<< Пред.           стр. 8 (из 19)           След. >>

Список литературы по разделу

  Общество философов, о котором я упоминал при личном свидании с Вами, превращено теперь милостью нашего короля в "Королевское общество", которому дарован официальный диплом, предоставляющий ему специальные привилегии и подающий отрадную надежду на получение необходимых доходов 28.
  Я решительно посоветовал бы Вам не скрывать от ученых тех результатов, которых Вы достигли в области философии и теологии благодаря проницательности Вашего ума и Вашей учености; опубликуйте их, какой бы визг ни подняли посредственные теологи (theologastri). Страна ваша - свободнейшее из всех государств, и философии в ней предоставлена весьма большая свобода. Ваша мудрость позволит Вам изложить Ваши мысли и взгляды с возможной умеренностью; все прочее - предоставьте судьбе. Итак, достойнейший муж, отбросьте всякий страх и опасение раздражить разных ничтожных людишек нашего времени. Уже достаточно угождали невежеству и ничтожеству. Распустим паруса истинной науки и проникнем в святилище природы глубже, чем это делалось до сих пор. Я полагаю, что Ваши исследования могут быть изданы у вас беспрепятственно и что Вам нечего опасаться ни малейшей неприятности со стороны людей благоразумных. А раз Вы приобретете защитников и доброжелателей в этих последних (в чем я Вам ручаюсь), чего Вам страшиться невежественных хулителей? Я не оставлю Вас в покое, уважаемый друг, пока Вы не уступите моим просьбам, и ни за что не допущу - насколько это в моей власти, - чтобы плоды Ваших размышлений, имеющих столь важное значение, остались под спудом вечного молчания. Убедительно прошу Вас сообщить мне при первой возможности все, что Вы решите по этому вопросу.
 409
 
  У нас, быть может, появится нечто такое, что будет достойно Вашего внимания. Ибо упомянутое выше общество примется отныне за выполнение своих целей с большим рвением и, быть может, если только продлится мир на этих берегах, украсит республику наук чем-нибудь не совсем обыкновенным.
  Будьте здоровы, достойнейший муж, и верьте, что я остаюсь готовым к услугам и преданнейшим другом Вашим
 Генр. Ольденбургом.
 [Лондон, вторая половина июля 1662 г.]
 ПИСЬМО 8 29
 Славнейшему мужу Б. д. С.
 от Симона де Вриса 30.
  Дорогой друг!
  Я уже давно стремлюсь побывать у Вас, но погода и суровость зимы не благоприятствуют моему намерению. Иногда я ропщу на судьбу за то, что она разделяет нас таким большим пространством. Счастлив, в высшей степени счастлив Ваш домашний сожитель Казеариус, который, живя под одним кровом с Вами, имеет возможность - за завтраком, за обедом, во время прогулки - вести с Вами беседы о самых возвышенных предметах. Однако, хотя тела наши находятся так далеко друг от друга, Вы очень часто присутствовали перед моим духом, особенно когда я перелистывал и передумывал Ваши сочинения. Но так как для меня и моих товарищей не все в достаточной степени ясно (вследствие чего мы опять стали сходиться для совместных занятий) и чтобы Вы не подумали, что я забыл Вас, я и решился написать Вам это письмо.
  Что касается нашего кружка, то он основан на следующих началах: один из нас (каждый по очереди) прочитывает, объясняет сообразно со своим пониманием и затем доказывает все то, о чем идет речь, следуя расположению и порядку Ваших теорем. Если случается, что мы не можем удовлетворить друг друга, мы признали полезным отмечать непонятное, а затем обращаться к Вам, чтобы Вы по возможности рассеяли неясности и чтобы мы под Вашим
 410
 
 руководством могли защищать истину против суеверно-религиозных людей и против христиан и тогда могли бы устоять под натиском хотя бы всего мира. Итак, прежде всего при наших чтениях и объяснениях нам показались неясными некоторые определения, да и о самой природе определения мы не составили себе одинакового для всех нас суждения. Тогда, за отсутствием Вас, мы обратились к сочинению одного математика, по имени Борелли 31, который излагает свои воззрения на природу определения, аксиомы и постулата, приводя в то же время и мнения других авторов по этим вопросам., Мнение же его самого гласит следующее: "Определения употребляются в качестве посылок при доказательствах. Поэтому необходимо, чтобы они были очевидными, ибо иначе они не могут вести к приобретению научного или вполне очевидного знания". В другом месте говорится: "Не наобум, но с величайшей осторожностью нужно выбирать основание (ratio) структуры или существенное, Первое и наиболее известное нам состояние (passio) предмета. Ибо если конструкция или означенное состояние предмета выражают что-нибудь невозможное, тогда не может получиться научного определения. Так, например, если бы кто сказал: две прямые линии, ограничивающие пространство, называются фигурой, то это было бы определением вещи, не могущей существовать, а потому оно было бы невозможным: из подобного определения можно вывести только невежество, а никак не знание. Далее, если конструкция или означенное состояние (passio) будет хотя и возможным и истинным, но неведомым для нас или сомнительным, то мы опять-таки не получим хорошего определения. Ибо выводы, сделанные из неведомого и сомнительного, сами будут недостоверны и сомнительны и могут составить только предположение или мнение, но отнюдь не достоверное знание". Мнение Такэ 32, как это Вам известно, расходится с вышеприведенным мнением, ибо оно гласит, что из ложных посылок может быть непосредственно выведено истинное заключение. Клавиус 33 же, мнение которого также приводится у Борелли, утверждает следующее: "Определение есть произвольное выражение, поэтому нет надобности приводить основания, почему вещь определяется таким или иным образом. Достаточно, чтобы признаки, заключающиеся в определении, не приписывались предмету прежде, чем будет доказано, что самое определение отвечает предмету".
 411
 
 Итак, по мнению Борелли, определение какого-нибудь предмета должно указывать первую, существенную, вполне нам известную и истинную структуру или состояние (pas-sio) предмета. Клавиус же думает иначе: он считает совершенно безразличным, будет ли эта структура первой, вполне известной и истинной или нет, лишь бы только сделанное определение прилагалось к предмету не прежде, чем будет доказано, что оно вполне отвечает ему. Мы склоняемся скорее к точке зрения Борелли; но мы не знаем хорошенько, с какою из этих двух точек зрения согласны Вы или же Вы не согласны ни с одной из них.
  Итак, ввиду того, что по вопросу о природе определения (вопрос, который касается самых принципов доказательства) выдвигаются столь различные точки зрения, а между тем, не освободившись от затруднений, связанных с этой проблемой, нельзя избавиться также и от целого ряда других, проистекающих отсюда трудностей, мы очень хотели бы, чтобы Вы, - если только мы этим не причиним Вам больших хлопот и если Вы располагаете свободным временем, - написали нам, что Вы думаете об этом предмете, а также и о том, каково различие между аксиомами и определениями. Борелли не усматривает между ними никакого иного различия, кроме различия в названиях; но Вы, по всей вероятности, придерживаетесь другого взгляда.
  Затем, нам не совсем понятно определение 3 34. В качестве примера я привел то, что Вы мне говорили в Гааге, а именно, что вещь может рассматриваться двояко: или как она есть в себе, или в ее отношении к другой вещи. Так, ум (разум - intellectus) может рассматриваться или под углом зрения мышления (sub cogitatione), или как состоящий из идей. Однако нам не вполне ясно, в чем тут заключается разница, ибо мы полагаем, что, - если мы желаем правильно понимать мышление, - мы должны брать его под углом зрения идей (sub ideis), потому что, устранив из мышления все идеи, мы уничтожили бы и само мышление. Поэтому так как пример для нас недостаточно ясен, то и самый вопрос все еще остается несколько темным, и мы нуждаемся в дальнейших разъяснениях.
  Наконец, в схолии 3 к теореме 8 в самом начале говорится: "Из этого явствует, что хотя два атрибута и мыслятся реально различными (т.е. один без помощи другого), однако они не составляют вследствие этого двух существ
 412
 
 (entia) или двух различных субстанций: ибо природе субстанций свойственно, чтобы каждый из ее атрибутов мыслился через себя, так как все атрибуты, которые она имеет, [всегда] вместе были в ней" 35.
  Таким образом, Вы как будто предполагаете, что природа субстанции такова, что она может иметь много атрибутов. Однако Вы этого еще не доказали, если не считать за доказательство пятое определение абсолютно бесконечной субстанции, или бога 36. Если же допустить, что каждая субстанция может иметь только один атрибут, то, имея идею о двух атрибутах, я должен был бы с полным правом заключить, что там, где существуют два различных атрибута, должны существовать и две различные субстанции. Относительно этого вопроса мы также просили бы Вас о дальнейшем разъяснении.
  Затем примите мою величайшую благодарность за Ваши писания, переданные мне П. Баллингом. Они доставили мне большое удовольствие, особенно же схолия к теореме 19.
  Если я могу быть Вам полезен в чем-нибудь таком, что находится в моих средствах, то я весь к Вашим услугам; Вам нужно только сообщить мне об этом.
  Я прохожу теперь курс анатомии, дошел уже почти до половины; окончив его, примусь за химию и таким образом пройду - по Вашему совету - всю медицину. Кончаю письмо и жду ответа. Примите лучшие пожелания от преданного Вам
 С.И. де Вриса.
 1663. Амстердам, февраля 24 дня.
 ПИСЬМО 9 37
 Ученейшему юноше Симону де Врису
 от Б. д. С.
 ОТВЕТ НА ПРЕДЫДУЩЕЕ
 О природе определения и аксиомы 38
  Уважаемый друг!
  Письмо Ваше, уже давно мною ожидаемое, я получил. Как за это письмо, так и за Вашу привязанность ко мне чувствую к Вам сердечную признательность. Продолжительное отсутствие Ваше не менее тяжело для меня, чем
 413
 
