<< Пред. стр. 5 (из 12) След. >>
Список литературы по разделу
До XVII столетия шотландцы, как мы видели в другом месте, вели довольно жалкую торговлю с соседними странами почти без собственного судоходства. Капитализмом они оставались мало затронуты. В течение XVII столетия в этом состоянии хозяйственной жизни немногое изменилось. Напротив, они пережили необычно сильный религиозный подъем вслед за реформацией. И тут, к концу XVII в., происходит этот внезапный порыв неукротимого стремления к наживе и предпринимательского духа. Это нам подтверждают слишком много достоверных свидетелей, чтобы мы могли сомневаться в самих фактах. Вот некоторые из свидетельств (202).
[115]
"Вскоре после революции пламенные чувства (the ardent feelings) шотландского народа отклонились из своей прежней колеи религиозных распрей и воинственных интересов в направлении коммерческих предприятий", - пишет Бёртон. Под 1699 г. Бёрнетт отмечает в "Истории моего собственного времени": "Люди высокого и низкого состояния были тогда в Шотландии одушевлены желанием вести дела" (desirous of getting into trade). В 1698 г. Флепер оф Сальтун пишет: "Никем не принужденные, а напротив, вследствие непредвиденной и неожиданной перемены национального духа (be an unforessen and unexpected change of the genius of this nation), все их мысли и склонности, как будто бы они были объединены и руководимы высшей силой, направились на дела". Пуританское духовенство было в ужасе. Пасторы стояли беспомощно на берегу, как курица-наседка, смотрящая, как уплывают утята. В 1709 г. пастор Роберт Уор-доу выражает в своих письмах воззрение, что "грех нашей слишком большой приверженности к хозяйственным делам (our too great fondness for trade), идущей так далеко, что она заставляет нас пренебрегать наиболее ценными интересами, будет нам предъявлен на Страшном Суде". Когда в том же году каперы захватывают несколько кораблей у глазговцев, он хочет, чтобы в этом усмотрели волю божью: "Я уверен, что господь наш с неудовольствием смотрит на нашу торговлю, с тех пор как она заняла место религии" (the Lord is remarkably frowning upon our trade... since it was put in the room of religion).
Что это был за дух, который тут внезапно прорвался, это мы уже выяснили в другом месте. Что он сильно способствовал высшему расцвету капитализма, который Англия и Шотландия переживают с середины XVIII в., совершенно несомненно.
Каков же был дальнейший ход развития капиталистического духа в этих странах? Каким представляется нам его образ в настоящее время, если мы сравним его с той картиной, которую являют другие страны, как, например, Германия?
Здесь свидетельства всех знающих и способных судить людей сходятся в том, что Англия ныне вступила в состояние "капиталистического расслабления" (203). Оно выражается именно в следующих чертах:
1. Рациональное ведение хозяйства перестало быть абсолютным и обязательным. Английский предприниматель не проделал того прогресса, который мы наблюдаем у немецкого: он не взял на службу себе техническую науку. Он отстал в технической области; применение новейших методов часто объявляется в Англии невозможным; при поставке сырого материала он опускает испытание в лаборатории и вполне полагается на имя фирмы-поставщика; он гордится своими устарелыми моделями машин, вместо того, чтобы бросить их на свалку старой железной рухляди.
Об аналогичной иррациональности или традиционализме в области торговли сообщает Синяя Книга от июля 1897 г.: "Немцы доставляют свои товары покупателю, в то время как британский купец ждет, чтобы покупатель пришел к нему". Британские агенты и коммивояжеры живут на слишком широкую ногу. Англичанин часто делает упаковку слишком
[116]
тяжелой и солидной, а иностранец, напротив, легкой и удобной. Англичанин пренебрегает не зависящим от качества "finish'em"63 в особенности у более дешевых товаров и более низких сортов. Он требует платежей и не считается с нуждой в кредите своих заморских клиентов. Он пренебрегает рекламой. Английские товары часто слишком хороши и слишком дороги. Англичанин навызает свой вкус рынку; он часто поставляет либо так, как он это считает нужным, либо совсем не поставляет.
Наблюдается также в известной степени окостенение банковского дела.
2. Предпринимательский дух, интерес к делу, охота к работе уменьшаются. Старый идеал business исчезает и уступает место совершенно новой жизненной ориентации. Удовольствие от роскоши, от сеньориального образа жизни, главным образом от спорта, распространяется все больше и больше и парализует хозяйственную энергию.
"В кругах of the M.I.R.C. (Membres of the idle, rich class) немецкий книжный червь играет такую же жалкую роль, как могущий в лучшем случае быть использованным в качестве тестя американский король долларов: как бы различны они оба ни были в иных отношениях, они принадлежат к глупцам, которые работают. Этими когда-то феодальными воззрениями ныне заражен буржуазный верхний слой английского народа".
"Характерно, что излюбленные отрасли национального спорта носят сильно плутократический покрой. Они предполагают существование рода аристократов, который живет от работы негров, китайцев и индусов, на проценты и земельную ренту со всех стран мира и который расценивает землю своей родины только как предмет роскоши" (204).
7. Соединенные Штаты Америки
О них мне приходится меньше всего сказать (в этом месте), хотя они имеют крупнейшее значение . для расцвета капиталистического духа. Это немногое заключается в следующем.
1. Элементы капиталистического духа были свойственны американской народной душе с тех пор, как основаны колонии, и тогда еще, когда этому духу не соответствовало никакого "тела", т.е. никакого капиталистического хозяйственного устройства.
2. В Соединенных Штатах превращение раннекапиталистического в высококапиталистический дух совершается раньше всего и основательнее всего. Многочисленные свидетельства подтверждают нам (205), дто идеи современного американизма уже в начале XIX столетия пустили корни в головах и начали определять собою жизненный стиль. В чем заключается особенность этого высококапиталистического духа, который впервые расцветает в Америке, чтобы стать затем всеобщим духом нашей эпохи, я пытаюсь изобразить в 13-й главе.
3. Все последствия, которые заложены в капиталистическом духе, достигли ныне своего высшего развития в Соединенных Штатах. Здесь его сила пока еще не сломлена. Здесь пока все еще буря и натиск.
[117]
Отдел четвертый БУРЖУА ПРЕЖДЕ И ТЕПЕРЬ
Глава двенадцатая БУРЖУА СТАРОГО СТИЛЯ
До сих пор мы знакомились с элементами, из которых состоит душа капиталистического предпринимателя, когда он стремится к совершенству. Из страсти к наживе и предпринимательского духа, из мещанства и отчетности строится сложная психика буржуа, и эти составные части могут сами опять-таки являться в многочисленных оттенках и находиться у одного и того же лица в совершенно различных пропорциях смешения. Мы уже различали вследствие этого разнообразные типы капиталистических предпринимателей, которые образуются в ходе развития капиталистического хозяйства. Мы установили также, что в различных странах развитие капиталистического духа совершается в самых многообразных формах. Мы стоим теперь перед вопросом: существует ли вообще единый капиталистический дух, существует ли буржуа? Это означает, следовательно, могут ли быть найдены в различных типах, которых мы ближайшим образом должны представлять себе и далее существующими, в различных национальных образованиях общие черты, из которых мы можем составить себе картину единого буржуа.
