<< Пред.           стр. 4 (из 6)           След. >>

Список литературы по разделу

  Арон считает, что пространство можно рассматривать как среду, как театр и как ставку внешней политики. Для стратега, прогнозирующего варианты войны, пространство не является, например, климатической или геологической средой. Для него это - театр, то есть упрощенное, абстрактное, стилизованное для определенной цели пространство. Географическое пространство, следовательно, может быть понято как схематический кадр (театр) мировой политики именно в той мере, в какой геополитика предлагает перспективу в динамике истории (в последовательности исторических событий). Поскольку этот кадр сам по себе почти никогда не определяет полностью развитие международных отношений, геополитическая перспектива всегда частично деградирует в оправдывающую идеологию.
  Геополитик, согласно Арону, рассматривает географическую среду как место дипломатической и военной "игры". Среда упрощается до абстрактного кадра - театра, а население превращается в актеров, появляющихся, исчезающих, передвигающихся на мировой сцене. Что же геополитик удерживает из конкретной (динамической) реальности в сценическом схематизме? Внешнеполитическая деятельность превращается у него в инструмент, в средство, а геополитическая перспектива трансформируется в цель. Ресурсы - человеческие, производственные, армия - мобилизуются для целей экспансии. Само пространство - в количественных или качественных измерениях - становится ставкой в борьбе между человеческими коллективами. Теперь достаточно убедить народ в том, что судьбы нации и страны зависят от земель, шахт или заводов, расположенных вне границ данного государства, и приписать народу "естественное желание экспансии", .как пространство превращается в ставку в борьбе между государствами и уже не является театром международной политики. В этом и состоит суть "географической" идеологии, основанной на натуралистической философии. Теперь становится понятнее один из стержней нацистской пропаганды:
  "Народ без пространства".
  В истории геополитической мысли Арон выделяет две идеологии "пространства-ставки" (пространства как ставки) в борьбе между государствами в зависимости от того, ссылаются ли на "необходимость" экономическую или стратегическую. Идеология "жизненного пространства" связана с первой из "необходимостей", идеология "естественных границ" - со второй. Первая всегда имела успех в Германии, вторая - во Франции. Ратцель подготовил условия для создания первой, Маккиндер - для второй. Первая требовала, чтобы славянские народы производили продовольствие для немецкого населения и сырье для немецкой индустрии. Сегодня во многом по аналогичной формуле построено капиталистическое международное разделение труда: высокоразвитые империалистические государства производят промышленную продукцию, а развивающиеся страны - сырье для нее. Суть осталась прежней. Идеология "естественных границ", ссылающаяся на стратегическую или военную "необходимость" присоединить к территории государства провинцию или область соседней страны, сходна по сути с идеологией "жизненного пространства".
  Применительно к ядерно-космическому веку, считает Арон, стабильность политических границ мало зависит от физических и стратегических особенностей территории, по которой они проходят. Ни один естественный барьер уже не гарантирует от агрессии. Стабильность политических границ сегодня определяется всем комплексом экономических и политических отношений между государствами, которые эти границы разделяют. Если политические границы соответствуют политическим реальностям эпохи, то не являются объектом конфликта.
  Арон претендует на объяснение места и роли геополитики в совокупности международных отношений. "Геополитика, - пишет он, - сочетает географическую схематизацию дипломатическо-стратегических отношений с географическо-экономическим анализом ресурсов, с интерпретацией дипломатических отношений в зависимости от образа жизни и среды обитания людей (народы оседлые, кочевые, сухопутные, морские)"134. В этом определении географическое пространство выступает для стратега в качестве схематического кадра, театра, ставки внешней политики, ибо место действия стратега - поле битвы. Всегда существует геополитическая перспектива, нацеленная на оправдание действий стратега (солдата). Ею в качестве "географической" идеологии руководствуется дипломат, и с ее помощью высвечивается будущее поле боя для стратега.
  В рассмотренной концепции игнорируется ключевое понятие теории международных отношений. Им является понятие динамической международной среды. Международные отношения следует рассматривать не в статике, а в динамике, то есть в постоянном движении135. При анализе геополитики Арон исходит из эмпирической теории определенного класса международных отношений, сконцентрированных вокруг двух категорий - мира и войны. Это исключительно важные категории, но они не отражают всей сложности международной обстановки. Нет анализа классовых сил, которые в конечном итоге определяют состояние современной системы международных отношений. Отделяя дипломата от стратега (которого неверно отождествлять с солдатом), Арон видит идеальный выход в ликвидации той дипломатическо-стратегической системы, которой он занимался, как заметил один из его критиков, с упорством пристрастного политического наблюдателя откровенно антикоммунистического толка136. Взамен ее Арон предлагает для ядерно-космического века "глобальную модель" без идеологий и "утративших" былое значение политических границ.
  Влияние теории Арона на геополитические исследования западных географов137, политологов138 очевидно. Ею объясняют механизм трансформации геополитики как "географической" идеологии в геостратетию. В простейшем виде его описал американский исследователь международных отношений Р. Алиано: "Внешняя политика является стратегией государств в их международной (или геополитической) внешней среде и направлена на достижение благоприятного распределения глобальных величин"139. Геополитика выполняет роль идеологии, геостратегия - внешней политики.
  Наиболее далеко идущую попытку пересмотра характерных для новой европейской геополитики идей в ракетно-ядерный век предпринял французский генерал и исследователь П. Галлуа. Прежде всего обращает на себя внимание отказ Галлуа от географического и энвайронментального детерминизма. По его мнению, важными параметрами геополитического измерения современного мира наряду с пространственно-территориальными характеристиками государства являются появление и распространение ракетно-ядерного оружия, которое как бы уравнивает силу владеющих им государств независимо от их географического положения, размеров, удаленности друг от друга и т.д. Галлуа обратил внимание также на тот факт, что восхождение средств массовой информации и телекоммуникации, а также всевозрастающее непосредственное вмешательство масс населения в политический процесс чреваты далеко идущими последствиями для геополитического будущего человечества140. Заслугой Галлуа является также то, что помимо суши, морей и воздушного пространства он включил освоение космического пространства в качестве важного параметра геополитики.
  Журнал "Геродот"
  Геополитический ренессанс в Европе во многом связан с деятельностью географа Ива Лакоста, который в 1976 г. основал журнал "Геродот", где впервые в послевоенной Европе (за исключением Германии) стали регулярно публиковаться геополитические тексты. Особо следует подчеркнуть, что во главе геополитического издания встал человек, близкий к левым политическим кругам, тогда как до этого момента геополитикой в Европе занимались лишь довольно маргинальные правые, националистические круги. Интерес к геополитике географов-"радикалов" левого толка начал расти после массовых антиимпериалистических и антивоенных выступлений в мае 1968 г. в Париже, проходивших часто под маоистскими, троцкистскими и анархистскими лозунгами141.
  В 1983 г. журнал "Геродот" вводит в название подзаголовок - "Журнал географии и геополитики", и с этого момента начинается вторая жизнь геополитики, отныне признанной официально в качестве особой политологической дисциплины, помогающей в комплексном анализе ситуации.
  Журнал публикует острые статьи по широкому кругу глобальной и региональной геополитической проблематики (современная тематика включает немецкую геополитику, ближневосточную геополитику, геополитику моря и геополитику ислама). В переработанном и дополненном новом издании известной книги Лакоста "География, ее служение в первую очередь делу войны"142 по сравнению с ее первым изданием также больше внимания уделено геополитике. В 1983 г. вышла книга П.-Н. Жиро "Геополитика минеральных ресурсов"143, в 1984 г. - "Геополитика меньшинств" П. Жоржа144, в 1996 г. - "Геополитика регионов Франции" Лакоста145.
  Лакост и его коллеги по "Геродоту" рассматривают географию как всю политическую географию на всех уровнях, от локального до глобального. В этом значении геополитика выполняет в первую очередь функцию идеологического обеспечения внутри- и внешнеполитических интересов верхушечных групп во всех государствах. Таким образом, геополитика выступает как строго идеологическая область знания, имеющая в основном военное и геостратегическое применение. Эти сферы приложения, считают они, скрыты в структуре предмета академической географии, часто претендующей на идеологический "нейтралитет" и "надклассовую объективность". Задачей "радикальной" географии объявляется критика, ставящая целью не только разоблачение идеологической функции географии, но и разработку альтернативной революционной методологии, на базе которой география будет служить делу освобождения людей от "всякой" власти и создания общества "без власти". Такая трактовка "Геродотом" геополитики созвучна известной формуле радикализма, предложенной его известным теоретиком Аденом: "Любая власть реакционна"146.
  Директор Европейской геополитической обсерватории М. Фуше считает, что порочна не сама геополитика, а та искаженная форма, которую она приняла на службе агрессивной политики147. Современные толковые словари все еще определяют геополитику как "изучение связи между естественно-географическими условиями и политикой государств". Французские исследователи Фуше и Лакост категорически не соглашаются с таким толкованием, которое несет не себе печать традиционных воззрений довоенной германской школы и сводится к ошибочному принципу географического детерминизма. Во взаимодействии политических и географических факторов определяющая роль принадлежит скорее политике, которая не только имеет дело с пространством, но часто преобразует его.
  Журнал "Геродот" выдвинул принципиально новую концепцию геополитики. Ее сторонники считают пространство и границы пассивными и нейтральными элементами. Более того, они видят свой долг в том, чтобы противостоять потенциально опасным представлениям, связывающим величие той или иной страны с территориальными вопросами.
  Для геополитических исследований французских "радикалов" характерно в целом признание определяющего значения экономического фактора в общественно-политическом развитии. Пристальное внимание уделяется изучению культурных вариаций, в частности культурных ландшафтов148 между единицами различного пространственного и политического ранга. В русле французской географической традиции акценты делаются на региональные исследования, многие из которых демонстрируют, как детализированный географический анализ, когда он тесно связан с историческими и политологическими изысканиями, помогает разъяснению геополитических проблем. Лакост уделяет также внимание истории геополитики и географии, чтобы понять объективно существующее между ними отличие и вытекающие из него последствия149.
  Различия в подходе к геополитическому анализу международной обстановки между французскими и англо-американскими "радикалами" очевидны. Соответствующая англо-американская литература шире по теоретическим аспектам и менее значительна по региональным исследованиям, французская - наоборот. Однако в контексте современного кризиса в Центральной Америке появляются исследования географов, интегрирующие стороны обоих подходов, пытающиеся показать, "как географическая основа может пролить свет на геополитический анализ"150.
  Ив Лакост стремится адаптировать геополитические принципы к современной ситуации. Сам Лакост не разделяет ни "органицистского подхода", свойственного континенталистской школе, ни чисто прагматического и механицистского геополитического утилитаризма идеологов "морской силы". С его точки зрения, геополитические соображения служат, лишь для "оправдания сопернических устремлений властных инстанций относительно определенных территорий и населяющих их людей"131. Это может касаться как международных отношений, так и узко региональных проблем.
  У Лакоста геополитика становится лишь инструментом анализа конкретной ситуации, а все глобальные теории, лежащие в основе этой дисциплины, низводятся до относительных, исторически обусловленных понятий.
  Таким образом, Лакост предлагает совершенно новое определение геополитики, фактически - новую дисциплину. Это не континентальное мышление, основанное на фундаментальном планетарном цивилизационно-географическом дуализме и сопряженное с глобальными идеологическими системами, а использование некоторых методологических моделей традиционных геополитиков в общем контексте, но взятых в данном случае как нечто самостоятельное. Это "деглобализация" геополитики, сведение ее к узкому аналитическому методу. Такая геополитика получила название "внутренняя геополитика" (la geopolitique interne), так как она занимается в основном локальными проблемами.
  Разновидностью такой внутренней геополитики является специальная методика, разработанная для изучения связи политических симпатий населения и территории, на которой данное население проживает. Провозвестником такого подхода был француз Андре Зигфрид (1875-1959), политический деятель и географ. Ему принадлежат первые попытки исследовать "внутреннюю геополитику" применительно к политическим симпатиям тех или иных регионов. К нему восходят первые формулировки закономерностей, которые легли в основу "электоральной геополитики" новой школы Ива Лакоста. Зигфрид писал: "Каждая партия или, точнее, каждая политическая тенденция имеет свою привилегированную территорию; легко заметить, что подобно тому, как существуют геологические или экономические регионы, существуют также политические регионы. Политический климат можно изучать так же, как и климат природный. Я заметил, что, несмотря на обманчивую видимость, общественное мнение в зависимости от регионов сохраняет определенное постоянство. Под постоянно меняющейся картиной политических выборов можно проследить более глубокие и постоянные тенденции, отражающие региональный темперамент"152.
  В школе Лакоста эта теория получила систематическое развитие и стала привычным социологическим инструментом, который широко используется в политической практике.
  Ив Лакост поставил своей задачей привнести в геополитику новейшие критерии, свойственные информационному обществу. Наибольшим значением среди информационных систем, прямо влияющих на геополитические процессы, обладают средства массовой информации, особенно телевидение. В современном обществе доминирует не концептуально-рациональный подход, но яркость "образа" ("имиджа"). Политические, идеологические и геополитические воззрения формируются у значительной части общества исключительно на основании телекоммуникаций. Медиатический "образ" является атомарным синтезом, в котором сосредоточены сразу несколько подходов - этнический, культурный, идеологический, политический. Синтетическое качество "имиджа" сближает его с теми категориями, которыми традиционно оперирует геополитика.
  Информационный репортаж из какой-нибудь горячей точки, о которой ничего не известно, например жителю Капитолия, должен за кратчайшее время представить географический, исторический, религиозный, экономический, культурный, этнический профиль региона, а также расставить акценты в соответствии с узко заданной политической целью. Таким образом, профессия журналиста (особенно тележурналиста) сближается с профессией геополитика. Масс-медиа в современном обществе играют уже не чисто вспомогательную роль, как раньше, но становятся мощнейшим самостоятельным геополитическим фактором, способным оказывать сильное влияние на исторические судьбы народов.
  Существует еще одно направление в рамках общего процесса "возрождения" европейской геополитики - история геополитики. Оно не является в полном смысле слова геополитическим, так как ставит своей задачей историческую реконструкцию этой дисциплины, работу с источником, хронологию, систематизацию, библиографические данные и т.д. В некотором смысле это "музейный подход", не претендующий ни на какие выводы и обобщения применительно к актуальной ситуации. Такая историческая линия представлена в первую очередь трудами Пьер-Мари Голлуа и таких авторов, как Эрве Куто-Бегари, Жерар Шальян, Ганс-Адольф Якобсен и т.д. В рамках этой инициативы переиздаются тексты классиков геополитики - Маккиндера, Мэхэна, Челлена, Хаусхофера и т.д. Такого рода исторические исследования часто публикуются во французском журнале "Геродот" и новом итальянском геополитическом журнале "Limes", издаваемом Лучо Карачоло и Мишелем Каренманном при участии того же Лакоста.
