<< Пред.           стр. 3 (из 19)           След. >>

Список литературы по разделу

 КОТОРЫЕ НАХОДЯТСЯ В ЕВРЕЙСКИХ КОДЕКСАХ,
 БЫЛИ ЛИ РАЗНОЧТЕНИЯМИ?
  Насколько предыдущее исследование об истинном авторе этих книг способствует совершенному их пониманию, это легко заключить из одних тех мест, которые мы привели в подтверждение нашей мысли об этом предмете и которые без этого исследования каждому должны были бы казаться весьма темными. По, кроме автора, есть в самих книгах другие заслуживающие внимания вещи, узнать которые толпе не позволяет обыкновенное суеверие. Главная из них та, что Ездра (его я буду считать автором вышеназванных книг, пока кто-нибудь не укажет другого, более достоверного) не наложил последней руки на рассказы, содержащиеся в этих книгах. Он сделал не что иное, как собрал истории из разных авторов, а иногда просто списал и оставил их потомкам еще не проверенными и не приведенными в порядок. Какие же причины помешали (если не преждевременная, может быть, смерть) выполнить ему это дело во всех его частях, я не могу угадать. Это, однако, весьма ясно видно на самом деле из весьма немногих отрывков из древних еврейских источников, которые у нас имеются, хотя [целиком] они не дошли до нас. Так, история Езекии от ст. 17, гл. 18 II кн. Цар. списана с рассказа Исайи, как он был найден написанным в летописях иудейских царей, потому что мы читаем его целиком в книге Исайи, содержавшейся в летописях иудейских царей (см. II Паралип., гл. 32, стих предпоследний), изложенным теми же словами, как и здесь, только за весьма немногими исключениями *, но из последних
 __________________
 * См. примеч. XI.
 138
 
 можно заключить не что иное, как то, что существовали разные чтения этого рассказа Исайи, - разве только кто предпочел бы и в этом случае бредить о тайнах. Затем, последняя глава этой книги содержится в последней главе, Иеремии, ст. 39 и 40. Кроме того, 7-ю гл. II Самуила мы находим списанной в I Паралиноменон, гл. 17; но слова в разных местах оказываются до того удивительно измененными *, что весьма легко узнать, что эти две главы были взяты из двух разных экземпляров истории о Натане. Наконец, родословие царей Идумеи, имеющееся в Бытии, гл. 36, от ст. 31, в тех же словах перенесено и в I Паралипоменон, гл. 1, хотя, впрочем, видно, что автор этой книги взял свой рассказ из других историков, а не из тех двенадцати книг, которые мы приписали Ездре. Потому несомненно, что, если бы мы имели самих историков, дело само обнаружилось бы прямо; но так как мы лишены их, как я сказал, то нам остается только исследовать самые истории, именно: их порядок и связь, разные повторения и, наконец, различие в счете годов, чтобы мы могли судить и об остальном.
  Итак, обсудим эти истории или по крайней мере главные из них, в первую очередь историю об Иуде и Фамари. Ее историк в гл. 38 Бытия начинает рассказывать так: "случилось же в то время, что Иуда отошел от своих братьев". Это время необходимо должно быть поставлено в связь с другим **, о котором непосредственно говорилось; но к тому, о котором в Бытии непосредственно ведется речь, оно нимало не может относиться. Ведь с того времени, именно со времени-отвода Иосифа в Египет, до тех пор, как патриарх Иаков отправился туда же со всем семейством, мы можем считать но более 22 лет; ибо Иосиф, когда его продали братья, был 17 лет от роду и 30, - когда по приказанию фараона он был освобожден из темницы; если к ним прибавить 7 лет плодородия и 2 года голода, то составится вместе 22 года. Но никто не будет в состоянии понять, чтобы в этот промежуток времени могло случиться столько событий, именно: что Иуда от одной жены, которую он тогда взял, прижил 3 детей одного за другим, из которых старший женился на Фамари, как только позволил возраст; после же его смерти
 __________________
  * См. примеч. XII.
  ** См. примеч. XIII.
 139
 
 на Фамари женился второй, который также умер; и что долю спустя после того, как это произошло, сам Иуда имел по неведению дело с самой снохой Фамарью; от нее он получил опять 2 детей, в одни роды, однако один из них в вышеуказанное время тоже сделался отцом. Итак, коль скоро все это не может относиться к тому времени, о котором ведется речь в Бытии, то необходимо должно отнести это к другому, о котором непосредственно говорилось в другой книге; стало быть, и эту историю Ездра просто списал и вставил ее, еще не проверив, среди остальных. И необходимо следует признать, что не только эта глава, но и вся история об Иосифе и Иакове была заимствована и списана у разных историков, так мало мы видим ее согласной с собой. гл. 47 Бытия рассказывает ведь, что Иаков, когда он в первый раз в сопровождении Иосифа приветствовал фараона, имел 130 лет от роду; если от них отнять 22 года, которые он провел в печали вследствие отсутствия Иосифа, и, кроме того, 17 лет возраста Иосифа, когда его продавали, и, наконец, 7, которые Иаков служил из-за Рахили, то оказывается, что он был весьма преклонного возраста, именно 84 лет, когда женился на Лии; и, наоборот, Дине было едва 7 лет от роду *, когда она претерпела насилие от Сихема; Симеон и Левий были едва 12 и 11 лет, когда они разграбили весь тот город и избили мечом всех его граждан. Но мне нет надобности рассматривать здесь все истории Пятикнижия; если кто обратит внимание только на то, что все, т.е. и предписания и истории, рассказываются в этих 5 книгах смешанно, без порядка и без расчета времени и что одна и та же история часто, а иногда и различным образом повторяется, тот легко распознает, что все это было собрано и нагромождено без разбору, с тем чтобы впоследствии легче это исследовать и привести в порядок. Да и не только то, что содержится в Пятикнижии, но и остальные истории до разорения города, содержащиеся в остальных 7 книгах, были собраны таким же образом. Ведь кто не видит, что во 2-й гл. Судей от ст. 6 приводится новый историк (который тоже описывал деяния, совершенные Иисусом) и слова его просто списываются. Ибо каким образом наш историк, после того как он в последней главе книги Иисуса Навина рассказал о его смерти и погребении, а в первой
 __________________
 * См. примеч. XIV.
 140
 
 главе этой книги обещал рассказать о том, что произошло после его смерти, мог бы, если желал продолжать нить своей истории, присоединить к предыдущим рассказам то, что он здесь начинает рассказывать о самом Иисусе *. Также и гл. 17, 18 и сл. I Самуила были взяты из другого историка, который думал, что причина, почему Давид стал посещать двор Саула, была другая, совершенно отличная от той, о которой рассказывается в гл. 16 той же книги; он не думал, что Давид пришел к Саулу, вызванный им по совету служителей (как рассказывается в гл. 16), но что, случайно посланный отцом к братьям в лагерь, он сделался тогда уже известным Саулу по случаю победы, одержанной над филистимлянином Голиафом, и был удержан при дворе. То же самое подозреваю и относительно гл. 26 той же книги, именно: что историк, по-видимому, рассказывает там согласно мнению другого лица ту же историю, которая имеется в гл. 24. Но я опускаю это и перехожу к рассмотрению счета годов. В 6-й главе I [книге] Царей говорится, что Соломон соорудил храм в 480 г. по исходе из Египта; но на основании самих историй мы выводим гораздо большее число лет, ибо:
 Лета
 Моисей управлял народом в пустыне 40
 Иисусу, жившему 110 лет, приписывают согласно
 с мнением Иосифа и других не более как 26
 Хушан Ришафаим держал народ в подданстве 8
 Гофониил, сын Кеназа, судил ** 40
 Еглон, царь Моавитский, держал власть над народом 18
 Аод и Самгар судили его же 80
 Иавин, царь Ханаана, снова держал народ в подданстве. 20
 После того народ пребывал в миро 40
 Потом он был в подданстве мадианитян 7
 Во время Гедеона он жил на свободе 40
 Под властью же Авимолоха 3
 Фола, сын Пуи, судил 23
 Иаир же 22
 Народ опять в подданстве филистимлян и аммонитян был . 18
 Иеффай судил 6
 Есевон из Вифлеема 7
 Елон Завулонянин 10
 Авдон Пирафонянин 8
 Народ опять был в подданстве филистимлян 40
 __________________
 * См. примеч. XV.
 ** См. примеч. XVI.
 141
 
 Самсон судил * 20
 Илий же 40
 Народ был опять в подданстве филистимлян, прежде
 чем он был освобожден Самуилом 20
 Давид царствовал 40
 Соломон до сооружения храма 4
 А все они но сложении дают число лет 580.
  Затем к ним ладо прибавить годы того столетия, в которое по смерти Иисуса еврейское государство процветало, пока не было покорено Хушан Ришафаимом; число их, я думаю, было большое; ведь я не могу убедиться ни в том, что тотчас после смерти Иисуса все те, которые видели чудесные дола его, погибли в одно мгновение, ни в том, что их преемники с одного взмаха порешили с законами и с высшей доблести впали в величайшую порочность и нерадивость, и ни в том, наконец, что Хушан Ришафаим сказано - сделано покорил их. Но так как каждое из этих событий требует почти людского века, то несомненно, что Писание в гл. 2, ст. 7, 9, 10, книги Судей охватило историю многих годов, которые прошли молчанием. Кроме того, надо прибавить годы, в течение которых Самуил был судьей, числа которых в Писании не имеется. Потом надо прибавить годы царствования Саула, которые я опустил при вышеприведенном подсчете, потому что из истории о нем недостаточно ясно, сколько лет он царствовал; говорится, правда, в гл. 13, ст. 1, кн. I Самуила, что он царствовал два года, но и этот текст оборван, а из самой истории мы заключаем о большем числе. Что текст оборван, в этом никто, хоть мало-мальски ознакомившийся с еврейским языком, не может сомневаться. Он ведь начинается так: "[один] год от роду был Саул 54, когда он воцарился, и 2 года он царствовал над Израилем". Кто, говорю, не видит, что число лет Саулова возраста, когда он вступил на царство, опущено. А что из самой истории выводится большое число, в этом, я думаю, никто не сомневается. Ибо в гл. 27, ст. 7, той же книги значится, что Давид у филистимлян, к которым он убежал из-за Саула, пробыл 1 год и 4 месяца; поэтому на основании этого счета остальные события должны были случиться в промежуток 8 месяцев, чему, я полагаю, никто не верит. Иосиф по крайней мере в конце шестой книги "Древно-
 __________________
 * См. примеч. XVII.
 142
 
 стей" так исправил текст: "итак царствовал Саул при жизни Самуила 18 лет, после же его смерти 2 года". Да и вся эта история гл. 13 никоим образом не согласуется с предшествующим. В конце гл. 7 рассказывается, что филистимляне так были поражены евреями, что не осмеливались при жизни Самуила вступать в пределы Израиля; а здесь, что евреи (при жизни Самуила) подвергались нападениям со стороны филистимлян, которыми они были доведены до такой крайности и нищеты, что были лишены оружия, которым могли бы защищаться, а сверх того и средств делать оное. Для меня, конечно, было бы довольно хлопотным делом, если бы я попытался все эти истории, имеющиеся в этой I [книге] Самуила, согласовать между собой так, чтобы все они казались написанными и распределенными одним историком. Ио возвращаюсь к моей цели. Итак, годы царствования Саула должны быть прибавлены к вышеприведенному счислению. Наконец, я не считал также годы безначалия у евреев, потому что их не установишь из самого Писания. Время, говорю, в которое случилось то, о чем рассказывается от гл. 17 до конца книги Судей, по-моему, не установлено. Таким образом, из этого весьма ясно следует, что истинный счет годов и не устанавливается из самих историй и сами истории не согласны между собой в одном и том же счислении, но предполагают весьма разный счет. И потому должно признать, что эти истории были собраны из разных писателей и не были еще ни приведены в порядок, ни подвергнуты разбору. И не меньшее, кажется, различие было относительно счета годов в книгах летописей царей иудейских и книгах летописей царей израильских. Ведь в летописях израильских царей значилось, что Иорам, сын Ахава, начал царствовать во второй год царствования Иорама, сына Иосафатова (см. II Цар., гл. 1, ст. 17), а в летописях иудейских царей, - что Иорам, сын Иосафата, начал царствовать в пятый год царствования Иорама, сына Ахавова (см. гл. 8, ст. 16, той же книги). И если кто желал бы, кроме того, сравнить истории книги Паралипоменон с историями книг Царей, то он нашел бы много подобных несоответствий, разбирать которые здесь мне нет надобности, и еще менее - измышления авторов, пытающихся таким путем согласовать эти истории. Ибо раввины совершенно безумствуют; комментаторы же, которых я прочел, бредят, выдумывают и, наконец, совер-
 143
 
 шенно искажают самый язык. Например, когда в II Паралипоменон говорится: "Сорока двух лет от роду был Охозия, когда воцарился", то некоторые воображают, что эти годы берут начало от царствования Иорама, а не от рождения Охозии; но если бы им удалось показать, что такова именно мысль автора книг Паралипоменон, то я не поколебался бы утверждать, что он не умел говорить. Подобным образом они выдумывают и много других объяснений, и если бы эти объяснения были истинны, то я, безусловно, сказал бы, что древние евреи совершенно не знали ни языка своего, ни порядка в рассказе, и я не признавал бы никакого основания, никакого правила в толковании Писания, и можно было бы все измышлять по произволу.
  Если, однако, кто-нибудь думает, что я говорю здесь слишком обще и недостаточно основательно, то я его прошу сделать это самому - пусть он покажет нам в этих историях какой-нибудь определенный порядок, которому историки могли бы без греха подражать в летописях, и пусть он, толкуя и пытаясь согласовать истории, столь строго соблюдает и так объясняет фразы и обороты языка, распределение и построение предложений, чтобы и мы могли подражать им в письме согласно с его объяснением *. Если он это сделает, я тотчас протяну ему руки, и будет он для меня великим оракулом. Ибо признаюсь, что я, хотя и долго искал, ничего, однако, подобного никогда не мог найти. Прибавлю даже, что я здесь не пишу ничего такого, чего бы я давным-давно и зрело не обдумал; и хотя с детства был пропитан обычными мнениями о Писании, однако я не мог в конце концов не прийти к этим выводам. Но нет основания дольше задерживать читателя на этом и приглашать его к безнадежному занятию. Однако представить самую тему нужно было, чтобы лучше объяснить мою мысль. Итак, перехожу к остальному, что я взялся заметить относительно судьбы этих книг.
  Кроме того, что мы сейчас показали, должно заметить, что эти книги но сохранялись потомками с такою заботливостью, чтобы в них не закралось никаких ошибок; древние писцы заметили много сомнительных чтений и, кроме того, кое-какие испорченные места; однако они заметили не все. Но такого ли это сорта ошибки, чтобы
 __________________
 * См. примеч. XVIII.
 144
 
 читателю стояло на них долго останавливаться, - об этом я теперь не рассуждаю; думаю, однако, что они не столь важны, по крайней мере для тех лиц, которые читают Писание, руководствуясь свободным суждением. Я могу определенно утверждать, что относительно нравственных правил я не заметил ни какой-либо ошибки, ни разночтения, которые могли бы сделать их темными или сомнительными. Впрочем, очень многие не допускают, чтобы и в остальное содержание Библии вкралась какая-нибудь погрешность, но утверждают, что бог в силу какого-то особенного предусмотрения сохранил неповрежденной всю Библию; различные же чтения, по их словам, суть знаки глубочайших тайн; то же самое они утверждают и о звездочках в середине параграфа, которых имеется 28; утверждают даже, что в самых значках над буквами содержатся Большие тайны 55. Положительно не знаю, говорят ли они это по глупости и набожности, свойственной старым бабам, или же вследствие высокомерия и порочности, - чтобы их одних считали обладателями тайн божьих; знаю по крайней мере то, что я ничего у них не читал, что отзывалось бы тайною, но только детские рассуждения. Читал также и, кроме того, знал некоторых болтунов-каббалистов, безумию которых я никогда не мог достаточно надивиться. А что ошибки, как мы сказали, вкрались, то в этом, я думаю, не сомневается ни один здравомыслящий человек, прочитавший известный текст о Сауле (уже приводившийся нами из I Самуила, гл. 13, ст. 1), а также ст. 2, гл. 6, II Самуила, именно: "Встал и пошел Давид и весь народ, который находился с ним, из Иудеи, чтобы вынести оттуда ковчег божий". Здесь также никто не может не видеть, что место, куда они пошли, именно Кириаф-Иарим *, чтобы оттуда принести ковчег, было пропущено. Не можем также отрицать, что ст. 37, гл. 13, II Самуила искажен и оборван, именно: "И Авессалом убежал и ушел к Фалмаю, сыну Амиуда, царю Гедсурскому, и оплакивал сына своего все дни, и Авессалом убежал и ушел в Гедсур и оставался там 3 года" **. Знаю, что раньше я замечал и другие места такого же рода, которые в данную минуту не попадаются под руку.
 __________________
  * См. примеч. XIX.
  ** См. примеч. XX.
 145
 
