<< Пред. стр. 1 (из 1) След. >>
Список литературы по разделу
"ЗДЕСЬ РУССКИЙ ДУХ, ЗДЕСЬ РУСЬЮ ПАХНЕТ"
Самотик Л. Г.
Самотик Людмила Григорьевна - кандидат филологических наук (1974), профессор КГПУ (1999). Сфера научных интересов: географическое варьирование русского языка. Более 100 печатных работ, в том числе "Словарь-справочник по лексикологии русского языка" (с грифом министерства, 1-е место на конкурсе "Вузовская книга Сибири - 99); "Словарь выразительных средств языка политика: На материале текстов губернатора Красноярского края А.И. Лебедя"; "Словарь исторической прозы А.И. Чмыхало".
Творчество Виктора Петровича Астафьева так многогранно, что трудно в нем выделить главное. Да и нужно ли?..
"Осетр висел на шести крючках. Игнатьич добавил ему еще пяток - боровина даже не дрогнул от острых уколов, просекших сыромятно-твердую кожу, лишь пополз к корме, царапаясь о борт лодки, набирая разгон, чтобы броситься по туго в него бьющей воде, пообрывать поводки самолова, взять на типок тетиву, переломать все эти махонькие, ничтожные, но такие острые и губительные железки..." ("Царь-рыба". С. 184).
Если вы сибиряк, если вы русский человек, у вас обязательно что-то дрогнет внутри. Трудно найти другого современного писателя, который бы так широко и свободно пользовался народным словом.
Творчество Виктора Петровича Астафьева, одного из самых значительных русских писателей современности, связано с народом, его можно и должно рассматривать как выражение квинтэссенции народности в современной литературе.
I
Еще недавно народность была центральным понятием нашего литературоведения. Это - емкое, неоднозначное и изменяющееся во времени понятие. Традиционно выделяются три аспекта народности искуcства:
1. Отношение индивидуального творчества к коллективному, степень творческого заимствования и наследования профессиональной литературой мотивов, образов, поэтики народно - поэтического творчества (фольклора).
2. Мера глубины и адекватности отражения в художественном произведении облика и миросозерцания народа.
3. Мера эстетической и социальной доступности искусства массам (Ю. Барбаш, О. Смирнов и др.).
Как теория отношение народности к искусству впервые рассматривалось в эстетике просвещения. Просветители (Дж. Вико, И.Г. Гердер, В. Гумбольдт, Ж-.Ж. Руссо) указывали на связь ученого искусства с народным мышлением, с образным и метафорическим характером народного языка, с народным эпосом и мифологией. Особенность взглядов просветителей, их оригинальность связаны с отнесением к рангу народных отдельных текстов известных писателей и поэтов. Так, современников поразило включение И.Г. Гердером в сборник народной поэзии ("Голоса народов в песнях") стихов Гете [1].
Соотношение между народным и профессиональным творчеством особенно остро волновало романтиков, которые, противопоставляя их, иногда принижали профессиональное искусство как искусственное и индивидуалистическое в противовес естественному и бессознательному, содержащемуся в фольклоре. В романтизме народность связывается с проблемой национальной специфики в художественном творчестве, с определением того" духа народа", который преломляет исторический опыт нации.
В России, по мнению Ю.Б. Смирнова, народность литературы впервые упоминается в статьях О.М. Сомова "О романтической поэзии" (1823) и П.А. Вяземского "Разговор между издателем и классиком'' (1824).
Подробнее идея разрабатывается Сергеем Петровичем Шевыревым (как официальная народность) и Алексеем Степановичем Хомяковым и братьями Аксаковыми в рамках славянофильства. Вслед за немецкими романтиками русские славянофилы впервые говорят об особом предназначении и особом пути своего народа. Народность понимается ими как верность национальной самобытности, нравам, обычаям и языку. Русскую же самобытность они толковали как сочетание особого чувства "соборности", приверженности православию и терпение (смирение).
В дальнейшем понятие народности подвергается трансформации. Уже "западник" В.Г. Белинский понимает под народностью не выражение специфики национального мировоззрения, а воплощение в литературе всех прогрессивных тенденций в развитии общества, служащих интересам народа, а таковыми в большей степени являются интернациональные черты.
Постепенно под влиянием взглядов разночинцев-демократов литература рассматривается в рамках реализма не только как зеркало жизни, но и ее учебник. Н. А. Добролюбов противопоставляет народ образованным слоям общества (это еще не классовое противопоставление, не противопоставление народа как трудящихся масс эксплуататорским классам с их идеологией и литературой) и впервые затрагивает третий аспект проблемы - доступность литературы народу, народность начинает пониматься как степень востребованности народом произведений профессионального искусства. В дальнейшем именно этот аспект начинает доминировать (взгляды Л.Н. Толстого, знаменитая фраза В.И. Ленина, переданная К. Цеткин, - "искусство принадлежит народу" и т.д.).
В советском общественном мнении размываются как понятие народа (единый советский народ, не имеющий элементов противопоставления), так и понятие народности ("Строго говоря, всякое большое искусство всегда народно")[2].
Для современного искусства, литературы, языкознания, как нам представляется, необходимо возвращение к понятию народности и его уточнение. Это очень важное для сегодняшнего национального самосознания понятие, оно чрезвычайно многогранно и емко и требует усилий многих специалистов в разных областях знаний.
II
Все проблемы народности в современной прозе, как мы полагаем, целесообразно рассматривать первоначально на наиболее ярких в этом отношении текстах; к таким, несомненно, принадлежат произведения В.П. Астафьева.
Творчество писателя народно уже по тематике - изображение сибирской или уральской деревни, провинциального города; центральный герой - сибирский крестьянин в обычных бытовых условиях или вырванный из обыденного течения жизни и превращенный в солдата. Часто в произведениях Виктора Петровича трудно выделить главного героя или даже главных героев, они все герои - люди, проходящие перед глазами писателя и перед нашими глазами. Они - это и есть народ.
Но прежде всего народность у Астафьева представлена через естественную, ненавязчивую передачу народного мировосприятия. Оно проявляется во всем: в высвечивании определенных элементов сюжета, акцентах на теме семьи, патриархального быта и патриархальных отношений в деревне, и в авторской их оценке вовсе не бунтарской, не "человека со стороны", стремящегося к переделкам и перестройкам; в особом образе автора, как бы олицетворяющем народную мудрость и несуетность, стабильность народных представлений и оценок, отличных от "городских". Так, принятые в "просвещенном" обществе критерии оценки личности - уровень интеллекта, воспитанность и образованность - в его произведениях не значимы (вспомните, как герой Л.Н. Толстого не может ответить на вопрос: умна ли Наташа Ростова?) и т.д., и т.п.
