<< Пред. стр. 6 (из 20) След. >>
Список литературы по разделу
-- Да так! Я подумал: "Не показалось ли мне, что кто-то прошел мимо меня, там, в глубине двора".
-- А что ты там делал?
-- Ничего. Курил.
-- У тебя так сердце колотится, -- сказал Вика, прижавшись к моей груди. -- Что-то случилось? А?
-- Скажи, ты что-нибудь слышала?
-- А что я могла слышать?
-- Ну, там, шум какой, хлопанья...
-- Нет. Я ничего не слышала. Я только испугалась, что тебя нет!.. А ты слышал?
-- Что слышал? -- насторожился я от Викиного вопроса.
-- Ну, ты же сам сказал: шум, хлопанья!
-- Да нет! -- прикинулся я повеселевшим. -- Это я так спросил, чтобы тебя попугать сейчас.
-- Проказник! В тебе еще много бесового! -- ласково пожурила меня Вика, потрепав за щеки, и поцеловала в губы...
Переодевшись в специально оборудованных для этого комнатах в спортивные костюмы, я и Вика вошли в спортзал. Все присутствующие там люди тоже были одеты в разноцветные спортивные одежды. Каждый член этого частного зала удобно располагался на полу на своем утепленном коврике. Мы с Викой разместились неподалеку от эстрады, с которой, как я понял, будет вещать свою систему Долланский.
-- А ты бы смогла его узнать? -- спросил я полушепотом у Вики, голос у меня уже успокоился и выровнялся.
-- Кого? -- удивилась Вика и огляделась по сторонам.
-- Того, которого Долланский позвал в спортзал, там, во дворе, -- все так же полушепотом пояснил я.
-- А-а, -- поняла Вика. -- Тише, -- сказала она.
-- Почему? -- в свою очередь удивился я.
-- Он рядом с тобою, -- сказала Вика и незаметно повела глазами в его сторону.
Я оглянулся... Позади меня, на ярко-желтом меховом коврике сидел мужчина лет сорока -- сорока пяти, на коленях у него лежал его крупный живот. Мужчина улыбнулся мне, неприятно оскалившись при этом, словно передразнил меня. Потом он облизнул свои припухшие губы. Одет он был в черное трико, на шее повязан короткий голубой шарфик. Мужчина почесал об рукав свой ноздристый нос и на рукаве осталась влажная полоска. Мне стало противно, и я отвернулся.
-- Это точно он, ты не ошиблась? -- наклонился я к Вике, спрашивая.
-- Конечно он! Не сомневайся, -- прожужжала мне Вика прямо в ухо, и от ее нежных губ у меня по спине пробежали мурашки. -- А зачем он тебе? -- спросила она.
-- Мне кажется, я его где-то мог видеть... -- ответил я первое, что взбрело мне в голову, и подумал про себя: "Ну и мерзкая же рожа у этого Остапа Моисеевича! Такой со всякой заразой может иметь дело!" На эстраде появился Долланский. Зал шумел негромко, все переглядывались, ожидая интересный вечер. Заговорил Долланский, и все разговоры прекратились. Я окинул еще раз взглядом весь зал -- на ковриках сидели в позах "полулотос" человек двадцать.
Черным пятном промелькнул передо мною Остап Моисеич, он один среди присутствующих был одет в черное трико.
Поскольку наша группа пришла на свое первое занятие, Долланский произнес вступительную речь. Интригующе прозвучал его рассказ о бабуле, шестидесяти лет, что не могла и двух шагов проделать без скорой помощи, а сейчас принимает позы лучше, чем дипломированный йог. И все это после занятий по его системе, системе Долланского! Он ходил по эстраде, важничал и хвастался, как-то исподволь, не навязчиво.
Потом начались изнурительные упражнения. Долланский сидел на эстраде на мягком фигурном стуле из дерева и присматривал за состоянием своих пациентов. Надо отдать ему должное как учителю! Хотя вся система и звучала по магнитофону, но присутствие самого Долланского на эстраде в это время оживляло магнитофонную ленту, и даже не возникала потребность, чтобы говорил именно он. Правда, изредка Долланский останавливал движение кассеты, хлопнув клавишей: вставлял реплики, давал консультации, а некоторые упражнения не доверял магнитофону и диктовал сам, живьем...
Нагрузка действительно была глубинная, рассчитанная, как выразился ее автор: "На все тайники души вашей!.." Я все время старался забыть о существовании позади меня Остапа Моисеича, о страшной птице во дворе, но, все-таки присутствие Остапа Моисеича, его взгляда в упор, ощущалось, и это немало мешало мне сосредоточиваться, особенно поначалу.
Мы с Викой выполняли всевозможные растяжки, укладывали тело в удивительные позы, постоянно сопровождая все это особой конструкцией дыхания, с его обязательными задержками.
В общей сложности, занятие длилось четыре часа, из которых мы очень долгое время не дышали. По словам Долланского, мы копили молочную кислоту, чтобы организм проглотил ее, -- это и была генеральная линия его системы...
По окончании упражнений мы с Викой, казалось, изрядно устали, но когда мы вышли на улицу, то, не знаю, как Вика, но я почувствовал, как мое тело, словно парус, будто само по себе, стремительно продвигалось по тротуару, увлекая Вику под руку!
Это торжествовал во мне снова Человек-Ветер.
Куда девался после занятия Остап Моисеич, я не углядел. Я все-таки забыл о нем! И это было прекрасно! Я забыл даже о чудовищной птице!.. Забыл, потому что выполнял, учился выполнять первое наставление Ивана: "Ни к чему не привязывайся!"
