<< Пред. стр. 1 (из 1) След. >>
Список литературы по разделу
Советская политическая культура: прерывность или преемственность?
Несмотря на резкие разрывы с прошлым, на каждом этапе развития (языческий период, Киевская Русь, Московское царство, Петербургская империя, советский и постсоветский периоды) вольно или невольно интегрировались некоторые основополагающие особенности предшествующих, и, таким образом, изменчивость сочеталась с преемственностью. Очевидно, что после большевистской революции не произошло немедленной трансформации политической культуры, и даже более того, в сталинский период некоторые наиболее авторитетные элементы традиционной политической культуры России усилились.
Благодаря подобному сочетанию прерывнности и преемственности политическая культура России демонстрирует удивительную стойкость своих базовых характеристик. Стойкость этих "констант" и относительная неизменность политического поведения россиян служит одной из причин незавершенности и национальной специфики гражданского общества в России. Россия, ассимилирующая образцы западной культуры, может принадлежать к Европе, но ее гражданское общество останется не только незавершенным, но и будет иметь изначально русские черты. То есть политическая культура России многослойна: в ней сочетаются российские, советские и западные элементы. Мозаичность и многокомпонентость политического сознания в постреволюционную эпоху отражается через сочетание и конфликт традиции и новации. Так, Советы оказались тесно связаны с традициями общинной "прямой демократии", что обусловило социальную базу поддержки большевистской концепции построения социализма. Для многих людей, выросших в крестьянской общине, обращение большевиков к категориям социальной справедливости, обещание построить "царство Божье" на земле перекликалось с христианскими установками народного восстания. Марксизм воспринимался массой как социальная религия, на что обратил внимание Н. Бердяев в "Истоках русского коммунизма".
В литературе (Д.В. Гудименко, С.В. Кулешов, А.Н. Медушевский, В.Ф. Пеньков, Ю.С. Пивоваров и др.) делается попытка вычленить основные базовые характеристики российской политической культуры, которые, пусть и в несколько трансформированном виде, сохраняются на всем протяжении ХХ столетия. Во-первых, власть в России вне зависимости от смены режимов традиционно имеет авторитарную политико-культурную "матрицу, в основе политической жизни лежит сильнейший персонализм, а политические представления населения основываются на стихийном монархизме или "вождизме". Несмотря на специфичность подданничества советского типа (почитание вождей, конформизм, абсолютизация классовых ценностей и отрицание достижений западной демократии) культ вождей оказался тесно переплетенным со стихийным монархизмом части населения. Латентный монархизм массового сознания позволил ему быстро возродиться в СССР (разочарование в Николае II не было антимонархизмом) и сохраниться до наших дней.
Во-вторых, этатизм является принципом общественной жизни в России. А из этого вытекают огромная политическая роль бюрократии, патернализм и ориентация гражданина на социальное восхождение вследствие занятия более высокой позиции в государственной иерархии. Тогда как "выключенность" широких народных масс из повседневного политического процесса способствует их политическая инертности и отсутствию цивилизованных или хотя бы корректных форм взаимоотношения между "верхами" и "низами". История советского периода подтверждает устойчивость патерналистских традиций в России. Все дети младшего школьного возраста были октябрятами - внучатами Ильича. Четверть века страной управлял "отец народа" - И. В. Сталин, а партийные органы осуществляли функции опеки, надзирая, поощряя и наказывая граждан. Патерналистский характер формирующегося менталитета советского типа хорошо проиллюстрировал Б. Пастернак, написавший знаменитое: "Предвестьем льгот приходит гений и гнетом мстит за свой уход". Этим схвачен один из сущностных компонентов советской политической культуры, ориентированной на деятельность регламентируемого сверху типа.
В третьих, сохраняется крайняя гетерогенность политической культуры, определяемая существованием субкультур с совершенно различными ценностными ориентациями, отношения между которыми складываются конфронтационно, а порой и антагонистично. В-четвертых, для политической культуры ХХ века остается характерным стремление к постоянному сокрушению кумиров и выдвижению новых, экстремизм и нетерпение. Ограниченность "политического пространства" и стремление правящих сил занять его целиком приводят к невозможности существования в нашей стране конструктивной оппозиции, что наглядно демонстрируют реалии современной России.
