<< Пред. стр. 8 (из 48) След. >>
ственность. Стоило, однако, фермеру войти в загон, как лошади бросились из него, и в итоге все кончилось несколькими увечьями, ни одну же из лошадей так и не удалось поймать, и они долго еще сами по себе разгуливали по окрестным холмам. Флем здорово нажился, но на все претензии отвечал, что товар не его, а техасца. Все были убеждены, что это неправда, но доказать так никто ничего и не смог.
Доказана была только вина Минка, в дело которого Флем не вмешался, и судьи в Джефферсоне присудили его к пожизненной каторге. Последнее же деяние Флема Сноупса во Французовой Балке, позволившее ему покинуть это место и перебраться в Джефферсон, замечательно тем, что на сей раз ему удалось провести самого В. К. Рэтлифа. Дело в том, что между фермерами издавна жила уверенность, что бывшие хозяева усадьбы Старого Француза перед приходом северян зарыли в саду несметные сокровища. И вот Рэтлиф с Буркрайтом и Генри Армстидом, местными фермерами, прознали, что кто-то снова ночь за ночью роется в усадебном саду. В первый же раз, когда они сами попытали счастья, каждому из троих попалось по мешочку с двадцатью пятью полновесными серебряными долларами. Желая избавиться от конкурентов, товарищи прямо на следующий день уломали Флема продать им усадьбу — Рэтлифу это стоило пая в джефферсонском ресторанчике, Армстиду закладной на ферму, Буркрайт расплатился наличными. Уже через пару дней, однако, стало понятно, что копал в саду сам Флем и деньги подбросил он же, — среди монет не оказалось ни одной, отчеканенной до войны. Рэтлиф с Буркрайтом сразу плюнули на это дело, Армстид же совершенно ополоумел и продолжал день за днем рыть глубоченные ямы. Флем Сноупс по пути в Джефферсон заглянул полюбоваться на него за этим занятием,
Д. А. Карельский
Город (The Town)
Роман (1957)
Минуло лет десять с тех пор, как Флем Сноупс с женой и младенцем прибыл в Джефферсон и водворился за стойкой ресторанчика, половинный пай в котором он выменял у В. К. Рэтлифа на треть заброшенной усадьбы Старого Француза. Скоро он был уже единоличным
202.
владельцем этого заведения, а еще какое-то время спустя оставил ресторан и занял доселе не существовавший пост смотрителя городской электростанции.
На этой должности он быстро изыскал дополнительный, помимо пристойного жалованья, способ обогащения: Флему бросилось в глаза обилие увесистых медных деталей, прикрепленных или разбросанных тут и там; их он стал сбывать куда-то на сторону — сначала, потихоньку, а потом оптом, для чего ему потребовалось привлечь двух негров-кочегаров. Негры помогали Флему, ни о чем не подозревая, но когда ему для своих целей понадобилось натравить помощников друг на друга, те все поняли, сговорились между собой и перетаскали наворованные уже части в бак городской водокачки. Тут как раз нагрянули ревизоры. Флему удалось замять скандал, покрыв недостачу наличными, но бак водокачки еще долгие годы являл собой памятник Сноупсу, или, скорее, не памятник, а след его ноги, знаменовавший, где он был и откуда двинулся дальше.
Место смотрителя электростанции было создано специально для Флема мэром Джефферсона Манфредом де Спейном. Вернувшись с Кубы в чине лейтенанта, с лицом, украшенным шрамом от удара испанского клинка, де Спейн возвестил в городе наступление новых времен; он легко победил на выборах и первое, что сделал, заняв пост мэра, купил гоночную машину, чем нарушил изданный своим предшественником закон, запрещавший в Джефферсоне езду на автомобилях, — просто наплевал на него, хотя легко мог бы отменить.
Встреча и последующий роман Манфреда де Спейна и Юлы Сноупс были уготованы судьбой, они столь бесспорно воплощали собой божественную простоту, безгрешную и безграничную бессмертную страсть, что весь, или почти весь, баптистско-методистский Джефферсон — не имея, впрочем, никаких доказательств предполагаемой связи — с восторгом наблюдал за тем, как они наставляют рога Флему. Иные недоумевали, отчего Флем их не накроет, но он просто не хотел этого делать, извлекая из неверности жены — да и какая такая может быть неверность импотенту — свои выгоды. Должность смотрителя электростанции была не последней.
Проворовавшись на электростанции, Флем несколько лет ничем определенным не занимался, а только, по выражению Рэтлифа, разводил Сноупсов, по его стопам просачивавшихся в Джефферсон. Его место в ресторанчике поначалу занял Эк, но как ненастоящий Сноупс, не способный к стяжательству, он скоро оказался сторожем при нефтеналивном баке, и заведение перешло в руки бывшего учителя из
203
французовой Балки, А. О. Сноупса. Появился было в городе и настоящий учитель Сноупс, но его застукали с четырнадцатилетней, за что обваляли в дегте и перьях и прогнали прочь; от горе-учителя осталось двое сыновей — Байрон и Вергилий.
Одним из немногих, кто не мог спокойно взирать на отношения Юлы и де Спейна, был Гэвин Стивене, молодой городской прокурор. Мысли о том, что на глазах всего Джефферсона выделывает женщина, равных которой не создавала природа, приводили его в смятение, побуждали что-то — что именно, он и сам не знал — предпринять во спасение то ли Юлы, то ли Джефферсона от Юлы и де Спейна. Сестра-близнец Гэвина, Маргарет, советовала брату сначала разобраться, что его беспокоит больше: что Юла не так добродетельна или что она губит свою добродетель именно с де Спейном.
Перед балом, который давал Котильонный клуб, объединявший благородных дам Джефферсона, Гэвину пришла мысль послать бальный букет Юле Сноупс, но Маргарет сказала, что тогда уж надо посылать букеты всем приглашенным дамам. Гэвин так и сделал, а де Спейн, узнав об этом, последовал его примеру, но на дом Маргарет и ее брату прислал не одну, а целых две празднично оформленные коробки — в своей Гэвин обнаружил пару бутоньерок, использованным презервативом привязанных к заточенным граблям, с помощью которых его племянник в свое время, когда мэр завел манеру носиться мимо дома прокурора, издевательски при этом сигналя, проколол шины де Спейновой машины. Противостояние двух мужчин получило продолжение на балу: Гэвину — как, возможно, и многим другим — показалось, что де Спейн танцует с Юлой непристойно, и он одернул кавалера; потом во дворе они честно подрались, вернее, мэр просто основательно отделал прокурора.
Летом, когда в суде не было никаких особых дел, прокурор Гэвин Стивене возбудил процесс против акционерной компании и мэра, обвинив их в попустительстве хищениям на электростанции. В день заседания он получил записку от Юлы с указанием ждать ее поздно вечером у себя в конторе; когда она пришла, он стал гадать и допытываться у нее, зачем она пришла, кто — Флем Сноупс или Манфред де Спейн — послал ее к нему, чего она хочет и чего хочет он сам, и, вконец запутавшись в собственных сомнениях, выставил гостью за дверь. Ее слов о том, что она не любит, когда люди несчастливы, и, мол, коль скоро это легко исправить... — Гэвин услышать не мог или не хотел. Так или иначе, но на следующий день прокурор снял свои
204
обвинения, а по прошествии скорого времени отбыл совершенствовать знания в Гейдельберг.
Перед отъездом он завещал Рэтлифу нести общий джефферсонский крест — Сноупсов — и по мере сил защищать от них город. В Джефферсоне Гэвин Стивене снова появился только через несколько лет, уже в разгар войны, но скоро снова отбыл в Европу офицером тыловых частей. С собой он прихватил Монтгомери Уорда Сноупса, сына А. О., который пошел на войну отнюдь не из патриотических соображений, а желая там осмотреться как следует, пока всех не стали забривать поголовно.
Осмотрелся во Франции Монтгомери Уорд неплохо. Скоро он стал заведовать интендантской лавочкой, и она пользовалась громадной популярностью у американских солдат благодаря тому, что в заднюю комнату он поместил смазливую француженку. Когда война кончилась, изобретательный Сноупс перебрался в Париж, где поставил дело на более широкую ногу. В Джефферсоне, куда он вернулся последним из побывавших в Европе солдат, Монтгомери Уорд открыл фотоателье и поначалу принимал в нем клиентов в наряде монмартрского художника. Но со временем джефферсонцы начали замечать, что уже больше года фотографии в витрине не меняются, а клиентуру составляют преимущественно молодые окрестные фермеры, приходящие сниматься почему-то ближе к ночи. В конце концов в мастерской учинили обыск, и на белый свет был извлечен альбом с похабными парижскими открытками.
Флем Сноупс и не думал избавлять оскандалившегося родственника от тюрьмы; он лишь выкрал из кабинета шерифа вещественные доказательства, а в мастерскую натаскал емкостей с самодельным виски — самогоноварение в глазах нормальных обывателей куда достойнее разврата. Другого одиозного Сноупса, А. О., потратив на то внушительную сумму, Флем также спровадил из Джефферсона — во Французову Балку.
О своем добром имени Флем начал печься с того момента, когда ему, ко всеобщему изумлению, достался пост вице-президента банка Сарториса, ограбленного незадолго до того Байроном Сноупсом, который служил в нем клерком. Тогда де Спейн из своих денег возместил украденное, благодаря чему был избран президентом. Назначение Флема стало с его стороны очередной платой за молчаливое попустительство жене.
Первое начинание Флема на новом месте оказалось неудачным — он захотел было вступить в долю в несноупсовском промысле с нена-
205
стоящим Сноупсом, уоллом (его отец, Эк, погиб при взрыве нефтеналивного бака, и Уоллстрит-Паника, как он тогда звался, еще подростком начал самостоятельно зарабатывать на жизнь), чья лавка процветала исключительно благодаря его трудолюбию и добропорядочности. уолл отверг предложение родича, а за это ему было отказано в крайне нужном кредите. Выручил Уолла Рэтлиф; он встал на ноги и со временем на паях с Рэтлифом открыл первый в тех краях настоящий супермаркет, хотя слова этого еще и в помине не было.
