<< Пред.           стр. 13 (из 46)           След. >>

Список литературы по разделу

 30. Ленин В. И. Об отношении рабочей партии к религии // Поли. собр. соч. Т. 17.
 31. Лялина Г.С., Попова М.С. Мировоззрение населения и экология городской среды // Религия, церковь в России и за рубежом. М., 1995. Информ. бюлл. № 4.
 32. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры в 3-х т. Т. 2. Ч. I. M.: Прогресс, 1994.
 33. Митрохин Л.Н. Баптизм. М.: Политиздат, 1996; 2-е изд. М.: Политиздат, 1974.
 34. Митрохин Л.Н. Религия и политика в российской исторической перспективе // Религия и политика в посткоммунистической России / Отв. ред. Митрохин Л.Н. М., 1994.
 35. Москаленко А. Т., Чечулин А.А. Микросреда верующего и атеистическое воспитание. Новосибирск: Наука, 1979.
 36. Национальное и религиозное / Ред. кол. Горшков М.К. и др. М., 1996.
 37. Новгородцев П.И. Об общественном идеале. М., 1917 // М.: Пресса, 1991.
 38. Новый курс России: предпосылки и ориентиры: Социальная и социально-политическая ситуация. Год 1995. М.: Academia, 1996.
 39. Осипова Е.В. Социология Эмиля Дюркгейма. М.: Наука, 1977.
 40. Опыт и методика конкретных социологических исследований / Под ред. Г.Е.Глезермана, В.Г.Афанасьева. М.: Мысль, 1965.
 41. Очерки методологии познания социальных явлений. М.: Мысль, 1970.
 42. Пивоваров В.Г. Социологические исследования религиозной общины. М., 1971.
 43. Пивоваров В.Г. На этапах социологического исследования (Теория и практика социологических исследований проблем атеизма и религии). Грозный, 1974.
 44. Писманик М.Г. Личность и религия. М.: Наука, 1976.
 45. Плеханов Г.В. О так называемых религиозных исканиях в России. Статьи 1909 г. / / Плеханов Г.В. Избр. филос. произв. Т. III. M.: Госполитиздат, 1957.
 46 Путинцев Ф.М. Методы изучения и критики сектантства // Коммунистическое просвещение. 1926, № 5.
 47. Путинцев Ф.М. Политическая роль сектантства. М.: Безбожник, 1928.
 48. Религия и политика в посткоммунистической России / Отв. ред. Л.Н.Митрохин. М., 1994.
 49. Соловьев В.С. По пути духовного прогресса. Некоторые итоги повторных социологических исследований проблем быта, культуры, национальных традиций, атеизма и верований населения Марийской АССР. Йошкар-Ола, 1987
 50. Сорокин П.А. Система социологии. Т. 1-2. Петроград: Колос, 1920.
 51. Сорокин П.А. Общедоступный учебник социологии. М.: Наука, 1994.
 52. Угринович Д.М. Введение в религиеведение. М.: Мысль, 1984.
 53. Угринович Д.М. Принципы анализа религиозности и атеистичности в социалистическом обществе // Советская социология. Т. I. Социологическая теория и социальная практика / Отв. ред. Рябушкин Т.В., Осипов Г.В. М.: Наука, 1982.
 54. Человек, общество, религия / Под ред. А.С.Иванова и др. М.: Мысль, 1968.
 55. Филимонов Э.Г. Социально-политические ориентации верующих и неверующих // Национальное и религиозное / Ред. кол. Горшков М.К. и др. М., 1996.
 56 Яблоков И.Н. Социология религии / Под общ. ред. Гапочки М.П. и Гараджи В.И. М.: ИНИОН РАН, 1979.
 57. Эволюция религии и секуляризация. М., 1976.
 58. Социология религии. М., 1978.
 59. Зарубежные исследования социальных функций религии. М., 1988.
 60. Religion und Atheismus heute. Ergebnisse und Aufgabe marxistischer Religionssoziologie. Hrsg. von O.Klohr. Berlin, 1966.
 
  Глава 16. Исследования культуры в парадигме культурной коммуникации (Л.Коган)
  § 1. Вводные замечания
 
  В качестве отраслевой социологической дисциплины социология культуры имеет историю особую, совершенно не схожую с такими, например, направлениями, как социология труда, досуга или семьи. Предмет социологического анализа в данном случае трудно схватывается: либо дробится во множестве предметных субдисциплин, либо, напротив, определяется в качестве целостной теории социокультурного анализа общества [1-4]. Здесь мы представим один подход, а именно:
  Социология культуры как исследования культурной коммуникации. Этот образ предметной области ориентирует на преимущественно эмпирическое изучение культурных коммуникаций. В неявной (неартикулированной) форме он складывался уже в середине прошлого века. Г.В.Плеханов говорил о трудности разграничения "социального" и "социологического" в культуре, а немецкий социолог А.Хаузер писал: "Все в искусстве социально обусловлено, но не все социологически объяснимо" [5].
  Ни история, ни теория культуры, ни искусствоведение, ни эстетика не могут отказаться от анализа социальной обусловленности феноменов.
  Культура - это "мир человека", созданный его социальной деятельностью. Это - специфический способ деятельности человека, его сверхприродного бытия. Культура - интегрированный социальный опыт, "социальная наследственность" человечества. Это способ взаимосвязи между людьми, между индивидом и обществом, человеком и природой [6, 7]. В новейшей книге Л.Г.Ионина "Социология культуры" ее предмет определяется так: "Наука, рассматривающая строение и функционирование культуры в связи с социальными структурами и инструментами и применительно к конкретно-историческим ситуациям" [8, с. 16].
  Социологию культуры поэтому можно рассматривать как метасоциологическую дисциплину в рамках структурального, функционалистского и системного подходов.
  Решительно все отраслевые социологические дисциплины так или иначе имеют дело с культурным "срезом" своей предметной области, будь то экономическая, социальная или духовная жизнь общества, будь то социология труда (культура трудовых отношений или социокультурный тип экономического поведения), будь то семья (культура быта и т.д.), будь то социология искусства.
  Одно из возможных направлений вычленения предмета социологии культуры - рассмотрение культуры в концептуальных рамках коммуникативных процессов (В.А.Конев). В принципе можно выделить четыре основных элемента культурной коммуникации: 1) создатель культурной ценности; 2) созданное им произведение; 3) продюсер, обеспечивающий материальные возможности исполнения, копирования, тиражирования, распространения тех или иных культурных ценностей; 4) публика (аудитория), воспринимающая произведение культуры [9].
  Эта концепция дает неплохие основания для рассмотрения прежде всего эмпирических исследований в отечественной социологии культуры, советского ее периода в особенности.
 
  § 2. Предыстория социологии культуры в России
 
  С 40-х до 80-х годов XIX в. социальные исследования культуры охватывали мир искусства и по существу образовывали одно целое с литературной критикой и эстетикой.
  В годичных обзорах русской литературы В.Г.Белинский, несомненно, применял уже элементы социологического анализа, стремясь выделить общественные причины и обстоятельства появления и развития литературных направлений, состояние "читающей публики", предвидел ее реакцию на произведения. В его библиографических дневниках и рецензиях была широко представлена новейшая научная и теологическая литература, книги по вопросам истории, права, религии, морали и педагогической науки.
  Этот альянс литературоведения, эстетики и социологии характеризует фактически всю историю российской общественной мысли. Такую традицию поддерживали разные по своим убеждениям представители русской интеллигенции - от Н.И.Надеждина и В.Н.Майкова до Н.Г.Чернышевского и Д.И.Писарева. Этот союз имел значительные позитивные результаты для анализа общественных причин, вызвавших к жизни те или иные направления искусства. Вместе с тем его "издержками" стало распространение вульгарно-социологических теорий.
  Другой особенностью исследований культуры в России середины и второй половины XIX в. было обостренное внимание к социальной роли религии. Соответствующие исследования, начатые работами славянофилов А.С.Хомякова, Ю.А.Самарина и др., были затем продолжены Н.Я.Данилевским и целой плеядой религиозных философов и социологов "серебряного века". При значительном различии социальных позиций школ и направлений становящейся российской социологии для всех них в центре находилось изучение творческого влияния культуры на общественную жизнь. Разные общественные группировки сходились на мысли, что просвещение народа, подъем его культуры вызовут изменение всех социальных отношений и институтов страны. Цель всех народов одна, писал в 1846 г. К.Д.Кавелин, - "... безусловное признание достоинства человека, лица и всестороннее его развитие"; личность, считает он, - необходимое условие духовного развития народа, а искусство идет впереди общего движения народа, указывая ему цель [10]. Не случайно российские исследователи культуры всегда ставили в центр внимания публику, народ, причем публика существовала для них в трех аспектах: потребитель культуры, цель воздействия культуры, судья и ценитель ее творений.
  Российская социология культуры исходила из презумпции высочайшей нравственной ценности культуры [11]. При всех разногласиях и борьбе ее направлений эти принципы для русской интеллигенции были незыблемыми.
  К началу XX в. проблемы культуры интенсивно разрабатывались представителями всех основных социологических направлений.
  Н.К.Михайловский за восемь лет до публикаций известного французского социолога Г.Тарда исследовал психологические и социальные механизмы, действующие в толпе. Этим было положено начало научному изучению публики. Л.И.Мечников показал значение географической среды (в частности, "великих исторических рек") в культурном обмене между народами. В работах Н.Я.Данилевского и Н.И.Кареева содержится попытка раскрыть культурно-исторические типы общества. Большой вклад в развитие сравнительно-исторического метода внес М.М.Ковалевский.
  Можно утверждать, что в конце XIX-начале XX вв. в России конституируется как особая научная дисциплина теоретическая социология культуры. Ее становлению во многом способствовали работы Г.В.Плеханова. Он был не только "пропагандистом ортодоксального марксизма", как его часто называют, но разрабатывал некоторые области, оставшиеся "белыми пятнами" в работах Маркса и Энгельса.
  Он не раз предупреждал против вульгарного понимания зависимости культуры от экономики и считал, что без глубокого эстетического и искусствоведческого анализа социология искусства невозможна. Далеко не всегда отмечается, что Плеханов был убежденным сторонником кантовской концепции незаинтересованности и непреднамеренности эстетического.
  И сегодня, почти через сто лет после их создания, труды Г.В.Плеханова по социологии не потеряли своей научной ценности. Однако явная абсолютизация классового подхода явилась причиной его заблуждений. Говоря об идее произведения, Плеханов требовал от критика ее перевода "... с языка искусства на язык социологии". Он недооценивал то обстоятельство, что сама идея произведения искусства является художественной и чаще всего на язык социологии непереводима. Плеханов считал, что появление "искусства для искусства" - следствие разлада художника с обстоятельствами его жизни. В "Письмах без адреса" он соглашается с механистической теорией происхождения искусства из ритма работы, содержащейся в трудах К.Бюхера. Вероятно, ритм работы играет здесь определенную роль, но эту роль нельзя абсолютизировать. Вслед за Бюхером он противопоставляет труд игре, принижая роль последней в становлении культуры [12].
  С 70-х гг. XIX в. проводятся первые социологические исследования в сфере культуры, опирающиеся на методы опросов, бесед, наблюдения читателей. Значительные исследования грамотности рабочих, состояния воскресных школ, быта разных слоев населения были осуществлены земствами. Например, в Пермском земстве выяснилось, что в 1904 г. воскресные школы имелись в 5 из 12 уездов губернии. В Кунгурском уезде на содержание таких школ ассигновалось всего 35 рублей в год. Здесь обучалось 118 человек, а две школы Оханского уезда посещали всего 21 человек [13]. В Москве А.Д.Ярцев изучал зрительскую аудиторию в народных театрах при Трехгорной мануфактуре, фабриках Цинделя и Тили [14]. Сведения о зрителях Василеостровского народного театра в Петербурге можно найти в сообщении И.Щеглова [15].
  С 1895 г. в журнале "Мир Божий" начали печататься "Очерки по истории русской культуры" П.Н.Милюкова. Эту объемную работу с полным основанием можно назвать культурологической. Она синтезирует достижения предшествующих исследований культуры. В центре внимания историка - проблема "культура и государство", разрабатываемая русской социологией права. Явно чувствуется влияние школы географического детерминизма, работ В.О.Ключевского. П.Н.Милюков рассматривает историю культуры как закономерный процесс, полагая, что научный синтез снимает противоположность духовного и материального начала. Главной единицей анализа в истории культуры он считает конкретную, национальную культуру. Каждый национальный организм рассматривается при этом в эволюции, во взаимодействии с другими национальными культурами. Определяются общие черты, "закономерные социологические ряды", позволяющие сопоставлять и сравнивать их между собой. Социология должна дать и научное объяснение роли личности в культуре [16]. В отличие от других курсов по истории культуры, П.Н.Милюков включает в предмет историю заселения страны, элементы экономической истории, образования, религии и церкви, всех видов искусств. Думается, что трехтомные "Очерки..." Милюкова и сегодня остаются лучшим изложением истории отечественной культуры.
  Глубокий след в российской социологии культуры оставил П.А.Сорокин. До насильственной высылки из России в 1922 г. он публикует книгу "Преступление и кара, подвиг и награда" (1913), двухтомную "Систему социологии" (1920) и ряд статей. Проведенные им исследования социальной стратификации и социальной мобильности, социального статуса, структуры социальных групп и др. имели крайне важное значение и для социологов культуры.
 