  А что маргинальные заметки, встречаемые иногда в еврейских кодексах, были сомнительными чтениями, в этом также не может сомневаться никто, кто обращает внимание на то, что очень многие из заметок произошли из-за большого сходства еврейских букв между собой, именно: вследствие сходства, какое имеют [начертания] "каф" с "бет", "иод" с "вав", "далет" с "реш" и пр. Например, где во II Самуила, гл. 5, ст. предпоследний, пишется: "И в то время, в которое услышишь", на полях имеется: "когда услышишь", и в гл. 21 Суд., ст. 22: "и когда отцы их или братья во множестве (т.е. часто) будут приходить к нам", и пр., на полях имеется: "для тяжбы". И, таким образом, очень многие заметки произошли потом также вследствие употребления букв, называемых "покоящиеся", произношение которых действительно весьма часто вовсе не слышно и которые употребляются безразлично, одна вместо другой. Например, в книге Левит, гл. 25, ст. 30, пишется: "И будет закрепощен дом, который находится в городе, у которого нет стены"; на полях же имеется: "у которого есть стена", и пр.
  Но хотя это само по себе довольно ясно, однако хочется ответить на доводы некоторых фарисеев, которыми они пытаются убедить, что маргинальные заметки были прибавлены или показаны для обозначения некоторой тайны самими писателями священных книг. Первый из этих доводов, который даже мало касается меня, они берут из практики чтения Священного Писания. Если, говорят [они], эти заметки были прибавлены из-за различия в чтении, в котором потомки древних евреев не могли разобраться, то почему возымел силу обычай, чтобы везде удерживался смысл маргинальных заметок; почему, говорят [они], смысл, который они хотели удержать, отмечен ими на полях. Они, напротив, должны были бы самые свитки писать так, как им хотелось их читать, а не на полях отмечать смысл и чтение, которые они больше всего одобряли. Второй же довод, претендующий, кажется, на некоторую видимость, берется из самой природы предмета, именно: что ошибки вкрадывались в книги не намеренно, но случайно, а подобные ошибки бывают различные; но в пяти книгах слово "девушка", за исключением только одного места, всегда пишется сокращенно, вопреки правилу грамматики, без буквы "хе", на полях же - правильно, по общему правилу грамматики. Не-
 146
 
 ужели это тоже могло случиться оттого, что рука ошиблась при писании? Какими судьбами могло произойти, что перо всегда, сколько бы раз это слово ни встречалось, спешило? Наконец, ведь этот дефект легко и без затруднения можно было бы исправить по правилам грамматики и дополнить [слово]. Итак, поскольку эти чтения произошли не случайно и столь явные погрешности оставлены без исправления, то заключают, что это было сделано первыми писателями с известным намерением, чтобы через это обозначить что-то. Но на это мы легко можем ответить, ибо ссылка в аргументации на действовавшую у них практику меня нисколько не останавливает. Суеверие могло присоветовать не знай что, и, может быть, это произошло оттого, что то и другое чтение они считали одинаково хорошим или сносным, а потому, чтобы не пренебрегать каким-нибудь из них, они положили, что одно должно писать, а другое - читать 56. Они именно боялись высказать определенное суждение в таком деле, чтобы не выбрать по неведению ложное вместо истинного, и потому они не захотели предпочесть одно другому; а это они, безусловно, сделали бы, если бы постановили писать и читать только одно, тем более что в священных свитках маргинальные заметки не пишутся. Или, может быть, это произошло оттого, что они пожелали, чтобы некоторые слова, хотя и правильно написанные, читались, однако, иначе, именно: так, как они отметили на полях, и потому вообще установили, чтобы Библия читалась по маргинальным заметкам. Я сейчас скажу, что за причина побудила писцов отметить на полях некоторые слова, которые должно читать особенно (ибо не все маргинальные заметки суть сомнительные чтения, но они отметили также и слова, вышедшие из употребления), именно: устаревшие слова, которые добрые нравы того времени не дозволяли читать в общественных собраниях, ибо простодушные древние писатели называли вещи без всяких вежливых обиняков, но собственными их именами, а после того, как воцарились порочность и роскошь, стали считать неприличным то, что не стыдясь говорили древние. Хотя вследствие этой причины не было надобности изменять самое Писание, тем не менее, снисходя к слабости народа, ввели в обычай читать в общественных собраниях названия для полового совокупления и испражнений благопристойнее именно так, как их отметили на полях.
 147
 
 Наконец, какова бы ни была причина, по которой вошло в обычай читать и толковать Писание по маргинальным чтениям, это во всяком случае не означало, что верное толкование должно делаться по ним. Ибо, кроме того, что сами раввины в Талмуде часто отступают от масоретов и придерживаются других чтений, которые они одобряют, как я скоро покажу, на полях находятся еще некоторые заметки, которые, по-видимому, меньше подтверждаются практикой языка. Например, в II Самуила, гл. 14, ст. 22, пишется: "Потому что царь сделал по мнению своего слуги"; эта конструкция совершенно правильна и согласна с конструкцией ст. 15 той же главы, а конструкция, имеющаяся на полях: "слуги твоего", не согласуется с лицом глагола. Точно так же стих последний, гл. 16, той же книги пишется: "Как когда спрашивает (т.е. спрашивается) о слове божием", здесь на полях прибавляется "кто" как именительный при глаголе. Это сделано, очевидно, довольно неправильно, ибо обычная практика этого языка требует употребления безличных глаголов в третьем лице единственного числа действительного залога, как очень хорошо известно грамматикам. И подобным образом встречаются многие заметки, которые никоим образом не могут быть предпочтены текстуальному чтению. Что же касается второго довода фарисеев, то и на него легко ответить на основании только что сказанного, именно: писцы, кроме сомнительных чтений, отмечали также слова, вышедшие из употребления. Ибо несомненно, что в еврейском языке, как и в остальных, позднейшая практика сделала многие слова неупотребительными и устаревшими, а позднейшие писцы встречали их в Библии; они, как мы сказали, отметили их все, чтобы народу читать их по принятому тогда обычаю. По этой, стало быть, причине всюду встречается отмеченным имя "на'ар", потому что в древности оно было общего рода и обозначало то же, что у латинян juvenis (юноша). Точно так же столица евреев обыкновенно называлась у древних "Иерушалем", а не "Иерушалаим". О местоимении "он" и "она" думаю то же самое, именно: что позднейшие писцы меняли "вав" на "иод" (каковое изменение часто бывает в еврейском языке), когда хотели обозначить женский род; тогда как древние обыкновенно отличали женский род этого местоимения от мужского только огласовкой. Так, кроме того, и неправильность в некото-
 148
 
 рых глаголах у древних была одна, позже - другая; и наконец, древние употребляли парагогические буквы 57 сообразно с особым изяществом стиля своего времени. Все это я мог бы проиллюстрировать здесь многими примерами, но не хочу удерживать читателя за скучным чтением. Но, если кто спросит меня, откуда я это узнал, я отвечу, что я это часто находил у самых древних писателей в Библии; однако позднейшие писатели не желали им подражать; это есть единственное начало, руководясь которым мы и в остальных языках, хотя также уже мертвых, узнаем, однако, устаревшие слова.
  Но, может быть, кто-нибудь по поводу моего утверждения, что большая часть этих заметок суть сомнительные чтения, выдвинет еще такое возражение: отчего никогда не встречалось больше двух чтений одного места? отчего не встречалось когда-нибудь трех или больше? Далее, могут возразить, что некоторые места в Писании столь очевидно противоречат грамматике - эти места на полях отмечаются правильно, - что отнюдь не должно думать, будто писцы могли затрудняться и сомневаться в том, какое из двух чтений было правильнее. Но и на это легко ответить. На первое возражение я, конечно, отвечу, что было больше вариантов, нежели мы находим указанными в книгах. В Талмуде ведь отмечается много вариантов, не принимаемых масоретами, а во многих местах они до того резко отступают от них, что известный суеверный корректор Бомберговой Библии 58 принужден был, наконец, признаться в своем предисловии, что он не умеет их согласовать. "И мы не умеем, - говорит он, - ответить, кроме того, что выше ответили, именно: что обычай Талмуда - противоречить масоретам". Поэтому мы не можем с достаточной основательностью утверждать, что никогда не было больше двух вариантов одного места. Впрочем, легко допускаю, даже уверен, что больше двух вариантов одного места никогда не находили, и это допускаю по двум основаниям, именно: 1) по причине, по которой, как мы указали, произошла разница в этих чтениях, можно допустить не больше двух [вариантов]; ведь мы показали, что они произошли главным образом благодаря сходству некоторых букв. Поэтому сомнение почти всегда в конце концов сводилось к этому, т.е. к тому, какую из двух букв нужно было писать: "бет" или "каф", "иод" или "вав", "далет" или "реш", и пр. Эти
 149
 
 буквы чаще других употребляются, и потому могло случиться, что и та и другая давала сносный смысл. Затем [сомнения] возникали также по вопросу о том, был ли слог долог или краток, а количество 59 слогов определяется теми буквами, которые мы назвали покоящимися. К этому прибавьте, что не все заметки относятся к сомнительным чтениям; многие ведь, мы сказали, были прибавлены для приличия, а также для объяснения древних и вышедших из употребления слов; 2) основание, почему я убежден, что больше двух чтений одного места не встречается, лежит в моей вере в то, что писцы нашли только немного экземпляров - может быть, не больше двух или трех. В трактате Писцов 60, гл. 6, упоминается лишь о трех экземплярах, которые будто бы были найдены во времена Ездры, почему и выставляют на вид, что эти заметки были прибавлены самим Ездрой. Как бы то ни было, мы легко можем понять, что если у них было три экземпляра, то два всегда были согласны в одном и том же месте; наоборот же, всякий мог бы действительно удивляться, если бы в трех только экземплярах было найдено три различных чтения одного и того же места. Но какими судьбами случилось, что после Ездры оказался такой недостаток в экземплярах? Этому перестанет удивляться каждый, кто прочтет только или гл. 1, кн. I Маккавеев, или гл. 5, кн. XII "Древностей" Иосифа. Кажется даже похожим на чудо, что после такого и столь продолжительного преследования можно было сохранить и те немногие [экземпляры]; в этом, полагаю, не сомневается ни один человек, который прочел ту историю хоть с умеренным вниманием. Итак, мы видим причины, почему нигде не встречается больше двух сомнительных чтений. Поэтому далеко не верно, что из наличности везде не больше двух вариантов можно заключить, что Библия в отмеченных местах была написана намеренно неправильно, .для обозначения тайн. Что же касается второго возражения, т.е. что встречаются некоторые места, до того неправильно написанные, что никоим образом нельзя было сомневаться в противоречии их с практикой письма всех времен, и, стало быть, писцы, безусловно, должны были исправить их, а не на полях отметить, что оно меня мало касается, ведь я не обязан знать, какой религиозный мотив побудил их не делать этого. Может быть, они сделали это по душевной простоте, захотев передать потомкам Библию такой,
 150
 
 какой она была найдена в немногих оригинальных экземплярах, и отметить несходства оригиналов не как сомнительные, но как разные чтения; я назвал их сомнительными только в том смысле, что действительно нахожу их почти все такими, что решительно не знаю, какое какому следует предпочесть. Наконец, кроме этих сомнительных чтений, писцы отметили еще (оставляя пустое место в середине параграфов) много мест оборванных - число их передают масореты; они насчитывают 28 мест, где в середине параграфа оставлено пустое место. Думают ли они, что и в числе скрывается какая-нибудь тайна, - не знаю. Но известную величину пространства фарисеи соблюдают как святыню. Пример этого (чтобы привести один) имеется в Бытии, гл. 4, ст. 8, где так пишется: "и сказал Каин Авелю брату своему... и случилось, в то время как они были в поле, что Каин" и пр. Здесь оставляется пустой промежуток в том месте, где мы ожидали узнать, что именно сказал Каин брату. И, таким образом (кроме тех мест, которые мы уже заметили), имеется 28 [мест], оставленных писцами. Однако многие из них не казались бы оборванными, если бы не было оставлено промежутка. Но об этом довольно.
 ГЛАВА X
 ОСТАЛЬНЫЕ ЬВИГИ ВЕТХОГО ЗАВЕТА ИССЛЕДУЮТСЯ
 ТЕМ ЖЕ СПОСОБОМ, КАК И ПРЕДЫДУЩИЕ
  Перехожу к остальным книгам Ветхого завета. Но о двух книгах Паралипоменон я не имею заметить ничего определенного и стоящего, кроме того, что они были написаны много лет спустя после Ездры, а может быть, и после того, как Иуда Маккавей 61 возобновил храм *. Ибо в гл. 9, кн. I, историк рассказывает, какие именно семьи сначала (т.е. во время Ездры) обитали в Иерусалиме; и потом, в ст. 17, указывает привратников, о двух из которых рассказывается и у Неемии в гл. И, ст. 19. Это показывает, что книги эти были написаны много лет .спустя после восстановления города. Впрочем, об истинном авторе их и о их достоверности, полезности и учении
 __________________
 * См. примеч. XXI.
 151
 
 для меня ничего нет установленного. Я даже не могу достаточно надивиться, почему они были приняты в число священных книг теми людьми, которые из канона священных книг изъяли книги Премудростей, Товита и пр., считающиеся апокрифами; однако уменьшать их авторитет у меня нет намерения, но так как они всеми приняты, то я оставляю их так, как они есть.
  Псалмы также были собраны и разделены на пять книг в эпоху второго храма; ибо псалм 88, по свидетельству иудея Филона 62, появился в то время, пока еще царь Иехония содержался в темнице в Вавилоне, а псалм 89 тогда, когда тот же царь получил свободу; я не думаю, чтобы Филон когда-либо позволил себе сказать это, если бы в его время не было принято такое мнение или если бы он не получил его от других, достойных доверия лиц. Я думаю, что и Притчи Соломона были собраны в то же время или по крайней мере во время царя Иосии, и это потому, что в гл. 24, ст. последнем 63, говорится: "Это также Притчи Соломона, которые передали мужи Езекии, царя иудейского". Но не могу умолчать здесь о смелости раввинов, которые желали, чтобы эта книга вместе с Екклезиастом была исключена из канона священных книг и чтобы она хранилась с другими, которые теперь уже не существуют. Они, безусловно, сделали бы это, если бы не нашлись некоторые места, где рекомендуется Моисеев закон. Должно, конечно, скорбеть, что священные и самые лучшие предметы зависели от их выбора. Однако я благодарен им за то, что они пожелали сообщить нам эти книги; но не могу не сомневаться в том, добросовестно ли они передали их, чего здесь подвергать строгому исследованию не хочу.
  Итак, перехожу к книгам пророков. Всякий раз, как я вникаю в них, я вижу, что пророчества, содержащиеся в них, были собраны из других книг и не всегда списаны с них в таком порядке, в каком они были высказаны или написаны самими пророками; и что содержатся в них не все пророчества, но только те, которые можно было найти здесь или там; поэтому эти книги суть только фрагменты пророческих. Ибо Исайя начал пророчествовать в царствование Узии, как сам писатель свидетельствует в первом стихе. Но он в то время не только пророчествовал, но, кроме того, и описал все дела, совершенные этим царем (см. II Паралип., гл. 26, ст. 22). Этой книги
 152
 
 теперь нет. [Те же книги], которые у нас есть, как мы показали, списаны из летописей царей иудейских и израильских. Прибавьте к этому, что раввины утверждают, будто этот пророк пророчествовал и в царствование Манассии, которым он, наконец, был умерщвлен; и хотя они, кажется, рассказывают басню, однако они, по-видимому, верили, что имеются не все его пророчества. Затем, излагаемые исторически пророчества Иеремии извлечены и собраны из разных летописцев. Ибо, помимо того что они нагромождены беспорядочно, без всякой последовательности, в них одна и та же история повторяется различным образом. Так, гл. 21 называет причиной ареста Иеремии именно то, что он предсказал Седекии, спрашивавшему у него совета, разорение города; гл. 22, прервав эту историю, переходит к рассказу о его воззвании к Иоакиму, царствовавшему до Седекии, и о том, что он предсказал пленение царя; гл. 25 описывает то, что было открыто пророку до этого, именно: в четвертый год [царствования] Иоакима, потом [следуют] откровения в первый год [царствования] этого царя, и так продолжается нагромождение пророчеств без всякого соблюдения порядка во времени, пока, наконец, в гл. 38 (как будто эти пятнадцать глав были сказаны в скобках) [повествование] не возвращается к тому, о чем рассказывалось в гл. 21. Ибо союз, которым начинается та глава, относится к ст. 8, 9 и 10, гл. 38; и, кроме того, здесь совсем иначе описывается последний арест Иеремии и указывается совершенно иная причина продолжительного его задержания стражей во дворе, нежели о которой рассказывается в гл. 37. Так что ясно видишь, что все это было собрано из разных историков и никаким другим образом не может быть оправдано. Впрочем, остальные пророчества, содержащиеся в остальных главах, где Иеремия говорит в первом лице, списаны, по-видимому, со свитка, который написал Варух под диктовку самого Иеремии. Свиток этот содержал (как видно из гл. 36, ст. 2) только то, что было открыто этому пророку со времени Иосии до четвертого года Иоакима; с этого времени эта книга и начинает [повествование]. Потом с того же свитка, кажется, списано то, что имеется от гл. 45, ст. 2, до гл. 51, ст. 59. А что книга Иезекииля есть также только отрывок, то это весьма ясно показывают первые стихи ее. Кто же не видит, что связь, которой начинается книга, относится к другому, о чем уж
 153
 
