще представляется довольно существенным в принципиальном отношении. Ведь в социалистическом обществе (особенно - таком, как советское, где идеологизация и огосударствление охватили также и экономику, первичные условия жизнедеятельности, частную жизнь людей), индивидуальная энергия и инициатива, частные импульсы к активности и персональному творчеству оказались загнанными, зажатыми, заглушенными монолитно-социалистической системой. И в обстановке, когда такого рода монолит разрушается из него исторгается вся накопившаяся, затаившаяся энергия. И вот тогда в высшей степени важно, чтобы эта энергия устремилась в реальное дело, в экономику, в производительный созидательный труд. Такую направленность мощному потоку человеческой энергии как раз и способна придать частная собственность, "завязанная" на производстве, на производительном труде (хотя - как мы увидим дальше - не одна только частная собственность). Здесь воссоздание частной собственности и потребности быстрого развития, модернизации экономики безукоризненно, точка-в-точку совпадают.
  Проведенные в России, начиная с 1992 года, кардинальные, как это было объявлено, "либеральные преобразования" в экономике пошли по иному пути. Они с самого начала - во многом, увы, в силу нашего неистребимого нетерпения и во имя быстрого политического успеха в сложных перипетиях борьбы за власть - были целеустремлены на то, чтобы как можно быстрее перейти к передовым формам и институтам современной рыночной экономики динамично развивающегося модернизированного капитализма, притом - "лучше всего" по образцу наиболее "крутого" его варианта - современной американской капиталистической системы.
 
  6. Идол всевластия. К несчастью, при определении сути и направлений реформирования России и осуществлении намеченных мер дала о себе знать также и само существо коммунистической философии права, ее стержень - некое "суперправо", которого в нынешнее время - как уже говорилось ранее - реализуется в идоле всесильного государства, в неком неконтролируемом "праве" властвующих лиц решать судьбу страны, идти по своему усмотрению на "решительные", кардинальные преобразования, по сути - на новые эксперименты над обществом, над людьми.
  Этот тезис может показаться по меньшей мере спорным. Ведь сейчас повсеместно идут разговоры об "эрозии государства", "утрате управляемости", "необходимости восстановления и укрепления государственности", "порядка в государстве", "вертикали управления" и т. д. И в этой связи одним из наиболее престижных идеологических постулатов выдвигается идея "крепкой государственности", которая становится чуть ли не объединительной платформой для политических сил различной мировоззренческой ориентации. "Государственная идея", не так давно во многом негласная, преимущественно жившая в сознании, в головах и делах людей, причастных к власти и к коммунизму, в настоящее время все более и более находит прямое отражение в общественном мнении, в печатных публикациях, в средствах электронной информации и - что особо настораживает - в законодательных документах российских законодательных учреждений, практике их применения.
  Между тем тезис об идоле всевластия как главном выражении коммунистической философии права характеризует не состояние государственности, не ее способность выполнять исконные государственные дела (ситуация здесь, действительно, неблагоприятная, тревожная и здесь, действительно, требуется упрочение демократической государственности, существующей в органическом единении с демократическим правом), а совсем другое. Речь идет об идоле (непререкаемом постулате, нерушимом принципе), - о том, что государственная власть по-прежнему нацелена на то, чтобы утверждать себя методами и средствами силового господства, и о ее будто бы оправданном "праве" идти на любые, угодные ей шаги, не беря в расчет "настроения населения", понятно, "отсталого", не способного понять радикальных реформаторов. Причем - так, что она во многом остается продолжением власти диктатуры пролетариата, идеолого-партийного социалистического государства. И самое главное - то, что само это "всевластие" понимается как безусловное - пусть и прикрытое красивыми демократическими и правовыми декорациями - господство власти в отношении человека, личности.
  Понятно, в современных условиях - это уже не то крайнее властное всемогущество, которое было характерно для сталинской тирании, когда карательно-репрессивная, чиновничья машина делала все, что во имя коммунизма заблагорассудится вождю. Но это всё же - всевластие, по-прежнему достаточно мощное, когда отдельный человек, личность оказывается перед властью, властными учреждениями и чиновниками, решительно идущими на "кардинальные реформы", немощным, фактически бесправным просителем - подданным, в отношении которого может без особых препятствий приведена в действие мощная государственная сила.
  В чем же оно проявляется?
  Во-первых, в том, что и после проведенной официальной приватизации ключевые рычаги командования экономикой (в виде основной массы финансово-кредитных ресурсов, контроля за основными финансовыми потоками, природными богатствами и др.) остаются, при плотном взаимодействии с господствующей финансовой олигархией, у государственной власти, ее высших эшелонов, центров государственного управления.
  Во-вторых, под контролем государства остаются основные СМИ - средства массовой информации, которые - особенно в ходе и после избирательной компании 1996 года - твердо, хотя и с сохранением некоторого антуража "независимости", обслуживают в основном действующую власть.
  В третьих, реально господствующая власть настроена так, что считает себя действительно всевластной - такой, когда она - по канонам высшего революционного права - "вправе" при необходимости идти на самые крайние насильственные меры и акции При том не упустим из поля зрения то обстоятельство, что в том, что карательно-репрессивные учреждения, регулярная армия, чиновничий аппарат находятся в прямом и беспрекословном подчинении высшего должностного лица - главы государства, который (и по формальным установлениям Конституции и по практике реализации своих полномочий) не очень-то связан законом в их использовании.
  Главное же - власть и на федеральном , и на региональном уровнях, как и в прежнее время, остается гигантской ("Большой") по своим количественным характеристикам и возможностям, - настолько значительной, что она в принципе не может оказаться "под" правом, вписаться в систему отношений и порядков правового государства.