  § 3. Послеоктябрьский период: вульгаризация культурных процессов
  с позиций классового подхода
 
  После революции в течение 20-х гг. появляется множество школ и направлений в теоретической социологии, но лишь немногие из них специально обращались к проблематике духовной жизни общества. Прежде всего это представители господствовавшего тогда ортодоксального марксизма - Л.Д.Троцкий. Н.И.Бухарин. М.Н.Покровский и их многочисленные последователи. Позже, в 30-е гг., все они были отлучены от марксизма и объявлены его "врагами", но в 20-е гг. именно эти авторы господствовали в обществознании. В 1921 г. выходит книга "Исторический материализм" Н.И.Бухарина, в 1924 г. - "Исторический материализм" М.Н.Покровского, в 1927 г. - "Курс теории исторического материализма" И.П.Разумовского. Социология духовной жизни сводилась к проблеме "соотношения базиса и надстройки", понимаемому часто крайне вульгарно. "Надстрочные явления", куда включались все феномены духовной жизни, механически определялись состоянием экономики. При этом отрицалась всякая (даже относительная) самостоятельность сознания, а тем более - его роль в общественной жизни.
  Монополия на обладание методом "исторического материализма" в сфере культуры была организационно присвоена РАППом и другими центрами "пролетарского искусства". Противники, отлучаясь от "истмата", практически постепенно изгонялись из науки. От "ортодоксальных" марксистов требовались не только признание зависимости перемен в духовной жизни общества непосредственно от изменений в экономике, но и безупречно "классовый" подход к любым явлениям культуры и отрицание с этих позиций всей предшествующей культуры как классово "чуждой интересам пролетариата".
  Наиболее известные представители этой школы в проблематике культуры - В.М.Фриче, И.И.Иоффе, В.Ф.Переверзев и др. В.М.Фриче видит главную задачу социолога-материалиста в том, "... чтобы установить закономерное соответствие известных поэтических стилей определенным экономическим стилям". "Экономический стиль" в его представлении - абстрактный и неточный аналог способа производства. В рамках "экономического стиля" необходимо определение классовой позиции художника, его "политического стиля". В этом случае реализм Л.Н.Толстого оказывается "реализмом светского барства", А.Н.Островского - "реализмом патриархальной купеческой буржуазии", а Г.Успенского - "реализмом мелкобуржуазной разночинной интеллигенции". Искусствоведение должно изучать, по мнению Фриче, не творчество тех или иных художников, а "художественный процесс", "стиль эпохи", ибо личный стиль художника - "только вариант господствующего социального стиля". Фриче, в частности, полагал, что преобладание в произведениях живописи цветовых пятен или линий непосредственно зависит от состояния классовой борьбы в данном обществе [17, с. 110,11З, 147].
  И.И.Иоффе создает "синтетическую историю культуры", в которой имеется немало интересных наблюдений. Однако произведения разных видов искусства объединяются на основе философских методов. Скажем, Некрасов, Перов, Мусоргский объявляются приверженцами "метафизического материализма", а Лермонтов - "диалектического идеализма". Вульгарный социологизм и до сих пор полностью не утратил своих позиций. И сегодня в школьных программах художественно-эстетический анализ произведений искусства нередко подменяется сухим социологическим перечнем "черт" образов героев.
  "Социологизм" проник и в "психологические направления" исследований духовной жизни. Они охватывали широкий спектр явлений культуры - педагогику, психологию, право, мораль, искусство - и были тесно связаны с эмпирическими исследованиями. Эти направления способствовали также ознакомлению российских социологов с новыми течениями в западной социологии. В книге по истории психоанализа в России А.Эткинд убедительно показал серьезный вклад психоанализа в развитие разных сторон российской культуры [18]. Однако вульгарный социологизм не оставил без внимания и это направление. А.В.Луначарский надеялся, что психология "осветит перед нами самый важный ... процесс производства нового человека параллельно с производством нового оборудования, которое идет по хозяйственной линии". Известный психолог П.П.Блонский говорил о "новой науке" - "человеководстве", родственной зоопсихологии [18, с. 318]. Особо следует сказать о работах А.А.Богданова и его последователей.
  А.А.Богданов считал себя марксистом. Во всяком случае, по ряду вопросов он был ближе если не к букве, то к духу марксизма, чем "ортодоксы" типа Бухарина. Критика богдановских попыток "соединения" марксизма и эмпириокритицизма, его "организационной теории", биологизма и "тестологии" достаточно освещена в литературе. Но при этом не надо забывать, что в противоположность "молодым" пролеткультовцам (Плетневу, Калинину) Богданов ставил перед пролетариатом задачу овладения классическим наследием, "социальным опытом" прошлого. Богданов говорил о "культурной несамостоятельности" пролетариата, призывая его учиться. Он писал о "моральных принципах" пролетарской культуры, отрицая рабство и стадность сознания, нарушения благородства и чистоты целей. Богданов, конечно, преувеличивал значение непосредственной производственной деятельности в развитии искусства, но его идеи "производственного искусства" вызвали к жизни российскую школу дизайна (А.К.Гастев и др.) [19].
  Вульгаризаторы хозяйничали не только в социологии искусства. Их воздействию подвергалась и мораль. В эти годы шли непрерывные дискуссии о половой морали, о настоящем и будущем семьи, о коммунистическом быте. При этом вопросы морали решались согласно простой формуле: морально то, что служит интересам пролетариата.
  Что касается эмпирических исследований, то 20-е гг., по справедливости, отмечены бумом многообразных опросов, статистических переписей разных слоев и групп населения54. В их числе и обследования бюджетов времени (С.Струмилин), и социологические исследования художественной культуры. С долей условности их можно разделить на три группы: 1) изучение психологических реакций на произведения искусства - они проводились психоаналитиками методом тестов; 2) анкетные опросы зрителей преимущественно в зрелищных предприятиях, реже - по месту работы и жительства; 3) изучение непосредственной поведенческой реакции публики во время просмотра спектакля (фильма).
  Наиболее крупным и известным исследованием зрителя были работы А.В.Трояновского и Р И.Егиазарова, проведенные в Москве, Туле и Армавире. Авторы ставили три задачи: изучение художественных вкусов зрителей, коммерческих сторон работы кинопроката и мнений зрителей о качестве работы кинотеатров (подробный анализ достоинств и просчетов их исследований см. в [21, гл. 1]).
  В разработке методики и в проведении исследований участвовали в те годы и крупные деятели культуры. Так, исследования состава зрителя театра прифронтовой полосы проводил во время выездов в отряды Красной Армии Передвижной театр П.П.Гейдебурова. Интересную статью "К вопросу об изучении зрителя" написал В.Шкловский [22]. В.Э.Мейерхольд разработал шкалу возможного поведения зрителя в ходе спектакля, включающую 20 позиций, начиная от "тишины" и кончая "бросанием предметов на сцену" и даже "вбегом на сцену" [23]. И.Соколов, например, считал комедию удачной, если в зале не менее 30 раз фиксировался "хохот", не менее 40 раз - "смех" и не менее 25 раз - "усмешки" [24]. Подобного рода методики, стандартные для современных техник "жесткого" наблюдения в экспериментальной ситуации, подвергались критике и публичному осмеянию [25].
  В начале 30-х гг. эмпирические исследования повсеместно прекращаются, а точнее - прекращаются публикации их результатов, ибо имеются некоторые свидетельства о работах, предпринятых в 30-х гг.55
 
