<< Пред.           стр. 5 (из 6)           След. >>

Список литературы по разделу

 Конечно, весьма огорчительно, что эти простые истины не поняты более широко. Несчастье также в том, что ожида­ниям публики относительно того, чего может достичь наука, теперь окрашенным аргументацией д-ра Шелдрейка, столь очевидно недостает терпения. Аргументация Шелдрейка вы­черкивает из его каталога те способы, пользуясь которыми молекулярные биологи — без сомнения, боевые отряды редукционистов — до сих пор были неспособны вычислить фенотип организма, зная его генотип. Но что из этого? Разве последние двадцать лет не показали достаточно ясно, что, в противоположность более ранним ожиданиям, объяснения биологических феноменов на молекулярном уровне являют­ся возможными и весомыми? И кто сказал, что молекулярная биология должна считаться неудачей до тех пор, пока эмб­риология не стала разделом математики? Д-р Шелдрейк, чьи познания могли бы сделать его способным судить лучше, ока­зал плохую услугу, помогая распространять эти неверные представления и обманчивые ожидания. Его книгу следует не сжигать (ни даже положить на закрытые полки в библио­теках), но, скорее, твердо определить ее место среди литера­туры, порожденной интеллектуальными заблуждениями.
 Однако, вместо того чтобы предать гипотезу забвению, эта атака вызвала еще больший интерес публики и стимули­ровала немедленную реакцию. Редактор журнала «Нью Сайентист», Майкл Кенворт, откликнулся так:
 
 Сожжение редакторов
 
 Они опять в своем репертуаре, на Литтл Эссекс-стрит. На прошлой неделе «Нэйчур» опубликовала редакционную статью под заголовком «Книга для сожжения?». В то время как большинство «популярных научных журналов» (подоб­ных нашему), используя фразу из этой статьи, предпочитают публиковать свои отзывы на книги, подписанные рецензен­том, «Нэйчур» бьет анонимно по книге д-ра Руперта Шелдрейка «Новая наука о жизни»...
 Читатели обоих журналов, «Нэйчур» и «Нью-Сайентист», могут вспомнить аналогичный эпизод, когда не так давно «Нэйчур» бросилась в атаку на ученого с несколько неортодоксальными идеями. Тогда суровой критике был подвергнут Тэд Стил. Означает ли это, что «Нэйчур» отказа­лась от научного метода, согласно которому идеи бросают в мир, чтобы их апробировало научное сообщество? Или мы должны испытывать их на уровне редакций?
 Об этой полемике было дано сообщение по радио (Пере­дача «Мир вечером», Би-Би-Си, «Радио 4») 30 октября 1981. Программа включала 15-минутную дискуссию между мной и редактором «Нэйчур» Джоном Мэддоксом вместе сДжэнет Коэн. Вот как эта дискуссия закончилась.
 Мэддокс. Если я понимаю правильно то, что вы говорите, д-р Шелдрейк, и то, что написано в вашей книге, и если я пра­вильно понял, что вы сказали сейчас, то, если начать с оплодо­творенного кошачьего яйца, с оплодотворенной яйцеклетки и поскольку где-то в пространстве и времени существует «поле кошек», это яйцо будет направлено к образованию формы вначале маленького котенка, а затем взрослого кота. Это верно?
 Шелдрейк. Да. Я говорю, что те вещи, которые порожда­ют рисунки форм в природе, в частности рисунки форм структуры живых организмов, в действительности управля­ются не безвременными законами или просто химическими составляющими, которые они наследуют, хотя эти послед­ние очень важны, но что они, скорее, подобны привычкам и зависят от того, что случилось в прошлом и как часто это случалось.
 Мэддокс. Одна из проблем д-ра Шелдрейка в том, что он требует не только существования морфогенетического поля для кошек, но морфогенетического поля для абиссинских кошек, для сиамских кошек и для обычных котов в переул­ках, и явная сложность этого взаимопроникающего набора полей действительно заставляет ум колебаться. Особенно когда понимаешь, что кошки есть лишь один из нескольких миллионов видов.
 Шелдрейк. То, что заставляет ум колебаться,— это огром­ное разнообразие и сложность природы. Я хочу сказать, что действительно существуют все эти различные виды живот­ных и растений. И если мы должны понять, почему может быть так много различных видов кошек и так много других различных видов животных, и растений, и птиц и так далее, тогда сложность природы становится фактом; проблема в том, как его объяснить.
 Мэддокс. Ну, д-р Шелдрейк, это совсем элементарно, и я предлагаю качественное, но тем не менее стимулирую­щее объяснение. Вы говорили о молекулах ДНК, составляю­щих хромосомы каждого живого существа, и молекулярные биологи с конца 1940-х годов указывают на то, что числа возможных вариаций химического состава одной молекулы ДНК того размера, который находят в организме человека, вполне достаточно для объяснения гораздо большего разно­образия видов, чем ныне живущие.
 Шелдрейк. Конечно, я прекрасно знаю, среди молекуляр­ных биологов общепринято мнение, что эта проблема будет со временем решена известными способами. Но я говорю про­сто, что это акт веры с их стороны и во всей истории развития биологии и эмбриологии были люди, которые расходились с ними во взглядах.
 Мэддокс. Общепринятый научный взгляд — я думаю, совершенно правильный — состоит в том, что нет особой заслуги в изобретении теорий, которые сами по себе требу­ют большого воображения и представляют собой нападения на то, что нам известно об устройстве физического мира, когда, на мой взгляд, есть по крайней мере шанс, что приня­тые теории в должном порядке дадут объяснение.
 Могу ли я объяснить д-ру Шелдрейку, почему у меня та­кое сильное чувство по отношению к этой книге? Я считаю, что те интересные вопросы, о которых вы пишете, на самом деле вопросами не являются. Под этим я имею в виду, что не знаю убедительных свидетельств, позволяющих предполо­жить, что такие явления, как коллективное бессознательное, паранормальные феномены и тому подобное,— что все это реальные явления. Я считаю совершенно справедливым и правильным, что люди должны бездельничать в своих крес­лах и удивляться, как это может быть, чтобы та или другая ложка гнулась в руках у одного и не гнулась в руках кого-либо другого; я думаю, что дело серьезных, трезвых ученых, если хотите, — и здесь я признаю, что это звучит несколько резко,— заниматься проблемами, которые реально существуют. Я действительно очень встревожен тем, что путь, пред­ложенный вами, ободрит всех людей, мыслящих антинаучно.
 В журнале «Нэйчур» письма по этому поводу продолжа­ли появляться в течение нескольких месяцев. Ниже приведе­ны некоторые из них.
 
 
 «Зажигательный» вопрос
 
 Сэр, в конце концов, возможно, вы правы, считая, что «Новая наука о жизни» Руперта Шелдрейка — это книга для сожжения. Поскольку, увидев тот катастрофический эффект, который книга Шелдрейка произвела на беспристрастность, не говоря уже о здравом смысле человека, облеченного ответ­ственностью редактора «Нэйчур», я содрогаюсь при мысли о том, какое действие она может произвести на обыкновенного человека.
 Но, может быть, опасность представляет, скорее, влия­ние кафедры, с которой провозглашаются научные ереси, нежели сама книга. Так как несомненно, что в книге нет ничего, что могло бы вызвать возбуждение до такой степени, чтобы смешивать без разбора «креационистов, антиредук­ционистов, неоламаркистов и прочих». Самое худшее, что может сделать эта книга для ученых,— это заставить их по­тратить время впустую. Вы бы больше нам помогли, если бы напечатали две тщательно продуманные рецензии противо­положного характера. Для неученых — бесполезных книг много. Их способность мистифицировать науку — ничто, по сравнению с энергичными попытками декларировать ортодоксальные взгляды.
 
 Роберт Хеджес (Оксфордский университет, UK)
 
 
 
 Сэр, я должен выразить мое глубокое огорчение тем, что на влиятельных редакторских страницах «Нэйчур» разум­ные аргументы уступили место эмоциональным выпадам в вашем комментарии «Книга для сожжения?». Среди многих гневных прилагательных вы клеймите «Новую науку о жиз­ни» д-ра Шелдрейка как «лучшего кандидата на сожжение за многие годы», потому что (а) его утверждение, что она может быть проверена, является «абсурдным» и (б) теория является неполной в отношении «природы и происхождения» посту­лированных Шелдрейком морфогенетических полей и «способов их распространения». Вторая причина, как вы говори­те, «более серьезная», добавляя, что «гипотезы могут квали­фицироваться как теории, только если все их аспекты могут быть проверены».
 Это второе возражение, если бы оно принималось хотя бы отчасти как основание для определения публикации как кандидата на сожжение, воспрепятствовало бы обнародова­нию любой гипотезы до тех пор, пока она не была бы выяс­нена во всех деталях, — это верный способ удушения всех новаторских идей.
 Что касается первого возражения, вами выдвигаются три аргумента: (1) эксперименты требуют больших затрат времени; (2) можно оправдать негативные результаты; (3) ни одно учреждение, дающее гранты, не поддержит такие экс­перименты. Аргумент (1) забраковал бы все эксперименты по наследованию, не только предложенные Шелдрейком; аргумент (2) приложим в принципе к любому эксперименту, но в данном случае он не имеет смысла, поскольку Шелдрейк ясно говорит, что негативный результат он будет считать свидетельством против своей гипотезы; а аргумент (3) также бессмыслен, так как апеллирует к «высшему авторитету» без каких-либо объяснений того, почему ни одно учреждение не поддержит такие эксперименты.
 Я разделяю беспокойство «Нэйчур» по поводу того, что у публики может создаться впечатление, что в науке присут­ствуют иррациональные элементы. Но бороться с таким впечатлением можно, лишь демонстрируя рациональность.
 
