<< Пред. стр. 7 (из 25) След. >>
Список литературы по разделу
Он стремился выявить самые глубинные истоки того чувства беспомощности и дезориентации, которое охватило людей. Человек, считает Ясперс, стал все более осознавать, что он оказался в положении "пребывания перед ничто", о чем в свое вре-
110
мя писали Кьеркегор и Ницше. "Все стало несостоятельным; нет ничего, что не вызывало бы сомнения, ничто подлинное не подтверждается; существует лишь бесконечный круговорот, состоящий во взаимном обмане и самообмане посредством идеологий. Сознание эпохи отделяется от всякого бытия и заменяется только самим собой. Тот, кто так думает, ощущает и самого себя как ничто. Его сознание конца есть одновременно сознание ничтожности его собственной сущности" [141].
141 Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1994 С. 360.
То, что веками составляло мир человека, расползается по швам. Человек как будто растворяется в том, что должно быть лишь средством его бытия. Он теряет смысл своей жизни, все то, что придает ей ценность и достоинство. Эта кризисная ситуация, полагает Ясперс, постепенно нарастала с начала века, но осознавалась первоначально в своих поверхностных проявлениях.
Сначала основу этого кризиса видели в кризисе государственности, в том, что характер правления не отвечал волеизъявлению всего общества, не служил его устойчивому согласию. Затем заговорили о кризисе культуры как распаде духовности. В итоге же обнаружилось, что речь должна идти о кризисе самого человеческого бытия.
Этим кризисом, необозримым и непостижимым в своих причинах, охвачено все. Его нельзя устранить, можно лишь принять как судьбу, терпеть и преодолевать. В эмпирическом плане кризисная ситуация человеческого бытия проявляется во многих феноменах. Здесь для нас интересны те из них, в которых Ясперс фиксирует вполне реальные проблемы. Он отмечает, что технические и экономические противоречия приобретают планетарный характер. Земной шар стал не только сферой переплетения экономических связей и единства технического господства над существованием; все большее количество людей видят в нем единое замкнутое пространство, в котором они соединены для развития своей истории.
Это объединение людей земного шара вызывало процесс нивелирования. Людей связывает между собой поверхностное и ничтожное, безразличное к их подлинному бытию. В результа-
111
те нарастает необратимая утрата субстанциональности, остановить которую невозможно. Ясперс считает, что "физиогномика" поколений все время снижается, достигая все более низкого уровня: "В каждой профессии наблюдается недостаток в людях при натиске соискателей. В массе повсюду господствует заурядность. Здесь встречаются обладающие специфическими способностями функционеры аппарата, которые концентрируются и достигают успеха. Путаница, вызванная обладанием почти всеми возможностями выражения, возникающими в прошлом, почти непроницаемо скрывает человека. Жест заменяет бытие, многообразие - единство, разговорчивость - подлинное сообщение, переживание - экзистенцию; основным аспектом становится бесконечная мимикрия" [142].
142 Ясперс К. Указ. соч. С. 377.
Налицо и духовные причины упадка. Утрачено всякое доверие к духовным авторитетам. С XIX в. эта форма духовных связей людей уничтожалась огнем критики. Результатом чего явился, с одной стороны, свойственный современному человеку цинизм: люди пожимают плечами, наблюдая всеобщую несправедливость. С другой стороны, утрачена гуманность, круговорот бессодержательных идеалов оправдывает самое ничтожное и случайное. Произошло разбожествление мира, нет больше непререкаемых законов свободы, ее место занимают порядок, соучастие, желание не быть помехой. Место истинного авторитета угрожают занять случайные идолы. Повсеместная критика разрушает способности к созиданию. Положительные жизненные силы людей рассеиваются и распадаются.
Что же еще осталось в этой ситуации нарастающей антропологической катастрофы? Только лишь сознание опасности и утраты подлинного бытия, отвечает Ясперс. Тот, кто хочет преодолеть кризис и достигнуть истоков, должен пройти через утраченное, принять решение о себе самом; испробовать на себе этот социальный маскарад, чтобы ощутить подлинное.
В итоге Ясперс скорее фиксирует глубочайшую кризисную ситуацию, чем очерчивает способ выхода из нее. Характерное
112
для экзистенциализма убеждение в том, что нужно вернуться к началу, к истинному бытию человека, чтобы внести относительную рациональность во внешний порядок существования, вряд ли можно рассматривать как реальный путь к новому миру.