 для Вас, но я рад по крайней мере, что плоды моих ночных занятий 39 пригодились Вам и нашим общим друзьям. Ибо таким путем я могу беседовать с вами, хотя вы и находитесь далеко от меня. Вам нечего завидовать Казеариусу: никто не тяготит меня в такой мере, и никого мне не приходится так остерегаться, как его. Вот почему я и прошу Вас и вообще всех знакомых - не сообщать ему моих воззрений, пока он не придет в зрелый возраст. Он еще слишком юн, слишком неустойчив и больше стремится к новизне, чем к истине. Но я надеюсь, что эти юношеские недостатки через несколько лет сгладятся; судя по его способностям, я почти убежден в этом. Природные же его качества заставляют меня любить его.
  Что касается вопросов, возникших в вашем кружке (достаточно мудро организованном), то все затруднения ваши происходят, как мне кажется, от того, что вы не различаете между разными родами определений (definitiones), а именно, между определением, служащим для объяснения вещи, сущность которой составляет единственный предмет нашего исследования и нашего сомнения, и между таким определением, которое выставляется только для того, чтобы его рассмотреть как таковое. Определение первого рода непременно должно быть истинным, так как оно имеет определенный объект; для второго же рода определений это не важно. Так, например, если кто-нибудь попросит меня сделать описание Соломонова храма, то я должен дать ему истинное описание храма, если только не желаю обратить дела в шутку. Но если я создам в своем уме какой-нибудь храм, который мне желательно построить, и из описания этого здания заключу, что для него понадобится купить такой-то участок земли, столько-то тысяч камней, такое-то количество других материалов и т.д., то какой здравомыслящий человек сказал бы мне, что я плохо заключил, потому что применил, быть может, ложное определение? И потребует ли кто-нибудь, чтобы я стал доказывать истинность моего определения? Ведь это было бы то же, что утверждать, будто я не мыслил того, что я мыслил, или требовать от меня доказательства того, что я мыслил то, что мыслил. А это - явное пустословие.
  Итак, один род определений объясняет вещь, как она есть вне нашего интеллекта. Такое определение должно быть истинным, и все его отличие от теоремы или аксиомы
 414
 
 состоит в том, что оно трактует только о сущности тех или иных вещей или их состояний, тогда как теоремы и аксиомы имеют более широкое значение, ибо они простираются также и на вечные истины (veritates aeternae). Другой род определений объясняет вещь, как она мыслится или может мыслиться нами; в этом случае отличие определения от аксиомы и теоремы состоит также и в том, что такого рода определение требует только одного, а именно, чтобы оно просто могло быть мыслимым, тогда как аксиома непременно требует, чтобы ее мыслили под углом зрения истины (sub ratione veri). Поэтому такого рода определение будет плохо в том только случае, если оно окажется немыслимым. Для пояснения сказанного возьмем пример Борелли. А именно: допустим, что кто-нибудь говорит: две прямые линии, ограничивающие пространство, называются фигурою. Если этот человек под прямой линией понимает то, что все понимают под кривой, то определение хорошо (ибо под таким определением разумелась бы фигура вроде о или что-нибудь подобное), но тогда уже нельзя относить к фигурам квадраты и т.п. Если же под прямой линией понимать то, что мы обычно понимаем, то вещь оказывается совершенно немыслимой, а потому не получится никакого определения. Все это совершенно спутано у Борелли, мнение которого вы склонны принять.
  Приведу еще пример, именно тот, о котором вы упоминаете в конце. Если я скажу: каждая субстанция имеет только один атрибут, то это будет настоящая теорема, которая нуждается еще в доказательстве. Если же я скажу: под субстанцией я разумею то, что состоит из одного только атрибута, то определение будет хорошо, лишь бы только после этого все предметы (entia), состоящие из многих атрибутов, обозначались иным именем, отличным от субстанции.
  На замечание ваше, будто я не доказал, что субстанция (или существо, предмет - ens) может обладать многими атрибутами, скажу только, что вы, может быть, не пожелали обратить на доказательства должного внимания. Ибо я привел целых два доказательства. Первое доказательство: нет ничего более очевидного, чем то, что каждый предмет (ens) мыслится нами под каким-нибудь атрибутом и что, чем больше он имеет реальности, или бытия (esse), тем больше атрибутов должно быть ему приписано. Вот почему существо абсолютно бесконечное и должно быть
 415
 
 определено, как и т.д. Второе доказательство, которое я нахожу важнейшим, состоит в том, что, чем более атрибутов я приписываю какому-нибудь предмету (ens), тем более я вынужден приписывать ему существование (existentia), т.е. тем более я мыслю его под углом зрения истины (sub ratione veri), в противоположность тому случаю, когда я измышляю какую-нибудь химеру или что-нибудь подобное.
  Далее, вы говорите, что вы мыслите себе мышление (cogitatio) только под углом зрения идей [sub ideis, в аспекте отдельных идей], так как, удаливши идеи, вы уничтожаете самое мышление. Это происходит, как я полагаю, от того, что в то время, когда вы - мыслящие вещи (res cogitantes) - это делаете, вы удаляете все ваши мысли и представления. Не удивительно, что после того, как вы удалили все ваши мысли (cogitationes), у вас не остается ничего в качестве содержания вашего мышления. Что же касается существа дела, то, как мне кажется, я с полной ясностью и очевидностью доказал, что разум (интеллект), даже и бесконечный, принадлежит к природе порожденной (natura naturata), а не порождающей (natura naturans).
  Затем, я не усматриваю, какое отношение все это имеет к пониманию моего третьего определения. Не усматриваю я также и того, почему это определение затрудняет вас. Определение это в том виде, как я его, если не ошибаюсь, сообщил вам, гласит: "Под субстанцией я разумею то, что существует в себе и мыслится (представляется - concipitur) через себя, т.е. то, понятие (представление - conceptus) чего не заключает в себе понятия другой вещи. Под атрибутом я разумею то же самое, с тем только различием, что атрибутом это называется по отношению к интеллекту (уму - intellectus), приписывающему (tribuere) субстанции такую именно определенную природу" 40. Определение это достаточно ясно раскрывает, что я хочу разуметь под субстанцией или (sive) атрибутом. Но если вы тем не менее желаете, чтобы я объяснил вам на примере (в котором, собственно говоря, нет никакой надобности), каким образом одна и та же вещь может обозначаться двумя разными именами, то не поскуплюсь на целых два. Первый пример: под именем Израиля разумеется третий патриарх, но он же известен и под именем Иакова, причем последнее имя получено им за то,
 416
 
 что он схватил пятку брата своего 41. Второй пример: под плоским я разумею то, что отражает все лучи света без какого бы то ни было изменения; то же самое я разумею и под белым, с тем только различием, что белым это называется по отношению к человеку, смотрящему на плоскую [поверхность] 42.
  Я полагаю, что я полностью ответил на все ваши вопросы. Теперь я буду ждать вашего суждения; и если еще что-нибудь имеется такого, что, по вашему мнению, нехорошо или недостаточно ясно доказано, не постесняйтесь указать мне на это. И т.д. 43
 [Рейнсбург, конец февраля 1663 г.]
 ПИСЬМО 10 44
 Ученейшему юноше Симону де Врису
 от Б. д. С.
  Уважаемый друг!
  Вы спрашиваете меня: нуждаемся ли мы в опыте (ехреrientia), чтобы знать, истинно ли определение (definito) какого-нибудь атрибута. Отвечу на это, что в опыте мы нуждаемся только в отношении к тому, что не может быть выведено из определения вещи, как например существование модусов, ибо оно не может быть выведено из определения вещи. Но мы не нуждаемся .в опыте в отношении таких предметов, существование которых неотделимо от их сущности и вследствие этого может быть выведено из их определения. Более того: никакой опыт никогда не сможет научить нас этому, ибо опыт не учит никаким сущностям вещей. Самое большее, что он может сделать - это таким образом детерминировать нашу мысль (дух, душу - mens), чтобы она была направлена только на определенные сущности вещей. Поэтому так как существование атрибутов не различается от их сущности, то никаким опытом мы не сможем постигнуть его.
  Далее Вы спрашиваете, являются ли вечными истинами 45 также и вещи и состояния вещей? Я отвечаю: несомненно. Если же Вы спросите меня, почему я их не называю вечными истинами, то я скажу: с целью отличить их (как это
 417
 
 принято всеми) от тех истин, которые но выражают никакой вещи или состояния вещи, - вроде, например, следующей: "Из ничего ничего не происходит". Такое и подобные ему положения и называются в собственном смысле вечными истинами, причем этим хотят обозначить только то, что подобные истины не имеют никакого местопребывания вне мысли (extra mentem). И т.д.
 [Рейнсбург, март 1663 г.]
 ПИСЬМО 11 46
 Славнейшему мужу Б. д. С.
 от Генриха Ольденбурга.
  Превосходнейший муж, дорогой друг!
  Я мог бы привести много причин в оправдание моего долгого молчания, но все они сводятся к двум главным: к нездоровью благороднейшего Бойля и к массе дел, отвлекавших меня самого. Нездоровье-то и препятствовало Бойлю раньше ответить на Ваши возражения относительно селитры; я же в течение последних нескольких месяцев был до такой степени завален делами, что почти не принадлежал самому себе, а потому и не мог исполнить того, что считаю по отношению к Вам своей первейшей обязанностью. Душевно радуюсь, что теперь оба эти препятствия устранены (по крайней мере на время) и я могу возобновить сношения с таким другом, как Вы. Делаю это с величайшим удовольствием и с твердым намерением приложить с помощью божией все старания к тому, чтобы в дальнейшем наша переписка не прерывалась на столь долгое время.
  По, прежде чем перейти к тому, что касается только Вас и меня, я изложу то, что я должен передать Вам от имени господина Бойля. Замечания, направленные Вами против его химико-физического трактата, он принял со свойственной ему учтивостью и шлет Вам за Вашу критику свою величайшую благодарность. Однако он желал бы напомнить Вам, что его анализ селитры но претендует на значение истинно философского и совершенного анализа. Он имел в виду лишь указать на то, что весьма распространенное и принятое в школах учение о субстанциальных
 418
 
 формах и качествах опирается на весьма шаткое основание и что так называемые специфические различия вещей могут быть сведены к величине, движению, покою и расположению частей. Предварив об этом, автор говорит далее, что опыт его над селитрой доказывает с полной очевидностью, что вся взятая им масса селитры была разложена химическим анализом на части, вполне отличные как от селитры в целом, так и друг от друга, и что затем селитра была вновь восстановлена соединением этих частей, причем произошло небольшое уменьшение в весе. И он подчеркивает, что он показал, что дело обстоит именно так. О том же способе, каким совершается этот процесс и относительно которого Вы делаете свои предложения, он не трактовал и ничего определенного об этом не высказал, так как это не входило в его задачу. Но Ваше предположение, будто твердая соль селитры есть не что иное, как ее шлаки, и т.д., он считает необоснованным и недоказанным. на Ваше замечание, что эти шлаки, или твердая соль, имеют поры, соответствующие по величине селитренным частицам, наш автор возражает, что и поташ в соединении с селитренным спиртом образует селитру точно так же, как селитренный спирт в соединении со своей собственной твердой солью. Отсюда, по его мнению, вытекает, что подобные поры встречаются и в таких телах, которые не выталкивают из себя частиц селитренного спирта. Точно так же автор не видит, какими явлениями доказывается необходимость того особого тончайшего вещества, которое Вы при этом допускаете; предположение это опирается у Вас на одну лишь гипотезу о невозможности пустоты.
  Что касается высказанных Вами соображений о причинах различия во вкусе селитренного спирта и самой селитры, то автор говорит, что это его не затрагивает. Замечания же Ваши о воспламеняемости селитры и невоспламеняемости селитренного спирта предполагают, по его мнению, Декартово учение об огне, которое не представляется ему достаточно удовлетворительным.
  Что касается экспериментов, которыми Вы хотели подтвердить Ваше объяснение данного явления, то автор отвечает, что, во-первых, хотя селитренный спирт и является селитрой по своей материи, но по своей форме он отнюдь не есть селитра, ибо они в высшей степени различны по
 419
 