На этот вопрос мы, безусловно, вправе ответить утвердительно, сделав только одно ограничение: если мы будем различать эпохи капиталистического развития и в них каждый раз характерный для известной эпохи "дух", принадлежащий к этой эпохе по своей природе тип предпринимателя или буржуа.
Это значит: если мы установим не один тип для всех времен, но каждый раз особенный для различных эпох. Насколько я могу теперь усмотреть, капиталистические предприниматели с начала капиталистического развития и приблизительно до конца XVIII столетия, т.е. в течение той эпохи, которую я назвал раннекапиталистической, при всех различиях в частностях все же во многих отношениях носят единый отпечаток, который их резко отличает от современного предпринимательского типа. Эту картину буржуа старого стиля я хочу попытаться нарисовать в набросках, прежде чем я укажу, в чем я усматриваю характерные для последнего столетия черты капиталистического духа.
Капиталистическим предпринимателем этот старый буржуа тоже был: нажива была его целью, основание предприятий - его средством; он спекулировал и калькулировал; и в конце концов и мещанские добродетели овладели его существом (правда, в весьма различной степени). Но что дает ему его своеобразный (ставший нам ныне таким чуждым) облик, это то - если определить в одном предложении "старый стиль", - что во всех его размышлениях и планах, во всех его действиях и бездействиях решающее значение имело благосостояние и несчастье живого человека.
[118]
Докапиталистическая руководящая идея еще не утратила своего действия: omnium rerum mensura homo - мерой всех вещей оставался человек. Точнее, оставалось естественное, полное смысла использование жизни. Сам буржуа широко шагает на своих обеих ногах, он еще не ходит на руках.
Правда, от докапиталистического человека, которого мы встречаем еще в первых зачатках капитализма, когда благородные генуэзские "купцы" строили себе замки или когда сэр Уольтер Рэли отправлялся искать золотую страну, правда, от него до Дефо и Бенджамина Франклина сохранились только части. Естественный цельный человек с его здоровой инстинктивностью потерпел уже большой ущерб, должен был привыкнуть к смирительной куртке мещанского благополучия, должен был научиться считать. Его когти подрезаны, его зубы хищного зверя спилены, его рога снабжены кожаными подушечками.
Но все, кто служил капитализму: крупный землевладелец и крупный заморский купец, банкир и спекулянт, мануфактурист и шерстоторговец - все они все-таки не переставали соразмерять свою коммерческую деятельность с требованиями здоровой человечности: для всех их дело осталось только средством к цели жизни; для всех их направление и меру их деятельности определяют их собственные жизненные интересы и интересы других людей, для которых и вместе с которыми они действуют.
Что они так думали, буржуа старого стиля, свидетельствуют прежде всего:
1) (и главным образом) их воззрения на смысл богатства, их внутреннее отношение к собственной наживе. Богатство ценится, нажить его - горячо желаемая цель, но оно не должно быть самоцелью; оно должно только служить к тому, чтобы создавать или сохранять жизненные ценности. Это звучит со страниц сочинений всех тех, кого мы в течение этого описания уже часто использовали как свидетелей: от Альберти до Дефо и Франклина все рассуждения о богатстве настроены на тот же тон.
Как ценно богатство, полагает Альберти, об этом может судить лишь тот, кто однажды был принужден "сказать другому это горькое и глубоко ненавистное свободным умам слово: прошу тебя" (206). Богатство должно сделать нас свободными и независимыми, оно должно служить к тому, чтобы привлечь к нам друзей, сделать нас уважаемыми и знаменитыми (207). Но "то, чего не используют, есть тяжкое бремя" (208).
Достаточно будет, если этим заявлениям из детских лет капитализма я противопоставлю некоторые из последнего периода этой эпохи: можно будет тотчас же усмотреть совпадение. Бенджамин Франклин и его почитатели высказываются следующим образом:
"Человек, которому бог дал богатство и душу, чтобы его правильно употреблять, получил в этом особенное и превосходное знамение милости".
Следуют наставления хорошо употреблять богатство (209): "Богатство должно путем прилежания и умелости постоянно расти. Никогда не должно оставлять его лежать праздным; всегда оно должно умножать имущество своего владельца и повсюду распространять счастье...
[119]
Неиспользование богатства в такой же мере противоречит его назначению, как и грешит против долга человечности...
Собирать деньги и блага - умно; но употреблять их целесообразно -разумно. Не богатство делает счастливым, а его мудрое употребление: и что бы это дало человеку, если бы он добыл все блага этого света и не был бы честным человеком!" (210).
Богатство дает уважение, доставляет уверенность в себе и добывает средства (!) для многих полезных и почетных предприятий...
Богатство отгоняет заботы, день и ночь гложущие нашу жизнь. Мы радостно смотрим в будущее, если только мы сохраняем при этом спокойную совесть. Это должно быть основой всякой наживы.
Всегда правильно поступать и делать добро из почтения к богу и из уважения к человечеству - дает охоту ко всякому предприятию. Иметь всегда бога перед глазами и в сердце, вместе с разумной работой, есть начало искусства разбогатеть; ибо как помогла бы вся нажива, если бы мы должны были опасаться того, кто есть господь миров, и какую бы пользу принесли нам деньги, если бы мы не могли радостно обращать взоры к небу" (211).
Эти последние замечания указывают уже на другое воззрение, которое мы также находим общераспространенным у буржуа старого стиля и которое также придает совершенно определенную окраску его приобретательской деятельности: воззрение, что только законным образом нажитое богатство дает радость (212).
"Если ты продаешь что-нибудь для наживы, то прислушайся к шепоту твоей совести, удовлетворись умеренной прибылью и не обращай в свою пользу неосведомленности покупателя" (213).
Тут можно, пожалуй, возразить, что столь мудрые поучения легко высказывать. Они выражают, быть может, только воззрения часов спокойного размышления, они являются, может быть, только голосом совести, который был слышен в спокойствии рабочего кабинета, не заглушался дневным шумом. И поэтому они лишены доказательной силы. Такое возражение я пытался бы обессилить указанием на тот факт, что:
2) их отношение к самой деловой жизни, их поведение как коммерсантов, характер ведения ими дела, то, что можно было бы назвать их коммерческим стилем, вполне свидетельствует о том же самом духе, которым порождены эти заявления о смысле наживы.
Темп их коммерческой деятельности был еще с развальцей; все их поведение - покойным. Еще не было бури в их деятельности.
Мы видели, как Франклин заботился о том, чтобы употреблять свое время как можно полезнее, как он восхвалял прилежание в качестве верховной добродетели. И какой вид имел его рабочий день: целых шесть часов посвящены делу; семь часов он спал; остальное время он употреблял на молитву, на чтение, на общественные развлечения. И он был типом стремившегося вверх тогда еще мелкого предпринимателя. Вот необычайно поучительный план его распорядка дня, который он набросал в связи со своей схемой добродетелей. Так как правило порядка требовало, чтобы каждая часть моей роботы
[120]
имела свое, предназначенное для нее, время, то одна страница моей кни-дечки содержала следующий план по часам дня для употребления двадцати четырех часов естественного дня:
Боценские оптовики закрывали на все лето свои дела и жили на даче в Обер-Боцене.