Бурулом
На следующее утро я направился на работу. В свободно дрейфующем настроении, не обращая внимания на уныло раскачивающихся пассажиров троллейбуса, я, все еще ощущая ветреный ореол вокруг себя, привычно вышел на конечной "Лесного поселка". После вчерашнего выходного дня я чувствовал себя хорошо. На площади, напротив моего кинотеатра, прямо на остановке стояла парочка, парень лет двадцати пяти и девочка лет шестнадцати. По всей вероятности девочка вышла провожать парня на троллейбус. Оба они были изрядно пьяны. Парень был одет по-зимнему, а девочка, видимо, жила недалеко, совсем рядом. На ней были красные полусапожки на голые ноги, белое короткое платьице и легкая куртка нараспашку. Девочка то и дело подтягивалась на цыпочках, ухватив парня за шею, жадно целуя его в губы. Я незаметно для себя приостановился. Многие, вышедшие из троллейбуса пассажиры, тоже приостановились. Парень грубо обшаривал груди у девочки. Он залезал обеими руками под ее платье, и его руки крепко прижимали девочку, а она будто пыталась слабенько вырваться из его рук.
-- Проститутка! -- выкрикнула и отплюнулась толстая бабка.
-- Надо милицию вызвать, -- начала убеждать толпу солидная женщина лет пятидесяти.
Все женщины переговаривались и спорили между собою, только несколько мужчин даже будто одобрительно обменивались улыбками и короткими репликами.
-- Ну, дает!
-- Да-а!
"Вот она -- расслабленность! -- вначале подумал я. -- Может, это и есть человеко-ветреное состояние? Да нет! Скорее, его отголосок!" -- рассуждал я про себя. Мне даже захотелось так же вот, сию минуту, свободно и непринужденно жить, как эти парень и девочка. Нет. Я не приветствовал их поступок! Скорее, наоборот: считал его аморальным! Но в сокровенной глубине души, там, где никого, кроме меня, я был солидарен этому состоянию легкой ветрености!
Может быть, и в самом деле надо, хотя бы иногда, хотя бы на мгновение, но срываться с цепи предопределенности? Не для этой ли цели существовали кулачные бои когда-то?!
Интересное дело: в кинотеатре мы специально собираемся и смотрим такие эротические сцены! А здесь, на площади, -- этого делать нельзя! Почему?.. На экране кинотеатра можно, а на экране жизни -- нельзя?! Где тут разврат: в кинозале или здесь, на остановке? Там специально отснято на пленку и специально смотрится, не разврат ли это? А здесь не специально, все естественно, но мы возмущены! Почему мы не вызываем милицию, чтобы арестовать кадры кинофильма, почему мы не вызываем милицию, чтобы арестовать двух сношающихся на улице собак?..
Человек -- не собака?! Верно! Он предпочитает гнусно скрывать свое нутро, а собака -- нет!
Учительница делает замечание ученику, чтобы тот не приставал к однокласснице.
"И все-таки, я не отказался бы испытать подобное, хотя бы ради укрепления духа своего..." -- подумал я и вдохновенно зашагал в свой кинотеатр...
-- Доброе утречко, Сергей Александрович! -- услышал я голос уборщицы Марины Ивановны, поднимаясь по ступенькам кинотеатра.
Я остановился и повернулся лицом на голос. Марина Ивановна, озорно улыбаясь, видимо, только что шла из-за угла кинотеатра, а может, и поджидала меня. В одной руке у нее было мусорное ведро, из которого густо торчали горлышки бутылок, а в другой -- широкая лопата для уборки снега.
-- Здравствуйте, Марина Ивановна! -- почтительно улыбаясь, приветствовал я. Марина Ивановна подошла ко мне как можно ближе. Росточка она была небольшого, я возвышался над нею головы на полторы!
Как бы поглядывая мне в глаза исподволь и, как всегда, -- осматриваясь по сторонам, она поведала мне новости.
-- Сергей Александрович! -- начала она и сделала таинственную паузу.
-- Да, -- сказал я. -- Что случилось?
-- Вы знаете, Лидия Ивановна вчера те доски, ну вы помните, что я прятала под лестницей, -- утащила домой!.. Вот как!..
-- Да?! -- сказал я с видом, будто ничего не понял.
-- Ага! Я сама видела. На почту как раз шла! -- подтвердила Марина Ивановна и приняла гордый вид человека, бдительно озабоченного за имущество кинотеатра, верного соратника.
Она вообще очень любила докладывать, доносить на кого-нибудь. Я никогда не воспринимал ее всерьез, на что она обижалась, но всегда аккуратно выслушивал, потому что к чему сокрушать старого человека!
Отними у Марины Ивановны эту способность, мягко говоря, подсказывать, кто и что сделал, так она же будет невзрачной, бесцветной старушонкой, как тысячи других, а так, пожалуйста, светится вся, торжествует, и сейчас видно, как настроилась услышать мой гнев. Словом, живет человек, и не безынтересно, зачем же отнимать у него смысл существования!
Но гнева не последовало.
-- Я ей разрешил, -- спокойно сказал.
-- Да-а?.. -- то ли спросила, чтобы убедиться в моих словах, то ли просто машинально подтвердила сама себе вслух Марина Ивановна, но разочарованно пожала плечами, мол, на нет и суда нет!..
-- Марина Ивановна! -- окликнул я уборщицу, когда та уже намеревалась уйти в кинотеатр.
-- Что, Сергей Александрович? -- будто ожила, обрадовалась Марина Ивановна. Возможно, у нее промелькнула надежда на то, а вдруг как пошутил директор в отношении Лидии Ивановны и досок, и сейчас же распорядится немедленно вызвать ее сменщицу из дома на разговор! С каким наслаждением она побежала бы тогда к той домой и успокаивала бы ее по дороге!
-- Марина Ивановна, у нас еще есть песок? -- поинтересовался я, и мне стало жалко Марину Ивановну в ее разочаровании...
-- Да, там же, под лестницей! -- ответила она.
-- Присыпьте, пожалуйста, ступеньки песком, погуще, -- вежливо попросил я и направился в кинотеатр.
Марина Ивановна уже находилась позади меня, шагах в десяти, как вдруг, спохватившись, выкрикнула мне вслед: -- А Лидия Ивановна вчера не присыпала ступеньки, вот так!