Тем не менее, при всех общих чертах, советская политическая культура имеет свои особенности, проявляется как многослойный, противоречивый и изменчивый в исторической динамике феномен. С одной стороны, она представляет собой некий целостный продукт идеократической системы. С другой стороны, она трансформировалась вместе с изменением советского общества. Исходной своей точкой советская политическая культура имела революционистскую ментальность, которая с особой силой проявилась в годы Гражданской войны. Очевидно, что в основе революционных потрясений лежали глубинная вера народа в справедливость и надежда на чудодейственную возможность удовлетворения своих первоочередных нужд. В социализм темная, прежде всего, крестьянская масса, верила словно в Берендеево царство. Если же новое общество не оправдывало надежд, то от него отшатывались. Форсированная привела к возникновению мощного слоя маргиналов, потерявших одну культуру и не обретших другой. Этот процесс сыграл существенную роль в формировании политико-культурного облика советского общества.
Многолетнее засилье советско-партийных СМИ в СССР сформировало у значительной части населения страны определенные политико-культурные стереотипы: с одной стороны, веру в непогрешимость прессы и безоговорочное признание истинности содержащейся в ней информации, и неприятие официальной информации и огульное отрицание ее правдивости, с другой стороны. Одним из признаков советской политической культуры являлся массовой энтузиазм, который нес огромный мобилизационный заряд. В ментальности российского населения, по мнению петербургского историка Н.Б. Лебиной, важную роль играют представления о добре и зле. Если в дореволюционном обществе они определялись религией, то в принципиально атеистическом советском обществе на роль новой религии претендуют коммунистические моральные нормы. Добродетелью становится классовый фанатизм, счастьем - самоотречение во имя идей коммунизма, подвижничеством - презрение личным счастьем для общего блага.
Большевизм усвоил одну из отечественных политических традиций - тяготение народа к сильной государственной власти. В то же время остальные традиции российской политической культуры и, прежде всего, народоправство, игнорировались. В условиях коммунистической диктатуры вождь объявил себя носителем и рупором консенсуса. Но это препятствовало развитию инструментов для преодоления конфликтов: советская система свела их до двух - отрицание существующего конфликта или уничтожение противника. Советская Россия стала классической страной "теорий заговоров", которые играли значительную роль в оправдании проводимой политики.
А. Левандовский уверен, что новая власть сумела использовать миф "революционного обновления" в полную силу. Духу новой мифологемы вполне отвечал декрет о "рабочем контроле". Даже в период, когда реальных ход событий заставил большевиков создать грандиозную армию, ВЧК и поставить всю промышленность по контроль государства, этот миф продолжал жить и воздействовать на массы. Массовое проявление героизма в годы "гражданки" на фронтах и "революционного энтузиазма" в тылу, постоянная поддержка со стороны масс, которую большевики ощущали, все это трудно объяснить только ненавистью к белым, гением Ленина или хорошей организацией новой власти. Миф о Богом избранном царе сменил миф о трудовом народе, который, совершив Великую революцию, в лице своих лучших представителей взял власть в свои руки - с тем, чтобы опять идти по единственно верному пути в светлое будущее.
Однако торжество русского варианта марксизма в советский период еще больше догматизировало политическое сознание общества. В результате сформировалось политическое сознание народа, отличающееся склонностью к коллективистским проявлениям политического поведения при отсутствии твердых моральных принципов и развитого самосознания, умением обходить государственные запреты и установления в сочетании с признаками иждивенчества за счет государства, а также комплексом неполноценности по отношению к Западу. Характерными признаками советской политической культуры стали устремленность к общественной и политической организации будущего, соотнесение всех своих действий и поступков с реализацией социалистической идеи как идеи мирового счастья, справедливости и всеобщего братства. Общинность трансформировалась в коллективизм, пассивность - в апатию, патриархальность - в устойчивую персонификацию власти, мессианство - в представления о ведущей роли СССР в мировой политике, а мифологизированность сознания стала основой для веры в светлое будущее. Базовыми характеристиками политического сознания "человека советского" выступали: представление о собственной исключительности и сознание собственного превосходства; излишняя вера в авторитет государства, чувство коллектива и склонность к максимализму, иерархичность и имперский характер; "стремление быть как все и не выделяться".
Парадокс общественной жизни России заключается в том, что политически она всегда была авторитарным государством, но в обыденной жизни в стране всегда существовала "бытовая" демократия, более открытая, чем на Западе. Несмотря на жесткие идеологические и политические ограничения, советские люди жили своеобразной политической жизнью, где широко были распространены нелицеприятная критика руководителей, политические анекдоты и другие проявления внутренней свободы, правда, на уровне, застолья, кухни и курилки.