3.2. Хосе Ортега-и-Гассет: "омассовление" общества
Самый известный испанский философ XX в. Хосе Ортега-и-Гассет занимает особое место среди мыслителей, писавших о причинах и характере европейского кризиса. Его эссе "Восстание масс" (1930) стало своего рода знаком эпохи, получило огромную популярность и было переведено на многие языки. В нем философ фиксирует, что Европа переживает самый тяжелый кризис, который когда-либо выпадал на долю народов и культур. По крайней мере с XVI в., когда в Европе стало зарождаться современное индустриальное общество, она не знала столь охватывающих деструктивных процессов.
Ортега-и-Гассет Хосе (1883-1955) - философ, публицист, общественный деятель, основатель Института гуманитарных наук (1948) в Испании. Родился в Мадриде, в семье главного редактора газеты "Эль импарсиаль" ("Беспартийный") Хосе Ортега-и-Мунилья. В 1905-1907 гг. учился в университетах Лейпцига, Берлина и Марбурга. В 1911-1936 гг. руководил кафедрой метафизики в Мадридском центральном университете. В 1930 г. участвовал в основании Союза защиты республики; в 1931 г. участвовал в свержении монархии. В 1936 г., вскоре после начала гражданской войны, покинул Испанию. Перенесенная тяжелая хирургическая операция надолго задержала его в Париже. Потом его путь лежал в Голландию, Португалию, Аргентину. С 1942 г. жил в Португалии. В 1948 г. возвратился в Мадрид и основал Гуманитарный институт. Зимой 1951 -1952 гг. читал лекции в Мюнхене. 1 июня 1953 г. вышел в отставку с поста мадридского профессора. Умер 19 октября 1955 г. [Хюбшер А. Мыслители нашего времени. М., 1962. С. 84]
Глубинную суть этого кризиса мыслитель видит в выдвижении на историческую арену нового феномена - "человека мас-
113
сы". Неожиданно оказалось так, что перед нашими глазами предстала эпоха всеобщего нивелирования. Подобно Ясперсу, Ортега отмечает, что нивелирование охватывает все: нивелируются судьбы, нивелируется культура различных социальных классов, нивелируются даже половые различия. Наступает господство "среднегочеловека", господство "человекамассы". Восстание масс может стать катастрофой, достаточно тридцати лет господства "человека массы", чтобы вернуть человечество к эпохе варварства, считает Ортега.
"Восстание масс" написано им в один из самых драматических периодов истории XX в.: прошло немногим более десяти лет после окончания Первой мировой войны и оставалось всего десять лет до Второй - самой истребительной и страшной из всех, какие знала новая история. За семь лет до выхода его книги в Италии победил Муссолини; вскоре после ее появления в Германии пришел к власти Гитлер. В России в это время начинались процессы коллективизации и форсированной индустриализации, сломавшие хребет традиционному русскому обществу и породившие феномен "советского человека", черты которого во многом напоминают "человека массы", описанного испанским философом.
Откуда же берет свои истоки "омассовление" европейской жизни в XX в., почему именно в это время массы вышли на арену истории? Отчего вдруг, как пишет сам Ортега, исчезли герои, а остался только хор? Философ указывает на бурный рост населения Европы, которое в течение двенадцати веков не превышало 180 млн, а за одно столетие - с 1800 по 1914 г. возросло до 460 млн. Это столетие произвело такое количество "человеческого материала", что оно, "как поток, обрушилось на поле истории, затопляя его" [143].
143 Ортега-и-Гассет X. Восстание масс // Вопросы философии. 1989 № 3. С. 135.
Ортега считает, что объяснить такой лавинообразный рост населения европейских наций можно двумя главными причинами: во-первых, укоренением в социально-политической жизни и экономических отношениях либеральной демократии. Во-
114
вторых, научно-техническими достижениями, создавшими материальное благополучие и невиданный ранее рост товаров в странах, перешедших на индустриальный путь развития. Оба эти фактора философ характеризует в целом положительно и считает их высшим достижением человеческой цивилизации: "Либеральная демократия, снабженная творческой техникой, представляет собой наивысшую из всех известных нам форм общественной жизни" [144]. Пока рассуждения философа напоминают идеи сторонников прогресса и либерально-демократических идеалов XIX в. Но почему же столь благотворные тенденции обернулись такими негативными результатами? Ведь "восставшие массы" начали реально угрожать тем социальным институтам - демократическому государству, рациональному мышлению, воплотившемуся в науке и технике, - благодаря которым стало возможно само их существование.
144 Там же.