  § 4. Исследования 60-х-70-х годов в рамках
  культурно-коммуникативной парадигмы
 
  Попытки возрождения исследований по социологии культуры можно датировать второй половиной 60-х гг. Здесь прежде всего следует назвать школу С.Н.Плотникова, создавшего свое направление в советской социологии культуры. В 1968 г. выходит его книга (в соавторстве с А.Вахеметсой) "Человек и искусство". Помимо анализа обширных данных эмпирических исследований (российских и эстонских), авторы сделали попытку рассмотреть проблему "человек и искусство" с точки зрения теоретической социологии. Обсуждая предмет с позиций марксизма, авторы полемизировали со структурными функционалистами, феноменологами, тем самым побуждая читателя к методологической рефлексии. Под редакцией С.Н.Плотникова вышло 7 томов ежегодника "Социология культуры", в том числе посвященных эмпирическим методам исследования культуры; по его инициативе и под его редакцией выходят переводы работ виднейшего французского социолога культуры А.Моля. С.Н.Плотников предпринял эффективную организационную работу по созданию секции социологии культуры в Советской социологической ассоциации, активно содействовал международным связям в этой области, в начале 90-х гг. был инициатором создания научного общества по изучению читателя. Школа С.Н.Плотникова отличалась, между прочим, и тем, что опиралась на отечественную традицию И.Рубакина, выдающегося исследователя читательской аудитории, но в то же время интерпретировала новейшие достижения западной социологии культуры.
  Между сложившимися в те годы центрами социологии культуры имелось определенное "разделение труда". Общесоюзные исследования читательских интересов были проведены под руководством В.Д.Стельмах научным отделом Государственной библиотеки СССР им. Ленина в Москве. Вслед за этим исследованием ("Советский читатель") коллектив подготовил монографии о книге и чтении в небольших городах России и на селе. Читательским интересам школьников были посвящены работы Ю.У.Фохта-Бабушкина. В Москве систематически изучались запросы кинозрителей (М.М.Жабский, И.С.Левшина, И.Е.Кокарев, Н.А.Хренов). Несомненную роль в разработке методик и в проведении широкомасштабных исследований, не доступных регионам в 70-80-х гг., играл НИИ культуры России (Э.А.Орлова, Е.Суслова).
  Новосибирскими социологами (В.Э.Шляпентох) осуществлено крупнейшее в стране исследование интересов читателей газет, в первую очередь "Правды" и "Известий".
  В Ленинграде (С.-Петербурге) А.Н.Алексеев, О.Б.Божков, В.Н.Дмитриевский не ограничились при характеристике зрителей театра анкетными опросами, но сочетали их с глубоким анализом статистики ленинградских театров. Наиболее крупные и основательные исследования телевизионной аудитории были проведены Б.М.Фирсовым, концертной деятельности - Ю.В.Капустиным. Ленинград в те годы стал центром изучения духовной жизни молодежи (С.Н.Иконникова, В.Т.Лисовский).
  Многолетние исследования роли духовной культуры в развитии личности проводились в Нижнем Новгороде (Л.А.Зеленов), традиционными стали ежегодные майские конференции по этой проблеме.
  Имела свое лицо свердловская (екатеринбургская) школа исследователей культуры. Происходил постепенный переход от изучения отдельных видов культуры (кино - 1968, телевидение - 1973 и др.) к попыткам комплексного анализа взаимодействия каналов приобщения к культуре разных слоев населения, прежде всего - рабочих. В результате этих поисков под редакцией Л.Н.Когана были изданы книга "Духовный мир советского рабочего" (М., 1972) и методологическая работа "Культурная деятельность" (М., 1981). Такое комплексное изучение духовной жизни групп характерно и для других уральских социологов. Пермские социологи (З.И.Файнбург) выдвинули ряд оригинальных проектов, результаты которых, к сожалению, еще не опубликованы. Так, были собраны материалы об интересах и структуре читателей научной фантастики, о влиянии функциональной музыки. Приоритет в социологическом изучении клубных учреждений во многом принадлежит челябинским социологам, руководимым В.С.Цукерманом, автором книги "Музыка и слушатель".
  Свердловские социологи зафиксировали, что в 70-начале 80-х гг. происходит серьезное расслоение общества в культурном отношении. Исследования позволили выявить типологические группы, существенно отличающиеся по направленности и содержанию их культурной деятельности:
  - группа, ориентированная на "высокую" классическую и современную культуру, на чтение, серьезную музыку, регулярное посещение театров, библиотек, художественных выставок, филармонических концертов. В кинотеатрах представители этой категории бывают редко, в клубы практически не ходят. Группа состоит в основном из гуманитарной интеллигенции, включая и часть естественно-научных и технических специалистов;
  - группа, ориентированная на "мидикультуру" - популярные развлекательные жанры. Это постоянная аудитория мастеров эстрады, любители "легкой музыки", телешоу. В кино ее представители предпочитают иностранные кинокомедии, читают мало, в основном - детективно-приключенческую литературу, часто посещают кинотеатры и клубы. Типичный состав группы - ИТР, часть учащейся молодежи, служащие-неспециалисты, определенная часть рабочих;
  - группа, ориентированная на традиционную народную культуру, чаще всего в сочетании с официальной мидикультурой. Особенно большое место здесь занимает просмотр телевизионных передач, выступающих не только главным, но чуть ли* не единственным средством информации. В составе этой группы - значительная часть крестьянства;
  - группа, ориентированная на "массовую" культуру, в основном западного образца. Это - постоянные зрители зарубежных фильмов, аудитория бесчисленных вокально-инструментальных ансамблей, нередко самого низкого качества. В театры и на выставки ее представители практически не ходят. Огромное место в бюджете свободного времени занимают у них компании, бесцельное времяпрепровождение. Типичный состав группы - учащиеся среднего профтехобразования, часть учащихся средних школ.
  Разумеется, деление на эти группы было условным, еще более условна "привязка" тех или иных групп к социальным слоям общества, однако некоторую ориентировку в анализе культурной жизни населения они все же давали.
  Весомый вклад в изучение духовной культуры внесли социологи ряда союзных республик. В Армении группой Э.С.Маркаряна на материале народной армянской культуры была прослежена связь этносоциологии и социологии культуры.
  Мировое признание получили исследования по культурологии Ю.М.Лотмана (Тарту), имевшие несомненное значение и для социологии культуры. Академия
  наук Эстонии вела систематическое изучение духовной культуры населения (К.Какх, Э Ранник) Уникальные, единственные в стране масштабные и глубокие исследования восприятия изобразительного искусства были проведены В.Э.Лайдмяэ.
  Сотрудником Академии наук Белоруссии Г.С.Соколовой написан ряд работ, показывающих связь общей культуры личности с культурой труда.
  На Украине возник ряд социологических центров изучения культуры (Киев, Харьков, Одесса, Запорожье и др.). Широкую известность в стране получили исследования художественных потребностей, проведенные А.И.Семашко.
  Однако мы не склонны идеализировать "социологический бум" 60-70-х гг. Уже к концу 70-х можно было говорить о резком снижении интереса к этой тематике Большинство результатов социологических исследований оставалось невостребованным Партийная верхушка нуждалась в работах, которые подтверждали бы декларации о том, что СССР - самая образованная, самая культурная, самая "читающая" страна. Результаты же исследований с данными декларациями согласовывались плохо, поэтому работы сворачивались.
  Множество разрозненных исследовательских центров, часть из которых не имела сколько-нибудь квалифицированных кадров, не могли опираться на какую-либо академическую структуру. Многолетние попытки организации сектора культуры в Институте конкретных социологических исследований АН СССР не увенчались успехом Социологические же отделы в республиканском и союзном НИИ культуры были слишком малочисленны, слишком задавлены "текучкой", чтобы претендовать на эту роль. Не мог не сказаться также многолетний отрыв советской социологии культуры от западных социологических школ.
  Что же удалось установить в эмпирических исследованиях того периода? В 60-е гг. преобладал подход, не вполне точно получивший название "институционального" (точнее - "ведомственного"). Изучались статистика посещения театров, концертов, кинозалов, клубов, выдачи книг в библиотеках и т.д. Такой подход, во-первых, ограничивался количественными показателями, по негласному принципу "чем больше, тем лучше". Во-вторых, исследователи исходили из положения, что овладение культурой возможно только вне дома, домашние виды культурной деятельности не принимались во внимание. Точно так же игнорировалось самостоятельное культурное творчество. Учитывались лишь официальные участники клубной самодеятельности.
  К концу 60-началу 70-х гг. этот подход все более сменяется "личностным": в центре внимания исследователя оказывается реальная личность, ее духовные потребности и интересы, ее деятельность в сфере производства, распространения и применения культуры. Являясь главным и решающим, этот подход совмещается с институциональным.
  Остановимся на некоторых основных тенденциях, характеризующих культурную ситуацию к концу 70-началу 80-х гг. Разумеется, исследования, проведенные в разных регионах, существенно отличались друг от друга, однако основные тенденции оказывались общими.
  Исследования все в меньшей степени поддерживали миф о "единой, монолитной, социалистической по содержанию и национальной по форме" культуре советского общества. Из года в год все более открыто заявляла о себе, находя все больше сторонников, оппозиционная контркультура. Повсеместное увлечение так называемой туристской песней, небывалое, ни с чем не сравнимое увлечение стихами и песнями Б.Окуджавы, В.Высоцкого, А.Галича, Ю.Визбора и др. "опальных" поэтов, ажиотаж вокруг спектаклей Театра на Таганке, повсеместное распространение театрализованных представлений "КВН", студенческой эстрады, наряды конной милиции, сдерживающие желающих прорваться на литературные вечера, - все это проявления оппозиционной культуры, которая подрывала влияние культуры официальной. К этому необходимо добавить широкое распространение нелегальной литературы "Тамиздата" и "Самиздата".
  Широкое распространение телевещания в 60-е и особенно в 70-е-начало 80-х гг. произвело радикальные изменения в повседневной культурной деятельности миллионов людей. Центр духовной жизни перемещается в семью, а точнее -к домашнему экрану. Распространение видеосистем в 80-90-е гг. укрепляет эту тенденцию. Средства массовой информации, наряду с институтами культуры, оказывают решающее влияние на процесс "массовизации" культурных символов, образов и смыслов.
  Вместе с тем исследования разных авторов (Д.Дондурей, Л.Коган. Б.Фирсов, В.Цукерман и многие другие) обнаруживают существенный разрыв между культурными запросами разных групп населения и унифицированной, идеологизированной государственной культурной политикой. Фиксируется резкое падение посещаемости клубных учреждений, театров, кинозалов. Обнаруживается растущая популярность рекреационных форм культурной деятельности. В совокупном репертуаре драматических театров России первое место по количеству постановок и посещаемости публики заняли явно развлекательные пьесы Ратцера и Константинова. В репертуаре кинотеатров, как показало исследование свердловских социологов 1967 г., особой популярностью пользовались индийские мелодрамы; среди телевизионных передач лидировали "КВН", сохранившие свою популярность вплоть до сегодняшних дней. По опросам клубных посетителей, 55,7% искали в клубе развлечения (для сравнения укажем, что интерес к лекциям испытывали всего 8,2%).
  Исследования 70-х гг. отмечают резкое сокращение самостоятельного культурного творчества. Происходит повсеместное сокращение числа участников клубной самодеятельности. Последняя все в большей степени ориентируется на парадные концерты и смотры "самодеятельных артистов"; на талантливых людей, желающих заняться творчеством для своего собственного развития, внимание не обращалось.
  Вся культурная политика "брежневской эпохи" фактически сводилась к чрезвычайно жесткой системе социального контроля за репертуаром учреждений культуры и строжайшим запретам всяких "отступлений от норм". При этом подчас даже произведения, разрешенные к демонстрации на профессиональной сцене, изымались из репертуара самодеятельности.
 