Что касается политического поведения советского человека, то оно было не менее противоречивым, чем политическое сознание. Ужас "маленького" человека перед всемогущим тоталитарным Левиафаном предельно четко выразил О. Мандельштам: "власть отвратительна, как руки брадобрея". Вместе тем, чем страшнее проявляла себя власть, тем сильнее было у советского человека стремление войти в нее и стать ее частью. В категории "человек приспособленный" (по выражению Ю.А. Левады) в советское время оказались люди из самых различных социальных групп: фанатики революционного авантюризма, остатки бывших элит, равно как и бывших низов - крестьяне, мещане, рабочий люд и др. То есть речь идет о массово-поведенческой структуре. Еще одним поведенческим императивом советской истории стала трансформация "человека недовольного" (еще одно определение Ю.А. Левады). Конечно, досоветская, советская и постсоветская история демонстрируют преобладание терпения над активным протестом, приспособления над бунтом, пассивного недовольства над борьбой за свои права. Хотя в современной России социальные настроения перестали быть молчаливыми и получили выход в политические институты, масс-медиа и на "улицы". Точно также "массовый" человек советских времен не был существом абсолютно безмятежным. Просто у него отсутствовали не только легитимные возможности выразить свое недовольство, но и условия для того, чтобы его осознать. Принудительное единодушие времен "застоя" поддерживалось не только страхом наказания за малейшее отклонение от требований, но и - что даже важнее - самой ситуацией безальтернативности. Тем не менее, элементы "гражданского общества" были и в советское время, когда действовали многочисленные общественные организации, в которых люди могли реализовать свои индивидуальные и коллективные интересы. Другое дело, что они не могли противостоять государству, если оно нарушало интересы граждан, да и не рассматривали себя даже оппонентами власти.
"Гласность" первых лет перестройки обнаружила отсутствие адекватного социального и политического языка, способного выразить общественное недовольство, и адекватных структур - программ, партий и элит. Отсюда преобладание эмоционального протеста, который довольно быстро стал вырождаться и укладываться в традиционные формы "советского" патернализма и патриотизма. Не удивительно поэтому, что первые вспышки забастовочной борьбы в 1989 году не дали возникновения массовых настроений протеста. Понадобилась политическая поляризация 1993 г., чтобы хаос и тяготы реформ превратились в базы устойчивого и широкого социального недовольства. Однако оно не переросло в социальный взрыв, как это было в России начала ХХ века. Современный политический процесс в Российской Федерации приобрел некоторую стабильность и устойчивость, что, несомненно, не могло не отразиться в сознании населения. Ряд отечественных исследовательских институтов отметил заметный рост на рубеже веков доверия к институтам власти. Впрочем, современным тенденциям в развитии политической культуры россиян посвящена отдельная глава.
Политическая культура современной России
Особенности "транзитного" типа политической культуры
По выражению М. Гефтера, "распад СССР превратил Россию из старинного наименования в реальность, обладающую специфической плотью". К этому можно добавить - и специфической политической культурой, которая по своей типологии относится к "транзитному" типу, то есть переходному от одного состояния к другому. По мнению К. Гаджиева, кажущееся отсутствие гражданской культуры в современной России есть просто определенная форма таковой. Политическая культура России включает в себя разнородные пласты и множество элементов, которые с трудом укладываются в рамки традиционных типологий. Большинство политологов и социологов согласны, что для нее характерны следующие черты:
* многослойность, то есть совмещение элементов традиционно-российских (этатизм и авторитаризм, солидаризм и коллективизм, мессианизм и персонификация политики, анархизм и нигилизм), советских (коммунистический эсхатологизм и вождизм, "баррикадное сознание" и уравнительность) и западно-модернистских (индивидуализм и ориентация на успех, ценность прав и свобод человека);
* гетерогенность, заключающаяся в сосуществовании множества этнонациональных, региональных, конфессиональных и иных субкультур;
* фрагментарность, проявляющаяся в неопределенности, незавершенности и разорванности установок и ориентаций;
* конфликтность, то есть отсутствие базового консенсуса в обществе по базовым социально-политическим проблемам. При этом конфронтация преломляется через "двойной реванш" - по отношению к революции и сталинизму;
* антииномичность, проявляющаяся в антиномиях типа "этатизм - анархизм", "архаизм - футуризм", "консерватизм - радикализм" и т.п.
Однако самобытность и отличие российской политической культуры от культур западных демократий этим не исчерпываются. Дело в том, что в культуре каждого народа наличествует некий набор социально-психологических качеств, образующих ее устойчивое ядро. Одна из отличительных черт россиян - это высокий уровень межличностного доверия, на который не оказал существенного влияния даже экономический спад 1990-х гг. Практически все виды политических субкультур, представленные в современном российском обществе (исключением можно считать только западно-либеральный тип), опираются, прежде всего, на морально-этические нормы. С другой стороны, толпа зевак, собравшаяся 4 октября 1993 г. поглазеть на штурм Белого дома и стонавшая от восторга при каждом удачном выстреле танков - тоже одно из проявлений нашей политической культуры: восприятие трагедии как балаганного фарса, злорадство в отношении потерпевших поражение, садистское наслаждение зрелищем смерти и разрушения. Очевидно, что формы борьбы законодательной власти с исполнительной, поведение различных партий, блоков и организаций, а также основной части населения в 1992-1993 гг. определялись существующими традициями страны.