 К. Дж. С. Кларк (Йоркский университет, UK)
 
 
 
 Сэр, в редакционной статье вы отвергаете морфогенетические поля д-ра Шелдрейка как «псевдонауку» на том осно­вании, что он не описывает их природу и происхождение и не обсуждает пути исследования законов их распростране­ния. Но свойства теплоты, света и звука стали исследоваться задолго до того, как было достигнуто какое-либо понимание их истинной природы, а электричество и магнетизм вначале имели точно такой же статус, который вы раскритиковали в гипотетическом примере с обнаружением воды. Были ли все эти исследования псевдонаукой?
 Вы утверждаете, что гипотезы могут квалифицироваться как теории, только если все их аспекты могут быть провере­ны. Такой критерий воспрепятствовал бы тому, чтобы общая относительность, черная дыра и многие другие концепции современной науки рассматривались как узаконенные науч­ные теории.
 Обсуждение экспериментов, предложенных д-ром Шелдрейком, считается бесполезным, поскольку a priori предполагается, что эти эксперименты дадут отрицатель­ный результат.
 Быстрые успехи молекулярной биологии, на которые вы ссылаетесь, не имеют большого значения. Для путешествен­ника быстрое движение по какому-либо пути еще не означает ни того, что он близок к цели, ни того, что его цель вообще мо­жет быть достигнута, если он будет двигаться тем же путем.
 Ссылаясь на «солидные учреждения, дающие гранты», вы демонстрируете беспокойство не о научной обоснован­ности, а о респектабельности. Свидетельством существен­ной слабости позиции является неспособность допустить даже возможность того, что подлинно научные факты мо­гут существовать вне рамок распространенных научных представлений.
 
 Б. Д. Джозефсон
 (Кембриджский университет, U.K.) 15 октября 1981
 
 
 
 Правда Шелдрейка
 
 Сэр, с интересом и тревогой я прочитал вашу редакцион­ную статью «Книга для сожжения?», в которой вы критику­ете новую книгу Руперта Шелдрейка «Новая наука о жиз­ни»... В частности, сильная, порой даже истеричная атака была направлена против приписываемого Шелдрейку убеж­дения в «крахе» молекулярной биологии и его «смутного представления» о том, что идея морфогенетических полей, развитая эмбриологами, такими как Конрад Уоддингтон, и математически разработанная теоретиками, такими как Рене Том, может найти дальнейшее применение в науках о живом. Взгляды Шелдрейка были объявлены «псевдонауч­ными», «популистскими» и вносящими «магию» в науку. В статье подразумевалось, что Шелдрейка следует считать типичным представителем витализма, интеллектуально обанкротившейся доктрины девятнадцатого века, которая вполне заслуженно вынуждена была уступить место впос­ледствии плодотворной (но, возможно, не менее мистичес­кой) редукционистской школе мысли.
 Если я правильно понимало Шелдрейка, в его представле­нии молекулярная биология не является полным провалом, но напротив — важным и даже решающим вкладом в анализ проблем внутриклеточной организации, от которой, очевид­но, зависит физиология всего организма. Тогда все, что, по-видимому, сделал Шелдрейк,— это утверждение, что це­лое не является лишь суммой своих частей и что высшие уровни организации не могут быть выражены в редукцио­нистских терминах. Хотя его книга не лишена своих научных солецизмов (грамматических ошибок.— Прим. пер.), Шелд­рейк выдвинул много стимулирующих аргументов, и его кни­га представляет важную веху в применении формальной гео­метрии к живым объектам, начатом Уоддингтоном и Томом. Конечно, я чувствую, что книга слишком значительна, чтобы ее можно было столь легко отбросить, и в заключение я хотел бы вспомнить изречение Мильтона: «... Истина никогда не приходит в Мир иначе, нежели как побочный ребенок, при­носящий бесчестье породившему его» {«The Doctrine and Discipline of Divorce», 1643—1644).
 
 M. Т. Исаак
 (Медицинский Колледж Больницы Св. Варфоломея, Лондон, U. К.)
 29 октября 1981
 
 
 
 «Nature» возобновила атаку рецензией профессора Д. Р. Ньюса
 
 Карточный притон
 
 Название этой книги обманчиво скромно. Автор не удов­летворяется тем, что предлагает лишь новую науку о жизни, так как он переоценивает многие черты реального мира, открытые естественными науками, и высказывает предполо­жение, что существует великий принцип сохранения, про­являющий себя как в жизни субатомных частиц, так и в раз­вивающемся эмбрионе или в поведении человеческих существ. Принцип состоит в следующем: то, что происходит сейчас или произошло ранее, может оказывать влияние, не затухающее в пространстве или во времени, на будущие события подобного же рода. Это влияние вызывает повторе­ние того, что совершилось ранее. Степень подобия, делаю­щая живой организм способным отвечать на это влияние, есть степень его специфичности. Однако не все события подчиняются принципу «формативной причинности».
 Непосредственным приемником сообщений является «морфогенетическое поле», которое направляет изменения формы в связанном с ним «морфогенетическом зародыше» до тех пор, пока его (поля) предписания не начинают воспри­ниматься и «морфическая единица» в итоге не совпадет с самим полем. Морфогенетическое поле ассимилирует опыт всех предшествующих подобных морфических единиц с по­мощью процесса, именуемого «морфическим резонансом». Ни морфический резонанс, ни подчинение морфогенетиче­ского зародыша приказам своего морфогенетического поля не включают обмена материей и энергией.
 Это, как я понимаю, есть суть аргументации д-ра Шелдрейка.
 Конечно, это весьма отважный поступок — на менее чем двухстах страницах изложить столь революционное отрица­ние всего, вероятность чего показала эмпирическая наука. Нельзя также отрицать необходимость некоторой снисходи­тельности по отношению к носителям действительно экстраординарных идей. Они не имеют ободряющей поддержки тыла, состоящего из допущений и предпосылок, которые разделяют с ними читатели. Но они должны стараться, по крайней мере, выражаться ясно, как бы это ни отражалось на правдоподо­бии их утверждений.
 Сочинение д-ра Шелдрейка подобно грезам миссис Блум — ни один предмет не изучается обстоятельно, преж­де чем перейти к другому, а другой, также до разрешения соответствующих вопросов, опять сменяется каким-либо третьим. Было бы недоброжелательно предположить, что это есть способ избежать трудностей, но даже читатели, которые совсем не сочувствуют автору, могут приветство­вать более четкое изложение его позиции. Например, при обсуждении ограничений морфического резонанса автор предполагает, что, в то время как прошлые события могут производить эффект в настоящем, будущие события этого делать не могут. Признавая, что, рассуждая логично, влия­ние будущих событий на настоящие можно допустить, он все же исключает такое влияние простоты ради и затем строго замечает, что, «только если бы были убедительные эмпирические доказательства физического воздействия со стороны будущих морфических событий, было бы необ­ходимо рассматривать такую возможность серьезно». Помимо двусмысленности употребления словосочетания «физические воздействия» в обсуждения сверхфизических феноменов, читатель остается в недоумении также относительно того, почему столь же строгое рассуждение не было применено к прошлому.
 Д-р Шелдрейк действительно верит в то, что его идеи могут быть подтверждены экспериментом, но его предложе­ния по части таких экспериментов неудовлетворительны и носят весьма предварительный характер. Так, «если тысячи крыс обучались выполнению новой задачи в лаборатории в Лондоне, после этого такие же крысы должны быстрее обу­чаться выполнению той же задачи в других лабораториях где-либо еще. Если скорость обучения крыс в другой лабо­ратории, скажем в Нью-Йорке, измеряется до и после обу­чения крыс в Лондоне, то крысы, испытываемые во втором случае, должны обучаться быстрее, чем в первом».
 Ну да, но так же должно быть и без вмешательства Лон­дона, и любые количественные предсказания действия это­го гипотетического принципа настолько произвольны, что поставить такие эксперименты действительно может быть очень сложно. Д-р Шелдрейк признает, что в своих весьма случайных предложениях некоторого набора эксперимен­тов для каждого он описывает возможный результат, под­тверждающий формативную причинность, но при этом противоположный результат оказывается неубедитель­ным. Было бы хорошо, если бы он мог предложить нам предсказания своей гипотезы, неподтверждение которых закрыло бы вопрос.
 Всякий, у кого возникает искушение принять всерьез формативную причинность или морфический резонанс, дол­жен спросить себя, почему он это делает. Мир, постоянно посещаемый посланиями из прошлого, причем некоторые из них, исходящие, например, от морфических единиц вымер­ших видов, обречены вибрировать вечно, напрасно ища морфогенетический зародыш, с которым они могут вступить в резонанс,— такой мир может быть призывом к поэзии. К сожалению, он может порождать также упорный страх пе­ред научным пониманием явлений. Д-р Шелдрейк в начале книги объясняет, что некоторые известные проблемы био­логии весьма сложны, а другие — в принципе неразрешимы, например те, которые связаны с эволюцией и происхож­дением жизни. Оказывается, ни одна из этих проблем не может быть решена и с помощью формативной причиннос­ти, поскольку они носят характер, скорее, творческий и уни­кальный, нежели повторяющийся. Но в конце его изложения по крайней мере один читатель имел явное впечатление, что внутренняя неразрешимость имеет для автора свою привлекательность и что гипотеза формативной причинности была его вкладом в счастливое состояние помрачения ума.
 
 Д. Р. Ньюс (5 ноября 1981)
 
 
 Тем не менее в рождественском книжном приложении к «Нэйчур», в котором публиковались мнения выдающихся ученых о том, какие книги им особенно понравились в 1981 го­ду, лорд Эшби, член Королевского Общества, выбрал «Новую науку о жизни», назвав ее «удивительным вызовом ортодок­сальным теориям развития растений и животных».
 Статьи об этой гипотезе и вызванные ею дискуссии в по­следующие три года появлялись в газетах, журналах и кни­гах в Англии, Австралии, Индии, Японии, Южной Африке, США, в Западной и Восточной Европе, а также обсуждались на радио и телевидении по крайней мере в десяти странах. В подавляющем большинстве этих дискуссий высказыва­лись симпатии к новым направлениям исследований, пред­лагаемым гипотезой, но, разумеется, оппозиция не сложила оружия. Например, после статьи об этой гипотезе в газете «Гардиан» профессор Льюис Волперт, член Королевского Общества, снова выступил в печати.
 
 
 Факты или фантазии?
 