  Прикладная или "внутренняя геополитика", развиваемая Ивом Лакостом, а также другими крупными специалистами - Мишелем Коренманном, Поль-Мари де ли Горе и т.д., - характерна для современной европейской политологии и сознательно избегает концептуальных обобщений и футурологических разработок. В этом принципиальное отличие всего этого направления, особенно развитого во Франции и Италии, от собственно атлантистских и мондиалистских школ, находящихся в США и Англии.
  Прикладная геополитика сохраняет с исторической, довоенной геополитикой гораздо меньше связей, нежели атлантизм и мондиализм, не говоря уже о континенталистской традиции. Это чисто аналитическая, политологическая, социологическая методика, и не более того. Поэтому между ней и планетарными глобальными проектами собственно геополитиков следует делать различие. В сущности, речь идет о двух дисциплинах, которые сближает только терминология и некоторые методы. Игнорируя геополитический дуализм, считая его либо преодоленным, либо несущественным, либо просто выходящим за рамки основного предмета изучения, "прикладная геополитика" перестает быть геополитикой в собственном смысле этого слова и становится лишь разновидностью статистико-социологической методики153.
  География как альтернатива геополитике
  Книга Жана Готтмана "Политика государств и их география" (1952) подводит итог полувековому развитию геополитики во Франции. Отметим, что Готтман предпочитал говорить о политической географии, а термин "геополитика" связывает исключительно с именами Ратцеля, Хаусхофера, Маккиндера и Спикмена. В своих работах Готтман подверг критике труды этих столпов геополитики, выдвинув собственную концепцию, основанную во многом на теоретических положениях Видаль де ла Блаша.
  Неприятие Готтманом геополитических построений немецкой школы было связано прежде всего с использованием геополитических концепций Ратцеля и Хаусхофера в идеологии и практике нацизма. Именно стараниями этих авторов, по мнению Готтмана, геополитика быстро вышла за рамки политической географии и пыталась охватить все политические науки, стать философией и методологией политических исследований. Геополитика вторглась и в область военной теории, превратившись, по его словам, в "науку подготовки к войне". Геополитика, как писал Готтман, строилась на "обожествлении государства, рассматриваемого в качестве инструмента природы и провидения, а зачастую и как биологический организм"154. Понятие Ратцеля "чувство пространства", которым обладают лишь великие народы, и тезис о том, что государство последовательно расширяет свое жизненное пространство, подчиняясь "закону растущих территорий", отмечал Готтман, не нужно было слишком сильно видоизменять, чтобы прийти к идеям сторонников германского фашизма. История остановилась бы, подчеркивал Готтман, если бы развивалась по законам Ратцеля155. Нельзя не отметить справедливости ради, что далеко не все в творчестве Ратцеля заслуживает столь жесткой критики. Многие наблюдения и открытия немецкого автора в переосмысленном виде были развиты, в том числе и французскими политическими географами, например уже упомянутый тезис Ратцеля о всемирной истории как "последовательном процессе дифференциации". Однако тут мы вновь сталкиваемся с двумя разными направлениями теоретической мысли, во многом обусловленными геополитическим положением соответствующих государств - Франции и Германии.
  Рассматривая концепцию английского геополитика Маккиндера, Готтман отмечает, что Маккиндером была предпринята попытка представить в академической форме давно известную доктрину противостояния морской державы и державы континентальной. Причем известна она прежде всего в своем политическом виде, как реальное противостояние политики Англии и России, начиная по крайней мере с XVHI века. Неизменным принципом английской политики был следующий: Великобритания - великая морская держава, стремящаяся к господству на морях, доминированию на океанических путях, к контролю над проливами и, наконец, на Европейском континенте - к обеспечению равновесия между двумя главными континентальными державами. Для России была характерна другая, но столь же ясная и во многом географически детерминированная формула - удержание за собой евразийских пространств и стремление к выходам к открытым морям и незамерзающим портам. Концепция Маккиндера, по словам Готтмана, это скорее политическая доктрина, противостоящая евразийской политической доктрине России. И если противоречия между французскими и германскими геополитическими концепциями были в основном теоретическими, то специфика английской и российской геополитических доктрин проявлялась скорее в конкретной политике в течение последних веков156. Политический смысл концепции Маккиндера на деле был гораздо сложнее. Она была не столько антироссийской, сколько антигерманской. Маккиндер предвидел столкновение двух главных континентальных держав Германии и России в борьбе за хартленд и рассматривал эту перспективу прежде всего с точки зрения интересов Англии, которая должна будет в этой схватке держать сторону России. Что касается сугубо теоретического противостояния германской и французской концепций, о котором писал в 50-е гг. Готтман, то следует еще раз подчеркнуть и политический аспект их противостояния. Опыт Третьего рейха в какой-то мере может быть назван проверкой на практике идей Ратцеля и его последователей. Французская геополитическая концепция также имела свой политический смысл, став впоследствии теоретической основой для осмысления и проведения в жизнь западноевропейской интеграции.
  В своей книге "Политика государств и их география" Готтман значительное место уделяет понятию пространства, доказывая, что размеры территории государства отнюдь не пропорциональны его могуществу. Главный политический смысл, по его мнению, имеет прежде всего географическое положение территории, ее организация, отношение этой территории к коммуникациям. Действительно, тот факт, что европейские державы с довольно ограниченной территорией в течение веков доминировали в политической жизни человечества и смогли создать империи, размеры которых многократно превышали территории метрополий, является, по Готтману, самоочевидным137. Основной характеристикой расположения территории, считает Готтман, является ее отношение к морю и континентальным пространствам. Большинство цивилизаций зародилось на побережье. Ценность морского расположения государства подчеркивали многие геополитики, в том числе Ратцель и Маккиндер. Развитие морской мощи было одной из главных целей Германии со времен Бисмарка, а России - с петровских времен. Французский политический географ А. Деманжон в книге "Упадок Европы" (1920) также подчеркивал необходимость возвращения Франции к морской политике158.
  Характерными чертами морских государств в отличие от государств континентальных были, по мнению Готтмана, большая свобода, терпимость и меньшая склонность к автократическим и абсолютистским формам правления, чем в континентальных образованиях. Выделяя этот исторический феномен, Готтман связывает его с характером коммуникационных связей прибрежных (морских) и континентальных государств. Море с самого рождения цивилизаций служило главной ареной связей, контактов, движения армий, людей, идей, товаров. Море связывало самые различные климатические регионы, расширяло горизонт представлений прибрежных жителей об ойкумене, о родственных и близких народах, об их антиподах. Эта постоянная возможность связей, контактов, обменов плюс свобода мореплавания, подтвержденная впоследствии Римским правом, давали несомненные преимущества для побережья, способствуя значительному разнообразию, а тем самым и большей терпимости, дифференциации, а значит, использованию опыта других, заимствованиям и в конечном счете отбору, вариантности развития. Характерно при этом, что побережье почти всегда испытывало влияние со стороны других прибрежных народов и государств, но отнюдь не континентальных.
  Островное положение - лишь частный случай, по мнению Готтмана. Не обязательно быть островом в буквальном смысле, чтобы пользоваться всеми преимуществами морского положения. Пример Макао, Гонконга в этом отношении весьма показателен. Островное положение имеет лишь одно явное преимущество - большая свобода в выборе отношений с различными государствами и народами, В отличие от морских государств и народов, континентальные, по Готтману, имеют менее разветвленные, менее интенсивные и менее разнообразные контакты, связи, обмены. Отсюда и характерные черты континентального развития159. Таким образом, подчеркивает Готтман, характеристики расположения той или иной территории, будь то морские или континентальные народы и государства, определяются прежде всего по отношению к взаимодействию, к движению людей, армий, товаров, капиталов, идей, а также к основным коммуникационным линиям. Поэтому центральным понятием политической географии должно стать, согласно концепции Готтмана, понятие "circulation" (с франц. - движение, передвижение, взаимодействие, циркуляция, оборот)160 . В дальнейшем Готтман в качестве синонима понятия "circulation" использовал иногда термин "communication". Физико-географические характеристики определяют сам характер и возможности коммуникаций, и наиболее важным является распределение на земном шаре морей и земли. Различные географические условия Готтман поэтому рассматривает прежде всего с точки зрения воздействия на возможность коммуникаций.
  Другим центральным понятием концепции Готтмана является понятие "iconographic", которое как и русское понятие "иконография" означает систему символов, используемых в иконописи, определяющих главный смысл иконописного образа, при этом свобода и разнообразие в подходе к образу возможны, но четко ограничены символическими и смысловыми рамками. Это понятие Готтман использует взамен понятия Видаль де ла Блаша "образы жизни" (genres de vie), развивая положения основателя французской политической географии. По Готтману, иконография - это воплощение ключевой государственной идеи в государственных символах - флаге, гербе, гимне, идеологических атрибутах, с помощью которых в гражданах культивируются чувства национальной общности и самоидентификации с государством. В качестве государственной идеи могут выступать возвращение утраченных территорий, объединение этнической группы в пределах одного государства, защита уязвимого участка государственной границы и др. "Иконографии" самых различных сообществ обязательно включают следующие элементы: прежде всего религиозные особенности, политическое прошлое и социальную организацию161. Готтман подчеркивает, что "образы жизни" отдельных локальных общностей на определенной стадии уже не определяются физико-географическими условиями, а воспроизводятся как типичные для той или иной общности, причем воспроизводятся все больше в системе символов, иногда отрываясь от реальных условий, породивших их много веков и даже тысячелетий назад. Среди множества примеров, приведенных Готтманом, выделим, в частности, жителей мегаполиса, сохраняющих условности тех "образов жизни", наследниками которых они являются, или англичан в Новой Зеландии, обустроивших страну уже по готовому образцу, или русских, осваивавших Сибирь и Дальний Восток и принесших туда свои системы символов. Сила этих систем символов, "иконографии" отдельных цивилизационных общностей, определяется тем, что они суть духовные образования, трансформировать которые практически невозможно, и, таким образом, политическое единство или политическая разобщенность уходят своими корнями в сферу духа (esprit), самосознания. Готтман тем самым продолжает традиции, заложенные Видаль де ла Блашем, который определял нацию как,, "гармоническое сочетание различных образов жизни". У Готтмана речь идет о совместимых системах символов, "иконографии" как завершенных духовных комплексах, воспроизводимых в современном обществе уже вне конкретной физико-географической среды. Поэтому, как писал Готтман, "настоящие политические перегородки (cloisons politique) образуются не формой земной поверхности, а в результате действия духовных факторов"162.
  Будучи географом "консервативного" направления, Готтман особо выделил национализм как "геополитическую силу", проявляющуюся внутри различных территориально-политических единиц и при взаимодействии между ними. Готтман видит сущность такого проявления геополитики в следующем: "Региону, чтобы отличаться от соседних, требуется гораздо больше, чем горе или долине, данному языку... Ему необходима, по существу, сильная вера, основанная на определенном религиозном кредо, определенной социальной точке зрения, определенной модели политической памяти, а части и на совокупности всех трех"163.
  Итак, выделив два наиболее общих понятия, характеризующих, с одной стороны, взаимодействие, движение, обмены - circulation, и, с другой стороны, системы символов, отражающих определенные "образы жизни", препятствующих, ограничивающих взаимодействие и коммуникации, - "иконографии", Готтман подходит к центральной проблеме - проблеме взаимоотношений между этими двумя политико-географическими реалиями. В процессе коммуникаций (circulation) происходит дифференциация пространства, движение людей, товаров и т.д. развивается отнюдь не хаотично, маршруты, дорожная сеть остаются относительно стабильными и модифицируются благодаря прогрессу в области транспорта или в результате изменений центров человеческой активности. Этот процесс организации пространства посредством развития коммуникаций связан с возникновением перекрестков, на которых создавались города, которые с момента своего зарождения становились центрами контактов, обменов, трансформаций. Сформировавшись как центры коммуникационных связей, города постепенно вырабатывают из всего разнообразия влияний и воздействий тот "образ жизни", ту минимальную систему символов, "иконографию", которая служит медленной унификации и консервации региональных особенностей. Город превращается в административный и политический центр, центр региональной солидарности, притягивая и организуя близлежащее пространство, а "система перекрестков" с образованными на них городами становится той первичной сетью, которая составляет политическую основу для формирования и развития государства. Процесс коммуникаций приводит к постоянному расширению взаимодействия и складыванию все более широких "систем символов" и "образов жизни", в рамках которых, как в русской матрешке, сосуществуют совместимые более частные "системы символов", "иконографии"164. Иначе говоря, более широкие "иконографии" посредством развития коммуникаций, коммуникативных систем возникают как синтез локальных "иконографии"; сохраняя значение последних на своем локальном уровне, но связывая их в более крупные региональные системы солидарности. Таков механизм складывания регионов, государств, цивилизаций - из расширяющегося естественного взаимодействия совместимых локальных "образов жизни" или "иконографии". Этот процесс не был последовательным, - на смену империям приходила региональная обособленность, сменявшаяся затем новыми формами политических объединений; этот процесс объединения и разъединения непосредственно отражал динамику формирования "образов жизни" на новом уровне, а потом опять разделение и опять новый синтез. Эти положения Готтман развил в изданном в 1956 г. курсе лекций по политической географии165.
  Таковы основные положения концепции Готтмана, которая сложилась под воздействием теоретических установок Видальде ла Блаша и впитала в себя традиции современной французской школы политической географии, отличительными особенностями которой стали: акцент на изучении прежде всего регионалистских аспектов геополитической проблематики, определенная недооценка роли политических государств, обостренное внимание к политико-психологическим и духовным факторам в процессе развития международно-политической системы. Отмеченная прежде всего полемической заостренностью по отношению к германской школе геополитики, французская политическая география развивалась в русле "антропо-географической школы", представив оригинальный и во многом альтернативный германскому свой подход к современным проблемам геополитики.
  Концепция Готтмана способствовала систематизации страноведческих политико-географических знаний. Однако эти концепции были весьма далеки от задач других общественных наук и прогресса в их теории. Парадоксальным образом политическая география оказалась далеко от сферы политики. Основной акцент делается на описание и интерпретацию различий между существующими де-юре политическими единицами, на их уникальность; при этом реальной дифференциации политико-географического пространства уделялось значительно меньше внимания. В объяснении субъективные факторы нередко выпячивались в ущерб долговременным объективным, в том числе роли экономических структур. Традиционность и неизменность тематики постепенно превратила политическую географию в рутинное • пополнение банка политико-географических описаний все новыми частными случаями. Ввиду этого концепции начала 50-х гг. уже к середине 60-х исчерпали себя.
