<< Пред. стр. 3 (из 26) След. >>
Крон тоже боялся, что рожденные им дети его свергнут. От сестры его Реи у него было три дочери и три сына, и каждого новорожденного он отнимал у нее и проглатывал заживо. Только младшего, по имени Зевс, она решила спасти. Крону она дала проглотить большой камень, завернутый в пеленки, а Зевса скрыла в пещере на острове Крите. Там он и вырос, а выросши, хитростью заставил Крона изрыгнуть своих братьев и сестер. Старшие боги — Титаны и младшие боги — Олимпийцы сошлись в борьбе. «Море взревело, земля застонала и ахнуло небо». Олимпийцы освободили из Тартара бойцов — Сторуких и кузнецов — Киклопов; первые ударили в Титанов каменьями в три сотни рук, а вторые сковали Зевсу гром и молнию, и против этого Титаны выстоять не могли. Теперь их самих заточили в Тартар, в самую глубь: сколько от неба до земли, столько и от земли до Тартара. Сторукие стали на страже, а Зевс-громовержец с братьями принял власть над миром.Началось третье царство — царство Олимпийцев. Зевс взял в удел небо с поднебесной горой Олимпом; брат его Посейдон — море, где ему подчинились и Нерей и Океан; третий брат, Аид, — подземное царство мертвых. Сестра их Гера стала женою Зевса и родила ему дикого Ареса, бога войны, хромого Гефеста, бога-кузнеца, и светлую Гебу, богиню юности. Сестра Деметра, богиня пахотной земли, родила Зевсу дочь Персефону; ее похитил Аид, и она стала подземной царицей. Третья сестра, Гестия, богиня домашнего очага, осталась девственной.
Зевсу тоже грозила опасность быть свергнутым: старые Гея и
31
Уран предупредили его, что дочь Океана, Метида-Мудрость, должна родить дочь умнее всех и сына сильнее всех. Зевс соединился с нею, а потом проглотил ее, как когда-то Крон глотал его братьев. Дочь умнее всех родилась из головы Зевса: это была Афина, богиня разума, труда и войны. А сын сильнее всех так и остался нерожденным. От другой из дочерей Титанов у Зевса родились близнецы Аполлон и Артемида: она — охотница, он — пастух, а также целитель, а также прорицатель. От третьей у Зевса родился Гермес, сторож перекрестков, покровитель дорожных путников и торговцев. Еще от одной родились три Оры — богини порядка; еще от одной — три Хариты, богини красоты; еще от одной — девять Муз, богинь разума, слова и песни, с которых начинался этот рассказ. Гермес изобрел струнную лиру, Аполлон играет на ней, а Музы водят вокруг него хоровод.
Двое сыновей Зевса рождены были от смертных женщин, но все же взошли на Олимп и стали богами. Это Геракл, любимый его сын, который обошел всю землю, освобождая ее от злых чудовищ: это он победил и Гидру, и Гериона, и Кербера, и других. И это Дионис, который тоже обошел всю землю, творя чудеса, обучая людей сажать виноград и приготовлять вино и вразумляя их, когда пить в меру, а когда без удержу.
А откуда взялись на свете сами смертные люди, Гесиод не говорит: может быть, из скал или деревьев. Боги их сперва не любили, но им помог выжить Прометей. Люди должны были чтить богов, принося им в жертву часть своей еды. Прометей устроил хитрый дележ: зарезал быка, положил отдельно кости, прикрытые жиром, и мясо, прикрытое желудком и кожею, и предложил Зевсу выбрать долю богам и долю людям. Зевс обманулся, выбрал кости и со зла решил не давать людям огня для приготовления мяса. Тогда Прометей сам похитил огонь на Олимпе и принес его людям в пустом тростнике. За это Зевс наказал и его и людей. Людям он сотворил, «на горе мужчинам», первую женщину, Пандору, и от женщин, как известно, пошло на свете очень много худого. А Прометея, как сказано, он приковал к столбу на востоке земли и наслал орла каждый день выклевывать у него печень. Только много веков спустя Зевс позволил Гераклу в его странствиях застрелить этого орла и освободить Прометея.
32
Но оказалось, что люди богам нужнее, чем боги это думали. Богам предстояла еще одна борьба — с Гигантами, младшими сынами Геи-Земли, рожденными из капель Урановой крови. И было суждено, что боги победят их, только если им поможет хотя бы один человек. Значит, нужно было родить таких могучих людей, которые могли бы помочь богам. Вот тогда-то и стали боги сходить к смертным женщинам, а богини рождать от смертных мужчин. Так родилось племя героев; лучшим из них был Геракл, он и спас богов в войне с Гигантами. А потом это племя погибло в Фиванской войне и Троянской войне. Но до этого Гесиод не дописал: рассказ его обрывается в самом начале героического века. «Феогонии», родословию богов, здесь конец.
М. Л. Гаспаров
Эсхил (Aischylos) 525—456 до н. э.
Семеро против Фив (Hepta epi Thebas) - Трагедия (467 до н. э.)
В мифической Греции были два самых сильных царства: Фивы в Средней Греции и Аргос в Южной Греции. В Фивах был когда-то царь по имени Лаий. Он получил пророчество: «Не роди сына — погубишь царство!» Лаий не послушался и родил сына по имени Эдип. Он хотел погубить младенца; но Эдип спасся, вырос на чужой стороне, а потом нечаянно убил Лаия, не зная, что это его отец, и женился на его вдове, не зная, что это его мать. Как это случилось, и как это открылось, и как за это пострадал Эдип, нам расскажет другой драматург — Софокл. Но самое страшное — гибель царства — было еще впереди.
У Эдипа от кровосмесительного брака с собственною матерью родились два сына и две дочери: Этеокл, Полиник, Антигона и Йемена. Когда Эдип отрекся от власти, сыновья отвернулись от него, попрекая его грехом. Эдип проклял их, посулив им делить между собою власть мечом. Так и случилось. Братья договорились править попеременно, каждый по году. Но после первого же года Этеокл отказался
34
уйти и изгнал Полиника из Фив. Полиник бежал в южное царство — в Аргос. Там он собрал себе союзников, и они всемером пошли на семивратные Фивы. В решающем бою два брата сошлись и убили друг друга: Этеокл ранил Полиника копьем, тот упал на колено, Этеокл навис над ним, и тут Полиник ударил его снизу мечом. Враги дрогнули, Фивы были на этот раз спасены. Только поколение спустя на Фивы пришли походом сыновья семерых вождей и надолго стерли Фивы с лица земли: пророчество сбылось.
Эсхил написал об этом трилогию, три трагедии: «Лаий» — о царе-виновнике, «Эдип» — о царе-грешнике и «Семеро против Фив» — об Этеокле, царе-герое, отдавшем жизнь за свой город. Сохранилась только последняя. Она по-старинному статична, на сцене почти ничего не происходит; только величаво стоит царь, приходит и уходит вестник и жалостно стенает хор.
Этеокл объявляет: враг подступает, но боги — защита Фивам; пусть же каждый исполнит свой долг. Вестник подтверждает: да, семь вождей уже поклялись на крови победить или пасть и мечут жребий, кому идти на какие ворота. Хор фиванских женщин мечется в ужасе, чует гибель и молит богов о спасении. Этеокл унимает их: война — мужское дело, а женское дело — сидеть дома и не смущать народ своим страхом.
Вновь является вестник: жребии брошены, семь вождей идут на приступ. Начинается центральная, самая знаменитая сцена: распределение ворот. Вестник пугающе описывает каждого из семерых; Этеокл спокойно отвечает и твердо отдает приказы.
«У первых ворот — герой Тидей: шлем с гривою, щит с колокольцами, на щите звездное небо с месяцем». «Не в гриве сила и не в колокольцах: как бы самого его не настигла черная ночь». И против аргосского начальника Этеокл посылает фиванского. «У вторых ворот — гигант Капаней, на щите его воин с факелом; грозит огнем спалить Фивы, не страшны ему ни люди, ни боги». «Кто богов не боится, того боги и покарают; кто дальше?» И Этеокл высылает второго вождя.
«У третьих ворот — твой тезка, Этеокл аргосский, на щите его воин с лестницей лезет на башню». «Повергнем обоих — и того, кто со щитом, и того, кто на щите». И Этеокл высылает третьего вождя.
35
«У четвертых ворот — силач Гиппомедонт: щит — как жернов, на щите змей Тифон пышет огнем и дымом», «У него на щите Тифон, у нас Зевс с молниями, победитель Тифона». И Этеокл высылает четвертого вождя.
«У пятых ворот — красавец Парфенопей, на щите его чудо-Сфинкс, загадками терзавшая Фивы». «И на живую Сфинкс нашелся разгадчик, а рисованная нам и подавно нестрашна». И Этеокл высылает пятого вождя.
«У шестых ворот — мудрый Амфиарай: он пророк, он знал, что идет на смерть, но его залучили обманом; чист его щит, и знаков на нем нет». «Горько, когда праведный делит судьбу со злыми: но как предвидел он, так и сбудется». И Этеокл высылает шестого вождя.
«У седьмых ворот — сам твой брат Полиник: или сам умрет, или тебя убьет, или выгонит с бесчестьем, как ты его; а на щите его писана богиня Правды». «Горе нам от Эдипова проклятия! но не с ним святая Правда, а с Фивами. Сам пойду на него, царь на царя, брат на брата». — «Не ходи, царь, — умоляет хор, — братскую кровь грех проливать». — «Лучше смерть, чем позор», — отвечает Этеокл и уходит.
На сцене — только хор: женщины в мрачной песне предчувствуют беду, поминая и пророчество Лаию: «Царству — пасть!» — и проклятие Эдипа: «Власть — мечом делить!»; пришло время расплаты. Так и есть — входит вестник с вестью: шесть побед у шести ворот, а перед седьмыми пали оба брата, убив друг друга, — конец царскому роду фиванскому!
Начинается погребальный плач. Вносят носилки с убитыми Этеоклом и Полиником, выходят навстречу их сестры Антигона и Йемена. Сестры заводят причитания, хор им вторит. Поминают, что имя Этеокла значит «Велеславный», поминают, что имя Полиника значит «Многобранный» — по имени и судьба. «Сразил сраженный!» — «Убит убивший!» — «умыслив зло!» — «Терпя от зла!» Поют, что было у царства два царя, у сестер два брата, а не стало ни одного: так бывает, когда меч делит власть. Протяжным плачем заканчивается трагедия.
М. Л. Гаспаров
36
Орестея (Oresteia)
Трагедия (458 до н. э.)