 Научной аналогией художника, голодающего в мансар­де, может служить визионер вне обычной лаборатории, идеи которого вначале презирают, но в конце концов их принимают.  ...Брайан Айнглис увековечил этот образ своей статьей («Тело и Душа», 28 декабря), в которой он полностью под­держивает идеи, высказанные в «Новой науке о жизни» Руперта Шелдрейка.
 Шелдрейк выдвинул идею, что в мире живого такие про­цессы, как эмбриональное развитие, эволюция и обучение, включают мистический процесс, называемый морфическим резонансом. Он предположил, что путь развития руки или глаза можно понять только с помощью морфогенетических зародышей в клетках, которые вступают в резонанс с прошлыми формами. Таким образом, он отвергает как не соответствующие (научным) требованиям всю генетику, эмбриологию и теорию эволюции (не говоря уже о теории обучения) и утверждает, что нашел ответ на все несоответ­ствия в рамках своей новой теории.
 Взгляды Шелдрейка — это взгляды модернизированного виталиста, мистические и бесполезные, как всегда. Главная идея в том, что природа живых организмов никогда не мо­жет быть объяснена на языке физики и химии. Особенно странно, что витализм нужно оживлять сегодня, когда моле­кулярная биология успешна более, чем когда-либо раньше. Доброжелательный отклик на такие идеи отражает, по-види­мому, глубокую и искреннюю потребность у многих людей в мистических объяснениях, которые оставляют душу неза­тронутой и позволяют более терпимо относиться к тому, что все мы смертны. Подобно религиозным верованиям, такие представления не имеют ничего общего с наукой.
 Мы знаем гораздо больше о развитии организации и формы, чем допускает Шелдрейк. Его обсуждение регене­рации типично для его общего подхода. Многие животные способны восстанавливать утерянные части тела. Шелдрейк утверждает, что такая биологическая регуляция не может объясняться с помощью любой машиноподобной системы. Но это значит игнорировать наше современное понимание, например, одной из простейших регенерирующих систем — гидры.
 Мы не достигли исчерпывающего понимания того, как гидра регенерирует свою голову, когда ее удаляют, или как маленькая, но вполне нормальная гидра регенерируется из фрагмента особи большего размера, но имеется множество экспериментальных подробностей и, что более важно, существуют модели, которые дают очень хорошее объясне­ние процесса регенерации. Они ясно показывают, как физико-химическая система может обеспечить основу для регенерации определенной структуры. Никакие из этих работ не требуют каких-либо концепций типа морфического резонанса. Верно также, что есть много аспектов, кото­рые мы пока не понимаем. Но это не означает, что такие процессы представляют непроницаемую тайну, совсем на­оборот — у нас имеется ясное представление о том, на какие вопросы мы хотим получить ответ.
 Чтобы новую теорию можно было принять всерьез, она должна, как минимум, оперировать современными экспери­ментальными данными, а также современными теориями. Морфический резонанс в этом отношении совершенно безнадежен, поскольку он даже не касается эксперимен­тальных данных. Он просто утверждает действие неизмеряемых, количественно неопределяемых сил. Но, кричат его защитники, теория проверяема и потому удовлетворяет критерию научности Поппа. Это абсолютно неправильное понимание природы науки. Можно иметь абсурдные теории, которые проверяемы, но это не делает их наукой. Рассмот­рим гипотезу, что поэтическая Муза обитает в маленьких частичках, содержащихся в мясе. Она может быть проверена путем выяснения того, улучшаются ли поэтические способ­ности у тех, кто съедает больше гамбургеров.
 Одной из характерных черт псевдонауки является ее опо­ра на одиночные наблюдения. Одиночные случаи могут дока­зать ошибочность теории, но, чтобы опровергнуть всю гене­тику и развитие, нужно быть очень уверенным в том, что наблюдения, свидетельствующие против них, действительно правильны. Вас можно убедить в том, что Королева является агентом России, но поскольку для этого вам нужно было бы отказаться от всех ваших убеждений и доказательств против­ного, то эти другие свидетельства должны быть подавляющи­ми и непреодолимыми. Так происходит в науке.
 Прогресс науки достигается не усилиями чудаков, кото­рых вначале отвергают, а затем признают. Совсем наоборот. Наука движется вперед благодаря людям, которые делают трудоемкие и часто сложные эксперименты, спорят друг с другом, меняют свои мнения, придумывают новые теории и модифицируют их в результате широкой инициативы (научной. — Прим. пер.) общественности. Разумеется, новые идеи часто воспринимаются скептически, так и должно быть. Но эти идеи лежат в принятых научных рамках.
 Неудивительно, что Айнглис предполагает, что идеи Шелдрейка могут явиться основой для понимания паранормальных явлений. Это было бы объяснением нереального через нереальное, подобно умножению нуля на ноль.
 
 Льюис Волперт, профессор биологии в применении к медицине из Медицинской школы госпиталя Миддлсекс
 (11 января, 1984)
 
 Теоретические модели регенерации у гидры, на которые ссылается профессор Волперт, учитывают возможные физи­ческие или химические факторы, которые могут влиять на клетки в их различных положениях в тканях, вследствие чего синтезируются различные белки. Однако это никак не умаля­ет обсуждение морфогенеза в нашей книге, так как в ней предполагается — в порядке дискуссии, — что такие факторы можно не только постулировать теоретически, но и обнару­жить фактически путем эмпирического исследования.
 
 2. Дискуссии
 
 Я имел счастливую возможность участвовать в обсуж­дениях гипотезы формативной причинности, благодаря приглашениям на конференции и семинары в Англии, а также в Австрии, Канаде, Германии, Голландии, Индии, Швейца­рии, Швеции и США, в университетах, научно-исследова­тельских институтах и разных других организациях. Я был поражен тем, сколь велик был интерес к этим идеям среди как ученых, так и неученых, и удивительнее всего был инте­рес Конгресса США, где я выступал в Расчетной Палате по будущим расходам в июне 1983 года.
 Многие из этих дискуссий были ценными, стимулирова­ли мысль и породили множество новых идей, часть которых вошла в книгу, над которой я сейчас работаю. Помимо общих обсуждений гипотезы и ее приложений, состоялось также несколько научных семинаров для рассмотрения конкретных способов ее проверки ... И, конечно, кроме организованных встреч и семинаров, я продолжал обсуждать эти идеи с дру­зьями и коллегами. Как оказалось, среди ученых физики были более готовы к восприятию идей такого типа, чем биологи; особое удовольствие я получил от нескольких дискуссий с профессором Дэвидом Бомом, специалистом по квантовой физике.
 
 
 3. Конкурсы
 
 В октябре 1982 года Тэрритаунская Группа Нью-Йорка объявила приз в 10 000 $ за лучший тест гипотезы форма­тивной причинности, который можно провести до 1 января 1986 года. Приз дается за экспериментальные результаты, которые либо подтверждают гипотезу, либо опровергают ее. Судить будет международное жюри из ученых, в кото­рое входят профессора: Дэвид Бом, Марко де Вриз, Дэвид Димер и Майкл Овенден. Датский фонд предлагает второй приз в 5000 $ для того же конкурса, а издатель немецкого пе­ревода «Новой науки о жизни», Мейстер Ферлаг, в Мюнхе­не предлагает третий приз.
 28 октября 1982, одновременно с объявлением приза Тэрритаунской Группы, «Нью Сайентист» объявил конкурс на постановку экспериментов, которые бы «критически исследовали» гипотезу формативной причинности, с особым акцентом на «эксперименты, которые могут быть проведены дешево и просто: скорее, выпускниками университетов... чем специальными учреждениями». Результаты были опуб­ликованы 28 апреля 1983:
 Первый приз получил д-р Ричард Джентл, специалист по механике жидкостей из Ноттингемского университета. Его идея замечательно проста. Он прислал нам детский стишок на турецком языке вместе с бессмысленными текстами, составленными из тех же слов. Гипотеза Шелдрейка пред­сказывает, что людям, которые не говорят по-турецки, легче будет выучить истинный стишок, даже несмотря на то что он будет для них не менее непонятен, чем фальшивый (под­дельный) , поскольку миллионы турок уже выучили его в про­шлом.
 Наши судьи (четверо уважаемых ученых) оценили эле­гантность идеи д-ра Джентла и тот факт, что она не требует больших затрат. Любой желающий (например, школьный учитель) может провести такой эксперимент.
 Однако критики уточнили идею д-ра Джентла. Они ука­зали, что детские стихи — не просто стихи: возможно, что подлинный «турецкий стишок лучше запоминается, чем бес­смысленный рифмованный набор слов; на самом деле дет­ские стихи могут схватываться быстрее отчасти потому, что они имеют внутренний располагающий ритм».
 Но известный японский поэт, Шунтаро Таникава, прислал Руперту Шелдрейку старый японский стишок и специально написал еще настоящее стихотворение и бессмысленное сти­хотворение, все в одинаковом ритме и размере. Окажется ли, что людям на Западе легче выучить старый стих, чем одинако­во звучащие «контрольные» стихи, поскольку японцы уже учили их раньше?
 Два других эксперимента разделили второй приз и вы­играли каждый по 100 фунтов. Д-р Сьюзен Блэкмор из ла­боратории мозга и восприятия Университета в Бристоле предлагает учить группу маленьких детей пользоваться «управляемым младенцем магнитным проигрывателем», изобретенным ею вместе с Томом Тросиянко; этот аппарат должен быть скоро выброшен на рынок. Через шесть меся­цев, когда тысячи детей научатся обращаться с этим аппа­ратом, начнется обучение второй группы детей. Гипотеза Шелдрейка предсказывает, что вторая группа будет обу­чаться быстрее, чем первая. Но этот тест довольно дорогостоящий и требует больших затрат времени, чем идея Джентла, а один из судей считает, что разнообразие спосо­бов воспитания детей может внести «шумы» в такой экс­перимент.
 Д-р Верной Непп, приглашенный лектор Медицинского центра Корнеллского госпиталя в Нью-Йорке, также выиг­рал 100 фунтов. Он предложил вызывать апоплексический удар у крыс, несколько раз вводя им препарат лигнокаин (lignokaine), так чтобы каждая доза была недостаточна для стимуляции припадка. Со временем такая процедура повы­шает чувствительность крыс к этому препарату, это явление известно как «возбуждение». Согласно гипотезе Шелдрейка, после проведения такой процедуры с одной группой крыс у других крыс той же линии «возбужденные» припад­ки должны случаться чаще. Однако такой эксперимент стоит довольно дорого, а один из судей полагал, что огромное коли­чество уже проведенных работ по химическому возбужде­нию крыс может запутать картину.
 Наш собственный конкурс закончен; мы поздравля­ем победителей и благодарим судей и многих участников, высказавших прекрасные идеи и критику. Предложение Тэрритауна действительно до конца 1985 года. Между про­чим, этот конкурс может быть уникальным... потому что, когда же еще предлагались деньги за проверку идеи?
 