Разрешение этого парадокса, согласно Ортеге, состоит в том, что претендующий теперь на господство над миром "человек массы" на самом деле является примитивом, напоминающим первобытного человека, внезапно объявившегося в цивилизованном мире. Цивилизован мир, но не его обитатели. Они даже не замечают цивилизации, воспринимая ее как нечто само собой разумеющееся и пользуясь ее плодами, как будто они являются дарами природы. Этот новый, "свежий" человек на дорогах истории даже не подозревает о сложном и хрупком, искусственном, почти невероятном характере цивилизации. Он с удовольствием пользуется техническими устройствами, автомобилями и другими продуктами современной цивилизации, но абсолютно безразличен к тем культурным, этическим и социальным законам и нормам, на которых эта цивилизация основана.
В лесах, среди природы, пишет философ, мы смело можем быть дикарями. Что же касается мира цивилизации, то он не дан нам в виде готовой среды, он не может поддерживать сам себя. Этот мир искусствен, он создан и должен постоянно поддерживаться деятельностью весьма компетентных людей, мастеров в своем деле. Если же мы хотим пользоваться благами цивилизации, но не заботимся о ней, то можем мигом оказаться без всякой цивилизации. Достаточно нескольких промахов, и она может исчезнуть как дым, как завеса, скрывавшая нагую природу.
115
Человек массы считает, что цивилизация, которую он видит и использует со дня рождения, так же первозданна и самородна, как природа. Точнее сказать, принципы, на которых покоится цивилизация, просто не существуют для него. Основные культурные ценности его не интересуют, он с ними не соглашается, не намерен их защищать. Почему это происходит? Одна из причин заключается в том, что цивилизация по мере своего развития становится все сложнее и напряженнее. Проблемы, которые она ставит перед нами, невероятно запутаны. Людей, способных разрешать эти проблемы, становится все меньше. Несоответствие между сложностью проблем и наличными средствами их решения выражает трагедию эпохи.
Массовый человек не в состоянии идти в ногу со своей собственной цивилизацией. Жутко становится, пишет мыслитель, когда слышишь, как сравнительно образованные люди рассуждают на повседневные темы. Словно крестьяне, которые заскорузлыми пальцами пытаются взять со стола иголку, они подходят к политическим и социальным вопросам с тем самым запасом идей и методов, какие применялись 200 лет назад для решения вопросов в 200 раз более простых. Развитая цивилизация всегда порождает сложные проблемы, и чем выше ступень прогресса, тем больше опасность крушения.
Итак, испанский философ констатирует новый социальный факт: европейская история впервые оказывается в руках заурядного человека, "человека массы" и зависит от его поведения и решений. Коль скоро это так, то имеет смысл внимательнее присмотреться к психологической структуре этого человека.
Если принять во внимание явления общественной жизни, связанные с этим новым человеком, то можно обнаружить следующее. По мнению Ортеги, для человека массы характерно прежде всего вульгарное самодовольство. Он считает, что жизнь должна быть легкой и обильной, без трагических ограничений. Он доволен тем, каков он есть, и везде и всегда утверждает свое
116
моральное и интеллектуальное достоинство. Это удовлетворение собой замыкает его от всего внешнего, ему неведомо смущение и сомнение, он может не считаться с остальными.
Его внутреннее чувство господства побуждает его постоянно осуществлять это господство. Действовать так, как если бы в мире существовал только он один и ему подобные. Он склонен навязывать всем свое вульгарное мнение, жаждет власти и ради этого готов пойти на все. Он напичкан сказками и мифами о своем превосходстве, считает, что ему от рождения положено господствовать над другими, и он даже не задумывается над вопросом, как подготовить себя к этому, ибо полагает, что и так достаточно хорош. Он пытается утверждать свое моральное и интеллектуальное превосходство, которое на самом деле является деградацией. Наилучшим для него методом становится метод силы, "прямого действия". Это, пожалуй, единственное, что он признает и чему готов подчиняться сам.
И для нынешних дней характерно, подчеркивает Ортега, что эти вульгарные, мещанские души, сознающие свою посредственность, смело заявляют свое право на вульгарность. В результате масса давит все индивидуальное и особое, личностное и избранное. Этот новый тип человека, "человек самодовольный" - воплощенное противоречие самой сущности человеческой жизни. Поэтому, когда он начинает задавать тон в обществе, надо бить в набат и громко предупреждать о том, что человечеству грозит вырождение, духовная смерть.
Очень опасным явлением, связанным с "восстанием масс", Ортега считает нагнетание атмосферы насилия, культа силы в обществе. Ортега резко осуждает идею насилия, как она выразилась, например, у французских синдикалистов с их лозунгом "прямого действия". Провозглашение насилия как принципа он называет "Великой Хартией Варварства" и полагает, что принцип "сила вместо права" грозит смести европейскую цивилизацию. Отсюда исходит самая большая опасность для Европы, для ее политических и культурных форм.