Самым могучим царем в последнем поколении греческих героев был Агамемнон, правитель Аргоса. Это он начальствовал над всеми греческими войсками в Троянской войне, ссорился и мирился с Ахиллом в «Илиаде», а потом победил и разорил Трою. Но участь его оказалась ужасна, а участь сына его Ореста — еще ужаснее. Им пришлось и совершать преступления и расплачиваться за преступления — свои и чужие.
Отец Агамемнона Атрей жестоко боролся за власть со своим братом Фиестом. В этой борьбе фиест обольстил жену Атрея, а Атрей за это убил двух маленьких детей Фиеста и накормил ни о чем не догадывающегося отца их мясом. (Про этот людоедский пир потом Сенека напишет трагедию «Фиест».) За это на Атрея и его род легло страшное проклятие. Третий же сын фиеста, по имени Эгисф, спасся и вырос на чужбине, помышляя только об одном: о мести за отца.
У Атрея было два сына: герои Троянской войны Агамемнон и Менелай. Они женились на двух сестрах: Менелай — на Елене, Агамемнон — на Клитемнестре (или Клитеместре). Когда из-за Елены началась Троянская война, греческие войска под начальством Агамемнона собрались для отплытия в гавань Авлиду. Здесь им было двусмысленное знамение: два орла растерзали беременную зайчиху. Гадатель сказал: два царя возьмут Трою, полную сокровищ, но им не миновать гнева богини Артемиды, покровительницы беременных и рожениц. И действительно, Артемида насылает на греческие корабли противные ветры, а в искупление требует себе человеческой жертвы — юной Ифигении, дочери Агамемнона и Клитемнестры. Долг вождя побеждает в Агамемноне чувства отца; он отдает Ифигению на смерть. (О том, что случилось с Ифигенией, потом напишет трагедию Еврипид.) Греки отплывают под Трою, а в Аргосе остается Климнестра, мать Ифигении, помышляя только об одном — о мести за дочь.
Двое мстителей находят друг друга: Эгисф и Клитемнестра становятся любовниками и десять лет, пока тянется война, ждут возвращения Агамемнона. Наконец Агамемнон возвращается, торжествуя, —
37
и тут его настигает месть. Когда он омывается в бане, Клитемнестра и Эгисф накидывают на него покрывало и поражают его топором. После этого они правят в Аргосе как царь и царица. Но в живых остается маленький сын Агамемнона и Клитемнестры — Орест: чувство матери побеждает в Клитемнестре расчет мстительницы, она отсылает его в чужой край, чтобы Эгисф не погубил за отцом и сына. Орест растет в далекой Фокиде, помышляя только об одном — о мести за Агамемнона. За отца он должен убить мать; ему страшно, но вещий бог Аполлон властно ему говорит: «Это твой долг».
Орест вырос и приходит мстить. С ним его фокидский друг Пилад — имена их стали в мифе неразрывны. Они притворяются путниками, принесшими весть, сразу и печальную и радостную: будто бы Орест умер на чужбине, будто бы Эгисфу и Клитемнестре больше не грозит никакая месть. Их впускают к царю и царице, и здесь Орест исполняет свой страшный долг: убивает сперва отчима, а потом родную мать.
Кто теперь продолжит эту цепь смертей, кто будет мстить Оресту? У Эгисфа с Клитемнестрой не осталось детей-мстителей. И тогда на Ореста ополчаются сами богини мщения, чудовищные Эриннии;
они насылают на него безумие, он в отчаянии мечется по всей Греции и наконец припадает к богу Аполлону: «Ты послал меня на месть, ты и спаси меня от мести». Бог выступает против богинь:
они — за древнюю веру в то, что материнское родство важнее отцовского, он — за новое убеждение, что отцовское родство важнее материнского. Кто рассудит богов? Люди. В Афинах, под присмотром богини Афины (она женщина, как Эриннии, и она мужественна, как Аполлон), собирается суд старейшин и решает: Орест прав, он должен быть очищен от греха, а Эринниям, чтобы их умилостивить, будет воздвигнуто святилище в Афинах, где их будут чтить под именем Евменид, что значит «Благие богини».
По этим мифам драматург Эсхил и написал свою трилогию «Орестея» — три продолжающие друг друга трагедии: «Агамемнон», «Хоэфоры», « Евмениды».
«Агамемнон» — самая длинная трагедия из трех. Она начинается необычно. В Аргосе, на плоской крыше царского дворца, лежит дозорный раб и смотрит на горизонт: когда падет Троя, то на ближней
38
к ней горе зажгут костер, его увидят через море на другой горе и зажгут второй, потом третий, и так огненная весть дойдет до Аргоса: победа одержана, скоро будет домой Агамемнон. Он ждет без сна уже десять лет под зноем и холодом — и вот огонь вспыхивает, дозорный вскакивает и бежит оповестить царицу Клитемнестру, хоть и чувствует: не к добру эта весть.
Входит хор аргосских старейшин: они еще ни о чем не знают. Они вспоминают в долгой песне все бедствия войны — и коварство Париса, и измену Елены, и жертвоприношение Ифигении, и нынешнюю неправедную власть в Аргосе: зачем все это? Видно, таков мировой закон: не пострадав, не научишься. Они повторяют припев:
«Горе, горе, увы! но добру да будет победа». И молитва словно сбывается: из дворца выходит Клитемнестра и объявляет: «Добру — победа!» — Троя взята, герои возвращаются, и кто праведен — тому добрый возврат, а кто грешен — тому недобрый.
Хор откликается новой песней: в ней благодарность богам за победу и тревога за вождей-победителей. Потому что трудно быть праведным — блюсти меру: Троя пала за гордыню, теперь не впасть бы нам в гордыню самим: малое счастье верней большого. И точно: является вестник Агамемнона, подтверждает победу, поминает десять лет мучений под Троей и рассказывает о буре на обратном пути, когда все море «расцвело трупами» — видно, много было неправедных. Но Агамемнон жив, близится и велик, как бог. Хор вновь поет, как вина родит вину, и вновь клянет зачинщицу войны — Елену, сестру Клитемнестры.
И вот наконец въезжает Агамемнон с пленниками. Он и впрямь велик, как бог: «Со мной победа: будь она со мной и здесь!» Клитемнестра, склоняясь, стелет ему пурпурный ковер. Он отшатывается: «Я человек, а пурпуром лишь бога чтут». Но она быстро его уговаривает, и Агамемнон вступает во дворец по пурпуру, а Клитемнестра входит за ним с двусмысленной молитвою: «О Зевс-Свершитель, все сверши, о чем молю!» Мера превышена: близится расплата. Хор поет о смутном предчувствии беды. И слышит неожиданный отклик: на сцене осталась пленница Агамемнона, троянская царевна Кассандра, ее полюбил когда-то Аполлон и дал ей дар пророчества, но она отвергла Аполлона, и за это ее пророчествам никто не верит. Теперь она от-
39
рывистыми криками кричит о прошлом и будущем аргосского дома: людская бойня, съеденные младенцы, сеть и топор, пьяная кровь, собственная смерть, хор Эринний и сын, казнящий мать! Хору страшно. И тут из-за сцены раздается стон Агамемнона: «О ужас! в доме собственном разит топор!.. О горе мне! другой удар: уходит жизнь». Что делать?
Во внутренних покоях дворца лежат трупы Агамемнона и Кассандры, над ними — Клитемнестра. «Я лгала, я хитрила — теперь говорю правду. Вместо тайной ненависти — открытая месть: за убитую дочь, за пленную наложницу. И мстящие Эриннии — за меня!» Хор в ужасе плачет о царе и клянет злодейку: демон мести поселился в доме, нет конца беде. Рядом с Клитемнестрой встает Эгисф: «Моя сила, моя правда, моя месть за Фиеста и его детей!» Старцы из хора идут на Эгисфа с обнаженными мечами, Эгисф кличет стражу, Клитемнестра их разнимает: «уж и так велика жатва смерти — пусть бессильные лаются, а наше дело — царствовать!» Первой трагедии — конец.
Действие второй трагедии — восемь лет спустя: Орест вырос и в сопровождении Пилада приходит мстить. Он склоняется над могилой Агамемнона и в знак верности кладет на нее отрезанную прядь своих волос. А потом прячется, потому что видит приближающийся хор.
Это хоэфоры, совершительницы возлияний, — по ним называется трагедия. Возлияния водой, вином и медом делались на могилах, чтобы почтить покойника. Клитемнестра продолжает бояться Агамемнона и мертвым, ей снятся страшные сны, поэтому она прислала сюда с возлияниями своих рабынь во главе с Электрой, сестрой Ореста. Они любят Агамемнона, ненавидят Клитемнестру и Эгисфа, тоскуют об Оресте: «Пусть я буду не такой, как мать, — молит Электра, — и пусть вернется Орест отомстить за отца!» Но может быть, он уже вернулся? Вот на могиле прядь волос — цвет в цвет с волосами Электры; вот перед могилой отпечаток ноги — след в след с ногою Электры. Электра с хоэфорами не знает, что и думать. И тут к ним выходит Орест.
Узнание совершается быстро: конечно, сначала Электра не верит, но Орест показывает ей: «Вот мои волосы: приложи прядь к моей голове, и ты увидишь, где она отрезана; вот мой плащ — ты сама соткала его мне, когда я был еще ребенком». Брат и сестра обнимают
40
друг друга: «Мы вместе, с нами правда, и над нами — Зевс!» Правда Зевса, веление Аполлона и воля к мести соединяют их против общей обидчицы — Клитемнестры и ее Эгисфа. Перекликаясь с хором, они молятся богам о помощи. Клитемнестре снилось, будто она родила змею и змея ужалила ее в грудь? Пусть же сбудется этот сон! Орест рассказывает Электре и хору, как проникнет он во дворец к злой царице; хор отвечает песней о злых женщинах былых времен — о женах, из ревности перебивших всех мужяин на острове Лемносе, о Скилле, ради любовника погубившей отца, об Алфее, которая, мстя за братьев, извела родного сына,
Начинается воплощение замысла: Орест и Пилад, переодетые странниками, стучатся во дворец. К ним выходит Клитемнестра. «Я проходил через Фокиду, — говорит Орест, — и мне сказали: передай в Аргос, что Орест умер; если хотят — пусть пришлют за прахом». Клитемнестра вскрикивает: ей жалко сына, она хотела спасти его от Эгисфа, но не спасла от смерти. Неузнанный Орест с Пиладом входят в дом. Нарастание трагизма перебивается эпизодом почти комическим: старая нянька Ореста плачется перед хором, как она любила его малюткой, и кормила, и поила, и стирала пеленки, а теперь он умер. «Не плачь — может быть, и не умер!» — говорит ей старшая в хоре. Час близок, хор взывает к Зевсу: «Помоги!»; к предкам: «Смените гнев на милость!»; к Оресту: «Будь тверд! если мать вскрикнет:
«сын!» — ты ответь ей: «отец!»