  § 5. Состояние эмпирических исследований культуры в конце 80-х-90-е годы
 
  К этому периоду обозначился разрыв между несомненными успехами в разработке теоретических проблем социологии культуры и весьма скромными (если не более) достижениями в проведении эмпирических исследований. Появилось большое количество работ, полностью или частично посвященных теоретическим проблемам социологии культуры56. Книг же, в которых содержались бы результаты конкретных исследований, в конце 80-х-90-е гг. крайне мало. Приятное исключение составляет серьезная работа "Тенденции социо-культурного развития России. 1960-1990 гг.", подготовленная сотрудниками Российского института культурологии [27]. По интересующей нас тематике в журнале "Социологические исследования" в 1992-1993 гг. не опубликовано ни одной статьи, в 1994 г. - четыре, в 1995 г. - три.
  В современный период численность госбюджетных социологических групп значительно снизилась. У государственных органов нет средств, а продюсеры, частные фирмы утверждают, что состояние спроса публики им хорошо известно из анализа рынка культурной продукции. Но такая точка зрения глубоко ошибочна. Об этом свидетельствует широкомасштабный опрос, проведенный Институтом книги и социальных программ Комитета РФ по печати в начале 1996 г. (оно охватило Москву, Дагестан, Алтайский край, Кировскую и Псковскую области). Российский гражданин приобретает в среднем 0,8 книги в месяц. 44% респондентов за половину 1996 г. книг либо вообще не покупали, либо купили одну-две. Только 1/5 часть респондентов можно отнести к "активным" покупателям (более 10 книг за полгода). Основные причины снижения интереса к покупке книг - низкий доход и дороговизна книг. Однако, как показало исследование, сказывается и неудовлетворенность наиболее активных читателей ассортиментом публикаций. Ранжирование интересов покупателей показало, что на первом месте - исторические романы и повести, далее следуют ( в порядке снижения рейтинга) классика, книги по садоводству и огородничеству, детективы и современная проза. Заполняющие же книжные развалы триллеры заняли в ранговых предпочтениях читателей 20-е место, религиозная литература - 22-е, приключения - 16-е, а книги о сексе - 19-е место [28]. Таким образом, книжный рынок заполнен продукцией, не находящей сбыта, а нужную литературу читатель купить не может.
  Исследования, проведенные в последние годы Г.Г.Дадамяном, Д.Б.Дондуреем и другими социологами, показывают, что подобное положение сложилось и в кинопрокате: люди устали от американских триллеров и секс-фильмов. Постепенный (хотя и очень робкий) крен в сторону серьезной музыки замечается среди части молодежи.
  Как никогда раньше сегодня нужны исследования интересов и предпочтений публики. В недавние годы впервые в России в таких городах, как Санкт-Петербург, Екатеринбург, Челябинск, при государственных учебных заведениях начата подготовка профессиональных социологов культуры. Будем надеяться, что эти люди смогут работать по специальности и коренным образом изменят положение, сложившееся в этой отрасли социологии.
 
  Литература
 
 1. Смелзер Н. Социология. М.,1964. Разд. 1. Гл. 2; Гидденс Э. Социология: учебник 90-х гг. Реферированное изд. Челябинск. 1991. Ч. II и др.
 2. Кравченко А.И. Введение в социологию: Учебное пособие. М.: Новая школа, 1995; Фролов С.С. Социология. М., 1966 и др.
 3 Тощенко Ж. Т. Социология. М.,1996. Разд.V. § 3; Розин В.М. Введение в культурологию. М., 1994, и др.
 4. Культурология / Под ред. проф. Н.В.Драча. Ростов-на-Дону, 1995.
 5. Hauser A. Ziele und Grenze des Sozioliogie des Kunst // Soziologie. Franfurkter Beitruge zur Sociologie. 1955. Bd. I.
 6. Гуревич П. С. Философия культуры: Учебное пособие. 2-е изд. М.: Аспект-Пресс, 1995.
 7. Ерасов Б.С. Социальная культурология. В 2-х ч. М.: Аспект-Пресс, 1994.
 8. ИонинЛ.Г. Социология культуры. М., 1996.
 9. Конев В.А. Социальное бытие искусства. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 1975.
 10. Кавелин К.Д. Наш умственный строй. М.: Правда, 1989.
 11. Давыдов Ю.Н. Этика любви и метафизика своеволия. М.: Молодая Гвардия, 1982.
 12. Плеханов Г.В. Искусство и литература. М.: Гослитиздат, 1948.
 13. Сборник Пермского земства. Отд. Ш. Пермь. 1904, № 3, 4.
 14. Артист. 1897, № 110.
 15. Щеглов И.Л. Заметки о народном театре // Артист. 1892, № 24.
 16. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. В 3-х томах. М, 1993. Т. 1. 17 Фриче В.М. Проблемы искусствоведения. М.-Л.: Гослитиздат, 1931.
 18. Эткинд А. Эрос невозможного: История психоанализа в России. СПб.: Медуза, 1993.
 19. Любутин К., Змановский Г. Пролегомены к "богдановщине". Екатеринбург 1996.
 20. Новикова С. С. История развития социологии в России. Учебное пособие. М.- Воронеж: НПО "МОДЭК", 1996.
 21. Кино и зритель. Опыт социологического исследования. М.: Искусство, 1968.
 22. Шкловский В. К вопросу об изучении зрителя // Советский экран. 1923, № 50.
 23. Фролова Е. Из опыта изучения зрителя в 20-х гг. // Методологические проблемы советского искусствознания. Л., 1975, № 6.
 24. Соколов Ип. Работать на массового зрителя // Кино и жизнь. 1929, № 2.
 25. Скородумов Л. Зритель и кино // Пролетарское кино. 1932, № 19, 20.
 26. К-ва.Е. Проблема изучения кинозрителя // Советское кино. 1934. № 7.
 27. Тенденции социокультурного развития России. 1960-1990 годы // Под. ред. И.А.Бутенко и К.Э.Разлогова. Российский институт культурологии. М., 1996.
 28. Книжный рынок, покупательский спрос на книжную продукцию в 1-м полугодии 1996 г. М., 1996.
 