  Факты российской действительности последнего времени свидетельствуют, что указанные механизмы и средства, призванные обеспечивать государственное всевластие, в различном их сочетании и "дозировке", в немалом числе случаев приводились в действие, срабатывали. И не только в критических ситуациях (при противоборстве с Верховным Советом в 1993 году, в Чеченской войне, на президентских выборах 1996 года) , но и в ходе осуществленных с 1992 года реформаторских акций, когда за образец преобразований сразу же берется современный передовой процветающий капитализм (в основном - американский, Но порой и иной, скажем - чилийский или аргентинский).
  В этой связи, возможно, будет оправданной такая их оценка. Если создание безупречно действующей машины сталинской тирании является по своему замыслу и исполнению поистине гениальным свершением, то, быть может, такая же или близкая к такой оценка окажется уместной в отношении искусных государственно-властных построений правящей элиты современного российского общества, создавшей не менее впечатляющую систему всевластия, да - притом при действии общепризнанных демократических порядков, установленных в общем-то демократической Конституцией.
 
  7. Вот и результат - что получилось в реформами в России. Сейчас, по прошествии более чем шести лет после начала в 1992 г. экономических реформ, объявленных "кардинальными" и одновременно "либеральными", можно подвести некоторые итоги о результатах этих реформ.
  Главный итог. С горечью приходится признать, что несмотря на все ожидания, не состоялось главного в демократических преобразованиях - полного разрыва с системой коммунизма и формирование свободного демократического общества с утвердившимися институтами либеральной демократии, со свободной конкурентной рыночной экономикой, обеспечивающей устойчивое, динамичное, восходящее экономическое и социальное развитие общества. В России утвердился экономический и социальный строй, в котором, вопреки расчетам и ожиданиям, восторжествовала не свободная динамичная рыночно конкурентная экономика с доминирующим средним классом, а система номенклатурно-кланового государственного капитализма с господствующим положением лидирующих олигархических групп крупного финансового капитала.
  Только в нынешнюю пору, в 1998-1999 гг., когда все более обнаруживаются тупики в экономическом и социальном развитии общества, а в конце лета - осенью 1998 года разразился жестокий кризис, и на людей обрушиваются новые беды, предпринимаются со стороны государства некоторые, увы, нескоординированные, порой полярно разноплановые попытки, которые, по новым расчетам, призваны изменить нынешнее положение дел, сломать существующие тенденции - по-новому определить стратегию экономического и социального курса.
  Думается, однако, что действительно назревшее изменение курса социально-экономического развития современного российского общества состоит не только и, пожалуй, даже не столько в том, чтобы наметить и провести те или иные "шаги" реформирования экономики и социальной сферы, сколько прежде всего в том, чтобы наконец-то определиться с пониманием фундаментальных л ценностей, которые необходимо утвердить на российской земле.
  Здесь два коренных вопроса. Это, во-первых, о главном звене преобразований в обществе, в том числе и в экономике, а во-вторых, о мере и характере участия в таких преобразованиях государственной власти.
  В отношении звеньев экономических преобразований в России получилось так, как это в основном и вытекает из доминирования "рыночных представлений" в понимании либеральных ценностей, причем - таких, которые сосредоточены вокруг макроэкономических категорий в их современном развитом виде (акционерного и банковского капитала, денежной и кредитной политики).
  И это в какой-то мере понятно. Бедственное экономическое положение страны ко времени начала реформ, действительно острая необходимость создать в экономической жизни нормальные денежно-финансовые условия, да стремление добиться максимально быстрого успеха, обостренное сложной политической обстановкой и борьбой за власть, настроили инициаторов реформ и политических лидеров страны на проведение в ускоренных темпах решительных преобразовательных мер, рассчитанных на быстрый впечатляющий успех..
  В такой обстановке конца 1991 - начала 1992 гг. "шоковая" акция (в наших условиях - далеко не "терапия", а болезненное "хирургическое вторжение" в живой, пусть и умирающий, экономический организм), действительно, оказалась неизбежной мерой. Отмена государственных дотаций на товарном рынке и вытекающее отсюда "освобождение" цен стали тем жестким действием власти, которое открыло простор -по макроэкономическим оценкам - для регулирующих функций "рубля", а в реальном экономическом бытии, к счастью, оказалось и толчком к активизации инициативной предприимчивой деятельности людей. Впрочем, в основном - в области денежных, валютных операций, и частично - в непосредственно хозяйственной работе, приносящей быстрый доход, в первую очередь - в торговле, в том числе в торговой деятельности по реализации природных ресурсов на западных рынках и во встречных потоках потребительских товаров в Россию.
  А вот другая широкомасштабная властная мера - приватизация, которая единственно могла раскрепостить созидательный потенциал собственности и на этой основе открыть простор для активизации инициативной предприимчивой деятельности людей уже непосредственно в производстве, дала совсем другой эффект, нежели это предполагалось, будем верить, по либерально ориентированным расчетам реформаторов.
  Эта мера не только запоздала (по логике рыночных реформ "освобождению цен" должно было бы предшествовать появление в значительных масштабах собственника-хозяина в производстве). И она не только вновь, как и в социалистические времена, отдавала утопическими расчетами и, более того, несла в себе известные гены большевизма (подогреваемое разного рода политическими страстями намерение, отвергая все "старое", решительной акцией "сверху", одним броском, красногвардейской атакой путем распределения части государственного имущества по ваучерам и сплошного акционирования предприятий разом перейти к развитым формам процветающей капиталистической экономики). Но, плюс к этому, и в реальной хозяйственной жизни такого рода широкомасштабная мера своей направленностью "сразу же" на высшие формы развитого капиталистического хозяйствования - акционерные общества - сама по себе оказалась не способной дать ожидаемый эффект по активизации производительной деятельности людей, деятельности по производству товаров и оказанию услуг. Тем более, если преобразование предприятий - как это случилось в нашей стране в 1992-1995 гг. - проводится в порядке "сплошного акционирования", приобретающего по этой причине по большей части формальный характер и сохраняющего по сути дела общую инфраструктуру государственной собственности - собственности "одной фабрики", неотделимой от власти.