Так же как давали себе отдых в течение дня и в течение года, так и в жизни устраивали себе продолжительные периоды отдыха. Было, пожалуй, общим обыкновением, что люди, нажившие в торговле и производстве скромное состояние, еще в цветущем возрасте удалялись на покой и, если только было возможно, покупали себе за городом имение, чтобы провести закат своей жизни в созерцательном покое. Якоб Фуггер, заявление которого, что "он хочет наживать, пока может", я сам однажды поставил в качестве эпиграфа к описанию генезиса современного капитализма как типически-характерное для законченного капиталистического хозяйственного образа мыслей (каковым оно, несомненно, и является), далеко опередил свое время. Антон Фуггер и характеризует его как странного чудака вследствие этих воззрений. Он был не "нормальным". Такими, напротив, были те, кто в мешке своего мировоззрения с самого начала принесли идеал рантье.
Через все итальянские книги купцов проходит тоска по спокойной жизни в вилле, немецкий Ренессанс носит ту же черту феодализации коммерсантов, и эту черту мы встречаем неизменной в привычках английских купцов в XVIII столетии. Идеал рантье представляется нам здесь, следовательно (мы увидим, что он может иметь еще совершенно другой
[121]
смысл, может найти место в совершенно ином причинном ряду), общим признаком раннекапиталистического образа мыслей.
Доказательство того, как исключительно он еще господствовал над английским деловым миром в первой половине XVIII столетия, нам снова дает Дефо своими замечаниями, которыми он сопровождает, очевидно, общераспространенное обыкновение английских купцов вовремя удаляться на покой (в XLI st. Ch. 5-го издания "The Compi. Engl. Tradesman").
Он полагает: кто нажил 20 000, для того самое время оставить дело. На эти деньги он уже может купить себе совсем не дурное имение, и тем самым он войдет в состав джентри. Он только дает этому новоиспеченному джентельмену на дорогу следующие поучения: 1) он должен и в будущем продолжать вести свой экономный образ жизни: из 1000 ренты он должен расходовать самое большое 500, а на сбереженное увеличивать свое состояние; 2) он не должен пускаться в спекуляции и принимать участие в учредительстве: ведь он удалился, чтобы насладиться тем, что он нажил (retired to enjoy what they had got): зачем же тогда снова ставить это на карту в рискованных предприятиях? Какое другое основание, кроме чистой жадности, может вообще побудить такого человека броситься в новые авантюры? Ведь такому вообще нечего делать, как только быть спокойным, после того как он попал в такое положение в жизни (Such an one... has nothing to do but to be quiet, when the is arrived at this situation in life). Прежде он должен был, правда, чтобы нажить свое состояние, быть прилежным и деятельным; теперь же ему нечего делать, как только принять решение быть ленивым и бездеятельным (to determine to be indolent and inactive). Государственные ренты и землевладение - единственно правильное помещение для его сбережений.
Если же буржуа старого стиля работали, то самое ведение дела было такого рода, чтобы заключалось возможно меньшее количество деловых актов. Незначительному экстенсивному развитию коммерческой деятельности соответствовало такое же незначительное интенсивное развитие. Показательным для духа, в котором вели дела, мне представляется то обстоятельство, что вся прежняя хозяйственная мудрость заключалась в том, чтобы достичь возможно более высоких цен, чтобы с возможно меньшим оборотом получить высокую прибыль: малый оборот - большая польза, вот деловой принцип предпринимателей того времени. Не только мелких, полуремесленных производителей - нет, даже вполне крупных приобретательских обществ. Принципом голланлеко-ост-индской компании, например, было вести "малые дела с большой пользой". Отсюда ее политика: истреблять деревья пряностей, сжигать богатые урожаи и т.д. Это делалось и для того, чтобы не предоставлять бедному населению вредного потребления колониальных товаров.
Имели в виду главным образом сбыт богатым, а он всегда удобнее, чем сбыт широкой массе (214). Отражением этого воззрения была теория писателей-экономистов, которые (как и везде) в течение всего XVII и XVIII в. были защитниками высоких цен (215). Внешним выражением этого внутреннего покоя и размеренности была
[122]
полная достоинства поступь, был несколько напыщенный и педантический вид буржуа старого стиля. Мы с трудом можем представить себе торопливого человека в длинном меховом плаще Ренессанса или в панталонах до колен и парике последующих столетий. И достойные доверия современники так и изображают нам делового человека как мерно шагающего человека, который никогда не торопится именно потому, что он что-нибудь делает. Мессер Альберти, сам очень занятой человек, обычно говаривал, что он никогда еще не видал прилежного человека идущим иначе как медленно, - узнаем мы из Флоренции XV столетия (216). И хороший свидетель сообщает нам о промышленном городе Лионе в XVIII столетии: "Здесь в Лионе ходят спокойным шагом, потому что (!) все заняты, тогда как в Париже все бегут, потому что ходят праздно" (217). Мы видим живыми пред собой крупных купцов Глазго в XVIII в. "в красных кафтанах, треуголках и напудренных париках, шагающих взад и вперед по Планистенам, единственному кусочку мостовой в тогдашнем Глазго, покрывавшему 300 или 400 м улицы перед домом городского совета, - с достоинством беседуя друг с другом и высокомерно кивая простому народу, являвшемуся свидетельствовать им свое почтение" (218).
3) отношение к конкуренции и к "клиентеле" соответствует характеру ведения дела: ведь главным образом хотят иметь покой; этот "статический принцип", исключительно господствовавший над всей докапиталистической хозяйственной жизнью, занимает и в строении раннекапиталистического духа все еще значительное место. "Клиентела" имеет еще значение огороженного округа, который отведен отдельному коммерсанту, подобно территории в заморской стране, которая предоставлена торговой компании как отграниченная область для исключительной эксплуатации.
Как раз об этой особенности раннекапиталистического хозяйственного образа мыслей я недавно подробно высказался в другой связи (219) и могу поэтому ограничиться здесь немногими указаниями. Я хочу только указать на некоторые важные деловые принципы и деловые воззрения, которые должны были явиться следствием статически мыслимой организации хозяйства и которые в действительности и господствовали над кругом идей буржуа старого стиля.
Строжайше воспрещена была всякая "ловля клиентов": считалось "нехристианским", безнравственным отбивать у своих соседей покупателей. Среди "Правил для купцов, торгующих товарами" есть одно, гласящее: "Не отвращай ни от кого его клиентов или купца ни устно, ни письменно и не делай также другому того, чего ты не хочешь, чтобы с тобою случилось". Этот принцип и предписывают строжайше каждый раз снова купеческие уставы. "Майнцский Полицейский Устав" (18-й пункт) гласит, что "никто не должен отвращать другого от покупки или более высокой надбавкой удорожать ему товар под страхом потери купленного товара; никто (не должен) вмешиваться в торговлю другого или вести свою собственную так широко, что другие граждане от этого разоряются". Саксонские торговые уставы 1672, 1682, 1692 гг. постановляют в пункте
[123]
18-м: "Никакой торговец не должен отзывать у другого его покупателей от его лавок или торговых заведений, ни удерживать от покупки кивками или другими жестами и знаками, а тем более требовать с покупателей уплаты за лавки или склады другого, хотя бы они находились по отношению к нему в долговом обязательстве" (220).