Дочь Юлы Сноупс, Линда, в первый раз бросилась в глаза Гэвину Стивенсу, когда ей уже исполнилось четырнадцать лет. Она не являла собой копии своей матери, но была столь же лучезарна, неповторима и прекрасна. Гэвина, хоть ему и было основательно за тридцать, неодолимо влекло к этому созданию, и он, решив для себя, что просто намерен формировать ум девочки, чуть не каждый день встречал ее после школы, вел в аптеку, где угощал мороженым и кока-колой, развлекал беседами и дарил книжки.
Линда подросла, и у нее появился кавалер помоложе, боксер и автомобилист, который как-то, ворвавшись к Гэвину в кабинет, в кровь разбил ему лицо. Подоспевшая Линда обругала юнца, а Гэвину призналась в любви. После этого случая встречи их стали очень редкими — старый холостяк тревожился за доброе имя девушки, поскольку пошли слухи, что соперник застал его наедине с Линдой и за это избил. Главным своим долгом Гэвин теперь считал спасти Линду от Сноупсов, а значит, надо было попытаться сделать так, чтобы ее отправили в один из колледжей на востоке или на севере.
Флем Сноупс был против: во-первых, жена и дочь были для него непременными предметами обстановки дома солидного вице-президента банка; во-вторых, вдали от дома Линда могла без его ведома выйти замуж, а это означало бы для Флема лишиться части наследства отца Юлы, старого Билла Варнера; и наконец, не зависящие от него люди могли раскрыть Линде правду о ее рождении. Юла, в свою очередь, ошарашила Гэвина словами о том, что защита от Сноупсов — лишь поэтические бредни, женщинам же дороже всего факты, а самый весомый факт — женитьба, и таким образом, лучшее, что он может сделать для Линды, — это жениться на ней.
Но в один прекрасный день Флем позволил приемной дочери уехать из Джефферсона. Сделал он это неспроста, но рассчитав, что в порыве благодарности Линда может отказаться в его пользу от причитавшейся ей доли материнского наследства и дать расписку об этом. Расписка же требовалась ему для решительной схватки с де Спейном
206
за пост президента банка — последнее, что должны были принести Флему восемнадцать лет бесчестия.
Флем отвез расписку по поводу Французовой Балки; той же ночью Билл Варнер, держатель трети акций банка, был в доме от всей души презираемого и ненавидимого зятя, где все узнал о Юле и де Спейне. На, другой день акции де Спейна были проданы Флему, отныне президенту банка, а назавтра он должен был покинуть Джефферсон, один или с Юлой. Вечером того же дня Юла во второй раз в жизни пришла к Гэвину Стивенсу; она объяснила Гэвину, что ни уехать с де Спейном, ни остаться со Сноупсом для нее равно невозможно — из-за дочери, и взяла с него обещание жениться на Линде. Он обещал, но только в случае, если ничего другого для нее нельзя будет сделать. Ночью Юла покончила с собой.
Линду Гэвин отправил не в университет — она переросла все университеты, — а в Нью-Йорк, в Гринич-Виллидж, где у него были друзья и где ей предстояло многое испробовать и многому научиться до тех пор, пока на ее пути не встретится самый смелый и сильный — сам он таким не был. Флем зажил солидным вдовцом в купленном им и переделанном в плантаторском стиле особняке де Спейнов. В Джефферсоне же и Йокнапатофе все шло своим чередом.
Д. А. Карельский
Особняк (The Mansion)
Роман (1959)
За убийство фермера Хьюстона Минк Сноупс был приговорен к пожизненному заключению в каторжной тюрьме Парчмен, но он ни минуты не жалел о том, что тогда спустил курок. Хьюстон заслужил смерть — и не тем, что по приговору Билла Варнера Минк тридцать семь дней вкалывал на него лишь для того, чтобы выкупить свою собственную корову; Хьюстон подписал себе смертный приговор, когда после того, как работа была окончена, из высокомерного упрямства потребовал еще доллар за то, что корова простояла у него в хлеву лишнюю ночь.
После суда адвокат объяснил Минку, что из тюрьмы он может выйти — через двадцать или двадцать пять лет, — если будет исправно работать, не участвовать в беспорядках и не предпринимать попы-
207
ток к бегству. Выйти ему нужно было непременно, потому что на воле у Минка оставалось одно, но очень важное дело — убить Флема Сноупса, на чью помощь он понапрасну до конца надеялся. Флем подозревал, что Минк, самый злобный из всех Сноупсов, попытается расквитаться с ним, и когда Монтгомери Уорд Сноупс попался на показе в своем ателье непристойных французских открыток, сделал все, чтобы его поместили в ту же тюрьму, что и Минка, За предложенную Флемом мзду Монтгомери Уорд соблазнил родича бежать, хотя до конца двадцатилетнего срока тому оставалось всего пять лет, и предупредил о побеге охрану. Минка схватили и добавили еще двадцать лет, которые он решил честно досидеть, и потому лет через восемнадцать отказался участвовать в побеге, который задумали его соседи по бараку, что чуть не стоило ему жизни,
На волю Минк вышел, отсидев тридцать восемь лет; он даже не подозревал, что за это время успели отгреметь две мировые войны. Прошение, благодаря которому шестидесятитрехлетний Минк освободился чуть раньше положенного срока, было подписано прокурором Гэвином Стивенсом, В. К. Рэтлифом и Линдой Сноупс Коль.
Коль — фамилия скульптора-еврея, с которым Линда встретилась в Гринич-Виллидж, и встреча эта привела к тому, что года через полтора после отъезда из Джефферсона она прислала Гэвину Стивенсу приглашение на событие, которое в разговоре с В. К. Рэтлифом он обозначил как «новоселие», так как не только о венчании, но и о гражданской регистрации брака речи тогда не шло. В тот раз Рэтлиф не поехал в Нью-Йорк со Стивенсом, не посчитав нужным почтить своим присутствием столь неопределенное торжество. Зато в 1936 г., когда — перед тем как отправиться на войну в Испанию — Бартон Коль и Линда решили-таки оформить свои отношения, он охотно составил компанию другу-прокурору.
Заодно Рэтлиф намеревался наконец увидеть те виргинские холмы, где его далекий русский предок сражался в рядах гессенских наемников англичан против революционной американской армии и где попал в плен, после чего навсегда осел в Америке; от этого предка, чьей фамилии давно никто не помнил, Рэтлифу и досталось имя Владимир Кириллыч — тщательно скрываемое за инициалами В. К., — которое на протяжении полутора веков неизменно доставалось в его роду старшим сыновьям.
В Испании Бартон Коль погиб, когда его бомбардировщик был сбит над вражескими позициями; Линда получила контузию от взры-
208
ва мины и с тех пор начисто лишилась слуха. В 1937 г. в аэропорту Мемфиса — пассажирские поезда через Джефферсон к этому времени ходить уже перестали — ее встречали В. К. Рэтлиф, Гэвин Стивене и его племянник Чарльз Мэллисон.
Стоило Рэтлифу с Чарльзом увидеть, как Гэвин и Линда встретились после многолетней разлуки, как они смотрели друг на друга, и обоим им сразу пришло в голову, что старый холостяк и молодая вдова обязаны непременно пожениться, что так всем будет спокойней. Вроде бы так оно и должно было произойти, тем более что Гэвин и Линда проводили много времени наедине — он занимался с ней постановкой голоса, после контузии ставшего скрипучим, каким-то утиным. Но напрасно Чарльз Мэллисон дожидался, когда же ему в Гарвард пришлют приглашение на бракосочетание; в том же, что предполагаемая связь его дяди с Линдой не может оставаться неоформленной официально наподобие связи Юлы и Манфреда де Спейна, ни у Чарльза, ни у Рэтлифа не возникало сомнений — Линде явно недоставало той ауры безусловной, ни при каких обстоятельствах не подсудной женственности, какой обладала ее мать, да и Гэвин отнюдь не был де Спейном. А значит, никакой связи и не было.
В Джефферсоне Линда нашла было себе поле деятельности — совершенствование негритянских школ, но скоро сами негры попросили ее не навязывать им помощи, за которой они не обращались. Так что ей пришлось ограничиться воскресными занятиями, на которых она пересказывала черным детям мифы разных народов. Единственными соратниками Линды в ее социально-реформаторских устремлениях были двое едва говоривших по-английски финнов, слывших коммунистами, но так и не отыскавших в Джефферсоне и во всей Йокнапатофе любезного их сердцу пролетариата.
Вдова коммуниста-еврея, сама сражавшаяся в Испании на стороне коммунистов, а теперь втайне ото всех хранящая билет коммунистической партии и на виду у всего города водящаяся с неграми, Линда повсюду встречала недоверчивость и неприязнь. Рано или поздно на нее пристальное внимание обратило ФБР. Положение немного переменилось, только когда русские и американцы оказались союзниками в войне с Гитлером. В начале 1942 г. Линда уехала из Джефферсона в Паскагулу и там поступила работать на верфь, строившую транспорты для России.
Перед отъездом она взяла с Гэвина обещание, что в ее отсутствие он женится, и тот действительно на старости лет взял в жены Мелиссандру Гарисс, в девичестве Бэкус, в которую был влюблен когда-то на
209
заре юности. Мелиссандра успела побывать замужем за крупным гангстером и родить от него двоих детей, теперь уже взрослых; об источнике немалых доходов мужа она не имела представления до тех пор, пока того среди бела дня не расстреляли в новоорлеанской парикмахерской.
Тем временем с момента, когда Флем подмял под себя банк Сарториса и, водворившись на жительство в родовом гнезде де Спейнов, вроде бы удовлетворился достигнутым, а родичи его отбыли кто в тюрьму, кто обратно во Французову Балку, а кто и подальше, Джефферсон оставался более или менее свободным от Сноупсов. Если они и появлялись в городе, то как-то мимолетно, проездом, вроде сенатора Кларенса Сноупса — Кларенса, полисмена с Французовой Балки, старый Билл Варнер в конце концов провел в законодательное собрание штата Миссисипи, где тот честно отрабатывал вложенные в него деньги; однако когда сенатор выдвинул свою кандидатуру в Конгресс Соединенных Штатов, на предвыборном пикнике В. К. Рэтлиф сыграл с ним довольно злую шутку, насмешившую весь округ и бесповоротно лишившую Сноупса надежд на место в Конгрессе.