  Теоретические основы для формирования подходов многих французских авторов к проблемам геополитики были заложены Видаль дела Блашем. Некоторые важные теоретические построения Видаль де ла Блаша остались незавершенными. Его последователи, в частности Ж. Ансель, развили концептуальные установки основателя современной французской политической географии. Теоретические работы Видаль де ла Блаша, как писал Ансель, приводят к пониманию нации как "гармонического сочетания различных образов жизни", присущих отдельным локальным общностям, осознающих единство, сходство, совместимость главных элементов их бытия166. В рамках его концепции государство оказывается как бы вторичным и скорее результатом, продуктом этого осознаваемого единства. Отсюда понимание границы, характерное для Видаль де ла Блаша и его последователей, как живой, осознаваемой, а не обусловленной "внешними" рамками государства или непосредственно физико-географическими факторами167.
  Такого рода теоретические построения как раз и служили основой для историко-политико-географического обоснования принадлежности Эльзаса Франции. Взятый в качестве географической индивидуальности, Эльзас обладал своими специфическими особенностям, отличавшими его от соседних регионов Франции и Германии. Своеобразный уклад жизни этой местности определялся во многом географическими реалиями: Эльзас - это прежде всего крупный лесной массив, окруженный с XVII века владениями крестьянских общин, боровшихся с привилегиями местной феодальной аристократии. Борьба эта привела жителей Эльзаса, большинство из которых в этническом и языковом отношении были скорее немцами, к активному участию во Французской революции конца XVIII века, к участию в формировании французского национального государства. Наделенные землей в результате революции, крестьяне - эта масса мелких собственников Эльзаса - стали опорой французской администрации в регионе, осознавая все в большей мере себя частью французской нации (не этнической общности, а именно частью "государства-нации")168.
  Продолжая традиции, заложенные Видаль де ла Блашем, Ансель в своей книге "Геополитика" (1936) акцентировал внимание на проблеме границ. По его мнению, идея "естественных границ" осталась лишь теоретической, абстрактной схемой, не соответствующей реальности. Рассмотренные Ж. Анселем исторические примеры подтверждают его мысль о том, что практически нет каких-либо физико-географических условий, будь то реки, горы, моря, пустыни, которые являлись бы естественными барьерами для человеческой активности и стали бы естественной границей того или иного сообщества. Например, Пиренеи, разделяющие Испанию и Францию, - это отнюдь не естественная природная граница, так как она проходит не по главным хребтам, не по водоразделу рек, не по лингвистическому или этническому признаку. Единственный естественный барьер, как подчеркивает Ж. Ансель, - это отсутствие людей, рубеж ойкумены, как, например, северная граница России169. "Граница в действительности - это результат равновесия между жизненными силами двух народов. Она не имеет абсолютной ценности. Граница имеет лишь относительную ценность в соответствии с функцией, которую она должна выполнять по мнению групп, которых она объемлет и которые стремятся ее поддерживать"170.
  Теоретические положения Видаль де ла Блаша и его учеников стали основой и для различных регионалистских концепций в политике, своеобразной методологией модной в 20-30-х гг. во Франции идеи Соединенных Штатов Европы и идеи Европы регионов. Концепция Видаль де ла Блаша, развитая его последователями, была также использована теоретиками интеграционного процесса в Европе. Таким образом, не только чисто теоретические аспекты, касающиеся интерпретации политико-географических феноменов, отличали французскую школу от германской, но и конкретные политические выводы и рекомендации, вытекающие из, казалось бы, весьма абстрактных схем рассуждений.
  После фундаментальных исследований Видаль де ла Блаша во французской политической географии не предпринималось попыток к разработке полномасштабной геополитической концепции. Скорее можн'0 говорить о развитии некоторых его идей отдельными авторами (Ж. Ансель, Готтман и др.). Незаконченность многих положений самого Видаль де ла Блаша открыла перед его учениками и последователями широкое поле для собственных интерпретаций. Однако многие французские авторы отошли от геополитики как таковой и обратились к прикладным политико-географическим исследованиям и прежде всего к исследованиям отдельных регионов как "географических индивидуальностей", как локальных очагов взаимодействия человека и природы, если пользоваться терминологией самого Видаль де ла Блаша. Собственно политический аспект, как отмечал Готтман, отошел на второй план, а географический подход к политическим реалиям многие авторы стали путать с картографическим171.
  Рост интереса к геополитике, пик которого пришелся во Франции на первую треть XX века, был непосредственно связан с дебатами вокруг роли географических факторов в политике и истории. Наиболее характерными трудами, отражающими различные точки зрения французских авторов, стали произведения К. Валло, Ж. Брюна, Л. Февра.
  Работа К. Валло и Ж. Брюна "География истории" (1921), как и другие книги этих авторов, написана в позитивистском духе и носит больше описательный и систематизирующий, нежели философский характер. Центральной линией книги является проблема взаимодействия человека с окружающей его физической средой. Что касается политических реалий, то, по мнению авторов, они во многом детерминированы физико-географическими факторами. Главная идея книги заключена в мысли, что география как бы предшествует истории и создает предрасположения к тому или иному ее ходу. Эта идея приводит авторов к переоценке физических констант и, соответственно, к недооценке роли человека и факторов политических, экономических и социальных, действующих в комплексе172.
  Действительно, любая физико-географическая реальность, имевшая место до или в момент того или иного исторического и политического процесса или события, отнюдь не означает наличия между ними причинно-следственной связи. Оппонентом во многом детерминистского подхода К. Валло и Ж. Брюна стал французский историк Люсьен Февр, который в своей книге "Земля и эволюция человечества" (1922) впал в другую крайность, обосновывая тезис о том, что географические реалии не определяют реалии политические. Речь, по его мнению, может идти лишь о формах адаптации человека к тем или иным условиям географической среды, о его способности использовать те или иные географические факторы173.
  Следует отметить также, что Ж. Брюн и К. Валло, опираясь на идеи Видаль де ла Блаша, выдвинули, свой вариант видения геополитических перспектив мирового развития. Рост взаимозависимости, как указывают Ж. Брюн и К. Валло, приведет к тому, что на смену узким альянсам, которые имеют целью лишь обеспечение равновесия сил, придут "широкие федерации государств", основанные, с одной стороны, на объединении усилий, с другой - на распределении и удовлетворении потребностей. Речь может идти, по мнению французских авторов, о последовательном развитии политической организации: "от семьи к племени, от племени к городу, от города к государству, от государства к Федерации государств и, наконец, от Федерации государств к Сообществу наций"174. Берущий начало от Видаль де ла Блаша гуманистический подход, не лишенный оптимизма и некоторой наивности, стал важной чертой французской политической географии.
  Современными французскими авторами, специалистами в области теории международных отношений, геополитика рассматривается в качестве одного из методов, подходов к исследованию международно-политических проблем175. Тот ракурс, который высвечивает геополитическое измерение международных отношений, конечно, не абсолютен, но взятый в качестве одного из вариантов осмысления мировой политики геополитический подход дает возможность ответить на ряд теоретических вопросов. Не будет, наверное, преувеличением сказать, что многие особенности исторического развития Франции были обусловлены в том числе и характером ее географического расположения.
  Специфика французской внешней политики последних веков может быть представлена как проекция проблем, возникающих в результате двойственного географического положения Франции в Европе. С одной стороны, Франция - континентальная держава, претендующая в течение столетий на особое место на континенте и конкурирующая по силе с Германией. С другой - Франция во все времена претендовала (нельзя сказать, что успешно) и на роль морской державы. Этот дуализм геополитического положения Франции рождал на протяжении длительного исторического периода и двойственность ее основных внешнеполитических ориентации. Однако морская ориентация Франции все-таки существовала скорее как возможная альтернатива, становившаяся особенно актуальной в периоды ослабления позиций Франции на континенте. Изменение баланса сил в Европе неизбежно вызывало попытки со стороны Парижа использовать свои возможности и как морской, и как континентальной державы. Так, реальная динамика соотношения сил на континенте между ведущими державами обусловила довольно быструю переориентацию внешнеполитической активности Франции в эпоху Наполеона от дальних морских походов (египетский поход) к экспансии на континенте.
  Особенности геополитического положения Франции можно трактовать как некоторое преимущество, но часто, в конкретной исторической обстановке, эта двойственность была причиной уязвимости Франции перед лицом сугубо морской державы - Англии и континентального колосса Европы - Германии, а также России, более четко осознававших и последовательно отстаивавших свои во многом неизменные интересы. Как писал, может быть, слишком пессимистично, Арон, Франция так и не смогла в итоге обрести столь же сильные позиции на континенте, как Германия, и не стала морской державой, сравнимой с Англией'76. Этот вывод Арона, сделанный в начале 60-х гг., отражал крайнюю степень уязвимости Франции в послевоенном мире. Распад французской колониальной империи, возрождение мощи Германии и усиление ее позиций в Европе ставили Францию в крайне невыгодное положение: ни на морском, ни на континентальном направлениях Франция не была способна отстоять свои специфические интересы. И кардинальным способом разрешения проблемы геополитической уязвимости Франции стала политика создания собственной ядерной мощи, которая как бы выводила за рамки эту двойную геополитическую уязвимость Франции, превращая страну, по замыслам французских стратегов, в "третью ядерную державу мира". Ядерный фактор - обладание автономной ядерной мощью - служил для Франции универсальным средством обеспечения внешнеполитических интересов на разных направлениях. Дополненный политикой активного балансирования между центрами силы он глобализировал влияние Франции в мире и придавал ей тот вес в 60-80-е гг., который явно превышал реальные возможности страны. Франция, как ни одна из других средних держав, сумела с большой выгодой для себя встроиться в систему жесткого двухполюсного противостояния. Однако тем большим оказался ущерб для Франции после кардинального изменения геополитической и геостратегической ситуации в мире и в Европе на рубеже 80-90-х гг. Распад ОВД, дезинтеграция Советского Союза, объединение Германии вновь поставили перед Францией целый ряд трудноразрешимых геополитических проблем. И единственным реальным средством преодоления геополитической уязвимости Франции перед лицом усилившейся мощи Германии в Европе стала политика Парижа, нацеленная на максимально возможное сближение с Германией и форсирование процесса западноевропейской интеграции, способного, по замыслам французских властей, если не растворить мощь объединенной Германии в коллективных усилиях Сообщества, то хотя бы создать приемлемые рамки для постепенного возрождения мощи объединенной Германии и гарантировать Францию от возможных эксцессов самостоятельной континентальной политики Германии.
  Поэтому разработанная представителями французской школы политической географии от Видаль де ла Блаша до Готтмана историческая модель развития европейского геополитического пространства, обосновывающая неизбежность интеграционного процесса в рамках европейской цивилизации, была не только чисто теоретической схемой, альтернативной к германской геополитической концепции, но теоретическим и политико-идеологическим обеспечением политической стратегии Франции в Европе, противостоящей возможным политическим амбициям Германии и ее гипотетическим претензиям на гегемонию на Европейском континенте. В основе же различий политических стратегий двух стран и отличий в подходах их представителей к проблемам геополитики лежат прежде всего различия в геополитическом положении соответственно Франции и Германии.
 § 4. Русская геополитика
  Как уже отмечалось, в России уже в XIX веке существовала традиция географического детерминизма, представленная прежде всего трудами Л.И. Мечникова. В XX столетии эта традиция раскололась, как раскололась вся русская культура. Одна ветвь геополитической мысли стала развиваться в Советской России, другая - в Русском Зарубежье.
  Можно считать, что единственным автором, развивавшим геополитический подход в Советской России, был профессор страноведения географического факультета Ленинградского государственного университета 20-30-х гг. В.П. Семенов-Тян-Шанский, который, как и Ратцель, использовал термин "антропогеография". В результате обобщения представлений зарубежных (Ратцеля, Э. Реклю и др.) и русских (А.И. Воейкова, П.П. Семенова-Тян-Шанского, В.И. Ламанского и др.) исследователей о связях территориально-политических (прежде всего государственных) образований и культурных особенностей человечества с их природными предпосылками и историческими особенностями процесса освоения пространства, В.П. Семенов-Тян-Шанский создал целостную глобальную концепцию геополитики177.
  Ее принципиальные моменты сводятся к следующему:
  1) представление об "антропогеографии" как об "итоговом", синтетическом и многоуровневом знании в структуре географической науки, как о географии "территориальных и духовных господств человеческих сообществ"178 или "страноведении территориального господства"179;
  2) привнесение в традиционный географический детерминизм антропологических установок, рассматривающих деятельность человека, в особенности экономическую, как важнейшее звено в процессе формирования территориального господства на базе тех или иных географических факторов180;
  3) выделение и характеристика форм "могущественно-территориального владения" как совокупного результата действия природных, исторических, экономических и культурных факторов развития, территорий181;
  4) исследование развития "чрезматериковой" системы территориально-политического могущества России, ее преимуществ, недостатков и перспектив;
  5) разработка на русском материале представлений о колонизационных базах как генераторах и гарантах территориально-политического могущества182;
  6) политико-географическое районирование и картографирование России (выделение "цельных в политико-географическом отношении местностей").
  Теория В.П. Семенова-Тян-Шанского в отличие от аналогичных западных концепций не абсолютизировала природно-географический, биологический, исторический, расовый, этнический или иные факторы геопространства либо их сочетания (вроде "жизненного пространства") в качестве причин развития территориально-политических систем. Антропогеографизм русского ученого требовал рассматривать их в единстве, в том числе с факторами экономического
 и социокультурного характера, и в первую очередь - как результаты человеческой деятельности "в сфере материальной и духовной".
  Геополитическая концепция В.П. Семенова-Тян-Шанского не получила дальнейшего развития в СССР, хотя советская геополитическая реальность (в частности, освоение территорий азиатской части Советского Союза) в главных чертах складывалась именно по его проекту - путем целенаправленного, исходившего из имперских интересов создания в обозначенных им пределах "колонизационных баз будущего" (Уральской, Туркестанской, Алтайской, Прибайкальской)183 новых мощных в социально-экономическом отношении регионов, обеспечивших стране геополитическую стабильность в годы мировой и холодной войн184.
  Одним из первых, кто обратился к геополитической проблематике в Русском Зарубежье, был русский историк, социолог и публицист крайне монархического толка Иван Лукьянович Солоневич (1891-1953). Сопоставляя личные свободы в России и в США и Англии, он прямо относит их на счет географического фактора. "Американская свобода, как и американское богатство, - пишет он, - определяются американской географией; наша свобода и наше богатство ограничены русской географией". Русский народ никогда не будет иметь такие свободы, какие имеют Англия и США, потому что безопасность последних гарантирована океанами и проливами, а наша может быть гарантирована только воинской повинностью. Из всех же "несвобод" воинская повинность является первой. Говоря же о бедности России, он отмечает, что она не имеет никакого отношения к политическому строю. Она "обусловлена тем фактором, для которого евразийцы нашли очень яркое определение: географическая обездоленность России". "История России есть история преодоления географии России", - заключает Солоневич185. В этот ряд нельзя, конечно, не поставить и Л.Н. Гумилева, чья теория этногенеза неотрывна от всестороннего учета им влияния и воздействия факторов среды и прежде всего географии в самом широком смысле этого слова.