В этой критике культа насилия Ортега одним из первых европейских мыслителей указывает на специфику тоталитарных
117
режимов XX в. "Под маркой синдикализма и фашизма, - пишет он, - в Европе впервые появляется тип человека, который не считает нужным оправдывать свои претензии и поступки перед другими, ни даже перед самим собой; он просто показывает, что решил любой ценой добиться цели. Вот это и есть то новое, небывалое: право действовать без всяких на то прав. Тут я вижу самое наглядное проявление нового поведения масс, причина же - в том, что они решили захватить руководство обществом в свои руки, хотя руководить им они и неспособны" [145].
145 Ортега-и-Гассет X. Восстание масс // Вопросы философии. 1989. № 3. С. 144.
Ортега не считает человека массы представителем какого-то особого социального класса, это, скорее, социальный тип, который присутствует во всех социальных классах, аккумулируя отличительные особенности этого времени.
Процесс нивелирования углубляется и ускоряется по мере того, как нарастают кризисные явления в обществе. Здесь существует своего рода обратная связь. В результате общество оказывается в ситуации, когда чуть ли не единственным средством удержания все растущего числа этих новых массовых людей становится всепроникающее и регулярное государственное насилие. Распространение человека массы, таким образом, может индуцировать тоталитарные структуры власти.
Само по себе государство является необходимым продуктом цивилизации. Однако оно может быть и величайшей опасностью. Интересно и поучительно, считает Ортега, проследить отношение человека массы к государству: он изумляется государственной мощи, знает, что это оно охраняет его собственную жизнь, но не отдает себе отчета в том, что государство было создано поколениями людей и держится на известных ценностных нормах и качествах, которыми люди вчера еще обладали, но завтра могут не обладать. Человек массы видит в государстве скорее анонимную силу, но и себя он тоже чувствует анонимом, поэтому считает государство как бы "своим". В случае любого серьезного затруднения или конфликта человек массы склонен требовать, чтобы государство немедленно вмешалось и разрешило его проблемы.
118
Из этой установки и рождается большая опасность, угрожающая цивилизации: подчинение всей жизни государству, вмешательство его во все дела, поглощение спонтанной инициативы людей государственной властью ведет к уничтожению исторической самодеятельности общества, которая в конечном счете поддерживает, питает и движет судьбы человечества. Массы знают, что, когда им что-либо не понравится или чего-нибудь сильно захочется, они могут достигнуть всего без усилий и сомнений, без борьбы и риска; им достаточно нажать кнопку, и чудодейственная машина государства тотчас сделает что нужно.
Эта ситуация грозит плохим исходом. Творческие стремления общества будут все больше подавляться вмешательством государства, общество будет принуждено жить для государства, человек - для правительственной машины. Такое тотальное "огосударствление жизни" в то время, когда Ортега писал свою работу, приобретало реальные черты. Ведь пропаганда фашизма основывалась именно на том, что вся жизнь индивидуума должна быть подчинена государству. В отождествлении государственности с жизнью людей Ортега видит нечто противоречащее природе человека, его подлинному - свободному и творческому - существованию.
Тоталитарная государственная машина подавляет не только простых людей, рабочих и крестьян, для чего она, собственно, и существует, но она подавляет буквально всех, включая и тех, кто приводит в действие эту государственную машину. Она превращает их в такие "винтики", которые сами по себе не имеют абсолютно никакой ценности. Поэтому каждый из них может быть в любой момент выброшен из этой машины и заменен другим. Даже люди так называемых "свободных профессий" - художники, писатели, ученые - испытывают на себе дыхание этого "левиафана", как прямое, так и косвенное. Прямое давление на них оказывают исполнители государственной власти, которые повелевают делать им то или другое. Косвенное же давление заключается в том, что эти люди "свободных" профессий подла -
119
ются пропаганде и идеологическому давлению и начинают мыслить так, как угодно государству, с редкими отступлениями и отклонениями в сторону, которые тут же осуждаются и "выправляются".
В целом Ортега, анализируя ситуацию своего времени, приходит к достаточно пессимистическим выводам. Судьба Европы и мира вообще представляется ему мрачной: господство человека массы, господство бюрократии, господство тоталитарного режима, уничтожение культуры, превращение людей в моральных идиотов и технических роботов.
Что же можно противопоставить этой безрадостной перспективе? Какие силы и способности следует активизировать, чтобы попытаться переломить этот ход событий?