  Глава 17. Социология культуры: теоретический аспект (А.Согомонов)
  § 1. Культурологическая реконструкция отечественной социологии от 60-х к нынешнему времени
  Как особое направление теоретизирования социология культуры в мировой социальной мысли концептуально и категориально оформляется постепенно, начиная с рубежа 60-70-х гг., а в отечественной науке и того позже. Отмежевавшись как от чистой социальной теории, так и от сопредельных отраслей социологии искусства, культурной антропологии, культурологической компаративистики, а шире - от культурного анализа, социология культуры окончательно и полноценно реализовалась как научный проект лишь параллельно с развитием постмодернистской социологической парадигмы.
  При этом социология культуры не возникает как бы из небытия. Для ее кристаллизации в качестве социологического проекта потребовалось, как нам представляется, сочетание по крайней мере трех условий:
  1) кризис внутреннего ресурса развития холистически замкнутой теории культуры; точнее, той теории, которая претендовала на свою предметную специфичность (культура выступает здесь особым общественным феноменом, нуждающимся в научной концептуализации);
  2) трансформация в глобальных первоосновах мировых "культурных практик", смена культур, цивилизационный кризис;
  3) парадигмальная перелицовка социокультурной роли ученого в современном, а скорее - постсовременном мире; точнее - сознательный отказ обществоведа от установки на истинность, объективность и социальное законотворчество в союзе науки и практики в пользу установки на интерпретаторство, поиск методов и стилей толкования социокультурных феноменов.
  Лишь теперь, как это ни покажется парадоксальным, мы можем по-настоящему оценить одну из принципиальных максим эпохи "брежневского" социализма, а именно: "практика культурного строительства и теория культуры развиваются преимущественно "параллельными курсами"" [5, с. 4].
  Сочетание упомянутых условий в истории отечественной социологии, как представляется, можно было наблюдать лишь в эпоху перестройки, и соответственно открытым оно стало для последующего научного анализа в постперестроечное время. Однако было бы несправедливым оценивать сегодняшнее состояние российской социологии культуры, умалчивая при этом о стимулировавших ее теоретических источниках.
  Очевидно, что без широкомасштабного развития эмпирических социологических исследований, которое происходило в СССР со все возрастающей интенсивностью по мере приближения к эпохе перестройки, невозможен был бы генезис отечественной социологии культуры. С одной стороны, накопление данных эмпирических наблюдений в области изучения культурных коммуникаций (см. предыдущую главу), равно как повседневного поведения групп и индивидов, образа жизни, системы общественных и приватных ценностей, труда, досуга и других аспектов социокультурной природы советского общества, все активнее подталкивало аналитиков к теоретическому осмыслению и концептуализации макрокультурных процессов и феноменов советского общества. С другой стороны, исследователи неизбежно наталкивались на множество запретов и препон, чаще всего идеологического свойства, связанных с попытками независимого теоретизирования. И все же в "брежневском" обществоведении латентно происходило оформление элементов, чаще всего слабо связанных друг с другом, нарождающейся теоретической концепции социологии культуры. По крайней мере, можно говорить о существовании тогда множества среднеуровневых теорий значимости культурных факторов социальных процессов. Так, важными источниками генезиса отечественной социологии культуры становились эмпирические исследования в области изучения читательских интересов, искусства, театрального и кинозрителя, но также и трудовых ценностей, образа жизни, бюджетов времени, досуговых предпочтений населения страны и т.п. Подробно эти исследования рассмотрены в других разделах книги, в частности, в главах, посвященных социологии личности, труда и производства, бюджетов времени и девиантного поведения.
  В настоящей главе мы ограничимся анализом теоретической составляющей отечественной социологии культуры. В ней не будет строго выдержан хронологический режим. Как нам кажется, временная переменная не играет здесь существенной роли. Более адекватной видится достаточно наивная дихотомизация на два культурно-исторических континуума эпохи социологических вчера и сегодня, взаимозависимых и взаимопроникающих друг в друга.
  Вчера в отечественной культурологии всегда было обращено как бы в будущее модернистской социокультурной утопии (в ее официальной марксистской версии). Куда отчетливее, и в этом смысле социологически корректнее, понималась в науке "культура" идеальной модели общества, т.е. то, чему "культура" нормативно должна была бы отвечать, чем то, что она реально из себя представляла. Напротив, сегодня в отечественной социологии культуры более жестко сориентировано на понимание ушедшей эпохи, а посему столь же условно и субъективно.
  Как уже говорилось, эмпирические исследования, касающиеся в той или иной степени культуры и советского и постсоветского обществ, будут, конечно, приниматься во внимание, но не в строго "позитивистском" к ним отношении - скорее в качестве источников для осмысления их культурологических значений. Наша задача: по мере возможности показать путь теоретического становления отечественной социологии культуры на ряде ярких примеров.
  Таким образом, в фокусе внимания останутся те работы, которые отвечают прежде всего следующим нормам социокультурного анализа:
  (а) социальные действия выступают в этих исследованиях в их символико-экспрессивных значениях и смыслах;
  (б) культура рассматривается в ее отношении к сегодняшнему или вчерашнему состоянию российского общества;
  (в) понимание культуры в нашей интерпретации должно быть системным, концептуально целостным.
  Для нас принципиально важно в духе собственно культурного анализа осветить специфичность отечественного стиля социологического теоретизирования и попытаться обозначить проблему зарождающейся сегодня концептуально новой российской социологии культуры. Это комплексная проблема зависимости социологии культуры от теории и философии культуры, от цивилизационной ломки мировых культурных практик и, более специфично, от процесса интеллектуального самопознания российской культуры последней четверти века.
 
  § 2. Вчера отечественной культурологии
  Культурология эпохи "брежневского" социализма сыграла двойственную роль в становлении отечественной социологии культуры. С одной стороны, она претендовала на неаксиологическое понимание культуры, и, безусловно, усилиями многих выдающихся исследователей того времени было сделано чрезвычайно много для концептуализации того, что аккумулируется культурными традициями, как культура формирует социальное поведение человека, и тому подобных проблем холистически замкнутой культурологии. С другой - она подчас неосознанно способствовала формированию сциентистски верифицированных культурных символов эпохи, "кодируя" образцы общественных типов личности, с которыми и до сих пор социологу нелегко разобраться (достаточно вспомнить о "всесторонне развитой личности", "советском человеке" и прочих культурологических фантомах). Хотя, конечно же, для своего времени "простой советский человек" и "советская интеллигенция" выступали пусть даже и иллюзорными, но все же научно и идеологически обоснованными культурными канонами, интегрировавшими культуру общества так называемого реального социализма, гармонизировавшими его ценностную систему и типы социального поведения.
  Модернизирующееся общество (а большевистский "путь", очевидно, является одним из базовых инвариантов социокультурной модернизации) реализует свою идентичность посредством утверждения в обществе усредненного и прозрачного общественного типа личности, аксиологически и праксеологически распредмеченного в системе функционального взаимодействия. Не случайна в этой связи концентрация отечественной культурологии на сюжетах теории историко-культурных типов личности и функциональном объяснении культурных феноменов (см., к примеру: [3, 4, 7]). Но поскольку общественная система, а равно и культурные практики того времени не подлежали социальной критике, то главным предметом социологического анализа оставался "обычный" человек - субъект повседневных будней социализма. Он хоть и выступал носителем "отдельных недостатков", но считался при этом главным экспериментальным полигоном непрестанной сверхсоциализации личности на пути ее бесконечного приближения к идеалу "гармонического" человека.
  Однако поскольку эта аппроксимация шла с отрицательным знаком по пути все большего удаления от канона, то логически свершалась неизбежная идеализация социального типа личности для его противопоставления актуальной личности homo soveticus. Дихотомия актуальной и нормативной личности в социологии "позднебрежневской" эпохи достигла предельно циничного разрыва.
  Отсюда понятно происхождение двух отличительных черт "ортодоксальной" культурологии эпохи развитого социализма, а именно: историцизма и прогрессивизма. Интерпретация культуры, выполненная в духе ее марксистского противопоставления природному, шла преимущественно по линии объяснения культурного феномена как проявления социально активной, исторически преобразующей позиции человека в обществе. А под этим углом зрения, как пишет В.М.Межуев, само развитие культуры необходимо отождествлять с "развитием человека как общественного существа" [5, с. 57, 65]. Из этого несложно вывести, что культура - это прогрессирующее развитие личности, а в этом отношении естественно, что лишь коммунизм "способен" обеспечить совпадение исторического и культурного развития. Иными словами, незатейливое отнесение искомого социального типа личности (т.е. культурного канона, репрезентирующего общество) в отдаленное будущее позволяло социологу диалектически "разобраться" с печальным обликом позднесоциалистического индивида. Аналитический взгляд, брошенный на реалии социалистической практики брежневской эпохи (к тому времени эмпирическая социология приобрела нужную масштабность и методическую зрелость), приводил исследователя, правда, далеко не каждого, к мысли о драматическом несоответствии актуальной личности и культурного канона. Если отбросить идеологически зашоренные интерпретации, то концепцию маргинальной личности (наряду с богатой диссидентской традицией) по праву можно считать одной из предтеч современной социологии культуры. Так, З.И.Файнбург, развивая марксистский тезис о том, что культура буржуазного общества "формирует предпосылки социализма", выраженные, в частности, в постулировании новых ценностей (скажем, ценности трудолюбия), в секуляризации общественного типа мышления и возникновении научного анализа общественных явлений, утверждает, что культурное развитие стран, переходящих к социализму, минуя капиталистическую стадию развития, означает буквально следующее: "...всякая пропущенность суть "пропуск", "пробел" в культуре - пробел, который должен быть чем-то восполнен" [5, с. 139].
  По Файнбургу, в культуре наличествуют две стороны: динамическая (творческая деятельность) и консервативная (цели, навыки, нормы и т.п.). "Возможность фиксации в нормах, правилах, ролях, институтах нового, то есть закрепление этого нового в масштабах общества (в том числе в первую очередь классового, группового) и есть подвижный предел; лишь постепенно и в определенном темпе изменяется расширяющаяся граница преобразования культуры в целом" [5, с. 144].
  Именно этот механизм преобразования культуры реализуется в изменениях типов личности. Продолжая, автор выводит историческое отставание темпов культурного развития от производства: производственные знания и практика изменяются куда быстрее культурных стереотипов. "Отсюда в конечном счете и вытекает возможность разнокачественности, разновременности (с точки зрения исторической принадлежности) слоев культуры у одного и того же человека, внутренняя противоречивость элементов культуры у так называемой маргинальной личности" [5, с. 147].
  Иными словами, концепция маргинальной личности поставила под сомнение социальную онтологичность самого культурно-символического канона личности социалистической, однако все же не приступила к его систематическому толкованию и расшифровке.
 
  § 3. Толкование культурно-символических кодов57: русский характер и советский простой человек
 