Это народное миропонимание жизни тесно связано с элементами фольклора: использованием пословиц, поговорок, присловий и быличек; описанием обрядов, обычаев, поверий и суеверий, примет: "Сама игра проще пареной репы - один из видов пряталки" ("Последний поклон". С. 221). "Мамы нет больше года, но Кольча-младший не находит себе места, все старается лаской, добротой загладить какую-то вину, хотя он ни в чем не виноват - смерть причину найдет" ("Последний поклон". С. 110). "И-эх - снова впал в удрученье высокоумный чин: "Я им про Фому, а они мне про Ерему!"" ("Где-то гремит война". С.6) "В доме нашем загодя, еще с зимы начинается пост и всевозможный прижим по части расходов харчей и денег - коли пировать, так и мудровать" ("Последний поклон". С. 102). "Как готовят студень - рассказываниям нет места... В столовых же его готовят по присловью: "Мяса чан - вкуса нет" ("Последний поклон". С. 199). "Она поймала меня в двери, из которой я выходил, только что поправив гранки. Как говорится: "Ну вот и все, а ты боялась"" ("Зрячий посох". С. 67). ""Шевелись, шевелись да к ухе подвались!" - поторапливал бригадир... "Рыбе перевар, мясу - недовар!" - попробовав варево из черпака, подмаргивал истомившимся сидящим вокруг коша ребятишкам дежурный... "Навались, у кого деньги завелись! Хлебать уху, поминать бабушку глуху!"... "Пора! Пора! - откликнулись рыбаки. - У голодной пташки и зоб набоку"" ("Царь-рыба". С. 235).
Пословицы и поговорки используются не только русские, привлекают они внимание Виктора Петровича и на стороне: "Мы мчимся, бежим, рвем, копаем, жжем, хватаем, говорим пустые слова, много, очень много самоутешительных слов, смысл которых потерян где-то в торопливой, гомонящей толпе, обронен, будто кошелек с мелочью. Воистину, как в шотландской пословице: "Чем хуже дела в приходе, тем больше работы звонарю"" ("Затеси". С. 307). "На смерть, как на солнце, во все глаза не поглядишь... - слышал я" ("Пастух и пастушка". С. 86).
Садят русские женщины рассаду - приговаривают, солят капусту - приговаривают... И сколько всяких присловий, пожеланий! "Как-то отчужденно, напористо растет свекла..., пока еще шебаршит растресканно, но тужится завязаться тугим узлом капуста". "Не будь голенаста, будь пузаста!" - наказывала бабка, высаживая квелую, блеклую рассаду непременно в четверг, чтобы черви не съели" ("Ода русскому огороду". С. 8). "А ну бабоньки, а ну подруженьки! Людям чтоб толк да помеха, нам чтоб смех да потеха!" "Одна сечка перестала стучать, другая, третья.
- Штабы кисла, не перекисла, штабы на зубе хрустела!
- Штабы капуста была не пуста, штабы, как эта рюмочка, сама летела в уста!
- Мужику моему она штабы костью в горле застревала, а у меня завсегда катилась!... ухарски протянула тетка Апроня, опрокинула рюмку и утерлась рукавом" ("Последний поклон". С. 135-136). "И как только мать вываливала сваренные кости в корыто, почти на лету выхватывали кто чего успевал... "Чур, мой! Чур, мой\ Паночек! Паночек! Крепенький пенечек!"" ("Последний поклон". С. 201). "Ну, как ты тут чудечко на блюдечке?" ("Последний поклон". С. 15)."Ах, рыбак, безвестный рыбак!.. Спасибо тебе, земляк мой, за такой неожиданный и самый дорогой в моей жизни гонорар! И клев тебе на уду!" ("Затеси". С. 419).
Конечно, значительная их часть зафиксирована в соответствующих словарях и справочниках [3], но "не стоит ставить вопроса о заимствовании, если создан яркий образ, сильно действующий на читателя, поскольку, кто удачно применяет пословицу, тот создает ее вновь" [4]. Вот описание обряда "капустники" (общая засолка капусты), вот бучение бочек и кадушек ("Последний поклон", глава "Осенние грусти и радости". С. 129-142)... вот домовые, вот предубежденье чалдонов против использования навоза, приметы... и т.д., и т.п.
"- Домовниху с домовым видел, - продолжал рассказывать Санька... - Хлопуша\ Домовые на чердаке живут да под печкой! - срезал Саньку старшой" ("Последний поклон". С.59). "В голодный год не до куражу сделалось, и кое-кто из наших селян все же попробовал иметь навоз в огородах - овощь пошла крупнее. Однако ж чалдоны, и в первую голову бабушка моя, шумели по привычке: "Да штабы всякое дермо исти! Да пусть его хохлы сами лопают!""("Где-то гремит война". С. 29). "Аким и все парнишки постарше сортировали рыбу, стараясь не наступить и, не дай Бог, плюнуть на невод - уловистось снасти испортишь ... "("Царь-рыба". С.231).
В текстах передана народная оценка отдельных национальных характеров (например, белорусов) и слоев населения (прежде всего старожилов-чалдонов и переселенцев -"расейских"). Вот образ загадочного чалдона (сибиряка-старожила, потомка первопоселенцев ХVI-ХVIII вв.), противопоставленного "расейским" переселенцам, размышления о сибирском характере вообще... "Обитатели игрушечного городка переселялись сюда из Расеи. Расеей у нас звалось все, что за Сибирью... Они пели и даже гуляли по праздникам, но не дрались, чем очень удивляли чалдонов" ("Где-то гремит война". С.14). "Со мной произошло то, что происходило в крайнюю минуту со многими чалдонами: они вспоминали Спасителя, хотя в здравии и благополучии лаяли его" ("Где-то гремит война". С.29) " Чалдон! Доподлинный чалдон! Пока встает и обувается, уже поворчит и поругается. Но пустит. Обязательно пустит. Обогреет, ототрет и последнее отдаст. Однако же отведет при этом душеньку! ("Где-то гремит война". С,29). "Чтобы чалдона с места своротить, шибко много всего надо. Ты ему: "Стрижено" а он тебе: "Брито"! И все тут." ("Где-то гремит война". С.221). ''Дешево, не по-сибирски мелко начали вести себя за гробом мои земляки, не только в Чугуеве" ("Царь-рыба". С.27).
Фольклорные истоки, несомненно, имеет образ царь-рыбы, глубоко народна основная мысль о неотвратимости расплаты за всё содеянное на земле...
И все это рассыпано щедрой рукой на каждой странице.
В литературе неоднократно подчеркивалась мысль о том, что народность текстов Астафьева не наносна, не искусственна, она связана с его биографией. И этим перекликается, например, "Последний поклон" с автобиографической трилогией А.М. Горького. Можно добавить, что творчество писателя каким-то образом преломляет и традиционную для русской культуры крестьянскую философию (выраженную, например, в сочинении крестьянского писателя из с. Иудино Енисейской губернии Тимофея Бондарева). Эта глубинная народность отражает традиционную русскую культуру еще в одном ее повороте - сибирском - и передает народное мировосприятие, загадочный дух загадочной русской души. Виктору Петровичу чужда идеализация народа (весьма распространенное явление в советской литературе), но не оставляла его любовь к нему, да не побоимся слов...
Задумывался ли сам Виктор Петрович об этом? Между двумя серьезными разговорами на эту тему при его участии в 1998 году, проходившими в городе Ачинске на конференции, посвященной его творчеству, и международном симпозиуме в г. Красноярске, посвященном славянским культурам, где "круглый стол" полностью также был посвящен творчеству писателя, было опубликовано интервью с В.П. Астафьевым под знаменательным заголовком-цитатой: "Люди у нас хорошие, а народа нет" [5]. Вот так, еще один поворот темы, но темы для другого разговора.