Но я сделал вид, что уже не расслышал ее слов, и поторопился скрыться в кинотеатре.
В малом фойе, возле дверей моего кабинета стояла Зоя Карловна.
-- Здравствуйте, Зоя Карловна, -- врастяжку поздоровался я, не останавливаясь. Я было направился пройти в большое фойе, дабы заглянуть в кинозал, как там обстоят дела, как библиотекарь тут же выказала свои намерения: оказывается, у дверей кабинета она ожидала меня.
-- Сергей Александрович! Cережа! -- окликнула она меня. -- Подожди, пожалуйста, ты мне нужен, -- иногда она позволяла себе называть меня на ты.
-- Да, -- остановился я, но краем глаза успел приметить, что контролер, сидевший возле огромного фигурного зеркала в большом фойе ко мне лицом, почему-то вскочил с лавки и моментально юркнул в кинозал, словно как от меня...
-- Дайте мне ключи от кабинета, -- попросила Зоя Карловна.
-- У меня телефон в библиотеке не работает, а мне срочно позвонить нужно!
-- А почему не работает? -- поинтересовался я.
-- Да черт его знает, -- возмутилась она, -- вчера еще вечером перестал. Я уже договорилась на заводе с мастером, после обеда обещал посмотреть.
-- Хорошо, -- сказал я, -- держите, -- я достал из кармана связку разноцветных ключей от кинотеатра и подал ее Зое Карловне. -- Вот, этот, желтенький... -- указал я ключ от кабинета.
-- А вы где будете, Сергей Александрович?
-- А что такое?
-- Ключ от кабинета мне надо вернуть.
-- Ну, вернете, не беспокойтесь, не на Луне же я!
-- Да чтобы вас долго не искать! У меня библиотека открыта, Сережа!
-- А что же вы ее бросаете?
-- Да там подруга!
-- Екатерина Васильевна?! -- обрадовался я.
-- Она самая!
-- Ну, тогда и нечего волноваться! -- сказал я.
-- Да, вам нечего! Люди собираются. Она книги не оформляет, только присматривает, -- словно пожаловалась Зоя Карловна.
-- Так она там не одна? -- спросил я.
-- Нет, конечно!
-- Жалко, что не одна, -- сказал я.
И я почувствовал, как во мне просыпается то ли наглость, то ли раскрепощенность.
-- А вам что до этого? -- поинтересовалась Зоя Карловна.
-- Хотел подняться наверх, что-то чаю так хочется, что и полюбить некого! -- изображая серьезный вид, сказал я. -- А вы бы позвонили подольше! А? Зоя Карловна? -- продолжая наглеть в стиле шутки, предложил я.
Но, честно говоря, меня прямо-таки манило, во что бы то ни стало, испытать то свободное чреволобзание, которое одурманивало меня на троллейбусной остановке. И что самое интересное, я знал, я был уверен, что это неминуемо, очень скоро должно произойти! В последнее время у меня часто исполнялось то, что я задумывал. Потому я и начинал теперь, лихорадочно, с виду полушутя, но стучаться, тарабанить в первую попавшуюся дверь. Где откроют, -- там и я!..
-- Ну, так как? -- переспросил я в улыбке озадаченно молчавшую Зою Карловну. Она смотрела мне под ноги и часто моргала.
-- А-ха-ха-ха-ха! -- расхохоталась она, наконец понявши в чем дело, но замолчала и засуетилась открывать кабинет...
Так неожиданно прервалась моя шутка, но не прервалось мое желание! Да, именно желание одолевало мою натуру сейчас. И я это понимал с полной ответственностью перед собою! Проверять себя, -- так проверять!.. "Решайся на что-либо: сразу, мгновенно, или не решайся совсем..." -- вспомнил я наставление Ивана и ринулся в большое фойе через зал...
И нестерпимая радость и сила обдавала меня с ног до головы! И я, наверное, слишком сильно дернул кинозальскую дверь на себя, ибо контролер, хотя и громила в плечах и по росту, чуть не вывалился из кинозала ко мне под ноги! Видимо, он стоял в кинозале и держался за ручку двери, и, может, не так уж слабо держался!
-- Ой, извините! -- сказал я контролеру спешно, оглядев его с ног до головы. "Но зачем ты держал дверь?.." -- подумал я.
-- Ничего страшного! -- ответил контролер.
"Если в зале что-то и существовало, чего нельзя мне было видеть, -- думал я, продолжая анализировать, -- то теперь наверняка уж поздно... Этот следы замел! Он в их компании, это вне сомнения!.." -- Ну, как там, все в порядке? -- спросил я.
-- Фильм дерьмовый! -- ответил контролер.
-- Опять с премией пролетим! -- послышался ехидный голос позади меня. Я обернулся: это подошел Палыч.
Круг замкнулся. Отступать было некуда. Мои скандалы с Палычем всегда начинались вот так: с его стороны оттачивались копья для решающей схватки, там, в кинобудке, а с моей стороны, здесь, внизу, в кабинете. А потом возникала подобная ситуация для стычки. Я насторожился.
-- Плана в этом месяце опять не будет, Сергей Александрович! -- подтвердил свою позицию контролер.
-- А я тут при чем? -- было ощетинился я.
-- Вы же директор... -- улыбчиво, умиленно произнес Палыч, чуть ли не в реверансе!
-- Ну, так и что же?.. А вы киномеханик! -- съязвил я как можно отрешеннее.
-- Это ваше дело: фильмы заказывать, Сергей Александрович!
-- раздраженно выкрикнул он, глянув на контролера. Начиналась атака.
-- Конечно! -- предательски подтвердил контролер.
Но я уже успокоил себя полностью. Мне даже стали они безразличны оба: контролер и киномеханик.
"Какой-то глупый разговор", -- сказал я про себя. -- "Надо его заканчивать..." Палыч набирал обороты. Это было хорошо видно по его манере входить в раж: кулаки в карманах брюк, и от этого карманы оттопырены, немного покачивается всем туловищем, плечи приподняты.