 
 4. Эксперименты
 
 Следуя простому предложению д-ра Джентла, я прово­дил эксперименты в Англии и Соединенных Штатах: людей просили запомнить три японских стихотворения, что они и делали, произнося стихи нараспев таким же манером, как это делали поколения японских детей. Конечно, им не гово­рилось, которое из них было подлинным детским стихом, а какие были новые, сочиненные поэтом Шунтаро Таникава. Результаты, опубликованные в Бюллетене «Мозг/Ум» («Brain/Mind Bulletin») 12 сентября 1983 года, показали, что для 62% испытуемых легче было выучить подлинный стих. Этот результат обладал высокой степенью статистической достоверности; при случайном выборе такого результата можно было ожидать только для 33% участников. Однако главное возражение здесь состоит в том, что детский стишок изначально было легче выучить просто потому, что детскими стишками могли стать прежде всего такие стихи, которые легко выучить. Единственный способ исключить это возражение — провести эксперимент, в котором используются несколько новых стишков, например, на японском языке, сходных по размеру и звуковой структуре. Они могут быть испытаны, скажем, на англичанах, и из них могут быть вы­браны три стиха равной степени сложности. Затем один из этих стихов, выбранный наугад, выучивается многими тыся­чами людей в США. Затем в Англии испытывается скорость заучивания всех трех стихов. Согласно гипотезе, стишок, ко­торый учили в Америке, в Англии теперь стало заучивать легче, чем два других. Но проблема с этим тестом может быть в том, что здесь требуется просить множество амери­канцев заучивать стихотворение на иностранном языке, ко­торое для них лишено всякого смысла, и у них будет, скорее всего, мало желания этим заниматься.
 Когда я обсуждал такой эксперимент с д-ром Ником Хамфри, он выступил с практически более ценным предло­жением — использовать картины, содержащие скрытые изображения. Вначале часто кажется, что такие картины не имеют смысла или содержат лишь отдаленные намеки на оп­ределенный рисунок. Но видение скрытого образа включает внезапный гештальт-эффект, когда картина приобретает оп­ределенный смысл. Если это уже случилось, становится трудно не видеть смысл картины и представить себе, что дру­гие не могут его увидеть.
 Если гипотеза формативной причинности применима к распознаванию таких образов, а я думаю, что она должна ра­ботать и здесь, тогда должна существовать тенденция к бо­лее легкому распознаванию скрытого образа после того, как его уже увидели многие другие люди.
 Летом 1983 года телевидение Темзы сделало возможным проведение эксперимента такого рода. Результаты были опубликованы в «Нью Сайентист» 27 октября 1983 года.
 
 
 Формативная причинность: подтверждение гипотезы
 
 Революционная идея о том, что на форму вещей и по­ведение организмов оказывает влияние «морфический резонанс», исходящий от прошлых событий, бросает вы­зов современной науке и вызывает негодование многих ученых. Но прибавляются свидетельства того, что «гипо­теза формативной причинности» может быть правиль­ной.
 
 
 
 Рис. 1
 
 
 
 
 Рис. 2
 
 
 В программе, названной «А Плюс», вышедшей в эфир в Англии по каналу ITV днем 31 августа, с 2 до 2.30, картинку-загадку, содержащую скрытый образ, показали почти двум миллионам зрителей. Через небольшой промежуток време­ни был дан ответ, который затем был «встроен» обратно в картинку-загадку, так что образ, ранее скрытый, теперь бы­ло легко увидеть. Та же картинка показывалась снова в кон­це программы.
 
 
 
 
 
 
 
 На самом деле эксперимент включал две картинки (рис. 1 и 2), которые были специально созданы Морганом Сендаллом. Они специально были сделаны трудными, так чтобы лишь очень небольшое количество зрителей могло отгадать скрытые изображения. В течение августа я послал их колле­гам на Британских островах, в континентальной Европе, Аф­рике и в обеих Америках. Каждый экспериментатор показы­вал две картинки одной группе испытуемых в течение нескольких дней до передачи в Англии 31 августа, а затем в течение нескольких дней после нее другой подобной же группе; например, если в первой группе были студенты, то и вторую набирали из студентов. Каждую картинку показыва­ли одну минуту, всегда сначала первую, и записывалось чис­ло людей, отгадавших каждую из них. В большинстве групп люди записывали свои ответы, но в некоторых случаях экс­периментаторы опрашивали каждого отдельно. «Отгадками» считались только совершенно четкие ответы, например «женщина в шляпе» для первой картинки или «казак с боль­шими усами» — для второй. Принимались меры предосто­рожности, чтобы воспрепятствовать передаче ответов от субъектов одной группы к другой.
 Экспериментаторы не знали, какая из картинок будет показана по телевидению, и я сам этого не знал. Контролем служила картинка, которая не была показана. Таким обра­зом, для опытной (показанной) картинки должен был наблю­даться эффект увеличения процента людей, отгадавших от­вет после показа по телевидению, тогда как для контрольной картинки должно было быть либо небольшое увеличение, либо никакого.
 По телевидению была показана картинка на рис. 2, а кар­тинка на рис. 1 служила контролем. Результаты эксперимен­та приведены в таблице 1. Если обобщить все данные, доля отгадавших картинку 2 увеличилась на 76%. Это увеличение статистически значимо с уровнем вероятности 1% (то есть вероятность того, что такой результат был получен случайно, составляет 0,01). Доля отгадавших контрольную картинку увеличилась лишь на 9%, что статистически незначимо.
 Очевидное возражение здесь может быть таково: некоторые из субъектов, тестируемых после передачи по телевидению, могли видеть ответ к рис. 2, несмотря на ме­ры, принятые, чтобы исключить кого-либо, кто видел эту программу или кому ответ мог быть подсказан кем-либо еще. Более того, если кто-нибудь из экспериментаторов видел эту программу, они могли влиять на испытуемых с помощью тонких намеков или могли быть пристрастными в своих оценках результатов. Такие возражения имеют силу в отношении данных из Англии и Ирландии, где транс­лировалась телепрограмма. Однако, если данные из Англии и Ирландии исключаются, результаты из оставшихся стран все равно демонстрируют увеличение процента людей, от­гадавших рис. 2; действительно, этот процент увеличился почти втрое (см. таблицу 1). Это увеличение статистически значимо на уровне вероятности в 1%. Опять-таки контроль показал гораздо меньшее увеличение (22%), которое стати­стически незначимо.
 Никто из экспериментаторов, а также испытуемые вне Британских островов не видели телепередачу и не знали о том, какая из картинок будет показана по телевидению. Так что для этих результатов не могут выдвигаться возражения, справедливые для экспериментов, проводившихся на Бри­танских островах. Конечно, можно предположить, что в дру­гих странах экспериментаторы или кто-либо из испытуемых узнали, какая картинка была показана, например позвонив кому-либо из знакомых в Британии; но все эксперимента­торы вне Британских островов сообщили мне, что они не знали ответ, и мне кажется очень маловероятным, что здесь мог быть вольный или невольный обман.
 Очевидно, что этот эксперимент можно рассматривать лишь как предварительный, и положительные результаты можно объяснить влиянием других факторов, а не только морфического резонанса. Тем не менее итоги можно считать достаточно обнадеживающими, так что такой эксперимент кажется разумным провести в более широком масштабе.
 Я очень благодарен экспериментаторам, собиравшим данные: без них этот тест был бы невозможен. Если его по­вторять в большем масштабе, понадобится больше экспери­ментаторов по всему миру...
 Я благодарен д-ру Нику Хамфри и д-ру Патрику Бэйтсону за плодотворные обсуждения постановки экспериментов и их результатов.
 Второй эксперимент (с использованием картинок-зага­док) только что закончен; он проводился с помощью Джека Вебера, продюсера программы Би-Би-Си «Завтрашний мир» («Tomorrow's World»), и с участием более сотни добро­вольных экспериментаторов, многие из которых написали мне после того, как прочитали о предыдущем эксперименте в «Нью Сайентист». Результаты второго эксперимента опи­саны ниже.
 