 своим качествам и свойствам, а именно: по вкусу, запаху, летучести, способности растворять металлы, изменять цвет растений и т.п. Во-вторых, если Вы говорите, что некоторые поднявшиеся вверх частицы, соединившись вместе, образуют селитренные кристаллы, то, по мнению г. Бойля, это объясняется тем, что вместе с селитренным спиртом выталкиваются вверх огнем также и частицы селитры, подобно тому как это бывает с сажей. В-третьих, относительно того, что Вы говорите об эффекте очищения селитры от шлаков, автор замечает, что этим "очищением от шлаков" селитра просто освобождается от некоторой соли, похожей на обыкновенную поваренную соль. Способность же селитры уноситься кверху и застывать в виде кристалликов есть тоже свойство, общее ей со многими другими солями и находящееся в зависимости от давления воздуха и некоторых других причин, не имеющих никакого отношения к разбираемому вопросу и подлежащих обсуждению в другом месте. В-четвертых, то, что Вы утверждаете относительно Вашего третьего эксперимента, может быть, по мнению автора, произведено и над некоторыми другими солями. Все дело здесь в том, говорит он, что зажженная бумага вызывает вибрацию хрупких и твердых частиц соли и таким образом производит множество искр.
  Далее, в § 5 Вы усматриваете со стороны благородного автора некоторое порицание по адресу Декарта. Благородный автор полагает, что в этом вопросе порицания заслуживаете скорее Вы сами. Он говорит, что имел в виду вовсе не Декарта, а Гассенди и других, приписывающих селитренным частицам цилиндрическую форму, тогда как в действительности она призматическая. При этом речь идет здесь только о видимых формах (visibiles figurae).
  На возражения Ваши против §§ 13-18 автор замечает, что он написал это главным образом с целью показать и утвердить значение химии для подтверждения механических принципов философии. Ибо до сих пор никто еще не излагал и не разбирал этого вопроса с должной ясностью. Наш Бойль принадлежит к числу тех, которые не настолько полагаются на свой разум (Ratio), чтобы не желать соответствия между явлениями и разумом. Кроме того, он проводит большое различие между случайными экспериментами, в которых мы не знаем, какие факторы
 420
 
 здесь действуют и что вносит каждый из них, и такими экспериментами, где точно известно, с какими именно факторами мы имеем дело. Дерево есть тело гораздо более сложное, чем тот предмет, о котором трактует автор. Что же касается кипения обыкновенной воды, то в этом случае огонь присоединяется извне, чего мы не имеем в нашем опыте над произведением звука. Далее, причина перехода зеленого цвета растений во многие другие цвета еще не известна; эксперимент же над изменением цвета в результате подливания селитренного спирта выясняет, что это происходит вследствие изменения частиц. Наконец, автор замечает, что селитра не имеет ни дурного, ни приятного запаха: дурной запах она приобретает только в растворе, при отвердении же она теряет его.
  На замечания Ваши по поводу § 25 (остальные, по его словам, вовсе его не затрагивают) автор отвечает, что он пользовался принципами эпикурейцев, которые утверждают, что движение присуще частицам искони: ведь надо же было воспользоваться какой-нибудь гипотезой для объяснения явления. Однако он вовсе не делает эпикурейскую гипотезу своей, но только применяет ее для защиты своих взглядов против химиков и школьной рутины, показывая лишь, что рассматриваемое явление может быть достаточно хорошо объяснено при помощи упомянутой гипотезы. На замечания Ваши относительно неспособности чистой воды растворять твердые частицы наш Бойль возражает, что, по неоднократному наблюдению и утверждению химиков, чистая вода растворяет щелочные соли скорее, чем что-либо другое.
  Что касается замечаний Ваших относительно текучести и твердости, то автор еще не имел времени проверить их, Все вышесказанное я передал Вам для того, чтобы не задерживать долее наших сношений и научных бесед с Вами.
  Затем убедительнейше прошу Вас быть снисходительным к отрывочности и бессвязности моего изложения и отнести это скорее на счет моей поспешности, чем на счет умственных способностей знаменитого Бойля. К тому же все изложенное почерпнуто мною из простой товарищеской беседы с автором, а не из письменного и методического возражения. Этим же, без сомнения, объясняется и то обстоятельство, что из всего им высказанного от меня
 421
 
 могло ускользнуть многое - быть может, наиболее важное и утонченное. Итак, всю ответственность я принимаю на себя, вполне освобождая от нее господина Бойля.
  Теперь перейду к нашим личным делам. И здесь да позволено мне будет спросить Вас прежде всего о том, закончили ли Вы то столь большой важности сочинение Ваше, в котором Вы трактуете о происхождении вещей (primordium recum) и их зависимости от первопричины, а также об усовершенствовании нашего разума 47. Не подлежит сомнению, дорогой друг, что нет книги, которая доставила бы своим появлением большее удовольствие людям истинно ученым и просвещенным, чем такого рода трактат. Человек Вашего ума и дарования, естественно, должен стремиться к такого рода исследованиям, а не к тому, что нравится модным теологам нашего времени, которые заботятся больше о своих собственных выгодах, чем об истине. Итак, заклинаю Вас узами нашей дружбы и обязанностью умножать и распространять истину - не скрывайте от нас того, что Вы написали по этим вопросам. Если же Вас удерживает от опубликования этого труда что-нибудь более важное и мною не предусмотренное, то убедительнейше прошу Вас не отказать мне по крайней мере в присылке письменного извлечения, за что я буду Вам крайне благодарен.
  Ученейший Бойль опубликует в скором времени другие свои исследования, которые я перешлю Вам в знак моей благодарности; при этом я опишу Вам всю организацию нашего королевского общества, в котором я состою одним из двадцати членов совета и занимаю должность одного из двух секретарей.
  На этот раз недостаток времени не позволяет мне распространиться о многом другом. Рассчитывайте с моей стороны на верность, к какой только способна честная душа, и располагайте моей готовностью ко всяким услугам, какие будут в моих слабых силах. Затем, достойнейший муж, остаюсь всецело преданный Вам
 Генрих Ольденбург.
 Лондон, апреля 3 дня 1603 г.
 422
 
 ПИСЬМО 12 48
 Ученейшему и высокоопытному
  мужу Людовику Мейеру, доктору философии и медицины
 от Б. д. С.
 О природе бесконечного 49
  Любезнейший друг!
  Я получил оба Ваши письма: одно от 11 января (1663 г.), переданное мне другом NN 60, другое - от 26 марта, пересланное каким-то неизвестным другом из Лейдена. И то, и другое доставило мне величайшее удовольствие; особенно приятно было мне узнать, что у Вас все благополучно и что Вы часто вспоминаете обо мне. Затем примите мою глубочайшую благодарность за Вашу благосклонность и за то уважение, которое Вы мне постоянно выказываете. Прошу Вас верить, что я не менее предан Вам, что я и постараюсь доказать по мере моих слабых сил при первой же возможности. Чтобы положить этому начало, попытаюсь ответить на те вопросы, которые Вы предлагаете мне в Ваших письмах. Вы просите, чтобы я поделился с Вами результатами моих размышлений о бесконечном. Исполню это весьма охотно.
  Вопрос о бесконечном всегда считался всеми в высшей степени затруднительным и даже неразрешимым. Происходило это оттого, что не делали различия между тем, что бесконечно по самой своей природе или в силу самого своего определения, и между тем, что не имеет никаких границ не в силу своей сущности, а в силу своей причины. Далее, не делалось различия и между тем, что бесконечно, потому что не имеет никаких границ, и тем, части чего не могут быть выражены никаким числом, хотя мы и имеем здесь некоторый максимум и некоторый минимум [между которыми заключены все части]. Наконец, не проводилось различия и между тем, что можно постигать только интеллектом (intelligere), по не воображением, и тем, что может быть также представляемо и в воображении (imaginari). Если бы все это было принято во внимание, говорю я, то вопрос этот не представлял бы такой бездны трудностей,
 423
 
 Всем было бы ясно, какого рода бесконечное не может быть разделено на части или не может иметь никаких частей, и какого рода бесконечное, напротив, допускает это без всякого противоречия. Далее, выяснилось бы и то, о каком бесконечном можно без всякого противоречия утверждать, что оно больше другого бесконечного, и какое бесконечное не может так мыслиться. Все это будет ясно из нижеследующего.
  Однако прежде всего скажу несколько слов о следующих четырех понятиях: о субстанции, модусе, вечности и длительности (duratio). Относительно субстанции я должен заметить следующее: во-первых, что существование принадлежит к самой ее сущности, т.е. что из одной только ее сущности и определения следует, что она существует. Если мне не изменяет память, я уже доказывал Вам это устно, без помощи других положений. Во-вторых, как это следует из предыдущего, не может быть нескольких субстанций одной и той же природы, но лишь одна. В-третьих, наконец, всякая субстанция не может мыслиться иначе, как бесконечною. Состояния (affectiones) же субстанции я называю модусами, определение которых, поскольку оно не есть само определение субстанции, не может заключать в себе существования. Поэтому хотя они и существуют, но мы можем мыслить их и несуществующими, откуда, далее, следует, что если мы примем в соображение только сущность модусов, а не порядок всей природы в целом (ordo totius Naturae) 81, то из того, что они сейчас существуют, мы не можем заключать о том, будут ли они существовать или не существовать в будущем и существовали они или нет в прошедшем. Из всего этого явствует, что существование субстанции мыслится нами как нечто принципиально иное, чем существование модусов. Отсюда происходит различие между вечностью и длительностью. Ибо .посредством длительности мы можем выражать только существование модусов; существование же субстанции - посредством вечности, т.е. бесконечного наслаждения существованием, или бытием (per aeternitatem, hoc est infinitam existendi sive, invita latinitate, essendi fruitionem) 52.
  Из всего этого явствует, что, когда мы обращаем внимание (как это очень часто бывает) только на сущность модусов, а не на весь порядок природы, мы можем по произволу определять их существование и длительность, мыс-
 424
 