И тут в зале неожиданно послышался разношерстный свист и какие-то крики. В следующее мгновение из зала выскочил и наткнулся на Палыча мальчик, лет десяти, худенький. Он жалко потирал свое плечо, потому что ударился о киномеханика.
-- Шпаненок, куда летишь?! -- возмутился тот.
-- Дядя, звука нет! -- сказал мальчик.
Наверное, Палыч чувствовал, как его авторитет безупречного работника падает в моем лице. Он побелел от злобы, прикусил нижнюю губу от досады.
-- Сколько раз я тебе говорил, -- рухнул его гнев на ошалевшего контролера, -- в зале надо быть. Стоишь здесь...
мать твою. Рот разинул!
Контролер тут же, вслед за мальчиком, исчез в зале, а Палыч будто десятилетний кинулся к себе в кинобудку через фойе, поскользнулся у дверей и едва не растянулся.
-- Кирилыч! -- заорал он где-то на лестнице своему напарнику.
-- Ого! -- отозвался тот радостно.
-- Звука, звука нет в зале! Мать твою! -- и еще что-то орал Палыч, но уже было не разобрать что. Дверь в кинобудку с оглушительным треском захлопнулась! Словно затрещину отвесила!
Мне доставил удовольствие такой ход событий. Это сработал во мне Человек-Ветер. Я торжествовал!..
На втором этаже занималось несколько групп ритмической гимнастики. Этим самым удавалось как-то, худо-бедно, подрабатывать наличные деньги для различных нужд нашего скромного увеселительного заведения. Открывалась возможность приобретать необходимые культ- и канцтовары, стоящие больше десятирублевых чеков, установленной разовой нормы по смете.
Поскольку в кинотеатре материально-ответственным лицом является директор, мне приходилось три раза в неделю выставлять и убирать комплект радиоаппаратуры. Она хранилась в библиотеке, и мне ее надо было каждый раз перетаскивать в комнату напротив и обратно в библиотеку. Правда, за это я получал доплату в сорок рублей, но зато и косились на меня в кинопрокате, а непосредственное начальство даже пыталось искать пути запретить мне подрабатывать!
Я зашел в библиотеку. На книжных полках, напротив стола, в расшатанных книжных рядах рылись дети: две девочки и мальчик.
За столом величественно восседала Екатерина Васильевна.
Мы обменялись приветствиями.
-- Как у вас тут с любовью? -- спросил я у Екатерины и, напрямик подойдя к ней, нагнулся и поцеловал ее в щеку.
-- О-о!.. Какой вы!.. Сергей Александрович... -- обалдело сверкнув лукавыми глазами, произнесла она умиленно.
Но ничего не говоря больше и не делая красивой сцены с продолжением, я отвернулся от Екатерины Васильевны и пошел прочь по своим делам. Ощущая пристально-изумленный взгляд ее у себя на спине, я быстренько, за два прихода, перетащил аппаратуру куда полагается.
Я закрыл комнату на ключ. Я потом буду еще подробно вспоминать об этом. У Тани, девушки-выпускницы хореографического отделения культпросветучилища, имелся свой ключ от этой комнаты.
Дверь в мой кабинет была немного приоткрыта. Я хотел уже войти к себе, как услышал: -- А-а- ха-ха-ха-ха! Вы шутник! -- послышался хохотливый голос Зои Карловны. Она все еще разговаривала по телефону.
Я остановил свою руку, и она неподвижно зависла в воздухе, едва не коснувшись двери. Так я и оставался стоять на месте и вслушиваться: -- Нет, нет!.. Я же сказала -- нет!.. Вы меня не так поняли!.. Я сегодня занята!.. Что?.. Хо-хо!.. А?.. Да!.. Да!..
Еще будет!.. Я говорю -- еще будет! Да, Да!.. Безусловно!..
Конечно!.. Как и договорились!.. Адью, Остап Моисеевич!.. -- В кабинете послышались шаги. "Значит, разговор закончился". -- подумал я и резко открыл дверь: деловито прошел к вешалке и стал озабоченно раздеваться. Мне казалось, что у меня на лбу было написано, что я подслушивал. И поэтому я отвернулся от Зои Карловны, испытывая неловкость. Человек-Ветер улетучился, чувства и навязчивые образы повисли надо мною и засасывали мою сущность в себя. Возникло состояние дискомфорта.
-- Спасибо, Сергей Александрович, -- поблагодарила библиотекарь.
-- Да, да... Не за что... Зоя Карловна... -- отрывисто отвечал я, потому что уже нервно выдергивал в этот момент из рукавов кожаной куртки на меху свои руки.
-- Давайте помогу! -- обратилась Зоя Карловна.
-- Нет... Спасибо... Я сам... -- отчеканил я, краснея от усердия. Зоя Карловна направилась к двери. Наконец-то мне удалось стащить с себя куртку. Я повесил ее на вешалку рядом со своей спортивной шапочкой.
-- Ну, я пошла, -- сказал Зоя Карловна, уже в дверях. -- Ключи настоле, -- добавила она.
-- Ага! -- ответил я, подкивнув.
Дверь в кабинет захлопнулась. Я остался один. "Остап Моисеевич..." -- прозвучало у меня в голове... Из разговора по телефону я, конечно же, ничего не понял, но... "Остап Моисеевич" снова прозвучало у меня в голове... "Это он...
Вчерашний... К Богу! -- мелькнуло у меня в голове. -- Прочь, прочь лукавые!" Я быстро достал из сейфа крохотную библию в нежно-мягком зеленом переплете из полиэтилена, сел за рабочий стол и разлистнул этот священный памятник человечества наугад, где придется. Я загадал, что меня ожидает, и начал читать вслух: "И пришел Ангел Господень из Галгала в Бохим, и сказал: Я вывел вас из Египта и ввел вас в землю, о которой клялся отцам вашим -- дать вам, и сказал Я: "Не нарушу завета Моего с Вами во век.