 было говорено, и примыкает к тому, что должно быть сказано? И не только связь, но и весь контекст речи предполагает другое сочинение; ведь тридцатый год, с которого начинается эта книга, показывает, что пророк продолжает рассказ, а не начинает! Это отмечает и сам писатель в ст. 3, в скобках: "Было часто слово божие Иезекиилю, сыну Вузия, священнику в земле Халдейской", и пр. Он как бы говорит, что слова Иезекииля, которые он до сих списывал, относятся к другому откровению, которое было ему до этого тридцатого года. Потом Иосиф в кн. X "Древностей", гл. 7, рассказывает, будто Иезекииль предсказал, что Седекия не увидит Вавилонию; об этом в дошедшей до нас книге его не говорится, но сказано наоборот, именно: в гл. 17, что он был отведен пленником в Вавилонию *. Относительно Осии мы не можем сказать наверняка, что он написал больше того, что содержится в книге, называемой его именем. Но я, однако, удивляюсь, что у нас от того, кто, по свидетельству Писания, пророчествовал больше 84 лет, имеется столь мало. В общем по крайней мере мы знаем, что писатели не собрали пророчеств от всех пророков, а от тех, от кого мы имеем, собрали не все. Ибо от тех пророков, которые пророчествовали в царствование Манассии и о которых в кн. II Паралипоменон, гл. 33, ст. 10, 18, 19, упоминается в общем, у нас нет совершенно никаких пророчеств, а также нет и всех пророчеств этих 12 пророков. Ибо из Ионы списаны только пророчества о ниневитянах, между тем, однако, он пророчествовал и израильтянам, о чем смотри кн. II Цар., гл. 14, ст. 25.
  О книге Иова и о самом Иове был большой спор среди писателей. Некоторые думают, что ее написал Моисей и что вся история есть только притча; таково предание и некоторых из раввинов в Талмуде; с ними и Маймонид соглашается в своей книге "Море Небухим". Иные думали, что история была истинная; из последних есть некоторые, полагавшие, что этот Иов жил во время Иакова и был женат на его дочери Дине. Но Абен-Езра, как я уже выше говорил, в своих комментариях на эту книгу утверждает, что она была переведена на еврейский с другого языка. Я, конечно, желал бы, чтобы он показал нам это яснее, ибо мы могли бы заключить тогда, что у языч-
 __________________
 * См. примеч. XXII.
 154
 
 ников были священные книги. Итак, оставляю это дело под сомнением; однако допускаю, что Иов был некий язычник, с большой душевной стойкостью, дела которого сперва шли удачно, потом очень несчастливо, а под конец опять весьма счастливо; ибо Иезекииль в гл. 14, ст. 14, упоминает его в числе других. И я думаю, что эта превратность судьбы Иова и его душевное постоянство многим дали случай спорить о провидении божьем, а автору этой книги по крайней мере составить диалог, ибо содержание этого диалога, а равно и стиль кажутся свойственными не человеку, тяжко болящему, сидящему в пепле, но размышляющему на досуге в кабинете. И здесь я склонен был бы думать с Абен-Езрой, что эта книга была переведена с другого языка, так как она, по-видимому, смахивает на поэзию язычников; ибо отец богов дважды созывает совет, а Мом 64, называемый здесь Сатаной, с большой свободой оспаривает слова божьи, и пр. Но это чистые догадки, и они недостаточно солидны.
  Перехожу к книге Даниила. Она с гл. 8, несомненно, содержит писание самого Даниила. Но откуда были списаны первые семь глав, я не знаю. Мы можем подозревать, что из халдейских летописей, так как, за исключением 1-й гл., они написаны по-халдейски. Если бы это было ясно видно, то имелось бы богатейшее доказательство, которое убеждало бы, что Писание постольку лишь священно, поскольку мы разумеем под ним вещи, в нем обозначенные, а не поскольку понимаем слова или язык предложения, которыми те вещи обозначаются; и, кроме того, убеждало бы, что книги, поучающие и сообщающие о самых лучших вещах, на каком бы языке и какой бы нацией ни были написаны, равно священны. Однако мы по крайней мере можем отметить то, что эти главы были написаны по-халдейски и что тем не менее они равно священны, как и остальные в Библии.
  К этой же книге Даниила примыкает I кн. Ездры таким образом, что легко распознать, что автор - то же лицо, которое продолжает последовательно рассказывать о делах иудеев от первого пленения. А к этой книге я не затрудняюсь присоединить и книгу Есфирь; ибо связь, которой начинается та книга, ни к какой другой не может быть отнесена. И не должно думать, что она есть та же самая книга, которую написал Мардохей, ибо в гл. 9, ст. 20, 21, 22, кто-то другой рассказывает о самом Мардохее,
 155
 
 что он написал письма, и передает их содержание; потом, в ст. 31 той же главы, что царица Есфирь указом подтвердила постановления, относящиеся к празднику жребиев (пурим), и что указ был вписан в книгу, т.е. (как звучит по-еврейски) в книгу, всем известную в то время (т.е. когда это было описываемо), и Абен-Езра признает, и все обязаны признать, что она с другими [книгами] погибла. Наконец, относительно остальных [деяний] Мардохея историк ссылается на летопись персидских царей. Поэтому не следует сомневаться, что и эта книга была написана тем же историком, который рассказал о деяниях Даниила и Ездры, а кроме того, и книге Неемии *, потому что она называется второй книгой Ездры. Итак, мы утверждаем, что эти четыре книги, именно: Даниила, Ездры, Есфири и Неемии, были написаны одним и тем же историком, но, кто именно это был, я не могу даже предположить. Но, кто бы в конце концов он ни был, для того чтобы знать, откуда он получил сведение об этих историях и, может быть, даже списал большую часть их, должно заметить, что правители, или князья, иудеев имели при втором храме, как цари их при первом, писцов, или историографов, которые последовательно вели их летописи, или временники. Ведь царские временники, или летописи, цитируются в книгах Царей часто, а летописи князей и жрецов второго храма цитируются сперва в кн. Неемии, гл. 12, ст. 23, потом в Макк., кн. I, гл. 16, ст. 24. Без сомнения, упомянутая нами сейчас книга (см. Есф., гл. 9, ст. 31) и есть та, в которой были написаны указ Есфири и письма Мардохея и о которой я заодно с Абен-Езрой сказал, что она погибла. Итак, по-видимому, из этой книги заимствовано или списано все, что содержится в тех четырех, ведь никто другой автором их не цитируется и никакой иной книги официального характера мы не знаем. А что эти книги не были написаны ни Ездрой, ни Неемией, - это явствует из того, что в кн. Неемии, гл. 12, ст. 10, 11, генеалогия верховного первосвященника, Иисуса, продолжена до Иаддуя, т.е. шестого первосвященника, который вышел навстречу Александру Великому, когда власть персов была уже почти ниспровергнута (см. "Древности" Иосифа, кн. XI, гл. 8), или, как говорит иудей Филон в книге "Времен", шестого
 __________________
 * См. примеч. XXIII.
 156
 
 и последнего первосвященника при персах. Даже в той же главе Неемии, именно: в ст. 22, это самое ясно указывается. "Левиты, - говорит историк, - времени Елиашива, Иояды, Иоханана и Иаддуя сверх (supra) * царствования перса Дария были вписаны", т.е. во временниках. И, я думаю, никто не полагает что Ездра ** или Неемия были столь долговечны, что они пережили 14 персидских царей, ибо Кир первый из всех дал иудеям позволение восстановить храм, а с того времени до Дария, четырнадцатого и последнего царя персов, считается больше 230 лет. Поэтому не сомневаюсь, что эти книги были написаны гораздо позже того, как Иуда Маккавей возобновил служение в храме. Не сомневаюсь потому еще, что в то время подложные книги Даниила, Ездры и Есфири были распространяемы некоторыми злонамеренными людьми, принадлежавшими, без сомнения, к секте саддукеев, ибо фарисеи, сколько я знаю, никогда не принимали тех книг. И хотя в книге, называемой четвертой книгой Ездры 65, встречаются некоторые басни, которые читаем и в Талмуде, однако только поэтому их не следует приписывать фарисеям, ибо из них нет никого, исключая самых глупых, кто не считал бы, что те басни вставлены каким-нибудь болтуном, и я думаю, что их вставил кто-нибудь затем, чтобы предания фарисеев сделать для всех смешными. Или, может быть, они были написаны и изданы в то время для того, чтобы показать народу исполнение пророчеств Даниила и чтобы укрепить его на этом основании в религии, дабы он, будучи в таком бедственном положении, не терял надежды на лучшие времена и будущее спасение.
  Действительно, хотя эти книги так недавни и новы, однако в них вкралось много ошибок, если не ошибаюсь, от поспешности переписчиков. Ведь в них, как и в остальных книгах, тоже встречается много маргинальных заметок, о которых мы говорили в предыдущей главе, а кроме того, есть также некоторые места, которые ни на каком другом основании нельзя оправдать, как сейчас покажу. Но предварительно я желаю сделать замечание относительно маргинальных чтений этих книг, потому что, если согласиться с фарисеями, что маргинальные
 __________________
  * Если это не означает ultra (далее), то списывавший ошибся, написав "сверх" вместо "по".
  ** См. примеч. XXIV.
 157
 
 варианты так же древни, как и самые авторы этих книг, тогда необходимо будет сказать, что их отметили сами авторы, если их было несколько, по той причине, что они нашли самые временники, с которых они списывали книги, недостаточно правильно написанными; и хотя некоторые ошибки были ясны, однако они не осмелились исправить писания древних и предков. Да мне уже нет нужды подробно разбирать здесь вторично этот вопрос. Итак, перехожу к указанию того, что отмечено на полях. 1) Скажу, что множество ошибок вкралось в гл. 2 Ездры. Так, в ст. 64 дается общее число всех тех, кто по поколениям перечисляется во всей главе. О них говорится, что всего их было 42 360, однако если сложить частные суммы, то получится не более 29 818. Итак, ошибка здесь или в итоге, или в частных суммах. Но нужно думать, что общая сумма, кажется, сообщена правильно, потому что ее, без сомнения, каждый удержал в памяти, как вещь достопамятную, частные же суммы - не то. Стало быть, если бы ошибка закралась в общую сумму, то она тотчас была бы очевидна каждому и легко была бы исправлена. И это вполне подтверждается тем, что у Неем., в гл. 7, где списывается эта глава из Ездры (называемая родословной переписью), как об этом прямо говорится в ст. 5, той же гл. Неемии, общая сумма вполне согласуется с [общей] суммой книги Ездры; частные же суммы весьма отличаются: некоторые оказываются больше, некоторые меньше, чем у Ездры, а все вместе составляют 31 089. Поэтому несомненно, что больше ошибок вкралось в частные суммы как книги Ездры, так и Неемии. Комментаторы же, старающиеся согласовать эти очевидные противоречия, выдумывают по силе своего ума всё, что только могут, а между тем именно они своим преклонением перед буквами и словами Писания делают (как уже выше мы напомнили) не что иное, как выставляют писателей Библии на позор, так что они кажутся не умевшими ни говорить, ни излагать по порядку то, что им надлежало сказать. Более того, они ничего другого не делают, как только совершенно затемняют ясность Писания, ибо если бы везде было позволительно толковать Писание по их способу, то, конечно, не было бы ни одного предложения, в истинном смысле которого мы могли бы не сомневаться. Но нечего дальше останавливаться на этом, я убежден, что если бы какой-нибудь историк захотел подражать
 158
 
 всему тому, что сами комментаторы благочестиво допускают относительно писателей Библии, то они насмеялись бы над ним на разные лады. И если они считают богохульником того, кто говорит, что Писание в некоторых местах ошибочно, то спрашивается: каким именем я назову тогда их самих, [т.е. тех], кто приплетает к Писанию все, что угодно, кто до того унижает историков священных книг, что о них думают, как о людях, без толку болтающих и всё путающих, кто, наконец, отрицает ясный и самый очевидный смысл Писания? Ведь что в Писании яснее того, что Ездра с сотрудниками брал по частям в родословной переписи, написанной в гл. 2 книги, названной его именем, число всех тех, которые отправились в Иерусалим, так как в частных суммах сообщается число не только тех, которые могли указать свою генеалогию, но и тех, которые не могли ее указать? Что, говорю, из ст. 5, гл. 7, Неемии яснее того, что он эту самую перепись просто списал. Итак, те, кто объясняет это иначе, делают не что иное, как отрицают истинный смысл Писания, а следовательно, и само Писание. Что же касается того мнения, будто благочестиво приспособлять одни места Писания к другим, то поистине это забавное благочестие, потому что места ясные они приспособляют к темным, а правильные - к ложным и здоровое портят гнилым. Я, однако, далек от того, чтобы называть их, не имеющих никакого намерения злословить, богохульниками, ибо ошибаться, конечно, свойственно человеку. Но возвращаюсь к своей цели. Кроме ошибок, которые должно признать в суммах родословной росписи как Ездры, так и Неемии, замечается также много ошибок в самих именах семейств; сверх того, много ошибок в самих генеалогиях, в историях, и опасаюсь, нет ли их также и в самих пророчествах. Так, пророчество Иеремии, гл. 22, о Иехонии никоим образом, по-видимому, не согласуется с его историей (см. конец кн. II Цар., Иерем. и кн. I Паралип., гл. 3, ст. 17, 18, 19), в особенности слова последнего стиха той главы; не вижу я также, на каком основании он мог сказать о Седекии, глаза которого были вырваны, как только он увидел умерщвление сыновей: "Ты умрешь в мире", и пр. (см. Иерем., гл. 34, ст. 5). Если пророчества должны толковаться по исполнению, то должно было бы переменить эти имена, и вместо Седекии, казалось бы, должно взять Иехонию и, наоборот,
 159
 
 вместо Иехонии - Седекию. Но это слишком парадоксально, и потому я предпочитаю оставить вопрос как неразрешимый главным образом потому, что если здесь и есть какая-либо ошибка, то она должна быть приписана историку, а не погрешности в экземплярах. Что касается остальных ошибок, о которых я сказал, то я не думаю отмечать их здесь, так как этим я мог бы сильно утомить читателя, тем более что они уже были замечены другими. Ибо р[аби] Соломон 66 вследствие очевиднейших противоречий, которые он заметил в вышеуказанных родословных, принужден был высказаться в таких словах, именно (см. его комментарии на кн. 1, гл. 8, Паралип.): "Что Ездра (который, по его мнению, написал книги Паралип.) называет сыновей Вениамина другими именами и его родословие выводит иначе, нежели мы имеем его в книге Бытия, и что, наконец, он большую часть городов левитских указывает иначе, чем Иисус, то это произошло оттого, что он нашел различные оригиналы", и немного ниже: "Родословие Гаваона и других дважды и розно списывается потому, что Ездра нашел много разных росписей каждого родословия и при списывании их следовал наибольшему числу экземпляров, а когда число несогласных генеалогов было одинаково, тогда он списывал экземпляры того и другого".. Таким образом, он, безусловно, допускает, что эти книги были списаны с оригиналов, недостаточно исправленных и недостаточно достоверных. Даже сами комментаторы, стараясь согласовать тексты, весьма часто делают не что иное, как указывают причины ошибок. Наконец, я полагаю, что ни один здравомыслящий человек не думает, что историки священных книг намеренно захотели так написать, чтобы они казались противоречащими себе на каждом шагу. Но, может быть, кто-нибудь скажет, что таким образом я совершенно ниспровергаю Писание, ибо таким образом все могут подозревать, что оно везде ошибочно. Но я, напротив, показал, что таким образом я забочусь о Писании, дабы его ясные и чистые места не приспосабливали к ошибочным и не искажали; а из-за того, что некоторые места искажены, нельзя подозревать то же относительно всех [мест], ведь никогда не было ни одной книги без ошибок. Неужели, спрашиваю, кто-нибудь когда-нибудь подозревал по этой причине, что книги во всем ошибочны? Конечно никто, особенно когда речь вразумительна и мысль автора ясно понимается.
 160
 