Согласно Ортеге, противостоять вторжению массового человека во все сферы жизни может и должно "избранное меньшинство". Это тот тип людей, который встречается во всех социальных слоях и который подчиняет свою жизнь служению высшим нормам. Такая социальная элита принимает на себя трудности бытия, ставит себе цель совершенствования мира и самосовершенствования. "Избранный, - пишет Ортега, - вовсе не "важный", т.е. тот, кто считает себя выше остальных, а человек, который к себе самому требовательней, чем к другим... Несомненно, самым глубоким и радикальным делением человечества на группы было бы различение их по двум основным типам: на тех, кто строг и требователен к себе самому ("подвижники"), берет на себя труд и долг, и тех, кто снисходителен к себе, доволен собой, кто живет без усилий, не стараясь себя исправить и улучшить, кто плывет по течению" [146].
146 Ортега-и-Гассет X. Указ. соч. С. 121
Приняв такое нравственно-этическое определение "избранности", Ортега тем самым указывает главную черту лучших людей - их духовное превосходство. Лучший - не тот, кто поступает, как ему заблагорассудится, для кого нет ничего выше собственного удовольствия и корысти, а тот, кто руководствуется нормами, составляющими основу культуры. Там, где нет норм, нет и культуры, например, там, где в решении споров игнорируются основные принципы разума. Кто не стремится в споре держаться норм истины, тот умственный варвар.
120
Именно деятельность творческого меньшинства может, по Ортеге, вывести европейское общество из глубокого кризиса. Дело в том, что затруднения этого общества заключаются не в экономических проблемах, но в том, что формы общественной жизни, в которых развивается экономика, не соответствуют ее размаху и требуют переосмысления и обновления. "Как запас возможностей наша эпоха великолепна, изобильна, превосходит все известное нам в истории. Но именно благодаря своему размаху она опрокинула все заставы - принципы, нормы и идеалы, установленные традицией. Наша жизнь - более живая, напряженная, насыщенная, чем все предыдущие, и тем самым более проблематичная. Она не может ориентироваться на прошлое, она должна создать себе соответственную судьбу" [147].
147 Там же. С. 134
Но кризисное, пессимистическое настроение начинает проникать и в ту среду, которая должна порождать и поддерживать избранное меньшинство. Философ отмечает, например, явный спад интереса молодежи к занятиям чистой наукой. Аналогичные явления наблюдаются и в области искусства, религии, политической мысли.
Ощущение упадка и бессилия связано также с несоответствием между огромными возможностями Европы и теми политическими системами, в рамках которых она вынуждена действовать. Жизненные импульсы и энергия, необходимые для разрешения насущных проблем, пока еще не исчерпаны, но они стеснены узкими перегородками, которые разделяют Европу на мелкие государства. Европа напоминает испанскому философу могучую птицу, которая отчаянно бьется о железные прутья клетки.
Судьбу Европы он связывает прежде всего с триадой Франция, Англия, Германия. Большей частью в этих странах была создана та культура, которая организовала и оформила современный мир. Если эти три народа и впрямь "на закате", если их жизненные установки действительно утратят силу, то перспективы человеческой цивилизации окажутся поистине незавидными.
121
Мы не должны забывать, что испанский философ писал свое эссе в 1930 г., когда еще надежда на сохранение мира и единства Европы была вполне реальной. И в этом контексте его размышление о том, что выход для Европы состоит в преодолении ментальных и политических национальных границ, выглядит не столь уж нелепо и может даже рассматриваться как предвидение теперешних процессов. В свое же время Ортега мог указать лишь на немногие ростки этого явления. Так, он отмечал: "Сегодня каждый "интеллектуал" в Германии, в Англии или во Франции ощущает, что границы его государства стесняют его, он задыхается в них; его национальная принадлежность лишь ограничивает, умаляет его. Немецкий ученый уже понимает, как нелепо то, что вынуждает создавать немецкая ученая среда; он видит, что и ему не хватает той высокой свободы, которой пользуется французский писатель или английский эссеист. И, наоборот, парижский литератор догадывается, что галльские традиции словесного изыска уже исчерпаны, и он охотно заменил бы их, сохранив лишь лучшие их черты - некоторыми достоинствами немецкого ученого" [148].
148 Ортега-и-Гассет X. Указ. соч. С. 135.