Общество современной России, как и раньше, остается объектом политики, а не ее субъектом. Несмотря на его политизированность, очевиден дефицит политических знаний. По убеждению Е.Б. Шестопал, большинство населения связывает демократию с ростом экономического благополучия и с равенством всех перед законом. Но при этом большинство россиян затрудняются сказать, что такое "демократия". Люди разных возрастов оценивали ценности демократии по-разному: в младших возрастах отмечались такие критерии как свобода, права человека и личная независимость, тогда как в конце списка находились - участие граждан в управлении и ответственность. Чем старше были опрашиваемые, тем более существенным они считали ответственность и равенство. Общественное мнение в России, как и на Западе, приветствует свободу слова, вероисповедания, политический плюрализм, свободную конкуренцию политических партий на парламентских выборах и т.п. Однако российское общественное мнение делает больший акцент на том, что демократия должна не только обеспечивать соблюдение естественных человеческих прав, но и гарантировать достойный уровень жизни и широкие социальные права человека. С учетом этого, понятным становится то, что в российской политической культуре доминирует демонстративная иррациональность, предельно четко выраженная В.С. Черномырдиным: "Хотели как лучше, получилось как всегда". Наблюдается и архаизация образа страны - попытки восстановить монархически-православную систему ценностей.
Содержание и своеобразие социально-психологического измерения политической культуры современной России определяется сочетанием широко распространенных негативных установок по отношению к нынешней власти и сравнительно высокого уровня субъективного политического интереса с низкой оценкой возможности рядовых граждан воздействовать на политику и неудовлетворенностью жизнью. Это понятно, так как у российских граждан не сложился опыт отстаивания своих интересов, а надежды на социальный рост и индивидуальный успех переключают внимание гражданина с политической на экономическую сферу. Тем не менее, анализ данных ИСПИ РАН показывает, что доля лиц, активно интересующихся политикой (7-10%), в России в 1990-х гг. была близка к аналогичным пропорциям в южноевропейских и латиноамериканских странах. Тогда как доля лиц, в минимальной степени проявляющих интерес к политике, в странах Запада, как правило, в несколько раз выше, чем в нашей стране (7-13%). Наоборот, доля тех, кто пассивно, но с некоторым интересом следит за политической жизнью, в России составляет 70-80%, что в среднем в 2-2,5 раза выше, чем на Западе.
Расколотая культура расколотого общества
Сегодня не вызывает сомнений доминирование в середине 1990-х гг. либерального дискурса. Главным генератором и хранителем либеральных идей, согласно исследованию А.Б. Шатилова, является современный российский мегаполис, населению которого присущи специфические ценностные ориентации: приоритет принципа свободы над принципами равенства и порядка; понимание равенства и справедливости как равенства возможностей, а "порядка" - как "стабильности"; значительная степень толерантности и терпимости по отношению к постоянно проживающим в данном городе вне зависимости от их этнической принадлежности; ощущение "центральности" своего положения, которое порождает "державность" сознания жителей; значительная степень политизированности и та или иная степень оппозиционности к любой власти. Напротив, политическое сознание населения провинции характеризуют следующие черты: приоритет принципов "порядка" и "равенства" перед принципом "свободы"; доминация идей "уравнительного" равенства; меньшая толерантность по отношению к любой инаковости; абсолютизация власти, патернализм и отсутствие политической инициативы.
Нынешний цивилизационный сумбур привел к тому, что в массовом сознании смешались мифологемы "народа-богоносца" и "тупого быдла", идеи коммунистического реванша и прорыва к рынку любой ценой. Однако отказ общественных настроений вследствие несбывшихся надежд на быстрый выход из экономического коллапса привел к принципиальному антилиберализму массового сознания. Многочисленные социологические исследования, выяснявшие отношение россиян к происходящим в стране переменам и их установки к политическим институтам показали, что в конце 1990-х гг. наблюдались разочарование в демократических идеалах и всплеск патерналистских установок. Практически лишился своих легитимных прав в поле политики такой тип политического сознания как "демократизм". Этот тип преобразовался в политическую позицию правозащитных деятелей. Фактически наблюдается ситуация, когда социальные группы с демократическими установками стали переориентироваться на более консервативные ценности. Проведенные в 1990-е гг. социологические исследования зафиксировали крайне низкий уровень доверия населения к политической системе современной России. Престиж державности в общественном сознании, наоборот, оказался достаточно высоким (почти 70% опрошенных), как в столице, так и в провинции. В конце 1998 г. по данным Российского независимого института социальных и национальных проблем, более 60% опрошенных требовали наведения в стране элементарного порядка, а почти 50% населения России были готовы принять "нового Сталина".