Является Эгисф: верить или не верить вестям? Он входит во дворец, хор замирает, — и из дворца доносятся удар и стон. Выбегает Клитемнестра, за нею Орест с мечом и Пилад. Она раскрывает грудь: «Пожалей! этой грудью я тебя вскормила, у этой груди я тебя баюкала». Оресту страшно. «Пилад, что делать?» — спрашивает он. И Пилад, до этого не сказавший ни слова, говорит: «А воля Аполлона? а твои клятвы?» Больше Орест не колеблется. «Это судьба судила мне убить мужа!» — кричит Клитемнестра. «А мне — тебя», — отвечает Орест. «Ты, сын, убьешь меня, мать?» — «Ты сама себе убийца». — «Кровь матери отомстит тебе!» — «Кровь отца страшней». Орест ведет мать в дом — на казнь. Хор в смятении поет: «Воля Аполлона — смертному закон; скоро минует зло».
Раскрывается внутренность дворца, лежат трупы Клитемнестры и
41
Эгисфа, над ними — Орест, потрясающий кровавым покрывалом Агамемнона. Он уже чувствует безумящее приближение Эринний. Он говорит: «Аполлон велел мне, мстя за отца, убить мать; Аполлон обещал мне очистить меня от кровавого греха. Странником-просителем с масличной ветвью в руках я пойду к его алтарю; а вы будьте свидетелями моего горя». Он убегает, хор поет: «Что-то будет?» На этом кончается вторая трагедия.
Третья трагедия, «Евмениды», начинается перед храмом Аполлона в Дельфах, где середина земного круга; храм этот принадлежал сперва Гее-Земле, потом Фемиде-Справедливости, теперь Аполлону-Вещателю. У алтаря — Орест с мечом и масличной ветвью просителя; вокруг хор Эринний, дочерей Ночи, черных и чудовищных. Они спят:
это Аполлон навел на них сон, чтобы вызволить Ореста. Аполлон говорит ему: «Беги, пересеки землю и море, предстань в Афины, там будет суд». «Помни обо мне!» — молит Орест. «Помню», — отвечает Аполлон. Орест убегает.
Является тень Клитемнестры. Она взывает к Эринниям: «Вот моя рана, вот моя кровь, а вы спите: где же ваше мщение?» Эриннии пробуждаются и хором клянут Аполлона: «Ты спасаешь грешника, ты рушишь вечную Правду, младшие боги попирают старших!» Аполлон принимает вызов: происходит первый, еще короткий спор. «Он убил мать!» — «А она убила мужа». — «Муж жене — не родная кровь:
матереубийство страшней мужеубийства». — «Муж жене — родной по закону, сын матери — родной по природе; а закон всюду един, и в природе не святее, чем в семье и обществе. Так положил Зевс, вступив в законный брак с своею Герою». — «Что ж, ты — с молодыми богами, мы — со старыми!» И они устремляются прочь, в Афины:
Эриннии — губить Ореста, Аполлон — спасать Ореста.
Действие переносится в Афины: Орест сидит перед храмом богини, обняв ее кумир, и взывает к ее суду, Эриннии хороводом вокруг него поют знаменитую «вяжущую песнь»: «Мы блюдем кровавый закон: кто пролил родную кровь — тому поплатиться своей; иначе не станет рода! Он бежать — мы за ним; он в Аид — мы за ним; вот голос старинной Правды!» Афина предстает из храма:
«Не мне вас судить: кого осужу, тот станет врагом афинянам, а я этого не хочу; пусть же лучшие из афинян сами свершат суд, сами
42
сделают выбор». Хор в тревоге: что решат люди? не рухнет ли древний порядок?
Выходят судьи — афинские старейшины; за ними — Афина, перед ними — с одной стороны Эриннии, с другой — Орест и его наставник Аполлон. Начинается второй, главный спор. «Ты убил мать». — «А она убила мужа». — «Муж жене — не родная кровь». — «Я такой матери — тоже не родная кровь». — «Он отрекся от родства!» — «И он прав, — вмешивается Аполлон, — отец сыну родней, чем мать: отец зачинает плод, мать лишь взращивает его в утробе. Отец и без матери может родить: вот перед вами Афина, без матери рожденная из головы Зевса!» — «Вершите суд», — говорит Афина старейшинам. Один за другим они голосуют, опуская камешки в чаши: в чашу осуждения, в чашу ^ оправдания. Подсчитывают: голоса разделились поровну. «Тогда и я подаю мой голос, — говорит Афина, — и подаю за оправдание: милосердие выше озлобления, мужское родство выше женского». С тех пор во все века в афинском суде при равенстве голосов подсудимый считался оправданным — «голосом Афины».
Аполлон с победою, Орест с благодарностью покидают сцену. Перед Афиной остаются Эриннии. Они в неистовстве: рушатся древние устои, люди попирают родовые законы, как покарать их? Наслать ли на афинян голод, чуму, смерть? «Не нужно, — убеждает их Афина. — Милосердие выше озлобления: пошлите афинской земле плодородие, афинским семьям многодетность, афинскому государству крепость. Родовая месть цепью убийств подтачивает государство изнутри, а государство должно быть прочным, чтобы противостоять внешним врагам. Будьте милостивы к афинянам, и афиняне будут вечно чтить вас как «Благих богинь» — Евменид. А святилище ваше будет меж холмом, где стоит мой храм, и холмом, где судит вот этот суд». И хор постепенно умиротворяется, принимает новую почесть, благословляет афинскую землю: «Прочь раздоры, да не будет крови за кровь, да будет радость за радость, да сплотятся все вкруг общих дел, против общих врагов». И уже не Эринниями, а Евменидами, под водительством Афины, хор покидает сцену.
М. Л. Гаспаров
43
Прометей прикованный (Prometheus desmotes)
Трагедия (450-е до н. э.?)
С титаном Прометеем, благодетелем человечества, мы уже встречались в поэме Гесиода «Феогония». Там он — умный хитрец, который устраивает дележ жертвенного бычьего мяса между людьми и богами так, чтобы лучшая часть досталась в пищу людям. А затем, когда разозленный Зевс не хочет, чтобы люди могли варить и жарить доставшееся им мясо, и отказывается дать им огонь, Прометей похищает этот огонь тайком и приносит людям в полом тростнике. За это Зевс приковывает Прометея к столбу на востоке земли и насылает орла выклевывать его печень. Только через много веков герой Геракл убьет этого орла и освободит Прометея.
Потом этот миф стали рассказывать иначе. Прометей стал величавей и возвышенней: он не хитрец и вор, а мудрый провидец. (Само имя «Прометей» значит «Промыслитель».) В начале мира, когда старшие боги, Титаны, боролись с младшими богами, Олимпийцами, он знал, что силою Олимпийцев не взять, и предложил помочь Титанам хитростью; но те, надменно полагаясь на свою силу, отказались, и тогда Прометей, видя их обреченность, перешел на сторону Олимпийцев и помог им одержать победу. Поэтому расправа Зевса со своим бывшим другом и союзником стала казаться еще более жестокой.
Мало этого, Прометею открыто и то, что будет в конце мира. Олимпийцы боятся, что как они свергли в свое время отцов-Титанов, так и их когда-нибудь свергнут новые боги, их потомки. Как это предотвратить, они не знают. Знает Прометей; затем Зевс и терзает Прометея, чтобы вызнать у него эту тайну. Но Прометей гордо молчит. Только когда Зевсов сын Геракл — еще не бог, а только труженик-герой — в благодарность за все добро, которое Прометей сделал людям, убивает терзающего орла и облегчает Прометеевы муки, то Прометей в благодарность открывает тайну, как спасти власть Зевса и всех Олимпийцев. Есть морская богиня, красавица Фетида, и Зевс добивается ее любви. Пусть он не делает этого: судьбой назначено, что у Фетиды родится сын сильнее своего отца. Если это будет сын Зевса, то он станет сильнее Зевса и свергнет его: власти Олимпийцев придет
44
конец. И Зевс отказывается от мысли о Фетиде, а Прометея в благодарность освобождает от казни и принимает на Олимп. Фетиду же выдали замуж за смертного человека, и от этого брака у нее родился герой Ахилл, который действительно был сильнее не только своего отца, но и всех людей на свете.
Вот по этому рассказу и сделал свою трагедию о Прометее поэт Эсхил.
Действие происходит на краю земли, в дальней Скифии, средь диких гор — может быть, это Кавказ. Два демона, Власть и Насилие, вводят на сцену Прометея; бог огня Гефест должен приковать его к горной скале. Гефесту жаль товарища, но он должен повиноваться судьбе и воле Зевса: «Ты к людям свыше меры был участливым». Руки, плечи, ноги Прометея оковывают кандалами, в грудь вбивают железный клин. Прометей безмолвен. Дело сделано, палачи уходят, Власть бросает презрительно: «Ты — Промыслитель, вот и промысли, как самому спастись!»
Только оставшись один, Прометей начинает говорить. Он обращается к небу и солнцу, земле и морю: «Взгляните, что терплю я, бог, от божьих рук!» И все это за то, что похитил для людей огонь, открыл им путь к достойной человека жизни.
Является хор нимф — Океанид. Это дочери Океана, другого титана, они услышали в своих морских далях грохот и лязг Прометеевых оков. «О, лучше бы мне томиться в Тартаре, чем корчиться здесь у всех на виду! — восклицает Прометей. — Но это не навек: силою Зевс ничего от меня не добьется и придет просить меня о своей тайне смиренно и ласково». — «За что он казнит тебя?» — «За милосердие к людям, ибо сам он немилосерден». За Океанидами входит их отец Океан: он когда-то воевал против Олимпийцев вместе с остальными Титанами, но смирился, покорился, прощен и мирно плещется по всем концам света. Пусть смирится и Прометей, не то не миновать ему еще худшей кары: Зевс мстителен! Прометей презрительно отвергает его советы: «Обо мне не заботься, позаботься о себе:
как бы тебя самого не покарал Зевс за сочувствие преступнику!» Океан уходит, Океаниды поют сострадательную песню, поминая в ней и Прометеева брата Атланта, который вот так же мучится на западном конце света, поддерживая плечами медный небосвод.