  Этим я закончил то, что хотел заметить относительно истории книг Ветхого завета. Из этого мы легко заключаем, что до времен Маккавеев не было никакого канона священных книг *; те же, которые теперь имеем, были отобраны из многих других фарисеями второго храма, установившими и молитвенные формулы, и приняты были только на основании их решений 67. Итак, кто хочет доказать авторитет Священного Писания, тот обязан доказать авторитет каждой книги; и недостаточно доказать божественность одной, чтобы заключать о божественности всех, иначе должно утверждать, что собор фарисеев не мог ошибиться при этом выборе книг, чего никто никогда не докажет. Основанием же, заставляющим меня утверждать, что только фарисеи собирали книги Ветхого завета и сложили их в канон священных книг, служит то, что в книге Даниила, в поел, главе, ст. 2, предсказывается воскресение мертвых, которое саддукеи отрицали, затем то, что сами фарисеи в Талмуде ясно указывают это. Именно: в гл. 2, л. 30, ст. 2, трактата Шаббат говорится: "Сказал р. Иуда от имени Рава 68: старались мудрецы скрыть книгу Екклезиаста, потому что слова ее противоречат словам Закона (NB: книге закона Моисея). Почему же ее не скрыли? Потому что она согласно с Законом начинается и согласно с Законом оканчивается". А немного ниже: "И также книгу Притчей старались скрыть", и пр. И, наконец, в том же трактате, в гл. 1, л. 13, ст. 2: "Поистине называй с признательностью того мужа, имя которого Ханания, сын Хизкии, ибо если бы не он, то книга Иезекииля была бы скрыта, потому что слова ее противоречили словам Закона", и пр. Из этого весьма ясно следует, что знатоки Закона держали совет о том, какие книги должно принять как священные и какие исключить. Итак, кто хочет увериться в авторитете всех книг, тот пусть снова приступает к обсуждению и требует отчета в каждой.
  А теперь своевременно было бы исследовать и книги Нового завета таким же образом. Но так как я слышу, что это сделано людьми, весьма сведущими как в науке, так в особенности и в языках, и так как я не обладаю настолько безукоризненным знанием греческого языка, чтобы осмелиться взяться за это дело, и, наконец, так как
 __________________
 * См. примеч. XXV.
 161
 
 до нас не дошли экземпляры книг, которые были написаны на еврейском языке, то я предпочитаю воздержаться от этой работы. Тем не менее то, что ближе всего относится к моей задаче, я думаю отметить; об этом в следующей главе.
 ГЛАВА XI
 ИССЛЕДУЕТСЯ, НАПИСАЛИ ЛИ АПОСТОЛЫ СВОИ ПОСЛАНИЯ КАК АПОСТОЛЫ И ПРОРОКИ ИЛИ ЖЕ КАК УЧИТЕЛИ; ЗАТЕМ ПОКАЗЫВАЕТСЯ ОБЯЗАННОСТЬ АПОСТОЛОВ
  Никто из читавших Новый завет не может сомневаться в том, что апостолы были пророками. Но так как пророки говорили по откровению не всегда, но, напротив, очень редко, как мы показали в конце гл. 1, то сомневаться в том, написали ли апостолы Послания в качестве пророков, по откровению и выраженному приказу, как Моисей, Иеремия и другие, или же в качестве частных лиц или учителей, мы можем; тем более что в I Послании к коринфянам, гл. 14, ст. 6, Павел указывает два рода проповедования: одно на основании откровения, другое на основании познания; и потому, говорю, сомневаться в том, пророчествуют ли апостолы в Посланиях или же учат, можно. Но если мы пожелаем обратить внимание на стиль Посланий, то найдем, что он весьма отличен от стиля пророчества. Так, у пророков весьма употребительно было свидетельствовать всюду, что они говорят по указу бога, именно: "так глаголит бог", "говорит бог воинств", "указ бога", "и пр. И это, по-видимому, имело место не только в публичных речах пророков, но и в письмах, содержавших откровения, как видно из письма Илии, написанного Иораму (см. II Парал., гл. 21, ст. 12). Он тоже начинает: "Так говорит бог". Но в Посланиях апостолов мы ничего подобного не читаем, но, наоборот, в I Послании к коринфянам, гл. 7, ст. 40, Павел говорит, руководствуясь своим суждением. В весьма многих местах встречаются даже формы выражения, свойственные душе колеблющейся и смущенной, например в Послании к римлянам, в гл. 3, ст. 28: "Итак, мы полагаем" *, и в гл. 8, ст. 18: "Ведь
 __________________
 * См. примеч. XXVI.
 162
 
 я полагаю", и многое в этом роде. Кроме того, встречаются другие формы выражения, весьма далекие от пророческого авторитета, именно: "Это же я говорю по совету, а не по приказанию" (см. I Посл. к коринф., гл. 7, ст. 6), "Совет даю как муж, который милостию бога верен" (см. там же, гл. 7, ст. 25), и много других в этом роде. Должно заметить, что, когда в вышеуказанной главе Павел говорит, что он имеет или не имеет повеление, или приказание, божье, он разумеет под этим не повеление, или приказание, открытое ему богом, но только правила Христа, преподанные им на горе ученикам. Кроме того, если мы обратим также внимание на способ, которым апостолы передают в этих Посланиях евангельское учение, то увидим, что он тоже весьма отличается от способа пророков. Ибо апостолы везде умозаключают, так что они кажутся не пророчествующими, но рассуждающими; пророчества же, наоборот, содержат одни только догматы и решения, потому что в них выводится как бы говорящим бог, который не умозаключает, но решает вследствие абсолютной мощи своей природы, да и потому также, что авторитет пророка не позволяет умозаключать; ведь всякий, желающий подкрепить свои догматы разумом, тем самым подвергает их свободной критике каждого. И Павел, так как он умозаключает, по-видимому, делал это. В 1 Послании к коринфянам, гл. 10, ст. 15, он говорит: "Как мудрым говорю, судите вы сами о том, что я говорю". И, наконец, потому, что пророки, как мы показали в гл. 1, воспринимали открываемые вещи, не прибегая к силе естественного света, т.е. не делая умозаключений. И хотя в пяти книгах Моисея некоторые положения, по-видимому, выводятся посредством умозаключения, однако, кто вникнет в них, тот увидит, что они никоим образом не могут быть принимаемы за решительные доказательства. Например, когда Моисей во Второзаконии, гл. 31, ст. 27, сказал израильтянам: "Если вы, пока я с вами жил, были мятежниками против бога, то после того, как я умру, - тем более", то никоим образом не должно разуметь, что Моисей хочет доводами убедить израильтян в том, что они после его смерти необходимо уклонятся от истинного почитания бога, ведь доказательство было бы ложное, что можно доказать из самого Писания: ибо израильтяне пребывали постоянными при жизни Иисуса и старейшин, а потом также при жизни Самуила, Давида,
 163
 
 Соломона и прочих. Поэтому приведенные слова Моисея суть только моральное изречение, которым он в риторической форме, давшей ему возможность живее вообразить событие, предсказывает будущее отпадение народа. Основание же, почему я не говорю, что Моисей сказал это сам от себя с целью представить народу свое предсказание правдоподобным, а не по откровению, как пророк, имеется в том, что в ст. 21 той же главы рассказывается, что бог открыл Моисею это же самое в других словах. Моисея, конечно, не нужно было посредством правдоподобных доводов уверять относительно этого предсказания и решения божьего, но необходимо было, чтобы оно живо представлялось в его воображении, как мы показали в гл. 1; а этого легче всего можно было добиться, представляя настоящее упорство народа, которое он часто испытывал, как будущее. И подобным образом должно понимать все доказательства Моисея, встречающиеся в пяти книгах, т.е. что они не были извлечены из сокровищниц разума, но суть только манера говорить, благодаря которой он решения бога сильнее выражал и живо воображал. Однако я не хочу абсолютно отрицать, что пророки могли аргументировать на основании откровения; но я утверждаю только то, что, чем правильнее пророки аргументируют, тем более их познание, которое они имеют о предмете откровения, приближается к естественному, что пророки имеют сверхъестественное познание, мы узнаем ведь главным образом именно из того, что они высказывают чистые догмы, или решения, или сентенции, потому величайший пророк Моисей и не употребил ни одного законного доказательства; и, наоборот, допускаю, что длинные дедукции и аргументации Павла, встречающиеся в Послании к римлянам, никоим образом не были написаны на основании сверхъестественного откровения. Таким образом, у апостолов как манера говорить, так и манера рассуждать в Посланиях весьма ясно указывает, что они были написаны не вследствие откровения и божественного приказа, но только на основании естественного суждения самих апостолов и не содержат ничего, кроме братских увещаний, смешанных с выражениями учтивости, с которой, конечно, пророческий авторитет совершенно несовместим, каково, например, известное извинение Павла в Послании к римлянам, гл. 15, ст. 15: "Я написал вам, братья, с некоторой смелостью". Мы можем, кроме
 164
 
 того, заключить это же самое из того, что мы никогда не читаем о том, что апостолам было повелено писать, но только проповедовать, куда бы они ни шли, и сказанное подтверждать знамениями. Ибо их присутствие и знамения, безусловно, требовались для обращения язычников к религии и для утверждения их в ней, как сам Павел в Послании к римлянам, гл. 1, ст. 11, прямо указывает: "Потому что весьма желаю вас видеть, чтобы сообщить вам дар духа, дабы вы утвердились". Но здесь можно было бы возразить, что мы таким же образом могли бы заключить, что апостолы и не проповедовали как пророки; ибо, когда они шли проповедовать в то или иное место, делали это не вследствие прямого приказа, как некогда делали пророки. Мы читаем в Ветхом завете, что Иона пошел проповедовать в Ниневию, и в то же время читаем, что он туда был умышленно послан и что ему было открыто то, что он должен был там проповедовать. Также и о Моисее подробно рассказывается, что он отправился в Египет как посол бога и в то же время ему было задано, что сказать израильскому народу и царю-фараону и какие знамения сделать перед ними для того, чтобы ему поверили. Исайя, Иеремия, Иезекииль получают специальные приказания проповедовать израильтянам. Да, наконец, пророки не проповедовали ничего, о чем Писание не свидетельствовало бы, что они получили это от бога. Но об апостолах, когда они шли проповедовать в то или иное место, мы в Новом завете ничего подобного, за очень редкими исключениями, не читаем. Напротив, находим некоторые места, прямо указывающие, что апостолы по собственному решению выбирали местности для проповедования; взять, например, известный спор Павла с Варнавой, дошедший до размолвки (о чем см. Деяния, гл. 15, ст. 37, 38 и пр.), а также то, что часто они безуспешно пытались направиться в то или иное место, как тот же Павел в Посл., к римл., гл. 1, ст. 13, свидетельствует, именно: "В те времена я часто желал прийти к вам и был задерживаем", и в гл. 15, ст. 22: "Сие-то много раз препятствовало мне прийти к вам", и, наконец, в последней главе I Посл. к коринфянам, ст. 12: "Относительно же брата моего Аполлоса я много просил его, чтобы он отправился к вам с братьями, и совершенно никакого желания у него не было прийти к вам, когда же ему будет Удобно", и пр. Поэтому как из этих форм выражения и из
 165
 
 спора между апостолами, так и из того, что Писание, когда апостолы шли куда-либо проповедовать, не свидетельствует о них, как о древних пророках, что они шли по приказу бога, я должен был заключить, что апостолы проповедовали как учители, а не как пророки. Впрочем, этот вопрос мы легко разрешим, лишь только обратим внимание на различие в призвании апостолов и ветхозаветных пророков. Ибо последние не были призваны проповедовать и пророчествовать всем нациям, но только некоторым, особенным, и потому требовали выраженного и особого приказа для каждой. Апостолы же были призваны проповедовать без исключения всем и всех обращать к религии. Таким образом, куда бы они ни шли, они следовали приказу Христа, и для них не нужно было, чтобы, прежде чем им идти, вещи, подлежащие проповедованию, были открыты им самим, т.е. ученикам Христа, которым он сам сказал: "Когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как или что сказать, ибо будет дано вам в тот час, что сказать", и пр. (см. Матф., гл. 10, ст. 19, 20). Итак, мы заключаем, что апостолы имели особое откровение только относительно того, что они проповедовали устно и в то же время подтверждали знамениями (см. то, что мы показали в начале 2-й гл.); а чему они просто учили письменно или устно, не прибегая для доказательства ни к каким знамениям, то они говорили или писали на основании познания (т.е. естественного), см. об этом I Посл. к коринфянам, гл. 14, ст. 6. И здесь нас не затрудняет то обстоятельство, что все Послания начинаются с удостоверения апостольства, ибо апостолам, как вскоре покажу, была дана не только сила для пророчествования, но и [был дан] авторитет для учительства. На этом основании мы и допускаем, что они писали свои Послания как апостолы. По этой причине каждый и начинал с удостоверения своего апостольства; или, может быть, для того, чтобы легче склонить на свою сторону ум читателя и возбудить внимание, они хотели прежде всего свидетельствовать, что они суть те, которые стали известны всем верным своими проповедями и которые столь ясными свидетельствами показали, что они учат истинной религии и пути к спасению. Ибо все, что говорится в этих Посланиях о призвании апостолов и святом и божественном духе, который они имели, относится, на мой взгляд, к их проповедям, которые они произносили,
 166
 
 за исключением тех только мест, в которых дух божий, или дух святой, берется в смысле здоровой, блаженной и богу посвященной души, и пр. (об этом мы в 1-й гл. говорили). Например, в I Послании к коринфянам, гл. 7, ст. 40, Павел говорит: "Но она блаженна, если останется так по моему совету, а я полагаю, что дух божий есть и во мне". Здесь под духом божьим он разумеет свою собственную душу, как показывает самое содержание речи; он ведь хочет [сказать] следующее: вдову, которая не хочет вторично выходить замуж, я считаю блаженной согласно своему мнению - я, который решил жить безбрачным, и думаю, что я блажен. Встречаются и другие, подобные же места, которые приводить здесь я считаю излишним. Следовательно, так как должно утверждать, что Послания апостолов были продиктованы только естественным светом, то следует посмотреть теперь, каким образом апостолы на основании только естественного познания могли учить вещам, которые не подлежат его ведению. Но если мы обратим внимание на то, что мы говорили относительно толкования Писания в 7-й гл. этого трактата, то никакой трудности для нас здесь не будет. Ибо, хотя то, что содержится в Библии, большей частью превосходит наше понимание, однако мы можем уверенно рассуждать об этом, лишь только не допуская никаких других принципов, кроме тех, которые заимствуются из самого Писания. Точно таким же образом и апостолы из вещей, которые они видели и о которых слышали и которые, наконец, они узнавали вследствие откровения, могли заключать и выводить о многом и могли учить тому людей, если им угодно было. Затем, хотя религия, в том виде, в каком она проповедовалась апостолами, т.е. в виде простого рассказа об истории Христа, не подлежит ведению разума, однако суть ее, состоящую главным образом из нравственных правил, а также и всего учения Христа * каждый может легко усвоить при помощи естественного света. Наконец, для того чтобы религию, которую прежде подтверждали знамениями, приспособлять к обычному пониманию людей, так чтобы каждый легко принимал ее сердцем, апостолы не нуждались в сверхъестественном свете; не нуждались они в нем также
 __________________
 * См. примеч. XXVII.
 167
 