И Вы не вступайте в союз с жителями земли сей; жертвенники их разрушьте". Но вы не послушали гласа Моего. Что вы это сделали?
И потому говорю Я: не изгоню их от вас, и будут они вам петлею, и боги их будут для вас сетью.
Когда Ангел Господень сказал слова сии всем сынам Израилевым, то народ поднял громкий вопль и заплакал.
От сего и называют то..." В дверь неожиданно резко постучали... Я замер... Постучали еще раз, внушительнее.
-- Да! -- выкрикнул я. -- Войдите, -- и испуганно притаился за столом, сидя. Дверь уверенно раскрылась нараспашку! В кабинет вошла, вот я совсем не ожидал, Катя! И я успокоился.
Кате было всего четырнадцать лет, живет напротив кинотеатра, известна своим легким поведением. Частенько я замечал, как три-четыре подростка затаскивали ее по вечерам в одну из беседок кинотеатра за плетень из дикого винограда.
Катя очень красивая: курносая, круглолицая, с голубыми глазами, через плечо толстая белая коса крепко заплетена.
Эта девочка мне нравилась своим прямым и игривым нравом.
-- Можно? -- спросила она.
-- Ты же уже вошла, и видишь, что я не против. Значит, проходи! -- сказал я.
-- И правда! -- воскликнула театрально Катя.
-- Ты по делу? -- спросил я.
-- Нет, -- сказала она, -- просто поболтать!.. Мне можно раздеться?
-- Конечно... Вон, пальто на вешалку повесь.
-- Да вижу я, куда вешать...
-- А что тогда спрашиваешь?!!
-- Проверить: злой ты или нет, Сергей Александрович.
-- Как видишь, добрый!
-- Это еще надо подтвердить! -- сказала Катя.
-- Если надо, подтвердим! -- отпарировал я.
Катя сняла пальто. Я не встал ей помочь, потому как сомневался, что подобные манеры с моей стороны окажутся в ее стиле.
Она еще никогда не заходила ко мне в гости. Изредка мы переговаривались в малом фойе или на улице, да и то больше по части порядка. А сегодняшнее посещение меня удивило. Словно выявилось подземное течение и потекло серебристым ручейком снаружи...
Теперь, раздевшись, Катя выглядела совсем привлекательно!
Ее отец работал директором бетонного завода, и одевалась она внушительно! На Кате уютно и красиво сидела короткая джинсовая юбка, индийская, с золотыми переливами на черном фоне, кофточка.
Катя расстегнула кофточку, и под ней обнаружилась приталенная коттоновая рубашка. На правой руке у девочки сиял золотой перстень с граненым рубином. Катя, проходя от вешалки, не останавливаясь, по пути захватила стул и села на него слева от меня, облокотившись на стол.
Мы смотрели друг на друга.
-- Ну, что? -- спросила она.
-- Ничего! -- ответил я, будто вовлекаясь в игру.
-- Что у тебя новенького, Сергей Александрович?
-- Да вот же, ты пришла! -- сказал я и протянул руку, провел указательным пальцем Кате по носу, едва прикоснувшись к нему.
-- А дальше что? -- спросила она.
Настроение у меня поднималось, я отодвинул библию в сторону.
-- А ты хотела бы что-то еще? -- спросил я, не отводя глаз от Кати.
-- Ну, ты же сам хочешь, я вижу! -- сказала девочка, нагловато улыбаясь мне в лицо.
-- Да... Нюх у тебя собачий! -- сказал я. -- Хочу!
-- Так в чем же дело, давай, -- предложила Катя.
С минуту я молчал и сидел неподвижно. Во мне шла борьба!
Снова меня щекотало и подталкивало на решительность соблазнительное чувство свободы прикосновений! Но ей же четырнадцать лет! "Решайся или не решайся!" -- диктовал я себе.
-- "Раз уж ты впустил птичку, то... ты уже решился! И все остальное будет лишь отговорками!" Я подсел поближе к девочке и посмотрел ей в глаза. Больше я ничего не говорил Я расстегивал пуговицы на коттоновой рубашке. Катя едва водила плечами, и ее груди казались отзывчивыми, оживали в моих ладонях!..
Я почувствовал прилив неистового наслаждения во всем своем теле. Я не ведал, что я творил!..
-- Ой, Сереженька!.. Хватит... Не могу... О-е-е-е-ей!.. -- металась Катенька. Наконец все закончилось.
Катя медленно встала с моих коленей и только начала застегивать рубашку, как в кабинет кто-то требовательно постучал!
"Господи! -- воскликнул я про себя, -- я же не запер дверь!" Катю будто неведомая сила отнесла в сторону на соседний стул, она сгребла одним движением коттоновую рубашку у себя на груди в том месте, где не успела застегнуть пуговицы.
Поодаль от меня сидела молодая проститутка и застегивала свои злополучные пуговицы, на столе у меня лежала в стороне раскрытая библия, и это кабинет директора!
Едва я успел захлопнуть книгу и сунуть ее в верхний ящик стола, как в кабинет, не дожидаясь ответа на вторичный стук, вошел участковый милиционер! Он приостановился, словно оценивая ситуацию, присмотрелся к девочке. Катя сидела согнувшись, полубоком от участкового.
От сокрушительных ударов сердца у меня подрагивала голова, руки дрожали, и я их убрал со стола на колени.
-- Здравствуйте, -- наконец-то решился негромко вымолвить я.
-- Здравствуйте! -- громыхнул тяжелым голосом участковый.
-- Чем занимаетесь? -- поинтересовался он.
-- Вот, -- указал я кивком на Катю. -- Профилактическая беседа. Уговариваю Катю, после десятого поступать в культпросветучилище.
-- После десятого на постоянную работу в беседку? -- громыхнул милиционер. -- А, Катька?
-- А вам какое дело! -- повернулась к нему девочка. Тайком она уже успела дозастегнуть все оставшиеся пуговицы, и теперь ее могло выдать лишь раскрасневшееся лицо и вспотевшая челка.