45
Прометей рассказывает хору, сколько доброго он сделал для людей. Они были неразумны, как дети, — он дал им ум и речь. Они томились заботами — он внушил им надежды. Они жили в пещерах, пугаясь каждой ночи и каждой зимы, — он заставил их строить дома от холода, объяснил движение небесных светил в смене времен года, научил письму и счету, чтобы передавать знания потомкам. Это он указал для них руды под землей, впряг им быков в соху, сделал телеги для земных дорог и корабли для морских путей. Они умирали от болезней — он открыл им целебные травы. Они не понимали вещих знамений богов и природы — он научил их гадать и по птичьим крикам, и по жертвенному огню, и по внутренностям жертвенных животных. «Воистину был ты спасителем для людей,— говорит хор, — как же ты не спас самого себя?» «Судьба сильней меня», — отвечает Прометей. «И сильнее Зевса?» — «И сильнее Зевса». — «Какая же судьба суждена Зевсу?» — «Не спрашивай: это моя великая тайна». Хор поет скорбную песню.
В эти воспоминания о прошлом вдруг врывается будущее. На сцену вбегает возлюбленная Зевса — царевна Ио, превращенная в корову. (На театре это был актер в рогатой маске.) Зевс обратил ее в корову, чтобы скрыть от ревности своей супруги, богини Геры. Гера догадалась об этом и потребовала корову себе в подарок, а потом наслала на нее страшного овода, который погнал несчастную по всему свету. Так попала она, измученная болью до безумия, и к Прометеевым горам. Титан, «защитник и заступник человеческий», ее жалеет;
он рассказывает ей, какие дальнейшие скитания предстоят ей по Европе и Азии, сквозь зной и холод, среди дикарей и чудовищ, пока не достигнет она Египта. А в Египте родит она сына от Зевса, а потомком этого сына в двенадцатом колене будет Геракл, стрелок из лука, который придет сюда спасти Прометея — хотя бы против воли Зевса. «А если Зевс не позволит?» — «Тогда Зевс погибнет». — «Кто же его погубит?» — «Сам себя, замыслив неразумный брак». — «Какой?» — «Я не скажу ни слова более». Тут разговору конец: Ио вновь чувствует жало овода, вновь впадает в безумие и в отчаянии мчится прочь. Хор Океанид поет: «Да минет нас вожделенье богов: ужасна их любовь и опасна».
Сказано о прошлом, сказано о будущем; теперь на очереди
46
страшное настоящее. Вот идет слуга и вестник Зевса — бог Гермес. Прометей его презирает как прихлебателя хозяев Олимпийцев. «Что сказал ты о судьбе Зевса, о неразумном браке, о грозящей гибели? Признавайся, не то горько пострадаешь!» — «Лучше страдать, чем прислужничать, как ты; а я — бессмертен, я видел падение Урана, падение Крона, увижу и падение Зевса». — «Берегись: быть тебе в подземном Тартаре, где мучатся Титаны, а потом стоять тебе здесь с раною в боку, и орел будет клевать твою печень». — «Все это я знал заранее; пусть бушуют боги, я ненавижу их!» Гермес исчезает — и действительно Прометей восклицает: «Вот и впрямь вокруг задрожала земля, / И молнии вьются, и громы гремят... / О Небо, о мать святая, Земля, / Посмотрите: страдаю безвинно!» Это конец трагедии.
М. Л. Гаспаров
Софокл (Sophocles) 496—406 до н. э.
Антигона (Antigone) - Трагедия (442 до н. э.)
В Афинах говорили: «Выше всего в жизни людской — закон, и неписаный закон — выше писаного». Неписаный закон — вечен, он дан природой, на нем держится всякое человеческое общество: он велит чтить богов, любить родных, жалеть слабых. Писаный закон — в каждом государстве свой, он установлен людьми, он не вечен, его можно издать и отменить. О том, что неписаный закон выше писаного, сочинил афинянин Софокл трагедию «Антигона».
Был в Фивах царь Эдип — мудрец, грешник и страдалец. По воле судьбы ему выпала страшная доля — не ведая, убить родного отца и жениться на родной матери. По собственной воле он казнил себя — выколол глаза, чтоб не видеть света, как не видел он своих невольных преступлений. По воле богов ему было даровано прощение и блаженная смерть, О жизни его Софокл написал трагедию «Царь Эдип», о смерти его — трагедию «Эдип в Колоне».
От кровосмесительного брака у Эдипа было два сына — Этеокл и Полигоник — и две дочери — Антигона и Исмена. Когда Эдип отрек-
48
ся от власти и удалился в изгнание, править стали вдвоем Этеокл и Полиник под надзором старого Креонта, свойственника и советника Эдипа. Очень скоро братья поссорились: Этеокл изгнал Полиника, тот собрал на чужой стороне большое войско и пошел на Фивы войной. Был бой под стенами Фив, в поединке брат сошелся с братом, и оба погибли. Об этом Эсхил написал трагедию «Семеро против Фив». В концовке этой трагедии появляются и Антигона и Исмена, оплакивающие братьев. А о том, что было дальше, написал в «Антигоне» Софокл.
После гибели Этеокла и Полиника власть над Фивами принял Креонт. Первым его делом был указ: Этеокла, законного царя, павшего за отечество, похоронить с честью, а Полиника, приведшего врагов на родной город, лишить погребения и бросить на растерзание псам и стервятникам. Это было не в обычае: считалось, что душа непогребенного не может найти успокоения в загробном царстве и что мстить беззащитным мертвым — недостойно людей и неугодно богам. Но Креонт думал не о людях и не о богах, а о государстве и власти.
Но о людях и о богах, о чести и благочестии подумала слабая девушка — Антигона. Полиник ей такой же брат, как Этеокл, и она должна позаботиться, чтобы душа его нашла такое же загробное успокоение. Указ еще не оглашен, но она уже готова его преступить. Она зовет свою сестру Исмену — с их разговора начинается трагедия. «Поможешь ли ты мне?» — «Как можно? Мы — слабые женщины, наш удел — повиновение, за непосильное нет с нас спроса:
богов я чту, но против государства не пойду». — «Хорошо, я пойду одна, хотя бы на смерть, а ты оставайся, коли не боишься богов». — «Ты безумна!» — «Оставь меня одну с моим безумьем». — «Что ж, иди; все равно я тебя люблю».
Входит хор фиванских старейшин, вместо тревоги звучит ликование: ведь одержана победа, Фивы спасены, время праздновать и благодарить богов. Навстречу хору выходит Креонт и оглашает свой указ:
герою — честь, злодею — срам, тело Полиника брошено на поругание, к нему приставлена стража, кто нарушит царский указ, тому смерть. И в ответ на эти торжественные слова вбегает стражник со сбивчивыми объяснениями: указ уже нарушен, кто-то присыпал труп землею — пусть символически, но погребение совершилось, стража
49
не уследила, а ему теперь отвечать, и он в ужасе. Креонт разъярен: найти преступника или страже не сносить голов!
«Могуч человек, но дерзок! — поет хор. — Он покорил землю и море, он владеет мыслью и словом, он строит города и правит; но к добру или к худу его мощь? Кто правду чтит, тот хорош; кто в кривду впал, тот опасен». О ком он говорит: о преступнике или о Креонте?
Вдруг хор умолкает, пораженный: возвращается стражник, а за ним — пленная Антигона. «Мы смахнули с трупа землю, сели сторожить дальше, и вдруг видим: приходит царевна, плачет над телом, вновь осыпает землею, хочет совершить возлияния, — вот она!» — «Ты преступила указ?» — «Да, ибо он не от Зевса и не от вечной Правды: неписаный закон выше писаного, нарушить его — страшнее смерти; хочешь казнить — казни, воля твоя, а правда моя». — «Ты идешь против сограждан?» — «Они — со мною, только тебя боятся». — «Ты позоришь брата-героя!» — «Нет, я чту брата-мертвеца». — «Не станет другом враг и после смерти». — «Делить любовь — удел мой, не вражду». На их голоса выходит Исмена, царь осыпает и ее упреками: «Ты — пособница!» — «Нет, сестре я не помогала, но умереть с ней готова». — «Не смей умирать со мной — я выбрала смерть, ты — жизнь». — «Обе они безумны, — обрывает Креонт, — под замок их, и да исполнится мой указ». — «Смерть?» — «Смерть!» Хор в ужасе поет: божьему гневу нет конца, беда за бедой — как волна за волной, конец Эдипову роду: боги тешат людей надеждами, но не дают им сбыться.
Креонту непросто было решиться обречь на казнь Антигону. Она не только дочь его сестры — она еще и невеста его сына, будущего царя. Креонт вызывает царевича: «Твоя невеста нарушила указ;
смерть — ей приговор. Правителю повиноваться должно во всем — в законном и в незаконном. Порядок — в повиновении; а падет порядок — погибнет и государство». — «Может быть, ты и прав, — возражает сын, — но почему тогда весь город ропщет и жалеет царевну? Или ты один справедлив, а весь народ, о котором ты печешься, — беззаконен?» — «Государство подвластно царю!» — восклицает Креонт. «Нет собственников над народом», — отвечает ему сын. Царь непреклонен: Антигону замуруют в подземной гробнице, пусть спасут ее подземные боги, которых она так чтит, а люди ее
50
больше не увидят, «Тогда и меня ты больше не увидишь!» И с этими словами царевич уходит. «Вот она, сила любви! — восклицает хор. — Эрот, твой стяг — знамя побед! Эрот — ловец лучших добыч! Всех покорил людей ты — и, покорив, безумишь...»
Антигону ведут на казнь. Силы ее кончились, она горько плачет, но ни о чем не жалеет. Плач Антигоны перекликается с плачем хора. «Вот вместо свадьбы мне — казнь, вместо любви мне — смерть!» — «И за то тебе вечная честь: ты сама избрала себе путь — умереть за божию правду!» — «Заживо схожу я в Аид, где отец мой Эдип и мать, победитель брат и побежденный брат, но они похоронены мертвые, а я — живая!» — «Родовой на вас грех, гордыня тебя увлекла: неписаный чтя закон, нельзя преступать и писаный». — «Если божий закон выше людских, то за что мне смерть? Зачем молиться богам, если за благочестие объявляют меня нечестивицей? Если боги за царя — искуплю вину; но если боги за меня — поплатится царь». Антигону уводят; хор в длинной песне поминает страдальцев и страдалиц былых времен, виновных и невинных, равно потерпевших от гнева богов.