 лить эту длительность то большей, то меньшей и делить ее на части, и все это без того, чтобы тем самым разрушить имеющееся у нас понятие модусов. Вечность же и субстанция (так как их можно мыслить не иначе, как бесконечными) не допускают по отношению к себе ничего подобного без того, чтобы мы вместе с тем не разрушили их понятие. Поэтому просто болтают (чтобы не сказать: сумасбродствуют) те, которые полагают, что протяженная субстанция составлена из частей или тел, реально отделенных друг от друга. Ибо это все равно, как если бы кто-нибудь старался простым соединением и нагромождением многих кругов составить квадрат или треугольник или еще что-нибудь, всей своей сущностью отличное от круга. Поэтому само собой рушится сплетение аргументов, которыми философы обыкновенно пытаются доказать конечность протяженной субстанции, ибо все эти аргументы предполагают телесную субстанцию составленной из частей. Подобным же образом и другие, после того как они уверили себя, будто линия составлена из точек, могли изобрести много аргументов с целью показать, что линия не может быть делима до бесконечности 53.
  Быть может, однако, Вы спросите: почему же тогда мы от природы так склонны делить протяженную субстанцию? Отвечу Вам на это, что количество мыслится двумя способами, а именно: абстрактно или поверхностно, так, как мы с помощью чувств имеем его в воображении (imaginatio), или как субстанция, что возможно только посредством одного разума (intellectus). Поэтому если мы рассматриваем количество так, как оно есть в воображении, - что бывает весьма часто и более легко, - то оно кажется делимым, конечным, составленным из частей и множественным. Если же мы рассмотрим количество так, как оно есть в разуме, перцепируя (воспринимая) этот предмет так, как он есть в себе, - что дается весьма трудно, - то, как я (если память мне не изменяет) 54 доказывал Вам раньше, оно окажется бесконечным, неделимым и единственным.
  Затем из того, что мы можем произвольно определять длительность и количество (в том случае, когда количество мы мыслим абстрагированным от субстанции, а длительность отделяем от того способа, каким она проистекает от вечных вещей), происходят время и мера (mensura) - время для определения длительности, а мера для опреде-
 425
 
 ления количества таким способом, чтобы, насколько ото возможно, облегчить нам образное представление (imaginatio) длительности и количества. Далее, отделяя состояния субстанции от самой субстанции и подразделяя их для облегчения образного представления на классы, мы получаем число (numerus), которое и служит нам для определения этих состояний.
  Из всего этого с ясностью видно, что время, мера и число суть не что иное, как модусы мышления (cogitandi), или, лучше сказать, воображения (imaginandi). Поэтому не удивительно, что все пытавшиеся понять ход природы (progressus naturae) при помощи подобного рода понятий (да к тому же плохо понятых) до того запутывались, что в конце концов не могли никак выпутаться без того, чтобы не разломать всего и не прибегнуть к абсурдным и абсурднейшим допущениям. Ибо так как существует много такого, что никоим образом не может быть постигнуто воображением, но постигается одним только разумом (интеллектом) (каковы субстанции, вечность и др.), то если кто-нибудь пытается трактовать такого рода предметы с помощью упомянутых выше понятий (которые являются только вспомогательными средствами воображения), то он достигает ничуть не большего, чем если бы он старался о том, чтобы сумасбродствовать своим воображением. Даже модусы субстанции никогда но будут правильно поняты, если мы будем смешивать их с подобного рода рассудочными понятиями (сущностями - entia rationis) или вспомогательными средствами воображения. Ибо этим мы отделили бы их от субстанции и от того способа, каким они проистекают из вечности, а без этого они не могут быть правильно поняты.
  Для того, чтобы еще яснее видеть это, возьмите следующий пример, а именно: если кто-нибудь мыслит длительность абстрактно и, смешивая ее с временем, начнет делить ее на части, то он никогда не поймет, каким образом может пройти, например, час. Ибо для того, чтобы прошел час, необходимо будет, чтобы сначала прошла половина его, затем половина оставшейся половины, далее половина нового остатка, и, таким образом, отнимая без конца от оставшегося по половине, вы никогда не придете к концу часа. Вследствие этого многие из тех, которые не привыкли отличать рассудочные понятия (entia ralionis) от реальных вещей, отважились утверждать, что длительность слагается
 426
 
 из отдельных моментов. Таким образом, желая избежать Харибду, они натолкнулись на Сциллу 55, ибо составлять длительность из отдельных моментов - то же самое, что составлять число из простого сложения нулей.
  Далее, из только что сказанного явствует, что ни число, ни мера, ни время, так как они суть только вспомогательные средства воображения, не могут быть бесконечными: иначе число не было бы числом, мера - мерой и время - временем. Отсюда ясно видно, почему многие, которые смешивали эти три понятия с самими вещами вследствие незнания истинной природы их, пришли к отрицанию актуально-бесконечного (infinitum actu)56. Но до какой степени жалки их рассуждения, об этом пусть судят математики, которых подобного сорта аргументы ни на минуту не смогли задержать в отношении предметов, ими ясно и отчетливо перцепируемых (воспринимаемых). Ибо, помимо того, что они открыли немало таких вещей, которые не могут быть выражены никаким числом (из чего достаточно ясно обнаруживается неприменимость чисел к определению всего сущего), в их области встречается также и многое такое, что не может быть приравнено ни к какому числу, но превосходит всякое возможное число. Однако они не заключают из этого, что подобные вещи превосходят всякое число вследствие [чрезвычайного] множества своих частей, а полагают, что самая природа таких вещей не может без явного противоречия подойти под какое бы то ни было число. Так, например, совокупность неравных расстояний между двумя кругами ABCD (фиг. 7) (а также и совокупность изменений, претерпеваемых движущейся между ними материей) 57 превосходит всякое число, и это происходит отнюдь не вследствие чрезмерной величины промежуточного пространства, потому что, сколь бы малую часть этого промежуточного пространства мы ни взяли, совокупность неравных расстояний, имеющихся в этой сколь угодно малой части, опять-таки будет превосходить вся кое число. Но может это быть в данном случае и следствием того, что (как это бывает в других случаях) мы не имеем наибольшею и наименьшего [из элементов интересующего нас множества]. В нашем примере мы имеем и то и другое: наибольшее расстояние есть АВ, наименьшее - CD. Все
 427
 
 дело в том, что самая природа пространства, заключенного между двумя кругами разных центров, не допускает подобного рода трактовки. Поэтому если бы кто-нибудь пожелал определить совокупность всех этих неравных расстояний каким-нибудь определенным числом, то он вместе с тем должен был бы сделать так, чтобы круг не был кругом.
  Подобным же образом (возвращаясь к предмету нашего обсуждения) если бы кто-нибудь захотел определить все происходившие доселе движения материи путем сведения их и их длительности к определенному числу и времени, то это значило бы пытаться лишить телесную субстанцию (которую мы можем мыслить не иначе, как существующей) ее состояний (affectiones) и сделать так, чтобы она не имела той природы, которую она имеет. Я мог бы с ясностью доказать это и многое другое, затронутое мной в настоящем письме, если бы я не считал этого совершенно излишним.
  Из того, что уже сказано, ясно видно, что некоторые вещи бесконечны по своей природе и никаким образом не могут мыслиться конечными; другие бесконечны в силу причины, от которой они зависят, однако, когда их мыслят абстрактно, они могут быть делимы на части рассматриваемы как нечто конечное. Наконец, некоторые вещи называются бесконечными, или, если Вы предпочитаете, - неопределенными (indefinita), в силу того, что они не могут быть приравнены ни к какому числу, хотя и могут мыслиться большими и меньшими: ибо нельзя утверждать, что те вещи, которые не могут быть приравнены ни к какому числу, необходимо должны быть равны между собой, - как это достаточно видно из приведенного мной примера и из многого другого.
  Наконец, я кратко раскрыл Вам причины тех заблуждений и смешений, которые возникли в отношении вопроса о бесконечном. И я их, если не ошибаюсь, объяснил таким образом, что, как мне кажется, не осталось ни одного вопроса, касающегося бесконечного, которого бы здесь не затронул или который бы не мог быть легко разрешен из того, что мною сказано. Потому считаю ненужным дольше задерживать Вас на этом вопросе.
  Однако я хотел бы еще мимоходом указать здесь на то, что позднейшие перипатетики 58 плохо поняли, по моему мнению, то доказательство древних, которым они стара-
 428
 
 лись обосновать существование бога. Ибо доказательство это в том виде, в каком я его нахожу у одного иудея, Раби Хасдаи 59, гласит следующим образом: если существует бесконечный регресс причин, то все вещи без исключения будут в свою очередь причиненными (causata). Но ничто причиненное не может быть признано необходимо существующим в силу своей природы. Следовательно, в природе нет ничего такого, к сущности чего принадлежало бы необходимое существование. Но это нелепо - значит нелепо и первое допущение. Таким образом, сила этого доказательства заключается не в невозможности актуально-бесконечного 60 или в невозможности уходящего в бесконечность ряда причин, но только в самом предположении относительно того, будто вещи, которые по своей природе существуют не необходимо, не определяются к существованию такою вещью, которая необходимо существует в силу своей природы и является [только] причиной, но не причиненной (causata) 61.
  Однако время заставляет меня спешить, а потому я должен был бы уже перейти ко второму Вашему письму. Но на то, что в нем содержится, будет удобнее ответить тогда, когда Вы почтите меня своим личным посещением. Поэтому прошу Вас, если возможно, приехать как можно скорее, ибо время моего переезда быстро приближается.
  Вот и все. Будьте здоровы и не забывайте Вашего и т.д. 62
 Рейнсбург, 20 апреля 1663 г.
 ПИСЬМО 13 63
 Благороднейшему и славнейшему
 мужу Генриху Ольденбургу
  от Б. д. С.
 ОТВЕТ НА ПИСЬМО 11
  Благороднейший муж!
  Я получил письмо Ваше, уже давно мною ожидаемое, и имею, наконец, возможность на него ответить. Но прежде, чем приступлю к этому, скажу вкратце о том, что до сих пор препятствовало мне писать Вам.
  Переправив сюда 64 в апреле месяце свою домашнюю утварь, я отправился в Амстердам. Там некоторые друзья
 429
 