 
 Эксперимент со скрытым изображением на телевидении Би-Би-Си
 
 Эксперимент по проверке гипотезы формативной при­чинности был проведен в сотрудничестве с Би-Би-Си в нояб­ре 1984 года. Постановка была такой же, как и в предыдущем случае, и включала две картинки, содержащие скрытые изображения. Эти картинки были посланы экспериментаторам по всему миру, и они тестировали группы людей, чтобы вы­яснить, какая часть из данной группы правильно угадала скрытое изображение, при этом картинка была им показана на 30 секунд. Такие тесты проводились в течение 5 дней до телепередачи и на других испытуемых в течение 5 дней после передачи. В программе «Завтрашний мир» восьми миллионам зрителей показали одно из скрытых изобра­жений, а затем был показан ответ. После того как зрители научились узнавать скрытый образ, им показывали его сно­ва. Цель эксперимента заключалась в том, чтобы выяснить, стало ли после этого легче узнавать скрытое изображение другим людям в других частях света, где они не могли видеть передачу Би-Би-Си.
 Экспериментаторам сказали, что передача будет либо 8, либо 15 ноября и что картинку, которая будет показана, будут выбирать наугад. Некоторых просили провести экс­перимент до и после 8 ноября, а других до и после 15 ноября. На самом деле передача была 15 ноября, а тесты около 8 ноя­бря служили контролем. Картинка, выбранная наугад в теле­передаче, была рис.1 (ковбой на лошади), а рис.2 (танцующая пара) служил контрольным.
 Тесты проводились в 121 месте, и всего в них участвова­ло 6265 человек.
 Результаты оказались удивительными: они показали странное расхождение между Европой и Северной Амери­кой. Положительный эффект был получен в Европе (Фин­ляндия, Франция, Германия, Италия, Швеция, Швейцария и Югославия), где суммарное увеличение доли угадавших рис.1 составляло 32%. С рис. 2 увеличения практически не было.
 В Южном полушарии (Австралия, Новая Зеландия и Южная Африка) был получен общий положительный эффект с увеличением доли участников, отгадавших рис.2, но это увеличение не было статистически значимо.
 В Северной Америке (Канада и США) вообще не было сколько-нибудь значительного эффекта.
 Расхождение между Европой и Северной Америкой весьма загадочно. Я не могу ожидать, что действие морфического резонанса зависит от расстояния. Одно из возможных объяснений мне предложил Ник Хамфри: возможно, что в Европе, где разница во времени с Англией всего один час, люди были более «в фазе» с аудиторией британского телеви­дения, чем люди в Америке, где разница во времени состав­ляет 5 — 8 часов. Важно выяснить, очевидно, воспроизводим ли этот эффект.
 В контрольном тесте, проводившемся до и после 8 нояб­ря (эти тесты проводились только в Америке), было некото­рое увеличение процента участников, отгадавших рис. 1, но оно не было статистически значимым.
 Обобщенные данные показаны в таблице 2. Ясно, что та­кой эксперимент нужно повторить, и следующий тест, с дру­гими картинками, на самом деле планируется в Германии. Передача ответа на одну из картинок будет сделана для 6 миллионов зрителей северогерманским телевидением (Norddeutscher Rundfunk). Тесты «до» и «после» будут прове­дены в континентальной Европе вне поля вещания этого те­левидения, а также на Британских островах и в Северной Америке.
 Я благодарен д-ру Нику Хамфри и д-ру Иеремии Черфасу за помощь в организации экспериментов и анализе результатов.
 
 Март, 1985
 
 
 Тэрритаунский приз был присужден в июне 1986 года. Детали этого эксперимента описаны в моей последней книге «Присутствие Прошлого» (Collins, 1988).
 
 
 Таблица 1. Как передача повлияла на результаты
 
 Приводится количество участников эксперимента, видевших скрытые образы на рис. 1 и 2 до и после показа рис. 2 по телевиде­нию. Данные из семи участков в Британии и Ирландии (Кемб­ридж, Дублин, Эдинбург, Лондон, Ньюарк, Норвич и Оксфорд) и семи участков в других странах (Давос, Швейцария; Лукка, Италия; Кейптаун и Стелленбош, Южная Африка; Санта Мария, Колумбия; Канзас Сити, Миссури и Пэлм Бич, Флорида, США).
 
 
 Число людей . Весь Мир Исключая Британию и Ирландию
 
  ДО ПОСЛЕ ДО ПОСЛЕ
 Общее число участников 1053 847 754 576
 Отгадавших только рис. 1 63 45 34 29
 Отгадавших оба рисунка 34 40 9 11
 Отгадавших только рис. 2 7 18 0 8
 Общее число отгадавших рис. 1 97 (9,2%) 85 (10,0%) 43 (5,7%) 40 (6,9%)
 Общее число отгадавших рис. 2 41 (3,9%) 58 (6,8%) 9 (1,2%) 19 (3,3%)
 
 
 Таблица 2. Результаты эксперимента со скрытым изображением
 
 
  ДО ПОСЛЕ
  Общеечисло
 тестируемых Рис. 1 Рис.2 Общеечисло
 тестируемых Рис. 1 Рис.2
  всего Всего
 / всего всего
 Америка:
 8 ноября 368 38(10,3%) 42 (11,4%) 437 54(12,3%) 49(11,2%)
 Америка:
 15 ноября 1475 246(16,7%) 161 (10,9%) 1432 218(15,2%) 171 (П,9%)
 Европа:
 15 ноября 1045 102 (9,8%) 76 (7,3%) 1139 147(12,9%) 79 (6,9%)
 Южное Полушарие:
 15 ноября 174 22 (12,6%) 17 (9,8%) 195 37 (19,0%) 20(10,2)
 
 
 Послесловие
 Выход в свет книги Руперта Шелдрейка на русском языке кажется нам событием значительным, во всяком случае для тех российских читателей, кто неравнодушен к проблемам перестройки научного мировоззрения и не удовлетворен тра­диционной материалистической идеологией в современном естествознании вообще и в биологической науке в особеннос­ти. Потому что, как очевидно из содержания книги, она являет собой попытку предложить альтернативу ортодоксальному, или, как его называет Шелдрейк, «механистическому», под­ходу в биологии. С нашей точки зрения, наиболее важными в гипотезе Шелдрейка являются два момента: во-первых, ут­верждение о реальности действия высших причин на уровне физических явлений и, во-вторых, предложения конкретных экспериментов для проверки этого утверждения. Заслуживает внимания прежде всего сама идея о существовании высших причин как антитеза традиционной научной идеологии, кото­рая в принципе такие причины отрицает и все явления стре­мится объяснять «снизу», через свойства и взаимодействия элементов вещества — атомов, молекул, клеток и т. д.
 Мы не беремся сейчас анализировать концепцию Шел­дрейка с философских и историко-научных позиций. Воз­можно, такой анализ найдет свое место в трудах будущих исследователей. Заметим только, что, на наш взгляд, уро­вень изложения, логика, тщательность и объективность рассмотрения проблем свидетельствуют о весьма широком кругозоре и высокой научной эрудиции автора. Несомнен­но, что мы имеем дело с ученым, обладающим большим опытом и глубокими знаниями в своей специальной облас­ти (как следует из его биографии — в биохимии и физиоло­гии растений) и одновременно хорошо осведомленным как в общебиологических вопросах, так и во многих смежных областях. Высокий уровень автора как ученого выделяет его концепцию среди многих подобных попыток, сделан­ных за последние десятилетия; и это же явилось главной причиной того, что его «Новая наука о жизни» привлекла к себе внимание западной читающей публики.
 Несомненно также, что Шелдрейк не только большой уче­ный, но и весьма достойный человек, способный отстаивать свои убеждения в самых разных, в том числе критически настроенных, аудиториях. Всякий, кто пытался выступать с идеями, противоречащими общепринятому мнению в данной области науки, хорошо знает, сколько мужества и силы воли требуется для того, чтобы защищать свои позиции, какие уда­ры порой приходится испытывать и от ближайших коллег, и от более далеких оппонентов. Чем сильнее потрясает осно­вы новая идея, тем большее сопротивление она встречает. Более 20 лет назад, в начале 80-х годов теперь уже прошлого века, когда Шелдрейк впервые выступил со своей гипотезой формативной причинности, ортодоксальная механистичес­кая идеология в биологии была очень сильна, особенно в тех направлениях, которые занимались исследованием механиз­мов биологических процессов на молекулярном и клеточном уровнях — в биохимии, биофизике, молекулярной биологии, молекулярной генетике. Многие свидетельства тех лет, в том числе и наш собственный опыт работы в области биофизики мембран, говорят о том, что механистический подход являлся тогда не только господствующей идеологией. Фактически, в официальной науке он фигурировал как единственно воз­можный. Живые организмы рассматривались исключитель­но как физико-химические машины, и считалось, что все биологические явления в принципе могут быть объяснены только на языке физики и химии. Отсюда вытекал подход к исследованию — объяснение свойств живого организма или его части через свойства составляющих их элементов веще­ства: клеток, мембран, молекул и т. д. — с соответствующей постановкой задачи, методами, способами анализа и интер­претации результатов. Только такой путь и считался науч­ным. Иначе говоря, ставился более или менее явный знак равенства между механистическим подходом и наукой как таковой.
 Можно себе представить, как нелегко было Шелдрейку решиться на столь революционный шаг, как выдвижение концепции определенно антимеханистического содержания с неизбежной при этом критикой идеологических основ механистического подхода. Но убежденность в своей право­те и желание сказать новое слово истины в науке были, веро­ятно, сильнее всех опасений.
 «Новая наука о жизни» была опубликована впервые в Англии в 1981 году. Выход ее в свет вызвал волну возмуще­ния и протестов со стороны ортодоксально мыслящих ученых, с особенно резкими нападками выступил влиятельный американский журнал «Нейчур». В то же время автор полу­чил поддержку достаточно известного научно-популярного журнала «Нью Сайентист». Развернулась полемика в печа­ти, на радио и телевидении; были объявлены конкурсы на лучшие эксперименты, позволяющие проверить гипотезу Шелдрейка; отобранные эксперименты использовались для таких проверок на телевидении разных стран.
 Бурная реакция на книгу Шелдрейка принесла ему (как он пишет, неожиданно для него самого) огромную популяр­ность и немало способствовала распространению его идей как в научном мире, так и среди широкой читательской аудитории. «Новая наука о жизни» выдержала несколько из­даний и была переведена на ряд европейских и японский языки. Русский перевод сделан со второго английского изда­ния (1985 г.), в которое кроме текста первого издания вошло также приложение, содержащее материалы дискуссий, ком­ментарии в прессе, а также описания и результаты некото­рых экспериментов, поставленных для проверки его гипоте­зы. Основное содержание книги (введение и двенадцать глав) в нашем переводе с небольшими сокращениями ранее было опубликовано в журнале «Дельфис» (2002 — 2004 гг.). В настоящем издании даны полный текст автора и приложе­ние. Так что наш читатель может познакомиться не только с концепцией автора, но и с реакцией на нее западной, глав­ным образом английской и американской, публики.
 После «Новой науки о жизни» Шелдрейк выпустил еще несколько книг [1 — 4], причем каждая из них выдержала не одно издание. Кроме того, за последние 10 лет вышло еще 4 книги [5 — 8], в которых он является соавтором. Все эти работы посвящены углублению и развитию тех или иных аспектов гипотезы формативной причинности, а также обсуждению возможностей объяснения с ее помощью раз­личных явлений природы, особенностей поведения живых существ, загадок человеческой психики и интеллекта, духов­ных устремлений человека, жизни человеческих сообществ, космических явлений. В последние годы идеи Шелдрейка распространяются и самыми современными средствами: у него есть сайт в Интернете, выпускается множество аудио- и видеокассет, в которых в популярной форме излагаются те или иные аспекты его теории.
 Насколько можно судить по литературе, за время, про­шедшее после опубликования первой книги Шелдрейка, интерес к его гипотезе не угас; напротив, она приобрела многих сторонников или сочувствующих ей как из числа ученых, так и среди читателей, занятых в других областях. Можно сказать, что сейчас речь идет уже не столько о кон­цепции жизни, выдвинутой одним из зарубежных ученых, сколько о направлении западной научной мысли, опираю­щемся на гипотезу Шелдрейка. Это направление предлагает свои объяснения многих явлений, принципиально отличные от тех, которые дает официальная наука, а кроме того, спо­собно указать причины и таких явлений, которые вообще не поддаются объяснению с позиций официальной научной парадигмы.
 Таким образом, публикация «Новой науки о жизни», в которой излагается существо гипотезы формативной при­чинности, в какой-то степени восполняет существенный, на наш взгляд, пробел в представлениях российских читате­лей о попытках западных ученых выйти за рамки механисти­ческих представлений, до сих пор активно действующих в области наук о живом. Разумеется, сейчас эта книга будет восприниматься нашим читателем иначе, чем если бы она вышла 15 — 20 лет назад. Заметим, что тогда ее публикация на русском языке была бы просто невозможна в силу давления механистической идеологии и, соответственно, официаль­ной научной цензуры. За последние 20 лет развитие в нашей стране неортодоксальных теорий, в том числе и в биологии, а также появление ряда экспериментальных данных, в осо­бенности в области исследований сверхслабых излучений биологических объектов и действия сверхмалых доз ве­ществ и излучений, немало способствовали укреплению позиций не механистически мыслящих ученых. Несомнен­но, что работы по неортодоксальным направлениям в науке развиваются все более активно и интерес к таким направле­ниям явно возрастает. Об этом свидетельствуют, например, рост числа соответствующих публикаций, а также «парал­лельных» семинаров и конференций, стремительное расши­рение круга их участников и слушателей. Именно здесь, как мы полагаем, идет основная работа по формированию ново­го научного мировоззрения, которое со временем преодоле­ет рамки узкоматериалистических представлений.
 Ясно, однако, что на сегодняшний день позиции неорто­доксальной науки у нас еще не столь сильны, чтобы можно бы­ло говорить о реальной альтернативе механистическому под­ходу. И каждый весомый вклад в построение основ новой науки является ценным приобретением для российского чита­теля. Таким вкладом, несомненно, является книга Шелдрейка.
 Разумеется, это не значит, что мы видим в ней одни до­стоинства, что в ней не может быть спорных утверждений и она не может быть подвергнута критике как по основным позициям, так и по тем или иным частным вопросам. Но при этом нам кажется важным иметь в виду, что, во-первых, всем нам свойственно ошибаться, особенно когда мы отрываемся от привычного «якоря» все еще господствующего механис­тического подхода и пытаемся объяснять явления, исходя из более объемных представлений. И во-вторых, критика оп­равдана, если она продвигает нас вперед, к лучшему, более полному пониманию, к устранению противоречий, к отыска­нию более строгих аргументов, позволяющих закрепить то, что уже удалось понять, и найти лучшие способы проверки новых предположений.
 Именно в таком ключе и следует рассматривать критиче­ские соображения по содержанию книги Шелдрейка, кото­рые высказываются в следующем разделе.
 