Царский суд свершен — начинается божий суд. К Креонту является Тиресий, любимец богов, слепой прорицатель — тот, который предостерегал еще Эдипа. Не только народ недоволен царской расправой — гневаются и боги: огонь не хочет гореть на алтарях, вещие птицы не хотят давать знамений. Креонт не верит: «Не человеку бога осквернить!» Тиресий возвышает голос: «Ты попрал законы природы и богов: мертвого оставил без погребения, живую замкнул в могиле! Быть теперь в городе заразе, как при Эдипе, а тебе поплатиться мертвым за мертвых — лишиться сына!» Царь смущен, он впервые просит совета у хора; уступить ли? «Уступи!» — говорит хор. И царь отменяет свой приказ, велит освободить Антигону, похоронить Полиника: да, божий закон выше людского. Хор поет молитву Дионису, богу, рожденному в Фивах: помоги согражданам!
Но поздно. Вестник приносит весть: нет в живых ни Антигоны, ни жениха ее. Царевну в подземной гробнице нашли повесившейся; а царский сын обнимал ее труп. Вошел Креонт, царевич бросился на отца, царь отпрянул, и тогда царевич вонзил меч себе в грудь. Труп лежит на трупе, брак их совершился в могиле. Вестника молча слушает царица — жена Креонта, мать царевича; выслушав, поворачива-
51
ется и уходит; а через минуту вбегает новый вестник: царица бросилась на меч, царица убила себя, не в силах жить без сына. Креонт один на сцене оплакивает себя, своих родных и свою вину, и хор вторит ему, как вторил Антигоне: «Мудрость — высшее благо, гордыня — худший грех, спесь — спесивцу казнь, и под старость она неразумного разуму учит». Этими словами заканчивается трагедия.
М. Л. и В. М. Гаспаровы
Трахинянки (Trachiniai) - Трагедия (440—430-е до н. э.)
«Трахинянки» — значит «девушки из города Трахина». Трахин («скалистый») — это маленький городок в глухой горной окраине Греции, под горой Этой, недалеко от славного ущелья Фермопил. Знаменит он только тем, что в нем прожил свои последние годы величайший из греческих героев — Геракл, сын Зевса. На горе Эте он принял добровольную смерть на костре, вознесся к небесам и стал богом. Невольной виновницей этой его мученической кончины была его жена Деянира, верная и любящая. Она — героиня этой трагедии, а хор трахинских девушек — это ее собеседницы.
Почти все греческие герои были царями в разных городах и городках, — кроме Геракла. Свою будущую божественность он отрабатывал подневольным трудом на службе у ничтожного царя из Южной Греции. Для него он совершил двенадцать подвигов, один другого тяжелее. Последним был спуск в Аид, подземное царство, за страшным трехглавым псом, сторожившим царство мертвых. Там, в Аиде, он встретил тень богатыря Мелеагра, тоже борца с чудовищами, самого могучего из старших героев. Мелеагр сказал ему: «Там, на земле, у меня осталась сестра по имени Деянира; возьми ее в жены, она достойна тебя».
Когда Геракл кончил свою подневольную службу, он пошел на край Греции свататься к Деянире. Он пришел вовремя: там текла река Ахелой, самая большая в Греции, и бог ее требовал Деяниру себе в жены. Геракл схватился с богом в борьбе, придавил его, как гора; тот обернулся змеем, Геракл стиснул ему горло; тот обернулся
52
быком, Геракл сломил ему рог. Ахелой покорился, спасенная Деянира досталась Гераклу, и он повез ее с собою в обратный путь.
Путь лежал еще через одну реку, а перевозчиком на той реке был дикий кентавр Несс, получеловек-полуконь. Деянира ему понравилась, и он захотел похитить ее. Но у Геракла был лук и были стрелы, отравленные черной кровью многоглавой змеи Гидры, которую он когда-то победил и изрубил. Стрела Геракла настигла кентавра, и тот понял, что пришла его смерть. Тогда, чтобы отомстить Гераклу, он сказал Деянире: «Я любил тебя, и хочу тебе сделать добро. Возьми крови из моей раны и храни ее от света и людей. Если муж твой полюбит другую, то намажь его одежду этой кровью, и любовь его вернется к тебе». Деянира так и сделала, не зная, что Нессова кровь отравлена стрелою Геракла.
Прошло время, и ей пришлось вспомнить об этой крови. Геракл гостил у знакомого царя в городе Эхалии (в двух днях пути от Трахина), и ему полюбилась царская дочь Иола. Он потребовал у царя ее себе в наложницы. Царь отказал, а царский сын насмешливо добавил: «Не к лицу ей быть за тем, кто двенадцать лет служил, как подневольный раб». Геракл рассердился и столкнул царского сына со стены — единственный раз в жизни убил врага не силой, а обманом. Боги наказали его за это — еще раз отдали в рабство на год к распутной заморской царице Омфале. Деянира ничего об этом не знала. Она жила в Трахине одна с юным сыном Гиллом и терпеливо ждала возвращения мужа.
Здесь и начинается драма Софокла.
На сцене Деянира, она полна тревоги. уходя, Геракл велел ей ждать его год и два месяца. Ему было пророчество: если погибнуть — то от мертвого; а если не погибнуть — то вернуться и обрести наконец отдых после трудов. Но вот прошли и год и два месяца, а его все нет. Неужели сбылось пророчество, и он погиб от какого-то мертвого, и уже не вернется доживать свои дни на покое рядом с ней? Хор трахинянок ободряет ее: нет, хоть во всякой жизни есть и радости и беды, но отец Зевс не оставит Геракла! Тогда Деянира зовет своего сына Гилла и просит его пойти на поиски отца. Он готов: до него уже дошел слух, что Геракл провел год в рабстве у Омфалы, а потом пошел походом на Эхалию — мстить царю-обидчику. И Гилл отправляется искать его под Эхалию.
53
Едва Гилл уходит, как и в самом деле слух подтверждается: от Геракла приходят вестники — сказать о победе и о близком его возвращении. Их двое, и они не безликие, как обычно в трагедиях: у каждого свой характер. Старший из них ведет с собою группу безмолвных пленниц: да, Геракл отслужил свой год у Омфалы, а потом пошел на Эхалию, взял город, захватил пленниц и шлет их рабынями Деянире, а сам должен принести благодарственные жертвы богам и тотчас будет вслед. Деянире жаль пленниц: только что они были знатными и богатыми, а теперь — рабыни. Деянира заговаривает с одной из них, самой красивой, но та молчит. Деянира отсылает их в дом — и тут к ней подходит второй вестник. «Старший сказал тебе не всю правду. Не из мести Геракл брал Эхалию, а из любви к царевне Иоле: это с ней ты сейчас заговаривала, а она молчала». Нехотя старший вестник признает: это так. «Да, — говорит Деянира, — любовь есть бог, человек пред ней бессилен. Подожди немного: я дам тебе подарок для Геракла».
Хор поет песню во славу всевластной любви. А потом Деянира рассказывает трахинянкам о своем подарке для Геракла: это плащ, который она натерла той самой кровью Несса, чтобы вернуть себе Гераклову любовь, потому что ей обидно делить Геракла с соперницей. «Надежно ли это?» — спрашивает хор. «Я уверена, но не пробовала». — «Уверенности мало, нужен опыт». — «Сейчас будет». И она передает вестнику закрытый ларец с плащом: пусть Геракл наденет его, когда будет приносить благодарственные жертвы богам.
Хор поет радостную песню во славу возвращающегося Геракла. Но Деянира в страхе. Она натирала плащ клоком овечьей шерсти, а потом бросила этот кровавый клок наземь, — и вдруг, говорит она, он вскипел на солнце темной пеной и растекся по земле красно-бурым пятном. Не грозит ли беда? не обманул ли ее кентавр? не отрава ли это вместо приворота? И впрямь, не успевает хор ее успокоить, как стремительным шагом входит Гилл: «Ты убила Геракла, ты убила моего отца!» И он рассказывает: Геракл надел плащ, Геракл зарезал жертвенных быков, Геракл разжег костер для всесожжения, — но когда костер дохнул жаром на плащ, тот словно прилип к его телу, вгрызся болью до костей, словно огонь или змеиный яд, и Геракл упал в корчах, с криками проклиная и плащ, и ту, которая его прислала. Сейчас его несут на носилках в Трахин, но донесут ли живым?
54
Деянира молча слушает этот рассказ, поворачивается и скрывается в дом. Хор в ужасе поет о наставшей беде. Выбегает вестница — старая кормилица Деяниры: Деянира убила себя. В слезах обошла она дом, простилась с алтарями богов, поцеловала двери и пороги, села на брачное ложе и вонзила меч в левую грудь. Гилл в отчаянии — не успел ей помешать. Хор в двойном ужасе: смерть Деяниры в доме, смерть Геракла у ворот, что страшней?
Приближается конец. Вносят Геракла, он мечется на носилках с неистовыми криками: победитель чудовищ, самый могучий из смертных, он погибает от женщины и взывает к сыну: «Отомсти!» В промежутках между стонами Гилл объясняет ему: Деяниры уже нет, вина ее — невольная, это ее обманул когда-то злой кентавр. Теперь Гераклу ясно: пророчества сбылись, это он погибает от мертвого, а отдых, который его ждет, — это смерть. Он приказывает сыну: «Вот два последние мои завета: первый — отнеси меня на гору Эту и положи на погребальный костер; второй — ту Иолу, которую я не успел взять за себя, возьми ты, чтобы она стада матерью моих потомков». Гилл в ужасе: заживо сжечь отца, жениться на той, которая — причина смерти и Геракла и Деяниры? Но противиться Гераклу он не может. Геракла уносят; никто еще не знает, что с этого костра он вознесется к небесам и станет богом. Гилл провожает его словами:
«Никому недоступно грядущее зреть, / Но увы, настоящее горестно нам / И постыдно богам, / А всего тяжелее оно для того, / Кто пал роковою жертвой».
И хор вторит: «Разойдемся теперь и мы по домам: / Увидели мы ужасную смерть, / И много мук, небывалых мук, — / Но на все была Зевсова воля».
М. Л. Гаспаров
Царь Эдип (Oidipous Tyraimos) - Трагедия (429—425 до н. э.)
Это трагедия о роке и свободе: не в том свобода человека, чтобы делать то, что он хочет, а в том, чтобы принимать на себя ответственность даже за то, чего он не хотел.
55
В городе Фивах правили царь Лаий и царица Иокаста. От дельфийского оракула царь Лаий получил страшное предсказание: «Если ты родишь сына, то погибнешь от его руки». Поэтому, когда у него родился сын, он отнял его у матери, отдал пастуху и велел отнести на горные пастбища Киферона, а там бросить на съедение хищным зверям. Пастуху стало жалко младенца. На Кифероне он встретил пастуха со стадом из соседнего царства — Коринфского и отдал младенца ему, не сказавши, кто это такой. Тот отнес младенца к своему царю. У коринфского царя не было детей; он усыновил младенца и воспитал как своего наследника. Назвали мальчика — Эдип.