  Интеллектуальное неудовлетворение, связанное с холистической тупиковостью ортодоксальной марксистской культурологии, сопровождалось на рубеже 70-80-х гг. глубинным культурным кризисом, точнее, кризисом идентичности модернистского субъекта.
  В незамысловатом рядовом человеке уже с трудом угадывался "благородный" символический код "советского человека". Незаполитизированная постановка вопроса "кто мы?" неизменно подталкивала исследователей к сциентистским проектам культурно-символических кодов, иллюзорность которых к тому времени уже мало у кого вызывала сомнение. Исследовательская сосредоточенность на теме толкования символических кодов знаменует начальный этап новой парадигмы отечественной социологии культуры. Этот шаг стал возможным лишь благодаря сознательному отказу от "формационной" логики в анализе культуры, равно как и от идеологизированного прогрессизма.
  Раскодирование, т.е. новое осмысление - амбивалентный процесс. С одной стороны, мы действительно наблюдаем объективированный культурно-символический кризис в обществе, утрату идентичности, по типу "мы - советские люди". С другой стороны, социологические попытки расшифровать прежние символические коды, по сути, представляют собой реконструирование прошлого.
  Процесс научного осмысления универсальных идентификационных кодов культуры (т.е. осмысления своего я в социокультурном пространстве) стимулировался литературным потоком диссидентской, как, впрочем, и просто запрещенной русской философской мысли, дореволюционной и русского зарубежья, на разные лады истолковывающей русский характер и советского человека.
  "А был ли вообще советский человек советским?" или он, скорее, был озабочен конструированием наборов черт и характеристик, которые предписывались ему довлеющими социальными институтами? Уже в начале 80-х гг. в отечественной социологии наметилось интеллектуальное продвижение в сторону понимающей парадигмы социологического знания.
  В 80-е гг. тенденция к толкованию (в том числе и конструированию) культурно-символических кодов, по сути, обозначает начальный этап отечественной социологии культуры, исследующей символические, экспрессивные и интерактивные аспекты социального поведения человека, групп, институтов общества и т.п. Разумеется, всякое толкование символических кодов есть всего лишь приближение к действительности, но именно в этой приближенности и проявляется социологическая природа самого знания. Установка на истинность сменяется установкой на операционализм, структурную целостность, иерархичность, соподчиненность знания, социологическую иронию в конце концов. Зачастую отдельные фрагменты подобных конструкций выглядят трюизмами, однако в системе социологического толкования - приращением знания и усовершенствованием метода культурного анализа. Работ, которые с уверенностью можно было бы отнести к числу социокультурологических, пока еще немного. В нашем обзоре мы хотели бы остановиться на трех наиболее ярких примерах.
  Один из таких проектов был начат в 70-е гг. и завершен в начале 80-х, но опубликован лишь в 1994 г.
  Его автор К.Касьянова ставит перед собой задачу структурировать то, что в повседневном языке советского общества уже давно обрело исключительно одиозное звучание, а именно русский национальный характер [2]. В целях упрощения автор метафорически определяет национальный характер как "общество внутри нас", проявляющееся в виде однотипных реакций людей одной и той же культуры "на привычные ситуации в форме чувств и состояний" [2, с. 26], т.е. как "структуру базовой личности". Рассматривая смысл исторического противоборства интеллигенции и государства "за народ" в течение двух последних столетий, Касьянова вполне резонно утверждает: равно как "попытка русской интеллигенции выработать приемлемый для всего общества комплекс идей, на основании которого могла бы сложиться нация, окончилась неудачей", так и "формальные отношения, налаживаемые государством, этими "социальными архетипами" не осваиваются" [2, с. 86]. Авторская интерпретация подобного неприятия проста: все идеологии и учения не затрагивали "иерархии ценностей", скрытой в коллективных представлениях, связанных с "социальными архетипами" [2, с. 87].
  "В основе национального, точнее, этнического характера..., - пишет Касьянова, - лежит некоторый набор предметов или идей, которые в сознании каждого носителя определенной культуры связаны с интенсивно окрашенной гаммой чувств или эмоций... Появление в сознании любого из этих предметов приводит в движение всю связанную с ним гамму чувств, что... является импульсом к более или менее типичному действию" [2, с. 32].
  Национальный характер описывается через набор априорных предметов и идей, окрашенных в сознании личности - носителя национального характера - сентиментами, мотивирующими тот или иной тип социального действия. Социальные архетипы в этой логике выступают структурами более сложного комплекса национального характера. Какими же архетипами Касьянова наделяет русский национальный характер?
  Исходно психологизируя национальный характер, автор считает возможным описывать русский этнотип через его относительное сближение с типологически конкретной моделью акцентуированной личности. В данном случае русский характер - с эпилептоидным типом личности, наделенным вдобавок выраженной циклоидностью. Эпилептоиду свойственны построение сложных систем целепола-гания, последовательная реализация собственных планов, при этом он крайне мало учитывает, "что делает или что думает его социальное окружение". Будучи
  циклоидой, в спокойные периоды он апатичен, упрям, основателен, умеет добиваться результата, невзирая на любые трудности. В неспокойном цикле он может долгое время блокировать накапливаемую эмоциональность, но если уж "зарядился энергией", то "взрывается, бурно и сокрушительно" [2, с. 128]. Заметим, что Касьяновой все же удается не встать на шаткий путь гипертрофированного психологического детерминизма, она, скорее, наоборот, пытается донести до читателя свое понимание культуры как главного фактора воздействия на наследственно-природный генотип. Культура в этом процессе противостоит генотипу.. Дело генотипа - создавать затруднения, дело культуры - их преодолевать. Таким образом, мы не есть чистые эпилептоиды. Мы культурные эпилептоиды [2, с. 131].
  Эпилептоид чрезвычайно подвержен обыденному ритуализму действий, совершая многие из них автоматически. В этом смысле его практически невозможно убедить отказаться от привычной рационализации поведения. Будни эпилептоида описаны Касьяновой с чувством сокровенного феноменологического сопереживания. В результате сам тип становится до боли выстраданным, а не просто описанным со стороны, отчего с легкостью узнаешь в созданных типажах если уж не себя самого, то по крайней мере многих из своего окружения.
  Парадоксален автор в утверждении того, что русские - лучшие достижители, чем американцы, имея в виду, что "суждение о русских как о нецелеустремленных, неиндивидуалистичных людях, лишенных той черты, которую американцы именуют "достижительностью", социологически и культурологически верно с точностью до наоборот" [2, с. 161]. Более того, по конкурентности, как выясняется, русские фактически не уступают среднему американцу и лишь слегка отстают по установке на деловитость. Если вспомнить, что книга писалась до появления так называемых новых русских, то как не удивиться авторскому пророчеству.
  Однако Касьянова все же возвращается в лоно стереотипного представления о русских. Достаточно настойчиво автор подчеркивает, что в русской культуре "существуют собственные архетипы целеполагания и целедостижения, непохожие на западноевропейские"; точнее, "наш соотечественник отдает предпочтение действиям ценностно-рационального типа перед целерациональными" [2, с. 164].
  Смысл достижительского императива русского этнотипа Касьянова передает формулой: "Добиваться личных успехов - это не проблема, любой эпилептоид умеет это делать очень хорошо; а ты поработай на других, постарайся ради общего дела!" По сути, это означает, что "как только на горизонте появляется возможность реализации ценностно-рациональной модели, культурный эпилептоид с готовностью откладывает свои планы и всякие "житейские попечения", он чувствует, что вот наступил момент и он может, наконец, сделать "настоящее дело", то дело, из которого он лично никакой выгоды не извлечет, и вот это-то и есть в нем самое привлекательное".
  В соответствии с выстроенной архетипической моделью, русскому этнотипу устроение дел социума куда важнее его собственных дел; равно и участие в делах социального целого приносит ему больше смысложизненного удовольствия, чувство нужности и значимости. В логике подобного метафизического рассуждения есть опасность идеолого-культурологических номинаций. И Касьянова не избегает этой участи. Как бы невзначай автор делает вывод, для нее принципиально значимый. Она пишет: "Мы народ воистину коллективистский, мы можем существовать только вместе с социумом, который мы постоянно устраиваем, охорашиваем, волнуемся и переживаем за него, который, в свою очередь, окружает нас теплом, вниманием, поддержкой... Наш социум, наша группа - это средостение, связующее звено между нами и этим миром. Чтоб стать личностью... мы должны стать соборной личностью" [2, с. 180].
  Упомянем некоторые другие базовые черты, которыми Касьянова наделяет русский культурно-символический код. По ее мнению, даже современный русский типаж отличает так называемый религиозный фундаментализм. Подразумевается же под этим свойственное русскому человеку фундаменталистское отношение к моральным правилам и склонность к самоотказу и аскетизму, пусть даже и при всем парадоксальном сочетании этого с утраченной верой в обществе в Бога. Нам думается, что и здесь речь идет, скорее, об универсальном феномене культурного ригоризма, не выражающем исключительную специфичность русского этнотипа.
  Подводя предварительный итог, заметим, что "эпилептоидная" картина русской истории и культуры, при всех очевидных откровениях и пророчествах, культурологически остается не вполне завершенной и концептуально несистемной. Одна из причин, как нам представляется, заключается в намерении автора воссоздать целостную картину культурно-символического кода русского национального характера и выстроить его в логике структурирования взаимосвязанных социокультурных черт и характеристик, противопоставив их культурно-родовым универсалиям человека современного. Учитывая время и условия, когда создавался этот труд, нельзя отказать книге Касьяновой в почетном праве открыть отечественный список социолого-культурологических штудий в области семантической структуры нашего соотечественника.
  Другой пример социолого-культурологической аналитики в определенном смысле демонстрирует отказ от философско-методологической намеренности на всеобъемлющий исторический охват.
  Советский простой человек. Уже в перестроенный период тема раскодирования (напомним - переосмысления) простого советского человека становится не только предметом научного анализа, но и задачей культурно-идеологического самопознания.
  Очевидно, что советский человек - это канон интегративного типа советской культуры, продукт советской модернизации, а посему приближающийся к любому другому канону модернизма (например, к коду средний американец или средний француз). Возможна ли вообще в таком случае интегральная модель советского человека? Теоретически, да. Вопрос же заключается в том, насколько эта модель советского человека социологически корректна и соответствует реалиям.
  Появление в 1993 г. книги под редакцией Ю.А.Левады "Советский простой человек" явило собой событие в плане становления отечественной интерпретативной социологии культуры [6].
  В основе книги - крупномасштабное исследование, проведенное Всероссийским центром изучения общественного мнения по репрезентативной национальной выборке еще в ноябре 1989 г. Авторский коллектив не стремился осуществить всеохватывающий, систематический анализ феномена советский человек.
  В отличие от Касьяновой, авторы "Советского простого человека" не конструируют никаких стержневых гипотез, на которых выстраивается культурно-символический код, хотя, конечно же, наделяют советского человека набором базовых характеристик, число которых не столь значительно. Что же отличает советского человека в первую очередь?
  1. Представление о собственной исключительности: советский - это особый человек. Он воспринимает себя как носителя исключительных ценностей, "своей системы социальных мер и весов... вплоть до эстетических, этических и гносеологических категорий ("свои" критерии истины и красоты) и т.п." [6, с. 14].
  2. Государственно-патерналистическая ориентация, при которой нормативное социальное чувство вовлеченности в государственное дело сопряжено с обратными ожиданиями отеческой заботы со стороны государства о подданных.
  3. Сочетание внутренней установки на иерархичность миропорядка с выраженной экспрессией эгалитаризма - антиномия, парадоксально именованная авторами иерархическим эгалитаризмом. Советского человека отличают сознательность (т.е. готовность принять существующий порядок и режим) и справедливо-практический эгалитаризм, отвергающий лишь то неравенство, которое не соответствует принятой иерархии, например, незаслуженные привилегии и нетрудовые доходы.
  4. Имперский характер этого социального типа, построенный, по мнению авторов, в той же антиномической схеме: национальное - ненациональное.
  "Все перечисленные характеристики скорее говорят о принадлежности человека определенной системе ограничений, чем о его действиях. Отличительные черты советского человека - его принадлежность социальной системе, режиму, его способность принять систему, но не его активность" [6, с. 24].
  Метафора всей семантики советского человека - его универсальная простота. Это и ориентация на всеобщее усреднение (требование "быть как все"), и отвержение элитарности, как, впрочем, и всякого уклонизма, открытость для понимания со стороны себе подобных, и простая забота о выживании, и привычка довольствоваться малыми радостями. А для такого социального характера достаточно и простого государственного контроля и управления: между простым человеком и простой властью как бы исчезает опосредующее звено - социально-групповые идентификации, т.е. собственно гражданское общество. И поэтому вовсе не неожиданно звучит вывод исследователей:
  "В свое время принято было говорить о "коллективности" человека советского. Этой черты мы попросту не обнаружили. Между тоталитарным государством и одиноким индивидом не занимали сколько-нибудь важных позиций никакие социально-психологические общности, связанные с профессией, занятием, интересами и т.д." [6, с. 26]58.
  Кульминационным пунктом становится утверждение авторов, что важнейшей особенностью советского человека является принципиальная невозможность осуществления всего набора его нормативных установок. А отсюда двойной стандарт образцов поведения: принятие высших (идеологизированных) ценностей становится необходимым условием для реализации ценностей приватных. В результате практически каждый совершал "сделку с дьяволом", стремясь сохранить себя. Эти сделки, губительные для личности, разрушали нравственные критерии общественных отношений и в конечном счете размывали само общество.
  "...Мы можем рассматривать феномен человека советского в его социологических параметрах как феномен исторически преходящий" [6, с. 32].
  Авторы "Советского простого человека" обнаруживают, что советский человек отказывается от достижений, сдержан он и в отношении инициативы других. В чем природа такого феномена? Авторы исследования предпочли интерпретировать эту нерациональную, с точки зрения западной культуры достижительства, социальную природу советского человека спецификой властных отношений, господствовавших в советском обществе, и особым ролевым статусом человека как государственного человека (метафора принадлежит А. Платонову).
  Советский человек выступает, с одной стороны, носителем определенных функциональных качеств и свойств, а с другой - субъектом лояльности по отношению ко всему иерархическому пространству власти. Иными словами, "начальник" приобретает статус начальника прежде всего в силу своего лояльного отношения к высшим инстанциям власти. Так проявляется приоритет лояльности перед собственно деловыми качествами - компетентностью и профессионализмом.
  В этой логике авторы формулируют вывод, принципиально значимый для понимания процесса становления отечественной социологии культуры:
  "Поскольку государственная (идеологическая и партийная) лояльность не включает в себя достижительских критериев эффективности, инструментальной рациональности, а производственное достижение не гарантирует социального статуса и в строгом смысле вообще не связано с адекватным вознаграждением и социальным продвижением, то внутри самой системы советского общества (равно как и в устройстве советского человека) заложено неустранимое противоречие. Невозможно заставить работать индивида без реального вознаграждения, а вознаграждать его невозможно, не признавая значимости индивидуальных достижений, способностей, компетентности и не увеличивая тем самым авторитета работника. Поэтому понятно, что в советской действительности имеют место не фактическая лояльность, но и не фактическое исполнение той или иной функции в организации любого типа, а их разыгрывание, демонстративное исполнение" [6, с 75].
  Как кажется, рано или поздно авторы склоняются к универсализации своих наблюдений. В самом деле, разве не на том же согласии покоится все социальное целое сегодняшней российской социальной системы при том, что принципиально изменилось символическое пространство общества. Следуя этой логике, мы понимаем, что не свершилось-таки в постсоветском обществе раскодирование советского человека.
  Иными словами, распад тоталитарной системы в нашей стране слабо коррелирует с социокультурными принципами, на которых и поныне выстраиваются социетальная и институциональная структуры постсоветского общества.
  В этом отношении заключительный постулат авторов книги о том, что "человек постсоветского общества надолго останется советским" [6, с. 265], видимо, корректнее было бы сформулировать в обратной направленности: социальные и властные системы преобразующегося общества выстраиваются в модальности и логике, навязываемых известными культурно-символическими и культурно-антропологическими схемами.
  Обе рассмотренные книги - "Советский простой человек" и "О русском национальном характере" - объединяют склонность к излишней онтологизации символических кодов и социокультурных архетипов, недооценивание универсальной природы современного субъекта, а подчас и неосознанный отказ увидеть его в русско-советском культурно-антропологическом типе. Авторы рассмотренных культурологических проектов, видимо, не были озабочены проблемой включения отечественной культуры в ткань мировой цивилизации и истории. В результате мы получили теории единичного факта, социологическое отношение к которым может быть самым разным.
  Разработка универсальных теоретических схем, в том числе и выстроенных на материале российской истории и культуры, означает дальнейший шаг отечественной социологии по пути выработки искомой модели социологии культуры.
 