Это дало основание многим ученым считать, что подъем демократических настроений был лишь временным эпизодом, в целом не подрывающим авторитарную традицию российской политической культуры. Тогда как другие ученые полагают, что эти тенденции обусловлены разочарованием россиян в результатах проводимых реформ. Дело в том, что в России совершенно иные основы политической лояльности масс. А.Г. Здравомыслов утверждает, что в российском массовом сознании 1990-х гг. власть выступает инстанцией субъектности и ответственности, то есть именно она "во всем виновата". Люди не чувствуют себя ответственными за страну и правительство, но не перестают ожидать от государства заботы и опеки. В основе политической культуры России остается сложившаяся на протяжении веков подданическая политическая культура, исходящая из решающей роли государства в реформировании всей общественной системы. Поддержка гражданами политического режима оказывается в зависимости от степени удовлетворения их конкретных потребностей со стороны властей. Основная масса населения в ходе реформ 1990-х гг. ждала не просто увеличения степени свободы, а, прежде всего, улучшения жизни. Для этих людей демократия приобретала смысл тогда, когда она способствовала улучшению жизни, усилению порядка и законности. Поэтому низкие оценки деятельности органов власти и демократических институтов в России сопровождалось неверием в их будущее. Негативный консенсус между властью и обществом основывался на модели "вы можете проводит свою политику, но не вторгаться в нашу частную жизнь". При этом парадокс состоит в том, что хотя большинство населения России не поддерживало в 1990-х гг. курс реформирования, но в то же время категорически отвергало возврат к прежнему партократическому режиму. По исследованию Фонда общественного мнения в 1997 г. более половины опрошенных заявили, что возврата назад не может быть. Ностальгия о "светлом" прошлом чаще всего связывается с социальными гарантиями советской поры.
Ценностным обоснованием контрреформ, по мнению Б.В. Межуева, в настоящее время служит идейный комплекс "социалистов-реставраторов". Хотя откровенных "социалистов-реставраторов" в стране не более 10% (коммунистические ценности сохраняются, прежде всего, у пожилой части населения.), но характерную для этого комплекса установку на "социальную справедливость" в 1991-1995 гг. разделяли согласно данным Института социологического анализа более 40% опрошенных. Тогда как радикально-либеральную установку признавали чуть более 30%. Описанному типу традиционализма современной России присущи, кроме антиэлитаризма, последовательный антииндивидуализм, требование оправдания личных интересов и личных прав служением обществу или государству. Парадигмальной для этого идейного комплекса является фигура Петра I, остающегося в сознании россиян самой популярной фигурой. С.В. Журавлев считает, что многие рядовые люди не верят, что могут существенно повлиять на деятельность государства, так как действующая ныне политическая система реализует принципиально новую модель взаимоотношений населения и государства: граждане могут реально влиять на власть только в момент выборов. По данным Центра социально-политического анализа социальных и политических проблем, во второй половине 1990-х гг. 60% населения считало, что "нами управляют те, у кого больше богатства и власти". Не удивительно, что критика действующей власти чаще всего осуществляется в виде лозунгов негативной окраски типа "воров в тюрьму".
Таким образом, в настоящее время в России распространен разорванный тип массового сознания, в котором сосуществуют противоположные и взаимоисключающие ориентации: желание перемен и страх перед ними, готовность к компромиссу и нетерпимость, потребность в свободе и привычка к покорности, экономическая свобода и требования социального регулирования. Б.Г. Капустин и И.М. Клямкин выделяют в массовом сознании несколько типов: "традиционно советский" (с неприятием индивидуальной свободы); "нелиберальный индивидуализм" (признание ценности свободы когда реальный собственный интерес ограничен не правом а индивидуальным произволом); "либеральный", делящийся на подвиды - экономико-либеральный и социально-либеральный. Важнее другое. В современной России речь идет не только о степени политической поляризации и разнице политических предпочтений, но и о качественно различных культурных типах (субкультурах). Сегодня имеет место не просто кризис ценностей и политических традиций, но и процесс ресоциализации, когда происходит усвоение новых официальных ценностей. В качестве таковых сегодня все больше предлагаются идеи защиты государства, учета региональной и исторической специфики страны и патриотизма.