  Среди русских геополитиков следует назвать и группу ученых-эмигрантов, известных как "евразийцы": Н.С. Трубецкой, И.А . Ильин, П.Н. Савицкий, Г.В. Вернадский, Г.Ф. Флоровский, Л.П. Карсавин и др. Их объединяла идея о России как особом мире, на развитие которого оказал сильное влияние материк Евразия. Концепция развивалась на основе почвенной теории, и ими был введен геополитический термин "месторазвитие". Под ним понималась неповторимая географическая среда, в которой происходит становление как отдельного человека, так и крупных человеческих сообществ.
  Экономист, географ и философ Петр Николаевич Савицкий (1895-1968) - пожалуй, первый и единственный русский автор, которого в полном смысле слова можно назвать геополитиком. Савицкий окончил экономический факультет Петроградского Политехнического института, до первой мировой войны был близок к кадетам. В 1916-1917 гг. работал в русском посольстве в Норвегии. В 1920 г. был секретарем П.Б. Струве - руководителя иностранных дел штаба Врангеля. После поражения белой армии выехал в Болгарию, где работал техническим редактором журнала "Русская мысль", затем переехал в Чехословакию, где стал приват-доцентом на кафедре экономики и статистики Русского юридического факультета в Праге, а с 1928 г. - также Русского института сельскохозяйственной кооперации. В 1921 г. вместе с князем Н.С. Трубецким возглавил евразийское движение, в котором геополитические факторы играли центральную роль. Именно Савицкий в большей степени из всех евразийцев интересовался геополитикой.
  Несмотря на симпатии к Советскому Союзу, которые были характерны не только для откровенно просоветского крыла евразийцев (парижский кружок, издававший газету "Евразия"), с которым Савицкий официально порвал отношения, но и для самых умеренных и консервативных элементов. После взятия советскими войсками Праги в 1945 г., Савицкий был арестован и осужден на 10 лет. В лагерях он познакомился с сыном поэта Николая Гумилева Львом, который стал его учеником, а впоследствии одним из лучших современных русских этнографов и историков. В 1956 г. Савицкий был реабилитирован и вернулся в Прагу, где и умер спустя 12 лет.
  Мировоззрение Савицкого, как и большинства других евразийцев, складывалось под влиянием трудов славянофилов Данилевского и особенно Леонтьева. Это была разновидность революционного славянофильства, сопряженного с центральной идеей особости исторической идентичности "великороссов", не сводимой ни к религиозной, ни к этнически славянской сущности. В этом аспекте они были более всего близки к Константину Николаевичу Леонтьеву (1831-1879), сформулировавшему важнейший тезис - "славянство есть, славизма нет", то есть "этническая и лингвистическая близость славянских народов не является достаточным основанием, чтобы говорить об их культурном и характерном единстве". Евразийское движение по набору излюбленных тем и концепций было удивительно близко к немецким консервативным революционерам. Так же, как и консервативные революционеры, евразийцы стремились сочетать верность истокам с творческим порывом в будущее, укорененность в русской национальной традиции с социальным модернизмом, техническим развитием и политикой нетрадиционных форм. На этом основано и осторожно позитивное отношение евразийцев к Советскому государству и к Октябрьской революции.
  Основная идея Савицкого заключается в том, что Россия представляет собой особое цивилизационное образование, определяемое через качество "срединности". Одна из его статей - "Географические и геополитические основы евразийства" (1933) - начинается такими словами: "Россия имеет гораздо больше оснований, чем Китай, называться "Срединным Государством"". Если "срединность" Германии, ограничивается европейским контекстом, а сама Европа есть лишь "западный мыс" Евразии, то Россия занимает центральную позицию в рамках всего континента. "Срединность" России для Савицкого является основой ее исторической идентичности - она не часть Европы и не продолжение Азии. Она - самостоятельный мир, самостоятельная и особая духовно-историческая геополитическая реальность, которую Савицкий называет "Евразией".
  Это понятие обозначает не материк и не континент, но идею, отраженную в русском пространстве и русской культуре, историческую парадигму, особую цивилизацию. Савицкий с русского полюса выдвигает концепцию, строго тождественную геополитической картине Маккиндера, - только абстрактные "разбойники суши" или "центростремительные импульсы, исходящие из географической оси истории", приобретают у него четко выделенный абрис русской культуры, русской истории, русской государственности, русской территории. Россия-Евразия у Савицкого предстает в том же свете, как у Ратцеля.
  Если Маккиндер считает, что из пустынь хартленда исходит механический толчок, заставляющий береговые зоны ("внутренний полумесяц") творить культуру и историю, то Савицкий утверждает, что Россия-Евразия (= хартленд Маккиндера) и есть синтез мировой культуры и мировой истории, развернутый в пространстве и времени. При этом природа России соучаствует в ее культуре.
  Россию Савицкий понимает геополитически, не как национальное государство, но как особый тип цивилизации, сложившейся на основе нескольких составляющих - арийско-славянской культуры, тюркского кочевничества, православной традиции. Все вместе создает некое уникальное, "срединное" образование, представляющее собой синтез мировой истории.
  Великороссов Савицкий считает не просто ответвлением восточных славян, но особым имперским этническим образованием, в котором сочетаются славянский и тюркский субстраты. Этот момент выводит его на важную тему - тему Турана. Обращение к Турану в качестве позитивной ориентации было скандальным для многих русских националистов. Так, Савицкий косвенно оправдывал монголо-татарское иго, благодаря которому "Россия обрела свою геополитическую самостоятельность и сохранила свою духовную независимость от агрессивного романо-германского мира". Такое отношение к тюркскому миру было призвано резко отделить Россию-Евразию от Европы и ее судьбы, обосновать этническую уникальность русских.
  "Без татарщины не было бы России" - этот тезис из статьи Савицкого "Степь и оседлость"186 был ключевой формулой евразийства. Отсюда прямой переход к чисто геополитическому утверждению: "Скажем прямо: на пространстве всемирной истории западноевропейскому ощущению моря, как равноправное, хотя и полярное, противостоит единственно монгольское ощущение континента; между тем в русских "землепроходцах", в размахе русских завоеваний и освоении - тот же дух, то же ощущение континента"187. И далее: "Россия - наследница Великих Ханов, продолжательница дела Чингиза и Тимура, объединительница Азии. ...В ней сочетаются одновременно историческая "оседлая" и "степная" стихия".
  Фундаментальную двойственность русского ландшафта - ее деление на Лес и Степь - заметили еще славянофилы. У Савицкого геополитический смысл России-Евразии выступает как синтез двух реальностей - европейского Леса и азиатской Степи. При этом такой синтез не есть простое наложение двух геополитических систем друг на друга, но нечто цельное, оригинальное, обладающее своей собственной мерой и методологией оценок.
  Россия-Евразия не сводится целиком к Турану. Она - нечто большее. Но в отношении Европы, которая все выходящее за рамки своего "берегового" сознания считает "варварством", самоквалификация русских как "носителей монгольского духа" является провокацией, открывающей историческое и духовное превосходство евразийцев.
  Одним из главных факторов исторического процесса, с точки зрения Савицкого, является тесная связь жизни народа с его географической основой - его "месторазвитием" (термин, введенный в научный оборот Савицким). Концепция "месторазвития" играет важнейшую роль в его теории. Этот термин представляет собой точный аналог понятию "ландшафт", как оно трактуется "политической географией" Ратцеля и немецкой геополитикой в целом. В этом понятии отражается "органицизм" евразийцев, точно соответствующий немецкой "органицистской" школе и резко контрастирующий с прагматизмом англосаксонских геополитиков. Если бы Спикмен был знаком с трудами Савицкого, то его негодование относительно "метафизического нонсенса" было бы еще более сильным, чем в случае с Хаусхофером. Так, в работе "Географический обзор России-Евразии" Савицкий пишет: "Социально-политическая среда и ее территория "должны слиться для нас в единое целое, в географический индивидуализм или ландшафт"188. Это и есть сущность "месторазвития", в котором объективное и субъективное сливаются в неразрывное единство, в нечто целое. Это концептуальный синтез. В том же тексте Савицкий продолжает: "Необходим синтез. Необходимо умение сразу смотреть на социально-историческую среду и на занятую ею территорию"189. В этом Савицкий близок к Видаль де ла Блашу. Подобно французскому геополитику, обосновывавшему неделимость Франции единством культурного типа независимо от этнической принадлежности жителей Эльзас-Лоррэн, Савицкий считает, что "Россия-Евразия есть "месторазвитие", "единое целое", "географический индивидуум" - одновременно географический, этнический, хозяйственный, исторический и т.д. и т.п., "ландшафт"190. Россия-Евразия есть такое "месторазвитие", которое является интегральной формой существования многих более мелких "месторазвитий".
  Через введение понятия "месторазвитие" евразийцы уходили от позитивистской необходимости аналитически расщеплять исторические феномены, раскладывая их на механические системы - применительно не только к природным, но и к культурным явлениям. Апелляция к "месторазвитию", к "географическому индивидууму" позволяла евразийцам избежать слишком конкретных рецептов относительно национальных, расовых, религиозных, культурных, языковых, идеологических проблем. Интуитивно ощущаемое всеми жителями "географической оси истории" геополитическое единство обретало тем самым новый язык, "синтетический", не сводимый к неадекватным, фрагментарным, аналитическим концепциям западного рационализма. В этом также проявилась преемственность Савицкого русской интеллектуальной традиции, всегда тяготевшей к осмыслению "цельности", "соборности", "всеединства" и т.д.
  Очень важным аспектом теории Савицкого является принцип "идеократии". Савицкий полагал, что евразийское государство должно строиться, отправляясь от изначального духовного импульса, сверху вниз. А следовательно, вся его структура должна созидаться в согласии с априорной Идеей, и во главе этой структуры должен стоять особый класс "духовных вождей".
  Идеократия предполагала главенство непрагматического, нематериального и некоммерческого подхода к государственному устройству. Достоинство "географической личности", по Савицкому, состоит в способности подниматься над материальной необходимостью, органически включая физический мир в единый духовно-созидательный импульс глобального исторического делания. Идеократия - термин, который объединяет все формы недемократического, нелиберального правления, основанного на нематериалистических и неутилитаристских мотивациях. Причем Савицкий сознательно избегает уточнения этого понятия, которое может воплощаться и в теократической соборности, и в народной монархии, и в национальной диктатуре, и в партийном государстве советского типа. Такая широта термина соответствует чисто геополитическим горизонтам евразийства, которые охватывают огромные исторические и географические объемы. Это попытка наиболее точно выразить интуитивную волю континента.
  Очевидно, что идеократия прямо противоположна прагматико-коммерческому подходу, доминировавшему в доктринах Маккиндера, Мэхэна и Спикмена. Таким образом, русские евразийцы довели до окончательной ясности идеологические термины, в которых проявлялось исторически противостояние моря и суши. Море - либеральная демократия, "торговый строй", прагматизм. Суша - идеократия (всех разновидностей), "иерархическое правление", доминация религиозного идеала.
  Взгляды Савицкого на идеократию резонируют с идеями немецкого социолога и экономиста Вернера Зомбарта, делившего все социальные модели и типы на два общих класса - "герои" и "торговцы". На геополитическом уровне термин "герой", "героизм" утрачивает метафорический, патетический смысл и становится техническим термином для обозначения юридической и этической специфики идеократического правления.
  Роль Савицкого и, шире, русского евразийства в развитии геополитики как науки огромна. И странно, как мало внимания уделяется этому направлению в западных учебниках. В лице Савицкого мы имеем совершенно сознательного, ответственного и компетентного геополитика, который полноценно и обоснованно выражает позицию хартленда, причем отталкиваясь от наиболее глубинных - русских - его областей. Геополитическая доктрина Савицкого - это прямая антитеза взглядам Мэхэна, Маккиндера, Спикмена, Видаль де да Блаша и других талассократов. Причем только в данном случае речь идет о законченном и развернутом изложении альтернативной доктрины, подробно разбирающей идеологические, экономические, культурные и этнические факторы.
  Сравнение идей русских евразийцев с теориями немецких геополитиков-континенталистов (Хаусхофер, Шмитт и т.д.), которые также пытались построить собственную геополитическую теорию как антитезу стратегии "Морской силы", показывает, что у немцев в этом направлении пройдена лишь половина пути, а у русских (в первую очередь у Савицкого) мы имеем дело с законченной и непротиворечивой, полноценной картиной мира. В этом смысле можно вывести некоторый закон: "Чем ближе воззрения немецких континенталистов к русскому евразийству, чем полнее принимают они Ostorientierung, тем последовательней и логичней их доктрины, эффективней их политические проекты, созданные на геополитической основе".
  Ближе всего к Савицкому подошли германские национал-большевики - в частности, Эрнст Никиш, - которые прекрасно осознавали двойственность геополитического положения Германии, чья "срединность" относительна и вторична по сравнению с абсолютной культурной и континентальной "срединностью" русских. Отсюда они делали вывод, что Германия не может претендовать на роль геополитического синтеза, что она должна сделать выбор между юго-западной, славянофобской, католической и, в некоторых аспектах, талассократической (буржуазной) Германией (вместе с Австрией) и северо-восточной германо-славянской, социалистической, русофильской, протестантской и спартанской Пруссией. Никишу принадлежит знаменитый геополитический тезис - "Европа от Владивостока до Флессинга", и только такой подход со стороны немцев гармонично вписывается в последовательное континентальное евразийство. Естественно, что линия антикоммуниста и славянофоба Гитлера - как бы ни пытались корректировать ее некоторые намного более исторически ответственные консервативные революционеры и геополитики - не могла не привести к тому, что Германия надолго утратила свое историческое бытие в результате кошмарного поражения, нанесенного именно теми силами, "вечный союз" с которыми только и мог обеспечить немцам соучастие в мировом господстве теллурократии.
  Лев Николаевич Гумилев (1912-1992) - историк, этнолог, философ, доктор исторических и географических наук - собственно геополитические темы в своих трудах не затрагивал, но его теория этногенеза и этнических циклов продолжает линию органицистского подхода и отчасти географического детерминизма, которые составляют сущность геополитики уже у Ратцеля, Челлена, Хаусхофера и др.
  Теория Гумилева является на сегодняшний день сильнейшей философско-исторической концепцией, с которой не могут сравниться ни спекуляции таких известных и серьезных авторов, как Данилевский, Шпенглер, Тойнби, Коллингвуд, Ясперс, ни тем более такие поверхностные и сомнительные построения, как геополитика или "Конец истории" Фукуямы.