-- Ты что, здесь физзарядкой занималась? -- хохотнул он.
-- Танцевала! -- ядовито выкрикнула Катя.
-- С голой задницей? -- прищурившись, подморгнул мне лейтенант и состроил отвратительную гримасу девочке.
-- Да нет! -- опомнился я. -- Она в самом деле танцевала!
-- С чего это вдруг?! -- спросил, недоумевая, милиционер.
-- А просто так! -- выкрикнула девочка, вскочила со стула, схватила пальто и выскочила из кабинета под звериный хохот участкового.
-- Ишь ты!.. Ха-ха-ха!.. -- крикнул он и вдогонку успел шлепнуть Катю по заднице своей громадной рукой.
Я молчал. А что я мог сказать!..
"Однако я очень чувствительно на все прореагировал!" -- мысленно подчеркнул я свое состояние.
-- Сергей Александрович! -- властно обратился ко мне уча-стковый. -- Я тут у вас в кабинете с одним человеком побеседую, -- он даже не спросил разрешения.
-- Да, да, пожалуйста, -- не задумываясь согласился я, будто вслух для самого себя, потому что лейтенант даже не обратил внимание на мое согласие, ибо в это время он уже громыхал раскатисто своим голосом в малое фойе: -- Тряпкин!.. Заходи сюда!..
В кабинет зашел Тряпкин: худой, длинный, но плечистый, лет тридцати пяти. Они оба, участковый и Тряпкин, прошли по кабинету и сели друг против друга, точно явились ко мне на прием...
Тряпкин выглядел ужасно, на руках всевозможные завитушки татуировок, переносица вмята и сдвинута в сторону, глаза грязного цвета, губы тонкие, жестокие, лицо длинное, лоб скошенный, волосы короткие, ежиком. В руках он перебирал по кругу замусоленную шапку, сидел в расстегнутой фуфайке, на груди красовалась тельняшка, на шее висела половинка потрепанного шарфа. Участковый начал: -- Ну что, косой! Я твою блатхату скоро прикрою... Когда прекратишь?
-- Клянусь я, Сень, -- обратился Тряпкин к милиционеру. -- Я не знал. Вот, на палец -- отрежь, если не так!
-- Да пошел ты к черту со своим пальцем! Все ты прекрасно знал! Баланду мне заправляешь!
-- Нет, Сень... Слышь, я правду говорю, -- участковый отмахнулся рукой. -- Ну вот, не веришь! -- сказал Тряпкин. -- Ну не знал я!.. На палец, вот, держи!.. Режь, если знал! Гадом буду, не знал!
-- А что это за запах? -- спросил участковый, вынюхивая воздух вокруг себя.
-- Сень, ты че? -- недоумевая, спросил Тряпкин.
-- Сергей Александрович, вы чувствуете, чем пахнет? -- обратился милиционер ко мне.
-- А чем, я что-то не чувствую, -- удивился я.
-- Ну как же чем, перегаром! Кто же это пиво пил, а? -- пристально прищурившись, поинтересовался участковый, то ли у меня, то ли Тряпкина, и я насторожился... Дело в том, что я утром сегодня и в самом деле выпил за завтраком стакан пива...
"Ну и нюх же у Дубинина!" -- притаившись, подумал я.
-- Сень, я чист, как стеклышко... Вчера -- да...
Сегодня...
-- Да нет же, -- не отступал участковый. -- Пивом же прет вовсю! -- и он еще раз принюхался.
Но тут в кабинет постучались.
-- Войдите, -- поскорее выкрикнул я своему спасителю. Я испытывал угрызение совести перед ни в чем неповинным, трезвым Тряпкиным, но не мог же я признаться Дубинину!
Спасителем оказался мой кассир. Он принес мне письмо из кинопроката. Я распечатал конверт, кассир стоял и ожидал, что там. Я прочел. В деловом тексте говорилось, что наш кинотеатр имеет некую задолженность за конец прошлого года и что по этому поводу мне надлежит срочно явиться в кинопрокат для выяснения причины задолженности. Я сообщил об этом кассиру, тот пожал плечами и посоветовал поехать в кинопрокат с бухгалтером, и сегодня же. В письме красовалась приписка: "...в случае...
прекратится выдача кинофильмов по плану".
Я извинился перед участковым, объяснил ему, что мне необходимо немедленно отлучиться в город. Участковый неохотно вывел Тряпкина в малое фойе, а я быстренько оделся, вышел из кабинета и закрыл его. Со второго этажа доносилась ритмичная музыка, -- это начались занятия гимнастикой.С огромным удовольствием я освободился от помещения кинотеатра и вышел на улицу. В кинопрокат я поехал один. Бухгалтера должен был подослать кассир, которому я дал задание сходить к бухгалтеру домой и предупредить его о письме; у нашего финансиста был сегодня выходной, но я надеялся на встречу кассира с ним, на везение.
Троллейбусные окна были забелены морозом, будто витринные стекла магазина, в котором идет ремонт. А когда человека заключают в какие-то пространственные рамки, того же троллейбуса, он начинает видеть вокруг и замечать то, на что бы не обратил внимание раньше. Пространство улицы отсекалось и ощущалось только его течение. Пассажирам разглядывать и замечать приходилось только то, что в салоне. Простор всегда порождает снисходительность и доброту, иногда безумие! А теперь пространственная теснота проявила суету и мелочность.
Я стоял, беспокойно покачиваясь на месте, и раздумывал о кинопрокате... Неподалеку от меня сидел у окна какой-то парень, где-то моих лет: откусывал большие куски от сливочного мороженого в вафельном стаканчике. Над его головой красовался красненький компостер.
-- Сынок, пробей! -- протянула помятый талон этому парню какая-то грязно одетая старуха.
-- У меня руки заняты, -- отрезал парень и спокойно продолжал есть лакомый кусочек замороженного молока.