Образ власти в политическом сознании россиян
В последние годы в кругу мифологических представлений "низов" традиционные категории "справедливости" и "силы" власти имеют более высокий статус, чем профессионализм и компетентности. Любопытной особенностью современного мифотворчества на "властные" темы, по мнению Е.Б. Шестопал, являются неизменные этические запросы и претензии "низов" к "верхам" в не слишком логичном сочетании с российским мифом об "изначальной аморальности" власти. Недоверия к власти - некая константа, выражающая отстранение людей от власти. Однако патернализм "верхов" на словах и их социальное безразличие на деле последние 10 лет болезненно воспринимались "низами" как фальшь и предательство, что для русского человека хуже, чем строгость или даже жестокость власти.
Сохраняющийся миф о разделении власти и управления (аппарата) и сегодня определяет персонализм политической жизни России и преобладание моральных оценок политики и политиков. Основными типами восприятия личных качеств депутата в глазах избирателей выступают: честность, человечность, преданность избирателям, компетентность и интеллигентность. Избиратели отдают свои голоса в основном за лидеров политических партий и в меньшей степени или вообще никоим образом не связывают свой выбор с программами этих партий. Ситуация, когда первостепенную роль играет личность политика, в свою очередь, создает благоприятные условия для популизма и демагогии. И еще один парадокс "лукавости" (по определению Ю.А. Левады). Только 3% опрошенных в марте 1999 г. полагали, что на выборах в нашей стране побеждают "более достойные", а 83% респондентов считали, что "более ловкие". Сразу после выборов в Думу 50% опрошенных оценили их как "не очень честные" или "совсем не честные". Тем не менее, 55% опрошенных (против 27%) выразили удовлетворение результатами выборов: "можно терпеть" и "не самое худшее зло".
Значительная избирательная активность на президентских выборах и резкое ее снижение при выборах депутатов законодательных и местных органов власти свидетельствуют, что в России власть традиционно олицетворяется ее верховным началом. Ориентацию на центральные фигуры государства определяет, в числе прочих факторов, неразвитость парламентаризма. Верховная власть в постперестроечной России в мифах СМИ и в общественном сознании - неограниченна и бесконтрольна. С. Антоненко полагает, что "непредсказуемость" Ельцина и "загадочность" Путина - своего рода мифологический сигнал, говорящий, что цель политического лидера - общее благо. Способность власти изменять курс рассматривается в обществе как свидетельство о наличии административного ресурса. Еще одной мифологической чертой образа власти в нашей стране является патриархальность, проявляющаяся через династичность или семейственность. Наследием патриархального мифа в целом остается уважение к "герусии" - старцам у власти и критическое отношение к "молодым реформаторам". Тем не менее, новый образ власти созидательного прагматизма, власти с "социальным лицом" с опорой на мифологемы служения и ответственности, с августа 1999 г. обрел свою символическую фигуру в лице В.В. Путина. Если с 1992 по 1998 гг. "индекс надежды" на каждый последующий год колебался в пределах 13-20%, то на 2000 год подскочил до 28%. Доля респондетов, испытывающих страх и отчаяние, уменьшилась более чем в 3 раза, зато увеличилась доля тех, кто испытывал эмоциональный подъем.
Избирательская и протестная активность: спады и подъемы
При проведении избирательных кампаний и референдумов последних лет проявилась поверхностность и иррациональность людей при принятии решения о том, как голосовать, политическая инфантильность, наивность и доверчивость. Для многих главным оказывается сам процесс голосования (ритуал), а не смысл происходящего - выбор. Анализ массовых опросов, проведенных Центром эмпирических исследований Санкт-Петербурского университета осенью 1998 г., показал, что одной из причин абсентеизма является неудовлетворенность современной политической системой. Политической апатии населения способствует хаос в мыслях, отсутствие у большинства людей четко сформулированных интересов и взглядов, чувство недоверия и страха, оценка политики на основе сиюминутных интересов, ориентация на ярких лидеров, нежели на глубокие идеи. Политическая инертность населения также определяется послевыборными разочарованиями, а главное общим недоверием к самому институту выборов. Многие россияне считают, что проведение выборов бессмысленно и бесполезно, так как выборные лидеры все равно не обладают реальной властью и потому ничего не решают. По данным Научно-исследовательского центра "Контур" летом 1997 г. 56% опрошенных считали, что реальную власть осуществляет мафия, 23% - чиновники, 16% - российский капитал и только 15% - президент. Кроме того, более половины опрошенных не верили, что их "голос" сможет хоть как-то повлиять на результаты выборов. Почти 20% респондентов были убеждены, что "результаты все равно подтасуют". Таким образом образовался разрыв между идеалами представительного правления, гражданской политической культурой и политической индифферентностью населения. В этом, по мнению А.П. Сюткиной, состоит явное нарушение принципа представительности политического режима.