 и для того, чтобы назидать людей. Цель Послания в этом и заключается, именно: в научении и назидании людей тем путем, который каждый из апостолов считал самым лучшим для утверждения их в религии. И здесь должно заметить то, что мы говорили немного раньше, именно: что апостолы не только получили силу для проповедования истории Христа как пророки, т.е. подтверждая его знамениями, но, кроме того, и власть учить и назидать тем путем, какой каждый считал самым лучшим. На этот двойной дар Павел во II Послании к Тимофею, гл. 1, ст. 11, ясно указывает в следующих словах: "В котором я поставлен проповедником, и апостолом, и учителем язычников". И в I Послании к нему же, гл. 2, ст. 7: "Которого я поставлен проповедником и апостолом (истину говорю, Христом, не лгу), учителем язычников, знающим веру (NB) и истину". Этим, говорю, он ясно указывает призвание того и другого, т.е. апостольства и учительства. А о власти назидать кого и когда он ни захотел бы Павел в Посл. к Филимону, ст. 8, говорит следующим образом: "Хотя большую во Христе свободу имею приказывать тебе то, что следует, однако", и пр. Здесь должно заметить, что если то, что нужно было приказать Филимону, Павел получил от бога как пророк и как пророк должен был приказать, тогда ему совершенно нельзя было бы менять приказание на просьбу. Поэтому необходимо должно понимать, что он говорит о свободе назидания, которой он обладает как учитель, а не как пророк.
  Однако, если мы не хотим прибегать к помощи разума, который точно учит, что тот, кто имеет власть учить, имеет -также власть выбирать способ, какой он хочет, то из сказанного еще недостаточно ясно следует, что апостолы могли избирать способ обучения, какой каждому представлялся самым лучшим, но следует только, что они по обязанности апостольства были не только пророками, но и учителями. Но лучше будет доказать все дело только на основании Писания; из него ведь ясно видно, что каждый из апостолов избирал отдельный способ, именно: из следующих слов Павла в Послании к римлянам, гл. 15, ст. 20: "Тщательно стараясь проповедовать не там, где было возвещено имя Христа, дабы не созидать на чужом основании". Конечно, если у всех был один и тот же способ обучения и все созидали христианскую
 168
 
 религию на одном и том же основании, то Павел никоим образом не мог называть основания другого апостола чужими, потому что они у него были те же самые. Но коль скоро он называет их чужими, то необходимо должно заключить, что каждый возводил религию на разном основании, и с апостолами в их учительской деятельности случилось то же, что бывает и с прочими учителями, имеющими свой, особый метод обучения: они всегда сильнее желают учить тех, которые совершенно необразованны и которые языкам или наукам, даже математическим, в истине которых никто не сомневается, ни у кого другого не начинали учиться. Затем, если мы пробежим с некоторым вниманием самые Послания, то увидим, что апостолы в самой религии, конечно, согласны, в основаниях же ее весьма расходятся. Ибо Павел, желая утвердить людей в религии и показать им, что спасение зависит только от милости бога, учил, что никто не может величаться делами, но только верой и что никто делами не оправдывается (см. Посл. к римл., гл. 3, ст. 27, 28), и далее он приводит все знаменитое учение о предопределении. Иаков же в своем Послании, наоборот, учит, что человек оправдывается делами, а не верою только (см. его Посл., гл. 2, ст. 24), и, опустив все те рассуждения Павла, излагает все учение религии очень кратко. Наконец, несомненно, оттого, что апостолы создавали религию на разных основаниях, произошли многие споры и ереси, которые уже со времен апостольских непрестанно терзали церковь и, конечно, будут вечно терзать, пока, наконец, религия когда-нибудь не отделится от философских умозрений и не сведется к очень немногим и самым простым догматам, каким Христос научил своих учеников; для апостолов это было невозможно, потому что евангелие не известно было людям. И потому, чтобы новизна его учения не слишком поражала их слух, они приспосабливали его, насколько это было можно, к духу людей своего времени (см. I Посл. к коринф., гл. 9, ст. 19, 20 и пр.) и строили учение на основаниях, самых известных и принятых в тогдашнее время; а потому никто из апостолов не философствовал больше Павла, который был призван для проповедования язычникам. Остальные же, проповедовавшие иудеям, т.е. людям, презиравшим философию, тоже подлаживались к их характеру (см. об этом Посл. к гадат., гл. 2, ст. 11 и пр.) и учили рели-
 169
 
 гии, лишенной философских умозрений. Счастлив же поистине был бы теперь наш век, если бы мы видели ее [философию] свободною и от всякого суеверия.
 ГЛАВА XII
 ОБ ИСТИННОМ ПОДЛИННИКЕ БОЖЕСТВЕННОГО ЗАКОНА)
 НА КАКОМ ОСНОВАНИИ ПИСАНИЕ НАЗЫВАЕТСЯ
 СВЯЩЕННЫМ И НА КАКОМ ОСНОВАНИИ - СЛОВОМ
 БОЖЬИМ; НАКОНЕЦ, ПОКАЗЫВАЕТСЯ, ЧТО ОНО,
 ПОСКОЛЬКУ СОДЕРЖИТ СЛОВО БОЖЬЕ,
 ДОШЛО ДО НАС НЕПОВРЕЖДЕННЫМ
  Те, кто принимает Библию такой, какова она есть, за письмо божье, ниспосланное людям с неба, без сомнения, возопиют, что я совершил грех против святого духа, именно: утверждая, что это слово божье содержит ошибки, пропуски, подделки и не согласно само с собою и что мы имеем только отрывки из него и, наконец, что подлинник договора божьего, заключенного с иудеями, погиб. Но если бы они захотели обсудить самый предмет, то, я не сомневаюсь, они тотчас перестали бы вопить. Ибо как сам разум, так и высказывания пророков и апостолов ясно гласят, что вечное слово и договор бога и истинная религия (Religio vera) божественно начертаны в сердцах людей, т.е. в человеческой душе, и что она есть истинный подлинник божий, который бог скрепил своей печатью, т.е. идеей о себе, как отображением своей божественности. Письменно, в виде закона, религия была передана первым иудеям потому именно, что они в то время считались как бы детьми. Но впоследствии Моисей (Второзак., гл. 30, ст. 6) и Иеремия (гл. 31, ст. 33) предсказывают им, что настанет время, когда бог напишет свой закон в их сердцах. Потому только иудеям и в особенности саддукеям подобало когда-то ратовать за закон, написанный на скрижалях, но отнюдь не тем, у кого он написан в душе. Итак, кто пожелает вникнуть в это, тот не найдет в вышесказанном ничего, что противоречило бы слову божьему, или истинной религии, и вере или что могло бы их ослабить, но, наоборот, найдет, что мы ее подкрепляем, как мы и показали в конце десятой главы. И если бы это было не так, то я порешил бы совсем умолчать
 170
 
 об этом, даже охотно допустил бы во избежание всяких затруднений, что в Писании скрыты глубочайшие тайны; но так как отсюда возникло невыносимое суеверие и иные весьма пагубные неудобства, о которых я говорил во вступлении к седьмой главе, то я считаю, что их не должно оставлять без внимания, в особенности потому, что религия не нуждается ни в каких суеверных прикрасах, но, напротив, она лишается своего блеска, когда украшается подобными выдумками. Но, скажут, хотя божественный закон и написан в сердцах, тем не менее Писание есть слово божье, и потому сказать о Писании, что оно отрывочно и искажено, столь же непозволительно, как и о слове божьем. Я же, напротив, опасаюсь, не слишком ли они стараются быть святыми и не превращают ли они религию в суеверие; даже более: не начинают ли они почитать за слово божье изображения и отпечатки, т.е. бумагу и чернила. Я то знаю, что я ничего недостойного Писания или слова божьего не сказал: я не утверждал ничего такого, истинность чего я не доказал бы самыми очевидными доводами, и поэтому, конечно, могу утверждать, что я ничего нечестивого или что отзывает нечестием не сказал. Признаюсь, что иные светские люди, которым религия в тягость, могут из этого вывести заключение о свободе грешить и могут без всякого основания, только ради потворства желанию заключать отсюда, что Писание везде содержит ошибки, подделки, а следовательно, и не обладает никаким авторитетом. Но помочь подобным людям невозможно согласно той ходячей истине, что ничего нельзя сказать настолько правильно, чтобы сказанное нельзя было исказить дурным толкованием. Те, кто хочет потворствовать желаниям, могут легко найти какой-нибудь предлог; и те, у кого некогда имелись самые оригиналы, ковчег завета, имелись даже сами пророки и апостолы, были не лучше и повиновались не больше; но все, как иудеи, так и язычники, всегда были одни и те же, и добродетель во всяком веке была очень редка. Впрочем, чтобы устранить всякое недоразумение, должно показать здесь, на каком основании Писание или любой неодушевленный предмет должны быть названы священными и божественными; затем объясним, что такое на самом деле слово божье, и покажем, что оно содержится не в известном числе книг и, наконец, что Писание, поскольку оно учит тому, что необходимо для послушания
 171
 
 и спасения, не могло быть испорчено. Ибо из этого всякий легко получит возможность судить о том, что мы ничего не сказали против слова божьего и никакого места не уделили нечестию.
  Священным и божественным называется то, что назначено для упражнения в благочестии и религии. Предмет до тех пор будет священным, пока люди религиозно относятся к нему; если же они перестают быть благочестивыми, то одновременно и предмет также перестает быть священным; а если его назначат для совершения нечестивых дел, тогда то самое, что раньше было священным делается нечестивым и скверным. Например, некое место было названо патриархом Иаковом "дом божий", потому что там он почтил открывшегося ему бога, но пророками то же самое место было названо "дом неправды" (см. Амоса, гл. 5, ст. 5, и Осии, гл. 10, ст. 5), потому что израильтяне вследствие постановления Иеровоама обыкновенно приносили там жертвы идолам. Другой пример, который весьма ясно показывает дело: слова имеют известное значение только благодаря употреблению, и если согласно этому употреблению их они расположены таким образом, что люди при чтении их побуждаются к благочестию, тогда те слова, а также книга, написанная с таким распределением слов, будет священна. Но если впоследствии эти слова выходят из употребления настолько, что теряют всякое значение, или когда книгой совсем пренебрегают - вследствие ли злого умысла или потому, что в ней не нуждаются, - тогда и в словах, и в книге не будет никакой пользы и никакой святости. Наконец, если те слова располагаются иначе или возобладает обычай применять их в противоположном значении, тогда и слова, и книги, прежде священные, будут непристойными и нечестивыми. Из этого следует, что вне души абсолютно нет ничего священного или непристойного, или нечестивого, но бывает только по отношению к ней. Это также весьма ясно вытекает из многих мест Писания. Приведем один-два примера: Иеремия (в гл. 7, ст. 4) говорит, что иудеи его времени ложно называли храм Соломона храмом божьим, ибо, как сам он продолжает в той же главе, наименование "божий" можно было прилагать к тому храму только до тех пор, пока его посещают люди, которые чтут его и защищают справедливость; если же его будут посещать убийцы, воры, идолопоклонники и другие преступные
 172
 
 люди, тогда он скорее яма для преступников. Что сталось с ковчегом завета. Писание об этом ничего не рассказывает, чему я часто удивлялся; однако известно то, что он был сожжен с храмом, хотя у евреев не было ничего более священного и более почитаемого. На этом основании, следовательно, Писание до тех пор священно, а его речи божественны, пока оно побуждает людей к благоговению перед богом; но если люди им совершенно пренебрегают, как некогда иудеи, то оно ничего, кроме бумаги и чернил [собой], не представляет и совершенно профанируется ими и подвергается порче. И потому если тогда оно искажается или погибает, то ошибочно говорить, что искажается или гибнет слово божье, подобно тому, как во времена Иеремии ошибочно говорили, что в пламени погиб храм, который в то время был якобы храмом бога. Это сам Иеремия говорит и о самом законе, ибо он укоряет безбожников своего века таким образом: "На каком основании вы говорите: "Мы сведущи, и закон божий с нами?". Поистине он напрасно был приукрашен, тростник писцов напрасно сделан", т.е. вы ложно говорите, будто вы, хотя Писание и есть у вас, имеете закон божий, после того как вы сделали его недействительным. Также, когда Моисей разбил первые скрижали, он не слово божье бросил в гневе из рук и разбил (ибо кто мог бы подозревать это о Моисее по отношению к слову божьему), но только камни. Они прежде хотя и были священны, потому что на них был написан завет, по которому иудеи обязывались повиноваться богу, однако в тот момент в них совершенно не было никакой святости, потому что иудеи вследствие поклонения тельцу сделали тот завет недействительным. По той же самой причине могли погибнуть и вторые скрижали с ковчегом завета. Итак, коль скоро целиком мог погибнуть истинный подлинник божественного завета, предмет самый священнейший из всех, то неудивительно, если теперь не существует первых оригинальных книг Моисея, и неудивительно, что с книгами, которые мы имеем, случилось то, о чем мы выше говорили. Следовательно, пусть перестанут обвинять в нечестии нас, ничего против слова божьего не сказавших и его не осквернивших, но пусть обратят гнев, если у них может быть справедливый гнев, на древних, порочность которых осквернила и подвергла порче божий ковчег завета, храм, закон и всю святыню. Наконец, если они согласно
 173
 
 известному выражению апостола во II Послании к коринфянам (гл. 3, ст. 3) имеют в себе письмо божье, написанное не чернилами, но духом божьим и не на скрижалях каменных, но на плотских скрижалях сердца, то пусть перестанут почитать букву и столь заботиться о ней. Думаю, что я достаточно объяснил этим, в каком смысле Писание должно считать священным и божественным.
  Теперь следует посмотреть, что особенно должно понимать под "дебар Иегова" (слово божье). "Дебар" обозначает слово, речь, указ и вещь. А на каком основании по-еврейски говорится о какой-нибудь вещи, что она божья и относится к богу, мы показали в 1-й гл.; а отсюда легко понять, что хочет обозначить Писание под словом божьим, речью, приказом и вещью. Итак, нет надобности все повторять здесь, а также и то, что мы показали в гл. 6 о чудесах в 3-м пункте. Достаточно лишь указать на предмет, чтобы лучше понять то, что мы желаем сказать здесь об этом. Именно слово божье, когда оно проповедуется о каком-либо предмете, который не есть сам бог, обозначает собственно тот божественный закон, о котором мы говорили в гл. 4, т.е. религию, общую всему человеческому роду, или всеобщую; смотри об этом гл. 1, ст. 10, и пр. Исайи, где он учит истинному образу жизни, заключающемуся, конечно, не в церемониях, но в любви и в праведном духе, и такой образ жизни он безразлично называет законом и словом божьим. Затем оно в переносном смысле (metaphorice) обозначает самый порядок природы и судьбу (fatum) (потому что это действительно зависит от вечного решения божественной природы и следует из него) и в особенности то, что в этом порядке пророки предвидели, потому что они воспринимали будущие события не через естественные причины, но как изволения и решения бога. Потом оно применяется также для обозначения всякой" приказа каждого пророка, поскольку он воспринял его благодаря особенной своей силе или пророческому дару, а не в силу общего естественного света, и это главным образом потому, что пророки действительно обыкновенно представляли бога как бы законодателем, как мы показали в гл. 4. Итак, Писание называется словом божьим по этим трем причинам, именно: потому, что оно учит истинной религии, вечный виновник которой есть бог; затем потому, что предсказания о будущих событиях оно излагает как решения бога; и, наконец, потому,
 174
 
 что те, которые в действительности были его авторами, по большей части учили, руководствуясь не общим естественным светом, но каким-то им свойственным, и вводили бога изрекающим эти слова. И хотя, кроме этого, в Писании содержится много чисто исторического материала, понимаемого при помощи естественного света, однако оно получает название по более важной части. И мы легко понимаем отсюда, в каком смысле можно рассматривать бога как автора Библии, именно по причине истинной религии, которая в ней преподается, а не потому, что он хотел сообщить людям известное число книг. Далее, отсюда мы можем также узнать, почему Библия разделяется на книги Ветхого и Нового завета; это, конечно, потому, что до пришествия Христа пророки обыкновенно проповедовали религию как отечественный закон и в силу договора, заключенного во время Моисея; после же пришествия Христа апостолы проповедовали ее всем как всеобщий закон и в силу только страданий Христа, а не для того, чтобы книги различались учением, не для того, чтобы они были написаны как подлинник завета, и не для того, наконец, чтобы всеобщая религия (religio catholica), которая наиболее естественна, была нова, если не принимать в расчет людей, не знавших ее. "В мире был, - говорит евангелист Иоанн в гл. 1, ст. 10, - и мир не познал его". Итак, хотя бы у нас было меньше книг как Ветхого, так и Нового завета, мы все же не были лишены слова божьего (под которым, собственно, понимается, как мы уже говорили, истинная религия), точно так же мы не думаем, что мы лишены его теперь, хотя и не имеем многих других весьма важных сочинений вроде книги Закона, которую благоговейно хранили как подлинник завета в храме, и, кроме того, книг о войнах, летописей и многих других, из которых были заимствованы и собраны книги, имеющиеся у нас в Ветхом завете. И это подтверждается, кроме того, многими основаниями, именно: 1) Потому что книги того и другого завета были написаны не по нарочитому приказу в одно и то же время для всех веков, но случайно, для некоторых людей (и притом смотря по .тому, как этого требовали время и их специальное содержание), как ясно указывают призвания пророков (призывавшихся для увещания безбожников своего времени), а также и Послания апостолов. 2) Потому что одно дело понять Писание и мысли пророков, а иное - мысль бога
 175
 