  Вот почему преобразование предприятий в акционерные общества, преимущественно - открытые, неизбежно свелось по большей части к смене вывесок, да к тому еще, что прежние государственные управляющие-директора стали бесконтрольными властителями имуществ предприятий. Лишь в ходе дальнейших коммерческих процессов, связанных со скупкой акций, как правило, зарубежными и отечественными обладателями "большого денежного мешка", на акционированных предприятиях появляется действительный хозяин-собственник, впрочем, далеко не всегда предприниматель-профессионал, подвижник хозяйственник, заинтересованный в развитии и модернизации производства, а делец, стремящийся за короткий срок извлечь максимум выгод из доставшихся ему богатств. Да и здесь сохранилась незыблемой общая инфраструктура государственной собственности, основными компонентами которой остались денежные потоки, "завязанные" на бюджет, природные богатства и власть.
  Беда российской приватизации 1992-1995 гг. состоит, кроме того, и в том, что проведенное по-большевистски, в быстрых темпах сплошное акционирование государственных предприятий сопровождалось свертыванием или даже полным упразднением арендных и кооперативных предприятий - действительно продуктивных институтов, связанных с формированием в самом процессе хозяйственной деятельности, в основном в сферах малого и среднего предпринимательства, собственников-товаропроизводителей, но не во всем соответствующих, по представлениям радикальных реформаторов (впрочем - ошибочных), эталонам высокоразвитого капиталистического хозяйствования.
  Но как бы то ни было, настойчивое проведение в России указанных мер по преобразованию экономики, объявленных "либеральными" (отчасти - успешных, в области приватизации - в основном неудачных), помимо всего иного, привело к серьезным неудачам, потерям, новым бедам.
  На состояние экономических и социальных дел в России повлияло и другое обстоятельство. Это - высокая степень властно-государственной деятельности, ее возрастающая императивная интенсивность, что как раз и стало выражением сохранившегося доминирования идола всевластия. Ведь все указанные ранее преобразовательные меры представляют собой императивные решения и действия государственной власти, крутые инициативы "сверху". Причем - такие решения и действия, которые и после их совершения - как это характерно для большинства акционированных предприятий - нуждаются в продолжающемся интенсивном государственном воздействии. Да и сама "приватизация" оказалась такой, при которой формальное акционирование ничуть не устранила общую инфраструктуру государственной собственности, что сохранило также и необходимость постоянного участия властных учреждений в хозяйственных делах. Думается, вовсе не случайно некоторые либерально настроенные деятели в России ныне сделали своим кумиром всемогущего "царя", а среди иных персонажей, например, таких авторитарных правителей, как российский Столыпин и чилийский Пиночет).
  Что ж, при проведении серьезных экономических и социальных преобразований в стране, оказавшейся после многодесятилетнего господства коммунизма деформированной, а после его крушения разрушенной, без решительных акций государственной власти не обойтись. Но эти акции должны служить первым толчком, всего лишь стартовой фазой такого последующего развития, которое затем на базе отработанных законов основывается на собственной свободе и собственной инициативе людей и поэтому происходит само, по интересу, инициативе и действиям самих участников экономических отношений, непосредственных производителей. Словом, если исходить из фундаментальных либеральных ценностей, последующее развитие после "первого толчка", стартовой фазы, открывающей узаконенный и гарантированный простор для собственных инициативных действий людей, должно и в области производства реализоваться так, как это после 1992 г. произошло в области торговли.
  Увы, в России в результате неудачной, хотя и внешне эффектной, приватизации этого не случилось. Свобода и инициатива в экономических действиях оказалась в руках небольшого слоя финансовой олигархии - главным образом выходцев из былой партийно-комсомольской номенклатуры. Большинство же участников непосредственной хозяйственной деятельности, работников с "синими" и "белыми" воротничками, так и осталось на положении пассивных исполнителей, соискателей "рабочих мест", людей, ожидающих наступления эры благополучия, теперь - со стороны не только власти, но и финансовых магнатов, иностранных инвесторов. И это, помимо всего иного, еще более укрепило в обществе тенденции, связанные с господством финансовой олигархии, нравами дикой, базарной рыночной стихии, криминализацией экономической жизни146.
  В современных условиях тревожным становится факт все более возрастающее значение элементов и тенденций авторитарно-олигархического бюрократического типа, при которых в условиях доминирования государственного капитализма возрастает господство кланово-номенклатурной верхушки ново русской буржуазии, кругов крупного банковско-торгового капитала, нередко сливающегося с коррумпированным государственным аппаратом и криминально-теневыми слоями экономики.
  И если отмеченная тенденция останется неизменной, то тогда упорно выдвигаемый в последнее время в качестве символа нынешнего этапа реформ лозунг стабилизации, по сути дела, будет означать, что кардинальные меры по преобразованию, объявленные "реформами", завершены, и теперь дело за тем, чтобы закрепить, сделать незыблемым, твердо защищенным побеждающий авторитарно-олигархический строй, укрепить и расширить источники его богатств и могущества. И тогда, надо добавить, при подобного рода "стабилизации" отдельные демократические институты, элементы свободного предпринимательства и конкурентной экономики не только не получат развития, но под мощным авторитарным, бюрократическим, налоговым прессом и криминальным разгулом будут все более терять свои позиции, все более отодвигаться на периферию экономико-политической жизни.