Итак, народность как связь произведения с фольклором, народным творчеством, несомненно, представлена в текстах В.П. Астафьева. Народность как выражение национальной самобытности также не вызывает сомнений в отношении его произведений. Но доступны ли они для народа и (что таится за этим пунктом) любимы ли им? Что В.П. Астафьев один из самых публикуемых писателей русской действительности и, соответственно, самых покупаемых, не вызывает сомнений. Отношение к последним его публикациям спорно. Так, на страницах "Красноярской газеты" за последний роман о войне целенаправленно поругивали земляка почти в каждом номере. Поругивали "простые" люди, жители села, жители города. Поругивали со знанием дела, знанием текстов. Значит, читают, следят внимательно, пристально за каждой строкой. Но нет пророка в своем отечестве...
III
В русском языкознании, как не покажется странным, вопрос о народности языка художественных произведений в цельном виде не ставился, пожалуй, за исключением нескольких фрагментов А.А. Потебни [6], хотя народная языковая основа художественного творчества предполагалась как одна из основных составляющих народного искусства уже на начальном этапе становления понятия.
Само же стремление к передаче народной речи в беллетристике началось, по-видимому, одновременно с зарождением русского литературного языка. Уже в XVIII-м веке в комедии А. П. Сумарокова "Опекун" старая крестьянка говорит на цокающем северно-русском наречии: "Ах, цесной господин, как ты поседел!.."[7].
В дальнейшем отношение русских писателей к использованию народной речи оказывается неоднозначным. А. С. Пушкин не стремится точно передать крестьянскую речь. Только в отдельных случаях его персонажи используют несколько опрощенный литературный язык. Эту же традицию продолжает И. С. Тургенев.
Л. Н. Толстой так передаёт сибирскую речь в "Воскресенье": "Звонко болтая на своем особенном сибирском наречии, шагали они через порог калитки... Одна же... ласкательно обругала его сибирским ругательством: "Ты, леший, чево тут, язви-те делаешь?... Чо б тебе соскало, брехун!""(Толстой Л.Н. Воскресение. Собрание сочинений в двенадцати томах. Т.12. - М.: Художественная литература. С.84). Но это очень редкая страница из Толстого. Он очень умеренно стилизует народную речь.
Однако в русской литературе существовала и другая линия. Так известный славянофил, адмирал А. С. Шишков в своих произведениях "Щастливый мужик", "Резвый мальчик" очень широко представляет говоры. Широко используется диалектная лексика в повестях В.И. Даля, историкоэтнографических романах XIX-го века. Так в романе И.Т. Калашникова "Дочь купца Жолобова (из иркутских преданий)" читаем: "Поставила тарки, т. е. четвероугольные пирожки с ягодами, нарезала шанег, т. е. булок, намазанных сверху сметаной... и забелила чай молоком, примешав соли к затурану, т.е. муки, изжаренной на масле..." [8].
В послеоктябрьский период в литературу пришли молодые писатели со своим видением жизни, своим языковым опытом. Нормированный русский литературный язык не вмещает всех впечатлений, всех эмоций. С другой стороны, некоторым из них этот нормированный язык был не очень и знаком. Масса слов "за пределами русских словарей" проникли в художественную литературу. Все это, в конце концов, привело к печально известной дискуссии о языке тридцатых годов. В это время шла речь не только об уместности диалектизмов в художественном тексте, но и правомерности жаргонизации языка.
Ряд работ А. М. Горького ("О прозе", "По поводу одной дискуссии", "Открытое письмо к Серафимовичу", "О бойкости", "О языке"), статьи Ф. Панферова, Д. Бедного, К. Федина - мнения и этапы дискуссии. Со словами Горького, что "литератор должен писать по-русски, а не по-вятски, не по-балахнинскн" нельзя не согласиться. Но привело это к полному исчезновению элементов народной речи из художественных произведений и на годы укоренившемуся "музейному отношению к слову". Даже в одной из редакций "Тихого Дона" М. Шолохова устранили из романа диалектную лексику.
После резких высказываний в печати противоположных мнений М. Горького, Ф. Панферова, Д. Бедного, К. Федина и др. устанавливается определенная традиция отношения к проявлениям народной речи в литературоведении и лингвистике [9]. Примером в этом отношении может служить статья М.А. Рыбниковой [10], в которой вся проблема народности (и так будет определено на долгие десятилетия) сужается до вопроса о проникновении в художественный текст диалектной лексики.
После любовно подобранных цитат из произведений А. Серафимовича, Л. Сейфуллиной, Никитина, Замойского и А. Пермитина - совет: "Вопрос о просторечии разрешается не только диалектизмами, он связан в большей мере со строем речи... Синтаксисом можно достигнуть языка просторечия, того именно, что иногда рискованно передать в словаре". Типичной становится характеристика языка романа А. Пермитина "Когти": "Описание алтайских звероловов и охотников в романе Пермитина обильно оснащено диалектизмами, Здесь чувствуется и нежелание искать литературное слово взамен местного, и принципиальная защита охотничьего крестьянского словаря, и чувствуется местами отсутствие литературной культуры" [11].
В этот период подвергается резкой критике очерк П.Я. Черных "К вопросу о приемах художественного воспроизведения народной речи", изъятый автором из второго издания книги [12].
Непопулярен факт передачи народной речи в художественном тексте - не востребованы работы по теории вопроса. В послевоенный период в связи с подготовкой нормативных словарей литературного языка (БАС, МАС) отрабатывается определенное отношение к диалектизмам, в основе которого лежат в основном наблюдения за классическими текстами XIX в. (что соответствует общей концепции словарей, где современный русский язык понимается как язык от Пушкина до наших дней). Итак, диалектизмы выполняют в художественном тексте в основном характерологическую функцию; употребление их уместно в речи персонажей; в речь автора диалектизмы вводятся с использованием приема отчуждения (отстранения) речи; если в речи героя возможны разные виды диалектизмов, в том числе и т.н. "неграмотные" слова, то в авторском повествовании уместны лексические диалектизмы и этнографизмы, не переводимые на литературный язык или ярко передающие местную специфику речи; введение диалектизмов в художественный текст сопровождается рядом особых приемов, целью которых является их общепонятность (словарики, сноски, пояснения в тексте, синонимы из литературного языка и как крайний случай - достаточно прозрачный контекст).
IV
Виктор Астафьев является ныне, на наш взгляд, одним из традиционных писателей, чье творчество представляет собой русскую литературную школу в ее чистом виде, во всех формах и проявлениях. Как носитель традиции предстает он перед нами и в стилизации диалектной речи. Стремления к фотографической передаче ее особенностей мы не видим. Виктор Петрович отбирает одну-две черты, которые характеризуют речь в целом. Часто выделяемые слова несут в тексте особую смысловую нагрузку.
За пределами литературного языка, а точнее за рамками словарей русского языка, стоят слова, отличающиеся от нормированных по звуковому составу, морфемами, грамматической характеристикой, ударением, сочетаемостью, значением. Диалектизм - это не обязательно что-то особенное, нам неизвестное. Есть целый их пласт очень широко распространенный и многим (а иногда, кажется, что всем) известный: здесяка, омманешь, глупой, сотворить укорот, чифыркиуть, копалуха, будя, сумасхсдно, оскудодушеть, брательник, урочливый, стабориться, плешатый... ("Стародуб"); кышкать, мякать, ешли, крутоярье, глухотемь, самоуком, украдчиво, картовный, вертухнуться... ("Ода русскому огороду"); покуль, чекенчик, скорготать, скоко, заботник, обломыш, блескучий... ("Людочка").