 
 О гипотезе формативной причинности
 
 Для удобства изложения наших соображений по сущест­ву концепции Шелдрейка повторим здесь некоторые поло­жения гипотезы формативной причинности.
 Насколько мы понимаем, главная задача автора состоя­ла в том, чтобы предложить принципиально новое решение ряда биологических проблем в области образования, роста и развития форм живых организмов. Причем под формой здесь понимается не только внешний облик, но и внутрен­няя структура, а также организация (то есть способ взаимо­действия элементов структуры). Это решение было найдено путем введения нового фактора — морфогенетических полей,— ответственного за «характерные форму и органи­зацию систем на всех уровнях сложности не только в сфере биологии, но также в физике и химии». Относительно способа действия этих полей предполагается, что они «упоря­дочивают связанные с ними системы, оказывая влияние на события, которые с энергетической точки зрения кажутся неопределенными или вероятностными; эти поля накладыва­ют определенные ограничения на энергетически возможные результаты физических процессов» (введение, с. 13). Таким образом, в дополнение к энергетической причинности, изве­стной в физике, то есть «причинности, обусловленной струк­турами известных физических полей», вводится причин­ность нового типа (гл. 6, с. 154—155), ответственная за формы всех материальных образований (называемых автором «морфическими единицами») — от субатомных частиц до целост­ных организмов. Она не является энергетической и не сводима к причинности, обусловленной известными физическими по­лями. Каждая морфическая единица имеет свое, характерное морфогенетическое поле (М-поле). Характерная форма данной морфической единицы определяется формами прошлых по­добных систем, которые воздействуют на нее через простран­ство и время с помощью процесса, называемого «морфическим резонансом». Морфический резонанс аналогичен энергетиче­скому резонансу по своей специфичности, но не может быть выражен с помощью резонанса любого известного типа и не включает также передачу энергии. Происхождение М-полей не рассматривается. Гипотеза формативной причинности объ­ясняет повторение форм, но не объясняет, каким образом по­явился первый экземпляр данной формы. Считается, что этот вопрос лежит за пределами гипотезы и может быть решен лишь с метафизических позиций.
 Гипотеза формативной причинности может быть прове­рена экспериментально. Под экспериментальной проверкой подразумевается выбор между принятой (механистической) теорией и выдвинутой гипотезой. Этот выбор в принципе можно сделать, поскольку между упомянутыми концепция­ми имеется два важных отличия. Первое отличие касается возможности предсказания форм вновь образующихся хи­мических или биологических систем. Согласно принятой теории, эти формы могут быть в принципе предсказаны на основе «теорий квантовой механики, электромагнетизма, энергетической причинности и т. д.». Согласно гипотезе формативной причинности, напротив, вновь образующиеся формы не могут быть предсказаны заранее, можно предска­зать лишь набор возможных форм. Второе отличие касает­ся кумулятивного «морфического влияния» прошлых форм. Согласно принятой теории, образование формы в каждом данном случае не зависит от того, появлялись ли подобные формы в прошлом, и если да, то в каком количестве. Соглас­но гипотезе формативной причинности, форма системы зависит от влияния прошлых подобных форм; «это влияние больше, если форма появляется в биллонный раз, чем в ты­сячный или в десятый».
 Однако, как полагает автор, первое отличие не позволя­ет сделать однозначный выбор в пользу той или иной тео­рии, так как на практике неспособность принятой теории предсказывать новую форму никогда не может быть строго доказана: защитники этой теории всегда могут утверждать, что форма все же может быть предсказана однозначно, например если будут проведены более точные вычисления. Таким образом, экспериментальные тесты могут быть осно­ваны только на втором отличии.
 Наши соображения касаются следующих вопросов и по­ложений:
 1. Постулата о неизвестной природе М-полей или о причинности нового типа.
 2. Отказа от рассмотрения происхождения новых форм, отнесения этого вопроса к области метафизики.
 3. Возможностей экспериментальной проверки и их (нам известных) результатов.
 