  И вот что представляется важным оттенить в данном месте.
  Утверждающийся в России авторитарно-олигархический строй не есть "нормальный" промышленный и тем более не модернизированный капитализм со всеми его минусами и одновременно с его нарастающей динамикой, созидательными качествами (тем более - как это грезилось в оптимистически либеральных прогнозах - не капитализм со свободной конкурентной рыночной экономикой, характерной для развитых демократических стран).
  Это - строй-гибрид, мутант, в котором нашли себе "новую жизнь" некоторые черты капитализма. К тому же, преимущественно номенклатурного государственного капитализма, во многом близкого к строю, свойственному странам - сырьевым придаткам капиталистической системы, с порядками и нравами, отвечающими интересам паразитирующей элиты этих стран.
  Вместе с тем этот строй-гибрид одновременно выступает также и в качестве известного преемника коммунизма - близких, родных для него свойств и порядков государственного социализма (к тому же - советского образца), в том числе - таких, как всесильное государство, инфрастуктура государственной собственности - собственности "одной фабрики", господство государственно-монополистических, бюрократических начал, всемогущество старой и новой номенклатуры, подчинение рыночных механизмов корыстным интересам правящих элит, ориентация при решении экономических проблем на массированную эксплуатацию природных ресурсов, всевластие силовых структур, неконтролируемые паразитические траты в интересах номенклатуры, новорусской буржуазии, верхушки господствующего политического класса. И что особо вызывает тревогу, - этот строй, порвав по ряду позиций с коммунизмом, воспринял идол (идеологию) всесильной государственности, словом, важнейшие начала коммунистической философии права в ее новом осовремененном обличии.
  И потому выход из нарастающих трудностей и бед (таких как финансовый и экономический обвал случившийся в конце лета - осенью 1998 г.) видится немалому числу деятелей, обладающих властью или претендующих на нее, не в утверждении либеральных, истинно демократических форм и методов, а в дальнейшем прямом усилении государственного вмешательства в экономическую и социальную жизнь, вплоть до того, чтобы установить в стране режим диктатуры (пусть пока и именуемой "экономической диктатурой").
 
  8. А что же действующая юридическая система? В самом деле быть: быть может, в решении задач по реформированию российского общества существенную роль должно было сыграть действующая юридическая система? Быть может, именно она должна была дать оптимальные юридико-органзационные формы преобразований? Предупредить или свести к минимуму недостатки, потери, новые беды? Определить позитивные результаты преобразований?
  Да, - как показала практика реформ - при всех своих особенностях (о них уже говорилось и будет сказано дальше) и действующее советское право, демонстрируя регулятивное, интеллектуальное богатство права как особого социального института, на первых этапах реформ, даже на подступах к ним, дало в руки реформаторов некоторые поистине блестящие юридические формы для действительного преобразование самой основы реформируемого общества - для восстановление частной собственности, причем не в ее социалистическом, спекулятивно-потребительском и криминальном варианте, а в ее исконном качестве - предпосылки и механизма созидательной производительной деятельности.
  Речь в данном случае идет не только и, пожалуй, даже не столько о кооперации и индивидуально-трудовой деятельности, которые вообщем-то тоже связывали преобразования собственности с активизацией труда, его производительностью и на ряде участков хозяйственной жизни заложили основу производительной - в то время! - частной собственности, сколько об уникальном, на мой взгляд, экономическом и правовом институте - институте аренды.
  Причем - и это опять-таки является свидетельством регулятивной, интеллектуальной ценности права - представляется важным сразу же обратить внимание на то, что выработанный в 1989-1991 годы экономический и правовой институт, именуемый "арендой", выступал не а своем обычном юридико-традиционном значении, т.е. не в качестве формы временного возмездного пользования имуществом (хотя такой момент в нем присутствует), а в качестве способа приватизации государственной собственности. Да к тому же - такого способа приватизации, когда частная собственность по максимуму раскрывает свой созидательный потенциал в п р о и з в о д с т в е , а именно - мощного стимула к активизации труда, импульса ответственности за дело и - главное - фактора, стимулирующего собственные инвестиции - вложение доходов от экономической деятельности в модернизацию производства. Скажу с полной определенностью - "такого" же или близкого к "такому" экономического и правового института практика экономических преобразований в России, на мой взгляд, больше не дала.
  Ведь собственность со строго экономических позиций - это не столько некое благо, сколько активное хозяйское дело, труд, бремя и ответственность (и именно в таком качестве оно выступает как важнейшее "неотъемлемое право человека"147). И вот институт аренды, выработанный в первые годы демократических перемен и закрепленный в 1990 году законом, давал именно такой эффект. Это связано с двумя принципиальными новшествами, которые были включены при отработке соответствующих юридических конструкций арендных отношений. Во-первых, с тем, что субъектами арендных отношений становились не трудовые коллективы как таковые, не какие-либо иные "штатные" подразделения государственных предприятий (как это случилось при официальной приватизации), а новые самостоятельные хозяйствующие субъекты - организации арендаторов, отдельные граждане-арендаторы, настроенные на собственную хозяйскую деятельность. И во-вторых с тем (и это решающий момент), что вся продукция, произведенная на арендованном у государства имуществе, становилась собственностью - частной собственностью! - самого арендатора.