Уровень доверия избирателей к основным политическим институтам (президенту, правительству и парламенту) постепенно снижался с 1993 г. Не последнюю роль (кроме коррупции) сыграла оценка избирателями поведения людей, находящихся у власти, в том числе проблема привилегий. Уровень активности избирателей в России на общенациональных выборах и референдумах вполне сопоставим с показателями, зафиксированными в традиционных демократических странах. Однако на протяжении 1990-х гг. наблюдался ряд настораживающих явлений. Например, чувство гражданского долга умалялось ощущениями бессмысленности участия в выборах. По данным опроса ВЦИОМ 1994-1995 гг. даже наиболее известные общенациональные партии пользовались поддержкой узкого круга россиян. По утверждению А.Г. Артемовой, из-за достаточно неустойчивых партийных предпочтений в России не симпатии к партии способствуют согласию с ее позицией по тому или иному вопросу, а наоборот, позиция по определенному вопросу может способствовать увеличению числа сторонников партии. Можно согласиться с выводом Д.В. Гудименко, что особенность политической культуры посткоммунистической России заключается в том, что партии занимают периферийное положение в общественном мнении и в общественной жизни. Можно говорить об отсутствии массового интереса к ним или даже об открытом пренебрежении со стороны народа, особенно в провинции. Что тут говорить о различных организациях и ассоциациях политической направленности, в отношении которых до сих сохранятся стереотип сознания, что негосударственные организации не являются конкурентными или равносильными государству органами. В июне 1994 г. только 7% респондентов РНИСиНП воспринимали деятельность ассоциаций по интересам как эффективный канал связи между обществом и властью.
Протестная активность населения демонстрирует разрыв между декларациями россиян о готовности к участию в протестных акциях и фактическим участием в политических действиях. Данные статистики показывают, что в 1992-1996 гг. уровень протестной активности россиян был сравнительно невысок. Так, по данным Госкомстата, в 1995 г. в забастовках приняли участие более 489 тыс. человек, что не так уж много, если учесть, что в России около 70 млн. человек в трудоспособном возрасте. К тому же характер массовых акций протеста определяли не политические, социально-экономические требования. Хотя в связи с многомесячными невыплатами заработной платы в 1996-1997 гг. наметился некоторый рост готовности к участию в таких действиях, в действительности доля участников митингов, собраний, забастовок и прочих форм массовой протестной активности невелика.
Лишь малая часть россиян рассматривают митинги и демонстрации как эффективное средство политического воздействия на власть. По данным опросов, большинство россиян не ощущают того, что рядовые граждане способны воздействовать на правительственную политику посредством членства в общественных объединениях и политических партиях, а также участия в митингах и собраниях и иных политических акциях. Политика отдана гражданами на откуп политикам.
Державность или регионализм?
Российским населением власть зачастую персонифицируется и при этом уже не рассматривается как единое целое: в восприятии граждан возникают обособленные ориентации на федеральный центр и регион. Практика показывает, что эти восприятия могут носить порой диаметрально противоположный характер. Увеличение значимости регионального фактора в российской политике в последние годы обуславливает интерес исследователей к анализу не только "формальных" измерений региональной политической жизни (результаты выборов, "расклад" сил на местном уровне), но также и "субъективных" ценностных предпочтений населения провинции и мегаполисов. Регионы недостаточно исследовать в традиционном ключе, деля их "красные" и "реформаторские". Исследование А.Б. Шатилова показывает, что тотальная политизация 1989-1993 гг. уступила место определенной политической апатии. С 1994 г. происходит замена политизированного восприятия действительности более прагматичным взглядом, что проявилось в доминировании местной, региональной проблематики. Хотя 1998 год дает пример очередной активизации политической жизни российской провинции, тем не менее, приверженность тем или иным политическим ценностям вполне уживается с ценностями "территориальными", "почвенными". В провинции высока степень властного патернализма, когда местный руководитель рассматривается как единоличный правитель данной территории, наделенный практически неограниченными полномочиями. Власть в провинции отличается высокой степенью статичности и авторитета. Отсюда традиционное голосование населения "за начальство" и "по указанию начальства". Общественное мнение провинции крайне негативно воспринимает нарушение руководителями принципа сакральности власти, возрастного и профессионального цензов. Высокая степень патернализма приводит к тому, местные жители практически не заинтересованы в реализации своих гражданских прав. Участие в выборах рассматривается как некая почетная обязанность и возможность продемонстрировать свою лояльность руководству. Введение предпринимательской свободы также крайне неодобрительно воспринимается населением провинции, особенно в сельской местности. В большинстве депрессивных регионов "красного пояса" велико желание восстановить "статус-кво" советского периода, когда не наблюдалось большого разрыва в доходах граждан. Население некоторых "островков социализма" (например, Липецкой и Ульяновской областей) до недавнего времени связывало свое благополучие с тем, что их руководителям удалось не допустить на своей территории радикальных экономических и политических реформ. В политической сознании населения российских регионов весьма сильна националистическая компонента. Если в "красном поясе" и на Юге России национал-патриотизм имеет "розовый" оттенок, то на Севере, на Урале, в Сибири и в Приморье национал-патриотические силы предпочитают дистанцироваться от коммунистов и либо выступать самостоятельно, либо поддерживать "партию власти". В провинции выше эффективность компрометирующих сведений, достаточно болезненно воспринимается нечестность и политическая нечистоплотность. Провинция, где традиционно создавался образ распределяющего, руководящего и интегрирующего Центра как некой последней инстанции, привыкла к своему подчиненному статусу по отношению к Центру.