Нужны, необходимы эти слова для выразительности, создают они ту искреннюю чистую русскую ноту, которая неизменно привлекает. А.И. Солженицын издал "Словарь языкового расширения"[13] и заявил о необходимости, пусть искусственного, введения исконных русских слов в разговорную речь. Идея не нова: не только общество влияет на язык, но и язык на общество (знаменитая гипотеза Сэпира-Уорфа). Зачем все это? Чтобы с языком сохранить (или вернуть) нравственность, круг представлений и суждений русского человека, связь между поколениями. Не знаю, разделял ли эту мысль Александра Исаевича Виктор Петрович, но его произведения давно эту идею осуществляют. И слова у него не отобраны по словарю В. И. Даля, а живые, сибирские, впитанные из жизни.
Нельзя отмахнуться, как от простых искажений, и от так называемых вторичных заимствований (сначала из иностранного языка, а затем из литературного в говор): ундер, опчество, вакуация, фулюган...[14]. Особый астафьевский язык, астафьевский стиль создают такие слова, их сочетания. Слов типа "шабур", "салик", "кибас", "улово", "грезить", "байстрык", т.н. этнографических диалектизмов, в произведениях Астафьева мало.
Использование особых диалектных слов далеко не исчерпывает народно-разговорной стихии произведений В.П. Астафьева. Он передает самые разнообразные формы устной речи (фонетические диалектизмы).
Писатели обычно остро чувствуют разницу между устным словом и возможностью его передачи на письме. Например, очень трудно передать северно-русское оканье. Мы читаем "харашо", если написано "хорошо", а как же быть, если и говорят "хорошо"? Как показать так называемый г-фрикативный южного наречия? Нет ведь такой буквы! Виктор Петрович делает это так: пах - хади, х-х-ха-ды ("Людочка"). Им передаются и другие диалектные фонетические черты (отсутствие "щ", стяжения, ассимиляция и др.): мушши-на, женшына и жэнщына, ишо, брезговат, сообщам, выпивам, достукашся, ш-шыто, шишнацать.
Шепелявость (замена шипящих "ж", "ш", "щ" на свистящие "с", "з") в речи Акима наряду со словом "пана" и ругательством "ё-ка-лэ-мэ-нэ" ярко выделяют этого героя "Царь-рыбы": тихий узас, ты изводись продукты; на самолете, пана, ессе не летал...
Автор так встречается с ним впервые на страницах романа: "По слову "пана", что значит "парень", и по выговору, характерному для уроженцев нижнего Енисея, я догадывался, кто это" ("Царь-рыба".С.16).
Русский старожильческий говор нижнего Енисея характеризуется многими фонетическими чертами. Он описан профессором Н.А. Цомакион [15]; говоры Среднего Енисея описаны И.И. Литвиненко [16] и Л.Г Самотик [17]. Писателем выбрана одна из самых впечатляющих его особенностей, сближающая речь русских с русской речью эвенков. В.П. Астафьев передает и эвенкийскую речь, и эвенкийский акцент: "Связчик мой, "пана", понуро за мной тянувшийся, мгновенно оживился, заприплясывал на тротуаре..., пошел встречь красотке, словно бы заслушал ему лишь понятные позывные: "Хана абукаль! Харки улюка-а-ааль!". Красавица-эвенкийка поет: "А мы - ребята! А мы ребята сэссыдисятой сы-роты".
Передаются Астафьевым и индивидуальные речевые особенности. Так, "шеф" ("Царь-рыба") не выговаривает "р", у него "р" - картавый. Буквы для такого произношения нет. Писателем это передается так: "За осетга! - возгласил шеф. - Вот ведь козлы! Выпивку чуют, будто слепни кговь!".
Есть в произведениях и детская речь: "Семенит за Касьянкой Тугунок, заплетаясь в собственных кривых ногах, и кажется ему, про себя, молчком умоляет: "Не расплессы! Не расплессы!"" (не расплещи).
В период "оттепели", лингвисты, естественно, опять возвращаются к вопросу о диалектизмах, центральными становятся работы В.Н. Прохоровой, И.А. Оссовецкого [18]. Основной заслугой этого периода является детальная классификация диалектизмов в сравнении с соответствиями литературного языка.
В это же время диалектизмы рассматриваются как источники для диалектной лексикографии и автономного лексикографического и лексикологического описания текста [19], актуализируется проблема достоверности диалектизмов [20].
Страна освоила промышленное производство. Деревня перебралась в город. Отношение к диалектам изменилось. Нетерпимость постепенно сменяется ностальгией. Ну что ж, что имеем, не храним... Новый всплеск разных мнений взбудоражил 60-е годы. Крайнюю точку зрения в новой дискуссии высказал А.К. Югов. Он утверждал независимость таланта от диктата ученых. Дискуссия потухла, по-настоящему не разгоревшись, но преграды были снесены. И постепенно свобода творчества писателя начала осознаваться как свобода не только от цензуры, но и от редактирования.
В современной критической литературе неоднократно подчеркивалось противопоставление языка Астафьева языку нормированному: "Язык Астафьева впрямую противопоставлен вылощенному "безупречному" языку ревнителей школьной грамотности и академической гладкости" (Яновский Н.Н.,21). "Астафьев с настоящей страстью... упрямо сопротивляется унифицированной литературной речи" (Курбатов, 22). В "Книге одной жизни" В. Курбатов говорит, что Астафьев "воскрешает язык просторечной Сибири, беспокоится о сохранении биосферы языка", каждое диалектное слово у него - "хранитель опыта, отражение древнего пути народа" [23].
Не может выжить литературный океан без бесчисленных питающих его ручьев-диалектов! "Попробуем исключить из астафьевского текста все необычные и необщепринятые обороты речи и слова, и этот текст поблекнет, перестанет существовать" (Залыгин, 24). Ему вторит Н.Н. Яновский: "Ведь стоит только представить, что было бы с языком Астафьева, если исключить эту смелость обращения со словом, эту яркость - какие тогда возникли бы потери?!" [25]. "Музейному отношению к слову" Виктор Петрович противостоял уже с первых своих произведений (напомним, что первые рассказы автора вышли в 1953-1957 годах).
О народно-языковой основе произведений В.П. Астафьева вскользь написано много, но специальных публикаций на эту тему почти нет. Если сравнить все лингвистические работы (их порядка двадцати) с литературоведческими откликами на его творчество (более 600 наименований, 26), - это ничтожно мало.
V
Да, безусловно, Виктор Петрович где-то воскрешает забытое, но в основном передает живую народно-разговорную сибирскую речь. И вносит что-то свое. Практически разграничить диалектное слово и авторское, просторечное, жаргонное невозможно. Услышал ли писатель слово где-то в деревне, и запало оно ему в память, говорят ли это слово на городских перекрестках, или так уж попало оно в строку с его собственной души - и сам он, пожалуй, скажет не всегда. Поэтому мы часто пользуемся не словами "диалектизм", "просторечие", "окказионализм", а называем это обтекаемо - внелитературная лексика.