  Таким образом, при помощи рассматриваемого института на основе государственной собственности, и - как это ни поразительно - "внутри" ее и с ее использованием создавалась частная собственность в производстве. Именно - в производстве! И что особенно существенно, перспектива получения "своей" собственности и плюс к тому предусмотренная законом перспектива выкупа у государства всего арендованного имущества, - все это настраивало арендатора на напряженный, интенсивный труд, на собственнически-хозяйское отношение к делу и - вот оно, самое главное! - на модернизацию обретаемого имущества путем вложений своих доходов в производство148.
  В целом же, однако, действовавшее в конце 1980 - начале 1990 гг. советское право, особенно на стадии "кардинальных" реформ, не оказало - а главное, и не способно было оказать - сколько-нибудь существенного влияния на процессы преобразования существующего социального - экономического и политического - строя.
  Ведь советская юридическая система представляла собой органическую часть "социалистического общества" - всего коммунистического строя. По своему содержанию, своей природе, "органике" советское право ни в чем, ни в самой малости не препятствовало "свободе" - произволу, своеволию, вольным фантазиям - высших партийных инстанций и государственных властных учреждений при осуществлении партийной коммунистической политики. Значение официально существующей юридической системы сводилось в основном к тому, чтобы "юридически легализовать" партийные решения, постулаты коммунистической большевистской идеологии, придавать им видимость, лоск и шарм некоего демократического права, не только по каким-то внешним приметам и лексике соответствующего мировым стандартам, но будто бы превосходящего их, а также под именем "социалистической законности" обеспечивать безусловное подчинение всех людей "порядку и дисциплине", выражающих партийные директивы и произвольные государственные решения149.
  Между тем при крушении коммунизма, при проведении реформаторских мер нужны - и нужны до крайности остро - именно развитые юридические формы - право, отвечающее требованиям современного гражданского общества.
  Еще раз вспомним Канта, его мысль о том, что устранить отрицательные стороны "полного антагонизма" и достигнуть развитие положительных задатков, заложенных в человечестве, возможно лишь при "самом точном определении и обеспечении" границ свободы, или - по Шеллингу - при обеспечении "игры свободы". Иными словами, - при развитом современном праве. Примем во внимание и суждениям русского философа И. А. Ильина, справедливо полагающего, что "свобода не просто "даруется" сверху, она должна быть принята, взята и верно осуществлена снизу"; и такое восприятие свободы людьми, предупреждающее ее употребление во зло, превращению ее в произвол, в войну всех против всех, состоит как раз в том, чтобы была правильно понята правовая форма свободы, "ее правовые пределы, ее взаимность и совместность"150.
  Такого правового опосредствования "антагонизмов" и такого определения правовой формы и правовых пределов свободы не оказалось в России, когда после крушения партийно-государственной системы коммунизма на общество накатился гигантский вал вольницы , а с 1992 года были открыты шлюзы для широкого, произвольного неконтролируемого экономического поведения.
  И именно отсутствие надлежащих и действенных правовых форм, наряду с отсутствием частной собственности в производстве, и плюс к тому - в обстановке финансового хаоса и ваучерно-акционерной приватизации, как раз и позволило активным деятелям из правящего слоя общества (в первую очередь, выходцам из актива партийно-комсомольской номенклатуры) через коммерческие банки, некоторые институты непроизводственного бизнеса - рекламного, шоу-бизнеса и др. - приватизировать ключевые звенья финансовой инфраструктуры, финансово-бюджетных потоков, "выходы" на природные богатства, льготные условиях их реализации за рубежом. Все это и привело к формированию основы и ядра финансовой олигархии, овладевшей центральными позициями в разрушенной огосударствленный экономике, а затем - и в области государственно-общественной жизни.
  Да, с глубоким огорчением приходится констатировать, что в реальной правовой действительности России в годы начавшихся перемен, наряду с идолом всевластия, сохранилась в основном юридико-фактическая инфраструктура прежней юридической системы. В те годы и в немалой мере до настоящего времени продолжают действовать прежние юридические акты, "настроенные" на функционирование бесконтрольной военно-коммунистической власти и планово-распределительной экономики. Другие акты, принятые в годы перестройки и в более позднее время, несут на себе печать социалистических порядков и нравов. Практической юриспруденцией (да и подготовкой юристов в системе правового образования) занимаются в основном специалисты, воспитанные в духе догм и традиций социалистического права.
  Но главное всё же не это. Самое существенное из того, что отрицательно влияет на всю правовую жизнь современного российского общества, - это сохранившая свою силу и действие "сама" коммунистическая философия права. Те выражающие эту философию правовые идеи и императивы, которые образуют стержень, сердцевину правовой системы, действующей в условиях господства коммунистической идеологии. Идеи и императивы - подновленные, обставленные осовремененным словесно-демократическим антуражем. Ныне - все более обретающие "национально-патриотическую" окраску. Но как-никак по своей основе - именно коммуно-философские правовые начала, выраженные в идолах всесильного государства и просоциалистических категориях (таких, как "социальная справедливость", "социальное государство").
  И в этой связи - еще один, быть может, самый существенный момент.
  Коммунистическая правовая философия, базирующиеся на ней правовые идеи, императивы и порядки находят себе опору не только, а порой - и не столько, в прямых наследниках коммунистического режима, в том числе в существующем коммунистическом движении, укрепившемся в результате неудач в реформировании общества, но чувствующем себя, кажется, неуютно под грузом прежних революционно-коммунистических догм (и потому, в частности, выдвигающего на первый план "патриотические" лозунги, лозунги просто "крепкой государственности", "социальной справедливости", "социального государства" и по самой своей сути вс больше обретающего традиционное социал-демократическое содержание). Они теперь в большей степени находят себе опору в утверждающемся в господствующем строе номенклатурном государственном капитализме, в крепнущих авторитарно-олигархических тенденциях, воспринявших известные элементы государственнической коммунистической идеологии, государственного социализма и соответствующих им порядков и ориентаций.