  Суть теории Гумилева сводится к следующему191:
  1) основным действующим лицом истории являются этносы, поскольку они представляют собой наиболее устойчивые и активные человеческие общности, охватывающие всех людей, поскольку нет человека вне этноса, и каждый человек принадлежит только к одному этносу; этнос - система, развивающаяся в историческом времени, имеющая начало и конец; этнос есть сам дискретный процесс этногенеза;
  2) универсальный критерий отличия этносов между собой - стереотип поведения - особый поведенческий язык, который передается по наследству, но не генетически, а, как показал М.Е. Лобашев, через механизм сигнальной наследственности, основанной на условном рефлексе, когда потомство путем подражания перенимает от родителей и сверстников поведенческие стереотипы, являющиеся одновременно адаптивными навыками;
  3) системными связями в этносе служат ощущения "своего" и "чужого", а не сознательные отношения; ощущение реальности стереотипа порождает самосознание и противопоставление "мы - они";
  4) единство этноса поддерживается геобиохимической энергией биосферы, эффект которой определяется как пассионарность - непреоборимое стремление к достижению какой-либо цели, пусть даже иллюзорной, но для осуществления которой ее носители (пассионарии) готовы пожертвовать как собственной жизнью, так и жизнью своего потомства; психологически пассионарность проявляется как импульс подсознания, противоположный инстинкту самосохранения, как индивидуального, так и видового;
  5) в зависимости от соотношения пассионарного импульса (Р) и инстинкта самосохранения (J) Гумилевым описано три характерных поведенческих типа: пассионарии (P>J); гармоничные люди (P=J); субпассионарии (P   6) статистически в этносе преобладают гармоничные особи; доли пассионариев и субпассионариев в процентном отношении незначительны, но изменение их количеств определяет геобиохимическое состояние этноса как закрытой системы дискретного типа (по классификации А.А. Малиновского);
  7) в зависимости от удельного веса пассионарности этнос в своем жизненном цикле (то есть в процессе этногенеза) проходит ряд стадий: фазу подъема пассионарности (скрытую, или инкубационную, и явную), фазу предельной пассионарности (акматическую); фазу надлома (то есть резкого спада пассионарности); инерционную фазу (постепенный спад пассионарности; фазу потери пассионарности (фаза обскурации); мемориальную фазу, когда после некоторой регенерации пассионарности этнос превращается в реликт, являющийся верхним звеном геобиоценоза определенного ландшафта;
  8) вспышка этногенеза является результатом пассионарного толчка, то есть определенной органической мутации, которая в свою очередь вызывается либо непосредственно космическим облучением поверхности земли вдоль определенной линии, либо посредством передачи пассионарного признака генетически - благодаря половым контактам пассионариев с менее пассионарными особями; процесс этногенеза характеризуется угасанием энергии живого вещества (пассионарности) из-за сопротивления среды; этот процесс в любой момент может быть прерван внешним вмешательством, особенно в моменты перехода от фазы к фазе, и при этом этнос частью истребляется, частью "рассыпается розно";
  9) этносы имеют сложную структуру, включая в себя субэтносы, консорции и конвиксии, и сами составляют более сложные структуры - суперэтносы, объединяемые общей доминантой; между разными этносами возможны следующие типы связи: симбиоз (добрососедство), ассимиляция (слияние), ксения (добровольное объединение без слияния), химера (объединение без слияния путем подчинения одного этноса другим, чуждым ему по доминанте), война за господство на определенной территории (внутри суперэтноса), война на истребление (при враждебных контактах на суперэтническом уровне);
  10) поскольку импульс пассионарности имеет чисто энергетический характер, направленность расходования этой энергии зависит от выбора доминанты - определенной идеи, чаще всего религиозной, которая составляет мироощущение и жизненную программу ее носителей; все мироощущения делятся на жизнеутверждающие (теистические и оптимистичные) и жизнеотрицающие (атеистические и пессимистичные); при этом только первый тип мироощущений может стать основой нормальной жизни этноса, тогда как жизнеотрицающее мироощущение порождает антисистемы, общности людей, для которых ложь является принципом действия и усилия которых направлены на разрушение биосферы в любых ее проявлениях.
  Между тем гумилевская теория в своем становлении и развитии столкнулась с рядом препятствий вненаучного характера, что не позволяет принимать ее без критики.
  В философии истории, созданной Гумилевым, можно выделить целый ряд сильных и слабых сторон. Начнем с сильных. Теория построена профессиональным историком с учетом огромного исторического и историографического материала, что практически исключило использование в обобщениях недостоверных сведений и непроверенных фактов. Теория позволяет объяснить чрезвычайно многие "темные места" истории и исторической науки, причем она применима не только к любому хронологическому или географическому отрезку мировой истории, но и к любому "жанру" истории - истории культуры, политической истории, истории климата, этнической истории и т.п. Теория представляет собой достаточно удачный, что само по себе редкость, синтез различных наук - географии (включая геофизику и климатологию), экологии, психологии, социологии, истории (включая археологию и источниковедение).
  Теперь слабые стороны. Теория не нашла своего систематического изложения: отсутствуют строго разработанные дефиниции, нет четкого свода основоположений; она раскрывается либо сумбурно, либо через применение к огромному фактическому материалу, причем в последнем случае иногда весьма противоречиво и идеологизированно (в частности, автор оставляет возможность упрека в антисемитизме, что, видимо, является одной из причин игнорирования его теории многими группами мировой научной общественности). Аргументация в ряде случаев представляется запутанной или случайной; например, главная причина этногенеза усматривается в мутациях, вызванных космическим облучением биосферы, а в подтверждение этого приводится наблюдение, согласно которому ряд вспышек этногенеза произошел примерно в одно и то же время и при этом территориально слагается в одну примерно прямую линию. Между тем сам Гумилев отмечает, что между отмеченными им точками в монотонных ландшафтах, населенных инертными этносами, облучение не привело к этногенным результатам. Эти результаты сказались только на стыках ландшафтов, а сами линии (которые, заметим, можно проводить по историческим картам с достаточной произвольностью) более напоминают геодезические. Стыки ландшафтов при этом чаще всего примерно совпадают с границами между этносами (ибо каждый этнос приспосабливается к определенному ландшафту или группе ландшафтов). Сам же Гумилев отмечает, что именно контакты разных этносов, и особенно суперэтносов, благодаря различию стереотипов поведения и перепадам уровней пассионарности, рождают новые идеи, новые стереотипы поведения и новые этносы. Здесь становится неясным, зачем вводить дополнительную причину этногенеза в виде космического излучения. Кажется, что в этом сказывается только дань наследуемым концепциям - геополитике Савицкого и учению об энергии живого вещества Вернадского. Гипотеза о космическом воздействии на историю человечества, разработанная русскими космистами Вернадским, Циолковским и Чижевским, конечно, очень красива, логична и не может быть исключена, однако, перефразируя Лапласа, следует отметить, что вполне можно обойтись и без этой гипотезы. Гумилев очень часто и почти навязчиво использует выражения "причинно-следственные связи" и "причинно-следственные цепочки". Для него совершенно ясно и не вызывает никаких сомнений, что все должно иметь свои причины, причем причины естественные, природные, и одна и та же причина при одних и тех же условиях порождает одни и те же следствия (крайне важно отметить, что представление об иерархии сущего является для Гумилева столь же непреложной истиной, хотя она еще не вполне доказана наукой). Он с плохо скрываемым презрением отвергает философию в пользу "ясных и точных" естественных наук. Но в этих науках нет достаточного критицизма, чтобы осмыслить само представление о причине и происхождение этого представления.
  Кроме того, и это особенно важно с точки зрения философии, Гумилев ставит историю людей в сильную зависимость от истории идей, разделяя последние всего на две группы - жизнеутверждающие (оптимистичные и теистические) и жизнеотрицающие (пессимистичные и атеистические). Тем самым он невероятно упрощает историю религий и, соответственно, обедняет свою собственную теорию. Очевидно, что далеко не все атеистические идеи пессимистичны и не все оптимистичные - жизнеутверждающи. Его заявления о некоем "теистическом буддизме", о православии, отрицающем Ветхий Завет, и о том, что все человеческие жертвоприношения связаны с сатанизмом, более чем сомнительны с точки зрения религиоведения.
  Стремление удалить из концепции Гумилева все теоретические конструкции, введенные "сверх необходимости" ("бритва" Оккама), порождает критику данной концепции "справа" (то есть идеалистическую критику). Если мы признаем экзистенциальную идею, которая может быть выражена в религии, морали, культуре, праве, идеологии, достаточным условием для стимулирования этногенеза, нам уже будут не нужны гипотезы о пучках космических излучений и соответствующих им линиях пассионарных толчков, о связанных с излучением мутациях в человеческом организме и о пассионарности как особом органическом свойстве. Остается только последовательность фаз эволюции человеческих общностей, связанная со сменой господствующего общественного императива. Общественный императив, который является центральным компонентом любой экзистенциальной идеи, оказывается не символом, а движущей силой этногенеза; его изменение определяется не возрастанием энтропии, а простой сменой поколений и связанным с ней изменением характера воспитания (а следовательно, и характера усвоения экзистенциальной идеи).
  Для сверхнапряжений и совершения "исторических деяний" не нужна никакая дополнительная энергия из космоса. В каждом человеке достаточно энергии для чего угодно, но эта энергия не всегда имеет достаточные стимулы для ее расходования. Уровень растраты жизненной энергии зависит не от ее количества, а от интенсивности стимулирования. Если будет смысл, то тщедушный и слабый станет сильным; если же смысла нет, то и сильный, энергичный человек будет чахнуть в бездействии. Только экзистенциальная идея, которая вдохновляет человека на действия, может служить причиной взрыва активности людей.
  Главным достижением теории Гумилева следует считать то, что он на огромном историческом материале выявил однотипную последовательную смену фаз наиболее стабильных человеческих общностей (определяемых им как этнические) - от первоначального объединения людей на основе их общего стремления следовать неким достаточно отвлеченным идеалам до превращения этой общности в нестойкий конгломерат безыдейных эгоистов.
  Сам Гумилев не формулировал геополитических выводов на основании своей картины мира. Это сделали его последователи в период ослабления (а потом и отмены) марксистской идеологической цензуры. Такое направление в целом получило название "неоевразийство", которое имеет, в свою очередь, несколько разновидностей. Не все они наследуют идеи Гумилева, но в целом его влияние на эту геополитическую идеологию колоссально.
  Первая разновидность неоевразийства (самая основная) представляет собой законченную и многомерную идеологию, которую сформулировали некоторые политические круги национальной оппозиции, противостоящие либеральным реформам в период 1990- 1994 гг. Речь идет о группе интеллектуалов, объединившихся вокруг газеты "День" (позже "Завтра") и журнала "Элементы"192.
  Эта разновидность основывается на идеях Савицкого, Г. Вернадского, кн. Н. Трубецкого, а также идеолога русского национал-большевизма Николая Васильевича Устрялова (1890-1938) - приват-доцента Московского университета (1913-1916), руководителя бюро печати в правительстве Колчака, профессора Харбинского университета (1920-1924). В 1935 г. он вернулся в СССР, был профессором экономогеографии Московского института инженеров транспорта, в 1937 г. арестован и погиб в заключении.
  Анализ исторических евразийцев признается в высшей степени актуальным и вполне применимым к настоящей ситуации. Тезис национальной идеократии имперского континентального масштаба противопоставляется одновременно и либеральному западничеству, и узкоэтническому национализму. Россия видится как ось геополитического "Большого пространства", ее этническая миссия однозначно отождествляется со строительством империи.
  На социально-политическом уровне это направление однозначно тяготеет к евразийскому социализму, считая либеральную экономику характерным признаком атлантического лагеря. Советский период российской истории рассматривается в сменовеховской перспективе как модернистская форма традиционного русского национального стремления к планетарной экспансии и "евразийскому антиатлантистскому универсализму". Отсюда "прокоммунистические" тенденции этой версии неоевразийства.
  Наследие Льва Гумилева принимается, но при этом теория пассионарности сопрягается с учением о "циркуляции элит" итальянского социолога Вильфреда Парето, а религиоведческие взгляды Гумилева корректируются на основании школы европейских традиционалистов (Генон, Эвола и т.д.).
  Идеи традиционалистов - "кризис современного мира", "деградация Запада", "десакрализация цивилизации" и т.д. - входят важным компонентом в неоевразийство, дополняя и развивая те моменты, которые были представлены у русских авторов лишь интуитивно и фрагментарно.
  Кроме того, досконально исследуются европейские континенталистские проекты (Хаусхофер, Никиш, "новые правые" и т.д.), за счет чего горизонты евразийской доктрины распространяются и на Европу, понятую как потенциально континентальная сила. Это мотив, совершенно чуждый историческим евразийцам-эмигрантам, которые писали основные произведения в ситуации, когда США еще не имели самостоятельного геополитического значения и тезис о различии Европы и Запада еще не получил должного развития. Неоевразийство, внимая европейским континенталистам, признает стратегическую важность Европы для геополитической законченности и полноценности евразийского "Большого пространства", особенно учитывая то, что именно фактор неустойчивого разделения геополитической карты Европы привел к поражению СССР в холодной войне.
  Другой особенностью неоевразийства является выбор исламских стран (особенно континентального Ирана) в качестве важнейшего стратегического союзника. Идея континентального русско-исламского альянса лежит в основе антиатлантистской стратегии на юго-западном побережье Евразийского материка. Надоктринальном уровне этот альянс обосновывается традиционным характером русской и исламской цивилизаций, что объединяет их в противостоянии антитрадиционному, светско-прагматическому Западу.
  В этом направлении неоевразийства картина всех геополитических проектов применительно к актуальной ситуации достраивается до своей полноты, так как и идеологически, и стратегически, и политически, и позиционно неоевразийский проект представляет собой наиболее полную, непротиворечивую, законченную и исторически обоснованную противоположность всем разновидностям западных геополитических проектов (как атлантистских, так и мондиалистских).
  Мондиализм и атлантизм выражают две разновидности геополитической идеологии крайнего Запада. Европеизм и умеренный континентализм европейских геополитиков представляет собой промежуточную реальность. И наконец, неоевразийство "Дня", и особенно "Элементов", выражает радикально антизападную точку зрения, смыкающуюся со всеми остальными альтернативными геополитическими проектами - от европейского национал-большевизма до исламского фундаментализма (или исламского "социализма") вплоть до национально-освободительных движений во всех уголках третьего мира.
  Другие разновидности неоевразийства менее последовательны и представляют собой адаптацию всего комплекса вышеназванных идей к меняющейся политической действительности: либо речь идет только о прагматическом экономическом "евразийстве", призванном воссоздать экономическое взаимодействие бывших республик СССР (проект президента Казахстана Н. Назарбаева), либо об обосновании экспансионистских тезисов ("великодержавный" проект В.В. Жириновского), либо о чисто риторическом взывании к "евразийской общности" для сохранения единства русских и национальных меньшинств (в большинстве своем этнических тюрок и мусульман) в составе РФ (проект некоторых деятелей правительства Б. Ельцина), либо о чисто историческом интересе к наследию кружка Савицкого, Трубецкого, Сувчинского, Карсавина и др. в эмиграции. Но все эти версии искусственны, фрагментарны, непоследовательны и не могут претендовать на самостоятельную и серьезную геополитическую идеологию и методологию. Поэтому подробнее останавливаться на них не имеет особого смысла.