 (mens Dei), т.е. самую истину вещи (rei veritas), как это следует из показанного нами в гл. 2, о пророках. В гл. 6 мы показали, что это приложимо также к историческим рассказам о чудесах. Но о местах, где говорится об истинной религии и истинной добродетели, этого нельзя сказать. 3) Потому что книги Ветхого завета были выбраны из многих и, наконец, были собраны и одобрены собором фарисеев, как мы показали в гл. 10; книги же Нового завета тоже были приняты в канон по решениям некоторых соборов; и по их же решениям множество других книг, считавшихся многими за священные, были отвергнуты как ложные. Но члены этих соборов (как фарисейского, так и христианского) состояли не из пророков, но только из учителей и знатоков; и, однако, необходимо должно признать, что они в этом выборе взяли за норму слово божье; следовательно, прежде чем одобрить все книги, они необходимо должны были иметь понятие о слове божьем. 4) Потому что апостолы писали не как пророки, но как учители (как мы в предыдущей главе сказали) и выбрали тот путь к научению, который они считали наиболее легким для учеников, которых они желали тогда научить; из этого следует, что в Посланиях (как мы в конце предыдущей главы и заключили) содержится много такого, без чего мы теперь в отношении религии можем обойтись. 5) Наконец, потому, что в Новом завете есть четыре евангелиста; и кто поверил бы, что историю о Христе бог захотел рассказать и письменно сообщить людям четырехкратно. И хотя у одного евангелиста есть кое-что, чего нет у другого, и один часто помогает понимать другого, однако отсюда не следует заключать, что все, что рассказывается у этих четырех евангелистов, необходимо было знать и что бог избрал их писать с целью лучшего понимания истории о Христе; ибо каждый проповедовал свое евангелие в разном месте, и каждый написал то, что проповедовал, и притом бесхитростно, с целью вразумительно рассказать историю о Христе, а не с целью объяснения остальных евангелистов. Если теперь благодаря их взаимному сопоставлению они иногда легче и лучше понимаются, то это происходит случайно и только в немногих местах. Если бы эти места и были неизвестны, история, однако, была бы одинаково ясна, и люди были бы не менее блаженны. Этим мы показали, что Писание только по отношению к религии, или по отношению к всеобщему божественному
 176
 
 закону, называется собственно словом божьим. Теперь остается показать, что оно в собственном значении этого слова не содержит ошибок, искажений и недосказов. Но я называю здесь ошибкой, искажением и недосказом то, что написано и конструировано столь неправильно, что найти смысл речи на основании практики языка или вывести этот смысл только из Писания невозможно; ибо я не хочу утверждать, что Писание, поскольку оно содержит божественный закон, всегда сохраняло одни и те же значки над буквами, одни и те же буквы и, наконец, одни и те же слова (доказывать это я предоставляю масоретам и тем, которые суеверно чтут букву). Но я утверждаю только то, что смысл, по отношению к которому лишь и может быть названа какая-нибудь речь божественной, дошел до нас неискаженным, хотя бы мы и предполагали, что слова, в которых он первоначально был выражен, часто подвергались изменениям. Ибо это, как мы сказали, нисколько не умаляет божественности Писания: Писание было бы одинаково божественным, если бы оно было написано другими словами или на другом языке. Итак, никто не может сомневаться в том, что в этом отношении мы получили божественный закон неискаженным. Ибо из самого Писания мы без всякой трудности и двусмысленности усматриваем, что суть его заключается в том, чтобы любить бога больше всего, а ближнего, как самого себя. Но это не может быть ложью и не могло быть написано пером второпях, по ошибке. Ибо, если Писание когда-нибудь учило иному, оно необходимо также должно было учить иначе и всему остальному, так как это есть основание всей религии, с устранением которого все здание сразу рушится. Следовательно, такое Писание было бы не тем, о котором мы здесь говорим, но совсем другою книгою. Итак, остается неопровержимым, что Писание всегда этому учило и что, следовательно, здесь не вкралось никакой ошибки, которая могла бы испортить смысл и которая не была бы тотчас замечена каждым, это не мог и исказить кто-либо без того, чтобы его коварство немедленно не обнаружилось. Так как, следовательно, об этом основании должно утверждать, что оно не искажено, то необходимо должно признать то же самое относительно прочего, что вытекает из него без всякого противоречия и что тоже является основным, например: что бог существует, что он о всем промышляет, что он всемогущий и что
 177
 
 по его решению благочестивым бывает хорошо, а нечестивым плохо и что наше спасение зависит от его милости. Этому ведь всему Писание всюду весьма ясно учит и всегда должно было учить; иначе все остальное было бы суетно и необоснованно. В такой же мере неповрежденными должны быть признаны и остальные моральные правила, так как они очевиднейшим образом вытекают из этого всеобщего основания, именно: защищать справедливость, помогать бедняку, никого не убивать, не желать ничего чужого и пр. Ничего этого, говорю, не могло ни коварство людей исказить, ни давность времени уничтожить. Ведь если бы какое из этих правил было уничтожено, его тотчас вновь предписало бы всеобщее их основание и в особенности учение о любви к ближним, которое в том и другом завете всюду в высочайшей степени рекомендуется. Прибавьте, что хотя и нельзя выдумать ни одного столь постыдного поступка, какой кем-нибудь не был бы совершен, однако нет никого, кто пытался бы уничтожить законы ради оправдания своих проступков или ввести что-нибудь нечестивое как вечное и спасительное учение: ведь мы видим человеческую натуру устроенной таким образом, что всякий (царь ли он или подданный), совершив что-нибудь постыдное, старается приукрасить свое деяние такими обстоятельствами, чтобы люди думали, что ничего не совершено против справедливости и приличия. Итак, мы заключаем, что весь всеобщий божественный закон, которому учит Писание, дошел до наших рук абсолютно неискаженным. Но, кроме этого, есть еще и другое, относительно чего мы не можем сомневаться, ибо оно добросовестно было передано нам, именно: сущность исторических рассказов Писания, потому что она всем была очень известна. Иудейский народ когда-то, обыкновенно в псалмах, воспевал национальную старину. Также все главное из деяний Христа и его страдание тотчас были разглашены по всей Римской империи 69. Поэтому отнюдь не следует думать - если только большая часть людей не сговорилась об этом, что невероятно, - что сущность содержания этих историй потомки передавали иначе, нежели получали от предшественников; таким образом, все, что только есть подложного или ошибочного, - все это могло случиться только с остальным, именно: с тем или другим обстоятельством исторического рассказа или пророчества - с целью более побудить народ к благо-
 178
 
 говению; с тем или другим чудом - с целью помучить философов; или, наконец, с вещами спекулятивными, после того как они начали вводиться в религию схизматиками, - дабы каждый, таким образом, мог обосновать свои измышления, злоупотребляя божественным авторитетом. Но для спасения неважно, искажены ли таковые или нет. Это я специально покажу в следующей главе, хотя оно и из сказанного уже, а в особенности из гл. II, теперь ясно, я полагаю.
 ГЛАВА XIII
 ПОКАЗЫВАЕТСЯ, ЧТО ПИСАНИЕ УЧИТ ТОЛЬКО САМЫМ
 ПРОСТЫМ ВЕЩАМ И, КРОМЕ ПОВИНОВЕНИЯ,
 НЕ ПРЕСЛЕДУЕТ ИНОЙ ЦЕЛИ И ОТНОСИТЕЛЬНО
 БОЖЕСТВЕННОЙ ПРИРОДЫ ОНО УЧИТ ТОЛЬКО ТОМУ,
 ЧЕМУ ЛЮДИ МОГУТ ПОДРАЖАТЬ ИЗВЕСТНЫМ
 ОБРАЗОМ ЖИЗНИ
  Во второй главе этого трактата мы показали, что пророки имели только особенную силу воображения, но не разумения и что бог никаких философских тайн им не открывал, но только самые простые вещи и что он приспособлялся к мнениям, заранее усвоенным ими. Мы показали потом, в пятой гл., что Писание передает и учит о вещах таким образом, каким они легче всего могут быть восприняты каждым; именно: оно лишь просто говорит о вещах, но не выводит и не составляет их при помощи аксиом и определений; а чтобы вызвать веру к себе, оно подтверждает сказанное только опытом, т.е. чудесами и историческими событиями; последние также излагаются в таком стиле и таких выражениях, при помощи которых сильнее всего можно воздействовать на дух простонародья (animus plebis) (см. об этом в шестой гл. то, что доказывается в 3-м пункте). Наконец, мы показали в седьмой гл., что трудность понимания Писания заключается только в языке, а не в возвышенности содержания. К этому присоединяется то, что пророки проповедовали не знатокам, но абсолютно всем иудеям, а апостолы обыкновенно излагали евангельское учение в церквах, где собирались всякие люди. Из всего этого следует, что учение Писания содержит не возвышенные умозрения и не философские
 179
 
 вопросы, но вещи только самые простые, которые могут быть восприняты даже каким угодно тупицей. Итак, я не могу достаточно надивиться разуму тех людей (я говорил о них выше), которые видят в Писании столь глубокие тайны, что они будто бы не могут быть объяснены ни на каком человеческом языке; и потом, они ввели в религию столько предметов философского характера, что церковь кажется академией, а религия - наукой или, лучше, словопрением. Впрочем, что я удивляюсь, если люди, похваляющиеся, будто они обладают сверхъестественным светом, не хотят уступать в познании философам, которые, кроме естественного света, ничего не имеют? Я, конечно, удивился бы, если бы они учили чему-нибудь новому, что составляло бы предмет одного умозрения и что не было бы хорошо известно когда-то языческим философам (которые, однако, по их утверждению, блуждали впотьмах); ибо если мы станем исследовать, какие именно тайны они видят скрытыми в Писании, то мы не найдем решительно ничего, кроме измышлений Аристотеля или Платона, или другого, подобного им философа. Часто эти измышления легче мог бы какой угодно неуч увидать во сне, нежели самый ученый человек найти в Писании. Мы собственно не хотим абсолютно утверждать, будто ничто из того, что составляет предмет одного умозрения, не принадлежит к учению Писания, ибо в предыдущей главе мы привели некоторые положения этого рода как основные в Писании; но я хочу только сказать, что таких положений очень немного и они очень просты. А каковы они и как они определяются, я решил показать здесь; это теперь нам будет легко, после того как мы узнали, что изучение наук не было целью Писания; отсюда ведь мы легко можем заключить, что оно ничего, кроме повиновения, не требует от людей и осуждает только непокорность, а не незнание. Затем, так как повиновение богу состоит только в любви к ближнему (ибо, кто любит ближнего с той именно целью, чтобы угодить богу, тот, как говорит Павел в Посл. к римл., гл. 13, ст. 8, исполнил закон), то отсюда следует, что в Писании не рекомендуется никакой другой науки, кроме той, которая всем людям необходима для того, чтобы иметь возможность повиноваться богу по его предписанию, и, не зная которой, люди необходимо должны быть непокорны или по крайней мере без дисциплины в послушании. Остальных же умо-
 180
 
 зрений, не относящихся сюда прямо, - будут ли они трактовать о познании бога или естественных вещей - Писание не касается, и, стало быть, они должны быть отделены от религии откровения.
  Но хотя это теперь каждый, как мы сказали, легко может видеть, однако я хочу точнее показать и яснее представить все дело, потому что от этого зависит оценка всей религии. Для этого требуется прежде всего показать, что разумное или точное познание о боге не есть дар, общий всем верным, как повиновение; затем, что то познание, которого бог требовал через пророков от всех вообще и которое каждый обязан иметь, не есть какое-либо другое кроме познания божественной его справедливости и любви. Оба эти положения легко доказываются из самого Писания. Ибо первое весьма ясно следует из гл. 6, ст. 2, Исхода, где бог говорит Моисею, чтобы показать особенную милость, ему оказанную: "и открылся Аврааму, Исааку и Иакову богом Шадай, но под именем моим, Иегова, я не был известен им"; здесь для лучшего уяснения должно заметить, что Эл Шадай по-еврейски означает: "бог, который довлеет" 70, потому что он дает каждому то, что ему довлеет, и хотя часто [слово] Шадай употребляется самостоятельно, вместо слова бог, однако не следует сомневаться, что везде должно быть подразумеваемо имя существительное Эл (бог). Затем должно заметить, что в Писании не встречается никакого имени, кроме Иеговы, которое указывало бы на абсолютную сущность бога, без отношения к сотворенным вещам. Поэтому евреи и утверждают, что только это имя бога есть собственное, остальные же суть нарицательные; и действительно, остальные имена бога, будут ли они существительные или прилагательные, суть атрибуты, которые богу приличествуют, поскольку он рассматривается в отношении к сотворенным вещам или становится известным через них. Так, слово Эл или с парагогической буквой "хе" - Элоа означает, как известно, не что иное как могущественный; и оно служит лишь преимущественным определением бога, подобно тому как мы Павла называем апостолом. Иногда поясняются свойства его мощи, например Эл (могущественный) великий, грозный, справедливый, милосердный и пр., или, чтобы охватить все свойства сразу, это имя употребляется во множественном числе со значением единственного, что в Писании весьма
 181
 
 часто бывает. Теперь, так как бог говорит Моисею, что он под именем Иеговы не был известен отцам, то следует, что они не знали ни одного атрибута бога, который изъясняет его абсолютную сущность, но знали только его действия и обещания, т.е. его могущество, поскольку оно проявляется через видимые вещи. Впрочем, бог говорит это Моисею не ради обвинения их в неверии, но, напротив, с целью возвеличения их доверчивости и веры, благодаря которой они хотя и не имели столь исключительного познания о боге, как Моисей, однако верили в обетования божьи как в непреложные и верные, а не как Моисей. Последний хотя и имел о боге более возвышенные мысли, однако сомневался в божественных обетованиях и упрекнул бога, что вместо обещанного спасения он ухудшил дела иудеев. Следовательно, так как отцы не знали особенного названия для бога и бог говорит Моисею об этом факте, чтобы похвалить их душевную простоту и веру и вместе с тем напомнить об особенной милости, оказанной Моисею, то отсюда весьма ясно следует то, что мы утверждали в 1-м пункте [а именно]: что людей нельзя обязывать знать атрибуты бога по приказанию, но что это есть особенный дар, предоставленный только некоторым верующим, и нет надобности показывать это множеством свидетельств из Писания. Кто же не видит, что познание о божестве не было равным у всех верующих и что никто не может быть мудрым по приказанию, так же как нельзя по приказанию жить или быть? Повиноваться приказанию, конечно, могут одинаково мужчины, женщины, дети и все [без исключения], но не [могут] быть [одинаково] мудрыми. Если бы кто сказал, что нужно не разуметь атрибуты бога, но совершенно просто и без доказательства верить, тот, конечно, сказал бы вздор. Ибо невидимые вещи и те, которые суть объекты только духа, могут быть видимы не иными какими очами, как только посредством доказательств; следовательно, у кого их нет, те ровно ничего из этих вещей не видят; и, стало быть, все, что рассказывают о подобных предметах понаслышке, затрагивает или обнаруживает их ум не более, чем слова попугая или автомата, которые говорят без разумения и смысла. Но, прежде чем идти дальше, я обязан сказать об основании, почему в Бытии часто говорится, что патриархи проповедовали от имени Иеговы, что, по-видимому, совершенно противоречит сейчас
 182
 
 сказанному. Но если мы вникнем в то, что мы показали в восьмой главе, мы будем в состоянии легко согласовать это; ведь в указанной главе мы показали, что писатель Пятикнижия обозначает предметы и места совсем не теми именами, которые употребляли в то время, о котором говорится, но теми, под которыми они были лучше известны в эпоху писателя. Стало быть, в Бытии указывается, что бог был возвещен патриархам под именем Иеговы не потому, что он был известен под этим именем отцам, но потому, что это имя у иудеев было в высочайшем почете. Это, говорю, необходимо должно сказать, так как в этом нашем тексте Исхода ясно говорится, что бог под этим именем не был известен патриархам, а также и потому, что в гл. 3, ст. 13, Исхода Моисей выражает желание знать имя бога: если бы оно было известно прежде, оно было бы, конечно, известно и ему. Итак, должно заключить, как мы желали, именно; что верующие патриархи не знали этого имени бога и что познание о боге есть дар, а не приказание бога.
  Пора, следовательно, перейти ко 2-му пункту, именно к доказательству, что бог не требует никакого иного познания о себе от людей через пророков, кроме познания божественной своей справедливости и любви, т.е. таких атрибутов бога, которым люди могут подражать известным образом жизни. Этому по крайней мере Иеремия учит в самых определенных словах. Ибо в гл. 22, ст. 15, 16, говоря о царе Иосии, он выражается: "Отец твой, конечно, ел и пил и творил суд и правду, тогда ему хорошо (было): он утверждал право бедного и нуждающегося, тогда ему хорошо (было), ибо (заметьте хорошо) это значит меня знать, сказал Иегова". И не менее ясны слова, имеющиеся в гл. 9, ст. 23, именно: "Но тем только пусть хвалится каждый, что разумеет меня и знает, что я, Иегова, делаю милость, суд и правду на земле, ибо это меня радует, говорит Иегова". Это вытекает, кроме того, и из гл. 34, ст. 6, 7, Исхода, где бог Моисею, желающему его видеть и знать, не открывает никаких других атрибутов, кроме тех, которые изъясняют божественную справедливость и любовь. Наконец, здесь в особенности должно отметить место у Иоанна, о котором также скажем впоследствии, именно: он объясняет бога только через любовь, потому что бога никто не видит, и он заключает, что тот действительно имеет и знает бога, кто имеет любовь. Итак, мы
 183
 