  И произошло все это в связи причинами двоякого рода. Как по причинам известных экономических просчетов, во многом вызванных невероятно сложной обстановкой разрушенного общества, борьбой за власть и нашим нетерпением - стремлением решить проблемы, требующие исторически длительного времени, одномоментной по-большевистски красногвардейской атакой; так и по той причине, что, казалось бы, новаторские по замыслу реформаторские меры осуществились в чуждой для них политико-правовой среде, в которой господствует коммуно-правовые начала (в идеях, в существующих порядках), пришедших к нам из эпохи пролетарской революции, диктатуры пролетариата, сталинизма и брежневского неосталинизма151.
  Поразительным, невообразимым (по самой своей сути) парадоксом, выражающим влияние коммунистических философско-правовых традиций, стало и такое вольное использование действительно передовых юридических институтов, которое резко противоречит их природе и назначению (но внешне производит впечатление будто бы "передовых" рыночных подходов).
  Это - использование в ходе официальной приватизации такой юридической формы совместной деятельности, как акционерные общества.
  Между тем акционерные общества по самой своей природе и сложившимся организационно-правовым отношениям не являются способом приватизации - способом перехода от "общенародного достояния", являющегося частью бюрократической коммунистической системы, к частной собственности. Акционерные общества призваны быть эффективной организационной и правовой формой деятельности уже существующих частных собственников, приспособленной к тому, чтобы привлекать в общества новых собственников или служить легальной ареной борьбы между собственниками, их группами (а в этой связи - в наших условиях, как выяснилось позже, способом пополнения государственного бюджета путем "продажи акций", принадлежащих государству).
  Конечно, ныне после уж проведенной официальной приватизации, уже существующие акционерные общества - свершившийся факт и из него, хочешь-нехочешь, приходится исходить при определении действительных преобразовательных мер в экономике. Однако, при этом нужно твердо знать, что само по себе использование акционерной формы не дало ожидаемых результатов, не привело к действительной приватизации государственной собственности и к сколько-нибудь существенному улучшению дел в области производства. И что теперь - с учетом самого факта существования акционерных обществ - потребуется целая система новых, возможно неординарных, мер для того, чтобы реальная приватизация в производстве действительно состоялась (только тогда, надо полагать, институты акционерного права могут по-настоящему "заработать").
 
  9. Право - действительно центральный пункт преобразований. Обратившись к праву и к соответствующей философской проблематике, хотелось бы привлечь внимание к тому, что "юридическая материя", ее надлежащее понимание и использование, - это не только одно из важнейших условий успеха реформаторских мер. Здесь вообще - центральный, узловой, ключевой пункт, от которого решающим образом зависит переход от коммунистической системы к свободному демократическому обществу, утверждение в России, других былых социалистических странах основ и принципов цивилизации современного либерального типа.
  Именно безоговорочный разрыв с коммунистической правовой идеологией и строгое и последовательное утверждение в духовной жизни и на практике принципов и идеалов гуманистического права определяет сам принцип и стержень действительного реформирования коммунистического общества, переход к реальному формированию свободного демократического общества, характеризующегося устойчивым прогрессивным экономическим и духовным развитием, благополучием общества и каждого человека.
  Для такого поворота в понимании общественного развития (к которому ныне передовые, "благополучные" страны шли не менее двух столетий и утвердились, пожалуй, только к 1950-1960-х гг.) требуется существенное изменение в науке, в общественном мнении, в общем восприятии гуманистического права, как цели и высшего принципа общественной жизни - самого святого в жизни людей (самого святого, по словам Канта, что есть у Бога на земле).
  А в этой связи, разумеется, требуется соответствующее, сообразующееся в указанным поворотом в мировоззренческом понимании права, развитие позитивного права, законодательства, профессионального и массового правосознания, правосудия, юридической практики.
  Увы, в этом направлении в России, других былых социалистических странах сделаны только первые, по большей части непоследовательные, неуверенные шаги. И именно здесь, на этом направлении, на поприще права, происходит суровое противоборство между философией гуманистического права и коммунистической правовой идеологией.
  Рассмотрим некоторые стороны этого противоборства (в последующих пунктах - до конца настоящей главы) на материалах, относящихся к самому эпицентру такого противоборства, - становления и развития права современной России.
 
  10. Первые шаги. Не ставя задачу осветить все стороны развития российской правовой системы в эпоху реформ, представляется важным вкратце затронуть состояние реформируемого позитивного права, столкновение в этой области "двух философий" - те трудные первые, далеко не всегда увенчавшиеся достаточным успехом шаги, которые удалось добиться здесь по утверждению начал гуманистического права.
  Эти первые шаги касаются, на мой взгляд, двух основных законодательных документов - Конституции и Гражданского кодекса.
  К о н с т и т у ц и я Р о с с и й с к о й Ф е д е р а ц и и. Ныне стали модными жестко критические оценки действующей российской Конституции, принятой на референдуме в декабре 1993 года.
  Эти оценки в немалой степени справедливы. В действующей Конституции сильны авторитарные тенденции в организации власти, а граждане с опорой на Конституции далеко не всегда могут защитить свои права и интересы.
  Т ем не менее нельзя упускать из поля зрения и другое. И не только то, что по общепринятым мировым стандартам действующая российская Конституция относится в общем, и это - впервые и нашей отечественной истории - к числу демократических (хотя - увы - не самых передовых в этом отношении). Главное, что может быть отнесено к позитивной оценке рассматриваемого документа, заключается в том, что в нем предпринята попытка утверждения начал гуманистического права и что в конституционном тексте существуют нормативные положения, которые могут стать "опорными точками" для развития юридической системы и практики ее действия в этом перспективном для нашего общества направлении.