Талон выхватил у старухи из рук и нервно пробил наискось, как попало, пассажир, сидящий рядом с жующим парнем.
-- Будьте добры! -- некая женщина похлопала все того же парня по плечу. -- Пробейте, пожалуйста, -- и она протянула к его лицу свой талон. Парень глянул на нее и отвернулся, ничего не сказав.
Женщина, недоумевая, снова потянулась и похлопала парня по плечу.
-- Молодой человек, -- сказала она раздраженно. -- Прокомпостируйте талон, пожалуйста!
-- Чем? -- повернувшись к возмущенной женщине лицом, азартно спросил парень, показывая ей руку с мороженым.
И этот талон, снова, нервно пробил пассажир, сидящий рядом с жующим парнем. Так ситуация повторялась в разных вариантах, а парень все твердил: -- Чем?! -- и показывал руку с мороженым.
Обстановка зрела скандальная. И вот на очередной вопрос жующего парня "Чем?!" выкрикнул ответ тоже парень, но чуть помоложе, он стоял у соседнего кресла, выдерживал натиск толпы.
-- Рукой! Рукой! -- крикнул он.
Жующий парень повернулся на этот протест всем туловищем и оказался сидящим полубоком к нему: -- Да пошел ты! -- огрызнулся он. -- Понапридумывали!..
Все личность хотят воспитать!.. Вы же стадо!.. Как в тюрьме живете!.. С какой стати я должен, обязан, видите ли, пробивать тебе талон! А?! Да я, может, в упор видеть и слышать никого не хочу!.. Ну и страна! Невозможно быть независимым! Попробуй только поступить по-своему!.. Так тебе и вонючие талоны начнут под нос подсовывать, и по плечу хлопать, врываясь к тебе, словно ты кому-то что-то обязан!.. Да пошли вы все к черту!..
Живите своей жизнью, а я буду жить своею!..
Удивительно, но парня никто не перебивал. Все слушали или делали вид, что не обращают внимания.
-- Все, -- выкрикивал парень, словно лозунги, -- как нарочно придумано!.. Какой-то придурок сообразил компостеры расположить так, чтобы обязательно кто-то являлся общественным контролером!.. Да пошли вы все!..
-- Я плачу за проезд и не хочу оказывать никаких услуг! Я еду, и все!.. С какой стати вы мне в душу лезете? А?! В нос тычете, по плечу хлопаете!.. Орете на меня, приказываете! Все сделано, как нарочно, чтобы разозлить человека, привести его в ярость, чтобы не застоялся, не задумался, что он человек!..
-- Ну, что?! -- будто злил публику парень, -- зацепили, поиздевались, а теперь приумолкли, безвинно, да?! Дьяволы!
Будьте вы прокляты!..
Подоспела моя остановка, я выскочил из троллейбуса.
"И все-таки в чем-то этот парень был прав.." -- подумал я, стоя на перекрестке и ожидая зеленого сигнала светофора.
... В здании кинопроката находился и Совет по кино, и Союз кинематографистов, и студия кинохроники.
Я шел по его длинному, длинному коридору. По пути перехлопывались, перестукивались двери со всевозможными табличками. Это звучал своеобразный язык стуков и хлопков, двери жили и, наверное, уставали за день не меньше людей... Мне казалось, что двери помоложе вертелись на своих никелированных петлях туда-сюда легко и свободно, бесшумно витая в воздухе, а двери постарше скрипели, точно от боли в суставах своих!.. Я проходил и такие двери, которые, было похоже, открывались и закрывались, будто на цыпочках. Это были двери больших и маленьких начальников... Словом, здесь повсюду суетились люди: неожиданно сходились в кучку и так же неожиданно рассыпались на все четыре стороны, исчезали и появлялись, будто призраки, или мне просто это все так представлялось: расплывчато и нереально.
Когда я вошел в бухгалтерию, там уже сидел мой перепуганный бухгалтер и о чем-то спорил с главным, кротко высказывая свою правоту.
Оказалось, что наш финансовый бог кинотеатра успел прикатить сюда вперед меня на такси!
Здесь меня и его песочили часа три, не меньше... Мы уже сидели в изнеможении. На столе главного выросли целые стопы толстых папок с бумагами и бумажками, в которых рябило от цифр и всевозможных символических описаний, столько было перерыто документов, дабы определить подтверждение задолженности...
Но... Все оказалось тщетным, словно таинственная задолженность нашего кинотеатра выросла ниоткуда, а письмо отпечатано и прислано в наш адрес по прихоти чьей-то злой руки и души, но поскольку злополучное письмо это было подписано рукой самого главного, то он продолжал упорные, сонливые поиски и в конце концов нам повезло! Определилось обратное -- кинопрокат за прошлый год задолжал нашему кинотеатру семь рублей двадцать копеек!
На эту сумму денег мне выдали на складе кинопроката пачку агитафиш некогда шедших кинофильмов, и я уже собирался с рулоном этих афиш под мышкой выйти из здания кинопроката, как со второго этажа меня окликнула девушка из опостылевшей бухгалтерии: -- Сергей Александрович!.. Не уходите!.. -- она показалась мне взволнованной. -- Вас к телефону. -- Мой бухгалтер, успокоившись, уже уехал домой продолжать жить свой выходной день, а я снова, лениво на этот раз, поплелся на второй этаж.
Мне подали трубку.
-- Алло! -- сказал я в полном безразличии.
-- Алло! Сергей Александрович?! -- послышался рыдающий голос Тани, той самой выпускницы культпросветучилища, что вела у меня в кинотеатре группы ритмической гимнастики.
Я был озадачен и даже немного встревожен.
-- Кто вас обидел? Что случилось? Почему вы плачете?.. Да не ревите же вы, -- потребовал я.
-- Сергей Александрович!.. -- приостановив рыдания, всхлипывая, сообщила Таня. -- У меня магнитофон украли!
-- Как?
-- Да, вот так -- украли!
-- Когда?
-- Сейчас только!
-- Может, кто пошутил?