 
 1. О природе М-полей
 
 Итак, согласно рассматриваемой гипотезе, фактор, опре­деляющий образование форм на всех уровнях организации материи, — это морфогенетические поля. Утверждается, что это поля нового типа, не известного физике; соответственно, они не могут быть измерены или рассчитаны какими-либо известными науке способами.
 На наш взгляд, такая позиция автора имеет по крайней мере два явных недостатка. Во-первых, со стороны ученых-естествоиспытателей она может сразу вызывать сопротив­ление просто потому, что выходит за рамки известных представлений о силах, о физических полях, действующих в природе, о взаимодействиях между элементами вещества, о законных и во многих случаях оправдывающих себя мето­дах теоретического и экспериментального исследования химических и биологических процессов и т. д. И дело не только в том, что психологически трудно допустить сущест­вование неизвестных науке полей. Дело еще и в том, что гипотеза Шелдрейка претендует на объяснение в числе прочих также и таких хорошо известных химических и би­ологических явлений, для которых уже сложились свои пути и методы исследования.
 Когда речь идет о парапсихологических феноменах, ко­торые пока встречаются сравнительно редко и представляют как бы особую область, к которой официальная наука отно­шения не имеет, тогда объяснение с помощью неизвестных полей для достаточно широко мыслящих ученых может быть допустимо. Но когда дело касается «нормальных» явлений, изучаемых в различных науках — таких, например, как фазовые переходы, в том числе кристаллизация (физическая химия), ферментативные реакции, превращение структуры белка (энзимология, биохимия), развитие эмбриона (эмбрио­логия), реакции, изучаемые в физиологии растений (ботани­ка, биохимия растений), и многие другие,— то здесь, вполне отдавая себе отчет в существовании нерешенных вопросов и даже понимая ограниченность или явную несостоятельность механистического подхода, все же чрезвычайно трудно допу­стить правомерность объяснения с помощью неизвестных науке полей. Для человеческого сознания, как нам кажется, гораздо более естественно расширять границы познанного, делая шаг от известного и опираясь на какие-то осязаемые и измеряемые величины.
 Во-вторых, остается непонятным, почему автор строит свою гипотезу на действии неизвестных науке полей, когда есть достаточно оснований полагать, что по крайней мере часть вопросов, которые не в состоянии разрешить механис­тическая теория, вполне могут быть решены, если принять во внимание существование тех биологических эффектов элек­тромагнитных полей (ЭМП), которые механистическая на­ука до сих пор почти не учитывала. Уже к моменту выхода первого издания «Новой науки о жизни» были опубликованы (в том числе на английском языке) данные о существовании нетепловых эффектов ЭМП при их действии на живые орга­низмы (в частности, об их влиянии на процесс онтогенеза индивидуального организма (развитие зародыша) и русским ученым А. С. Пресманом [9?11] было высказано предполо­жение о существенной информационной роли ЭМП в живой природе, на разных уровнях организации биосистем. Такие исследования игнорировались или отвергались официальной наукой, поскольку механистическая теория допускала лишь энергетическое воздействие ЭМП на живые организмы, но считала невозможным, чтобы ЭМП являлись также пере­носчиками информации внутри живых организмов и между ними. В то же время для убежденного противника механисти­ческой биологии, каковым, несомненно, является Шелдрейк, как нам кажется, было бы естественным если не использовать сведения об информационной роли ЭМП в живой природе при построении своей гипотезы, то хотя бы обсудить такую роль ЭМП как возможную альтернативу своей концепции М-полей. Однако ничего подобного автор не делает, огра­ничиваясь лишь двумя короткими замечаниями (с. 102, 120), из которых создается впечатление, что он сам не допускает возможности влияния ЭМП на формообразование в биоло­гических системах (в процессах морфогенеза).
 За последние десятилетия круг исследований нетепло­вых эффектов ЭМП в живой природе значительно расши­рился. Появились новые, более чувствительные методы измерений излучений биологических объектов, были раз­работаны методики экспериментальных исследований передачи информации между биообъектами с помощью ЭМП, а также целенаправленного влияния слабых ЭМП (не вызывающих изменения энергии биосистемы) на различ­ные реакции клеток, на рост и развитие эмбрионов, на про­цессы регенерации живых организмов, на рост тканей (в том числе костных), на поведение (обучение, инстинкты) животных и птиц, на обучаемость и поведенческие реакции человека. Сведения по этим вопросам можно найти в ряде монографий, обзоров сборников статей и трудов конфе­ренций (напр., [12—18]).
 В целом к настоящему времени стало уже достаточно ясно, что ЭМП, несомненно, являются переносчиками не только энергии, но и информации; кроме того, есть основа­ния полагать [19], что ЭМП можно рассматривать как весь­ма вероятный физический эквивалент морфогенетического поля А.Г. Гурвича, то есть как фактор, регулирующий движения биологических молекул в клетке. Таким образом, ЭМП могут быть вполне реальной альтернативой М-полям Шелдрейка, во всяком случае, при объяснении тех явлений образования и изменения форм, для которых продемонст­рирована активная роль ЭМП. Это касается не только соб­ственно морфогенеза, то есть образования и изменения вещественных форм живых существ, но и их поведения, регулируемого, согласно гипотезе Шелдрейка, моторными полями, действующими аналогично М-полям. Более того, в исследованиях биологических эффектов ЭМП имеются факты, вступающие в противоречие с некоторыми позици­ями Шелдрейка. Это относится, в частности, к процессам регенерации. Так, в исследованиях регенерации лапы у тритона было показано [18], что вид конечности, вырастаю­щей после ампутации, равно как и скорость роста, сущест­венно зависит от интенсивности и структуры магнитного поля, накладываемого на исследуемую конечность в облас­ти роста, причем энергетический эффект от ЭМП здесь полностью отсутствует. Отсюда следует, что действие М-поля лапы тритона (добавим, поля сильного, поскольку тритоны — это очень древний вид и форма лапы у них меня­ется мало) фактически полностью блокируется влиянием (физического!) электромагнитного поля. При этом вероят­ность той или другой формы с энергетической точки зрения совершенно одинакова, но конечный результат может силь­но отличаться от нормальной формы.
 Также из результатов исследования действия малых доз радиации на живые организмы вытекает весьма важный вывод [19], что природный радиоактивный фон необходим для нормального существования живых организмов. Если это так, то оказывается, что само образование и развитие живых организмов протекало бы совсем иначе в другой электромагнитной среде. В сочетании с вышеупомянутыми результатами биофизических исследований этот вывод поз­воляет заключить, что вообще все процессы в живой приро­де Земли, в том числе и процессы образования и изменения форм, протекают в определенной электромагнитной среде. Поэтому искать объяснения явлений, непонятных с точки зрения механистического подхода, сейчас следует непре­менно с учетом электромагнитных воздействий среды, а также взаимодействий во внутренней среде организмов и между ними на уровне электромагнитного поля.
 Отсюда вытекает, что как автор гипотезы формативной причинности, так и его последователи уже не могут игнори­ровать электромагнитную составляющую среды, в которой существует и развивается все живое. Теперь они просто обязаны определить свое отношение к ней на языке науч­ных терминов — сопоставить действие ЭМП и М-полей, предложить эксперименты для выбора между ними и т. д. — конечно, если они желают «вписать» гипотезу формативной причинности в складывающуюся сейчас более объемную научную картину мира.
 Заметим, что и ортодоксально мыслящие биологи, для которых оказывается невозможным игнорировать инфор­мационную роль ЭМП, уже пытаются учитывать эти эффекты, главным образом в исследованиях биологичес­ких процессов на клеточном или мембранном уровне. Хотя при этом неизбежно возникают трудности, связанные прежде всего с тем, что слишком укоренилось в сознании убеждение в чисто энергетической роли ЭМП в биологиче­ских процессах. И кроме того, большим препятствием здесь является редукционистский стиль мышления, пред­полагающий поиск причин явлений «снизу», через взаимодействия элементов вещества. Тогда как принятие ЭМП как средства передачи информации на всех уровнях организа­ции биосферы требует перехода к системному мышлению, к целостному восприятию изучаемых объектов, к осозна­нию руководящей роли высших уровней в иерархии биоло­гических систем. Но такой переход нам представляется неизбежным; и со временем под давлением соответствую­щих фактов и все менее ортодоксальных теорий нетепловые биологические эффекты ЭМП, несомненно, будут вписаны в общую картину биологических явлений. Хотя здесь еще многое предстоит исследовать и объяснять, и, вероятно, мно­го времени потребуется для того, чтобы определить закон­ное место этих эффектов в биологической науке.
 
 2. Вопрос о происхождении новых форм
 
 Концепция Шелдрейка оставляет этот вопрос открытым. Как пишет автор: «Гипотеза формативной причинности есть проверяемая гипотеза об объективно (выделено нами ? Е. Е.) наблюдаемых закономерностях, существующих в природе. Она не может дать никаких ответов на вопросы, поставлен­ные появлением новых форм и новых моделей поведения или фактом субъективного опыта. На такие вопросы могут отве­тить лишь теории реальности, идущие далее, нежели теории естественной науки, иными словами — метафизические тео­рии» (с. 268). С этой точки зрения появление любой новой формы является «уникальным событием, которое следует при­писать случаю, или творческой силе, присущей материи, или трансцендентному творческому принципу» (с. 157).
 По существу это означает, что автор (как это ни удиви­тельно!) в этом вопросе стоит на позиции, характерной для той самой механистической теории, альтернативу которой он предлагает. Поскольку одно из основополагающих утверждений механистической теории и состоит именно в том, что естественно-научное исследование в принципе рассматривает лишь объективно существующие закономер­ности (по отношению к которым исследователь занимает позицию стороннего наблюдателя) и не касается причин этих закономерностей. Согласно этой теории, основанием для выводов и, соответственно, для гипотез о законах приро­ды являются опытные факты, а не умственные построения. Эти последние служат источником метафизических теорий. Наука же, в отличие от метафизики, стоит на прочном фун­даменте объективных закономерностей, установленных опытным путем, которые могут быть проверены в ходе неза­висимых экспериментов.
 Такая позиция — построение научного знания путем индукции из объективно наблюдаемых закономерностей — берет начало, как все мы знаем, из трудов основоположников науки Нового времени. Хорошо известно знаменитое изре­чение Исаака Ньютона: «Гипотез не измышляю». Но извест­но также, что основы науки Нового времени, составляющие фундамент современной науки, складывались в нелегкой борьбе с невежественными построениями служителей церк­ви. И тогда такая позиция была необходима и оправдана как антитеза схоластическим нагромождениям Средневековья. Так утверждались мощь разума и достоинство человека, его способность не быть игрушкой стихий, но обрести власть над силами природы, направляя их действие в своих интересах, избавиться от болезней, научиться использовать природные богатства для улучшения своей жизни.
 Но сейчас мы стоим перед другой проблемой. Утвержде­ние науки как антитезы метафизики, вывод высших причин явлений за рамки научного исследования фактически при­вели к тому, что наука в лице большинства своих представите­лей вообще забыла о существовании высших причин и стала сводить и мир, и природу, и человека к чисто вещественным проявлениям. Соответственно, и само научное исследование стало отождествляться с поиском сугубо материальных причин, причем не выходящих за рамки известных видов физической материи. Поиск этих причин ведется «снизу», от элементов вещества, и сводится в конечном счете к нахож­дению энергетически выгодных состояний, то есть состояний с минимальной энергией.
 Такая, как ее называет Шелдрейк, «энергетическая при­чинность» в принципе не позволяет увидеть в изучаемых явлениях следствия высших причин, действие духовных сил, тонких состояний материи, обладающих иными свойствами по сравнению с теми, которые приписывает наука известным ей состояниям материи. Соответственно, оказывается невоз­можным найти научно обоснованное решение многих изве­стных проблем (проблем регуляции, регенерации, инстинкта, проблем теории эволюции и т. д.), не говоря уже о таких «осо­бых», но вполне реальных феноменах, которые относятся к области парапсихологии.
 Шелдрейк предложил альтернативу — «формативную причинность», которая представляет как бы сверхфизичес­кий уровень, на котором сосредоточен другой класс причин, дополнительный к «энергетическим». При этом действи­тельно можно отчасти разрешить проблемы, возникающие при строгом следовании механистическому подходу. Одна­ко поскольку происхождение новых форм остается вне рамок его гипотезы и считается, что сами М-поля (и следо­вательно, «формативные причины») имеют неизвестную, но определенно нефизическую природу, то оказывается, что все творческие силы природы и человека, проявления которых очевидны и играют огромную роль в создании новых форм, оторваны от физической реальности. Иначе говоря, возникает разрыв между творческой деятельностью человеческого сознания и превращениями в мире физичес­ких форм.
 Понимая это, Шелдрейк вводит еще третий вид при­чинности — «сознательную причинность», однако и она не решает проблемы происхождения новых форм. Как от­мечает он сам в последней главе, «хотя сознательное твор­чество достигает своего высшего развития у человека как биологического вида, возможно, что оно также играет важную роль в развитии новых типов поведения у высших животных... Но сознательная причинность имеет место только в уже установившихся рамках формативной при­чинности, задаваемой морфическим резонансом от про­шлых животных; она не может объяснить главные мотор­ные поля, в области которых она проявляется, и не может также рассматриваться как причина характерной формы вида. Еще менее она может помочь объяснить происхож­дение новых форм в растительном царстве. Так что про­блема эволюционного творчества остается нерешенной» (с. 277).
 Таким образом, оказывается, что гипотеза формативной причинности фактически сохраняет разрыв между созна­нием и физической реальностью, существующий в рамках принятой механистической теории. И тогда утверждение реальности действия в физическом мире высших, тонкома­териальных сил и состояний сознания, реальности духа как движущей силы всего материального мира становится не­возможным. И научное исследование феноменов жизни все равно оказывается замкнутым в мире узкоматериальных, известных физических причин. Между тем всякий, кто при­знает единство мира и всеобщую взаимосвязь объектов и явлений, понимает, что этот разрыв не соответствует дейст­вительности.
 