 обратились ко мне с просьбой, чтобы я сделал для них копию одного трактата, содержащего в кратком изложении вторую часть "Начал" Декарта, доказанную геометрическим способом, а также краткое изложение важнейших проблем метафизики. Трактат этот был продиктован некоторое время тому назад одному юноше 65, которому я не желал открыто преподавать моих собственных мнений. Затем друзья мои попросили меня, чтобы я как можно скорее изложил тем же методом и первую часть "Начал". Чтобы не противиться друзьям, я немедленно приступил к выполнению этого. В две недоли работа была готова, и я передал ее друзьям, которые в конце концов попросили меня, чтобы я разрешил им издать все это. Они без труда получили мое разрешение под тем, однако, условием, чтобы кто-нибудь из них в моем присутствии украсил мою работу более элегантным стилем и снабдил ее небольшим предисловием, предуведомляющим читателей, что я разделяю не все, что содержится в этом трактате, так как я изложил в нем немало такого, что совершенно противоположно моим собственным воззрениям *. Все это должно было быть пояснено на одном или двух примерах. Исполнение всего этого взял на себя один из моих друзей, который и наблюдает за изданием этой книжки 67. Вот это-то и задержало меня на некоторое время в Амстердаме.
  По возвращении же в это село, в котором я теперь живу 68, я почти не принадлежал самому себе вследствие посещений, которыми меня удостоили мои друзья. Теперь, наконец, любезнейший друг, я располагаю некоторым временем, чтобы сообщить Вам все это, а вместе с тем объяснить, что побудило меня решиться на издание упомянутого выше трактата. А именно: быть может, при этом случае найдутся какие-нибудь люди из занимающих первые моста в моем отечестве 69, которые пожелают познакомиться с другими моими работами, содержащими мои собственные взгляды, и которые позаботятся о том, чтобы я мог опубликовать их, по подвергаясь никаким неприятностям. Если это случится, я не задумаюсь издать некоторые мои работы; если же нет - буду лучше хранить мол-
 __________________
 * Эти слова, отпечатанные другим шрифтом, я опустил в отосланном мною письме, так же как и все прочие места, отпечатанные другим шрифтом 66.
 430
 
 чание, чем навязывать людям мои взгляды против воли отечества и тем наживать себе врагов. Поэтому, достопочтенный друг, прошу Вас, подождать до того времени, и тогда Вы получите или самый трактат в напечатанном виде, или извлечение из него, как Вы просите. Если же пока что Вы пожелаете иметь один или два экземпляра той книжки, которая сейчас находится в печати, то я исполню Ваше желание, как только узнаю о нем, а также о том способе, каким можно будет с удобством переслать эту книжку.
  Возвращаюсь теперь к Вашему письму. Большое спасибо Вам, а также благороднейшему Бойлю за Вашу необыкновенную благосклонность и доброжелательство. Масса важнейших и серьезнейших дел не заставила Вас забыть Вашего друга; мало того - Вы и на будущее время любезно обещаете позаботиться о том, чтобы наша переписка не имела в дальнейшем столь продолжительных перерывов. Ученейшему господину Бойлю шлю мою величайшую благодарность за то, что он удостоил мои замечания ответа, - правда, довольно спешного и как бы мимоходом сделанного. Впрочем, я признаюсь сам, что замечания мои не имеют столь важного значения, чтобы ученейший муж, отвечая на них, тратил время, которое он может употребить на более возвышенные размышления. Я во всяком случае не думал и даже не мог бы себе представить, что в своем трактате о селитре ученейший муж не задавался никакой иной целью, как только показать неосновательность ребяческого и вздорного учения о субстанциальных формах, качествах и т.п. Но так как я был убежден, что славнейший муж хотел разъяснить нам природу селитры и доказать, что селитра есть тело сложное, состоящее из твердых и летучих частиц, то я своим объяснением хотел показать (и, смею думать, вполне достаточно показал это), что все явления, происходящие в селитре, - по крайней мере все мне известные - могут быть весьма легко объяснены нами также и в том случае, если мы признаем селитру не сложным, а простым Телом. Поэтому мне не нужно было доказывать, что твердая соль есть шлак селитры: я только сделал такое предположение, желая посмотреть, каким образом славнейший муж сможет мне доказать, что эта соль есть не шлак, а нечто безусловно необходимое для образования сущности селитры, без чего она не могла бы быть мыслима.
 431
 
 Повторяю - я полагал, что знаменитый муж желал доказать именно это.
  Затем, говоря, что твердая соль имеет поры, соответствующие селитренным частицам, я вовсе не нуждался в этом допущении для объяснения воссоздания селитры. Ибо, как явствует из того, что я сказал, а именно, что воссоздание селитры состоит в одной только задержке движения селитренного спирта, всякая известь, поры которой слишком узки для того, чтобы вместить частицы селитры, а стенки этих пор слабы, - всякая такая известь способна задержать движение селитренных частиц и таким образом, согласно моей гипотезе, вызвать воссоздание селитры. Поэтому нет ничего удивительного в том, что существуют и другие соли, как-то: виннокаменная соль и поташ, с помощью которых может быть воссоздана селитра. Говоря, что в твердой соли селитры имеются поры, соответствующие по величине селитренным частицам, я хотел только дать объяснение тому факту, почему твердая соль селитры наиболее пригодна для такого воссоздания селитры, при котором мы получаем лишь небольшой недочет в прежнем весе. А то обстоятельство, что существуют и другие соли, с помощью которых можно вызвать воссоздание селитры, доказывает, на мой взгляд, именно то, что для образования сущности селитры вовсе не требуется известь селитры, разве только славнейший муж станет утверждать, что селитра - распространеннейшая из солей и что она, быть может, содержится в скрытом виде в винном камне и поташе.
  Далее, говоря, что в более широких порах селитренные частицы окружаются особым тончайшим веществом, я действительно исходил, как замечает славнейший муж, из невозможности пустоты. Но я не знаю, почему он называет невозможность пустоты "гипотезой", тогда как она с полной очевидностью вытекает из того, что у ничто не может быть никаких свойств. Я тем более удивляюсь такого рода сомнению славнейшего мужа, что сам он, по-видимому, признает, что не существует никаких реальных акциденций 70. А скажите, пожалуйста, разве не было бы реальной акциденции, если бы существовало количество без субстанции?
  Что касается причин различия, существующего во вкусе селитренного спирта и самой селитры, то я должен был привести их с целью показать, как легко объясняются
 432
 
 эти вкусовые явления из одного лишь того различия, которое, согласно моему допущению, имеется между селитренным спиртом и селитрой, без какой бы то ни было апелляции к свойствам твердой соли.
  То, что я высказал о воспламеняемости селитры и невоспламеняемости селитренного спирта, опирается только на предположение, что для возбуждения пламени в каком-нибудь толе требуется некоторое особое вещество, которое разъединяет и приводит в движение части этого тела. И мне кажется, что повседневный опыт и разум достаточно учат и тому и другому.
  Перехожу к экспериментам, которые я привел для того, чтобы не безусловно, но, как я нарочито сказал, до некоторой степени подтвердить мое объяснение. Итак, по поводу первого из приведенных мною опытов славнейший муж не прибавил ничего нового сравнительно с тем, что было уже высказано мною самым недвусмысленным образом. О том же видоизменении эксперимента, которое я предпринял с целью удостовериться в обоснованности нашего предположения [о поднятии кверху твердых частиц], он совершенно ничего не говорит. Далее, касаясь моего второго эксперимента и утверждая, что очищением от шлаков селитра освобождается от какой-то соли, похожей на обыкновенную, он не приводит этому никаких доказательств. Ведь я, как я нарочито сказал, привел все эти эксперименты не для того, чтобы безусловно подтвердить высказанные мною предположения, но лишь по той причине, что эти эксперименты, по-видимому, до некоторой степени подтверждают то, что было мною высказано и показано как согласующееся с разумом. Далее, когда автор замечает, что способность подниматься вверх и застывать в виде кристалликов присуща не только селитре, но и некоторым другим солям, то я недоумеваю, какое это имеет значение для интересующего нас вопроса. Ибо я вполне допускаю, что и другие соли содержат в себе шлаки, освободившись от которых они становятся более летучими. Также и относительно третьего эксперимента я не усматриваю никаких таких возражений, которые затрагивали бы меня.
  По поводу § 5 я полагал, что благородный автор выступает здесь против Декарта, как он делает это и в других местах сообразно с принадлежащей каждому свободой исследования и без какого бы то ни было ущерба для
 433
 
 достоинства обоих авторов. То же самое впечатление вынесут, вероятно, и другие, прочитавши произведение славнейшего мужа и "Начала" Декарта, если только им не будет на этот счет сделано специального предуведомления. И я все еще не вижу, чтобы славнейший муж высказался по этому вопросу с достаточной ясностью; ибо он так и не сказал, перестает ли селитра быть селитрой, если видимые ее кристаллики - а о них, по заявлению благородного автора, только и идет у него речь - оботрутся настолько, что превратятся в параллелепипеды или примут какую-нибудь другую форму.
  Но оставим это и перейдем к тому, что славнейший муж говорит по поводу §§ 13-18. Охотно признаю, что воссоздание селитры - прекрасный эксперимент для исследования самой природы селитры при условии, что мы уже предварительно признали механические принципы философии, а также признали и то, что все изменения тел совершаются по законам механики. Но я отрицаю, что это следует из означенного эксперимента с большей ясностью и очевидностью, чем из многих других обыденных экспериментов, из которых, однако, это не может быть неопровержимо доказано 71. Когда же славнейший муж утверждает, что ни у кого другого он не встречал этого учения в таком ясном изложении и в такой трактовке, то, вероятно, он имеет наготове какие-нибудь доводы, которые, по его мнению, опровергают положения Бэкона и Декарта и которые мне неизвестны. Я не привожу здесь этих положений, полагая, что они не могут быть неизвестны славнейшему мужу; замечу только, что Бэкон и Декарт также стремились установить соответствие между их разумом и явлениями. Если же они тем не менее в чем-нибудь и заблуждались, то ведь и они были люди, которым, конечно, ничто человеческое не было чуждо.
  Далее, автор говорит, что существует большая разница между такими экспериментами (случайными и сомнительными, которые приведены мною), относительно которых мы но знаем, какие факторы в них действуют и что вносится каждым из этих факторов, и такими экспериментами, где точно известно, с какими именно факторами мы имеем дело. Однако я все еще не вижу, чтобы славнейший муж разъяснил нам природу тех [веществ], с которыми мы имеем дело в данном случае, а именно: селитренной извести и селитренного спирта. Так что эти
 434
 