Совершенно последовательно тогда были запрещены, каждая в отдельности и все вместе, те уловки, которые стремились к тому, чтобы увлечь свою клиентелу.
Еще в глубь XIX столетия у важнейших торговых домов остается отвращение даже по отношению к простым деловым объявлениям: так, нам, например, известно как раз о нью-йорских фирмах, что они ощущали это отвращение еще в середине XIX столетия (221).
Но безусловно предосудительной считалась еще долгое время, в течение которого деловое объявление уже существовало, коммерческая реклама, т.е. восхваление, указание на особые преимущества, которыми одно предприятие якобы, по его же словам, обладает по сравнению с другими. Как высшую же степень коммерческого неприличия рассматривали объявление, что берут более дешевые цены, нежели конкурент.
"Сбивание цены" ("the underselling") считалось во всяком виде непристойным: "Продавать во вред своему согражданину и чрезмерно выбрасывать товар не приносит успеха".
Но прямо-таки грязной уловкой считалось публичное указание на него. В пятом издании "The Complete English Tradesman" находится примечание издателей следующего содержания: "С тех пор как писал наш автор (Дефо умер в 1731 г.), дурной обычай сбивания цены развился до такого бесстыдства (this underselling practice is grown to such a shameful height), что известные лица публично объявляют, что они отдают свои товары дешевле остального купечества (that particular persons pablickly advertise that they undersell the rest of the trade)".
Особенно ценным документом обладаем мы относительно Франции, даже из второй половины XVIII в., из которого со всею очевидностью явствует, каким неслыханным делом еще было сбивание цен и публичное оповещение о нем в то время даже в Париже. В нем (в одном ордонансе 1761 г.) значится, что подобные манипуляции должны рассматриваться только как последний отчаянный поступок несолидного коммерсанта. Ордонанс строжайше запрещает всем оптовым и розничным купцам в Париже и его предместьях "бегать одному за другим", чтобы доставлять сбыт своим товарам, в особенности же раздавать листки, на которых указаны их товары.
Но и другие способы обогащаться за счет других хозяйств, нарушать круг действий других хозяйствующих субъектов, чтобы доставить себе выгоду, считались предосудительными. Автор "Совершенного английского коммерсанта" высказывает о нецелесообразности и непозволительнос-ти подобной гибельной конкуренции следующие замечания, которые являются чрезвычайно поучительными для познания хозяйственных принципов того времени и опять-таки дают нам ясное доказательство того, что все находилось еще в путах статических и, если хотите, традиционалисти-
[124]
ческих воззрений. Мы должны постоянно помнить, что автор знаменитой книги о коммерсанте был вполне передовым деловым человеком и в иных отношениях мыслил в безусловно капиталистическом духе.
Случай, который он нам приводит, заключается в следующем (222): в сбыте уильтширского сукна лавочнику в Нортсгемптоне принимают участие следующие лица:
1) извозчик, везущий сукна из Уорминстера в Лондон;
2) м-р А., комиссионер или фактор, предлагающий сукна на продажу в Блэкуэлль-Голле;
3) м-р В., the woolen-draper64, оптовик, который продает их м-ру С., владельцу лавки в Нортсгемптоне;
4) нортсгемптонский извозчик, привозящий их в Нортсгемптон. И вот есть некий Mr. F.G., другой розничный торговец в Нортсгемптоне, богатый человек (an over-grown tradesman), имеющий больше денег, чем его соседи, и вследствие этого не нуждающийся в кредите. Он разузнает, где производятся сукна, и завязывает с уорминстерским суконным фабрикантом непосредственные сношения. Он покупает товар у производителя и доставляет его на собственных вьючных животных непосредственно в Нортсгемптон. И так как он, возможно, платит наличными, суконный фабрикант уступает ему сукна на пенни за локоть дешевле, чем он их продавал лондонскому оптовику.
Какие же будут последствия этого действия? Богатый сукноторговец в Нортсгемптоне получит следующие выгоды.
Он сберегает на издержках транспорта. Правда, он должен будет заплатить за перевозку из Уорминстера в Нортсгемптон несколько более, потому что путь дальше, чем в Лондон, и пролегает в стороне от обычного маршрута; но так как он, возможно, выписывает три-четыре вьюка за один раз, то он вернет обратно эту потерю. Если же он еще нагрузит лошадей шерстью, которую он поставит уорминстерскому суконному фабриканту, то перевозка сукон ему ничего не будет стоить. Он получит, таким образом, сукна в свою лавку на 2/6 дешевле, чем его сосед; и, продавая их дешевле на эту цену D.E. Esg'y и остальным клиентам, он перетянет всех их от своего более бедного конкурента, который сможет продавать уже только таким клиентам, которые, возможно, задолжали ему по счетам и должны покупать у него, так как нуждаются в его деньгах.
Но это еще не все: из-за этого м-ра F.G. из Нортсгемптона, который теперь покупает непосредственно у производителя, совершенно исключаются уорминстерский извозчик, нортсгемптонский извозчик и м-р А., фактор из Блэкуэлль-Голля; а м-р В., суконщик-оптовик, имеющий большую семью и платящий высокую наемную плату, разоряется, так как теряет торговое посредничество. Таким образом, русло торговли отводится в сторону; течение отрезывается, и все семьи, жившие ранее от торговли, лишаются куска хлеба и бродят по свету, чтобы искать своего пропитания где-нибудь в другом месте и, быть может, совсем не найти его.
И какова выгода, которая получается из всей этой грабительской системы? Исключительно одна: обогащение жадного (covetous) человека, а
[125]
также и то, что господин Д.Е. из Нортегемптоншира покупает материю для своего платья на столько-то дешевле за локоть: совершенно не имеющая значения для него выгода, которую он вовсе не чрезмерно высоко ценит и которая, несомненно, не стоит ни в каком соотношении к ранам, понесенным торговлей.
Это значит, заканчивает наш свидетель свое изображение, уничтожать циркуляцию товаров; это значит вести торговлю руками немногих (this is managing trade with a few hands), и если такого рода практика, так как она, по всей видимости, начала прививаться, станет всеобщей, то миллион людей в Англии, находящих теперь себе хорошее содержание в торговле, лишится занятий, и семьи их со временем должны будут пойти просить милостыню.
Эти фразы, кажется мне, говорят за целые тома. Каким непонятным должен представляться этот ход мыслей современному коммерсанту!
За производителем и торговцем не забывался, однако, и потребитель. В известном смысле он оставался даже главным лицом, так как еще не вполне исчезло из мира воззрение, что производство благ и торговля благами, в конце концов, существуют для потребления благ, чтобы улучшать его.