Только во время войны Флем однажды было зашевелился, но и тут не получил того, к чему стремился: Джейсон Компсон откупил выгон — некогда проданный его отцом, чтобы на вырученные деньги отправить в Гарвард Квентина, — и с выгодой всучил его Флему, которого ему удалось убедить в том, что государство даст за этот участок хорошие деньги, поскольку он как нельзя лучше подходит для строительства аэродрома; аэродрому же благодарное государство присвоит, тем самым увековечив, имя Флема Сноупса. Когда Флем понял, что никакого аэродрома на приобретенной им земле не будет, он пустил его под застройку.
Новые дома после войны были очень даже нужны, так как возвращавшиеся солдаты в большинстве своем стремительно женились и так же стремительно заводили детей. Денег у всех было вдосталь: кто-то заслужил их на фронте ценой собственной крови, кто-то благодаря неимоверным заработкам военного времени; та же Линда получала на своей верфи аж четыре доллара в час.
На фоне наступившего всеобщего благоденствия, вынудившего даже коммунистов-финнов потихоньку начать вкладывать лишние деньги в акции, и отсутствия явной социальной несправедливости — здание новой негритянской школы, к примеру, по всем меркам превосходило старую школу для белых — Линда по возвращении в
210
Джефферсон на первых порах осталась без дела и в основном сидела в доме у де Спейнов, попивая виски. Но потом она откуда-то прознала о томящемся в Парчмене родиче и при помощи Гэвина Стивенса и В. К. Рэтлифа с жаром занялась освобождением Минка.
Гэвину, равно как и Рэтлифу, было совершенно очевидно, что сделает Минк, выйдя на свободу, но Линде он отказать не мог. Не желая, однако, оказаться соучастником убийства, Гэвин договорился с начальником тюрьмы, что тот отпустит Минка с одним непременным условием: Минк по выходе возьмет двести пятьдесят долларов и пожизненно будет получать каждый год по тысяче в обмен на клятву не пересекать границ штата Миссисипи.
Минка выпустили в четверг, а в пятницу Гэвин узнал, что Минк всех перехитрил — он взял у начальника деньги, но потом с тюремным привратником передал их обратно и таким образом был теперь на свободе с десяткой в кармане и твердым намерением убить Флема Сноупса. Как ни противно ему это было делать, Гэвин пошел к Флему и предупредил его об опасности, но банкир выслушал его со странным равнодушием.
Легко догадавшись, что Минку понадобится пистолет и что за ним он отправится в Мемфис, Гэвин использовал свои связи для того, чтобы поставить на ноги всю мемфисскую полицию, но результатов это не принесло. Только в среду ему по телефону сообщили, что, по сведениям полиции, в понедельник в одной закладной лавочке человеку, по описанию похожему на Минка, за десять долларов был продан револьвер, который, впрочем, вряд ли был на что-то годен. Но к этому моменту Гэвин уже знал, что револьвер был исправен — накануне, во вторник, он сработал.
За воротами тюрьмы Минка встретил мир, мало похожий на тот, что он покинул тридцатью восемью годами раньше, — теперь даже банка сардин, которую, как он хорошо помнил, везде можно было купить за пять центов, стоила двадцать три; а еще все дороги стали твердыми и черными... Тем не менее стомильный путь до Мемфиса он преодолел — пусть не за день, а за три. Тут ему повезло, и он чудом купил револьвер, не обратив на себя внимание полиции; еще больше ему повезло в Джефферсоне, когда в дом Флема он проник всего за полчаса до того, как под его окнами должен был занять свой еженощный пост добровольный помощник шерифа.
Флем как будто ждал его и не пытался ничего предпринимать для спасения жизни, даже когда с первого выстрела револьвер дал осечку,
211
а просто молча смотрел на Минка своими пустыми глазами. Когда Флем упал с простреленной головой, на пороге комнаты возникла Линда и, к удивлению убийцы, спокойно показала ему безопасный выход из дома.
После похорон Линда выправила дарственную, по которой дом и имение возвращались де Спейнам, а сама собралась навсегда покинуть Джефферсон. Для отъезда у нее был приготовлен шикарный «ягуар». У видав его, Гэвин понял, что Линда с самого начала знала, что станет делать вышедший из тюрьмы Минк, — на то, чтобы выписать такую машину из Лондона или хотя бы из Нью-Йорка, требовалась по меньшей мере пара месяцев.
Когда Линда наконец уехала, Рэтлиф поделился с Гэвином Стивен-сом надеждой, что у нее не припасено где-нибудь дочери, а если дочь и существует, что она никогда не появится в Джефферсоне, ибо третьей Юлы Варнер шестидесятилетнему Гэвину уже нипочем не выдержать.
Д. А. Карельский
Торнтон Уайлдер (Thornton Wilder) 1897-1975
Мост короля Людовика Святого (The Bridge of San Luis Rey)
Роман (1927)
Двадцатого июля 1714 г. рухнул самый красивый мост в Перу, сбросив в пропасть пятерых путников. Катастрофа необычайно поразила перуанцев: мост короля Людовика Святого казался чем-то незыблемым, существующим вечно. Но хотя потрясены были все, только один человек, брат Юнипер, рыжий монах-францисканец, случайно оказавшийся свидетелем катастрофы, усмотрел в этой трагедии некий Замысел. Почему именно эти пятеро? — задался он вопросом. Либо наша жизнь случайна и тогда случайна наша смерть, либо и в жизни, и в смерти нашей заложен План. И брат Юнипер принял решение:
проникнуть в тайну жизней этих пятерых и разгадать причины их гибели.
Единственной страстью одной из жертв — маркизы де Монтемайор (лицо вымышленное) — была ее дочь, донья Клара, которую маркиза любила до самозабвения. Но дочь не унаследовала пылкости матери: она была холодна и интеллектуальна, навязчивое обожание маркизы утомляло ее. Из всех претендентов на ее руку донья Клара выбрала того, с кем предстояло уехать в Испанию.
213
Оставшись одна, маркиза все больше замыкалась в себе, ведя бесконечные диалоги с обожаемой дочерью. Единственной отрадой для нее стали письма, которые она ежемесячно, с очередной оказией, отправляла в Испанию. Чтобы быть интересной для дочери, маркиза упражняла свой глаз в наблюдательности и общалась с самыми блестящими собеседниками, оттачивая стиль. Дочь же только мельком проглядывала письма матери, и сохранением их, ставших впоследствии памятниками испанской литературы того времени и хрестоматийными текстами для школьников, человечество обязано зятю маркизы.
Иногда маркизе приходило в голову, что она грешна и что ее огромная любовь омрачена тиранством, — ведь она любит дочь не ради нее, а ради себя. Но искушение всегда побеждало: она хотела, чтобы дочь принадлежала только ей, хотела услышать от нее слова: «Ты лучшая из матерей». Погруженная целиком в себя, маркиза даже не заметила, как однажды в театре при большом стечении народа популярная актриса Перикола пропела куплеты, в которых откровенно глумилась над ней. Написав же очередное письмо дочери, маркиза на несколько дней забывалась в алкогольном опьянении.
Постоянной свидетельницей этих тяжелых часов маркизы была ее юная компаньонка Пепита — еще одна жертва трагедии на мосту. Эту чистую душой сироту, воспитывавшуюся при монастыре, настоятельница мать Мария дель Пилар отправила в услужение к маркизе, дабы та постигла законы высшего света. Эту девочку настоятельница воспитывала особенно тщательно, готовя себе замену. Сама мать Мария целиком отдавала себя служению другим и, видя в девочке незаурядную волю и силу характера, радовалась, что есть кому передать свой житейский и духовный опыт. Но даже воспитанной в безукоризненном подчинении, Пепите было тяжело жить во дворце маркизы, которая, поглощенная целиком мыслями о дочери, не видела ни корысти слуг, ни открытого их воровства. На Пепиту маркиза почти не обращала внимания.
Известие о том, что дочь скоро станет матерью, повергло маркизу в невероятное волнение. Она совершает паломничество к одной из христианских святынь в Перу, взяв с собой Пепиту. Там, истово помолившись в церкви, маркиза возвращается на постоялый двор, где случайно читает письмо, написанное Пепитой к настоятельнице. Девочка рассказывает в нем, как ей тяжело во дворце, как хочется хоть на день вернуться в монастырь и побыть со своей дорогой наставницей.
Простота мыслей и чувств девочки вызывает смятение в душе
214
маркизы. Ей вдруг открылось, что она никогда не была с дочерью самой собой — ей всегда хотелось нравиться. Маркиза немедленно садится писать свое первое настоящее письмо дочери, не думая о том, чтобы произвести впечатление, и не заботясь об изысканности оборотов речи, — первый корявый опыт мужества. А потом, поднявшись из-за стола, произносит: «Позволь мне теперь жить. Позволь начать все сначала». Когда же они двинулись в обратный путь, их постигло уже известное несчастье.
Третий погибший, Эстебан, был воспитанником все той же Марии дель Пилар; его вместе с братом-близнецом Мануэлем в раннем младенчестве подбросили к воротам монастыря. Когда братья выросли, то поселились в городе, однако по мере необходимости выполняли в монастыре разные работы. Кроме того, они овладели ремеслом писцов. Братья практически не расставались, каждый знал мысли и желания другого. Символом их полного тождества был изобретенный ими язык, на котором они изъяснялись между собой.
Первой тенью, омрачившей их союз, стала любовь Мануэля к женщине. Братья часто переписывали роли для актеров театра, и как-то раз Перикола обратилась к Мануэлю с просьбой написать под ее диктовку письмо. Оно оказалось любовным, и впоследствии Перикола неоднократно прибегала к услугам юноши, причем адресаты, как правило, были разными. Хотя о взаимности и помышлять было нечего, Мануэль влюбился в актрису без памяти. Однако, увидев, как страдает Эстебан, считающий, что ему нашли замену, Мануэль принимает решение прекратить все отношения с актрисой и постараться выбросить ее из памяти.