"Дверь крякнула, и старая, плотно не притворяющаяся плица пустила в коридор щель серого унылого света" ("Печальный детектив".С.70). "Из лесопилки перекинули Фомку работать на плотбище" ("Медвежья кровь".С.23). "Даша вошла в купе, пальчиком поправила не совсем ловко заделанную под матрац простыню и победительно взглянула на меня" ("Зрячий посох".С.76). "Безо всякой бабьей вкрадчивости поперла насчет того, что дочь у нее - человек исключительный" ("Печальный детектив".С.12). "Перед нами с камбарцами стояли двое... Привязанный к очепу... Мужики и старухи уже перешли по перекидышам" ("Последний поклон".С.67). "Глезко падает хвоя, скоро грянут морозы... По-за речнями простиралась ласта... И нависли сверху осередышами..." ("Царь-рыба".С.15).
VI
С течением времени в литературе менялось не только отношение к диалектизмам, но и способы их введения в текст. Что основой художественного повествования должен быть литературный язык, под сомнение не бралось. Все реже используются традиционные в XIX-м веке графические способы их выделения и объяснения: словарики в конце текста, сноски. Авторские сноски есть у Астафьева: улово - "водоворот, круговое течение на быстрых реках"; грезить - "делать что-то нехорошее"; кибас - "грузило для сетей"; норка - "отверстие для дыхания", но их очень мало.
Итак, диалектизмы в классической литературе обычно включались в речь героев и служили как бы подтверждением их социальной характеристики, т.е. использовались в так называемой характерологической функции. У В.П. Астафьева люди "от земли" говорят нечасто - в жизни немногословны. Но думают обо всем пристрастно, раскованно. Передаются их думы через несобственно-прямую речь: говорит как бы и автор, а вроде бы и герой: "Он вернулся в постель, закинув руки за голову, лежал, искоса поглядывая на Лерку... Муж и жена. Мужчина и женщина. Сошлись. Живут. Хлеб жуют... Экая великая загадка... "Муж и жена - одна сатана" - вот и вся мудрость, которую Леонид ведал об этом сложном предмете. "Ну-ка, что у товарища Даля?" - Он осторожно начал перелазить через Лерку" ("Печальный детектив". C.16).
У Астафьева, конечно, образ народа не создается. Он и есть этот самый народ. Да, автор (лирический герой) не осознается нами как обычный, равный читателю человек со своими достоинствами и недостатками,- это нечто большее: умный, мудрый, спокойно-неторопливый, умеющий заглянуть в твою душу, сказать как бы и от твоего имени простые человеческие слова, что-то очень важное, самое главное о жизни. Это и есть народ: он, я, ты - мы все.
VII
Современных писателей-деревенщиков делят на две группы: тех, кто владеет каким-либо говором как родным, и таких, которые знакомы с народной речью или через командировки, или через литературные источники. Круг диалектизмов у таких авторов разный. Интересно об этом рассуждает С. Залыгин: "Я совершенно никакой знаток сибирского "кондового" языка, с широким использованием которого писал ту же повесть "На Иртыше"... Словарь так называемого "сибирского" языка составляет у меня, наверное, не более двух-трех десятков слов" [24].
Не каждый родился в деревне, впитал в себя народный язык с малолетства. Конечно, талантливый человек очень чуток, но бывает и так. Юрий Нагибин в рассказе "Последняя охота" пишет: "Днем он дремал, слыша сквозь забытье, как гремели в руках старухи ухваты и рогачи". Ухват и рогач - это одно и то же, только первое слово распространено в северных местах, а второе в южных (пример профессора Томского университета О.И. Блиновой, 27). Или Юлиан Семенов в повести "Он убил меня под Луанг-Пробангом":
"К столику, за которым сидели Степанов и Стюард, подошли два парня - маленький толстяк и белобрысый верзила в белом джемпере и мятых белых джинсах...
- Я из Москвы.
- Русский? Почему вы здесь? Какой русский?- спросил белый парень, по-рязански окая" [28].
Между тем окать по-рязански никак нельзя. Там акают и якают - это восточная группа южного наречия.
У В.П. Астафьева таких казусов быть не может. Он пишет о том, что хорошо знает. Его упрекают иногда за якобы неточное употребление слова. Но такие замечания спорны. Диалектная лексика очень многовариантна и обладает некоторыми особенностями в строении системы: отсутствие кодифицированной нормы делает естественными в речи так называемые потенциальные слова. Одно, казалось бы, слово в близких говорах может иметь разное значение, огласовку, род.
Количественная сторона не является специфическим показателем в использовании внелитературных средств. "Так, в прозе на темы деревни или провинциального города в собственно авторском повествовании размером в восемь страниц их может быть четыре-пять, как в повести С. Крутилина "Старая скворешня", к более тридцати, как в рассказе Н. Родичева "Конопляный бог". Поскольку в речи образованного человека - выходца из диалектной среды - могут сохраниться лишь единичные особенности говора, уже четыре-пять областных и просторечных слов и оборотов в авторском тексте указанного размера создают впечатление преднамеренности их применения. Если же их концентрация достигает 30- 40, сомнений, что автор осознает их внелитературный характер, обычно не остается" [29]. Сомнений в том, что народно-разговорные слова используются В.П. Астафьевым со специальной художественной задачей, быть не может.
Более того, отдельные тексты построены таким образом, что на фоне литературной речи диалектное слово становится центральным, вбирает в себя основную мысль, создает сложный подтекст (см. ниже) Диалектизмы в текстах Астафьева многочислены. Причем количество слов, не зафиксированных в словарях русского языка, в произведениях разных лет у писателя приблизительно одинаковое (мы сравнивали "Стародуб" - 1960, "Ода русскому огороду" - 1972 и "Людочку"-1987). Но такое количество диалектизмов не делает тексты малопонятными. С одной стороны (со стороны писателя), это происходит за счет отбора выразительных средств, использования разных видов внелитературной лексики; с другой (со стороны читателя) - само понятие "понятности" меняется.
Что такое "шептуны", "кашкарник", "выворотни"? Конечно, мы сопоставляем эти слова с другими однокоренными - шептать, выворачивать - или "кустарник", "боярышник", "малинник". Но можем ли мы точно описать предмет, выделить, чем он отличается от подобных? Вы спросите, а зачем? Вот текст: "Раз-другой покоробленные шептуны ступили на что-то твердое, каткое - кашкарник, выворотни, подумалось ей. Но вдруг блеснуло - след! Они идут по следу, несколько, правда, странному" ("Царь-рыба"). И в нем вроде бы все понятно. Дело, очевидно, в том, что иллюзию понятности создает хороший контекст. Современному читателю достаточно уловить общее содержание сказанного, "аудировать" текст. И однако Эля, героиня рассказа "Сон в белых снегах",от имени которой думает и говорит автор, Эля-коренная москвичка, волею случая оказавшаяся в северной тайге, вряд ли понимает ,что такое "кашкарник", "выворотни" и "шептуны". В эмоциональном порыве Виктор Петрович иногда совершенно неосознанно олицетворяет себя со своими героями (а как вы думаете, кому пришла в голову мысль об особом единстве мужа и жены в предыдущем отрывке, да еще и с проверкой "у товарища Даля"?) Но читатель ничего этого не замечает, он просто читает, " и читает с удовольствием".