Естественная ориентация, как бы это можно было назвать, господствовала еще и здесь: добывание потребительных благ все еще составляет цель всей хозяйственной деятельности, содержанием ее еще не сделалось чистое товарное производство. Вследствие этого в течение всей раннека-питалистической эпохи все еще ясно проявляется стремление изготовлять хорошие товары; товары, являющиеся тем, чем они кажутся, следовательно, также подлинные товары. Этим стремлением одушевлены все те бесчисленные регламентации производства товаров, которые наполняют именно XVII и XVIII столетия, как никогда раньше. Одно уж то показательно, что государство взяло теперь в свои руки контроль и в своих учреждениях подвергало товары правительственному осмотру.
Тут могут, правда, сказать, что эта забота государства о доброкачественности товара есть как раз доказательство того, что хозяйственный образ мыслей эпохи не был более направлен на изготовление хороших потребительных благ. Но это возражение было бы необоснован.ю. Государственный контроль должен был ведь сделать невозможным проступки отдельных немногих бессовестных производителей. В общем еще существовало намерение доставлять доброкачественные и неподдельные товары - намерение, свойственное всякому настоящему ремеслу и частью перенятое и раннекапиталистической промышленностью.
Как медленно пробился чисто капиталистический принцип, что меновая ценность товаров одна имеет решающее значение для предпринимателя, что, следовательно, капиталисту безразлично качество потребительных благ, это мы можем, например, усмотреть из борьбы мнений, которая по этому поводу происходила в Англии еще в течение XVIII столетия. Несомненно, Джоз. Чайльд находился в противоречии с огромным большинством своих современников и, пожалуй, также и своих товарищей по профессии, как и во многих других отношениях, когда он защи-
[126]
щал ту точку зрения, что следует предоставить усмотрению предпринимателя, какого сорта товары и какого качества он пожелает вывезти на рынок. Каким странным представляется нам это ныне, когда Чайльд еще борется за право фабриканта на производство дрянного товара! "Если мы, - восклицает он (223), - хотим завоевать мировой рынок, мы должны подражать голландцам, которые производят самый дурной товар так же, как и самый лучший, чтобы быть в состоянии удовлетворять всем рынкам и всем вкусам".
Наконец, мне представляется показательным для духа, наполнявшего буржуа старого стиля:
4) его отношение к технике. И здесь, как и везде, возвращается та же мысль: прогресс в технике желателен только тогда, когда он не разрушает человеческого счастья. Та пара пфеннигов, на которую он, быть может, удешевляет продукт, не стоит тех слез, которые он причиняет семьям сделавшихся благодаря ему безработными рабочих. Значит, и здесь в центре интереса стоит человек, который на этот раз является даже "только" наемным рабочим. Но и о нем думали прежде, хотя, быть может, и по эгоистическим основаниям.
Мы обладаем массой свидетельств, из которых явствует с полной очевидностью, что сильное отвращение возбуждало как раз введение "сберегающих труд" машин. Я приведу пару особенно поучительных случаев, в которых проявляется это отвращение.
Во второй год правления Елизаветы (английской) один венецианский "изобретатель" (одно из тех типических явлений, с которыми мы уже познакомились) представляет старшинам цеха суконщиков (в котором, однако, в то время уже сидели главным образом капиталистические "закладчики") сберегающую труд машину для валяния широких сукон. По зрелом обсуждении старшины приходят к отрицательному ответу: машина лишила бы многочисленных рабочих куска хлеба (224).
До 1684 г. во Франции был воспрещен чулочный ткацкий станок (также и в уже капиталистически организованных промышленных заведениях) преимущественно из опасения, что он может уменьшить бедным людям их заработок (225).
Даже такой профессиональный прожектор и "изобретатель", как Йог. Иоах. Бехер, полагает (226): "Хотя я не посоветую изобретать instrurnenta, чтобы обходиться без людей или сокращать им их пропитание, но все же я не отсоветую употреблять instrumenta, которые выгодны или полезны, и притом в таких местностях, где много работы и где нелегко получить ремесленников".
Кольбер видит в изобретателе сберегающих работу машин "врага труда"; Фридрих II заявляет: "Затем вовсе не является моим намерением, чтобы прядильная машина получила всеобщее употребление... Тогда очень большое количество людей, до сих пор кормившихся от прядения, лишились бы куска хлеба; это совершенно не может быть допущено" (22ба).
Что человек такого возвышенного образа мыслей и такого тонкого вкуса, как Монтескье, был предубежден против всякого технического
[127]
прогресса - он не считал безоговорочным благом употребление машин и даже водяных мельниц! (227), - не изумит нас.
Но даже такой истый business-man, как Постпетсуэйт, высказывается еще весьма сдержанно относительно новых изобретений (228). Сберегающие труд машины в государствах без внешней торговли, во всяком случае, гибельны; даже торговые государства должны были бы допускать только определенные машины и запретить все те, которые изготовляют блага для потребления внутри страны: "то, что мы выигрываем в быстроте выполнения, мы теряем в силе" (what we gain in expedition, we lose in strength).
To, как мы видим, древняя идея пропитания, то традиционализм, то этические соображения, но всегда это что-нибудь стесняющее свободный расцвет инстинкта наживы, предпринимательского духа и экономического рационализма.
Это должно было теперь измениться приблизительно с началом XIX столетия; медленно и постепенно сначала, потом быстро и внезапно. Эти изменения капиталистического духа в наше время мы проследим в следующей главе.
Глава тринадцатая СОВРЕМЕННЫЙ ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК
Что изменилось в хозяйственном образе мыслей в течение последнего столетия? Что характеризует капиталистический дух наших дней, который является высококапиталистическим, и отличает его от того, который мы нашли обитающим в буржуа старого стиля?
Раньше чем я попытаюсь дать ответ на этот вопрос, мы должны отдать себе отчет в том, что еще и ныне существует отнюдь не один только тип предпринимателя, что, напротив, ныне еще, как и в период раннего капитализма, в различных капиталистических предпринимателях господствует весьма различный дух, что мы, следовательно, должны сначала научиться различать крупные группы предпринимателей, из которых каждая представляет собою особенный тип. В качестве таковых мы прежде всего натыкаемся на старых знакомых, с которыми мы уже встречались в прежние времена капитализма: тут еще и ныне разбойник, землевладелец, бюрократ, спекулянт, купец, мануфактурист, как нас легко . может убедить непосредственная очевидность.
Если мы будем рассматривать деятельность какого-нибудь Сесиля Род-са, то разве не вспоминаются нам невольно генуэзские купцы в своих башнях, или, быть может, еще более - сэр Уольтер Рэли, Фрэнсис Дрейк? Сесиль Роде - это ярко выраженная разбойничья натура: открыватель, покоритель весьма крупного размаха, который, правда, наряду с саблей, которая рубит, и с ружьем, которое стреляет, пускает в бой за свои предприятия еще и оружие современной биржевой спекуляции, - полуполитик, полукапиталистический предприниматель, больше ведущий переговоры дипломат, чем торговец, не признающий никакого другого могу-
[128]
щества, кроме грубой силы. Странно видеть в нем воплощение какого-либо пуританского духа. Если уж стремиться сравнивать его с прежними поколениями, то мы должны причислить его к людям Ренессанса.