Спустя некоторое время Мануэль повреждает ногу. Бездарный лекарь не замечает начавшегося заражения крови, и, промучившись несколько дней, юноша умирает. Перед смертью в горячке он много говорит о своей любви к Периколе и проклинает Эстебана за то, что тот встал между ним и его любовью.
После смерти брата Эстебан выдает себя за Мануэля — никому, даже самому близкому на свете человеку — матери-настоятельнице, не открывает он правды. Мать Мария дель Пилар подолгу молит Бога, чтобы тот ниспослал покой душе юноши, который после похорон скитается в окрестностях города с безумными, горящими как угли глазами. Наконец ее осеняет мысль обратиться к капитану Альварадо, благородному путешественнику, к которому братья всегда питали глубокое уважение.
Эстебан соглашается пойти в плавание при одном условии: капитан должен выплатить ему все жалованье вперед, чтобы он мог ку-
215
пить на эти деньги подарок матери-настоятельнице и от себя и от покойного брата. Капитан согласен, и они отправляются в Лиму. У моста Людовика Святого капитан спускается вниз присмотреть за переправкой товаров, а Эстебан идет по пешеходному мосту и падает вместе с ним в пропасть.
Погибший мальчик, дон Хаиме, был сыном актрисы Периколы, прижитым ею от связи с вице-королем Перу, а сопровождавший его дядя Пио — ее давним другом, почти отцом. Дядя Пио — все называли его именно так — происходил из хорошей кастильской семьи, но рано сбежал из дома, ибо обладал характером авантюриста. За свою жизнь он сменил десятки профессий, всегда преследуя, однако, три цели — в любой ситуации оставаться независимым, находиться возле прекрасных женщин (сам дядя Пио был дурен собой) и быть поближе к людям искусства.
Периколу дядя Пио подобрал в прямом смысле слова на улице, где та распевала песни в обществе бродячих актеров. Тогда в голове дяди Пио зародилась мысль стать для голосистой девчонки Пигмалионом. Он возился с ней, как настоящий отец: научил хорошим манерам, дикции; читал с ней книги, водил в театр. Перикола (тогда ее еще звали Камилой) всем сердцем привязалась к наставнику и просто боготворила его.
Со временем длиннорукий, голенастый подросток превратился в необыкновенную красавицу, и это потрясло дядю Пио, как потрясли его и ее успехи как актрисы. Он чувствовал точность и величие игры Периколы и, подолгу занимаясь с ней, анализировал оттенки ее исполнения, иногда позволяя себе даже критику. И Перикола слушала его со вниманием, ибо так же, как и он, стремилась к совершенству.
У актрисы было много поклонников и романов, а от вице-короля, с которым у нее была длительная связь, она прижила троих детей. К ужасу дяди Пио, интерес Периколы к театру начинает понемногу угасать. Ей вдруг захотелось стать респектабельной дамой, она даже добилась узаконения своих детей. Хаиме унаследовал от отца подверженность судорогам — этому сыну Перикола уделяла внимания больше, чем остальным.
Внезапно по Лиме разнеслась новость: Перикола больна оспой. Бывшая актриса выздоровела, но ущерб красоте был нанесен непоправимый. Несмотря на то что Перикола уединилась и никого не принимала, дядя Пио хитростью проникает к ней, пытаясь убедить, что его чувства никак не связаны с ее красотой, — он любит в ней личность, и потому изменения в ее внешности не волнуют его. Дядя Пио просит об одной лишь милости — взять к себе на год дона
216
Хаиме: мальчик совсем заброшен, а у него хорошие задатки, с ним надо заниматься латынью, музыкой. Перикола с трудом отпускает от себя сына, а вскоре получает страшное известие: при переходе через мост оба самых близких ей человека рухнули в пропасть...
Брат Юнипер так и не доискался до причин гибели именно этих пятерых. Он увидел, как ему казалось, в одной катастрофе злых — наказанных гибелью — и добрых — рано призванных на небо. Все свои наблюдения, размышления и выводы он занес в книгу, но сам остался неудовлетворенным. Книга попалась на глаза судьям и была объявлена еретической, а ее автора прилюдно сожгли на площади.
А мать Мария, размышляя о случившемся, думает, что уже теперь мало кто помнит Эстебана и Пепиту, кроме нее. Скоро все свидетели этой трагедии умрут, и память об этих пятерых сотрется с лица земли. Но их любили — и того довольно. Маленькие ручейки любви снова вольются в любовь, которая их породила.
В. И. Бернацкая
День восьмой (The Eighth Day)
Роман (1967)
Летом 1902 г. Джон Баррингтон Эшли из города Коултауна, центра небольшого углепромышленного района в южной части штата Иллинойс, предстал перед судом по обвинению в убийстве Брекенриджа Лансинга, жителя того же города. Он был признан виновным и приговорен к смертной казни. Пять суток спустя, в ночь на вторник двадцать второго июля, он бежал из-под стражи по дороге к месту исполнения приговора. А спустя пять лет прокуратура штата в Спрингфилде заявила о раскрытии новых обстоятельств, полностью устанавливающих невиновность Эшли.
Судьба свела Лансинга и Эшли семнадцатью годами ранее, когда они перебрались в Коултаун вместе со своими семьями. Управляющий шахтами Коултауна Брекенридж Лансинг был полной противоположностью Джону Эшли: он никогда не уходил в свою работу «с головой», а в основном лишь подписывал приказы, вывешиваемые потом на доске. Фактически шахтами управлял Джон Эшли. Чуждый честолюбия и зависти, одинаково равнодушный к похвалам и поношениям, вполне счастливый в своей семье, он охотно «покрывал» Лансинга, разрабатывал новые идеи, составлял головокружительные
217
чертежи, отдаваясь своей работе полностью и ничего не требуя взамен. Казалось, ничто не могло вывести этого человека из равновесия. Во время процесса он не обнаруживал и тени страха, был спокоен и будто ждал, что в конце затянувшейся судебной процедуры выяснится небезынтересный для него вопрос: кто же все-таки убил Брекенриджа Лансинга?
Странная история случилась во время побега Джона Эшли. Сам он и пальцем не шевельнул, чтобы освободиться. Шесть человек проникли в запертый вагон и без единого выстрела, без единого слова справились с конвойными и вынесли арестанта из поезда. Эшли понятия не имел, кому он обязан своим освобождением. Может быть, чудеса всегда свершаются так — просто, буднично и непостижимо. Наручники на его запястьях разомкнулись, ему дали одежду, немного денег, карту, компас, спички. Кто-то положил его руку на седло лошади и указал направление. Затем избавители канули в темноту, и больше Эшли их не видел.
Эшли двигался на юг, находясь в постоянном напряжении. Он выдавал себя за матроса-канадца, ищущего работу. Никогда дольше четырех дней не жил на одном месте. Назвал себя другим именем. Но в то же время он не испытывал страха. Он жил, ничего не боясь и ни о чем не задумываясь.
Наконец Эшли добрался до Манантьялеса, города в Чили, где познакомился с миссис Уикершем, владелицей отеля «фонда» (в котором остановился Эшли), ставшей вскоре его другом. Благодаря этой женщине, а также всему увиденному после освобождения происходит духовное перерождение Эшли, который раньше за работой не замечал красоты окружающего мира. После побега его поразила красота зари в Иллинойсе, а теперь — красота чилийских гор, ставших для него родными. Впервые за многие годы он вспоминает родителей, которых безо всякой на то веской причины оставил много лет назад, уехав с женой Беатой в Коултаун. Еще до встречи с миссис Уикершем Эшли, живя в поселке Рокас-Вердес, строит церковь и договаривается о том, чтобы в поселке был свой священник: «очень плохо навязывать Бога тем, кто не верит в него, но еще хуже чинить препятствия тем, кто без Бога не может».
Эшли появился в «Фонде» в критическую для миссис Уикершем пору: тот руль, с помощью которого она всегда направляла ход своей жизни, заколебался в ее руках. Будучи женщиной в летах, она уже не могла, как раньше, все держать под контролем: силы потихоньку оставляли ее. И вот тут-то в «Фонде» появился Эшли. Живо взявшись за дело, Эшли работал с утра до ночи, а вечером, устав за день, с бла-
218
годарностью нежился в тепле дружеской беседы с миссис Уикершем. Однако проницательная миссис Уикершем быстро смекнула, что ee новый друг чего-то недоговаривает.
Неожиданно в Манантьялес приезжает Веллингтон Бристоу, делец из Сантьяго, регулярно наезжающий в отель три-четыре раза в год. Миссис Уикершем всегда ему рада. Он привозит последние сплетни с побережья, вносит оживление в карточную игру, но особенно его интересует «ловля крыс», т. е. ловля беглых заключенных, за которых обещано крупное вознаграждение. Эшли явно его заинтересовал.
Бристоу уезжает на несколько дней по делам. Миссис Уикершем, заподозрившая неладное, решает проверить его чемодан и находит там «список крыс», где особо выделена информация о Джоне Эшли. Последний, к которому миссис Уикершем обращается за объяснениями, рассказывает ей все. Миссис Уикершем потрясена, но, собравшись с духом, придумывает, как помочь своему другу, инсценировав его смерть.
Возвратившись, Бристоу уже не скрывает, что Эшли — беглый преступник, но выгоды это открытие ему не сулит: по всем признакам видно, что тот болен смертельной болезнью. А для капитана полиции миссис Уикершем приготовила сногсшибательную речь, доказывая, что преступник, скорее, Бристоу, но уж никак не Эшли.
Попрощавшись и пообещав писать, Эшли тайно покидает отель, но миссис Уикершем получает от него только одно письмо — он утонул в пути близ Коста-Рики.
Судьба детей Эшли сложилась по-разному, но у всех незаурядно. Роджер, единственный сын, сразу после побега отца уехал в Чикаго, чтобы работать и как-то помочь семье. У него обнаруживается талант выдающегося журналиста, которого уже через несколько лет будут любить и уважать по всей стране.
Лили, старшая дочь, стала оперной певицей, достигнув своим упорством и талантом огромных высот. Она посвятила свою жизнь музыке и воспитанию детей, которых беззаветно любит и растит одна.