VIII
И все же талант - это от Бога. Но как хочется "проверить алгеброй гармонию", что-то зафиксировать, что-то объяснить. "Внелитературная лексика языка произведений В. П. Астафьева" - такой подзаголовок имеет словарь, готовящийся в Красноярском государственном университете и педагогическом университете. И поверьте - это целый мир, мир того, что было, есть и будет. Ведь, по словам В. Гумбольдта, "язык народа - дух его". И где, как не в Красноярске, должен выйти этот словарь! Хотя мы имеем уже словарь А. Флегона "За пределами русских словарей" (Лондон, 1973), изданный не в России, и кто знает...[30].
IX
Для нас совершенно ясно, что наблюдения за народностью языка художественной литературы должны развиваться в направлении, обозначенном названными авторами: расширение проблемы до разговора о специфике представления народности через язык в современной прозе. Целесообразно начать такое описание через конкретные наблюдения, связанные с определенными писательскими именами и определенным кругом текстов.
Предположительно уточнению подлежат такие положения: функции народно-разговорных элементов современного художественного текста; номенклатура народно-разговорных элементов художественной речи, их статус в тексте, возможности разграничения, взаимозаменяемости и т.п.; соотношение этих элементов в речи героев и авторской речи, в несобственно-прямой речи, в связи с этим выделение предпочтительных типов контекстов, характерных для указанных видов речи; наблюдения за спецификой авторского кодирования народно-разговорных элементов и особенностями их декодирования современниками, коррекцией между этими явлениями; рассмотрение фактов семантического приращения, ментальности НРЭ в художественном тексте; проблема соотношения народности художественного текста и возможности его перевода и т.д.
Вопрос о выражении народности в языке произведений В.П Астафьева требует многоаспектного и комплексного подхода, который невозможен без выделения составляющих. Важны общая постановка проблемы и рассмотрение функций диалектизмов в его текстах.
Диалектизмы в его произведениях полифункциональны и выполняют моделирующую, характерологическую, номинативную, эмотивную, кульминативную, эстетическую, фатическую, иногда - метаязыковую функции.
Функция моделирующая - передача подлинной народной речи - обеспечивает в художественной литературе реалистический метод. Причем стилизации - это изображение, например, диалекта путем отбора некоторых характерных его свойств и введение их в речь героев. Так, говоры нижнего и среднего Енисея характеризуются многими чертами, отличными от литературного языка (Н.А. Цомакион, Н.И. Литвиненко, Л.Г. Самотик). Астафьев в "Царь-рыбе" отбирает из них шепелявость (сюсюканье) и произнесение шш вместо щ(ш:'), таким образом их противопоставляя в речи "сельдюков" - жителей нижнего Енисея и "чушанцев" - жителей Среднего Енисея (под деревней Чуш скрывается село Ярцево): тихий узас, ты изводис продукты, на самолете ессе не летал (речь Акима), имуссество, фасысты, стобы, вот и пасы, товариссы (речь Киряги-деревяги), хоросо (речь артельщиков); шшотка, отпушшашпе, шшели, жэншыне - жэнщыне, следушшый, свяшшыки (речь жителей д. Чуш).
Удачен ли такой отбор? Существует лингвистика кодирования (в данном случае - позиция писателя) и лингвистика декодирования (позиция читателя), в современной ситуации они далеко не однозначны. Наш читатель лингвистически очень мало образован. Соотнести говор и территорию его распространения, распознать по речи жителя определенного региона, кроме узких специалистов, неспособен никто (вспомните профессора Хиггинса из "Пигмалиона" Б. Шоу, который каждому, кто на театральной площади попытался заступиться за цветочницу Элизу Дулитл, назвал место его рождения). Как подметила Е.Ф. Петрищева, "по говору узнают своего только земляки". Читатель в большинстве делит речь на правильную (литературную), неправильную (деревенскую) и "блатную". Это не освобождает писателя от точности в передаче особенностей диалектной, просторечной или жаргонной речи. В 1977 году "Литературной газетой" была проведена заочная читательская конференция "Точность-вежливость писателя" [32]. За достоверность стилизации Виктора Петровича можно поручиться, но шепелявость многими воспринимается не как диалектная черта (на это есть прямое указание автора, см. ниже), а как дефект речи (что теоретически также возможно). Интересен при этом способ перевода на иностранный язык. Так, на английском речь сельдюков в "Ухе на Боганиде" передается через замену в словах "ш" и "ч" (sh, ch) на с (th) без соотнесения с английскими диалектами: "Весна, сыносек, весна!" передано как "Ith thpring thonny" вместо "It's spring sonny" [33]. Внелитературная лексика в речи героя служит для его характеристики: социальной (речь крестьянина; речь любого деревенского жителя; речь или необразованного малокультурного человека, или человека из народа, несущего глубинное национальное мироощущение и т.д.); по территориальной принадлежности (речь человека, родившегося и выросшего в какой-либо определенной местности); индивидуальной характеристики речи. Часто эти подзначения в диалектизме синкретичны.
Прием отчуждения используется преимущественно в авторской речи. При прямом отчуждении указывается источник диалектизма: "Воробьи, по-здешнему - чивили" ("Царь- рыба". С.37). "Вылавливали из корзины на притесок еще живых, но уже вяло пошевеливающихся стерлядок, дежурный крепко зажимал голову крупного, пьяно бунтующего налима и через жабры вынимал крылато развернутую, медово-желтую печень, по-здешнему - максу" ("Царь-рыба". С.231).
При косвенном отчуждении литературное слово выделяется графически (кавычки, курсив и т.д.): "Отринул Грохотало всех доброхотов; веря только в свои силы и на них надеясь. "Шыкалы" врубили моторные скорости и умчались до дому, стремясь застать магазин открытым" ("Царь-рыба". С.39) или объясняется в сносках, через синоним литературного языка или во вставной конструкции: "Осетр пополз к корме, чтобы взять на типок тетиву" ("Царь-рыба". С.184). Сноска: на типок - на разрыв.
Моделирующая - основная функция народно-разговорных слов, остальные вторичны по отношению к ней. (Моделирующая функция рассматривается и как основная функция языка, служащая воссозданию окружающего мира через вторую сигнальную систему, иначе - функция отображения.)
Номинативная функция - основная функция лексического уровня. Особое значение она приобретает в данной группе слов через этнографизмы - слова, обозначающие специфические для культуры региона предметы и явления, не переводимые на литературный язык: ''Женщина, обутая в резиновые бродни, мужицкие штаны и шапку, ошеломила всех" ("Зрячий посох". С.82). Ср: "Пелагея качает в зыбке на очепе Ивана-первенца, убаюкивает" (А. Щербаков); "Комаров выгонял маленький дымокур, расположенный посреди балагана" (С. Сартаков).
Эмотивная функция - передача через диалектизмы субъективного отношения к сообщаемому как героем, так и автором произведения: "Андрюха, баскобайник окаянный, подмогнул мне... ", "Мать ощупывает ребятишек, щекочет их, барабу всякую несет - всем в избушке весело - перезимовали!" ("Царь-рыба". С.71). Ср.: "Все были без нательных крестов, как басурманы какие " (А. Черкасов).