Эдип вырос сильным и умным. Он считал себя сыном коринфского царя, но до него стали доходить слухи, будто он приемыш. Он пошел к дельфийскому оракулу спросить: чей он сын? Оракул ответил: «Чей бы ты ни был, тебе суждено убить родного отца и жениться на родной матери». Эдип был в ужасе. Он решил не возвращаться в Коринф и пошел, куда глаза глядят. На распутье он встретил колесницу, на ней ехал старик с гордой осанкой, вокруг — несколько слуг. Эдип не вовремя посторонился, старик сверху ударил его стрекалом, Эдип в ответ ударил его посохом, старик упал мертвый, началась драка, слуги были перебиты, только один убежал. Такие дорожные случаи были не редкостью; Эдип пошел дальше.
Он дошел до города Фив. Там было смятение: на скале перед городом поселилось чудовище Сфинкс, женщина с львиным телом, она задавала прохожим загадки, и кто не мог отгадать, тех растерзывала. Царь Лаий поехал искать помощи у оракула, но в дороге был кем-то убит. Эдипу Сфинкс загадала загадку: «Кто ходит утром на четырех, днем на двух, а вечером на трех?» Эдип ответил: «Это человек: младенец на четвереньках, взрослый на своих двоих и старик с посохом». Побежденная верным ответом, Сфинкс бросилась со скалы в пропасть; Фивы были освобождены. Народ, ликуя, объявил мудрого Эдипа царем и дал ему в жены Лаиеву вдову Иокасту, а в помощники — брата Иокасты, Креонта.
Прошло много лет, и вдруг на Фивы обрушилось божье наказание: от моровой болезни гибли люди, падал скот, сохли хлеба. Народ обращается к Эдипу: «Ты мудр, ты спас нас однажды, спаси и теперь». Этой мольбой начинается действие трагедии Софокла: народ стоит перед дворцом, к нему выходит Эдип. «Я уже послал Креонта
56
спросить совета у оракула; и вот он уже спешит обратно с вестью». Оракул сказал: «Эта божья кара — за убийство Лаия; найдите и накажите убийцу!» — «А почему его не искали до сих пор?» — «Все думали о Сфинкс, а не о нем». — «Хорошо, теперь об этом подумаю я». Хор народа поет молитву богам: отвратите ваш гнев от Фив, пощадите гибнущих!
Эдип объявляет свой царский указ: найти убийцу Лаия, отлучить его от огня и воды, от молений и жертв, изгнать его на чужбину, и да падет на него проклятие богов! Он не знает, что этим он проклинает самого себя, но сейчас ему об этом скажут, В Фивах живет слепой старец, прорицатель Тиресий: не укажет ли он, кто убийца? «Не заставляй меня говорить, — просит Тиресий, — не к добру это будет!» Эдип гневается: «уж не сам ли ты замешан в этом убийстве?» Тиресий вспыхивает: «Нет, коли так: убийца — ты, себя и казни!» — «уж не Креонт ли рвется к власти, уж не он ли тебя подговорил?» — «Не Креонту я служу и не тебе, а вещему богу; я слеп, ты зряч, но не видишь, в каком живешь грехе и кто твои отец и мать». — «Что это значит?» — «Разгадывай сам: ты на это мастер». И Тиресий уходит. Хор поет испуганную песню: кто злодей? кто убийца? неужели Эдип? Нет, нельзя этому поверить!
Входит взволнованный Креонт: неужели Эдип подозревает его в измене? «Да», — говорит Эдип. «Зачем мне твое царство? Царь — невольник собственной власти; лучше быть царским помощником, как я». Они осыпают друг друга жестокими упреками. На их голоса из дворца выходит царица Иокаста — сестра Креонта, жена Эдипа. «Он хочет изгнать меня лживыми пророчествами», — говорит ей Эдип. «Не верь, — отвечает Иокаста, — все пророчества лживы: вот Лаию было предсказано погибнуть от сына, но сын наш младенцем погиб на Кифероне, а Лаия убил на распутье неведомый путник». — «На распутье? где? когда? каков был Лаий с виду?» — «По пути в Дельфы, незадолго до твоего к нам прихода, а видом был он сед, прям и, пожалуй, на тебя похож». — «О ужас! И у меня была такая встреча; не я ли был тот путник? Остался ли свидетель?» — «Да, один спасся; это старый пастух, за ним уже послано». Эдип в волнении; хор поет встревоженную песню: «Ненадежно людское величие;
боги, спасите нас от гордыни!»
И тут в действии происходит поворот. На сцене появляется не-
57
ожиданный человек: вестник из соседнего Коринфа. Умер коринфский царь, и коринфяне зовут Эдипа принять царство. Эдип омрачается: «Да, лживы все пророчества! Было мне предсказано убить отца, но вот — он умер своею смертью. Но еще мне было предсказано жениться на матери; и пока жива царица-мать, нет мне пути в Коринф». «Если только это тебя удерживает, — говорит вестник, — успокойся: ты им не родной сын, а приемный, я сам принес им тебя младенцем с Киферона, а мне тебя там отдал какой-то пастух». «Жена! — обращается Эдип к Иокасте, — не тот ли это пастух, который был при Лаие? Скорее! Чей я сын на самом деле, я хочу это знать!» Иокаста уже все поняла. «Не дознавайся, — молит она, — тебе же будет хуже!» Эдип ее не слышит, она уходит во дворец, мы ее уже не увидим. Хор поет песню: может быть, Эдип — сын какого-нибудь бога или нимфы, рожденный на Кифероне и подброшенный людям? так ведь бывало!
Но нет. Приводят старого пастуха. «Вот тот, кого ты мне передал во младенчестве», — говорит ему коринфский вестник. «Вот тот, кто на моих глазах убил Лаия», — думает пастух. Он сопротивляется, он не хочет говорить, но Эдип неумолим. «Чей был ребенок?» — спрашивает он. «Царя Лаия, — отвечает пастух. — И если это вправду ты, то на горе ты родился и на горе мы спасли тебя!» Теперь наконец все понял и Эдип. «Проклято мое рождение, проклят мой грех, проклят мой брак!» — восклицает он и бросается во дворец. Хор опять поет: «Ненадежно людское величие! Нет на свете счастливых! Был Эдип мудр; был Эдип царь; а кто он теперь? Отцеубийца и кровосмеситель !»
Из дворца выбегает вестник. За невольный грех — добровольная казнь: царица Иокаста, мать и жена Эдипа, повесилась в петле, а Эдип в отчаянии, охватив ее труп, сорвал с нее золотую застежку и вонзил иглу себе в глаза, чтоб не видели они чудовищных его дел. Дворец распахивается, хор видит Эдипа с окровавленным лицом. «Как ты решился?..» — «Судьба решила!» — «Кто тебе внушил?..» — «Я сам себе судья!» Убийце Лаия — изгнание, осквернителю матери — ослепление; «о Киферон, о смертное распутье, о двубрачное ложе!». Верный Креонт, забыв обиду, просит Эдипа остаться во дворце: «Лишь ближний вправе видеть муки ближних». Эдип молит отпустить его в изгнание и прощается с детьми: «Я вас
58
не вижу, но о вас я плачу...» Хор поет последние слова трагедии: «О сограждане фиванцы! Вот смотрите: вот Эдип! / Он, загадок разрешитель, он, могущественный царь, / Тот, на чей удел, бывало, всякий с завистью глядел!.. / Значит, каждый должен помнить о последнем нашем дне, / И назвать счастливым можно человека лишь того, / Кто до самой до кончины не изведал в жизни бед».
М. Л. Гаспаров
Эдип в Колоне (Oidipous epi Colonoi) - Трагедия (406 до н. э.)
Колон — местечко к северу от Афин. Там была священная роща богинь Евменид, страшных блюстительниц правды — тех, о которых писал Эсхил в «Орестее». Среди этой рощи стоял алтарь в честь героя Эдипа: считалось, что этот фиванский герой здесь похоронен и охраняет эту землю. Как оказался прах фиванского героя в афинской земле — об этом рассказывали по-разному. По одному из этих рассказов и написал трагедию Софокл. Он сам был родом из Колона, и эта трагедия была в его жизни последней.
От кровосмесительного брака с матерью у Эдипа были два сына и две дочери: Этеокл и Полиник, Антигона и Исмена. Когда Эдип ослепил себя за грехи и ушел от власти, оба сына отшатнулись от него. Тогда он покинул Фивы и ушел странствовать неведомо куда. Вместе с ним ушла верная дочь Антигона — поводырем при дряхлом слепце. Ослепнув, он прозрел душою: понял, что добровольным самонаказанием искупил свою невольную вину, что боги его простили и что умрет он не грешником, а святым. Это значит, что на его могиле будут совершать жертвы и возлияния, а его прах будет охраною той земле, где будет погребен.
Слепой Эдип и усталая Антигона выходят на сцену и присаживаются отдохнуть. «Где мы?» — спрашивает Эдип. «Это роща лавров и маслин, здесь вьется виноград и поют соловьи, а вдалеке — Афины», — отвечает Антигона. Навстречу им выходит сторож:
«Прочь отсюда, это место запретно для смертных, здесь обитают Ев-мениды, дочери Ночи и Земли». «О счастье! Здесь, под сенью Евме-
59
нид, боги обещали мне блаженную смерть. Ступай, скажи афинскому царю: пусть придет сюда, пусть даст мне малое, а получит многое», — просит Эдип. «От тебя, слепого нищего?» — удивляется сторож. «Я слеп, но разумом зряч». Сторож уходит, а Эдип возносит мольбы к Евменидам и всем богам: «Исполните обещание, пошлите мне долгожданную смерть».
Появляется хор колонских жителей: они тоже сперва рассержены, видя чужеземца на святой земле, но его жалкий вид начинает внушать им сочувствие. «Кто ты?» — «Эдип», — выговаривает тот. «Отцеубийца, кровосмеситель, прочь!» — «Страшен мой грех, но неволен; не гоните меня — боги справедливы и вас за мою вину не накажут. Дайте мне дождаться вашего царя».