Как непохож на мир Сесиля Родса тот мир, в котором живет такой человек, как хотя бы барон фон Штумм или какой-нибудь силезский горный магнат. Тут мы еще дышим воздухом старого землевладения. Отношения зависимости, иерархическое строение персонала, несколько тяжеловесное деловое поведение - вот некоторые из черт в картине таких предприятий, руководители которых напоминают нам старых землевладельчески- капиталистических предпринимателей.
А разве не встречаем мы многочисленных предпринимателей, которые кажутся нам скорее бюрократами, чем купцами или торговцами? Корректные в своей деятельности, педантичные в распорядке их работы, точно размеренные в своих решениях, с большими способностями к организации, без сильной склонности лезть напролом, превосходные чиновники для управления, которые сегодня являются бургомистрами огромного города, а завтра стоят во главе крупного банка, сегодня еще управляют отдельным ведомством в министерстве, а завтра берут на себя руководство синдикатом. Мы не говорим уже о директорах государственных и городских заводов и полуобщественных предприятий, которые в наше время приобретают ведь все большее значение.
И как опять-таки в основе отличен от всех названных типов спекулянт наших дней, который едва ли в одном существенном пункте отличается от прожектера XVIII столетия. Так, недавно об одном французском спекулянте газеты облетело следующее сообщение: "Миллионеру-мошеннику Рошетту едва тридцать лет от роду. Он был вначале мальчиком в одном вокзальном ресторане, потом официантом в одной кофейне в Мелёне. Он попал затем в Париж, научился бухгалтерии и поступил к финансовому мошеннику Берже. Когда Берже обанкротился, Рошетт принял на себя его дела с 5 000 франков - приданым машинистки, на которой он женился. Затем он занялся учредительством и учредил менее чем в четыре года тридцать акционерных обществ. Сначала "Le Credit Minier" с 500 000 франков, затем угольные копи Laviana с 2 млн, угольные копи Liat с таким же капиталом, La Banque Franco-Espagnole с 20 млн, Le Syndicat Minier с 10 млн, L'Union Franco-Beige с 2,5 млн, финансовую ежедневную газету Le Financier с 2 млн, ряд обществ медных и цинковых рудников, исландские и марокканские рыболовные общества и общество газовых горелок накаливания с 4,5 и Hella - Огненные Кусты с 15 млн франков. В общем он выступил круглым счетом на 60 млн акций, которые он, в конце концов, нагнал на 200 млн по курсовой цене и которые теперь, пожалуй, стоят 20 млн. У него было 57 отделений во французской провинции. В различных банках и учреждениях Рошетта работает не менее 40 000 лиц, и почти так же велико и число жертв, потери которых в общем, вероятно, превышают 150 млн. То, что Рошетт мог так долго и так интенсивно заниматься своим бесчестным ремеслом, объясняют его уменьем окружать себя почтенными личностями. Об умении Рошетта пускать своим жертвам пыль в глаза говорит основание
[129]
большой фабрики для эксплуатации патента на новое освещение путем накаливания. Акции этого самого предприятия буквально рвали из рук в Париже, и все восхищались большой фабрикой, которая должна была давать хлеб нескольким тысячам рабочих и труба которой днем и ночью беспрерывно выпускала густые облака дыма, - к величайшему удовлетворению акционеров. В действительности же в фабрике не двигалась ни одна рука, за исключением кочегаров, которые разводили пар!"
Не сдается ли нам прямо, как будто мы читаем сообщение об Англии 20-х годов XVIII столетия? А рядом действует дельный купец, который кует свое счастье путем верного взгляда на конъюнктуру или даже только путем хорошего учета и умелых договоров со своими поставщиками, своими клиентами и своими рабочими. Что общего у берлинского торговца платьем с Сесилем Родсом? Что общего у руководителя крупного торгового дома со спекулянтами на золотых рудниках? А что общего у всех них с мануфактуристом, который еще и ныне, как и 100 или 200 лет назад, ведет свою маленькую фабрику в Брадфорде или Седане, в Форсте или Шпремберге?
Все они, старые друзья, еще здесь и как будто в неизменившемся виде. И для того чтобы картина, представляемая современным предпринимательством, выглядела попестрее, к ним в наше время присоединились еще некоторые новые типы. Я даже не имею при этом в виду на первом плане Мак-Аллана, героя келпермамвского романа "Туннель". Хотя мы здесь в действительности видим перед собой совершенно новый тип предпринимателя: скрещение спекулянта и техника. Странное смешение завоевателя и мечтателя; человека, который ничего не понимает в денежных делах, который заполнен только навязчивой технической идеей, но все же руководит гигантским предприятием и командует миллиардами Америки и Европы. Я говорю, я даже не имею в виду этот предпринимательский тип, потому что я, сознаюсь откровенно, не знаю, существует ли он, возможно, что он и есть на самом деле. Образ этого Мак-Аллана, как его набрасывает Келлерман, такой живой, что, кажется, видишь его перед собой. Я лично не знаю ни одного предпринимателя такого типа. Но я охотно верю, что это объясняется только моим. недостаточным опытом, и посему мы можем вывести тип Мак-Аллана как новый (седьмой) тип современного предпринимателя.
Есть, однако, одно явление, которое становится тем более частым, чем более распространяются наши предприятия, которое чаще всего наблюдается в Соединенных Штатах, - это то, что можно было бы назвать великим предпринимателем, так как сверхпредприниматель звучит все-таки слишком гадко. Великие предприниматели - это люди, соединяющие в себе различные, обычно раздельные предпринимательские типы, которые одновременно являются разбойниками и ловкими калькуляторами, феодалами и спекулянтами, как мы это можем заметить у магнатов американских трестов крупного масштаба.
То же явление нашего времени представляет собою коллективный предприниматель: это коллегия капиталистических предпринимателей, которые в звании генеральных директоров стоят во главе гигантских
[130]
предприятий, из которых каждый в отдельности выполняет особые функции и которые только в совокупности составляют целого или великого предпринимателя. Вспомните организации, владеющие нашими крупными электрическими предприятиями, нашими рудниками, нашими пушечными заводами.
Итак, достаточно пестра картина, являемая современным предпринимательством в его различных типах. И все же и для нашего времени, так же как и для доброго старого времени, можно будет найти во всех этих различных представителях современного экономического человека общие черты и иметь право говорить об однородном духе, господствующем над всеми ими. Конечно, в весьма различной степени, с совершенно разными оттенками, но этот дух в такой же мере будет иметь значение высококапиталистического, как мы в наших прежних наблюдениях нашли особый дух раннекапиталистической эпохи. Как же выглядит этот высококапиталистический дух? Какие общие черты наблюдаем мы в духовном строении современного экономического человека? Я думаю прежде всего мы должны посмотреть: 1. Каков идеал, каковы центральные жизненные ценности, на которые современный экономический человек ориентируется. И тут мы немедленно же натыкаемся на странный сдвиг в отношении человека к личным ценностям в более узком смысле, сдвиг, который, представляется мне, приобрел решающее значение для всего остального строения жизни. Я разумею тот факт, что живой человек с его счастьем и горем, с его потребностями и требованиями вытеснен из центра круга интересов и место его заняли две абстракции: нажива и дело. Человек, следовательно, перестал быть тем, чем он оставался до конца раннекапиталистической эпохи, -мерой всех вещей. Стремление хозяйствующих субъектов, напротив, направлено на возможно более высокую наживу и возможно большее процветание дела: две вещи, которые, как мы сейчас увидим, стоят в теснейшей неразрывной связи между собой. И отношение их друг к другу заключается в том, что предприниматели хотят стремиться к процветанию дела и должны осуществлять наживу (даже если они и не поставили ее сознательно своей целью).