Быстро упорхнула из родового гнезда и Констанс, целью жизни которой стала помощь обездоленным. Прямота и уверенность в себе достались ей в дар от отца и брата, незаурядная сила духа помогала ей выдержать самые трудные испытания: грубость полицейских, оскорбления и враждебные выпады публики. Она первая выдвинула принцип профилактической медицины. Ей удавалось собирать огромные суммы для общественных нужд, а у самой часто недоставало денег на оплату счета в гостинице.
219
Оставшейся с матерью Софи досталось больше других: на ее еще детские плечи легли заботы о потерявшей волю к жизни матери. Понимая, что Беата одна не справится с семейством, Софи взяла в руки все хозяйство, а позже открыла в доме пансион. Доктор Гиллиз, Друг семьи, не раз предупреждал Беату, что Софи такие нагрузки не по плечу, но молодым всегда кажется, что они не бывают больны. В результате Софи тяжело заболела психически и перестала узнавать окружающих.
На Рождество 1905 г. в Коултаун приезжает Роджер. На перроне он встречает Фелиситз Лансинг, дочь покойного Брекенриджа, которая чуть позже станет его женой. Оказывается, Эшли вовсе не виноват в смерти ее отца. Того убил Джордж, сын покойного, а позже, не в силах больше учиться и скрывать правду, написал признание под диктовку своей наставницы Ольги Дубковой, у которой втайне от отца брал уроки русского. Полюбив русскую культуру как родную, он впоследствии уехал в Россию и стал великим актером. Брекенридж Лансинг никогда не показывал своей любви ни жене, ни детям. Джордж привык видеть в нем ничтожного гуляку и грубияна, испортившего жизнь матери. Но перед смертью Лансинг перенес тяжелую болезнь, во время которой сильно изменился. Однако свидетельницей этого перерождения стала лишь его жена Юстейсия, а Джордж был уверен, что отец продолжает издеваться над матерью, и в отчаянии решился на убийство.
Роджер узнает и о том, кто освободил его отца. Однажды отец помог общинной церкви ковентаторов. Обособленность ковентаторов объяснялась не только религиозными причинами, но и тем, что в их жилах текла индейская кровь. Мало от кого могли они ждать помощи, но от Джона Эшли могли. Старейшина показал Роджеру письмо от отца, посланное перед смертью. Это письмо — прощание Эшли с жизнью, с этим миром. Он сделал много, его миссия выполнена, пусть же Роджер и его сестры последуют этому примеру.
Природа не ведает сна, говорит доктор Гиллиз. Жизнь никогда не останавливается. Сотворение мира не закончено. Библия учит нас, что в день шестой Бог сотворил человека и потом дал себе отдых, но каждый из шести дней длился миллионы лет. День же отдыха был, верно, очень коротким. Человек — не завершение, а начало. Мы живем в начале второй недели творения. Мы — дети Дня Восьмого.
М. Э. Афанасьева
Владимир Набоков (Vladimir Nabokov) 1899-1977
Подлинная жизнь Себастьяна Найта (The Real Life of Sebastian Knight)
Роман (1938-1939, опубл. 1941)
«Себастьян Найт родился тридцать первого декабря 1899 года в прежней столице моего отечества» — вот первая фраза книги. Произносит ее сводный младший брат Найта, обозначенный в романе буквой «В.». Себастьян Найт, знаменитый писатель, выходец из России, писавший по-английски, умер в январе 1936 г. в больнице парижского пригорода Сен-Дамье. В. восстанавливает подлинную жизнь брата, собирая ее по кусочкам, — так на глазах читателя создается этот запутанный и сложный (на первый взгляд) роман.
У В. с Себастьяном общий отец, офицер русской гвардии. Первым браком он был женат на взбалмошной, беспокойной англичанке Вирджинии Найт. Влюбившись (или решив, что влюбилась), она бросила мужа с четырехлетним сыном на руках. В 1905 г. отец женился снова, и вскоре на свет появился В. Шестилетняя разница в возрасте для детей особенно значима, и в глазах младшего брата старший представал существом обожаемым и загадочным.
Вирджиния умерла от сердечного приступа в 1909 г. Спустя четыре года отец, смешно сказать, затеял из-за нее дуэль, был тяжело
221
Себастьян и в творчестве своем прибегал к пародии, «как к своего рода подкидной доске, позволяющей взлетать в высшие сферы серьезных эмоций».
В конторе Гудмена В. случайно знакомится с Элен Пратт: она дружит с возлюбленной Себастьяна Клэр Бишоп. История этой любви выстраивается из картин, которые В. вообразил после сопоставления рассказов Пратт с рассказами еще одного друга Себастьяна (поэта П. Дж. Шелдона). Кроме того, В. случайно увидел на лондонской улочке замужнюю и беременную Клэр, ей суждено умереть от кровотечения. Выясняется, что связь их длилась около шести лет (1924— 1930). За это время Себастьян написал два первых романа («Призматический фацет»1 и «Успех», судьба которого соответствовала его названию) и три рассказа (они будут изданы в книге «Потешная гора» в 1932 г.). Клэр была идеальной подругой для молодого писателя — умной, чуткой, с воображением. Она научилась печатать и во всем помогала ему. Еще у них был маленький черный бульдожик... В 1929 г. по совету врача Себастьян уехал подлечить сердце на курорт в Блауберг (Эльзас). Там он влюбился, и на этом их отношения с Клэр закончились.
В самой автобиографической книге Себастьяна «Утерянные вещи», начатой им в то время, есть письмо, которое можно прочитать как обращение к Клэр: «Мне все время кажется, что в любви есть какой-то тайный изъян... Я не перестал любить тебя, но оттого, что я не могу, как прежде, целовать твое милое сумрачное лицо, нам нужно расстаться... Я никогда тебя не забуду и никем не смогу заменить... с тобою я был счастлив, теперь я несчастлив с другой...» На протяжении почти всей второй половины романа В. занят поисками этой другой женщины, — ему кажется, что, увидев ee и поговорив с нею, он узнает о Себастьяне нечто важное. Кто она? Известно, что в Лондоне Себастьян получал письма, написанные по-русски, от женщины, которую встретил в Блауберге. Но, выполняя посмертную волю брата, В. сжег все его бумаги.
Поездка В. в Блауберг ничего не дает, зато на обратном пути ему встречается странный человечек (кажется, он вышел прямо из рассказа Себастьяна «Изнанка Луны», где помогал незадачливым путешественникам), Человечек достает для В. список постояльцев отеля «Бомон» в Блауберге за июнь 1929 г., и он отмечает четыре женских имени — каждое из них могло принадлежать возлюбленной брата. В. отправляется по адресам.
--------------
1 Фацет — орган зрения, особым образом преломляющий свет. 223
Фрау Элен Герштейн, изящная нежная еврейка, живущая в Берлине, никогда не слыхала о Себастьяне Найте. Зато у нее в доме В. знакомится с однокашником Себастьяна («как бы это сказать... вашего брата в школе не очень-то жаловали...»); однокашник оказывается старшим братом первой любви Себастьяна — Наташи Розановой.
В доме мадам де Речной в Париже В. застает Пал Палыча Речного и его кузена Черного (удивительный человек, умеющий играть на скрипке стоя на голове, расписываться вверх ногами и т. п.). Оказывается, Нина Речная — первая жена Пал Палыча, с которой он давно разошелся. Судя по всему, это особа эксцентричная, взбалмошная и склонная к авантюрам. Сомневаясь в том, что женщина такого типа могла увлечь Себастьяна, В. направляется в фешенебельный квартал Парижа — там живет еще одна «подозреваемая», Элен фон Граун. Его встречает мадам Лесерф («маленькая, хрупкая, бледнолицая дама с гладкими темными волосами»), назвавшаяся подругой фон Граун. Она обещает В. разузнать все что можно. (Для очистки совести В. навещает и некую Лидию Богемскую, оказавшуюся, увы, немолодой, толстой и вульгарной особой.)
На следующий день мадам Лесерф (возле нее на софе притулился старый черный бульдожик) рассказывает В., как ее подруга очаровала Себастьяна: во-первых, он ей понравился, а кроме того, показалось забавным заставить такого интеллектуала заниматься с ней любовью. Когда он наконец осознал, что не может жить без нее, она поняла, что больше не может выносить его разговоров («о форме пепельницы» или «о цвете времени», к примеру), и бросила его. Услышав все это, В. еще больше хочет встретиться с фон Граун, и мадам Лесерф приглашает его на уик-энд к себе в деревню, обещая, что загадочная дама непременно приедет туда.
В огромном, старом, запущенном доме гостят какие-то люди, сложным образом связанные друг с другом (совсем как в «Призматическом фацете», где Себастьян пародировал детектив). Размышляя о таинственной незнакомке, В. вдруг чувствует влечение к мадам Лесерф. Будто в ответ она сообщает, как когда-то поцеловала мужчину только за то, что он умел расписываться вверх ногами... В. вспоминает кузена Черного и все понимает! Дабы проверить свою догадку, он тихо по-русски произносит за спиной у мадам Лесерф: «А у нее на шее паук», — и мнимая француженка, а на самом деле — Нина Речная, тотчас хватается рукой за шею. Безо всяких объяснений В. уезжает.
224
В последней книге Себастьяна «Неясный асфодель[i]» персонажи являются на сцену и исчезают, а главный герой на протяжении всего повествования умирает. Эта тема сходится теперь с темой книги «Подлинная жизнь Себастьяна Найта», которую на наших глазах почти дописывает В. (не случайно из всех книг брата эта, пожалуй, его любимая). Но вспоминает, как в середине января 1936 г. получил от брата тревожное письмо, написанное, как ни странно, по-русски (Себастьян предпочитал писать письма по-английски, но это письмо он начинал как письмо к Нине). Ночью В. видел на редкость неприятный сон — Себастьян зовет его «последним, настойчивым зовом», вот только слов не разобрать. Вечером следующего дня пришла телеграмма: «Состояние Себастьяна безнадежно...» С большими передрягами В. добирался до Сен-Дамье. Он сидит в палате спящего брата, слушает его дыхание и понимает, что в эти минуты узнаёт Себастьяна больше, чем когда-либо. Однако произошла ошибка: В. попал не в ту палату и провел ночь у постели чужого человека. А Себастьян умер за день до его приезда.