Но вместо царя появляется еще одна усталая женщина с дальней стороны — Исмена, вторая дочь Эдипа. У нее дурные вести. В Фивах распри, Этеокл изгнал Полиника, тот собирает в поход Семерых против Фив; боги предрекли: «Если Эдип не будет похоронен в чужой земле — Фивы устоят». И вот за Эдипом уже отправлено посольство. «Нет! — кричит Эдип. — Они отреклись от меня, они изгнали меня, пусть же теперь они погубят друг друга! А я хочу умереть здесь, в афинской земле, ей на благо, врагам ее на страх». Хор тронут. «Тогда соверши очищенье, сделай возлиянье водой и медом, умилостиви Евменид — только они могут простить или не простить убийство родича». Исмена готовит обряд, Эдип в перекличке с хором оплакивает свой грех.
Но вот и афинский царь: это Тесей, знаменитый герой и мудрый правитель. «Чего ты просишь, старец? Я готов помочь тебе — все мы равны под взором богов, сегодня ты в беде, а завтра я». — «Схорони меня здесь, не дай увести меня фивинцам, и прах мой будет стране твоей защитой». — «Вот тебе мое слово». Тесей уходит распорядиться, а хор поет хвалу Афинам, Колону и богам, их покровителям:
Афине-владычице, Посейдону-коннику, Деметре-земледелице, Дионису-виноградарю.
«Не обманите! — молит Антигона. — Вот уже идет фиванский посол с воинами». Это Креонт, свойственник Эдипа, второй в Фивах человек при Эдипе, а теперь при Этеокле. «Прости нашу вину и пожалей нашу страну: она тебе родная, а эта хоть и хороша, да не твоя». Но Эдип тверд: «Не по дружбе ты пришел, а по нужде, мне
60
же нет нужды идти с тобою». «Будет нужда! — грозит Креонт. — Эй, схватить его дочерей: они наши фиванские подданные! А ты, старик, решай: пойдешь ли со мной или останешься здесь, без помощи, без поводыря!» Хор ропщет, девушки плачут, Эдип проклинает Креонта: «Как ты меня бросаешь одного, так и тебе на склоне лет остаться одному!» Это проклятие сбудется в трагедии «Антигона».
На помощь спешит Тесей. «Оскорбитель моего гостя — оскорбитель и мне! Не позорь свой город — отпусти девушек и ступай прочь». — «За кого заступаешься? — спорит Креонт. — За грешника, за преступника?» — «Мой грех — невольный, — со слезами отвечает Эдип, — а ты, Креонт, по своей воле грешишь, нападая на немощного и слабых!» Тесей тверд, девушки спасены, хор славит афинскую доблесть.
Но испытания Эдипа не кончены. Как его просил о помощи фиванский Креонт, так теперь к нему пришел просить о помощи изгнанник сын Полиник. Тот был нагл, этот — трогателен. Он плачет о своей беде и об Эдиповой беде — пусть несчастный поймет несчастного! Он просит прощенья, сулит Эдипу если не трон, то дворец, но Эдип его не слушает. «Вы с братом меня погубили, а сестры ваши меня спасли! Будь же им честь, а вам смерть: не взять тебе Фив, убить вам брат брата, и да будет на вас проклятие Евменид-Эринний». Антигона любит брата, она молит его распустить войско, не губить родину. «Ни я, ни брат не уступим, — отвечает Полиник. — Вижу смерть и иду на смерть, а вас, сестры, да хранят боги». Хор поет: «Жизнь коротка; смерть неотвратна; горестей в жизни больше, чем радостей. Лучшая доля — вовсе не родиться; доля вторая — скорее умереть. Труд гнетет, смуты губят; а старость средь мук — как остров средь волн».
Приближается конец. Гремит гром, блещет молния, хор взывает к Зевсу, Эдип призывает Тесея. «Пришел мой последний час: теперь я один с тобой войду в священную рощу, найду заветное место, и там упокоится мой прах. Ни дочери мои, ни граждане твои не будут его знать; лишь ты и твои наследники будете хранить эту тайну, и доколе она хранится, будет Эдипов гроб защитою Афинам от Фив. За мной! а меня ведет Гермес, низводящий души в преисподнюю». Хор, павши на колени, молится подземным богам: «Дайте Эдипу мирно сойти в ваше царство: он заслужил это муками».
61
И боги услышали: вестник сообщает о чудесном конце Эдипа, Он шел как зрячий, он дошел до урочного места, омылся, оделся в белое, простился с Антигоною и Исменою, и тут раздался неведомый голос:
«Иди, Эдип, не медли!» Волосы зашевелились у спутников, они повернули и пошли прочь. Когда поворачивали, Эдип и Тесей стояли рядом; когда оглянулись, там стоял один Тесей, заслоняя глаза, как от нестерпимого света. Молния ли вознесла Эдипа, вихрь ли его умчал, земля ли приняла в свое лоно — никто не знает. За вестником возвращаются сестры, оплакивая отца, за сестрами — Тесей; сестры отправляются в родные Фивы, а Тесей с хором повторяют завет Эдипа и его благословение: «Да будет оно нерушимо!»
М. Л. и В. М. Гаспаровы
Еврипид (Euripides) 485 (или 480) — 406 до н. э.
Алкестида (Alcestis) - Трагедия (438 до н. э.)
Это трагедия со счастливым концом. На драматических состязаниях в Афинах был обычай: каждый поэт представлял «трилогию», три трагедии, иногда даже подхватывающие друг друга по темам (как у Эсхила), а после них, для разрядки мрачного настроения — «сатировскую драму», где герои и действие были тоже из мифов, но хор непременно состоял из веселых сатиров, козлоногих и хвостатых спутников бога вина Диониса; соответственно и сюжет для нее выбирался веселый и сказочный. Но приспособить хор сатиров можно было не ко всякому мифу; и вот поэт Еврипид попробовал сделать заключительную драму и со сказочным сюжетом, и со счастливым концом, но без всяких сатиров. Это и была «Алкестида».
Сказочный сюжет здесь — борьба Геракла со Смертью. Греки, как и все народы, представляли когда-то, что Смерть — это чудовищный демон, который приходит к умирающему, хватает его душу и уносит в подземное царство. Всерьез в такого демона давно уже не верили и рассказывали о нем не мифы, а сказки. Например, как хит-
63
рец Сизиф захватил Смерть врасплох, заковал в оковы и долго держал в плену, так что люди на земле перестали умирать, а самому Зевсу пришлось вмешаться и навести порядок. Или как главный богатырь греческих мифов, труженик Геракл, однажды схватился со Смертью врукопашную, осилил ее и вырвал у нее душу, которую демон уже уносил в преисподнюю. Это была душа молодой царицы Алкестиды (Алкесты), жены царя Адмета,
Дело было так. Бог Аполлон поссорился со своим отцом, громовержцем Зевсом, и был им наказан: Зевс велел ему целый год служить пастухом у смертного человека — царя Адмета. Адмет был хозяин добрый и ласковый, и Аполлон тоже отплатил ему добром. Он напоил допьяна непреклонных Мойр, богинь судьбы, отмеривающих сроки человеческой жизни, и добился для Адмета чуда: когда придет Адмету время умирать, то за него, Адмета, может умереть кто-нибудь другой, а он, Адмет, доживет свою жизнь за этого другого. Прошло время, Адмету пришла пора умирать, и он стал искать среди своих родных человека, который согласился бы принять смерть вместо него. Старый отец отказался, старая мать отказалась, и согласилась только его молодая жена — царица Алкестида. Она так его любила, что готова была отдать за него жизнь, чтобы он продолжал царствовать со славой, растил их детей и помнил о ней.
С этого и начинается трагедия Еврипида. На сцене — бог Аполлон и демон Смерти. Демон пришел за душой Алкестиды; он злорадно торжествует: похитить молодую жизнь приятнее, чем жизнь зрелого мужа. «Рано торжествуешь! — говорит ему Аполлон. — Берегись: скоро сюда придет человек, который и тебя осилит».
На сцену выходит хор местных жителей: они встревожены, они любят и доброго царя и молодую царицу, они не знают, каких богов молить, чтобы миновала смертная беда. Царская служанка рассказывает им: ничем уже не помочь, настал последний час. Алкестида приготовилась к смерти, омылась, оделась в смертный наряд, помолилась домашним богам: «Храните моего мужа и даруйте моим детям не безвременную смерть, как мне, а должную, на склоне дней!» Простилась со своим брачным ложем: «Ах, если и придет сюда другая жена, то будет она не лучше меня, а лишь счастливее!» Простилась с детьми, со слугами и с мужем: бедный Адмет, он остается жить, но мучится тоской, как будто умирает. Сейчас ее вынесут из дворца, чтобы
64
она простилась с солнечным светом. «О горе, горе, — поет хор. — Если можешь, Аполлон, — заступись!»
Из дворца выносят Алкестиду, с ней Адмет, с ними маленькие сын и дочь. Начинается общий плач; Алкестида прощается с землей и небом, ей уже слышен плеск загробной реки. Она обращается к Ад-мету: «Вот моя последняя просьба: не бери другую жену, не бери мачеху нашим детям, будь защитником сыну, дай достойного мужа дочери!» «Не возьму другую жену, — отвечает ей Адмет, — буду носить по тебе траур до конца дней, не будет в доме моем ни радости, ни песен, а ты являйся мне хоть во снах и встреть меня в преисподней, когда я умру! О, зачем я не Орфей, песнею вымоливший себе возлюбленную у подземного царя!» Речи Алкестиды все короче, она умолкает, она умерла. Хор поет умершей напутственную песню и сулит ей вечную славу между живыми.
Тут-то и появляется Геракл. Он идет на север, ему назначен очередной подневольный подвиг: расправиться с жестоким царем, который убивает захожих гостей и кормит их мясом своих кобылиц-людоедиц. Царь Адмет — его друг, он хотел отдохнуть и подкрепиться в его доме; но в доме грусть, печаль, траур, — может быть, лучше ему поискать другого приюта? «Нет, — говорит ему Адмет, — не думай о дурном, оставь мне мои заботы; а мои рабы тебя и накормят и уложат». «Что ты, царь, — спрашивает хор, — статочное ли дело — хороня такую жену, принимать и угощать гостей?» «А статочное ли дело, — отвечает Адмет, — своим горем обременять друзей? Добро за добро: гость всегда свят». Хор поет о великодушии царя Адмета, и как добры к нему боги, и как добр он к друзьям.
Алкестиду хоронят. В каждой трагедии есть спор — вспыхивает спор и над ее телом. Проститься с мертвой выходит старый отец Адмета и говорит ей трогательные слова. Здесь Адмет теряет самообладание: «Ты не захотел умереть за меня — значит, это ты виноват в ее смерти! — кричит он. — А если бы не она, ты был бы виноват и в моей смерти! Я тебе больше не сын». «Смертный срок был — твой, — отвечает отец, — ты не захотел умирать; так не попрекай и меня, что я не хочу умирать, и стыдись жены, которую ты не пощадил» . С проклятиями друг другу отец и сын расходятся.