То же самое он обнаруживает и в политической жизни европейских государств, в ее общем упадке, в утрате популярности демократических институтов. Ортега объясняет это тем, что политическая структура Европы, унаследованная от прошлых времен, теперь мала ей, тормозит ее развитие. Европа возникла как комплекс малых наций. Идея нации и национальное чувство были самыми характерными достижениями. Но теперь необходимо идти дальше, нужно преодолеть эти прошлые достижения. Европе, таким образом, необходимо преодолеть самое себя. В этом Ортега предчувствует грандиозную драму, которая должна разыграться в ближайшие годы.
Драма действительно последовала, но пошла она далеко не по тому сценарию, который предрекал испанский философ. Вместе с тем целый ряд его идей странным эхом отзывается и теперь, когда та конкретная ситуация "восстания масс", о которой он писал, кажется ушедшей в прошлое.
122
3.3. Карл Манхейм: социальная диспропорциональность
Немецкий социолог Карл Манхейм, известный своими работами по теории культуры, ощущал свое время как эпоху радикальной социальной перестройки. Вместе с некоторыми другими мыслителями межвоенного времени суть этой перестройки он видел в переходе от традиционной социальной структуры с ее устойчивой иерархией и господством просвещенной элиты к обществу, в котором массы начинают претендовать на власть.
Немецкий философ и социолог Карл Манхейм (1893-1947) - один из основателей социологии знания, известен своими работами по теории идеологии и динамике культуры. Родился в Будапеште. Учился в университетах Берлина, Фрейбурга, Гейдельберга, Парижа. С 1918 г. - доктор философии, с 1926 г. - приват-доцент в Гейдельберге. В 1930-1933 гг. - ординарный профессор социологии во Франкфурте-на-Майне. Эмигрировал. После этого доцент в Лондонской экономической школе, а в последние годы жизни, кроме того, руководитель педагогического отделения Лондонского университета. Взгляды Манхейма формировались под влиянием идей Г. Риккерта, Э. Гуссерля, М. Вебера, М. Шелера - в традиции неокантианства, неогегельянства, феноменологии. В последние годы жизни интенсивно занимался проблемами воспитания и образования, изменениями, происходящими в культуре и общественной жизни XX в. Основные работы К. Манхейма: "Идеология и утопия", "Человек и общество в эпоху преобразования", "Диагноз нашего времени" и др. [Хюбшер А. Мыслители нашего времени. М., 1962. С. 191.]
На этом фоне чрезвычайно обострилась проблема человека. Два предрассудка исчезли одновременно: во-первых, представление об устойчивости "народного характера", во-вторых, вера в постепенный "прогресс разума в истории".
Деструктивный ход событий, по Манхейму, заключается в том, что те социальные слои, у которых и раньше можно было
123
предполагать латентное господство иррациональных импульсов, теперь декларировали их открыто, а группы, которые могли бы противодействовать иррационализму, оказались беспомощными и как бы внезапно потеряли веру в формирующую общество власть разума.
Это бессилие и дезориентация социальных групп, которые, начиная с Просвещения, задавали тон в обществе, показало, как важна для людей вера в свою миссию. Отнюдь не безразлично, как люди представляют себе общий исторический процесс и свою функцию в нем. Поэтому, считает Манхейм, необходимо заново создать картину, в которой будут отражены основные причины кризиса человека и намечены пути выхода из него.
Европейское понимание человека исходило из того, что его природа рациональна. Однако возможно, что вера в прогресс разума в истории - не более чем заблуждение. Но возможно и то, что сложившийся ранее прогноз о постоянном росте значения разума исходил лишь из одного компонента развития и что только в XX в. начала проявляться вся мощь других факторов, которые латентно присутствовали и раньше.
В свете этих общих представлений Манхейм обращает внимание на феномен диспропорционального развития человеческих способностей: "То, что различные человеческие способности развиваются неравномерно, не соотносясь друг с другом, может привести к страданию, а в некоторых случаях и к гибели отдельных людей и целых групп. То, что хорошо известно из детской психологии, а именно что ребенок может духовно развиваться очень быстро, тогда как его моральные суждения или душевные качества остаются инфантильными, возможно и в жизни исторических групп. Если подобная несбалансированность в общем развитии опасна для индивида, то в обществе она рано или поздно должна привести к катастрофе" [149].
149 Манхейм К. Человек и общество в эпоху преобразования // Манхейм К. Диагноз нашего времени. М., 1994. С. 287.