Но «любая душа может стать твоей, если ты уловишь ee извивы и последуешь им». Загадочные слова в конце романа: «Я — Себастьян Найт или Себастьян Найт — это я, или, может быть, мы оба — кто-то другой, кого ни один из нас не знает», — можно истолковать как то, что оба брата — это разные ипостаси подлинного автора «Подлинной жизни Себастьяна Найта», т. е. Владимира Набокова. Или, может быть, лучше оставить их неразгаданными.
В. А. Шохина
Bend Sinister
Роман (1945 — 1946, опубл. 1947)
Bend Sinister — термин из геральдики (искусство составления и толкования гербов), обозначающий полосу, проведенную слева от герба. Название романа связано с отношением В. Набокова к «зловеще левеющему миру», т. е. к распространению коммунистических и социалистических идей. События романа происходят в условной стране — Синистербаде, где только что в результате революции установился диктаторский, полицейский режим. Его идеология основывается на теории эквилизма (от англ. to equalize — уравнивать). Говорят здесь
225
на языке, представляющем собой, по выражению В. Набокова, «дворняжичью помесь славянских языков с германскими». Например, gospitaisha kruvka — больничная кровать; stoy, chort — стой, чтоб тебя; rada barbara — красивая женщина в полном цвету; domusta barbam kapusta — чем баба страшнее, тем и вернее. И т. д.
Начало ноября. День клонится к вечеру. Огромный усталый человек лет сорока с небольшим смотрит из окна больницы на продолговатую лужу, в которой отражаются ветви деревьев, небо, свет. Это знаменитость Синистербада, философ Адам Круг. Только что он узнал, что его жена Ольга умерла, не выдержав операции на почке. Теперь ему нужно попасть на Южный берег — там его дом и там его ждет восьмилетний сын. У моста солдаты-эквилисты («оба, странно сказать, с рябыми от оспы лицами» — намек на Сталина) по неграмотности не могут прочесть пропуск Круга. В конце концов пропуск им прочитывает вслух такой же, как Круг, запоздалый прохожий. Однако часовые на другой стороне не пускают Круга — требуется подпись первого поста. Пропуск подписывает все тот же прохожий, и вдвоем с Кругом они переходят мост. Но проверить пропуск некому — солдаты ушли,
В начале одиннадцатого Круг наконец попадает домой. Его главная забота теперь — чтобы маленький Давид не узнал о смерти матери. Хлопоты о похоронах Круг по телефону поручает своему товарищу — филологу, переводчику Шекспира Эмберу (когда-то он перевел для американцев и трактат Круга «Философия греха»). Телефонный звонок пробуждает у Эмбера воспоминания об Ольге — кажется, он даже был слегка влюблен в нее. В это же время — около одиннадцати — профессора Круга вызывают в Университет.
На прибывшей за ним машине эмблема нового правительства — распластанный паук на красном флажке. Свою речь президент Университета начинает по-гоголевски: «Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам о некоторых пренеприятных обстоятельствах...» Дабы Университет работал, его преподаватели должны подписать письмо, удостоверяющее их верность Правителю Падуку. Вручать же письмо должен Круг, поскольку Падук — его однокашник. Философ, однако, невозмутимо сообщает, что его с Жабой (так он, к ужасу присутствующих, называет Падука) связывает лишь одно воспоминание: в «счастливые школьные годы» озорной Круг, первый ученик, унижал квелого Падука, садясь ему на лицо.
Преподаватели — кто с большей, кто с меньшей охотой — письмо подписывают. Круг ограничивается тем, что ставит в своем экземпляре недостающую запятую. Ни на какие уговоры он не поддается.
226
Перед читателем проходит сон Адама Круга, связанный с событиями его школьной жизни. (В этом эпизоде появляется фигура демиурга, своего рода режиссера происходящего, — это «второе Я» Набокова.) Мы узнаём, что отец Круга «был биолог с солидной репутацией», а отец Падука — «мелкий изобретатель, вегетарианец, теософ». Круг играл в футбол, а Падук — нет. Судя по всему, этот «полный, бледный, прыщавый подросток», с вечно липкими руками и толстыми пальцами, принадлежал к тем несчастным существам, которых охотно делают козлами отпущения. (Так, однажды он принес в школу падограф — прибор его отца, воспроизводящий любой почерк. Пока Круг сидел на Падуке верхом, другой мальчик отстучал на ладо-графе письмо жене учителя истории — от имени Падука и с просьбой о свидании.)
Но Падук дождался своего звездного часа. Когда в моду вошло развитие у школьников «общественно-политического сознания», он учредил Партию Среднего Человека. Нашлись и соратники (каждый, что характерно, страдал от какого-нибудь дефекта). Программа Партии опиралась на теорию эквилизма, изобретенную на старости лет революционером-демократом Скотомой. Согласно этой теории, всякий мог стать умным, красивым, талантливым при помощи перераспределения способностей, даваемых человеку от природы. (Правда, Скотома ничего не писал о самом способе перераспределения.) Круга же подобные вещи не интересовали вовсе.
...Круг мучается над выпускным сочинением и вдруг (как это бывает во сне) видит в проеме школьной доски свою жену: Ольга снимает драгоценности, а вместе с ними и голову, грудь, руку... В приступе дурноты Круг просыпается.
Он на даче в Озерах, у своего друга Максимова. Наутро после собрания в Университете Круг, дабы избежать лишних разговоров, увез сына из города. Пересказывая Максимову свой сон, Круг вспоминает еще подробность: однажды Жаба-Падук украдкой поцеловал его руку... Было противно. Добрый человек, бывший коммерсант Максимов уговаривает Круга бежать из страны, пока не поздно. Но философ колеблется.
Возвратившись после прогулки с Давидом, Круг узнает, что семью Максимовых увезли на полицейской машине. Все чаще возле Круга возникают подозрительные личности — целующаяся на пороге дома парочка, опереточно одетый крестьянин, шарманщики, не умеющие играть на шарманке, — понятно, что за философом установлена слежка.
227
Вернувшись в город, Круг идет навестить простуженного Эмбера. Оба они избегают упоминаний об Ольге и потому говорят о Шекспире — в частности, о том, как режим приспособил под себя «Гамлета» (главным героем стал «нордический рыцарь» фортинбрас, а идея трагедии свелась к «доминированию общества над личностью»), Беседу прерывает дверной колокольчик — это агенты Густав и девица фон Бахофен (весьма, надо сказать, вульгарная парочка!) пришли за Эмбером.
Мы видим Круга, тяжело шагающего по улицам Падукограда. Светит ноябрьское солнце. Все спокойно. И лишь чья-то запачканная кровью манжета на мостовой, да калоша без пары, да след от пули в стене напоминают о том, что здесь творится. В этот же день арестовывают математика Хедрона, друга и коллегу Круга.
Круг одинок, загнан и измучен тоскою по Ольге. Неожиданно и невесть откуда возникает юная Мариэтта с чемоданом — она занимает место няни Давида, которая исчезла после ареста Хедрона.
В день рождения Круга Глава Государства изъявляет желание «одарить его личной беседой». На громадном черном лимузине философа доставляют в некогда роскошный, а ныне как-то нелепо обустроенный дворец. Круг держится с Падуком в своей обычной манере, и невидимые соглядатаи советуют ему (то по телефону, то записочкой) осознать, какая пропасть лежит между ним и Правителем. Падук предлагает Кругу занять место президента Университета (обещано множество благ) и заявить «со всей возможной ученостью и энтузиазмом» о своей поддержке режима.
Отказавшись от этого предложения, Круг рассчитывает на то, что его когда-нибудь просто оставят в покое. Он живет словно в тумане, сквозь который пробиваются лишь штампы официальной пропаганды («газета является коллективным организатором»; «как сказал вождь»;
стихи в честь Падука, напечатанные лесенкой, как у Маяковского). Семнадцатого января приходит письмо от «антиквара Петера Квиста», намекающее на возможность побега. Встретившись с Кругом, подставной антиквар выясняет наконец (режим силен, но бестолков!), что самое дорогое для философа — его сын. Ничего не подозревающий Круг покидает лавку антиквара с надеждой вырваться из эквилистского ада.
В ночь на двадцать первое к нему возвращается способность мыслить и писать (впрочем, ненадолго). Круг даже готов откликнуться на призывы Мариэтты, давно уже соблазняющей его. Но едва только должно произойти их соитие, раздается оглушительный грохот — за Адамом Кругом пришли. В тюрьме от него требуют все того же —
228
поддержать публично Падука. В страхе за сына Круг обещает сделать что угодно: подписать, присягнуть — пусть только ему отдадут его мальчика. Приводят какого-то испуганного мальчика, но это сын медика Мартина Круга. Виновных в ошибке быстро расстреливают.
Выясняется, что Давида (по недоразумению) отправили в Санаторий для ненормальных детей. Там перед Кругом прокручивают свежие кадры санаторной съемки: вот медсестра провожает Давида до мраморной лестницы, вот мальчик спускается в сад... «Какая радость для малыша, — объявила надпись, — гулять одному среди ночи». Лента обрывается, и Круг понимает, что произошло: в этом заведении, как и во всей стране, поощряется дух коллективизма, поэтому стаю взрослых пациентов (с «преувеличенной потребностью мучить, терзать и проч.») напускают на ребенка, как на дичь... Круга подводят к убитому сыну — на голове мальчика золотисто-пурпурный тюрбан, лицо умело раскрашено и припудрено. «Ваш ребенок получит самые пышные похороны», — утешают отца. Кругу даже предлагается (в качестве компенсации) лично убить виновных. В ответ философ грубо посылает их на...
Тюремная камера. Круг погружается во тьму и нежность, где они опять вместе — Ольга, Давид и он. В середине ночи что-то вытряхивает его из сна. Но прежде чем вся мука и тяжесть придавят бедного Круга, в ход событий вмешается тот самый демиург-режиссер: движимый чувством сострадания, он сделает своего героя безумным. (Это все же лучше.) Утром на центральном дворе тюрьмы к Кругу подводят знакомых ему людей — они приговорены к смертной казни, и спасти их может только согласие Круга сотрудничать с режимом.