  Обосновывая эту мысль, придется обратиться к некоторым моментам, связанным с подготовкой и принятием действующей российской Конституции.
  Проект Конституции подготавливался в 1992-1993 гг. и он, по замыслу его разработчиков должен быть не только преодолеть негативные традиции советских конституций (1918, 1924, 1936, 1977 гг.), имевших декларативный, прокоммунистический характер, но и перевести ее содержание из сферы власти, ее дележа между "ветвями" в область права, притом - передового гуманистического права.
  И вот с этой целью в проекте положения об основных правах и свободах человека должны были образовывать первую, заглавную часть Конституции. Сразу же после первой статьи общего характера (провозглашающей природу данного государства, лучше всего в словах - "утверждающее себя" в качестве демократического, правового, светского государства) по первоначальному проекту должна была идти статья о том, что права человека - это непосредственно действующее право и что именно они, права человека, образуют основу государства, определяют содержание законов, содержание и направление деятельности всех государственных органов.
  Вслед за разделом (главой) об основных правах человека, по замыслу, должен был следовать другой, близкий по содержанию, раздел о "правах гражданина", которые имеют столь же высокий конституционный статус, но которые зависят от общего экономического и политического положения общества, а главное не обладают, в отличие от основных прав, определяющим значением для устранения произвола и своеволия власти из гражданственно-политической, правовой жизни страны и, кроме того, представляют собой по большей части принципы, обязывающие через публично-правовые механизмы государство, а не субъективные права в строго юридическом значении, защищаемые судом.
  И вот - самый существенный, принципиальной важности момент. Если нормативные записи об основных правах человека становятся первой, заглавной частью конституции, то это ю р и д и ч е с к и н а с т р а и в а е т все содержание конституции именно на человеческие критерии - на такое построение всех государственно-правовых институтов, которые бы строго соответствовали требованиям, вытекающим из основных неотъемлемых прав человека.
  Опыт работы над конституционным проектом показал, что при указанной конструктивной схеме, когда при формулировании любого конституционного положения звучит тревожно-предупредительный звоночек (насколько формулируемое положение соответствует исходным конституционным записям об основных правах человека), оказывается неизбежным включение в текст ряда принципов и норм, которые при ином построении могут быть вообще не поставлены и не попасть в конституционный текст. В том числе об умеренном, адекватном общественным потребностям характере государственной власти, об ограниченности ее функций пределами, обусловленными свободной рыночной экономикой и началами самоуправления; о строго разрешительном характере деятельности всех государственных органов и должностных лиц, о допустимости совершения ими только тех актов и действий, которые прямо предусмотрены в законе; о запрете использования вооруженных сил для решения внутригосударственных вопросов, кроме случаев и в порядке, прямо предусмотренных в законе и т. д
  И вот именно это и ряд других аналогичных положений привели к тому, что конституционный проект стал, по сути дела, первой попыткой в России воплощения в нормативном документе философии правозаконности - философии гуманистического права. Удачно - неудачно (об этом теперь можно судить только как об историческом факте), но именно в первоначальном проекте была предпринята попытка, наряду с тем, чтобы разъединить исполнительную власть (на президентскую и правительственную) и тем самым лишить ее традиционного сверхмогущества; главное же - подчинить все содержание конституционного документа, и таким путем - содержание юридической и политической системы не власти, не идеологическим фантомам, утопиям и идолам, а непосредственно человеку, его высокому достоинству, его неотъемлемым правам, причем - так и в таких институтах, которые соответствуют современным достижениям передовой конституционной культуры, и отсюда - философии правозаконности, гуманистического права.
  Поскольку в конституционном проекте 1992-1993 гг. указанные идеи были выражены с достаточной определенностью, то именно на поприще, относящемся к подготовке проекта российской Конституции, произошло первое наиболее серьезное столкновение (не просто - противостояние, а открытое, жесткое столкновение) двух полярных направлений в философии права - коммунистической и того направления, которое основывается на современных гуманитарных ценностях.
  Итоги столкновения двух направлений философии права на поприще подготовки российской Конституции, так сказать, ничейные, сохранившие в основном их органическое противостояние.
  И если принятая в декабре 1993 года Конституция России в целом имеет демократический характер, то менее благополучна судьба того главного, что выражает основной замысел Конституции; во всяком случае - в том виде, в каком он первоначально был представлен в проекте.
  Правда, и здесь есть какие никакие завоевания. Довольно высок конституционный статус раздела о правах человека (ему, как и разделу об основных положениях, придано качество относительно неприкасаемого структурного подразделения). Вошли в конституционный текст формулы о правах человека как о непосредственно действующем праве и их определяющем значении (ст.18), о том, что не должны издаваться законы, отменяющие или умаляющие права человека (ст. 55).
  И всё же по этой группе идей - больше того, что можно отнести к неудавшемуся, несостоявшемуся.
  Самая серьезная неудача - в том, что основные права и свободы человека в результате аппаратных проработок текста перед вынесением в декабре 1993 года проекта на референдум не стали ее первой, заглавной частью и тем самым не приобрели максимально высокого конституционного статуса и определяющей роли в отношении всего содержания Конституции, а значит, всей гражданственно-политической, правовой жизни страны в целом. Упомянутая же норма, фиксирующая такое значение основных прав человека, оказалась в статье не под номером 2 - как это было в первоначальном проекте, а под номером 18, да к тому же - во второй главе, и потому утратила свое былое значение исходного нормативного положения.