 видим, что Иеремия, Моисей, Иоанн ограничивают познание о боге, которое каждый обязан иметь, немногим и полагают его, как мы и хотели показать, только в следующем, именно: что бог в высшей степени справедлив и в высшей степени милосерд или что он единственный образец истинной жизни. К этому присоединяется то, что Писание не передает никакого отчетливого определения бога и не предписывает принимать другие атрибуты бога кроме сейчас указанных и определенно их как таковые не рекомендует. Из всего этого мы заключаем, что интеллектуальное познание о боге, которое рассматривает его природу, как она есть сама в себе, - а этой природе люди не могут ни подражать известным образом жизни, ни взять ее за образец при устроении истинного образа жизни, - никоим образом не относится к вере и религии откровения и, следовательно, относительно нее люди могут на всю поднебесную заблуждаться - преступления не будет. Итак, не удивительно, что бог приспосабливался к представлениям и предвзятым мнениям пророков и что верующие держались различных взглядов о боге, как мы показали на множестве примеров в гл. 2. Потом, не удивительно также, что священные книги везде говорят столь несвойственно о боге и приписывают ему руки, ноги, глаза, уши, душу и местное передвижение (motus localis) и, кроме того, также душевные движения, например: что он ревнив, милосерд и пр., и что, наконец, рисуют его как судью и сидящим на небесах, как бы на царском троне, а Христа - по правую сторону от него. Действительно, [священные книги] говорят сообразно с понятием толпы, которую Писание старается сделать не ученой, но послушной. Однако богословы обычно утверждали, что все несогласия с божественной природой, какие они смогли усмотреть при помощи своего естественного света, должно истолковывать метафорически, а все, что не поддается их пониманию, должно принимать буквально. Но если все, что в этом роде встречается в Писании, необходимо должно было бы толковать и понимать метафорически, тогда Писание было бы написано не для народа и необразованной толпы, но только для весьма ученых людей и преимущественно для философов. Вдобавок, если бы благочестиво и в простоте души верить относительно бога тому, что мы сейчас привели, было нечестиво, то, разумеется, пророки должны были бы
 184
 
 в высшей степени остеречься подобных фраз - ради слабости толпы по крайней мере - и, напротив, учить прежде всего отчетливо и ясно об атрибутах бога так, как обязан принимать их каждый, а этого нигде не сделано. Стало быть, не следует думать, что мнения, рассматриваемые абсолютно, без отношения к действиям, содержат сколько-нибудь от благочестия или нечестия, но следует сказать только, что человек верит во что-нибудь благочестиво или нечестиво, поскольку он благодаря своим мнениям побуждается к повиновению или на основании их же дает себе волю грешить или бунтовать; так что, кто, веруя в истину, делается непокорным, тот в действительности имеет нечестивую веру, и, наоборот, кто, веруя в ложное, послушен, тот имеет благочестивую веру. Ведь мы показали, что истинное познание о боге есть не приказ, но божественный дар и что бог не требовал от людей никакого другого познания, кроме познания божественной своей справедливости и любви, каковое познание необходимо не для наук, но только для повиновения.
 ГЛАВА XIV
 ЧТО ЕСТЬ ВЕРА, КТО ТАКИЕ ВЕРУЮЩИЕ;
 ОПРЕДЕЛЯЮТСЯ ОСНОВАНИЯ ВЕРЫ И, НАКОНЕЦ,
 САМА ОНА ОТГРАНИЧИВАЕТСЯ ОТ ФИЛОСОФИИ
  Всякий, кто хоть немного вдумается, может видеть, что для истинного познания веры весьма необходимо знать, что Писание было приспособляемо не только к пониманию пророков, но также и к пониманию изменчивой и непостоянной иудейской толпы; ведь кто принимает без разбору все, что находится в Писании, за всеобщее и абсолютное учение о боге и тщательно не разузнал, что именно было приспособлено к понятиям толпы, тот не сумеет не смешивать мнений толпы с божественным учением и не выдавать людских вымыслов и взглядов за божественные правила и не злоупотреблять авторитетом Писания. Кто, говорю, не видит, что в этом заключается самая главная причина, почему сектанты учат стольким и столь различным мнениям как правилам веры и подтверждают их многими примерами из Писания, вследствие чего
 185
 
 у голландцев давно вошла в употребление поговорка: geen ketter sonder letter 71. И действительно, священные книги были написаны не одним-единственным человеком и не для народа одной эпохи, но многими мужами различного таланта и жившими в разные века. Если бы мы пожелали сосчитать время, захватываемое всеми ими, то получилось бы почти две тысячи лет, а может быть, и гораздо больше. Однако мы не желаем обвинять сектантов за это в нечестии, т.е. за то, что они приспосабливают слова Писания к своим мнениям; ведь подобно тому, как некогда оно было приспособлено к понятию толпы, точно так же каждому позволительно приспосабливать его к своим мнениям, если он видит, что таким образом он может с полнейшим душевным согласием повиноваться богу в том, что касается справедливости и любви; но мы обвиняем сектантов за то, что они не желают предоставить этой самой свободы остальным, но всех, не соглашающихся с ними, преследуют как врагов бога, хотя бы они были вполне честны и преданны истинной добродетели; и, наоборот, сектанты любят как избранников божьих тех, кто с ними соглашается, хотя бы они и были весьма слабы душой; преступнее этого и для государства более пагубного ничего, конечно, нельзя и придумать. Итак, чтобы было очевидно, до каких пределов простирается в отношении веры свобода каждого думать то, что он хочет, и кого именно мы обязаны признавать все-таки за верующих, хотя бы и инакомыслящих, необходимо определить веру и ее основные положения; это я и решил сделать в этой главе и в то же время отграничить веру от философии, что и было главной целью всего труда. Итак, чтобы показать это по порядку, вернемся к самой главной цели всего Писания, ведь это укажет нам истинную норму для определения веры. Мы сказали в предыдущей главе, что цель Писания заключается только в том, чтобы учить послушанию. Этого, конечно, никто не может отрицать. Ведь кто не видит, что оба завета суть не что иное, как учение о послушании, что тот и другой не преследуют иной цели кроме той, чтобы люди повиновались от чистого сердца? Ибо (не станем повторять уже показанное в предыдущей главе) Моисей старался не убедить израильтян разумом, но обязать их договором, клятвами и благодеяниями; затем он под страхом наказания заставил народ повиноваться законам и поощрял его наградами к этому.
 186
 
 Все эти средства ведут не к знанию, а только к повиновению. Евангельское же учение не содержит ничего, кроме простой веры, именно: оно учит верить в бога и почитать его, или, что то же самое, повиноваться богу. Чтобы доказать это вполне ясное положение, мне нет надобности подбирать тексты из Писания, рекомендующие повиновение и встречающиеся во множестве в том и другом завете. Потом, само Писание также в очень многих местах весьма ясно учит, что именно каждый должен исполнять, чтобы угодить богу, именно: что весь закон только в том и состоит, что в любви к ближнему; поэтому никто и не может отрицать, что тот, кто согласно приказанию бога любит ближнего, как самого себя, на самом деле послушен и согласно закону блажен, а кто, наоборот, ненавидит или презирает ближнего, тот мятежник и супротивник. Наконец, всеми признается, что Писание написано и обнародовано не для одних ученых, но для всех людей, любого возраста и разряда. А из одного этого весьма ясно следует, что мы по повелению Писания обязываемся верить только тому, что безусловно необходимо для исполнения этой заповеди. Посему эта самая заповедь есть единственная норма всеобщей веры (fides catholica), и посредством одной этой заповеди должны определяться все догматы веры, которые действительно каждый обязан принять. Так как это весьма очевидно и так как из одного этого основоположения при помощи одного разума законно можно вывести все, то пусть каждый судит о том, как могло случиться, что в церкви возникло столько разногласий, и могли ли быть тому другие причины кроме тех, о которых было сказано в начале седьмой главы. Итак, эти самые причины принуждают меня показать здесь способ определения догматов веры из этого найденного основоположения, ибо, если я этого не сделаю и не определю вещи по известным правилам, тогда справедливо подумать, что я до сих пор мало подвинулся вперед, так как всякий будет в состоянии внести все, что он хочет, под этим же предлогом, т.е. что это-то и есть средство, необходимое для повиновения, особенно [это важно] когда вопрос будет о божественных атрибутах.
  Итак, чтобы последовательно показать весь предмет, я начну с определения веры. Она на основании этого данного основоположения должна быть определена так: вера означает не что иное, как чувствование о боге (dе Deo
 187
 
 sentire) того, без знания чего прекращается повиновение богу и что при наличности этого повиновения необходимо полагается. Это определение столь ясно и вытекает столь очевидно из только что доказанного, что не нуждается ни в каком объяснении. А что из него следует, я сейчас вкратце покажу, именно: 1) что вера спасительна не сама по себе, но только сообразно с повиновением, или, как говорит Иаков в гл. 2, ст. 17, вера сама по себе, без дел мертва; смотри об этом всю указанную главу этого апостола, 2) что тот, кто истинно повинуется, необходимо имеет истинную и спасительную веру, ведь мы сказали, что при наличности повиновения и вера необходимо полагается; об этом также тот же апостол в гл. 2, ст. 18, ясно говорит в следующих словах, именно: "Покажи мне веру свою без дел, а я покажу тебе из моих дел свою веру". И Иоанн в 1-м Послании, гл. 4, ст. 7, 8: "Всякий, кто любит (т.е. ближнего), от бога родился и знает бога; кто не любит, не знает бога, ибо бог есть любовь". Из этого опять следует, что мы можем считать каждого верующим или неверующим только на основании дел. Именно: если дела добры, то хотя бы человек в догматах и не соглашался с другими верующими, однако он есть верующий; и, наоборот, если дела дурны, то хотя бы человек на словах и соглашался, однако он есть неверующий. Ведь при наличности повиновения вера необходимо полагается, а без дел вера мертва. Этому также отчетливо учит тот же Иоанн в ст. 13 той же главы. "Потому, - говорит он, - мы познаем, что пребываем в нем и он в нас пребывает, что Он дал нам от духа своего", т.е. любовь. Раньше ведь он говорил, что бог есть любовь, откуда (на основании именно его принципов, усвоенных в то время) заключает, что тот действительно имеет дух божий, кто любовь имеет. Более того, так как бога никто не видел, то он заключает отсюда, что каждый чувствует или сознает бога только благодаря любви к ближнему, а стало быть, никто и не может знать другого атрибута бога кроме этой любви, поскольку мы причастны ей Хотя эти доводы и не решающие, они, однако, довольно ясно раскрывают мысль Иоанна; но гораздо яснее те, которые имеются в гл. 2, ст. 3, 4, того же Послания, где он в весьма ясных выражениях учит тому же, что и мы желаем здесь [доказать]. "И потому, - говорит он, - мы знаем, что познали его, если заповеди его Соблюдаем. Кто говорит: "Я познал его", а заповедей
 188
 
 его не соблюдает, тот лжец, и в нем нет истины". А из этого опять следует, что антихристы на самом-то деле суть те, которые преследуют мужей честных и любящих справедливость за то, что те не согласны с ними и не защищают с ними тех же догматов веры. Мы ведь знаем, что, кто любит справедливость и любовь, те через это одно суть верующие, а кто преследует верующих, тот антихрист. Наконец, из изложенного следует, что вера требует не столько истинных, сколько благочестивых догматов, т.е. таких, которые побуждают душу к повиновению, пусть даже между ними весьма много таких, которые не имеют ни тени истины, - лишь бы, однако, тот, кто их приемлет, не знал, что они ложны; иначе он неизбежно воспротивился бы. Ведь каким образом могло бы случиться, чтоб кто-нибудь, старающийся любить справедливость и угождать богу, почитал божественным то, о чем он знает, что оно чуждо божественной природе? Но люди по простоте душевной могут заблуждаться, и Писание, как мы показали, осуждает не неведение, но только упорство. Это даже необходимо следует из одного определения веры, все элементы которой должны выводиться из всеобщего, указанного сейчас основоположения и единственной цели всего Писания, если только мы не желаем примешивать к нему наших мнений. Но данное нами определение ясно требует не истинных догматов, но лишь таких, которые необходимы для послушания, т.е. таких, которые способны укрепить душу в любви к ближнему; ведь только по отношению к ней каждый пребывает (говоря с Иоанном) в боге и бог в каждом. Стало быть, так как вера каждого должна считаться благочестивой или неблагочестивой только по отношению к повиновению или упорству, а не по отношению к истине или лжи и так как никто не сомневается в том, что обыкновенный характер людей очень разнообразен и не все во всем приходят к одинаковым заключениям, а мнения различным образом направляют людей: то, что одного побуждает к благоговению, то другого побуждает к смеху и презрению, то отсюда следует, что никакие догматы, относительно которых может существовать между честными людьми разномыслие, не относятся к католической, или всеобщей, вере. [Догматы] ведь по природе таковы, что по отношению к одному человеку могут быть благочестивы, а по отношению к другому нечестивы, так как о них должны судить только на
 189
 
 основании дел. Следовательно, к всеобщей вере (fides catholica) относятся только те догматы, которые безусловно постулируются повиновением богу и без знания которых повиновение решительно невозможно; об остальных же каждый должен думать так, как он найдет для себя лучшим, чтобы укрепиться в любви к справедливости, потому что каждый себя самого лучше знает. И, таким образом, я думаю, не остается никакого повода для споров в церкви.
  Теперь я не побоюсь перечислить догматы всеобщей веры (fides universalis), или основные цели всего Писания. Все они (как весьма очевидно следует из того, что мы в этих двух главах показали) должны сводиться к следующему, именно: что есть верховное существо (Ens supremum), которое любит справедливость и любовь и которому все обязаны повиноваться, чтобы быть спасенными, и почитать его, чтить справедливость и любовь к ближнему; а отсюда легко определяются и все догматы, которых, стало быть, кроме следующих, никаких нет, именно: 1) что существует бог, т.е. верховное существо, в высшей степени справедливое и милостивое, или образец истинной жизни; ведь кто не знает или не верит, что он существует, тот не может ему повиноваться и признавать его судьей; 2) что он един (unicum); никто ведь не может сомневаться, что это также безусловно требуется для величайшего благоговения, удивления и любви к богу, ибо благоговение, удивление и любовь происходят только из превосходства одного над остальными; 3) что он всюду присутствует или что все для него открыто; если бы думали, что вещи от него скрыты, или не знали бы, что он все видит, то сомневались бы в равномерности его справедливости, с которой он всем управляет, или не знали бы о ней; 4) что он имеет верховное право и господство над всем и все делает не по принуждению права, но по абсолютному благоизволению и особой милости; ему ведь все обязаны безусловно повиноваться, сам же он - никому; что почитание бога и повиновение ему состоит только в справедливости и благости, или любви к ближнему; что только все те спасены, кто повинуется богу, ведя этот образ жизни; остальные же, живущие под господством чувственных наслаждений, суть погибшие; если бы люди не верили твердо в это, то не было бы никакого основания, почему они предпочитают подчиняться богу более, нежели
 190
 