Никто не понимает, что гордость Синистербада — философ Адам Круг сошел с ума и вопросы жизни и смерти утратили для него свое обычное значение.
Кругу кажется, что он — прежний хулиганистый школьник. Он мчит к Жабе-Падуку, чтобы как следует проучить его. Первая пуля отрывает Кругу ухо. Вторая — навсегда прекращает его земное существование. «И все же самый последний бег в его жизни был полон счастья, и он получил доказательства того, что смерть — это всего лишь вопрос стиля».
И становится различимым отблеск той особенной, «продолговатой лужи», которую в день смерти Ольги Круг «сумел воспринять сквозь наслоения собственной жизни».
В. А. Шохина
229
Пнин (Pnin)
Роман (1953 - 1955, опубл. 1957)
Герой романа, Тимофей Павлович Пнин, родился в 1898 г. в Санкт-Петербурге, в семье врача-окулиста. В 1917 г. его родители умерли от тифа. Тимофей вступил в Белую армию, где служил сначала телефонистом, а потом в Управлении военной разведки. В 1919 г. из взятого Красной Армией Крыма бежал в Константинополь. Окончил университет в Праге, жил в Париже, откуда с началом второй мировой войны эмигрировал в США. Во время действия романа Пнин — американский гражданин, профессор, зарабатывающий себе на жизнь преподаванием русского языка в Вайнделлском университете.
Попав в США, Пнин быстро американизировался: он, невзирая на возраст, с удовольствием сменил чопорный европейский стиль одежды на небрежно спортивный. Пнин вполне прилично владеет английским, но все еще делает забавные ошибки. Прибавьте к этому неординарную внешность (абсолютно лысый череп, нос картошкой, массивное тело на тонких ногах) и неистребимую рассеянность, и вы поймете, почему он часто становится объектом насмешек, впрочем, добродушных. Коллеги относятся к нему как к большому ребенку.
Действие первой главы приходится на конец сентября 1950 г. Пнин едет в электричке из Вайнделла в Кремон, соседний (два с небольшим часа езды) городок. Там он должен прочитать лекцию в Дамском клубе и заработать таким образом пятьдесят долларов, которые ему очень пригодятся. Пнин беспрерывно проверяет, на месте ли текст лекции, которую ему предстоит прочесть. Кроме того, он, по своей обычной рассеянности, ошибся в расписании и рискует опоздать. Но в конце концов благодаря счастливому стечению обстоятельств (в виде попутной машины) Пнин приезжает в Дамский клуб Кремона вовремя.
Оказавшись лицом к лицу с аудиторией, Пнин как бы теряется во времени. Он видит себя четырнадцатилетним мальчиком, читающим на гимназическом вечере стихотворение Пушкина. В зале сидят родители Пнина, его тетушка в накладных буклях, его Друг, расстрелянный красными в Одессе в 1919 г., его первая любовь...
Глава вторая возвращает нас в 1945 г., когда Тимофей Пнин впервые появился в Вайнделле. Он снимает комнату в доме четы Клементс. Хотя в быту Пнин ведет себя как расшалившийся домовой, хозяева любят его. С главой семьи, Лоренсом (преподавателем того же университета), Пнин обсуждает всякие ученые предметы. Джоан
230
по-матерински опекает этого нелепого русского, который, как ребенок, радуется, глядя на работу стиральной машины. А когда к Пнину должна приехать его бывшая (и единственная) жена, Клементсы деликатно исчезают из дома на весь день.
Лиза Боголепова и Тимофей Пнин поженились в Париже в 1925 г. Тимофей был влюблен, девушке же нужна была какая-то опора после неудачного романа, окончившегося для нее попыткой самоубийства. В те времена Лиза училась на медицинском факультете и писала стихи, подражая Ахматовой: «Я надела скромное платье, и монашенки я скромней...» Это, однако, не мешало ей сразу же после свадьбы изменять бедному Пнину налево и направо. Сойдясь с психоаналитиком (модная профессия!) Эриком Виндом, Лиза мужа бросила. Но когда началась вторая мировая война, Лиза неожиданно вернулась к Пнину, уже беременная на седьмом месяце. Они вместе эмигрировали: Пнин был счастлив и даже готовился стать отцом будущему (чужому) ребенку. Однако на пароходе, идущем в Америку, выяснилось, что практичная Лиза и ее новый муж просто-напросто использовали Пнина, чтобы выбраться из Европы с наименьшими затратами.
И на этот раз Лиза вспоминает о Пнине в корыстных целях. С психоаналитиком она разошлась, у нее следующее увлечение. Но сын ее Виктор должен идти в школу, и Лиза хочет, чтобы Пнин посылал ему деньги, причем от ее имени. Добрейший Пнин соглашается. Но, втайне надеявшийся на воссоединение, очень страдает, когда Лиза, обговорив дела, сразу же уезжает.
В главе третьей описываются обычные труды и дни Тимофея Пнина. Он дает уроки русского языка для начинающих и работает над Малой Историей русской культуры, тщательно собирая всякие смешные случаи, несуразицы, анекдоты и т. п. Трепетно относясь к книге, он спешит сдать в библиотеку пока еще нужный восемнадцатый том сочинений Льва Толстого, потому что в очередь на эту книгу кто-то записался. Вопрос о том, кто этот неведомый читатель, интересующийся Толстым в американской глуши, очень занимает Пнина. Но обнаруживается, что читатель — он сам, Тимофей Пнин. Недоразумение возникло из-за ошибки в формуляре.
Как-то вечером Пнин смотрит в кинотеатре документальный советский фильм конца сороковых годов. И когда сквозь сталинскую пропаганду проступают реальные картины России, Пнин плачет о навеки утраченной родине.
Главное событие главы четвертой — приезд в гости к Пнину
231
Лизиного сына Виктора. Ему уже четырнадцать лет, он одарен до гениальности талантом художника и имеет коэффициент интеллекта под 180 (при среднем — 90). В своих фантазиях мальчик вообразил, что неизвестный ему Пнин, за которым была замужем его мать и который преподает где-то загадочный русский язык, — это и есть его настоящий отец, одинокий король, изгнанный из своего королевства. В свою очередь Тимофей Павлович, ориентируясь на некий типичный образ американского подростка, к приезду Виктора покупает футбольный мяч и, вспомнив уже свое детство, берет в библиотеке книгу Джека Лондона «Морской волк». Виктору все это неинтересно. Тем не менее они друг другу очень понравились.
В главе пятой Пнин, недавно научившийся водить машину и купивший себе потрепанный седан за сто долларов, с некоторыми приключениями добирается до усадьбы под названием «Сосны». Здесь живет сын богатого московского купца Александр Петрович Кукольников, или по-американски Ал Кук. Это преуспевающий делец и молчаливый, осторожный человек: он оживляется лишь изредка за полночь, когда затевает с друзьями-соотечественниками разговоры о Боге, о Лермонтове, о Свободе... Кук женат на симпатичной американке. Детей у них нет. Но зато их дом всегда гостеприимно распахнут для гостей — русских эмигрантов. Писатели, художники, философы ведут здесь нескончаемые разговоры о высоких материях, обмениваются новостями и т. д. После одного такого разговора перед Пниным предстает видение — его первая любовь, красивая еврейская девушка Мира Белочкина. Она погибла в немецком концентрационном лагере Бухенвальде.
Глава шестая начинается вместе с осенним семестром 1954 г. в Вайнделлском университете. Тимофей Пнин решает наконец, после тридцати пяти лет бездомной жизни, купить домик. Он долго и тщательно готовится к приему в честь новоселья: составляет список гостей, выбирает меню и т. п. Вечер удался на славу, под завершение его Пнин узнает от президента университета, что его увольняют. В расстроенных чувствах теперь уже отставной профессор моет посуду после гостей и чуть было не разбивает прекрасную синюю чашку — подарок Виктора. Но чашка остается невредимой, и это вселяет в Пнина надежду на лучшее и чувство уверенности в себе.
В последней главе, седьмой, мы наконец лицом к лицу встречаемся с тем, кто, собственно, и поведал нам всю эту историю. Назовем его условно Рассказчиком. Рассказчик вспоминает о своей встрече с Тимофеем Пниным в Петербурге в 1911 г., когда они оба были
232
гимназистами; отец Пнина, врач-окулист, извлекал из глаза Рассказчика болезненную соринку. Становится понятным, что именно из-за Рассказчика, модного русского литератора-эмигранта, Лиза Боголепова и травилась таблетками в Париже в 1925 г. Более того: она передала Рассказчику письмо, в котором Пнин делал ей предложение. Вдобавок ко всему Рассказчик оказывается тем самым человеком, которого пригласили занять место Пнина в Вайнделлском университете. Он же, по-доброму относясь к Пнину, в свою очередь предлагает ему работу. Пнин, однако, сообщает, что покончил с преподаванием и покидает Вайнделл.
Вечером четырнадцатого февраля 1955 г. Рассказчик приезжает в Вайнделл и останавливается у декана английского факультета Кокерелла. За ужином хозяин дома талантливо изображает Тимофея Павловича Пнина, со всеми его привычками и причудами. Меж тем сам Пнин еще никуда не уехал, а просто затаился и измененным голосом отвечает по телефону: «Его нет дома». Утром Рассказчик безуспешно пытается догнать Пнина, уезжающего на своем стареньком седане — с белой собачкой внутри и фургоном с вещами позади. За завтраком Кокерелл продолжает свои номера: он показывает, как Пнин в конце сентября 1950 г. приехал в Дамский клуб Кремона, поднялся на сцену и обнаружил, что взял не ту лекцию, которая была нужна. Круг замыкается.
В. А. Шохина
Ада, или Страсть. Хроника одной семьи (Ada, or Ardor: A Family Chronicle)
Роман (1965—1968, опубл. 1969)
«Ада» — это грандиозная пародия на разные литературные жанры: от романов Льва Толстого через цикл Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» до фантастики в духе Курта Воннегута. Действие романа проходит в стране, которая возникла из предположения, что Куликовская битва (1380) закончилась победой татаро-монголов и русские, спасаясь, устремились в Северную Америку — с потомками этих переселенцев, живущими в Амероссии в середине XIX в., мы и знакомимся. А на месте России раскинулась, укрывшись за Золотым занавесом, загадочная Татария.