А Геракл, ничего не зная, пирует за сценой; у греков он всегда
65
считался не только силачом, но и обжорой. Раб жалуется зрителям: ему хочется плакать о доброй царице, а он должен с улыбкой прислуживать пришельцу. «Что ты так угрюм? — спрашивает его Геракл. — Жизнь коротка, завтрашний день неизвестен, давай радоваться, пока живы». Тут раб не выдерживает и рассказывает гостю все, как есть. Геракл потрясен — и преданностью царицы мужу, и благородством царя перед другом. «Где хоронят Алкестиду?» Слуга указывает. «Мужайся, сердце, — говорит Геракл, — я бился с живыми, теперь выхожу на саму Смерть и вызволю жену для друга хоть из преисподней».
Пока Геракла нет, на сцене — плач. Адмет страдает уже не о покойнице — о себе: «Горе для нее кончилось, началась для нее вечная слава. А я? что мне теперь жизнь, если всякий может сказать мне в лицо: вот трус, он испугался честной смерти, он предпочел позорную жизнь!» Хор грустно утешает его: такова судьба, а с судьбой не спорят.
Возвращается Геракл, за ним — безмолвная женщина под покрывалом. Геракл пеняет Адмету: «Ты друг мне, и ты утаил от меня твое горе? стыдись! Бог тебе судья, а у меня к тебе просьба. Сейчас случилась у меня нелегкая борьба и кулачный бой, я победил, и наградой мне была вот эта женщина. Я иду на север служить мою службу, а ты, прошу, приюти ее в своем дворце: хочешь — рабыней, а хочешь — когда пройдет твоя тоска, — и новой женой». — «Не говори так: тоске моей нет конца, и на женщину эту мне больно глядеть: ростом и статью она мне напоминает Алкестиду. Не береди мне душу!» — «Я твой друг, неужели я хочу тебе дурного? Возьми ее за руку. А теперь смотри!» И Геракл сдергивает со своей спутницы покрывало. «Это Алкестида? живая? не призрак? Ты ее спас! Останься! Раздели мою радость!» — «Нет, дело ждет. А ты будь добр и праведен, соверши жертвы богам небесным и подземным, и тогда спадут с нее смертные чары, и она заговорит и снова будет твоей». — «Я счастлив!» — восклицает Адмет, простирая руки к солнцу, а хор заканчивает трагедию словами: «...Неведомы пути богов, жданное для нас несбывчиво, и невозможное для них возможно: мы это видели».
М. Л. Гаспаров
66
Медея (Medeia) - Трагедия (431 до н. э.)
Есть миф о герое Ясоне, вожде аргонавтов. Он был наследным царем города Иолка в Северной Греции, но власть в городе захватил его старший родственник, властный Пелий, и, чтобы вернуть ее, Ясон должен был совершить подвиг: с друзьями-богатырями на корабле «Арго» доплыть до восточного края земли и там, в стране Колхиде, добыть священное золотое руно, охраняемое драконом. Об этом плавании потом Аполлоний Родосский написал поэму «Аргонавтика».
В Колхиде правил могучий царь, сын Солнца; дочь его, царевна-волшебница Медея, полюбила Ясона, они поклялись друг Другу в верности, и она спасла его. Во-первых, она дала ему колдовские снадобья, которые помогли ему сперва выдержать испытательный подвиг — вспахать пашню на огнедышащих быках, — а потом усыпить охранителя дракона. Во-вторых, когда они отплывали из Колхиды, Медея из любви к мужу убила родного брата и разбросала куски его тела по берегу; преследовавшие их колхидяне задержались, погребая его, и не смогли настичь беглецов. В-третьих, когда они вернулись в Иолк, Медея, чтобы спасти Ясона от коварства Пелия, предложила дочерям Пелия зарезать их старого отца, обещав после этого воскресить его юным. И они зарезали отца, но Медея отказалась от своего обещания, и дочери-отцеубийцы скрылись в изгнание. Однако получить Иолкское царство Ясону не удалось: народ возмутился против чужеземной колдуньи, и Ясон с Медеей и двумя маленькими сыновьями бежали в Коринф. Старый коринфский царь, присмотревшись, предложил ему в жены свою дочь и с нею царство, но, конечно, с тем, чтобы он развелся с колдуньей. Ясон принял предложение: может быть, он сам уже начинал бояться Медеи. Он справил новую свадьбу, а Медее царь послал приказ покинуть Коринф. На солнечной колеснице, запряженной драконами, она бежала в Афины, а детям своим велела: «Передайте вашей мачехе мой свадебный дар: шитый плащ и златотканую головную повязку». Плащ и повязка были пропитаны огненным ядом: пламя охватило и юную царевну, и старого царя, и царский дворец. Дети бросились искать спасения в храме, но коринфяне в ярости побили их камнями. Что стало с Ясоном, никто точно не знал.
67
Коринфянам тяжело было жить с дурной славой детоубийц и нечестивцев. Поэтому, говорит предание, они упросили афинского поэта Еврипида показать в трагедии, что не они убили Ясоновых детей, а сама Медея, их родная мать. Поверить в такой ужас было трудно, но Еврипид заставил в это поверить.
«О, если бы никогда не рушились те сосны, из которых был сколочен тот корабль, на котором отплывал Ясон...» — начинается трагедия. Это говорит старая кормилица Медеи. Ее госпожа только что узнала, что Ясон женится на царевне, но еще не знает, что царь велит ей покинуть Коринф. За сценой слышны стоны Медеи: она клянет и Ясона, и себя, и детей. «Береги детей», — говорит кормилица старому воспитателю. Хор коринфских женщин в тревоге: не накликала бы Медея худшей беды! «Ужасна царская гордыня и страсть! лучше мир и мера».
Стоны смолкли, Медея выходит к хору, говорит она твердо и мужественно. «Мой муж для меня был все — больше у меня ничего. О жалкая доля женщины! Выдают ее в чужой дом, платят за нее приданое, покупают ей хозяина; рожать ей больно, как в битве, а уйти — позор. Вы — здешние, вы не одинокие, а я — одна». Навстречу ей выступает старый коринфский царь: тотчас, на глазах у всех, пусть колдунья отправляется в изгнание! «У вы! тяжко знать больше других:
от этого страх, от этого ненависть. Дай мне хоть день сроку: решить, куда мне идти». Царь дает ей день сроку. «Слепец! — говорит она ему вслед. — Не знаю, куда уйду, но знаю, что оставлю вас мертвыми». Кого — вас? Хор поет песню о всеобщей неправде: попраны клятвы, реки текут вспять, мужчины коварнее женщин!
Входит Ясон; начинается спор. «Я спасла тебя от быков, от дракона, от Пелия — где твои клятвы? Куда мне идти? В Колхиде — прах брата; в Иолке — прах Пелия; твои друзья — мои враги. О Зевс, почему мы умеем распознавать фальшивое золото, но не фальшивого человека!» Ясон отвечает: «Спасла меня не ты, а любовь, которая двигала тобой. За спасение это я в расчете: ты не в дикой Колхиде, а в Греции, где умеют петь славу и мне и тебе. Новый брак мой — ради детей: рожденные от тебя, они неполноправны, а в новом моем доме они будут счастливы». — «Не нужно счастья ценой такой обиды!» — «О, зачем не могут люди рождаться без женщин! меньше было бы на свете зла». Хор поет песню о злой любви.
68
Медея сделает свое дело, но куда потом уйти? Здесь и появляется молодой афинский царь Эгей: он ходил к оракулу спросить, почему у него нет детей, а оракул ответил непонятно. «Будут у тебя дети, — говорит Медея, — если дашь мне приют в Афинах». Она знает, у Эгея родится сын на чужой стороне — герой Тесей; знает, что этот Тесей выгонит ее из Афин; знает, что потом Эгей погибнет от этого сына — бросится в море при ложной вести о его гибели; но молчит. «Пусть погибну, если позволю выгнать тебя из Афин!» — говорит Эгей, Больше Медее сейчас ничего не нужно. У Эгея будет сын, а у Ясона детей не будет — ни от новой жены, ни от нее, Медеи. «Я вырву с корнем Ясонов род!» — и пусть ужасаются потомки. Хор поет песню во славу Афин.
Медея напомнила о прошлом, заручилась будущим, — теперь ее забота — о настоящем. Первая — о муже. Она вызывает Ясона, просит прощения — «таковы уж мы, женщины!» — льстит, велит детям Обнять отца: «Есть у меня плащ и повязка, наследие Солнца, моего предка; позволь им поднести их твоей жене!» — «Конечно, и дай бог им долгой жизни!» Сердце Медеи сжимается, но она запрещает себе жалость. Хор поет: «Что-то будет!»
Вторая забота — о детях. Они отнесли подарки и вернулись; Медея в последний раз плачет над ними. «Вас я родила, вас я вскормила, вашу улыбку я вижу — неужели в последний раз? Милые руки, милые губы, царские лики — неужели я вас не пощажу? Отец украл ваше счастье, отец лишает вас матери; пожалею я вас — посмеются мои враги; не бывать этому! Гордость во мне сильна, а гнев сильнее меня; решено!» Хор поет: «О, лучше не родить детей, не вести дома, жить мыслью с Музами — разве женщины умом слабее мужчин?»
Третья забота — о разлучнице. Вбегает вестник: «Спасайся, Медея: погибли и царевна и царь от твоего яда!» — «Рассказывай, рассказывай, чем подробнее, тем слаще!» Дети вошли во дворец, все на них любуются, царевна радуется уборам, Ясон просит ее быть доброй мачехой для малюток. Она обещает, она надевает наряд, она красуется перед зеркалом; вдруг краска сбегает с лица, на губах выступает пена, пламя охватывает ей кудри, жженое мясо сжимается на костях, отравленная кровь сочится, как смола из коры. Старый отец с криком припадает к ее телу, мертвое тело обвивает его, как плющ; он
69
сидится стряхнуть его, но мертвеет сам, и оба, обугленные, лежат, мертвы. «Да, наша жизнь — лишь тень, — заключает вестник, — и нет для людей счастья, а есть удачи и неудачи».
Теперь обратного пути нет; если Медея не убьет детей сама — их убьют другие. «Не медли, сердце: колеблется только трус. Молчите, воспоминанья: сейчас я не мать им, плакать я буду завтра». Медея уходит за сцену, хор в ужасе поет: «Солнце-предок и вышний Зевс! удержите её руку, не дайте множить убийство убийством!» Слышатся два детских стона, и все кончено.