То, что везде проявляется как живой интерес предпринимателя, далеко не всегда - и, несомненно, не у руководящих личностей, которые определяют собой тип, - есть стремление к прибыли. Я полагаю, что Вальтер Ратенау, безусловно, прав, когда однажды сказал: "Я никогда еще не знал делового человека, для которого заработать было главным в его профессии, и я хотел бы утверждать, что тот, кто привязан к личной денежной наживе, вообще не может стать крупным деловым человеком" (229). То, к чему, напротив, всегда ближе всего лежит сердце предпринимателя, есть нечто совсем другое, то, что целиком его наполняет, есть интерес к своему делу. Это выразил опять-таки Вальтер Ратенау в классической форме следующими словами:
"Предмет, на который деловой человек обращает свой труд и свои заботы, свою гордость и свои желания, - это его предприятие, как бы оно ни называлось: торговым делом, фабрикой, банком, судоходством,
[131]
театром, железной дорогой. Это предприятие стоит перед ним как живое, обладающее телом существо, которое в своей бухгалтерии, организации и фирме имеет независимое хозяйственное существование. У делового человека нет другого стремления, как только к тому, чтобы его дело выросло в цветущий, мощный и обладающий богатыми возможностями в будущем организм..." (230).
То же самое говорят почти в тех же словах все предприниматели наших дней там, где они высказывались о "смысле" своей деятельности.
Но мы должны отдать себе ясный отчет в том, что процветание "дела" т.е. капиталистического предприятия, всегда начинающегося с денежной суммы и всегда ею кончающегося, связано с приобретением чистого излишка. Успех дела может, очевидно, означать только хозяйство с излишком. Без прибыли нет процветания дела. Фабрика может изготовлять самые дорогие или самые дешевые продукты, качество ее продуктов могло доставить ей мировую славу, но если она длительно работает с неблагоприятным балансом, она в капиталистическом смысле - неудавшееся предприятие. Если это создание, на процветание которого направлены все мысли и стремления, если капиталистическое предприятие должно расти и цвести, оно должно давать прибыль: процветать - значит приносить доход (231).
Вот что я имел в виду, когда я только что сказал, что предприниматель хочет процветания своего дела и должен хотеть наживы.
Постановкой такой цели - и в этом вся штука - конечная точка стремлений предпринимателя отодвигается в бесконечность. Для наживы точно так же, как и для процветания какого-нибудь дела, нет никаких естественных границ, как их, например, ставило всякому хозяйству прежде "соответствующее положению в обществе содержание" лица. Ни в каком, хотя бы самом дальнем, пункте общий доход не может возрасти так высоко, чтобы можно было сказать: довольно. И если в каком-нибудь пункте развития расширение дела не способствовало бы более усилению его процветания, то всесторонность современного предпринимательства позаботится о том, чтобы к одному делу присоединилось другое и третье. Вследствие этого мы можем в наше время наблюдать как тенденцию, присущую стоящему на вершине успеха предпринимателю, не только стремление к экспансии одного дела, но столь же сильное стремление к основанию вновь других дел.
Анализируя стремление современного предпринимателя, мы всегда натыкаемся на род технического принуждения. Часто он не хочет идти дальше по пути, но он должен хотеть. Об этом свидетельствуют многочисленные заявления значительных личностей.
"Всегда мы надеемся, - говорил однажды Карнеджи, - что нам не нужно будет далее расширяться, но постоянно мы вновь находим, что откладывание дальнейшего расширения означало бы шаг назад" (232).
Когда Рокфеллера спросили, что побудило его к созданию трестовых предприятий, он ответил: < Первым основанием к их учреждению было желание соединить наш капитал и наши возможности, чтобы на место многих мелких дел поставить одно дело некоторой величины и значения
[132]
(to carry on a business of some magnitude and importance in place of the small business that each separately had therefore carried on). Когда прошло некоторое время, - продолжает он, - и выяснились возможности дела, мы нашли, что нужно больше капитала, нашли и нужных людей, и необходимые суммы капитала и учредили "Standard Oil С°" с капиталом в 1 000 000 ф. стерл. Позднее мы выяснили, что еще больше капитала может быть прибыльно вложено... и увеличили наш капитал до з 500 000 ф. стерл. Когда дело расширилось... в него было вложено еще больше капитала: цель оставалась все та же: расширять наше дело, поставляя самые лучшие и самые дешевые продукты (the object being always the same: to extend our business by furnishing the best and cheapest products" (233). Характер мономании проявляется в этом ответе Рокфеллера с великолепной ясностью: капитал нагромождается на капитал, потому что (!) дело растет. "Расширение дела" - вот руководящая точка зрения. Дешевизна и доброкачественность производства - средства к этой цели.
И еще заявление немца (д-ра Штроусберга): "По общему правилу, однако, клин клином вышибают, и, таким образом, крупное железнодорожное строительство, как я его вел, повлекло за собой появление дальнейших требований. Чтобы удовлетворить их, я расширил свой круг деятельности, все более удалялся от своего первоначального плана, и это дало мне столько надежд, что я уже совершенно отдался своему делу" (234).
Большинству предпринимателей что-нибудь другое, кроме этого (для извне стоящего наблюдателя совершенно бессмысленного) стремления к экспансии, пожалуй, даже в голову не приходит. Если их спросишь: к чему же, собственно, должны служить все эти стремления? - то они с удивлением взглянут на вопрошающего и ответят несколько раздраженно: эго ведь само собою разумеется, это ведь необходимо для процветания хозяйственной жизни, этого требует хозяйственный прогресс.
Если исследовать, что же за ассоциация идей может скрываться под этими, большей частью в весьма общей форме высказываемыми и довольно стереотипными оборотами речи, то находишь, что они под "хозяйственным подъемом" или "прогрессом" разумеют расширение того, что бы можно было назвать хозяйственным аппаратом, т.е. как бы совокупность или сущность содержания всей предпринимательской деятельности: усиление производства - выпуск все больших количеств товаров по самым дешевым ценам - колоссальные цифры сбыта - колоссальные цифры оборота - самый быстрый транспорт благ, людей и известий.