  К тому же в итоге оказалось, что объем общих декларативных положений вырос до целой главы, и нормативные положения о правах человека оказались оттесненными в следующий раздел. Первая же глава стала в основном главой о государстве: именно ему, главным образом, посвящались общие положения. Не поправило такого рода положения и то обстоятельство, что в новой статье 2 о правах человека сказано как о "высшей ценности". Ценность-то высшая, но она теперь - не основа государства, а нечто другое, чуть ли не потустороннее (государство только "обязано" "признавать, соблюдать и защищать" права и свободы), нечто во многом декларативное152.
  Надо добавить к этому, что сообразно советским традициям, основные права человека оказались объединенными с правами гражданина, в том числе, социально-экономическими правами (и кстати, в таком виде они, действительно, не могли бы быть основой гражданственно-политической, правовой жизни). Не стал основой прав и свобод высокий статус человека - его достоинство (запись о достоинстве выведена в особую статью, где одновременно говорится о недопустимости пыток).
  При такой нормативной интерпретации прав и свобод, когда они не имеют основополагающей миссии, вполне "логично" не попали в конституционный текст такие нормативные положения, как строго разрешительный порядок действий государственных органов и должностных лиц и запрет использования (поскольку это прямо не разрешает закон) регулярных вооруженных сил для решения внутригосударственных политических конфликтов.
  Возникает вопрос: были ли шанс уже в 1991-1993 годах принять в России последовательно демократическую Конституцию, отвечающую самым высоким мировым стандартам?
  При этом речь идет не об организации власти, не о полном, по-аптекарски скрупулезно "уравновешивании" полномочий ее ветвей, в первую очередь - президентско-исполнительной и законодательной. Речь идет о другом. О том, возможно ли было в наших теперешних условиях создать Конституцию Человека? Добиться такого построения конституционного текста, когда ее первую, заглавную часть заняли бы все же нормативные положения об основных правах человека, со всеми вытекающими отсюда особенностями Конституции?
  Шанс, конечно же, был. и горечь упущенного шанса у людей, причастных к реализации современных конституционных идей, наверное, до сих пор остается. Все же идеи всевластия, опирающиеся на коммунистическую идеологию, получили в действующей Конституции (отсюда и ее ранее отмеченные минусы) весьма определенное выражение.
  Тем не менее, на мой взгляд, и здесь есть оптимистическая перспектива. Она заключается в том, чтобы с опорой на ряд принципиальных конституционных положений (ст.2, 18, 55), которые придают правам человека основополагающее значение в правовой и государственной жизни страны, начать упорную борьбу за то, чтобы фундаментальные права человека стали твердой и нерушимой центральной правовой идеей, стержнем всей российской правовой системы.
  И это касается не только общественного мнения, состояния и направленности научных разработок, формулировок в официальных документах, выступлений государственных лидеров, но позиций и характера решений судебных органов. Достаточно высшим судебным инстанциям (понятно, прежде всего - Конституционному суду) принять одно, а лучше несколько решений, из которых бы следовало, что органы российского правосудия на первое место во всем конституционном нормативном материале и в практике его применения выдвигают нормативные положения о правах человека, как - смею полагать - сразу произошла бы фронтальная смена координат в самой сути конституционно-правового регулирования, да и вообще в общественно-политическом развитии России.
  Г р а ж д а н с к и й к о д е к с Р о с с и й с к о й Ф е д е р а ц и и. В суровой борьбе, в столкновении "двух философий" шла подготовки и принятие в России Гражданского кодекса. Ведь советские кодексы, именуемые "гражданскими" (1922 и 1956 гг.), имели прокоммунистический, во многом опубличенный характер, строились сообразно ленинской идеях о необходимости вмешательства государственной власти в гражданские отношения, непризнании в этой области деления права на публичное и частное.
  Но вот уже в октябре-ноябре 1991 года в печати появились разработки, обосновывающие необходимость восстановления этого, в мировой науке общепризнанного деления права на публичное и частное (примечательно - разработки, не встретившие возражений, сразу же воспринятые). А значит, была восстановлена теоретико-правовая основа для подготовки проекта современного Гражданского кодекса, который (если не отходить от научных основ его построения) и призван быть нормативным выражением частного права.
  Работа над проектом Кодекса началась в 1992 году и в содружестве с юристами-практиками, видными зарубежными цивилистами проходила довольно интенсивно и привела к тому, что к 1994-1996 годам были подготовлены две (из трех) части проекта этого крупного законодательного документа.
  Но именно здесь, при подготовке проекта Гражданского кодекса (ГК), при принятии его в Федеральном Собрании, а затем - при его реализации как действующего закона, произошло наиболее жесткое, порой яростное, столкновение "двух философий права", так и находящихся в непрерывном жестком противостоянии.
  Не буду касаться всех фактов, подробностей, деталей этого жесткого противостояния (здесь, увы, порой присутствовали далеко не всегда симпатичные нравы и действия). Надо сказать лишь о некоторых вещах существенных, порой принципиального свойства.
  Это - мощное, сначала скрытое, аппаратное, а затем и откровенное сопротивление Кодексу - и на стадии подготовки проекта ГК, и на стадии его принятия в Государственной Думе.
  Чем объяснить такое сопротивление в отношении Гражданского кодекса?
  Думается, здесь все просто.
  Гражданский кодекс в непростой российской действительности впервые (впервые!) открыто и в наиболее чистом виде закрепил такие юридические принципы и нормы, которые провозглашают и обеспечивают практическую реализацию начал действительной свободы, - юридические принципы и нормы гуманистического права, в центре которого человек, его высокий статус, неотъемлемые права.

<< Пред.           стр. 3 (из 8)           След. >>

Список литературы по разделу