 чувственным наслаждениям; 7) наконец, что бог прощает грехи кающимся. Ведь нет никого, кто бы не грешил. Таким образом, если это не признавать, то все отчаялись бы в своем спасении и не было бы у них никакого основания верить, что бог милосерд; но кто твердо верит в это, именно: что бог по милосердию и благодати, с какими он всем управляет, прощает грехи людей, и кто по этой причине более воспламеняется любовью к богу, тот действительно знает Христа по духу, и Христос есть в нем. И никто не может не видеть, что все это весьма необходимо знать для того, чтобы [все] люди без всякого исключения могли повиноваться богу по предписанию закона, выше объясненного; ибо с устранением каких-нибудь из этих догматов прекращается и повиновение. Но что такое бог, или тот образец истинной жизни, есть ли он огонь, дух, свет, мысль и пр., - это по отношению к вере ничто, равно как и то, на каком основании он есть образец истинной жизни - потому ли именно, что он имеет дух справедливый и милосердный, или потому, что все вещи существуют и действуют через него, а следовательно, и мы через него понимаем и через него видим то, что истинно, справедливо и хорошо. Что бы ни утверждали об этом отдельные люди, - все равно. Потом, нисколько не имеет значения по отношению к вере, если кто думает, что бог вездесущ по сущности или по мощи; что он управляет вещами свободно или по необходимости природы; что он предписывает законы как правитель или учит им как вечным истинам; что человек повинуется богу вследствие свободы воли или вследствие необходимости божественного решения и что, наконец, награда добрым и наказание злым естественна или сверхъестественна. Как каждый разумеет эти и им подобные вопросы, нисколько, говорю, не важно в отношении веры, лишь бы только он ничего не заключал из них с той целью, чтобы дать себе большую свободу грешить или чтобы сделаться менее послушным богу. Более того, всякий, как мы уже выше говорили, обязан приспосабливать эти догматы веры к своему пониманию и толковать их себе таким образом, каким он легче может, по-видимому, принять их без какой-либо нерешительности, не нарушая гармонии души, следовательно, так, чтобы он повиновался богу при полной душевной гармонии. Ибо, как мы уже упоминали, подобно тому как некогда вера была открыта и записана сообразно с пониманием и
 191
 
 мнениями пророков и народа того времени, так и теперь каждый обязан приспосабливать ее к своим мнениям, чтобы таким образом принять ее без всякого сопротивления со стороны души и без всякого колебания. Мы ведь показали, что вера требует не столько истины, сколько благочестия, и только в смысле повиновения она бывает благочестивой и спасительной и, следовательно, всякий человек бывает верующим только в отношении к повиновению. Поэтому не тот, кто обнаруживает самые лучшие рассуждения, показывает непременно и самую лучшую веру, но тот, кто показывает самые лучшие дела справедливости и любви. Предоставляю всем судить, как спасительно и как необходимо это учение в государстве для того, чтобы люди жили мирно и согласно, и как много и насколько серьезных, скажу я, поводов к возмущениям и преступлениям оно заранее предупреждает. И здесь, прежде чем продолжать дальше, должно заметить, что мы на основании сейчас показанного легко можем ответить на возражения, приведенные нами в гл. 1, когда мы вели речь о боге, говорящем к израильтянам с Синайской горы. Ибо, хотя тот голос, который слышали израильтяне, не мог дать тем людям никакой философской или математической достоверности относительно существования бога, однако он был достаточен для того, чтобы вызвать в них удивление к богу сообразно с тем, как они раньше его знали, и побудить к повиновению. Это и было целью того явления. Ибо бог хотел не ознакомить израильтян с абсолютными атрибутами своей сущности (он ведь не открыл в то время никаких атрибутов), но сокрушить их непокорный дух и привлечь к повиновению; поэтому он пришел к ним не с доводами, но при звуке труб, с громом и молниями (см. Исход, гл. 20, ст. 20).
  Теперь остается показать, наконец, что между верой, или богословием, и философией нет никакой связи или никакого родства; этого теперь никто не может не увидеть, кто узнал и цель, и основания этих двух сил, различающихся, конечно, во всех смыслах. Ведь цель философии есть только истина, вера же, как мы обстоятельно показали, - только повиновение и благочестие. Затем, основания философии суть общие понятия, и сама она должна заимствоваться только из природы; основания же веры суть история и язык, а заимствовать ее должно только из Писания и откровения, как мы показали в 7-й главе.
 192
 
 Итак, вера предоставляет каждому полнейшую свободу философствования, так что он может думать о каких угодно вещах все, что он хочет, не впадая в преступление, и она только тех осуждает как еретиков и отщепенцев, которые научают мнениям с целью вызвать непокорность, ненависть, споры и гнев, и, наоборот, только тех считает за верующих, которые по силам своего разума и способностей склоняют к справедливости и любви. Наконец, так как то, что мы здесь показали, есть самое главное, к чему я стремлюсь в этом трактате, то, прежде чем идти дальше, я хочу убедительнейше просить читателя, чтобы он внимательнее прочитал эти две главы и обдумал их еще и еще раз, и пусть он убедится, что мы писали не с тем намерением, чтобы ввести новшества, но чтобы исправить искажения, которые мы надеемся некогда увидеть, наконец, исправленными.
 ГЛАВА XV
 НИ БОГОСЛОВИЕ РАЗУМУ, НИ РАЗУМ (RATIO) БОГОСЛОВИЮ НЕ СЛУЖИТ; ПОКАЗЫВАЕТСЯ И ОСНОВАНИЕ, КОТОРОЕ УБЕЖДАЕТ НАС В АВТОРИТЕТЕ СВЯЩЕННОГО ПИСАНИЯ
  Те, кто не умеет отделять философию от богословия, спорят о том, должно ли Писание служить разуму или, наоборот, разум - Писанию, т.е. должен ли приспособляться смысл Писания к разуму или же разум - к Писанию; и последнее защищается скептиками, отрицающими достоверность разума, первое же - догматиками. Но уже из сказанного видно, что как те, так и другие целиком заблуждаются, ибо, какому бы из двух мнений мы ни последовали, мы неминуемо нарушили бы или разум, или Писание. Ведь мы показали, что Писание учит не философским вещам, но одному благочестию и что все содержащееся в нем приспосабливалось к пониманию и предвзятым мнениям толпы. Следовательно, кто желает приспосабливать его к философии, тот, конечно, припишет пророкам многое, о чем они и во сне не думали, и превратно истолкует их мысль; кто же, наоборот, делает разум и философию служанкой богословия, тот обязан принять предрассудки древней черни (vulgus) за божественные вещи и занять и ослепить ими ум. Стало быть, и тот и другой будут говорить нелепости: один - без разума, а другой - с разумом. Первый, кто между фарисеями
 193
 
 открыто утверждал, что Писание должно приспосабливать к разуму, был Маймонид (мнение которого мы разобрали в седьмой главе и опровергли многими доказательствами); и хотя этот автор пользовался большим авторитетом в их среде, однако большинство их не согласилось с ним в этом и следовало мнению 72 некоего р. Иуды Альфахара 73, который, желая избежать ошибки Маймонида, впал в другую - противоположную ей. Именно: он утверждал *, что разум должен служить Писанию и ему вполне подчиняться, и он думал, что в Писании должно изъяснять что-либо метафорически не потому, что буквальный смысл противоречит разуму, но потому только, что он противоречит самому Писанию, т.е. ясным его догматам. А отсюда Он выводит такое всеобщее правило: все, чему Писание догматически учит ** и что утверждает в точных словах, то должно на основании одного его авторитета, безусловно, принимать как истину; далее, в Библии не найдется никакой другой догмы, которая противоречила бы этому прямо, но только в своих выводах 74, вследствие того что способы выражения Писания часто, по-видимому, предполагают что-то противное прямому смыслу; потому только такие места и должно объяснять метафорически. Например, Писание ясно учит, что бог един (см. Второзак., гл. 6, ст. 4), и нигде не встречается другого места, утверждающего прямо, что существует много богов, но есть, правда, много мест, где бог о себе и пророки о боге говорят во множественном числе; этот способ выражения только предполагает, но смысл самой речи не указывает, что существует много богов; и потому все эти места должно объяснять метафорически, не потому именно, что разуму противоречит существование многих богов, но потому, что само Писание прямо утверждает, что бог един. Точно так же, вследствие того что Писание во Второзаконии, гл. 4, ст. 15, прямо (как он думает) утверждает, что бог бестелесен, и мы на основании только именно этого места, а не на основании авторитета разума обязаны верить, что бог не имеет тела; и, следовательно, на основании только авторитета Писания мы обязаны объяснять метафорически все места, которые приписывают богу руки, ноги и пр., так как здесь, по-видимому, предположение телесности бога - только спо-
 __________________
 * Я помню, что читал это когда-то в письме против Маймонида, которое имеется среди писем, называемых Маймонидовыми,
 ** См. примеч. XXVIII.
 194
 
 соб выражения. Такова мысль этого автора, которого, поскольку он хочет объяснять Писание посредством Писания, я хвалю, но удивляюсь, что человек, одаренный разумом, старается его сокрушить. Конечно, это верно, что Писание должно объяснять Писанием, пока мы исследуем только смысл речей и мысль пророков; но, после того как мы обобнаружили истинный смысл, необходимо должно пользоваться суждением и разумом, для того чтобы мы согласились с ним. И если разум нужно, однако, вполне подчинить Писанию, хотя бы он ему и противоречил, то, спрашивается, должны ли мы сделать это с разумом или без разума, как слепцы. Если мы принимаем последнее, то мы действуем, конечно, глупо и без рассуждения; если первое, то мы, стало быть, только в силу повеления разума принимаем Писание, которого, следовательно, мы не приняли бы, если бы оно противоречило разуму. И кто, спрашиваю, может принять что-нибудь душой, если разум предъявляет возражения? Ведь отрицать душой что-нибудь - не значит ли это отрицать то, чему противится разум? И действительно, я не могу достаточно надивиться, что разум - величайший дар и божественный свет - хотят подчинить мертвым буквам, которые могли быть искажены человеческой недобросовестностью, и что не считается каким-либо преступлением говорить недостойное против ума - истинного, подлинного слова божьего-и утверждать, что он испорчен, слеп и развращен, но почитается за величайшее преступление думать подобное о букве и изображении слова божьего. Думают, что благочестиво ни в чем не верить разуму и собственному суждению, но неблагочестиво сомневаться в основательности доверия к тем, кто передал нам священные книги. Это же чистая глупость, а не благочестие. Но скажите, пожалуйста, что их беспокоит? Чего они боятся? Неужели религия и вера могут быть защищены только при условии, чтобы люди намеренно игнорировали все и окончательно распростились с разумом? Если они так думают, то поистине они скорее боятся Писания, нежели верят ему. Но отвергнем, однако, мысль, что религия и благочестие хотели обратить в служанку себе разум или разуму - религию и что религия и разум не могли утверждать свое царство в величайшем согласии. Об этом я сейчас буду говорить. А здесь прежде всего нужно разобрать правило упомянутого раввина. Он, как мы
 195
 
 сказали, хочет, чтобы мы обязались все то, что Писание утверждает или отрицает, принять как истину или отвергнуть как ложь; потом он говорит, что Писание никогда не утверждает или не отрицает в категорической форме чего-нибудь противоположного тому, что оно утверждало или отрицало в другом месте. Не видеть, как легкомысленно высказаны эти два положения, никто не может. Не будем уже говорить о том, что он не обратил внимания на то, что Писание состоит из разных книг, что оно написано в разные эпохи, для разных людей и, наконец, разными авторами; он, далее, не заметил и того обстоятельства, что он утверждает это на основании собственного авторитета, между тем как разум и Писание ничего подобного не говорят; но он ведь должен был бы показать, что все места, противоречащие другим только в своих выводах, могут быть удобно объяснены метафорически согласно природе языка и смыслу места; потом показать, что Писание дошло до наших рук неповрежденным. Но разберем дело по порядку; и вот относительно первого пункта я спрашиваю: а что если разум противится? обязаны ли мы тем не менее принимать как истину или отвергать как ложь то, что Писание утверждает или отрицает? Впрочем, может быть, он прибавит, что в Писании не встречается ничего, что противоречит разуму. Но я настаиваю, что оно ясно утверждает и учит, что бог ревнив (именно в самом Десятисловии, в Исх., 34, ст. 14, Второзак., 4, ст. 24 и многих других местах), а это противоречит разуму. Тем не менее, следовательно, это должно считать истиной; даже более: если бы в Писании нашли какие-нибудь места, предполагающие, что бог не ревнив, то необходимо должно было бы их объяснить метафорически, дабы не казалось, что они предполагают что-либо подобное. Точно так же Писание прямо говорит, что бог сошел на гору Синай (см. Исх., гл. 19, ст. 20 и пр.), и приписывает ему другие местные передвижения, но нигде определенно не учит, что бог не перемещается; стало быть, и это все должны принять за истину; а если Соломон говорит, будто бог не ограничен никаким местом (см. I Цар., гл. 8, ст. 27), то, - так как он этим не прямо утверждает, но только приводит отсюда к выводу, что бог не движется, - это место необходимо должно объяснить таким образом, чтобы не получилось, что оно у бога отнимает движение в пространстве 75. Точно так же небеса пришлось бы принять за жилище и
 196
 
 трон божий, потому что Писание прямо утверждает это. И подобным образом весьма многое сказано сообразно с понятиями пророков и простого народа, ложность чего вскрывают только разум и философия, но не Писание. Однако все это, по мнению того автора, должно предположить истинным, потому что в этих вопросах разум лишен всякого совещательного голоса. Наконец, он ложно утверждает, что одно место противоречит другому только своими выводами, а не прямо, ибо Моисей прямо утверждает, что бог есть огонь (см. Второзак., 4, ст. 24), и прямо отрицает, что бог имеет какое-либо сходство с видимыми предметами (см. Второзак., 4, ст. 12). А если бы он возразил, что последнее место не прямо, но только косвенно отрицает, что бог есть огонь, и, стало быть, оно должно быть подогнано к первому, дабы не казалось, что оно отрицает первое, - пускай: допустим, что бог есть огонь, или лучше - чтобы не болтать с ним вздор - оставим это и возьмем другой пример. Именно: Самуил * прямо отрицает, что бог раскаивается в решении (см. I Сам., гл. 15, ст. 29), а Иеремия, наоборот, утверждает, что бог раскаивается в добре и зле, которые он определил (см. Иерем., гл. 18, ст. 8, 10). Что же? Неужели и эти два места не прямо противоположны друг другу? Итак, которое из этих двух он желает объяснить метафорически? И то и другое мнение имеют общий характер, и одно противоречит другому: что одно прямо утверждает, то другое прямо отрицает. И, стало быть, он сам в силу своего правила обязан это самое принять за истину и в то же время отвергнуть как ложь. Потом, что за важность, что какое-нибудь место не прямо, но только в своих выводах противоречит другому, если выводы ясны и обстановка и свойство места не допускают метафорических объяснений? Таких мест весьма много встречается в Библии; смотри об этом вторую главу (где мы показали, что пророки имели разные и противоречивые мнения) и в особенности все те противоречия, которые мы показали в исторических рассказах (именно: в главах 9 и 10). И мне нет надобности рассматривать все вновь, ибо сказанного достаточно, чтобы показать нелепость, которая вытекает из этого мнения и правила, его ложность и опрометчивость автора. Посему как это мнение, так и мнение Маймонида мы отвергаем и утверждаем
 __________________
 * См. примеч. XXIX.
 197
 
 за незыблемое, что ни богословие разуму, ни разум богословию не обязаны служить, но каждый владеет своим царством. Именно, как мы сказали, разум - царством истины и мудрости, богословие же - царством благочестия и послушания. Ибо могущество разума, как мы уже показали, не простирается так далеко, чтобы он мог решить, что люди могут быть счастливы только благодаря повиновению, без разумения вещей. Богословие же ничего, кроме этого, не предписывает и ничего, кроме повиновения, не повелевает и против разума ничего не хочет и не может сделать; ведь догматы веры (как мы в предыдущей главе показали) оно определяет лишь постольку, поскольку это достаточно для повиновения; но насколько точно их должно понимать по отношению к истине, - это оно оставляет определять разуму, который действительно есть светоч души (lux mentis), без которого она ничего не видит, кроме грез и фантазий. И здесь под богословием я точно разумею откровение, поскольку оно указывает цель, которую, как мы сказали, Писание преследует (именно: способ и образ повиновения, или догматы истинного благочестия и веры), т.е. то, что, собственно, называется словом божьим, которое не заключается в известном числе книг (об этом см. гл. 12). Ведь, принимая богословие таким образом, вы, рассматривая его предписания или правила жизни, найдете, что оно согласуется с разумом, а рассматривая его намерение и цель, найдете, что оно ни в чем ему не противоречит и потому оно для всех общее. Что же касается всего Писания вообще, то мы уже в 7-й главе показали, что смысл его должен быть определяем только из его истории, а не из всеобщей истории природы (universalis histo-ria Naturae), составляющей основание только философии; и нас не должно смущать, если бы мы, найдя, таким образом, истинный смысл Писания, узнали, что тут или там оно противоречит разуму. И все, что в этом роде встречается в Библии или чего люди без ущерба для любви могут не знать, то, как мы наверное знаем, не касается богословия, или слова божия, и, следовательно, каждый может думать об этом, что он хочет, не впадая в преступление. Итак, мы безусловно заключаем, что не должно приспосабливать ни Писание к разуму, ни разум к Писанию. Но так как мы не можем доказать разумом, истинно или ложно основание богословия, - именно, что люди спасаются даже благодаря одному повиновению, - то, сле-
 198

<< Пред.           стр. 3 (из 19)           След. >>

Список литературы по разделу