Манхейм выделяет два основных вида опасных диспропорций в развитии человеческих способностей. Первый состоит в том, что в обществе техническое и естественнонаучное знание
124
опережает развитие моральных сил и осмысление общественного прогресса. Второй вид диспропорций возникает из-за того, что ни в одном более или менее сложном обществе разумность и моральность, необходимые для решения поставленных хозяйством и обществом задач, не проявляются во всех социальных группах и слоях равномерно. Это явление Манхейм называет "социальной диспропорциональностью" в распределении рациональных и моральных способностей в человеческом обществе и связывает с ней необходимость регулирования процессов перехода к демократии масс.
Такой переход подобен плаванию между Сциллой и Харибдой. Соответственно двум важным противоборствующим принципам - либеральному laissez-faire [150] и принципу регулирования - потрясения угрожают обществу с двух сторон. Опасность анархии и распада поджидает демократическое массовое общество, предоставленное самому себе. Но еще большую опасность представляет вытеснение формами диктатуры незрелых либерально-демократических структур. По мнению Манхейма, те же социологические причины, которые приводят к распаду культуры в либеральном обществе, пролагают путь диктатуре.
150 Laissez-faire - политическая и экономическая доктрина, в основе которой - отстаивание принципа невмешательства, вера в естественный экономический порядок и нерегулируемую частную инициативу. Особую поддержку получила в английской классической политэкономии.
Возможно ли недиктаторское регулирование в области культуры? Здесь Манхейм подчеркивает прежде всего воздействие на духовную жизнь таких социальных институтов, как церковь, школа, университет, пресса, радиовещание и различные пропагандистские организации. Кризис культуры в либеральном демократическом обществе наступает потому, что фундаментальные социальные процессы, развитию которых раньше способствовали создающие культуру элиты, перешли вследствие массовизации общественной жизни в свою прямую противоположность. Дело здесь обстоит приблизительно так же, как с принципом конкуренции. По Манхейму, действие этого принципа при определенных обстоятельствах ведет к оптимальным
125
достижениям, качественно превосходящим другие формы организации, тогда как при иных условиях тот же принцип вызывает социальные диспропорции и побуждает применять в соревновании недобросовестные средства.
В 1942 г. Манхейм пишет лекцию "Кризис оценок", которая была прочитана в цикле "Война и будущее" в Лондонской школе экономики, а затем опубликована как одна из глав книги "Диагноз нашего времени. Очерки военного времени, написанные социологом" (Diagnosis of our Time: Wartime Essays of a Sociologist. L: Kegan Paul, Trench Trubner, 1943).
Согласно Манхейму, сигнал грядущего хаоса - кризис системы оценок. И кризис этот (отсутствие единых интерпретаций, единства взглядов, единства критериев и пр.) охватил все общество, все виды и сферы деятельности.
Начало кризиса системы оценок Манхейм связывает с тем, что религиозное и моральное единство, служившее интегрирующей силой средневекового общества, стало исчезать. Следствием явилось формирование секуляризованных систем либерализма и социализма: "И прежде чем мы поняли, что наше будущее зависит от борьбы между этими точками зрения, появилась новая система оценок - система универсального фашизма" [151].
151 Манхейм К. Диагноз нашего времени. Очерки военного времени, написанные социологом. М., 1992. С. 45.
Так, согласно Манхейму, в обществе уживаются противоречащие друг другу философские системы. Прежде всего, это религия любви и всеобщего братства, вдохновляемая христианской традицией и служащая мерой оценки человеческой деятельности. Затем философия просвещения и либерализма, оценивающая свободу и человеческую личность как высшую цель, и рассматривающая богатство, уверенность, счастье, терпимость и благотворительность как средства достижения этой цели. Далее, пишет мыслитель: "нашему обществу бросила вызов идеология социализма, рассматривающая равенство, социальную справедливость и плановый социальный строй как желанные цели нашего времени. И, наконец, существует самая новая фи-
126
лософия с ее идеалом демонического человека, обладающего чистотой расы и плодовитостью, и поощряющего такие родовые и военные достоинства, как завоевание, дисциплина и слепое послушание" [152].
Манхейм демонстрирует прогресс дезинтеграции в разных сферах общества, действительный кризис системы оценок. Так, отсутствуют единая точка зрения на принципы добродетельной жизни, понятие наилучшей общественной организации, понятие нормативной модели человеческого поведения. В то время как одна модель воспитания готовит новое поколение осуществлять и защищать свой разумный интерес в мире, полном конкуренции, другая придает большее значение бескорыстию, служению обществу и подчинению общественным целям. "У нас нет, - продолжает Манхейм, - общепринятой теории и практики относительно характера свободы и дисциплины. Одни думают, что дисциплина возникает сама по себе, в результате действия саморегулирующих сил, внутренне присущих группе, если предоставить всем полную свободу и ликвидировать давление со стороны внешних сил. В противовес этой анархической теории другие утверждают, что введение строгих правил в тех сферах жизни, где это необходимо, не подавляет, а расширяет истинную свободу... Так как мы не имеем устоявшейся точки зрения на свободу и дисциплину, не удивительно, что нет и ясных критериев для обращения с преступниками, и мы не знаем, должно ли наказание носить карательный, устрашающий характер или же исправлять преступника и приспосабливать его к жизни в обществе. Мы не знаем, считать ли нарушителя закона грешником или больным, и не можем решить, кто виноват - он или общество" [153].