Неинституциональные факторы формирования политической культуры
Особенности отношения гражданина к государству в России обусловливают специфику его политического поведения. В России правительство, которое не решается употребить, где нужно, власть, не пользуется достаточным уважением. Отказ от жесткого контроля сверху часто воспринимается как признак слабости и стимулирует сепаратизм и другие формы политического "отклоняющегося поведения". Российское общество, не привыкшее к свободе, не приемлет политического вакуума, и властные полномочия, от которых отказывается государство, неизбежно перенимают другие, подчас нелегитимные структуры. В отечественной истории, даже в ее критические периоды, влияние криминальной среды на политические процессы было минимальным. Но ситуация резко изменилась с 1985 г., когда взаимный интерес финансово-экономических и традиционно-уголовных пирамид друг в друге и их определенная интеграция привели к необычайной криминальной экспансии в стране в целом. Но этот рост был бы невозможен без соответствующих условий: вовлечения криминальных верхов в политику и встречного движение новой политической элиты, нуждающейся в неофициальной поддержке. Свою роль, по мнению А.А. Сукало, сыграло и расширение социальной базы криминалитета, вплоть до формирования особой криминальной субкультуры. Это наглядно проявляется в популяризации жаргона, нанесении татуировок и делинкветном фольклоре, особенно в молодежной среде. Активное вхождение в жизнь социума преступных группировок определенным образом влияет на "размывание" системы ценностей государства и общества, а значит, и на трансформацию политической культуры.
К числу неинституциональных факторов также относится маргинализация определенной части населения России, которая сопровождается безразличием к своим и чужим ценностям и разрывом с традицией. С позиций политической культуры маргинализация является порождением процесса падения авторитета традиционных ценностей по отношению к политике и результатом неопределенности новых ценностных ориентиров. Одной из причин маргинализации выступает сформировавшаяся в прежние годы иждивенческая позиция обывателя. В условиях современной России важным фактором консервации иждивенчества стала безработица. С другой стороны, утрата занятости ведет за собой изменение социального статуса, что непосредственно воздействует на преобразование установок и ценностных ориентаций личности. На политическую культуру, помимо маргинальности, влияет и "социальная память". Именно социальная память и лежащий в ее основе социальный опыт, побуждает сегодня определенную часть граждан держаться подальше от власти и сторониться активного участия в политическом процессе. Трансформация политической культуры во многом предопределяется степенью деформации социальной памяти. В результате в политическом процессе современной России повышается конфликтность.
В рамках реальной угрозы терроризма и распада государства на первый план в иерархии ценностей вышли человеческая жизнь, единство России и безопасность государства. То есть военно-политическая составляющая стала вполне реальным "агентом влияния" в процессе трансформации политической культуры. Также существует прямая зависимость между материальным положением граждан и уровнем их политической культуры со степенью поддержки официальной власти. На политическую культуру заметное влияние оказывает и новая стратификация российского общества. Рост децильного коэффициента (соотношение доходов 10% наиболее обеспеченной части населения и такой же доли наименее обеспеченных) неизбежно приводит к люмпенизации части населения, к возникновению деструктивных политических субкультур. Есть еще один безусловный фактор (психологический), суть которого в том, что огромное множество россиян не понимает или не желает рынка или демократии. Еще один фактор - соотношение политики, морали и этики, так как в политической сфере значимость этического начала сегодня велика.
<< Пред. стр. 1 (из 1) След. >>
Список литературы по разделу