 два [вещества] оказываются не менее темными для нас, чем те вещи, которые я привел в качестве примера, а именно: известь и вода, из соединения которых получается теплота. Что же касается дерева, то я согласен, что оно есть тело более сложное, чем селитра. Но до тех пор, пока мы не знаем природы как того, так и другой и того способа, каким в обоих телах порождается теплота, какое значение имеет это для интересующего нас вопроса? Далее, я не понимаю, , на каком основании славнейший муж отваживается утверждать, что ему известно, какая именно природа действует в обсуждаемом эксперименте. Чем может он нам доказать, что теплота не производится здесь каким-нибудь особым тончайшим веществом? 72 Не тем ли, может быть, что мы имеем здесь лишь незначительный - сравнительно с прежним - недочет в весе? Но если бы не было даже ни малейшего недочета, то, по-моему, из этого ничего бы еще не следовало. Ибо мы видим, как легко вещи могут быть выкрашены в какой-нибудь цвет при помощи весьма малого количества материи, и от этого они не становятся ни тяжелее, ни легче, по крайней мере для наших органов чувств. Поэтому я и имею основание задаваться вопросом: не участвует ли здесь что-нибудь такое, что не поддается никакому чувственному восприятию, особенно если принять во внимание, что еще не познано, каким образом могли произойти в указанных телах все изменения, наблюденные славнейшим мужем во время эксперимента. Более того, я убежден, что теплота и то воспламенение, о котором упоминает знаменитый муж, находятся в зависимости именно от участия какой-то извив приходящей материи. Далее, я полагаю, что из кипения воды (не говоря уже о волнении ее) я скорее могу вывести, что причиной звука является колебание воздуха, чем из этого эксперимента, где мы совершенно не знаем природы участвующих в нем факторов и где мы наблюдаем теплоту, причины и способы происхождения которой нам совершенно неизвестны. Наконец, существует много тел, которые не имеют решительно никакого запаха, но части которых при малейшем сотрясении или нагревании начинают издавать запах, при охлаждении вновь утрачиваемый ими (по крайней мере для наших чувств): например, янтарь и некоторые другие тела, относительно которых я даже не знаю, более ли они сложны, чем селитра.
 435
 
  Замечания мои к § 24 показывают, что селитренный спирт не есть чистый спирт, но что он изобилует селитренной известью и другими веществами. Поэтому я и сомневаюсь: мог ли знаменитый муж с достаточной тщательностью установить то, что, но его словам, он обнаружил при помощи весов, а именно, что вес подливаемого селитренного спирта почти сходится с весом селитренного спирта, улетучивающегося при кипении.
  Наконец, хотя чистая вода, по-видимому, и растворяет щелочные соли быстрее [чем что-либо другое], тем не менее (так как она представляет собою тело менее сложное, чем воздух) она не может содержать в себе, подобно воздуху, столько родов разнообразных телец, которые могли бы проникать в поры самых различных родов извести. Поэтому так как вода состоит преимущественно из частиц одного определенного рода, могущих в известных пределах растворять известь, с воздухом же дело обстоит иначе, то отсюда следует, что в указанных пределах вода растворит известь гораздо быстрее, чем воздух. Но так как, с другой стороны, воздух состоит из частиц, и более грубых, и гораздо более тонких, и вообще из частиц разных родов, могущих многими способами проникнуть в гораздо более узкие поры, чем те, в которые проникают частицы воды, то отсюда следует, что хотя воздух (так как он не может состоять из столь многих частиц одного и того же рода) растворяет селитренную известь медленнее, чем вода, но зато гораздо лучше и основательнее: он размягчает ее и этим увеличивает ее способность задерживать движение частиц селитренного спирта. Ибо до сих пор эксперименты еще не заставили меня признать какое-либо иное различие между селитренным спиртом и самой селитрой, кроме того, что частицы последней пребывают в покое, тогда как частицы первого находятся в сильном возбуждении и движении. Так что между селитрой и селитренным спиртом существует такая же разница, как между льдом и водой.
  Однако не смею дольше задерживать Вас на этих вопросах. Боюсь, что и так я был уже слишком пространен, хотя, насколько мог, заботился о краткости. Если же я тем не менее наскучил Вам, прошу извинить меня и вместе с тем истолковать в наилучшем смысле то, что я в качестве друга высказываю Вам так свободно и искренне. Ибо я считал безрассудным, отвечая на Ваше письмо, обойти
 436
 
 молчанием все это. Хвалить же перед Вами то, что мне не вполне понравилось, было бы чистейшей лестью, столь вредною и опасною для дружеских отношений. Итак, я решился высказать мое мнение вполне откровенно, считая, что ничто не может быть желаннее для философов, чем такая откровенность. Впрочем, если бы Вам показалось более подходящим предать высказанные мною мысли огню, вместо того чтобы передавать их ученейшему господину Бойлю, - предоставлю это на Ваше усмотрение. Поступайте, как Вам угодно. Но только верьте моей величайшей преданности и расположению к Вам и к благороднейшему Бойлю. Сожалею, что мои слабые силы не позволяют мне доказать Вам это иначе, чем на словах; однако же и т.д.
 [Ворбург, 17(27) июля 1663 г.]
 ПИСЬМО 14 73
 Славнейшему мужу Б. д. С.
 от Генриха Ольденбурга.
  Славнейший муж, глубокоуважаемый друг!
  Возобновление нашей переписки доставляет мне величайшее удовольствие. Письмо Ваше от 17(27) июля я получил с особенной радостью как потому, что мог удостовериться из пего, что у Вас все благополучно, так и потому, что оно еще более укрепило мою уверенность в постоянстве Вашей дружбы ко мне. А в довершение всего Вы извещаете меня, что приступили к изданию первой и второй частей "Начал" Декарта, доказанных геометрическим способом, и весьма любезно предлагаете мне один или два экземпляра. Принимаю Ваш подарок с особенным удовольствием и прошу Вас, если Вам будет угодно, послать этот уже печатающийся трактат господину Петру Серрариусу, живущему в Амстердаме, для препровождения ко мне. Я уже поручил ему принять Ваш пакет и переслать его мне через уезжающего друга.
  Затем позвольте мне сказать Вам следующее: я просто выхожу из терпения при мысли, что, живя в стране, где можно и свободно мыслить, и свободно выражать свои
 437
 
 мысли, Вы все еще держите под спудом Ваши сочинения, излагающие Ваши собственные воззрения. Перешагните же, прошу Вас, через все имеющиеся преграды, тем более, что Вы можете не подписывать своего имени и, таким образом, совершенно избежать какой бы то ни было опасности.
  Благороднейший Бойль находится в отъезде. Как только он возвратится в город, я сообщу ему относящуюся к нему часть Вашего ученейшего письма и, как только узнаю, не замедлю передать Вам его мнение относительно Ваших соображений. Вы, вероятно, уже видели его "Химика-скептика", латинское издание которого вышло некоторое время тому назад и получило довольно широкое распространение за границей 74.
  Книга эта содержит различные химико-физические парадоксы и подвергает суровой критике так называемые гипостатические первоначала спагириков 75.
  Недавно он издал еще одну книжку 76, которая, быть может, не дошла еще до ваших книгопродавцов. Поэтому я посылаю ее Вам в этом пакете и прошу благосклонно принять этот маленький подарок. Книжка эта, как Вы увидите, защищает упругость воздуха против некоего Франциска Линуса, который пытается объяснить явления, описанные в "Новых физико-механических опытах" господина Бойля, столь натянутым и искусственным образом, что попадает в конфликт и с разумом и чувствами. Перелистайте и просмотрите эту книжку и сообщите мне о Ваших впечатлениях.
  Наше Королевское Общество решает свои задачи по мере своих сил, с большим рвением, держась в пределах экспериментов и наблюдений и избегая всякого рода запутанных дискуссий.
  Недавно был произведен замечательный эксперимент, который причиняет много забот тем, кто допускает существование пустоты, и, наоборот, -в высшей степени приятен для тех, кто считает, что не существует незаполненного пространства. Состоит он в следующем.Стеклянная колба А (фиг. 8), наполненная до краев водою, ставится горлышком вниз в стеклянный сосуд с водой В. Затем они помещаются под колокол нового воздушного насоса господина Бойля, после чего из колокола выкачивается воздух. При этом в колбе А начинают в большом количестве доказываться
 438
 
 пузыри, которые поднимаются в верхнюю часть колбы А и вытесняют оттуда всю воду в сосуд В под поверхность воды, находящейся в этом последнем. В таком виде оба сосуда оставляют в течение одного или двух дней, причем все это время воздух из-под колокола удаляется посредством частых выкачиваний. Затем оба сосуда вынимаются из-под колокола и колба А наполняется освобожденной от воздуха водой [спустившейся в сосуд В]. Затем, поставив колбу вниз горлышком в сосуд В, оба сосуда опять помещают под колокол. По мере удаления оттуда воздуха посредством надлежащих выкачиваний в горлышке колбы начинают замечаться маленькие пузырьки, которые, поднимаясь вверх и (при дальнейшем действии насоса) расширяясь, опять изгоняют всю воду из колбы А. Тогда колба вновь вынимается из-под колокола и наполняется до краев освобожденной от воздуха водой, после чего опять ставится вверх дном под колокол. Теперь, после тщательного выкачивания и полного удаления воздуха из колокола, вода удерживается в колбе А, нимало но понижаясь в уровне. Таким образом, причина, которая, согласно Воплю, поддерживает водяной столб в этом опыте, в Торричеллиевом опыте (а именно воздух, оказывающий давление на воду в сосуде В), по-видимому, вполне устранена, и тем не менее вода в колбе не опускается 77.
  Я намеревался присовокупить здесь еще многое другое, но меня отвлекают друзья и дела. (Добавлю только одно: если Вам угодно будет прислать мне то, что Вами сдано в почать, пишите адрес на письме и на пакете следующим образом и т.д.) 78.
  Я не могу закончить письма без того, чтобы не напомнить Вам еще и еще раз относительно опубликования Ваших собственных сочинений. Я не перестану уговаривать Вас до тех нор, пока моя просьба не будет исполнена. А если бы тем временем Вы захотели хотя бы отчасти посвятить меня в содержание этих произведений, - о, в каком
 439
 
 бы я был восторге и в какой мере считал бы себя обязанным Вам.
  Будьте здоровы и не переставайте любить меня. Глубоко преданный Вам
 Генрих Ольденбург.
 Лондон, 31 июля
 [или, как значится
 в голландском переводе,
 10 августа нового стиля] 1663 г.
 ПИСЬМО 15 70
 Господину Людовику Мейеру сердечный привет
 от Б. де Спинозы.
  Любезнейший друг!
  Предисловие, которое Вы мне прислали 80 через нашего общего друга де Вриса, отсылаю Вам обратно с ним же. Кое-что я, как увидите, отметил на полях, но остаются еще некоторые пункты, которые я счел более удобным изложить Вам в письме.
  Итак, во-первых, я хотел бы, чтобы, кроме Вашего высказывания на стр. 4 относительно повода, побудившего меня изложить первую часть, Вы нашли возможным упомянуть где-нибудь о том, что я составил эту часть в течение каких-нибудь двух недель. После такого предупреждения никто не станет думать, что это представлено в столь ясной форме, что яснее нельзя изложить этого, и, таким образом, читатели не будут задерживаться на таких словах, которые они, быть может, найдут темными в том или другом месте.
  Во-вторых, я просил бы Вас предупредить [читателей], что многие доказательства я провел иначе, чем Декарт, и но для того, чтобы исправлять Декарта, но чтобы иметь возможность последовательнее придерживаться моего собственного порядка и не слишком увеличивать количество аксиом. По этой же причине я должен был снабдить доказательствами некоторые положения, которые Декартом просто утверждаются без всякого доказательства, и прибавить кое-что, совершенно опущенное у Декарта.
  Наконец, убедительнейше прошу Вас, дорогой друг, чтобы Вы совершенно выпустили и уничтожили все, что было приписано Вами в конце по адресу одного известного
 440
 