  § 4. Концепция репрезентативной культуры.
  Возможное завтра российской социологии культуры
 
  Одну из вероятных версий универсализации социолого-культурологического теоретизирования предпринял недавно Л.Г.Ионин, который уже не только апеллирует к чистым категориям социологического анализа, но и демонстрирует принципиально иной стиль теоретизирования и логику понимания культурных феноменов.
  С точки зрения Ионина, социокультурную историю любого, в том числе и российского, общества можно разделить на две глобальные фазы - моностилистической и полистилистической культурной репрезентации. Интегрирующая общественную систему, т.е. репрезентативная, культура является моностилистической в том случае, если ее элементы, обладая внутренней связанностью, активно разделяются или пассивно принимаются всеми членами общества. Такого рода культурные системы "не просто служат орудием интерпретации феноменов, но как бы определяют форму и способ их явления в обществе" [1, с. 7].
  Нетрудно проиллюстрировать моностилистическую культурную репрезентацию на множестве исторических примеров, подавляющее большинство исторически известных культурных систем являлись моностилистическими. В таком ракурсе культура Союза - далеко не единственно чистый и даже не самый типичный пример. В любом случае очевидно, что перечисленные выше каналы реализации моностилистической культурной репрезентации чрезвычайно выпукло просматриваются в тексте социокультурной истории нашего самого недавнего прошлого.
  Формально-логически исторический тип личности, как культурная форма и как специфический продукт моностилистического культурного творчества, репрезентирует собой особую логику разворачивания моностилистического культурно-символического кода (к примеру, исторически разные типы русского национального характера или советского человека). Используя филологическую типизацию художественных стилей, автор раскрывает моностилистическую культуру через ее следующие характеристики:
  а) иерархия как выстраивание способов репрезентации господствующего мировоззрения, а равно и культурных экспертов;
  б) канонизация форм культурной репрезентации;
  в) упорядоченность в смысле строгого регулирования культурной деятельности в пространственно-временном отношении;
  г) тотализация как универсальная интерпретационная схема, "исчерпывающе объясняющая и толкующая человеческую культуру";
  д) исключение "чуждых" культурных элементов;
  е) упрощение сложных культурных элементов;
  ж) официальный консенсус в смысле единства восприятия и способов интерпретации культурных феноменов;
  з) позитивность в легитимации и ориентации на status quo;
  и) телеология - "постулирование цели социокультурного развития служит консолидации социокультурного целого и делает возможным "трансляцию" общих целей развития в частные цели каждого конкретного человека" [1, с. 10-11].
  В соответствии с этой теоретической схемой описанная модель культурной репрезентации служит своего рода ключом к пониманию любых социальных феноменов советского общества - будь то экономика, ставшая "жертвой" моностилистической культуры, или правовая, или политическая системы и т. д.
  Что же происходит с Россией сегодняшней? Россия постепенно становится полистилистической, что, собственно, и детерминирует логику всех теперешних изменений.
  Полистилистическое состояние культуры общества характеризуется противоположным набором свойств. Смешение социокультурных жанров и стилей в обществе приводит к деканонизации. Реализация культурных явлений осуществляется неупорядоченно, и даже более того, культура лишается какого-либо видимого и воспринимаемого единства, т.е. происходит ее детотализация. Существенно изменяется система взаимодействия между культурными стилями и жанрами. На смену социокультурным исключению и упрощению приходят включение и диверсификация. На смену официальному консенсусу - эзотеричность стилей, культурных форм и культурных групп. В результате в масштабах всего общества торжествует негативностъ (отрицание или равнодушие) в признании социокультурного порядка и ателеологичность с ярко выраженной тенденцией к полному отрицанию культурно значимого канонического целеполагания.
  Если принять эту гипотезу, то можно предположить, что вся последующая логика социокультурного развития России будет подчинена борьбе между всевозможными культурными формами (идеологиями, мировоззрениями, эзотеричными культурными проектами и т.п.) и соответственно - если в этой борьбе не обнаружится один победитель, то рано или поздно в полистилистическом культурном пространстве окончательно исчезнет самая основа для обретения обществом своей устойчивой идентичности. Общество, таким образом, превратится в подмостки социокультурных (симуляционных) "инсценировок" (термин Л.Ионина) для обобщающих работ по социологии культуры.
  Одна из главных сложностей на пути становления отечественной социологии культуры, да и социологической теории в целом, заключается в драматическом лингвистическом напластовании в языке науки. Язык западной теории признается не всегда и не вполне адекватным для анализа и описания российских социокультурных реалий, а собственно русский язык признается, в свою очередь, чересчур метафорическим и аллегорическим, что не отвечает запросам академической науки.
  В любом случае, как бы ни развивалась далее российская социология культуры, ее научно-скептическая (а подчас и ироническая) позиция в отношении всех остальных отраслей социального знания будет провоцировать те же парадигмальные изменения в отечественной социологии, которые происходят сейчас в мировой социологической мысли. Социология культуры способна выступить в роли стимулятора в процессе формирования национальной российской социологической школы.
 