-- Нет... -- всхлипывала тяжело Таня. -- Я все обегала! -- снова разрыдалась она.
-- Тьфу ты! Подождите реветь! Успокойтесь. Ну, я прошу вас. Умница. Все. Танечка, как это произошло?
-- Я вниз перекусить пошла, минут десять меня не было...
-- А комнату, конечно же, не заперли? -- возмутился я.
-- Забыла, Сергей Александрович! -- опять зарыдала Таня.
-- Татьяна, перестаньте!.. Вы милицию вызвали?
-- Да. Они уже приезжали, все обследовали...
-- И что?
-- Нам с вами нужно сегодня к ним в отделение подъехать, -- снова ревела Таня.
-- Ладно... Выезжайте сейчас же, и я тоже еду! -- приказал я. -- Вы слышите меня или нет. Да прекратите же реветь!
-- Слышу, Сергей Александрович.
-- Слушайте внимательно: через полчаса я жду вас в отделении. Все, -- строго сказал я и положил трубку. И я направился в милицию.
Ровно через полчаса у входа в районное отделение милиции я ожидал Татьяну. Минут через десять-пятнадцать подъехала и она, заплаканная, ее сильно беспокоило, что придется за свою халатность выплачивать кинотеатру стоимость исчезнувшего магнитофона.
Мне с большим трудом удалось тогда достать этот злополучный магнитофон для нужд кинотеатра, рекламу тоже делали с его помощью, и вот теперь он пропал! Канул!
-- Вряд ли мы его найдем! -- сообщил следователь мне и Татьяне после нескольких часов изнурительного допроса, кто и как поставил аппаратуру, кто и как запер проклятую дверь, кто и где, почему находился во время кражи, и прочее, и прочее...
-- А сейчас, -- сказал следователь, откладывая дело по нашему магнитофону в сторону, -- пройдите, пожалуйста, в комнату напротив и оставьте свои отпечатки пальцев для следствия.
Тут я совсем сник. Татьяна опять разревелась и мне пришлось договориться со следователем, что главная виновница пропажи откатает свои отпечатки через пару дней, как успокоится.
Гадостно, неприятно и мерзко откатывать свои отпечатки пальцев! Меня посадили за стол, какой-то парень в штатском каждый мой палец усердно пачкал в чем-то черном и прикладывал к листу бумаги, разлинованному на ячейки. У меня взяли даже отпечатки ладоней. Потом этот в штатском куда-то ушел ненадолго, вернулся, извинился и снова стал откатывать мои отпечатки на другом листе.
-- Начальнику не понравилось, -- объяснил он. -- Ладони получились не четкими. И опять я морщился и меня даже подташнивало.
Когда все закончилось, мне дали небольшую картонную коробку с порошком для мытья рук и полотенце.
За этот день я так переутомился, что когда уже вечером возвращался домой, все время оглядывался назад. Мне чудилось, что за мною следят, незримо идут по следам. И хотя я был полностью уверен в себе, в голову все же лез какой-то бред! "А вдруг как участковый дознался у Кати обо всем! А магнитофон -- предлог... Отпечатки взяли специально!.. Если так, то я -- пропал... Господи! Только бы все обошлось..." У моего подъезда на крупной деревянной лавке сидели две бабки. Они были в валенках, затертых шубах из черного каракуля, в пуховых платках! Вокруг все обледенело, снег порошит, а эти сидят! Я их ненавидел!..
Одна из них, толстая, низкорослая, любительница ходить в гости из квартиры в квартиру по всему нашему дому, выспрашивать, осведомлять, словом, переносчик заразы! Другая занималась тем же самым, но выглядела иначе: худая, высокая, детвора так ее и дразнила -- "Щепка".
В последнее время я стал замечать удивительное: как только у меня появлялось плохое настроение или же я испытывал некую духовную неуютность, физическое недомогание, так эти две бабки обязательно попадаются мне на глаза! Они будто чувствуют мое отвратительное состояние, будто нагоняют его на меня исподволь из своих квартир, а потом выходят посмотреть: как я там себя чувствую! От одного только вида этих особ у меня возникала раздражительность, агрессивное сопротивление и неприятие! Это происходило еще и оттого, что очень часто я проходил мимо них и здоровался, а они промолчат, сделают вид, что не услышали или же заговорились.
Я перестал с ними здороваться! Всегда молча проходил мимо.
Но они окликали меня ехидно, словно посмеиваясь, будто мимо прошел ненормальный! Еще бы! По их понятию, если парню за тридцать и он не женат, значит, тут что-то неладное! В их тоне звучала убежденная, якобы здравомыслящая снисходительность к убогому! А может, это мне просто казалось? Все может быть.
Только в одном я уверен: человек неминуемо чувствует недоброжелательность...
Эти две бабки являлись для меня словно лакмусовой бумагой моего состояния, энергетической силы и независимости. Наверное, у каждого человека есть подобные бабки или другие люди, предметы, но не каждый человек обращает на это внимание. А может, я жертва отзывчивого воображения.
Они, эти бабки, сидели сегодня на лавке.
Меня обдало жаром, когда я их увидел. Мой взгляд забегал по сторонам, меняя объекты своего внимания, будто выбирая, на чем остановиться, но все вокруг было словно перепачкано нестерпимо-ощутимым присутствием этих двух несносных старух!
Прошмыгивая мимо своих одухотворенных врагов, я вспомнил один прием и стал смотреть прямо перед собой, но только усилием воли понизил резкость изображения в глазах. Это мне очень помогало! Мир становился расплывчатым, менее реальным.
-- Здравствуйте, Сереженька, -- снова ехидность послышалась мне вслед. -- Что же ты проходишь и не здороваешься?!
... Я поднимался по лестничной клетке, грустный, опустошенный. Хотелось есть, даже ноги и руки дрожали.
Где-то впереди неожиданно открылась чья-то дверь.
<< Пред. стр. 6 (из 20) След. >>
Список литературы по разделу