Кульминативная функция - функция привлечения к слову внимания читателя. Осуществляется, во-первых, через прием нарушения цельности графического образа слова, т.е. отступления от правил орфографии или грамматики: ишо вместо "еще", што, нишито, щас, самолюбство (самолюбие), кормный ("служащий кормом", кормовой) и др., ср.: посклизнулся (поскользнулся, А. Чмыхало); обедешный (обеденный, А. Черкасов), - фонетические и словообразовательные или грамматические диалектизмы. Во-вторых, через введение в текст слов, чужеродных системе литературного языка, т.е. лексических диалектизмов.
В классической литературе обычно использовался ограниченный круг таких лексем [34], в современной же литературе он значительно расширен и непредсказуем для отдельного автора и произведения. Так, в сибирской литературе выстраивается ряд: било - байдон - барец - колот - шишкобой (приспособление для сбивания шишек): "Разыскали делянку подальше от людей да поглуше, сделали добрый байдон, вальки и рубила наладили, шалаш слепили - и за дело " (Н. Волокитин); "Шишки сбивали, ударяли остов кедров борцами - полуторапудовыми лиственничными чурбаками, насаженными на длинные жерди" (С. Марков); "Бурый оставил било в воздухе, поставил его на землю, прислонив к кедру " (Е. Евтушенко) и др.
Кульминативная функция осуществляется через контексты, которые бывают однородными (диалектно-просторечно-разговорными, обычно в речи персонажей), контрастными (например, сопоставление диалектизмов с высокой, устаревшей лексикой у В.П. Астафьева, что создает эффект иронии) и сфокусированными, когда диалектизм выделяется, противопоставляется лексике литературного яыка (прием стилистического контраста): 1. "Не пьют (разг.), Митрей (диал. вариант собственного имени), двое: кому не подают и у кого денег нету (разг.)", "Но чур (в этом значении диал.) надо знать! Норму" ("Последний поклон". С.64). ""Только поп за порог (прост.-диал.) клад искать, - а русский солдат шу-урх (диал.) к - попадье (разг.) под одеяло-о-о!"... - напевал Мишка Коршунов Августе в ухо" ("Последний поклон". С.191) 2. "Один картежник пребывал (офиц. и книж.) уже в кальсонах, проиграв с себя все остальное, и, оттесненный за круг, тянул шею, издаля (диал.), давал игрокам советы и указания" ("Прокляты и убиты". С.293). 3. "Еще не был таким усталым от нашей дорогой действительности, все воспринимал обостренно, взаболь (диал.) меня потрясло, что люди, владевшие пером, и даже "выдвиженцы пера" - из рабочих и местной интеллигенции - пишут здесь и "докладают" по давно известному принципу: "Не верь глазам своим, верь моей совести"" ("Зрячий посох". С.57). "Но жизнь шла вперед, и я вместе с нею куда-то двигался, съездил и не раз в Сибирь, на родину, побывал на Енисее, на Оби, Урале, к этой поре почти наполовину разбитом, из газеты и с радио ушел - шибко растревожили мою совесть" ("Последний поклон". С.34).
Эстетическая функция связана со вниманием к диалектизму как слову, обладающему особыми свойствами по сравнению с литературной лексикой (иногда ее понимают широко, противопоставляя моделирующей функции как основную функцию художественного текста, передающего не существовавшие, а выдуманные события (см. М.Н. Кожина): "Аким ... принес из кустов "огнетушитель" - большую бутылку с дешевым вином, лихо именуемым "Порхвейн" ...На расколотом чурбаке стояла кружка с зельем "порхвейн" - лучше не скажешь" ("Царь-рыба". С.75). Диалектизмы могут являться ключевыми словами произведения, выноситься в заголовки: "С кусоцькем", "Чужая обутка", "Хлебозары". Художественный текст может углубить значение диалектизма, создать ему второй семантический план. Так, В.П. Астафьев, озаглавив свое произведение "Затеси" ("Затесь - сама по себе вещь древняя и всем ведомая - это стес, сделанный на дереве топором или другим каким острым предметом: белеющая на стволе дерева мета была видна издалека"), придал этому слову особое значение - мета в человеческой памяти, связанная с душевной раной, болью...
С эстетической функцией пересекается метаязыковая функция диалектизмов - сосредоточение внимания читателя на слове как таковом: "В том окне, как на экране, твой знакомый силуе-э-т..."; "Это че, силует-то? -Хвигура! -А-а"; "А я еще вот че, мужики, спросить хочу: ланиты - это титьки, што ль? - Шшоки, дура! " ("Царь-рыба". С.34). "Страсть? - переспросила бабушка. - Это когда страшно". "А роковая? " - "Роковая?" - Бабушка задумалась, насупив брови. - Не ведаю, батюшка, не знаю. Нездешно слово. Городско. Вот уже в школу пойдешь, почетные слова постигнешь... " ("Последний поклон". С. 64).
Фатическая функция (индикативная, опознавательная) диалектизмов связана прежде всего с особым образом автора - человека из народа, близкого своим героям и читателю, не чурающегося диалектного слова.
В авторской речи обычно употреблялись диалектные слова для создания местного колорита и при этом как бы отчуждались: "как говорят на Волге деревенские мужики... " Виктор Петрович оговаривается в единичных случаях: "воробьи, по-здешнему - чивили"; "зимовье, иначе говоря - флангель". В современной литературе вообще отчуждение очень редко. Когда нужно было оправдать диалектизмы в авторской речи М. Шолохова, писали: создается образ автора, близкого к народу.
Чаще автор прием отчуждения использует по отношению не к диалектизмам, а к их соответствиям из научной или литературной речи: "В тундре мор леминга, так по-научному зовется мышь-пеструшка - самый маленький и самый злой зверек па севере... ход его, миграция, по-научному говоря, много таит всяких загадок"; "Пермяк-то, соленые уши, совсем очалдонился: Енисей по-нашенски зовет!" (т.е. Анисей, "Царь-рыба". С.85,125) и др.
XI
В произведениях В.П. Астафьева используется большое количество внелитературных слов, многие из них никак специально не выделяются, не оговариваются. Это связано с тем, что значительная часть их - это не лексические диалектизмы, а лексико-фонетические или лексико-словообразовательные, т.е. такие, которые не нарушают "понятности" текста. Само понятие "понятности" изменилось, часто читателю не нужно точно знать значение слова, представить себе предмет во всех деталях, достаточно понимать общий смысл сказанного. Поэтому идет процесс десемантизации диалектного слова в художественном тексте (утрата диалектизмами ряда семантических признаков, подмена видового значения родовым и т.д.).
Диалектизмы зачастую воспринимаются как символы народной речи, своеобразные инкрустации текста.
Еще в романтизме народность рассматривалась как способ самопознания нации через художественную литературу. Какими мы представляем себе разночинцев? Дворян XIX и начала XX вв.? Что вы вспоминаете? Произведения И.С. Тургенева, И.А. Гончарова, И.А. Бунина, Л.Н. и А.Н. Толстых, В.Л. Набокова. И мы забываем о дискуссии вокруг "Отцов и детей" и т.д. Правдиво ли представлен народ в творчестве В.П. Астафьева? Наверное, об этом можно поговорить сейчас. Но кто вспомнит о наших разговорах через век? Какими мы предстанем в воображении наших потомков? Во многом о нас будут судить по текстам В.П. Астафьева. Поэтому проблемы народности в его творчестве чрезвычайно важны.