 Вам человека 81. К этому меня побуждают многие соображения, но приведу Вам только одно из них. А именно: мне хотелось бы, чтобы всякий мог легко убедиться в том, что сочинение это опубликовывается в интересах всех людей и что Вы, издавая эту книжку, одержимы одним только желанием служить распространению истины, что Вы в соответствии с этим всячески заботитесь о том, чтобы произведеньице это встретило у всех благосклонный прием, что Вы доброжелательно и радушно приглашаете людей к изучению истинной философии и стараетесь о пользе всех людей. Всякий легко поверит этому, видя, что никто в этом сочинении не задевается и что в нем не предлагается ничего такого, что могло бы оказаться оскорбительным для кого-либо. Если бы, однако, после этого человек этот или кто-нибудь другой захотел проявить свой дурной и завистливый нрав, то тогда Вы сможете не без успеха разоблачить его характер и образ жизни. Итак, я прошу Вас подождать пока что. Примите благосклонно мою просьбу и будьте уверены в моей полнейшей преданности Вам. Всецело Ваш
 Б. де Спиноза.
 Ворбург, 3 августа 1663 г.
  Друг де Врис обещал было захватить это письмо с собою, но так как он сам еще не знает, когда именно возвратится к Вам, - отсылаю это письмо с другим.
  Вместе с письмом посылаю Вам часть схолии к теореме 27 второй части (в начале страницы 75); передайте ее типографу, чтобы он заново перепечатал ее.
  То, что я прилагаю при сем, должно быть непременно заново перепечатано, и 14 или 15 строчек должны быть прибавлены, каковые нетрудно будет вставить [в текст].
 ПИСЬМО 16 82
 Славнейшему мужу Б. д. С.
 от Генриха Ольденбурга.
  Превосходнейший муж и глубокоуважаемый друг!
  Прошло всего три-четыре дня с тех пор, как я отправил Вам свое письмо с обыкновенной почтой. Я упоминал в нем о книжке господина Бойля, которая должна была быть
 441
 
 послана Вам 83. В то время я но надеялся, что мне удастся скоро найти знакомого человека, который мог бы отвезти ее Вам. Однако такой нашелся скорее, чем я предполагал. Итак, примите то, чего я не имел возможности послать Вам тогда вместе с самым почтительным приветом господина Бойля, уже возвратившегося в город. Он просит, чтобы Вы вникли в его предисловие к опытам над селитрой, тогда Вы поймете, какую цель преследовал он в этой работе. А именно: он хотел показать, что учения возрождающейся более солидной философии могут быть иллюстрированы ясными экспериментами, а сами эти эксперименты могут быть весьма хорошо объяснены без схоластических "форм", "качеств" и фантастических "элементов". Но он отнюдь не брал на себя задачу учить о природе селитры или же опровергать то, что может быть высказано кем-либо относительно однородности материи или относительно различий между телами, возникающих исключительно из движения, фигуры и т.д. Он хотел только показать, что различное строение тол является причиной остальных различий между ними и что отсюда происходят весьма различающиеся между собою действия тех или иных тел. Отсюда, по мнению господина Бойля, философы и другие правильно заключают (до тех пор, пока анализ не приведет нас к первичной материи) о некоторой неоднородности материи. Что касается существа этого вопроса, то я не усматриваю большого разногласия между Вами и господином Бойлем.
  Когда же Вы замечаете, что всякая известь, поры которой столь тесны, что не могут вместить селитренных частиц, и при том обладают слабыми стенками, может останавливать движение этих частиц и таким образом оказывается, способной к воссозданию самой селитры, то на это господин Бойль возражает, что хотя селитренный спирт и смешивается с другими родами извести, однако из соединения с ними но получается настоящей селитры.
  Что касается Ваших доводов против пустого пространства, то Бойль говорит, что он их знал и предвидел. Однако он никак не может успокоиться на этих доводах и намерен еще остановиться на этом вопросе в другом место.
  Затем он поручает спросить Вас, не можете ли Вы подыскать такой пример, где два пахучие тела, соединяясь вместе, образовали бы тело (какова, например, селитра), не имеющее никакого запаха. Он говорит, что таковы именно составные части селитры: селитренный спирт из-
 442
 
 дает очень дурной запах, а твердая селитра тоже не лишена некоторого запаха.
  Далее он просит Вас повнимательнее взвесить и проверить Ваше сравнение льда и воды с селитрой и селитренным спиртом, ибо лед, растаивая, целиком переходит в воду и только в воду, причем как тот, так и другая не имеют никакого запаха, тогда как между свойствами селитренного спирта и твердой селитренной соли существует большая разница, как это показано в напечатанном трактате на многих примерах.
  Все это я воспринял от нашего знаменитого автора во время беседы с ним об этом предмете. Я уверен, что вследствие слабости моей памяти я передал Вам это скорее с ущербом для него, чем с выгодой. Так как во взглядах на главные пункты Вы с автором сходитесь, то я не стану больше распространяться об этом предмете. Мне очень хотелось бы содействовать тому, чтобы вы оба соединили ваши умственные силы для ревностной разработки подлинной и солидной философии. Да будет мне позволено побуждать Вас главным образом к дальнейшему обоснованию принципов всего сущего, сообразно стойкостью Вашего математического ума; тогда как моего благородного друга Бойля я непрестанно подговариваю к тому, чтобы он подтверждал и иллюстрировал эти принципы посредством многократно и тщательно произведенных экспериментов и наблюдений.
  Итак, Вы видите, дорогой друг, к чему я стремлюсь, чего добиваюсь. Я знаю, что наши здешние философы в этом королевстве ни в коем случае не откажутся от своих экспериментальных исследований; не в меньшей степени я убежден и в том, что Вы тоже выполните Ваши задачи до конца, как бы ни визжала и ни жаловалась на Вас толпа философов и теологов. Так как в предыдущих письмах я уже не раз побуждал Вас к этому, то теперь я удерживаю себя, чтобы не надоесть Вам. Попрошу еще только об одном: как только появятся уже отданные Вами в печать толкования Декарта или какое-либо другое сочинение из запаса Вашего собственного творчества, не откажитесь как можно скорее переслать их мне через господина Серрариуса. Вы окажете мне этим большое одолжение и при первом удобном случае убедитесь в полнейшей преданности Вашего
 Генриха Ольденбурга.
 Лондон, 4 августа 1663 г.
 443
 
 ПИСЬМО 17 84
 Ученейшему и благоразумнейшему
 мужу Петру Баллингу
 от Б. де С.
  Дорогой друг!
  Последнее письмо Ваше, если не ошибаюсь, от 26-го числа истекшего месяца благополучно дошло до меня. Оно немало огорчило и встревожило меня, хотя я значительно успокоился, взвесив Вашу рассудительность и силу Вашего духа, благодаря которым Вы умеете не придавать значения ударам судьбы, или, скорее, молвы, в такое время, когда удары эти обрушиваются на Вас всею своею тяжестью 85. Тем не менее беспокойство мое о Вас с каждым днем все возрастает, а потому молю и заклинаю Вас во имя нашей дружбы написать мне обо всем как можно обстоятельнее.
  Что касается предзнаменований, о которых Вы говорите, а именно: того факта, что, когда ребенок Ваш был еще жив и здоров, Вам прислышались его стоны - такие же, какие он издавал во время своей болезни и тогда, когда он умирал, - то я полагаю, что это были не настоящие стоны, но создания Вашего собственного воображения. Ведь Вы сами говорите, что, когда Вы приподнимались и прислушивались, стоны эти слышались Вам уже не так явственно, как до и после этого, т.е. когда Вы погружались в сон. Все это, конечно, доказывает, что стоны эти были чистейшим воображением, которое, будучи вполне предоставлено своему собственному течению, представляло их живое и явственнее, чем тогда, когда Вы приподнимались и прислушивались по направлению к определенному мосту.
  Для подтверждения и пояснения сказанного я приведу другой случай, испытанный мной истекшей зимой, в бытность мою в Рейнсбурге. Когда я проснулся однажды на рассвете после тяжелого сна, то образы, преследовавшие меня во сне, стояли перед моими глазами так живо, как если бы это было в действительности, и особенно образ какого-то черного шелудивого бразильца, которого раньше я никогда не видал. Образ этот почти исчезал, когда я, чтобы отвлечься, обращал глаза на книгу или на что-нибудь другое. Но как только я вновь отводил глаза от
 444
 
 такого предмета, рассеянно устремляя их на что-нибудь иное, тот же образ того же эфиопа поминутно вновь вставал передо мной с тою же живостью, пока мало-помалу не исчез совершенно. Таким образом, говорю я, с моим внутренним зрением случилось то же, что с Вашим слухом. Но так как причины этих явлений были совершенно различны, то случившееся с Вами оказалось предзнаменованием, чего нельзя сказать о случае, приключившемся со мною. Все это еще лучше уяснится из нижеследующего.
  Явления воображения проистекают или из телесного, или из душевного состояния человека. Для краткости буду доказывать здесь это только на основании опыта. Известно, что лихорадки и другие телесные изменения являются причиной бреда и что людям полнокровным постоянно представляются всякие ссоры, скандалы, убийства и т.п. С другой стороны, мы видим, что течение воображения обусловливается также и чисто духовным складом человека. Ибо мы знаем из опыта, что воображение во всем следует по следам ума, сцепляя по порядку свои образы и слова (подобно тому, как ум сцепляет свои доказательства) и сцепляя их взаимной связью. Так что мы почти ничего не можем постигать разумом без того, чтобы воображение тотчас же не образовало бы какого-нибудь образа об этом предмете. Ввиду всего этого я утверждаю, что все явления воображения, обусловливаемые телесными причинами, никогда не могут быть предзнаменованием грядущих событий, ибо их причины не заключают в себе никаких грядущих вещей. Но те явления воображения или те образы, которые ведут свое происхождение от состояния души, могут служить предзнаменованием какой-нибудь грядущей вещи, ибо душа может смутно предчувствовать нечто такое, что произойдет в будущем. И поэтому она может представить себе это с такой живостью и яркостью, как если бы подобного рода вещи были уже налицо.
  Возьмем пример, подобный Вашему: отец настолько любит своего сына, что как бы составляет со своим возлюбленным детищем одно целое. Так как (согласно тому, что я доказал по другому поводу) в мышлении необходимо должна существовать идея тех состояний, в каких находится сущность сына, а также и идея того, что проистекает из этих состояний, и так как отец в силу того
 445
 