Все это находится на планете Антитерра, у которой есть планета-
233
близнец Терра Прекрасная — хотя в ее существование верят в основном сумасшедшие. На карте Терры Амероссия естественным образом распадается на Америку и Россию. События на Антитерре — это запоздалое (лет на пятьдесят — сто) отражение событий на Терре. Отчасти поэтому в XIX в. попадают телефоны, автомобили и самолеты, комиксы и бикини, кинофильмы и радио, писатели Джойс и Пруст и т. д.
Но главное в том, что все это сочинено Ваном Вином, полагающим, что реальный мир — всего лишь яркие события, вспыхивающие в его памяти. Он начал писать воспоминания в 1957 г., в возрасте восьмидесяти семи лет, а закончил в 1967 г. Память Вана причудлива: он смешивает жизнь со снами, искусство с жизнью, путается в датах; его представления о географии почерпнуты из старинного глобуса и ботанического атласа.
После смерти Вана рукописью занялся некто Рональд Оринджер. Он снабдил текст своими пометками и ввел в него замечания, возникавшие у главных героев по ходу чтения рукописи, — в какой-то мере это помогает понять, как все было на самом деле. Книгу предваряет генеалогическое древо семьи Винов и предуведомление о том, что почти «все люди, названные по имени в этой книге, умерли».
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ открывается перифразом знаменитого начала «Анны Карениной»: «Все счастливые семьи счастливы, в общем-то, по-разному; все несчастные, в общем-то, похожи друг на друга». Действительно, семейное счастье, описываемое в «Аде», весьма своеобразно. В 1844 г. в семье генерала Дурманова родились сестры-близнецы Аква и Марина. Красавица Марина стала актрисой, правда, не слишком талантливой. Пятого января 1868 г. она играла Татьяну Ларину, и ее на пари между двумя актами соблазнил Демон Вин, тридцатилетний роковой красавец и манхэттенский банкир. (Нелишне отметить, что дед Марины и бабушка Демона — родные брат с сестрой.) Их страстный роман кончился через год из-за Марининых измен. А двадцать третьего апреля 1869 г. Демон женился на менее привлекательной и слегка тронувшейся умом (из-за неудачного романа) Акве. Зиму сестры провели вместе на швейцарском курорте Эксе: там у Аквы родился мертвый ребенок, а Марина спустя две недели, первого января 1870 г., родила Вана — его записали как сына Демона и Аквы. Через год Марина вышла замуж за кузена Демона — Дэна Вина. В 1872 г. на свет появилась ее дочь Ада, настоящим отцом которой был Демон. В 1876 г. родилась Люссет — возможно, уже от законного мужа.
234
(Эти запутанные семейные тайны раскрываются перед Адой и Ваном летом 1884 г. на чердаке усадьбы Ардис, принадлежащей Дэну Вину. Найдя фотографии свадьбы Аквы и Демона и странный гербарий Марины с пометками, сметливые подростки сличают даты, кое-где подправленные Марининой рукой, и понимают, что у них одни родители — Марина и Демон.)
Большая часть жизни бедняжки Аквы проходит в лечебницах. Она зациклена на Терре Прекрасной, куда собирается после смерти. На последней стадии болезни все утрачивает свой смысл, и в 1883 г. Аква кончает самоубийством, наглотавшись таблеток, Ее последняя записка обращена к «милому, милому сыну» Вану и «бедному Демону»...
В первых числах июня 1884 г. осиротевший Ван приезжает на каникулы в Ардис — в гости, так сказать, к тете Марине (известная читателю сцена на чердаке для него еще впереди). Подросток уже испытал первую платоническую любовь и приобрел первый сексуальный опыт («за один русский зеленый доллар» с девушкой из лавки). Встречу в Ардисе Ван и Ада потом вспоминают по-разному: Ада считает, что Ван все придумал, — скажем, в такую жару она ни за что не надела бы врезавшийся в память брату черный жакет.
Жизнь в Ардисе напоминает усадебный быт русских помещиков: здесь говорят по-русски и по-французски, поздно встают и обильно ужинают. Ада, забавное и не по годам развитое создание, изъясняется высокопарно, по-толстовски, «эффектно манипулируя придаточными предложениями». Она битком набита сведениями о насекомых и растениях, и Вана, мыслящего абстракциями, порой утомляют ее конкретные знания. «Была ли она хорошенькой в свои двенадцать?» — размышляет старик и вспоминает «с той же мукой юношеского счастья, как завладела им любовь к Аде».
На пикник по случаю двенадцатилетия Ады (двадцать первое июля 1884 г.) ей разрешают надеть «лолиту» — длинную юбку в красных маках и пионах, «неведомых миру ботаники», по высокомерному заявлению именинницы. (Старый эротоман Ван утверждает, что панталончиков на ней не было!) На пикнике Ван демонстрирует свой коронный номер — хождение на руках (метафора его будущих упражнений в прозе). Ада, как Наташа Ростова, исполняет русскую плясовую; к тому же ей нет равных в игре в скрабл.
Умея скрещивать орхидеи и спаривать насекомых, Ада плохо представляет себе соитие мужчины и женщины и долго не замечает признаков возбуждения у кузена. В ночь, когда все уезжают смотреть
235
на горящий амбар, дети познают друг друга на старом плюшевом диване в библиотеке. Летом 1960 г. девяностолетний Ван, «берясь за сигарету с коноплей», спрашивает: «А ты помнишь, какие мы были отчаянные... и как изумлен я был твоей невоздержанностью?» — «Идиот!» — отзывается восьмидесятивосьмилетняя Ада. «Сестра, ты помнишь летний дол, Ладоры синь и Ардис-Холл?..» — стихи эти задают главную мелодию роману.
Любовная страсть тесно связана со страстью библиофильской, благо библиотека Ардиса составляет четырнадцать тысяч восемьсот сорок один том. Чтение Ады под строгим контролем (что не помешало ей лет в девять прочитать «Рене» Шатобриана, где описывается любовь брата и сестры), но зато Ван может свободно пользоваться библиотекой. Юным любовникам быстро опротивела порнография, они полюбили Рабле и Казанову и прочитали вместе уйму книг с одинаковым восторгом.
Однажды Ван просит восьмилетнюю кузину Люсетт специально для него выучить за час одну романтическую балладу — это время необходимо им с Адой, чтобы уединиться на чердаке. (Через семнадцать лет, в июне 1901 г., он получит последнее письмо влюбленной в него Люсетт, где она вспомнит все, в том числе и выученное ею стихотворение. )
Солнечным сентябрьским утром Ван покидает Ардис — ему пора продолжать учебу. На прощание Ада сообщает, что одна девочка в школе влюблена в нее. В Ладоге Ван по совету Демона знакомится с Кордулой, в которой подозревает влюбленную в сестру лесбиянку. Воображая их отношения, он испытывает «покалывание порочного наслаждения» .
В 1885 г. Ван отправляется в университет Чуз в Англии. Там он предается настоящим мужским развлечениям — от карточной игры до посещения борделей клуба «Вилла Венеры». Они с Адой переписываются, используя шифр, составленный при помощи поэмы Марвелла «Сад» и стихотворения Рембо «Воспоминания».
К 1888 г. Ван успевает снискать славу на цирковом поприще, демонстрируя все то же искусство хождения на руках, а также получить премию за философско-психологическое эссе «О Безумии и Вечной Жизни». И вот он вновь в Ардисе. Здесь многое изменилось. Ада поняла, что никогда не станет биологом, и увлеклась драматургией (особенно русской). Гувернантка-француженка, забавлявшаяся и прежде прозой, сочинила роман «про таинственных деток, занимающихся в старых парках странными вещами». Бывший любовник Ма-
236
рины режиссер Вронский ставит по роману «Скверные дети» фильм, где должны играть мать и дочь.
Из рассказов Ады о своей роли можно понять, что она изменяет Вану как минимум с тремя. Но наверняка ничего неизвестно, а мысли и чувства нашей пары по-прежнему удивительно созвучны друг другу. Близость с Адой для Вана «превосходит все остальное, вместе взятое». (Немощной рукой мемуарист вписывает сюда последнее уточнение: «Познание естества Ады... было и будет всегда одной из форм памяти».)
В Ардис приезжает Демон. Он опечален «фатальной невозможностью связать смутное настоящее с неоспоримой реальностью воспоминаний», ибо трудно узнать в нынешней Марине порывистую, романтичную красавицу времен их безумного романа. Надо признать, что и сам он, с крашеными усами и волосами, далеко не тот... Демон пытается открыть сыну что-то очень важное, но никак не может решиться.
Двадцать первого июля на пикнике в честь шестнадцатилетия Ады Ван в приступе ревности избивает молодого графа де Пре. Чуть позже ему рассказывают, как учитель музыки Рак обладал Адой. Пытаясь оправдаться, возлюбленная сестра нечаянно во всем признается. В состоянии исступленного отчаяния Ван покидает Ардис. Все кончено, загажено, растерзано!
Оскорбленный любовник пускается во все тяжкие. В Калугано он затевает дуэль с незнакомым капитаном Тэппером. Попав с раной в Приозерную больницу, Ван пытается убить лежащего там же Рака, который, впрочем, благополучно умирает сам от одноименной болезни. Вскоре погибает где-то в Татарии, под Ялтой, и граф де Пре. Ван заводит роман с его кузиной Кордулой и узнает, что лесбиянкой в их школе была другая девочка — Ванда Брум. В первых числах сентября Ван расстается с Кордулой и покидает Манхэттен. В нем зреет плод — книга, которую он скоро напишет.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ в два раза короче ПЕРВОЙ. Ада атакует Вана письмами. Она клянется в верности и любви к нему, потом по-женски непоследовательно оправдывает свои связи с Раком и де Пре, опять говорит о любви... Письма «корчатся от боли», но Ван непреклонен.