  Заметим только, что любые апелляции к евразийству и Евразии, какой бы ограниченный смысл ни вкладывали в эти понятия те, кто их использует, прямо или косвенно отсылают именно к тому неоевразийскому проекту, который выработан в кругах оппозиции и оформлен в работах авторов "Дня" и "Элементов", так как только в этом контексте употребление слова "евразийство" оправдано и преемственностью русской геополитической школы, и соотнесенностью с общим веером геополитических проектов планетарного масштаба, существующих вне России.
  Советская реальность в геополитическом смысле во многом совпадала с концепциями Савицкого и других евразийцев, хотя об их прямом влиянии на советское руководство достоверных данных нет. Во многом близкие к евразийцам сменовеховцы и национал-большевики - особенно Н.В. Устрялов - явно влияли на большевиков и особенно на Сталина, хотя никогда не занимали высоких постов и часто оканчивали свою жизнь в лагерях. Часть евразийцев - Эфрон, Карсавин и др. - открыто сотрудничали с СССР, но также благодарности не получили. Однако анализ советской внешней политики - вплоть до начала перестройки - приводит к выводу, что она постоянно следовала именно евразийскому курсу, никогда не заявляя об этом открыто.
  И здесь можно лишь строить предположения: либо существовала какая-то неизвестная организация внутри советского режима, которая руководствовалась идеями Савицкого, адаптируя их к актуальным политическим реальностям и облекая в официальную "марксистскую" лексику, либо объективное положение хартленда вынуждало СССР по инерции делать те шаги, которые должно было бы делать геополитически сознательное континентальное государство - Евразия.
  Геополитика де-факто всегда существовала в Советском Союзе, несмотря на отстранение (или самоустранение) географов от ее разработки. Достаточно упомянуть так называемую доктрину Брежнева, в соответствии с которой СССР не мог допустить формирования в соседних странах прозападных режимов, что повлекло вторжение в Чехословакию и Афганистан.
  В опубликованных после 1985 г. работах советских историков, политологов, экономистов, отчасти географов поставлены и на конкретном материале сделаны попытки решения таких проблем, как оценка геостратегии мировых держав и их вовлеченности вдела разных регионов, прочности сформировавшихся глобальных и внутрирегиональных связей между странами, соотношения в них экономических, политических и военных компонентов. С позиций нового политического мышления переосмыслена их роль в совокупном влиянии различных стран, включая СССР, на состояние международных дел в глобальном и региональном масштабе, соотношение интеграционных и дезинтеграционных тенденций, их географический диапазон, политический смысл и глубина в мире и в отдельных регионах, в особенности в Европе193.
  Официально признанная "фашистской" и "буржуазной псевдонаукой" институционально геополитика в СССР не существовала. Ее функции выполняло несколько дисциплин - стратегия, военная география, теория международного права и международных отношений, география, этнография и т.д. И вместе с тем общее геополитическое поведение СССР на планетарной арене выдает наличие довольно рациональной с геополитической точки зрения модели поведения. Стремление СССР укрепить свои позиции на юге Евразии, в "береговой зоне", проникновение в Африку, дестабилизирующие действия в Южной Америке (призванные внести раскол в пространство, контролируемое Северо-Американскими Штатами по доктрине Монро) и даже вторжение советских войск в Афганистан (для того, чтобы рассечь американскую "анаконду", стремившуюся приблизить стратегические границы талассократии вплотную к южным границам "географической оси истории") и т.д. Такая последовательная и геополитически обоснованная политика СССР указывает Via существование какого-то "центра решений", где должны были сводиться воедино результаты многих традиционных наук и на основании этого "сведения", "синтеза" приниматься важнейшие стратегические шаги. Однако социальная локализация этого "криптогеополитического" центра представляется проблематичной. А.Г. Дугин излагает версию, что речь шла о каком-то секретном отделе советского ГРУ.
  Собственно же геополитика развивалась исключительно маргинальными диссидентскими кружками. Самым ярким представителем этого направления был историк Лев Гумилев, хотя он никогда не использовал в своих работах ни термина "геополитика", ни термина "евразийство" и, более того, стремился всячески избежать прямого обращения к социально-политическим реальностям. Благодаря такому "осторожному" подходу ему удалось опубликовать даже при советском режиме несколько книг, посвященных этнографической истории.
  С начала перестройки в Москве имели своих корреспондентов мондиалистские центры. Ключевой фигурой здесь является директор НИИ системных исследований, академик Д.М. Гвишиани, который с 1965 по 1985 г. был заместителем председателя Государственного комитета Совета Министров СССР по науке и технике, а в 1985- 1986 гг. - заместителем Госплана СССР. Мондиалистская теория конвергенции была той идеологической основой, на которую ссылались М.С. Горбачев и его советники, осуществившие перестройку. Показательно, что руководители "Трилатераля" (Дэвид Рокфеллер, Жорж Бертуэн - тогда глава Европейского отделения - и Генри Киссинджер) в январе 1989 г. побывали в Москве, где их принимал президент СССР Горбачев, а сам Жак Аттали поддерживал личные контакты с российским президентом Борисом Ельциным.
  При этом за несколько лет до начала советской перестройки аналогичный проект начал реализовываться в Китае, с которым представители "Трехсторонней комиссии" установили тесные отношения с конца 70-х. Но геополитические судьбы китайской и советской перестроек были различны. Китай настаивал на "справедливом" распределении ролей и на соответствующих сдвигах в идеологии Запада в сторону социализма. СССР пошел по пути уступок значительно дальше.
  Следуя за логикой американских мондиалистов, Горбачев начал структурное преобразование советского пространства в сторону "демократизации" и "либерализации". В первую очередь это коснулось стран Варшавского договора, а затем и республик СССР. Началось сокращение стратегических вооружений и идеологическое сближение с Западом. Но в данном случае следует обратить внимание на тот факт, что годы правления Горбачева приходятся на период президентства в США крайних республиканцев - Рейгана и Буша. Причем Рейган был единственным за последние годы президентом, последовательно отказывавшимся участвовать во всех мондиалистских организациях. По убеждениям он был жесткий, последовательный и бескомпромиссный атлантист, либерал-рыночник, не склонный ни к каким компромиссам с "левыми" идеологиями даже самого умеренного демократического или социал-демократического толка. Следовательно, шаги Москвы, направленные на конвергенцию и создание "мирового правительства" со значительным весом в нем представителей Восточного блока, на противоположном полюсе имели самые неблагоприятные идеологические препятствия. Атлантисты Рейган и Буш просто использовали мондиалистские реформы Горбачева в сугубо утилитарных целях. Добровольные уступки хартленда не сопровождались соответствующими уступками со стороны "морской силы", и Запад не пошел ни на геополитические, ни на идеологические компромиссы с самоликвидирующейся Евразией. НАТО не распустился, а его силы не покинули ни Европу, ни Азию. Либерально-демократическая идеология еще более укрепила свои позиции.
  После распада Варшавского договора и СССР геополитика стала в российском обществе снова актуальной. Отмена идеологической цензуры сделала возможной, наконец, называть вещи своими именами. Не удивительно, что первыми в возрождении геополитики приняли участие национально-патриотические круги (газета "День", журнал "Элементы"). Методология оказалась настолько впечатляющей, что инициативу перехватили и некоторые демократические движения. В скором времени после перестройки геополитика стала одной из популярнейших тем всего русского общества.
  Современные российские исследователи внесли свой вклад в разработку проблем геополитики в последние годы. Одним из первых пособий по геополитике в постсоветской России следует считать брошюру Э.А. Позднякова "Геополитика", опубликованную в 1995 г. Во многом отдавая дань традиционным подходам, в одной недавно вышедшей работе геополитика выступает как дисциплина, предметом которой является "использование государствами пространственных факторов при определении и достижении политических целей"194. По мнению К. В. Плешакова, геополитика может быть "определена не просто как объективная зависимость внешней политики той или иной нации от ее географического местоположения, а как объективная зависимость субъекта международных отношений от совокупности материальных факторов, позволяющих этому субъекту осуществлять контроль над пространством"195.
  Согласно Плешакову, в целом "классическая" геополитика и ревизионистская (последняя развилась после второй мировой войны) достаточно хаотично сосуществовали и сосуществуют бок о бок. Никакого мало-мальски унифицированного геополитического учения не сложилось; сложились достаточно устойчивые его компоненты, которые в той или иной конфигурации присутствуют в большинстве всех концепций. В числе этих компонентов Плешаков выделяет следующие196:
  1. Предсказуемость и регулируемость, иными словами - "научность" международных отношений как на глобальном, так и на региональном уровнях. Зародившись на волне позитивизма XIX века, понятие "научности", лишившись, правда, своей изначальной категоричности, сохранилось до сих пор. Международные отношения представляются не как стихийное взаимодействие множества факторов, но как эволюционный процесс, повинующийся объективным закономерностям, хотя и осложненный многовариантностью и многофакторностью истории.
  2. Эта подконтрольность международных отношений в силу своего определенного детерминизма зависит не столько от человеческой воли, будь то воля вождя, доминирующей общественной группы или большинства нации в целом, сколько от географической среды, в которой эта нация развивается.
  3. Соответствующие географические факторы сводятся, по сути, к природно-климатическим (месторасположение, рельеф, климат, территория) и цивилизационно-политическим (расположение данной нации относительно других наций). Географические факторы определяют важные характеристики бытия нации в мировом концерте держав: характер экономического развития и взаимодействия с внешним миром, степень склонности к экспансии и возможность ее реального осуществления, место в общецивилизационном развитии на том или ином историческом этапе.
  4. Склонность к максимально возможному увеличению своей мощи (что в зависимости от обстоятельств принимает формы экономического преобладания, политического господства, прямых территориальных приращений и т.д.) естественна для государства как для своего рода здорового организма. Эта склонность не носит ни единовременного, ни циклического характера, она постоянна. Параметры ее заданы географическими факторами, но конкретное возрастание государственной мощи происходит в контексте мировой истории, во взаимозависимости с другими государствами. Возникнув как проекция дарвинизма с его борьбой за существование как движителем эволюции, постулат о естественной склонности государства к наращиванию своей мощи в той или иной форме сегодня рассматривается как форма существования динамики исторического процесса.
  5. Дихотомия "морские" нации - "континентальные" нации является одной из осей исторического развития, которое проистекает через взаимодействие с этой дихотомией. Диапазон взаимодействия покрывает весь спектр отношений - от военного конфликта до военного союза. Тем не менее разделение наций на "морские" и "континентальные" сохраняет значительный потенциал конфликтности, хотя он и снизился в XX веке. При этом понятие "морские" нации отчасти утратило комплиментарный оттенок, и о безусловном преобладании "морских" наций над "континентальными" более говорить не приходится.
  6. Дихотомия "центр - периферия" - другая ось истории. Она может трактоваться в совершенно разных терминах. Классическая геополитика будет описывать ее в терминах конфликта между континентальным центром и приморской периферией, а ревизионистская - скорее в терминах экономической или политической взаимозависимости. Тем не менее геополитика, как бы она ни рассматривала систему (или подсистему) международных отношений, всегда нацелена на противоречия между центральным и периферийным элементом в этой системе или подсистеме.
  7. Геополитика связана со степенью освоения человечеством вещественного мира. Полное распределение контроля над территорией земного шара породило глобальный геополитический расклад. Научно-технический прогресс с каждым своим шагом изменял географические факторы бытования наций. Сначала развитие мореплавания связало мир в единую систему и дало "морским" нациям полное превосходство над "континентальными". Затем развитие сухопутных коммуникаций (главным образом железных дорог) ликвидировало преимущество "морских" народов, сделав возможным быстрое овладение (экономическое, военное, политическое) континентальными пространствами. Последовавшее развитие воздухоплавания в очередной раз изменило геополитическое положение всех наций (Великобритания, например, в военном отношении перестала быть островом). Дальнейшее освоение пространства в военных целях - сначала атмосферы, а затем и космоса - принесло новые радикальные подвижки, окончательно подорвав традиционные понятия территориального (пространственного) суверенитета и "естественной" безопасности (США в значительной степени утратили свою геополитическую неуязвимость, предшествовавшую ракетно-ядерной эре). Эволюция вооружений как часть процесса овладения вещественным миром, высшей степенью которого на сегодняшний день является ядерное оружие, изменила геополитику буквально для каждого государства мира.
  8. Несмотря на то, что ведущей державой мира после второй мировой войны стали Соединенные Штаты, геополитический центр мира по-прежнему находится в Евразии. Есть разные мнения на тот счет, какой субрегион Евразии является ключевым для контроля над нею или - что более реалистично в условиях многополярного мира - для существенного участия в контроле над нею, однако, несколько изменив формулу Маккиндера, будет по-прежнему верно сказать: "Кто контролирует Евразию, контролирует мир". Как ни парадоксально, но собственно США, как и в XIX веке, по-прежнему остаются на геополитической периферии.
  9. С начала 60-х гг. XX века в мире постепенно утверждается многополярность, при которой различные центры силы, неравные между собой по совокупной мощи и по набору ее характеристик, в различной конфигурации обеспечивают баланс сил. При этом существуют не только глобальные, но и региональные центры силы.
  10. Суть геополитики как феномена главным образом связана с идеей контроля над пространством. Выступая на первых стадиях развития человечества как достаточно примитивная идея (борьба за прямой контроль над сопредельными территориями), сегодня контроль над пространством чрезвычайно диверсифицирован и в большинстве случаев не может быть описан в категориях прямого военного или политического контроля; с развитием технологий, с растущей взаимозависимостью мира контроль над пространством принимает новые, отчасти транснациональные формы, например экономический, коммуникационный или информационный контроль. Это связано с тем, что развитая цивилизация осваивает новые измерения пространства. В ряде случаев это ведет к неприменимости традиционных форм контроля, самой традиционной из которых является прямой военный контроль.
  Примерно так Плешакову видятся основные компоненты геополитических исследований на начало 90-х гг. В условиях существования множества различных концепций, которых трудно даже отнести к нескольким школам, естественно, что даже в отношении этих компонентов нет полного консенсуса; однако, как представляется, в том или ином наборе большинство их присутствует во всех современных геополитических работах. На эти компоненты, вычлененные им из литературы, автор и будет опираться при формулировании своей модели взаимодействия геополитики и идеологии.
  Геополитика же в свете сказанного выше может быть, с точки зрения автора, определена не просто, как объективная зависимость внешней политики той или иной нации от ее географического местоположения, а как объективная зависимость субъекта международных отношений от совокупности материальных факторов, позволяющих этому субъекту осуществлять контроль над пространством.