152 Там же. С. 46.
153 Там же. С. 47
Особое беспокойство вызывает у Манхейма отсутствие интегрирующих установок ("общепринятой политики") в области образования. Чему учить подрастающее поколение? Нужны ли обществу миллионы рационалистов, которые отбросят обычаи
127
и традиции и будут судить в каждом отдельном случае по существу дела? А может быть, главная цель обучения - научить обращаться с тем социальным и национальным наследием, которое сосредоточено в религии? Мы не знаем, нужно ли специализировать образование в соответствии с тенденциями развития индустриального общества, или же будущее за всесторонне развитой личностью с философским образованием?
Проблема кризиса оценок коснулась и сферы труда. "Система труда ради прибыли и денежного вознаграждения, - пишет Манхейм, - находится в процессе дезинтеграции. Люди стремятся достичь стабильного уровня жизни, однако кроме этого они хотят чувствовать, что они полезные и важные члены общества, в котором они живут. В то время как в массах пробуждаются эти чувства, в рядах богатого и образованного меньшинства происходит раскол. Для некоторых - их высокое положение и накопление благ означают прежде всего возможность наслаждения неограниченной властью; для других же - возможность применить свои знания и умения. Осуществляя руководство и взяв на себя ответственность" [154].
154 Манхейм К. Указ. соч. С. 48.
Перечисление можно продолжить, Манхейм говорит о разрушении единства не только в сфере труда, но и сфере досуга. Существуют различные мнения и в отношении сексуального поведения. От группы к группе меняются понятия и идеалы женственности и мужественности. Люди не сходятся ни в чем, даже по самым простым и естественным вопросам, касается ли это еды, манеры поведения и пр.
Однако совершенно очевидно и всеми признано, что в обществе должны существовать установленные нормы, поддерживающие его стабильное развитие. Манхейм предостерегает об опасности дезинтеграции, "нерешительность" системы laissez-faire автоматически готовит почву для будущей диктатуры.
Итак, если вернуться к диагнозу, который мыслитель поставил современному обществу, возникает вопрос: действительно ли на стадии массового общества все безнадежно, и мы без на-
128
дежды на спасение движемся навстречу гибели общества и культуры? Манхейм считает, что история либерального массового общества достигла точки, когда расчет на естественный ход событий ведет к гибели. Чтобы избежать рокового хода событий, необходимо регулирование, даже планирование социокультурных изменений. Необходимо также признать, что система образования, рассчитанная на индивидуализированный элитарный тип в демократии меньшинства, не может в прежнем своем виде успешно применяться в массах. Пассивное ожидание в этой ситуации опасно, ибо к власти придут те группы, которые под планированием понимают одностороннее, функционирующее в их интересах господство силы. Планирование не означает насилия над живыми структурами, диктаторской замены творческой жизни. Это прежде всего умение ясно видеть тенденции развития и учитывать их в своих действиях, поддерживать любые позитивные сдвиги.
При этом не следует забывать, что в области культуры, как и в экономике, никогда не было абсолютного либерализма. Наиболее очевидно это в сфере образования. Либеральное государство создавало и устанавливало нормы знания, которые надлежало предоставлять различным слоям. Оно также предлагало элитарным группам следовать образцам поведения, необходимым для существования данного общества. Стало быть, своеобразию свободного демократического общества не противоречит утверждение, что существует связь между сферой свободной творческой инициативы и институциональной структурой. Тем более это необходимо при переходе к массовой демократии, здесь нужен постоянный контроль над тем, чтобы в ходе развития не произошло ее перерождения. Но для того, чтобы, контролируя, воздействовать на происходящее, надо знать законы созидающих культуру и разлагающих ее социальных сил.
Таково, по Манхейму, обоснование необходимости перспективного планирования при переходе от демократии меньшинства к устойчивой массовой демократии. Именно это позволит преодолеть кризис культуры и деструктивные процессы в антропологической сфере.
129
<< Пред. стр. 7 (из 25) След. >>
Список литературы по разделу