  Литература
 
 1. Ионин Л.Г. От моностилистической к полистилистической культуре. Современное развитие России // Социодинамика культуры. М.: ИС РАН, 1993. Вып. 2: Социокультурная дифференциация.
 2. Касьянова К.О русском национальном характере. М.: Институт национальной модели экономики, 1994.
 3. Кон И. С. Социология личности. М.: Политиздат, 1967.
 4. Маркарян Э.С. Очерки теории культуры. Ереван: АН АрмССР, 1969.
 5. Проблемы теории культуры. М.: НИИ культуры, 1977.
 6. Советский простой человек: опыт социального портрета на рубеже 90-х гг. / Под ред. Ю.А.Левады. М.: Мировой океан, 1993.
 7. Соколов Э.В. Культура и личность. Л.: Наука, Лен. отд., 1972.
 
  Глава 18. Личность в российской социологии и психологии (В.Ольшанский)
  § 1. Введение
  Большая часть двадцатого века прошла в противостоянии двух систем. Одним из критериев их различения явилось отношение к человеку. Социализм утверждал абсолютный приоритет общества, а в личности видел лишь проекцию общественных отношений; либерализм - приоритет личности, принцип laissez faire - "не мешайте человеку жить".
  В отечественной литературе крайности социологизма и психологизма вызвали свои трудности в теории [6, с. 322-327]. Если одни выдвигали идею интегративного подхода к личности [5], то другие вспоминали "популярную в 20-х гг. педологию, задачей которой было сведение всех знаний о ребенке, добытых другими науками" [24, с. 109].
  В конечном счете возобладала идея представить личность как диалектическое единство социального и индивидуального [2]. Такой подход закрывал дорогу безудержным претензиям психологизма и социологизма. Требовалось обнаружить конкретные звенья, опосредующие взаимосвязь социального и индивидуального.
  Предмет науки складывается в ходе ее истории. Следуя хронологическому порядку, рассмотрим проблематику и понятийный аппарат социологии личности, как они исторически складывались.
 
  § 2. Проблематика личности в дореволюционный период
 
  Еще в середине XIX в. А.И.Герцен декларировал: "Физиология доблестно выполнила свою задачу, разложив человека на бесчисленное множество действий и реакций, сведя его к скрещению и круговороту непроизвольных рефлексов. Пусть же она не препятствует теперь социологии восстановить целое, вырвав человека из анатомического театра, чтобы возвратить его истории" [36, с. 439- 440]. "Если педагогика хочет воспитывать человека во всех отношениях, - писал в 1868 г. К.Д.Ушинский, - она должна прежде узнать его тоже во всех отношениях". И он перечислял чертову дюжину наук, "в которых обнаруживаются свойства предмета воспитания, т.е. человека" [142, с. 22, 23].
  Проблема личности была одной из наиболее актуальных в русской философии и социологии. В построениях самых разных дореволюционных социологов "детерминантой общественных явлений" объявлялась психика человека [132, с. 35]. Наиболее цельную концепцию представляла субъективная школа ПЛ.Лаврова. Чтобы покончить со спорами партий, считал он, "следует прежде всего построить теорию личности", тем более, что "теория личности имеет свое значение и, может быть, немаловажное в практической жизни общества" [67, с. 10, 94]. Последнее образуется из соединения людей, каждый из которых преследует собственные цели, но в своем развитии постоянно обусловливается силами и стремлениями других людей [67, с. 9]. В самой личности заложено и индивидуальное, и социальное, их исследование - предмет теории личности [67, с. 10]. Важнейшим понятием здесь является личное достоинство человека, с которым связаны требования уважения, самостоятельности, целенаправленной деятельности и устранения преград: "оно требует свободы личности" [67, с. 30].
  П.Л.Лавров подчеркивал, что "истинная общественная теория требует не подчинения общественного элемента личному и не поглощения личности обществом, а слияния общественных и частных интересов" [94, с. 79]. Он утверждал, что общества существуют "лишь в личностях, их составляющих, именно в сознании личностями своей солидарности как с собой, так и с коллективностью" [8, с. 34]. Новые формы инициирует критически мыслящая личность - "без них обществу грозит застой, гибель цивилизации" [94, с. 65].
  Другой представитель субъективной школы - Н.К.Михайловский, по утверждению советских исследователей, разработал концепцию влияния разделения труда на личность раньше Дюркгейма, а проблему подражания - раньше Тарда [132, с. 178-179]. Иллюстрируя последнюю, он привлек обширный материал (от поведения крестоносцев до современной ему "стигматизации", воспроизведения "язв гвоздных" Христа под влиянием мыслей о Голгофе). Изучая механизм отношений между толпой и тем человеком, которого она признает великим, Михайловский вычленяет исторический момент, общественный строй, личность героя, психологию массы и какие-то "пока неизвестные причины, которые превращали людей в автоматов" [95, с. 289-358].
  Приведенные примеры имели целью показать, что зарождающаяся социология личности до революции вполне соответствовала европейскому уровню. Разумеется, субъективная школа была далеко не единственной в России.
  Н.И.Кареев заключает: функция термина "личность" в системе теоретических понятий - связать воедино влияния органические и неорганические. Последние выступают в двух формах: культуры и социальной организации. Первая из них определяется через постоянно и единообразно воспроизводимые членами общества мысли, поступки и отношения. Вторая помогает людям совместно добывать средства к жизни и защиту. "Социальная организация есть предел личной свободы. Культурная группа есть предел личной оригинальности" [45, с. 477]. "То, что в личности есть продукт истории, привносится к ней из над-органической среды, а то, что делает ее оригинальной, дается ей не историей, а природой, не воспитанием, а рождением" [45, с. 485]. В приводимой ниже таблице демонстрируются представления Н.И.Кареева о различиях между биологией, психологией и социологией по пяти сопоставимым параметрам. Эти различия обусловлены воздействием или органической структуры, или культуры, или социальной организации [45, с. 502].
  Обозначенные в таблице аналитические различия эмпирически представлены в едином объекте - человеческой личности.
 
  Аналитические различия исследования человека в разных науках
 
 
  БИОЛОГИЯ
  ПСИХОЛОГИЯ
  СОЦИОЛОГИЯ
  1. Объекты изучения
  вид
  культурная группа
  социальная организация
  2. Признаки
  органическое строение
  культура
  социальные формы
  3 Факторы единения
  физическая наследственность строения
  психологическая трансляция культуры
  консервация социальных форм
  4. Факторы изменчивости
  индивидуальная изменчивость
  личная инициатива
  свобода личности
  5 Главные явления
  борьба за существование
  психическое взаимодействие
  социальная солидарность
 
  Выдающийся русский социолог М.М.Ковалевский не мыслил науки без комплексного изучения личности. Еще в 1884 г. он стал одним из основателей Московского психологического общества. В 1908 г. профессор Ковалевский совместно с профессором де Роберти и позднее ассистентами П.А.Сорокиным и К.М.Тахтаревым составили ядро первой в России кафедры социологии Петербургского психоневрологического института, созданного В.М.Бехтеревым. Тем самым была заложена основа координированной работы прежде разрозненных специалистов. Знаменательно, что это произошло путем укрепления контактов с физиологами, к тому времени прочно занявшими свои позиции в научном мире. Приведем свидетельство американского психолога: "Русские физиологи больше, чем кто бы то ни было, заложили основу американского бихевиоризма. Даже до того, как Павлов взволновал научный мир своими экспериментами над условными рефлексами, И.М.Сеченов развил механическую психологию" [162, с. 229]. Развернулась борьба за развитие точных методов изучения личности.
  Марксистско-ленинская альтернатива. Представление К.Маркса о личности было отчеканено в знаменитом тезисе: "сущность человека не есть абстракт, присущий отдельному индивиду. В своей действительности она есть совокупность (в немецком оригинале "ансамбль") всех общественных отношений" [89, с. 3].
  В полемике с представителями субъективной социологии В.И.Ленин упрекал последних в том, что они начинают с личностей, будто личность есть нечто первичное и элементарное. На деле же личность - продукт всей человеческой истории, общественно-исторической формации, представитель определенного класса [78, с. 391]. Социолога должны интересовать не состояния отдельных индивидов, а вероятные действия определенных классов. "Личные исключения из групповых и классовых типов, конечно, есть и всегда будут. Но социальные типы останутся" [76, с. 207]. "Дело тут именно в социальном типе, а не в свойствах отдельных лиц" [77, с. 140]. Впрочем, последнее утверждение вполне согласуется с представлениями о личности западных классиков социологии ("личность - проекция культуры").
  Отметим здесь, что и в последующие годы ленинско-сталинская редакция исторического материализма отличалась упрощенным представлением о личности. Человек рассматривался как существо в основном рациональное. Достаточно сделать людей сознательными - и они будут делать то, что хорошо, и не будут делать то, что плохо. Роль эмоций, страстей недооценивалась.
  Ленинградский социолог А.В.Баранов провел контент-анализ газеты "Известия" с 1919 по 1964 гг. Словарь упоминаемых мотивов колебался от 12 до 20. В 1919 г. первые места по числу упоминаний занимали: 1. верность идеалам коммунизма, долг перед государством; 2. национальные чувства; 3. материальная заинтересованность. Далее шли классовая солидарность, классовый инстинкт; страх за жизнь и имущество; голод; стремление к знаниям. Политические чувства всегда встречаются чаще любого класса мотивов, но в 1939 и в 1954 гг. они упоминаются чаще, чем все другие, взятые вместе (см. подробнее: И.Б.С. № 9. Материалы и сообщения. Количественные методы в социальных исследованиях. М., 1968).
  С каждым годом идеологическая линия становилась все более жесткой. Некоторые обществоведы столь усердно демонстрировали свою марксистскую партийность, что вообще отрицали необходимость изучения личности. Один из них, например, писал: "Поскольку личность с ее индивидуальными, чисто личными чертами накладывает только второстепенный отпечаток на исторические события, поскольку сила ее не в ее личных, а в ее общеклассовых чертах, поскольку основную роль в поведении и психике людей играют общеклассовые черты, постольку ясно, что поведение и психика индивида не могут и не должны быть основным объектом изучения, что основным объектом должны быть поведение и психика класса" [147, с. 38]. В развитом виде это направление представлено позднее [43].

<< Пред.           стр. 13 (из 46)           След. >>

Список литературы по разделу