 Поставив своей задачей выяснить, "в чем данная научная дисциплина устарела и какие поправки на современность ей необходимы, как данная дисциплина могла бы быть использована для удовлетворения конкретных российских государственных потребностей", К.Э. Сорокин пришел к выводу, что в ней существуют два раздела - геополитика "фундаментальная", изучающая развитие геополитического пространства планеты со своей, разумеется, точки обзора, и геополитика "прикладная", вырабатывающая принципиальные рекомендации относительно генеральной линии поведения государств или группы государств на мировой сцене. Причем последнюю Сорокин считает возможным именовать "геостратегия"197. Очевидно, что такой подход позволяет выйти за традиционные, чисто пространственные параметры, оторваться от географического детерминизма и разработать геополитику как самостоятельную политологическую дисциплину, призванную всесторонне исследовать основополагающие реальности современного мирового сообщества.
  Политолог К.С. Гаджиев, в целом соглашаясь с такой постановкой вопроса, главную проблему все же видит в том, чтобы решительно отмежеваться от традиционного понимания геополитики как дисциплины, призванной изучать исключительно или преимущественно пространственный аспект международных отношений и лежащий в основе этого подхода географический детерминизм, а также от трактовки геополитики как внешнеполитической стратегии, направленной на экспансию и гегемонию. В ходе своего исследования Гаджиев стремился показать назревшую необходимость пересмотра фундаментальных принципов, параметров и методологических принципов изучения современного мирового сообщества.
  Одно из направлений решения данной проблемы Гаджиев видит в том, чтобы no-н'овому интерпретировать саму частицу "гео" в термине "геополитика": "...геополитика в традиционном ее понимании исходила из признания роли географического или пространственно-территориального фактора в детерминации поведения и политики конкретного государства на международной арене. В современном же мире, если даже теоретически допустить правомерность такого подхода, сами географические и пространственно-территориальные параметры мирового сообщества и, соответственно, отдельно взятых стран и народов в их отношениях подверглись существенной трансформации. Особенное значение имеет тот факт, что традиционная геополитика - при всех расхождениях между ее адептами - была разработана в рамках евроцентристского мира. В современном же мире все это радикально изменилось".
  По мнению К.С. Гаджиева, большинство геополитиков как западного, так и советского направлений независимо от своих симпатий и антипатий трактовали мировые реальности в контексте биполярной геополитики, и поэтому нет необходимости сколько-нибудь подробно анализировать их идеи и концепции. Гаджиев считает, что по мере ослабления жесткой структурированности биполярного мира и выдвижения на политическую авансцену новых стран и регионов идеи зачинателей геополитики начали подвергаться существенной корректировке. Это отчасти было связано с наметившимся осознанием все более растущего числа исследователей конца евроцентристского мира и наращиванием тенденций к региональному сотрудничеству в различных частях земного шара.
  Вместе с тем многие из современных геополитических исследований в России уже не могут быть отнесены к геополитике в собственном смысле этого термина. Так, из трехста восьмидесяти страниц учебника К.С. Гаджиева "Геополитика" (1997) только первые тридцать страниц посвящены традиционной геополитической проблематике. Гаджиев полагает, что данная проблематика была связана с европоцентристским миром, который ушел в прошлое. На этом основании делается попытка создать особый раздел политологии, учитывающий географические факторы. Кроме того, как и многие другие авторы, Гаджиев полагает, что развитие техники, особенно средств коммуникации, резко изменило роль географической среды. Поэтому в целом волну современных "геополитических исследований" можно скорее назвать "псевдогеополитикой" или преодолением геополитики. Последнее можно, в частности, сказать о теории Л.Н. Гумилева, в которой значение географических факторов, хотя и сильно подчеркивается, однако оказывается лишь звеном в сложной цепи взаимодействий, причем звеном далеко не основным. Роль такового в этой теории играет скорее религия.
  Исключение из современной российской литературы, посвященной геополитике, составляет фундаментальная работа А.Г. Дугина, который придерживается строго традиционного взгляда на эту отрасль знания. Дугин подчеркивает значения закона противостояния талассократии и теллурократии как основного закона геополитики. Кроме того, он с особой симпатией относится к таким геополитикам, как Карл Хаусхофер и Карл Шмитт, вопрос о связи которых с нацистами для него решается в пользу этих авторов: и связи эти были не столь глубоки, и ценность их изысканий не должна ставиться в зависимость от политических пристрастий, да и сам по себе нацизм не во всем был так уж плох.
  Вице-президент Академии естественных наук РФ, академик B.C. Пирумов в своей работе "Некоторые аспекты методологии исследования проблем национальной безопасности" обращает внимание на то, что в связи с фундаментальными изменениями, происходящими в сегодняшнем мире, отмечается усиление внимания к концепциям геополитики. Вместе с тем он прослеживает "недоразвитость" методологии проведения геополитических исследований. Пирумов предложил понимать под геополитикой науку, изучающую процессы и принципы развития государств, регионов и мира в целом с учетом системного влияния географических, политических, военных, экологических и других факторов198. У Пирумова к геополитическим факторам относятся:
  1) географические;
  2) политические;
  3) экономические;
  4) военные;
  5) экологические;
  6) демографические;
  7) культурные, религиозные, этнические. Представитель политической географии В.А. Колосов считает, что в нынешнюю динамичную эпоху изменениям подвержены все бывшие геополитические константы - географическое положение, расстояние и геопространство, территориальная расстановка политических и военно-стратегических сил в мире и т.д. Однако это вовсе не означает уменьшения значения геополитических факторов в целом. По мнению Колосова, в попытке понять эти изменения и состоит суть новой геополитики взаимозависимости, "географической" геополитики199.
  В ней можно выделить следующие коренные черты. Во-первых, это акцент на изучение взаимодействия между элементами территориальных систем, а не только на различия между ними. На передний план выдвигаются задачи исследования геополитического значения сложившейся картины движения ресурсных, товарных, финансовых и людских потоков, глобальных систем управления (например, ТНК) и др.
  Во-вторых, геополитика взаимозависимости должна становиться все более "многомерной"; для нее недостаточно оперировать только политическими или экономическими показателями или даже их совокупностью. Наложение нынешних динамичных сдвигов на инерционные социальные структуры приводит ко все большей мозаичности, пестроте, гетерогенности современного мира. При объяснении этой усложняющейся картины не обойтись без историко-культурных факторов, не "улавливаемых" традиционными подходами.
  В-третьих, геополитика взаимозависимости сталкивается с задачей изучения деятельности новых субъектов политической деятельности на мировой арене. Нынешняя национально-государственная система организации общества испытывает серьезный вызов, заставляющий искать новые институциональные формы, которые позволили бы сохранить управляемость мира200. Многочисленные малые и мельчайшие государства ныне не в состоянии целиком справиться с внутренними проблемами, приобретающими глобальный масштаб. Используя только межгосударственные отношения, все труднее или даже невозможно разрешить и межгосударственные конфликты. Усиление взаимозависимости в мире укрепило новые политические силы, сфера деятельности которых выходит далеко за рамки даже самых крупных государств. Этими силами являются:
  1) транснациональный бизнес;
  2) неправительственные международные организации (объединения партий, религиозные, женские, молодежные);
  3) сепаратистские движения в многонациональных государствах;
  4) движения народов, не имеющих государственности и расселенных на территории нескольких стран;
  5) партизанские и подпольные оппозиционные движения, также нередко базирующиеся за границей;
  6) террористические организации, рассматриваемые как опасная угроза стабильности даже в самых мощных державах.
  Все это, тем не менее, не свидетельствует о кризисе государств. Однако они вынуждены искать возможности передачи части своих компетенции межнациональным институтам как широкой, так и частной компетенции, новые рациональные формы разрешения противоречий.
  Поэтому, в-четвертых, задача геополитики - изучение предпосылок и результатов деятельности международных и наднациональных организаций и группировок, нового геополитического положения государств в их рамках, поиск оптимальных пространственных уровней и рамок для реализации политических решений, невозможный без тщательного изучения несовпадающих между собой природных, экономических, социальных и политических рубежей в каждом регионе.
  В-пятых, задача геополитики взаимозависимости - взаимосвязи между вызываемыми интернационализацией сдвигами в хозяйстве, социальных структурах и экологической ситуации, складывающейся в разных странах, районах, природных зонах. Экологическая ситуация обычно особенно быстро ухудшается в зонах приграничных конфликтов, районах действия сепаратистских сил, на спорных территориях, в экономическом отношении нередко наиболее отсталых.
  В-шестых, задачей геополитики взаимозависимости, как и традиционной геополитики, остается изучение локальных конфликтов.
  В-седьмых, новые "измерения" в эпоху интернационализации приобрела проблема территориально-государственного размежевания, прежде всего дебаты по вопросу о границах экономических зон в Мировом океане, обострившие и споры по поводу сухопутных границ.
  В-восьмых, в качестве особой задачи обновляющейся геополитики следует выделить разработку геополитических сценариев будущего, прежде всего нового мирового геополитического порядка - результата действия противоречивых тенденций политической интеграции и дезинтеграции, формирования региональных "центров силы" (например, "бразилизацией" Латинской Америки). Наиболее интенсивно разрабатываются сейчас геополитические сценарии для Европы, связанные с созданием единого рыночного пространства в ЕС, воссоединением Германии и распадом СССР.
 Заключение
  Хотя как предмет геополитики, так и способы его подачи в конкретных геополитических концепциях весьма увлекательны, при их изложении неминуемо возникает чувство неловкости, как будто автор вынужден подавать читателю блюдо, съедобность которого сомнительна. И дело тут, скорее всего, не в "темном прошлом" геополитики, ее прочной ассоциации с нацистской идеологией. Сегодня всякий интеллектуально честный мыслитель или исследователь должен отдавать себе отчет, что даже самые зловещие и навсегда осужденные учения и движения могут быть связаны с сильными и полезными идеями, содержание которых необходимо рассматривать трезво и беспристрастно. Но даже если полностью отвлечься от какой бы то ни было политической ангажированности геополитики, сама по себе она остается не вполне легитимной (в научном смысле) отраслью знания. Познавательный статус геополитики не ясен, место среди других академических наук для нее не определено.
  Зато определено место геополитики среди иных наук. При детальном рассмотрении основных геополитических теорий становится очевидно, что геополитика даже в наиболее академических своих формах сохраняет крайне сильные связи с оккультными истоками. Оккультные науки, мода на которые не проходит, с готовностью принимают геополитику в свои ряды. И сама геополитика, не особо вдумываясь в то, насколько полезно ей подобное родство, готова стать чисто оккультной наукой.
  Косвенную декларацию такой готовности мы находим в работе А.Г. Дугина - одном из наиболее обстоятельных и интересных трудов по геополитике последнего времени: "Рене Геннон говорил, что современная химия является результатом десакрализации традиционной науки - алхимии, а современная физика - магии. Точно так же можно сказать, что современная геополитика есть продукт секуляризации, десакрализации другой традиционной науки - сакральной географии. Но поскольку геополитика занимает особое место среди современных наук и ее часто причисляют к "псевдонаукам", то ее профанизация не является столь же совершенной и необратимой, как в случае химии или физики. Поэтому можно сказать, что геополитика занимает промежуточное положение между традиционной наукой (сакральной географией) и наукой профанической"201. Чтобы лучше понять данное высказывание, обратим внимание на то, что наиболее известный из последних случаев оперирования категориями "сакральной географии" был связан с именами известных астрологов Павла Глобы и Тамары Глобы, которые вещали по телевидению о "сердце Земли" в авестийской и ведической традициях.
  Оккультизм - общее название учений, признающих существование скрытых сил в человеке и космосе, недоступных для общего человеческого опыта, но доступных для людей, прошедших через особое посвящение и специальную тренировку. Название этой группы учений происходит от латинского occultus - тайный. Общей для всех учений является доктрина всеобщей скрытой взаимосвязи всех вещей в мире, проявляющейся в справедливом воздаянии, которое претерпевает в своей жизни человек, причем не только за известные ему поступки, но даже и за совершенно незаметные для него и неосознаваемые им мельчайшие движения души и тела. Таким образом, в основе оккультизма лежит отчетливая религиозная позиция, и если усилия оккультистов понятны, поскольку им необходима убедительная реклама проводимых ими дорогостоящих магических манипуляций (например, исцелений), то попытки представителей академической науки работать с оккультистами в одном поле поиска (спорить, соревноваться с ними и т.д.) могут вызвать только недоумение. Недоумение усиливается, когда авторы "промежуточных" (между академизмом и оккультизмом) концепций связывают свои исходные позиции с христианством, как это делает, в частности, тот же А.Г. Дугин. Как указывает известный отечественный политолог А.С. Панарин: "...ощущается реванш языческого (натуралистического) пессимизма над парадигмой христианской духовности, запрещающей .оглядываться на природные (физические) обстоятельства и не видящей в них настоящей преграды"202. Сам Панарин противопоставляет цивилизационный подход геополитическому, считая социокультурной основой последнего европейское неоязычество.
  Между тем будущее геополитики как оккультной науки в ее прошлом. Ничего большего, чем получила, например, та же астрология, геополитика не приобретет. Отдельные геополитики получат возможность влиять на отдельных политиков, но у их "науки" не будет признания со стороны серьезной мысли. Поэтому вряд ли такая перспектива для геополитики может считаться приемлемой.
  Однако избегнув "оккультной" опасности, геополитика может впасть в другую крайность - позитивизм. В этом случае поклонники геополитической науки вынуждены будут расстаться с ее романтизированными версиями и привыкнуть к унылой регистрации фактов влияния географии на политику и к убогим обобщениям этих фактов, как, например: "Политика островных стран, как правило, строго прагматична и не преследует никаких интересов вне коммерции"; или "Большинство политических конфликтов в истории могут быть интерпретированы как конфликты между морскими и сухопутными странами".
  Данная перспектива также заложена в истории развития геополитики. Объектом геополитики долгое время были такие чисто географические факторы, как размеры территории, наличие природных богатств, перенаселение и т.п., которые рассматривались основными детерминантами общественных явлений и из которых дедуцировалась внешняя политика. Современные геополитики называют сейчас исследование данных факторов "объективистским". Таким определением пользовались, как известно, и геополитики нацистского толка. В послевоенную эпоху геополитики пытаются проникнуть в духовную и психологическую деятельность человека. Однако эта деятельность, по мнению основной массы геополитиков, в конечном счете все же детерминируется "пространственным", то есть географическим фактором. Новое заключается здесь в том, что влияние природы в отличие от прошлого переносится в субъективный мир и становится синонимом случая и произвола, так как человеческая деятельность определяется только "случайностями" природы. Такая позиция страдает известным примитивизмом, однако сам по себе "антропологический поворот" в геополитике свидетельствует об огромном прогрессе в этой отрасли знания.
  Именно такое развитие геополитики может вывести ее на уровень полноправной академической дисциплины. Геополитика должна рассматривать пространство не само по себе, как некую отдельно стоящую реальность, но как аспект бытия человека. Научный статус геополитики и ее реабилитация в отношении политического прошлого возможны только в рамках экзистенциальной географии. Здесь геополитика может и должна выступить как прикладная дисциплина, отвечающая на вопросы о том, чего можно ожидать от человеческих общностей (необязательно политических), занимающих определенные пространства; причем пространство в данном случае рассматривается как функция той или иной экзистенциальной идеи, той или иной формы духа.