 
 
 3. Об экспериментальной проверке гипотезы формативной причинности
 
 
 Возможность предложить эксперименты для проверки гипотезы — безусловно, большое достоинство концепции Шелдрейка. И ряд экспериментов, которые предлагает автор в своей книге, могли бы дать вполне убедительный от­вет. Таковыми являются, например, опыты с выращиванием кристаллов или растений одного вида. Правда, осуществить такие эксперименты достаточно чисто совсем непросто, как признает и сам автор. Пока, по крайней мере, сообще­ния о результатах таких (или им подобных) экспериментов нам неизвестны. Тесты гипотезы формативной причиннос­ти из области обучаемости животных (крыс, собак и т. д.), конечно, в принципе возможны. Но это также задача до­вольно сложная, как показывает, например, обсуждение результатов эксперимента с многими поколениями крыс, проводившегося в течение ряда десятилетий в разных стра­нах. Возможно, автор прав, интерпретируя полученные здесь результаты в пользу своей гипотезы. Но ясно, что для убедительного ответа необходим новый подобный экспери­мент, а таковой в силу, вероятно, объективных причин пока что либо поставлен не был, либо еще не дал однозначных результатов.
 Впечатляют массовость и энтузиазм участников экспе­риментов по заучиванию стишков или отгадыванию карти­нок, поставленных на телевидении. Но результаты, при­веденные в Приложении, все же представляются нам не вполне убедительными. Впрочем, возможно, что за более чем 20 лет, прошедших с тех пор, были проведены другие эксперименты, которые нам неизвестны, и получены резуль­таты, которые можно считать достаточными для определен­ных выводов.
 При всех условиях решить вопрос о применимости гипо­тезы формативной причинности можно лишь с помощью эксперимента. Это справедливо, как нам представляется, для любой гипотезы, предлагающей объяснения, альтернативные тем, которые даются принятой механистической теорией, или претендующие на объяснение явлений, которые принятая теория не признает как феномены, требующие научного исследования. На наш взгляд, именно убедительные экспери­менты — главная проблема альтернативных теорий, концеп­ций, интерпретаций явлений в сфере живого, появившихся за последнее время в биологической науке.
 Однако, независимо от результатов экспериментов и бу­дущей судьбы гипотезы Шелдрейка в нашей стране, широ­кий кругозор автора, свежая мысль и устремление к новому, более высокому качеству понимания явлений сыграют, как мы полагаем, безусловно, положительную роль, пробудят к жизни ценные идеи, полезные для построения основ но­вой науки.
 Высказанные выше соображения ни в коей мере не ума­ляют ценности этой книги для российского читателя. Они лишь подчеркивают сложность задач, встающих перед теми исследователями биологических явлений, кто дерзает дать простор своей творческой мысли и стремится найти выход из тупика, созданного жесткими рамками действующей официальной научной идеологии. Это стремление заслу­живает глубокого уважения; ведь это не что иное, как поиск истины, который и составляет сущность научной работы; а поиск истины и добывание знания для пользы людей есть долг и одновременно призвание тех, кто посвятил свою жизнь науке.
 В поисках выхода из этого тупика можно идти разными путями, и каждый выбирает тот путь, который ему ближе. Для нас несомненно, что создание реальной альтернативы механистическому подходу в науке вообще и в биологии в частности должно опираться прежде всего на действитель­ное знание основ мироздания, строения материи, строения и принципов организации форм (в том числе живых организ­мов), законов эволюции форм — то есть того, что дает нам Высшее Знание, представленное различными источниками. Среди известных нам источников наиболее близким для нас является Единое Учение, изложенное в теософии Е. П. Блаватской и Учении Живой Этики, или Агни Йоге, данном Е. И. и Н. К. Рерих.
 Это Единое Учение дает цельную и прекрасную карти­ну мира, в котором все взаимосвязано и каждая частица мо­жет восходить в своей эволюции от более грубого состоя­ния к более тонкому, от более низкого сознания — к более высокому, от меньшей красоты — к большей красоте. В этой вселенной действуют незыблемые законы; эти законы едины для всего мироздания и каждой его части, в том чис­ле для нашей планеты, ее живого мира, человечества и каждого человека. И только осознание этих законов может освободить человека от страха смерти, дать ему силы пре­одолевать трудности жизни, дать ему понимание смысла сво­его существования на Земле и необходимости непрестанной работы для блага других, для улучшения себя. Только осозна­ние этих законов может пробудить в человеке чувство ответ­ственности за свои мысли, слова и действия. Только осозна­ние этих законов может дать равновесие и реально помочь человеку достойно встретить те великие и грозные испыта­ния для всей жизни на нашей планете, которые давно были предсказаны. И теперь, как мы видим, предсказания начина­ют сбываться.
 Но осознание законов жизни — процесс, который проте­кает в сфере нашего мышления и непременно включает ос­мысление результатов научного исследования. Ведь это наука добывает новое знание, которое затем начинает утверждаться в умах и применяться в других областях жизни. Это наука, яв­но или неявно питаемая из Высоких Источников, расширяет границы наших представлений о мире, о жизни, о самих себе и позволяет осознать то общее, что лежит в основе, казалось бы, разнородных процессов и явлений. И, на наш взгляд, именно наука, движимая свободной творческой мыслью, не скованной ни грубоматериалистическими, ни религиозными догмами и предрассудками, вдохновляемая благородной иде­ей помощи человечеству, устремленная к одухотворению жизни, способна выйти на новый уровень понимания явле­ний, дать возможность людям осознать свою высшую приро­ду и себя как частицу Единой Жизни и увидеть цель своего пребывания на этой Земле.
 Конечно, трудно не согласиться с тем, что современная наука мало соответствует выполнению этой высокой мис­сии. Слишком много сейчас препятствий для этого — и вне нас, и в нас самих, работающих в науке. Но время идет, сознание меняется, новые энергии пробуждаются к дейст­вию. И дух человеческий работает неустанно и постепенно пробивает изнутри множество преград в наших умах и ду­шах, дает нам силы и терпение, позволяет услышать голос сердца и обрести новое понимание сущности явлений. И чем яснее и глубже в нас это новое понимание, тем больше мы можем сделать для выполнения своей главной задачи — создания Новой Науки о Жизни.
 
 
 Литература к Послесловию
 
 
 1. R. Sheldrake. The Presence of the Past. 1-st edition, Times Books, New York and Random House of Canada, Toronto, 1988. 2-nd edition, 1990.
 2. R. Sheldrake. The Rebirh of Nature. 3-rd edition. Rider, London, Sydney, Auckland, Johannesburg, 1993.
 3. R. Sheldrake. Seven Experiments That Could Change the World. Fourth Estate, 1994.
 4. R. Sheldrake. Dogs That Know When Their Owners Are Coming Home: And Other Unexplained Powers of Animals. Hutchinson, 1999.
 5. R. Abraham, T. MacKena, R. Sheldrake. Trialogues at the Edge of the West: Chaos, Creativity and the Resacralization of the World. Bear and Co., 1992.
 6. Fr. M. Fox, R. Sheldrake. Natural Grace. Bloomsbury, 1996.
 7. Fr. M. Fox, R. Sheldrake. The Physics of Angels. Harper Collins, 1996.
 8. R. Abraham, T. MacKena, R. Sheldrake. The Evolutionary Mind. Trialogue Press, 1998.
 9. А. С. Пресман. Электромагнитные поля и живая при­ рода. М.: Наука, 1968.
 10. А. С. Пресман. Идеи В. И. Вернадского в современной биологии. М.: Знание, 1976.
 11. A. S. Presman. Electromagnetic fields and life. New York, 1977.
 12. Электромагнитные поля в биосфере. Сб. статей в 2 томах. М.: Наука, 1984.
 13. Биогенный магнетит и магнитореценция. Новое о био­магнетизме. В 2 томах. Пер. с англ. под ред. В. А. Троицкой и Ю. А. Холодова. М.: Мир, 1989.
 14. Modern Bioelectricity. Ed. By A. A. Marino. Marcel Dekker, Basel. 1988.
 15. Biophotonics and Coherent Systems. Proc. Of the 2-nd Alexander Gurwitsch Conference and Additional Contributions. Moscow University Press, Moscow, 2000.
 16. Электромагнитные поля и здоровье человека. Фунда­ментальные и прикладные исследования. Материалы 3-й международной конференции. М. — СПб., 17 — 24.09.2002 г. М., 2002.
 17. А. Б. Бурлаков и др. Волновая коммуникация при са­моорганизации биосистем. Материалы 2-й Российской междисциплинарной научной конференции «Этика и На­ ука Будущего». Ежегодник «Дельфис» — 2002. М.: Дельфис, 2002. С. 196; А. Б. Бурлаков и др. Влияние внешних электромагнитных воздействий на процессы самоорганизации сложных биологических систем. Материалы 3-й Российской междисциплинарной научной конференции «Этика и Наука Будущего». Ежегодник «Дельфис» — 2003. М.: Дельфис, 2003. С. 252.
 18. Е. М. Егорова. Электромагнитные поля и жизнь. Дельфис, № 4(21), 1999; 1(22), 2000; 2(23), 2000.
 19. А. М. Кузин. Вторичные биогенные излучения — лучи жизни. Пущино, 1997.
 
 Литература

<< Пред.           стр. 5 (из 6)           След. >>

Список литературы по разделу