 единства, которое он образует со своим сыном, является как бы частью упомянутого сына, то и душа отца необходимо должна участвовать в идеальной сущности (essentia idealis) сына и в состояниях, переживаемых этою сущностью, а также и во всем том, что из них проистекает (как это более подробно доказано мной в другом месте). Далее, так как душа отца идеально (idealiter) участвует в том, что вытекает из сущности сына, то (как я сказал) отец может иногда что-нибудь из того, что вытекает из сущности сына, представлять себе так живо, как если бы это на самом доле происходило перед его глазами. Для этого, впрочем, требуется стечение следующих условий: 1) чтобы событие, которое приключается с сыном в ходе его жизни, было важным и значительным; 2) чтобы оно было таким, что мы его весьма легко могли бы представить себе в нашем воображении; 3) чтобы время, к которому это событие относится, было не очень отдаленное; 4) наконец, чтобы тело находилось в достаточно хорошем состоянии не только в отношении здоровья, но и в смысле свободы от различных забот и дел, овладевающих нашими чувствами извне. Этому может способствовать также и то, что мы думаем о таких вещах, которые обыкновенно вызывают сходные с ними идеи. Например, если во время разговора с том или иным человеком мы слышим стоны, то по большей части случается так, что, как только мы снова подумаем об этом человеке, в нашей памяти восстанут те стоны, которые мы воспринимали нашими ушами, когда разговаривали с ним.
  Таково, любезный друг, мое мнение о затронутом Вами вопросе. Сознаюсь, я был весьма краток, но при всем том я старался дать Вам материал, чтобы Вы могли при первой же возможности [вновь] написать мне и т.д.
 Ворбург, 20 июля 1664 г.
 ПИСЬМО 18 86
 Славнейшему мужу В. д. С.
 от Виллема ван Блейенберга 87
  Мой господин и незнакомый друг!
  Уже несколько раз я внимательно перечитывал недавно вышедший в свет трактат Ваш и сделанное к нему
 446
 
 "Приложение" 88. Мне следовало бы скорее кому-нибудь другому, чем Вам самим, говорить о тех достоинствах, которые я нашел в этом трактате, и о том наслаждении, которое он мне доставил. Но но могу умолчать о том, что, чем более я в него вчитываюсь, тем более он мне нравится, и что я постоянно нахожу в нем что-нибудь такое, чего я еще не заметил раньше. Однако (чтобы не показаться в этом письме каким-то льстецом) не стану слишком восхвалять автора этого произведения: я знаю, что боги продают все за труды. Но, чтобы не оставлять Вас слишком долго в недоумении относительно того, с кем Вы имеете дело и каким образом личность Вам незнакомая берет смелость обратиться к Вам с таким письмом, скажу Вам, что Вы имеете дело с человеком, который, добиваясь чистой и неподдельной истины, стремится в сей краткой и бренной жизни лишь к тому, чтобы - насколько позволяют наши человеческие способности - погрузиться в науку, который, отыскивая истину, не имеет никакой иной цели, кроме самой истины, который своими научными занятиями не домогается ни почестей, ни богатства, но одной лишь чистой истины и даруемого ею спокойствия и который из всех истин и наук имеет наибольшую склонность к метафизике, по крайней мере к некоторым частям ее (если не ко всей метафизике в целом) и все удовольствие жизни полагает в том, чтобы предаваться ой во все часы досуга и свободного от других обязанностей времени. Но не всякий человек столь счастлив и не всякий отличается таким трудолюбием, как это, по моему убеждению, имеет место с Вами, а потому не всякий достигает такой степени совершенства, которую я замечаю в Вашем труде. Одним словом, Вы имеете дело с человеком, которого Вы сможете узнать поближе, если Вам угодно будет сделать мне столь большое одолжение и помочь мне раскрыть и продумать до конца мои слабые мысли.
  Но возвращаюсь к Вашему трактату. Хотя я нашел в нем много такого, что пришлось мне в высшей степени по вкусу, однако встретились и такие вещи, которых я не в состоянии переварить. Будучи незнаком с Вами, я несколько затрудняюсь высказать Вам это, тем более, что не знаю, не будет ли Вам это неприятно. Поэтому, предпослав Вам все вышесказанное, я и прошу Вас предварительно сказать мне, могу ли я, - если только у Вас
 447
 
 в течение этих зимних вечеров найдется время и желание ответить мне и разъяснить мне те затруднения, которые возникли у меня при чтении Вашей книги, - могу ли я препроводить Вам некоторые из этих вопросов, разумеется, под тем только условием, чтобы это не помешало Вам в Ваших более важных и более приятных занятиях. Ибо нет вещи, которой я желал бы так сильно, как исполнения данного в Вашей книге обещания относительно более подробного изложения Ваших взглядов. То, что я решился, наконец, вверить моему перу, я изложил бы Вам устно, посетивши Вас; однако, так как мне помешало сначала незнание Вашего местожительства, затем заразная болезнь и, наконец, мои дола, то я принужден был это откладывать и откладывать на другое время.
  Однако, чтобы письмо мое не было совсем уже бессодержательным, предложу Вам один вопрос в надежде, что он не вызовет в Вас никакого неудовольствия. Во многих местах "Основ" и "Метафизических мыслей" 89 Вы высказываете, - будь то в качестве собственного мнения или в пояснении слов Декарта, философию которого Вы излагаете, - что творить [вещи] и поддерживать [их существование] есть одно и то же (причем Вы считаете это настолько очевидным для всякого, кто вдумается в этот вопрос, что самое понятие об этом тождестве составляет по-Вашему одно из первичных понятий нашего мышления). Вы говорите, что бог сотворил не только самые субстанции, но и движение, в них происходящее, т.е. что бог поддерживает беспрестанным творчеством не только самые субстанции в данном их состоянии, но и их движение и устремление (pooginge, conatus). Так, например, бог не только поддерживает непосредственным действием своей воли или своей творческой силой (все равно, как бы ни называть это) дальнейшее существование души, не только сохраняет ее в данном ее состоянии, но точно таким же образом относится и к движению души. Другими словами, подобно тому как беспрестанное творчество, совершаемое богом, является причиной дальнейшего существования вещей, точно так же и движение вещей, или стремление (pooginge, conatus), их происходит в силу той же причины. Ибо, помимо бога нет никакой причины движения. Отсюда (как Вы неоднократно указываете)00 следует, что бог является причиной не только
 448
 
 субстанцпи души, но также и каждого ее движения или стремления, которое мы называем волей.
  Из этого положения приходится, как мне думается, прийти к неизбежному заключению: или что в движениях или воле души не может быть ничего злого, или что сам бог непосредственно создает это зло. Ибо также и то, что мы называем злом, производится душой, а следовательно, совершается под непосредственным воздействием или с содействием самого бога. Возьмем следующий пример: душа Адама желает вкусить от запретного плода. Из вышесказанного следует, что воздействие бога н" только обусловливает вообще волю Адама, но, как будет сейчас показано, определяет и конкретный характер его желания. Таким образом, или запретный поступок Адама сам по себе не является дурным, поскольку сам бог определил его волю в этом направлении, или же сам бог оказывается виновником того, что мы называем злом. И мне представляется, что ни Вы, ни господин Декарт не разрешаете этого вопроса, говоря, что зло есть нечто в реальности не сущее (non ens) 91 и что бог не причастен к нему. Ибо откуда же в таком случае произошло желание отведать запретного плода или наклонность дьявола к гордыне? Ведь Вы сами справедливо замечаете, что воля не есть нечто отличное от души, но состоит именно в том или другом движении или устремлении души. А потому она одинаково нуждается в божественном содействии души как в одном, так и во всяком другом случае. Содействие же бога, насколько я понял из Вашего сочинения, состоит в том, что он определяет своей волей тот или другой образ действий данной вещи. Следовательно, бог одинаково содействует как злой воле, поскольку она зла, так и доброй воле, т.е. определяет как ту, так и другую, ибо воля божья, будучи абсолютной причиной всего сущего - как субстанций, так и происходящих в них устремлений, - является, по-видимому, также первой причиной злой воли, поскольку она зла. Кроме того, в нас не может быть ни одного проявления воли, которое не было бы известно богу от вечности, ибо иначе, допуская существование чего-нибудь неизвестного богу, мы допустили бы в нем несовершенство. Но мог ли бог познать проявление нашей воли иначе, как из своих собственных предначертаний? Стало быть, ого собственное предначертание является причиной наших решений, а отсюда опять-
 449
 
 таки следует, что или злая воля не есть зло, или сам бог есть непосредственная причина эюго зла и сам производит его. Здесь не может иметь значения и то различие, которое теологи проводят между самим поступком и злом, связанным с этим поступком. Ибо бог предопределил не только самый поступок, но и способ ого осуществления, т.е. бог не только определил, чтобы Адам вкусил от плода, но и то, чтобы он вкусил его непременно вопреки запрещению. И, таким образом, опять-таки или тот факт, что Адам вкусил вопреки запрещению, не есть зло, или же сам бог является виновником этого зла.
  Вот что, дорогой господин, остается мне до сих пор неясным в Вашем трактате; слишком трудно принять как ту, так и другую из этих двух крайностей. Жду ответа, рассчитывая, что Ваша проницательность и ученость дадут Вам возможность удовлетворить меня, и надеясь со временем доказать Вам, как Вы меня этим ко многому обяжете. Верьте, дорогой господин, что в вопросах моих мной руководит одно только бескорыстное стремление к истине: я свободен, не завишу ни от какой профессии, получаю средства к существованию от честной торговли, а остающееся от дел время посвящаю философии. Покорнейше прошу Вас благосклонно принять то, что я сообщил Вам о возникших у меня затруднениях. Если соберетесь ответить мне, чего я так пламенно желаю, то благоволите адресовать письмо В. в. Б - у и т.д.
  Между тем я пребываю и остаюсь покорнейшим слугой Вашим
 Виллемом ван Блейенбергом.
 Дордрехт, 12 декабря 1664 г.
 ПИСЬМО 19 92
 Ученейшему и благоразумнейшему
 мужу Виллему ван Блейенбергу
  от Б. д. С.
 ОТВЕТ НА ПРЕДЫДУЩЕЕ

<< Пред.           стр. 8 (из 19)           След. >>

Список литературы по разделу