  Геополитика должна усматривать в чертах жизненного пространства той или иной человеческой общности отпечаток смысла существования этой общности и, далее, обратное влияние данного пространства на этот смысл и на само бытие людей, населяющих это пространство, соседствующих с ним, претендующих на него.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
  Юрий Владимирович Тихонравов
 
  ГЕОПОЛИТИКА
 
  Учебное пособие
  Корректор М.В. Литвинова
  Художник В.Н. Желтушка
  Компьютерная верстка, С.М. Майоров
 НАЧАЛА ГЕОПОЛИТИКИ
 Примечания
  1 Kjellen R. Die politische des Weltkrieges. - Lpz. - 1916. - S. 2.
  2 Haushofer K. Weltpolitik von heute. - B. - 1934. - S. 21, Fubnote.
  3 Bausteine zur Geopolitik. - B. - 1928. - S. 27.
  4 Zeitschrift fur Geopolitik. - 1933. - H. 5. - S. 301.
  5 Zeitschrift fur Geopolitik. - 1924. - H. 4. - S. 268; 1924. - H.8. - S. 470; 1944. - H. 1-2. - S. 22.
  6 Zeitschrift fur Geopolitik. - 1936. - H. 5. - S. 334.
  7 №.: Zeitschrift fur Geopolitik. - 1944. - H.l/2. - S. 20.
  8 Haushofer A. Allgemeine politische Geographic und Geopolitik. - Heidelberg. - 1951. -Bd. I. - S. 16.
  9 Hoffmeister J. Worterbuch der philosophischen Begriffe. - Hamburg. - 1955. - S. 259.
  10 Kristof, Ladis K.D. The Origins and Evolution of Geopolitics // The Journal of Conflict resolution. - 1960. -Vol. IV. - № 1 (March). - P. 36-37.
  11 Макиавелли H. Государь // Макиавелли H. Избранные сочинения. - M.: Художественная литература, 1982. - С. 303-310; Mosca G. Histoire des doctrines politiques depuis 1'antiquite jusqu'a nos jours. - Paris: Payot, 1936. - P. 110, 122, 126.
  12 Dhoquois G. Critique du politique. - Paris: Anthropos, 1983. - P. 220-221; Duquit L. Traite de droit constitutionnel. - Paris: Fontemoing & Cie , 1928. - T.2: La theorie generate de 1'etat. - P. 1: Elements, fonctions et organes de 1'etat. - P. 51-59.
  13 Еллинек Г. Общее учение о государстве. - С-Пб.: Изд. Юрид. Кн. Магазина Н.К. Мартынова, 1908. - С. 54.
  14 Данилевский Н.Я. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к Германо-Романскому. - С-Пб.: Н.Стахова, 1895. - С. 72; Soja E.W. A paradigm for the geographical analysis of political systems// Cox K.R., Reynolds D.R., Rokkan S. Locational approaches to power and conflict. - New York: Halsted Press Division, 1974. - P. 178.
  15 Claval P. Geographic humaine et economique contemporaine. - Paris: PDF, 1984.-P. 217.
  16 Schaffer O. Die Stellung der Geopolitik im Wissenschaftsganzen Anzliger // Zeitschrift fur Geopolitik. - 1941. - № 42. - S. 44-45.
  17 Haushofer K. Grundlagen, Wesen und Ziele der Geopolitik. Bausteine zur Geopolitik. - B. - 1928. - S. 55.
  18 Kasperson R., Minghi J. The Structure of Political Geography. - Chicago: Aldine, 1969.
  19 Cox K.R., Reynolds D.R., Rokkan S. Locational Approaches to Power and Conflict. - N.Y.: Halsted, 1974.
  20 Blij H.J. de. Systematic Poilitical Geography. -N.Y.: Wiley, 1973.
  21 Cohen S. В., Rosental C.D. A Geographical Model for Political Systems Analysis // Geographical Review. - 1971. - Vol. 61. - № 1. -P. 5-31.
  22 Fielding G.J. Geography as Social Science. - N.Y.: Wiley, 1974.
  23 Pounds N.J.G. Political Geography. -N.Y.: McGraw-Hill, 1972.
  24 Prescott J.R.V. Political Geography. - N.Y.: McGraw-Hill, 1972.
  25 Berry B.J.L., Cohen S. В., Minghi I National Research Council Ad hoc Committee on Geography. Studies in Political Geqgraphy // The Science of Geography. - Washington: National Academy of Sciences, 1965. - P. 31-44.
  26 Brann S., Yanarella E. Toward a humanistic political geography. Studies in Comparative International Development. - 1987. - Vol. 22. - № 2. - P. 3-86; Knight D.B. Humanistic political geography? //Humanism and Geography /Mackenzie S., ed. - Ottawa: Carleton University Press, 1986; Sack R.D. Human Territoriality: Its Theory and History. - Cambridge: Cambridge University Press, 1986.
  27 Cohen S. B. The changing geopolitical order // Economic geography. - 1990. - Vol. 66. - № 1. - P. 1-19.
  28 Короткое Г.И. Агрессивный характер военной доктрины США // География милитаризма / Редколл.: М.М. Кирьян и др. - М.: Мысль, 1984. - С. 61.
  29 Brzezinski Z. After Reykjavik: What Reagan should do // U.S. News & World Report, - 1986. -VIOL -№ 18. -P. 31-32.
  30 Connor W.F. Myths of hemispheric, continental, regional and state unity // Politics and geographic relationships. Toward a new focus. -New Jersey: Prentice-Hall, Inc., 1971. - P. 361; Pounds NJ.P. Political geography. - New York: McGraw-Hill, 1972.- P. 256-258.
  31 O'Tauthail G. Political geography of contemporary events VIII: The language and nature of the "new geopolitics" - the case of US EL Salvador relations // Political Geography Quarterly. - 1986. - V. 5. - № 1. - P. 79.
  32 Мельников Ю.М. Сила и бессилие: внешняя политика Вашингтона. 1945- 1982 гг. - М.: Политиздат, 1983. - С. 201.
  33 O'Tauthail G. Political geography of contemporary events VIII: The language and nature of the "new geopolitics" - the case of US EL Salvador relations // Political Geography Quarterly. - 1986. - V. 5. - № 1. - P. 78.
  34 Баранский Н.Н. Вступительная статья к книге "Американская география"// Научные принципы географии: Избранные труды. - М.: Мысль, 1980. - С. 135- 136.
  35 Lacoste Y. An illustration of geographical warfare: Bombing of the dikes of the Red River, North Vietnam // Radical geography: Alternative viewpoints on contemporary social issues. -London: Methuen, 1978. -P. 244-247.
  36 Lacoste Y. La geographic, ca sert, d'abord, a faire la guerre. - Paris: Maspero, 1982.- P. 15.
  37 Prescott J.R.V. The political geography of the oceans. - Vancouver: David & Charles, 1975.-P. 113.
  38 Roucek J. The geopolitics of the Arctic // The American Journal of Economics and Sociology. - 1983. - V. 42. - № 4. - P. 463.
  39 Griffiths I. The scramble for Africa: Inherited political boundaries // The Geographical Journal. - 1986. - V. 152. - № 2. - P. 204-206; Pounds N.J.P. Political geography. -New York: McGraw-Hill, 1972. - P. 264, 269-271.
  40 Glassner M.I. Political geography of contemporary events VII: The view from the Near Noth - South Americans view Antarctica and Southern Ocean geopolitically // Political Geography Quarterly. - 1985. - V. 4. - № 4. - P. 329-342.
  41 Слевич С.Б. Шельф: освоение, использование. - Л.: Гидрометеоиздат. - (977. - С. 44; Hepple L.W. Geopolitics, generals and state in Brazil // Political Geography Quarterly. - 1986. - Supplement to V. 5. - № 4.
  42 Дугин А.Г. Основы геополитики. Геополитическое будущее России. - М.: Арктогея, 1997. - С. 13-14.
  43 Разуваев В.В. Геополитика постсоветского пространства. - М. - 1993. - С. 5.
  44 Дугин А.Г. Основы геополитики. - С. 92.
  45 Grabowsky A. Staat und Raum. - В. - 1928. - S. 17.
  46 Grabowsky A. Staatserkenntnis durch raumiiches Denken, "Politik als Wissenschaft", Festschrif zum 10-jahrigen Bestehen der Hochschule fur Politik. - В.- 1930.- S. 37.
  47 Bonfils P. Manuel de droit international public. - P. - 1919. - P. 354; ту же мысль см.: Suret-Canale J. Afrique noire. - P. - 1961. - P. 226.
  48 Фостер У.Э. Очерк политической истории Америки. - М. - 1953.
  49Gobineau A. de. Essai sur rinegalite des races humaines. - T. 1. - Paris: Librairic de Firmin Didint Freres, 1883.
  50Чемберлен Х.С. Арийское миросозерцание. -E.: Eonraln, 1913; Chamberlain H.S. Die Grundlagen des neunzehnten Jahrhunderts. - Miinhen: F.BrukmaVm A.-G., 1918. Trste Halfte: Ungekurzte Volksausgabe; Chamberlain H.S. Die Grundlagen des neunzehnten Jahrhunderts. - Miinhen: F.Brukmann A.-G., 1918.
  51 Моджорян Л.А. Геополитика на службе военных авантюр. - М.: Международные отношения, 1974. - С. 11; Braud Ph., Burdeau F. Historie des idees politiques depuis la Revolution. - Paris: Montchrestien, 1983. - P. 247-248; Chase A. The legacy of Maltus: The social costs of the new scientific rasisme. - New York: Knopf, \1077. - P. 448,455, 666; Shirer W.L. The rise and the fall of the Third Reich. A history of Nazi Germany. - New York: Simon and Schusler, 1960. - P. 103-109.
  52 Davis F.J. Minority-dominant relations: A sociological analysis. - Arlington Heights: AHM Publishing Corporation, 1978. - P. 123.
  53 См.: Zeitschrift fur Geopolitik. - 1924. - № 1. - S. 127, 134, 177.
  54 Shepers H.J. Geopolitische Grundlagen der Raumordmmg im Dritten Reich // Zeitschrift fur Geopolitik. - 1936. - № 3. - S. 20-21.
  55 Ktihn. Uber derm Sinn des gegcnwertiges Krieg // Zeitschrift fur Geopolitik. - 1940. - № 17. -S. 60-61.
  56 См.: Поздняков Э.А. Геополитика. - М.: АО "Прогресс" - "Академия", 1995.
  57 Аристотель. Политика. Кн. вторая, VII, 2 // Аристотель. Сочинения в 4-х томах. Т.4. - М. - 1984. - С. 434-435.
  58 Цит. по Cohen S.B. Geography and Politics in a Divided World. - L. - 1964.- P. 30-31.
  59 Gottmann J. The Political Partitioning of Our World. An Attempt at Anlysis // Politics and Geographic Relationships. Toward a New Focus. Ed. by W.A. Douglas Jackson and Marwyn S. Samuels. - N.Y. - 1971. - P. 269.
  60 См.: Монтескье Ш.Л. Избранные произведения. - М. - 1955. - С. 168.
  61 Там же. - С. 215.
  62 Монтескье Ш.Л.. О духе законов. - СПб. - 1900. - С. 140.
  63 Монтескье Ш.Л.. Избранные произведения. - М. - 1955. - С. 387.
  64 Риттер К. Европа. - М. - 1864. - С. 9.
  65 Гумбольдт А. фон. Космос. T.I. - СПб. - 1866. - С. 51.
  66 Гегель Г.В.Ф. Сочинения. Т. VIII. - М.-Л. - 1935. - С. 76.
  67 Там же. - С. 78.
  68 См.: Гегель Г.В.Ф. Сочинения. T.V1II. - С. 84.
  69 Там же. - С. 95.
  70 Bucle H.M. History of Civilisation. - 1874. (Русское издание Павленкова. - СПб.- 1895. -С. 16.)
  71 Аналогичные взгляды, например, в США развивали Эллен Симпл в своих работах "Американская история и ее географические условия" (1903), "Влияние географической среды" (1911); Элсворт Хантингтон в книгах "Экономическая и социальная география", "Главные истоки цивилизации", "Цивилизация и климат" (1924). Во Франции - Брюн и Видаль де ла Блаш и др. Под влиянием этих работ в США, например, данные концепции составили даже целое направление под названием энвиронментализма (от англ. Environment - окружение, среда).
  72 См.: Бокль Г.Т. История цивилизации в Англии. - СПб. - 1986. - С. 16-20.
  73 Бокль Г.Т. История цивилизации в Англии. - М. - 1906. - С. 18.
  74 Там же.
  75 Бокль Г.Т. Указ. соч. - С. 45.
  76 Там же. - С. 58.
  77 См.: Соловьев С.М. История России. Кн.1. - М. - 1959. - С. 76-78.
  78 Ключевский В.О. Курс русской истории // Ключевский В.О. Сочинения в 9т. Т. 1, -М.- 1987. -С. 63.
 II. КЛАССИЧЕСКАЯ ГЕОПОЛИТИКА
 Примечания
  1 Maull О. Friedrich Ratzel zum Gedachtnis // Zeitschrift fur Geopolitik. - 1929. -H. 8. -S. 617.
  2 О влиянии дарвинизма на Ратцеля см.: Ratzel F. Anthropogeographie. - S. XXXI.
  3 См.: Gyorgy A. Geopolitics. The New German Science. - Berkeley. - 1944. - P. 152.
  4 Основной смысл учения А. Геттнера заключался в том, что самостоятельных внутренних закономерностей общество не осознает. Законы, по которым развивается общество, навязываются ему извне - природной необходимостью. "...Географическая причинность обозначает не насилие природы над человеком, а мотивацию природой человеческих действий", - писал Геттнер. (Gesetzmassigkeiten und Zufall in der Geographic. - Jahrg. 11. - H. 1. - S. 6.) Последнее, по его мнению, целиком и полностью отдано в сферу случайности. Таким образом, "природа" переносится из объективного в субъективный мир и становится синонимом случая и произвола в соответствии с интересами возрождающегося немецкого империализма.
  5 Ratzel F. Anthropogeographie. Bd. 1. - Stuttgart. - 1899. - S. 7.
  6 Ратцель Ф. Народоведение. Т. 1. - М. - 1893. - С. 3.
  7 Там же.
  8 Там же. - С. 9.
  9 Ratzel F. Politische Geographic. - Mimchen-Lpz. - 1897. - S. 4. ' 1(1 Ibid. -S. 115-116.
  11 Ibid. - S. 19.
  12 Ibid. - S. 3.
  13 Ibid.- S. 5.
  14 Ibid.
  15 Ibid. - S. 247.
  16 Ibid. - S. 129.

<< Пред.           стр. 4 (из 6)           След. >>

Список литературы по разделу