Отражение человеком окружающей действительности происходит в двух формах: в искусстве и в науке; в первом - все на интуиции, на таланте, во втором - на логике, расчете. Но есть такая наука - филология, проверяющая алгеброй гармонию. Зачем? Обычный путь обобщения - от индивидуального творчества (от таланта) - в массовое производство (для людей бесталанных).
XII
Рассказав о творчестве В.П. Астафьева, мы не сделаем его индивидуальный стиль доступным для всех, это невозможно. Но надеемся, что сделаем его произведения ближе, себя богаче. Итак, поговорим о нем...
Библиографический список и примечания
1. Недошивин Г.А. Народность искусства // Большая советская энциклопедия. - Изд. 3-е. - М.: Советская энциклопедия, 1974. - С. 280.
2. Основы марксистско-ленинской эстетики. - М., 1966. - С.104.
3. Самотик Л.Г., Гуляева Л.А., Иванова В.Ф. Словарь-справочник по лексикологии русского языка. -Красноярск, 1998. - С, 254-255.
4. Потебня А.А. по: Пресняков О. Л. Потебня А.А. Об особенностях художественной, речи // Потебнянське читання. - Киiв: Наукава думка, 1987. - С.97.
5. Аргументы и факты. - 19 мая. - 1998.
6. Потебня А.А. Язык и народность//Потебня А.А. Эстетика и поэтика. - М.: Искусство, 1976. - С.250-255; О национализме // Потебня А.А. Мысль и язык. - Харьков, 1913. - С.218-222.
7. Черных П.Я. К вопросу о приемах художественного воспроизведения народной речи // Русский язык в Сибири. - Иркутск: ОГИЗ, 1937. - С. 90.
8. Черных П.Я. Указ. соч. - С.98.
9. Чмыхало Б.А. Молодая Сибирь: Регионализм в русской литературе. - Красноярск, 1992.
10. Рыбникова М.А. Литературный язык и местные говоры // Литературная учеба. - 1935. - №6. - С.119-133.
11. Там же. С. 128.
12. Черных П.Я. Русский язык в Сибири. - Иркутск, 1937. - С.88-119.
13. Солженицын А. И. Русский словарь языкового расширения. - М.: Наука,1990.
14. Гордеева О.И., Ольгович С.И., Охолина Н.М., Палагина В.В. Вторичные заимствования в говорах Среднего Приобья. - Томск, 1981.
15. Цомакион Н.А. Туруханские говоры в их истории и современном состоянии. - Красноярск: КГПИ,1966; Словарь языка Мангазейских памятников XVII - первой половины XVIII вв. - Красноярск, 1971.
16. Литвиненко И.И. Фонетическая система говора междуречья Сыма и Каса (средний бассейн Енисея): КД-Красноярск,1979.
17. Самотик Л.Г. Русский язык на Среднем Енисее // Научный ежегодник КГПУ. Вып.2, Т.1. - Красноярск, 2001. - С.205-223.
18. Прохорова В.Н. Диалектизмы в языке художественной литературы. - М: Учпедгиз, 1957; Котков А.С. Местный речевой колорит в рассказе И.А. Бунина "Антоновские яблоки" //Материалы и исследования по русской диалектологии. - Т.1. - М.: АН СССР, 1959. - С.132-158; Оссовецкий И.А. Диалектная лексика в произведениях советский художественной литературы 50-60-х годов // Вопросы языка современной русской литературы. - М., 1971. - С.302-365; Нечаева О.А. Диалектизмы в художественной литературе Сибири // Труды кафедр русского языка вузов Восточной Сибири и Дальнего Востока. - Якутск, 1960. С.19-34 и др.
19. Марков Д.А. Заметки о диалектизмах в романе П.И. Мельникова-Печерского "В лесах": Материалы для областного словаря // Труды Орехово-Зуевского педагогического института, 1960. - С.101-141; Борисова АЛ., Грузберг Л.А., Шварц АЛ. Диалектизмы в произведениях уральских писателей как материал для диалектной лексикологии и лексикографии // Лингвистическое краеведение Прикалья. - Пермь, 1978. - С.45-75; Блинова О.И. Язык художественного произведения как источник диалектной лексикографии //Региональные особенности восточнославянских языков, литератур, фольклора и методы их изучения. ЧЛ. - Тюмень, 1985. - С. 16-18 и др.
20. Иванова Н.И. Диалектизмы в "Деревенском детективе" В. Астафьева: К вопросу о языке художественного произведения русской литературы // Русское слово в языке и речи. - Кемерово, 1976. - С.37-41. Достоверность использования диалектных слов Елигечев И.З. К вопросу о языке художественной литературы как источнике региональной лексикографии // Проблемы изучения русских говоров вторичного образования. - Кемерово, 1983. - С.70-79 и др.
21. Яновский Н. Н. Астафьев: Очерк творчества. - М.: Сов. Писатель, 1982. - С.36.
22. Курбатов В. Повести Астафьева //Астафьев В.П. Ода русскому огороду: Повести. - М, 1985. - С.3.
23. Курбатов В. // Сибирские огни. - 1984. - № 2. - С.149.
24. Залыгин С. Реализм опыта // Правда. - 1977. - 26 янв.
25. Яновский Н.Н. Деятельное добро, 1988.
26. Писатели Красноярского края: Библиографический указатель. Т.1. - Красноярск, 1994. - С.47-87.
27. Блинова О.И. Русская диалектология: Лексика. - Томск: ТГУ, 1984. - С.23.
28. Семенов Юлиан. Он убил меня под Луанг-Пробангом: Повесть // Дождь в водосточных трубах. - М.: Современник, 1961. - С.15.
29. Петрищева Е. Ф. Внелитературная лексика в современной художественной прозе // Стилистика художественной литературы. - М: Наука, 1982. - С.19-34.
30. Флегон А. За пределами русских словарей. - London : Flegon press,1973.
31. Петрищева Е.Ф. Внелитературная лексика в современной художественной прозе // Стилистика художественной литературы. - М: Наука, 1982. - С.19-34; Т.С. Коготкова Внелитературная лексика в драме В. Распутина "Последний срок" // Культура речи на сцене и на экране. - М: Наука, 1986. - С.90-125 и др.
32. Головин Б. Н. Основы культуры речи. - М.: Высшая школа, 1988. - С.129.
33. Перевод Кейта Хаммонда; Fishsoup on Baganida // V. Astafev. Life of Siberia.М., 1994; Агапова С.А., Самотик А.П. Создание образа партнёра межнационального общения средствами перевода художественного текста // Молодёжь и пути России к устойчивому развитию. - Красноярск, 1999. - С.108-110.
34. См. полную выборку литературных диалектизмов по МАС: Самотик Л.Г. Словарь исторической прозы А. И. Чмыхало. - Красноярск, 1999. - С.552-565.
35. Тексты В.П. Астафьева, использованные в статье:Последний поклон. М.: Современник, 1985; Царь-рыба. Красноярск, 1985; Проза войны: Где-то гремит война; Прокляты и убиты. В 2 т. - Иркутск: Литера, 1993; Зрячий посох. - М,: Современник, 1988.
??
??
??
??
180 Творчество В.П. Астафьева
Творчество В.П. Астафьева 179
<< Пред. стр. 1 (из 1) След. >>
Список литературы по разделу