Для безучастного наблюдателя полученный ответ не менее бессмыслен, чем само стремление к бесконечности, которое он ранее наблюдал и о разумных основаниях которого он спрашивал. Если, следовательно, не удовлетвориться еще и этим ответом, потому что ощущаешь потребность вложить в бессмыслицу все же какой-нибудь смысл, если держаться того мнения, что, в конце концов, все же что-нибудь вроде жизненной ценности должно составлять основу всех этих стремлений (хотя бы она и не проходила в сознание самих действующих лиц, хотя бы она только дремала в глубине их души как инстинкт), так или иначе целые поколе-
[133]
ния не больных духовно, но весьма сильных духом людей не могли бы быть одушевлены одним и тем же стремлением, - если начать на собственный страх анализировать психику современного экономического человека, то в своих исследованиях натыкаешься на... ребенка. В действительности мне представляется, что душевная структура современного предпринимателя так же, как и все более заражаемого его духом современного человека вообще, лучше всего становится нам понятной, если перенестись в мир представлений и оценок ребенка и уяснить себе, что побудительные мотивы деятельности у наших кажущихся более крупными предпринимателей и у всех истинно современных людей те же самые, что и у ребенка. Последние оценки у этих людей представляют собою необыкновенное сведение всех духовных процессов к их самым простейшим элементам, являются полным упрощением душевных явлений -суть, следовательно, род возврата к простым состояниям детской души. Я хочу обосновать это воззрение.
Ребенок имеет четыре элементарных комплекса ценностей, четыре "идеала" господствуют над его жизнью:
1) чувственная величина, воплощенная во взрослом человеке и далее в великане;
2) быстрое движение: в быстром беге, в пускании волчка, в кружении на карусели осуществляется для него этот идеал;
3) новое: он бросает игрушку, чтобы схватить другую, начинает дело, чтобы оставить его незаконченным, так как другое занятие его привлекает;
4) чувство могущества: он вырывает ножки у мухи, заставляет собаку показывать ее штуки и "апортировать" (еще и еще раз), пускает змея в воздух.
Эти - и, если мы точно проверим, только эти - идеалы ребенка и заключены во всех специфических современных представлениях о ценностях. Именно:
1. Количественная оценка. В центре всякого интереса ныне стоит -в этом не может быть никакого сомнения - восхищение всякой измеримой и весомой величиной. Везде господствует, как это выразил один глубоко мыслящий англичанин (Брайс): "a tendency to mistake bigness for greatness" (тенденция принимать внешнюю величину за внутреннюю), как мы вынуждены перевести, так как немецкий язык, к сожалению, не обладает соответствующим словом ни для "bigness", ни для "greatness". В чем заключается величина, безразлично: это может быть число жителей города или страны, вышина памятника, ширина реки, частота самоубийств, количество перевозимых по железной дороге пассажиров, число людей, принимающих участие в исполнении симфонии, или что-нибудь еще. Предпочтительнее всего восхищаются, правда, величиной какой-нибудь денежной суммы. В денежном выражении нашли к тому же удивительно удобный путь - обращать почти все не допускающие сами по себе меры и веса ценности в количества и тем самым вводить их в круг определений величин. Ценно теперь уже то, что дорого стоит.
[134]
И теперь можно сказать: эта картина, это украшение в два раза ценнее другого. В Америке, где мы, конечно, всегда можем лучше всего изучать этот "современный" дух, потому что здесь он достиг своей, пока самой высокой, ступени развития, поступают коротко, без обиняков: просто ставят денежную стоимость на подлежащий оценке предмет, тем самым обращая его без дальнейшего в допускающую меру и вес величину.
"Видели вы уже 50 000-долларового Рембрандта в доме г. X?" - это часто задаваемый вопрос. "Сегодня утром 500 000-долларовая яхта Кар-неджи вошла в такую-то гавань" (газетная заметка).
Кто привык оценивать только количество какого-нибудь явления, тот будет склонен сравнивать между собою два явления, чтобы измерить одно другим и приписать большему высшую ценность. Если одно из двух явлений за определенный промежуток времени делается больше другого, то мы называем это "иметь успех". Склонность к измеримым величинам имеет, следовательно, в качестве необходимо сопровождающего явления высокую оценку успеха. Современный деловой человек тоже оценивается по своему успеху. А иметь успех всегда значит: опередить других, стать больше, совершить больше, иметь больше, чем другие: быть "большим". В стремлении к успеху заключен, следовательно, тот же момент бесконечности, что и в стремлении к наживе: оба дополняют друг друга.
О каких своеобразных психических процессах идет речь в сдвигах ценностей, совершаемых нашим временем, показывает, быть может, яснее всего отношение современного человека к спорту. В нем его, по существу, интересует только еще один вопрос: кто будет победителем в состязании? кто совершит неизмеримо высшее количество действия? Число, количественное соотношение между двумя действиями, выражается посредством пари. Можно ли представить себе, что в греческой палестре держались пари? Или разве это было бы мыслимо в испанском бое быков? Конечно, нет. Потому что и там и тут с художественной точки зрения -т.е. именно с чисто качественной, так как оценка количественная невозможна, - оценивалось и оценивается в высшей степени персональное действие отдельных индивидов.
2. Скорость какого-нибудь события, чего-нибудь предпринятого интересует современного человека почти так же, как и массовый характер. Ехать в автомобиле "со скоростью 100 километров" - это именно и представляется с современной точки зрения высшим идеалом. И кто сам не может двигаться вперед с быстротою птицы, тот радуется читаемым им цифрам о какой-нибудь где-нибудь достигнутой скорости; так, например, что скорый поезд между Берлином и Гамбургом снова сократил время своего переезда на десять минут; что новейший гигантский пароход прибыл в Нью-Йорк на три часа раньше; что теперь письма получаются уже в 1/2 8-го вместо 8-ми; что газета смогла принести (может быть, ложное) известие о войне уже в 5 часов пополудни, тогда как ее конкурентка вышла с ним только в 6, - все это интересует странных людей наших дней, всему этому они придают большое значение. Они создали также своеобразное понятие, чтобы запечатлеть в своей
[135]
душе и своей памяти быстрейшие в каждом данном случае действия в качестве высших ценностей; это понятие, также находящее себе применение в сравнении количеств, которому действительность вполне соответствует лишь тогда, когда в одном действии соединяются и величина, и скорость: понятие рекорда. Вся мания величины и вся мания скорости нашего времени находят себе выражение в этом понятии рекорда. И я не считаю невероятным, что историк, который должен будет через пару столетий изобразить наше время, в котором мы ныне живем, озаглавит этот отдел своего труда: "Век рекорда".
3. Новое возбуждает любопытство людей нашего времени, потому что оно ново. Сильнее всего, если это явление "еще никогда не было". Мы называем впечатление, производимое на людей, сообщением нового, лучше всего еще "небывалого", сенсацией. Излишне приводить доказательства того факта, что наше время в высшей степени "жадно к сенсации". Современная газета есть ведь одно сплошное доказательство этого. Характер наших увеселений (перемена танцев каждую зиму!), моды (смена всех стилей за десять лет!), радость от новых изобретений (воздухоплавание!) - все решительно свидетельствует об этом сильном интересе к новому, гнездящемся в психике современных людей и побуждающем их постоянно снова стремиться к новому и искать его.
4. Позыв к могуществу, который я бы обозначил как четвертый признак современного духа, - это радость от того, что имеешь возможность показать свое превосходство над другими. Это в конечном счете сознание в слабости, вследствие чего это чувство и составляет, как мы видели, важную часть детского мира ценностей. Человек истинного внутреннего и природного величия никогда не припишет внешнему могуществу особенно высокой ценности. Для Зигфрида могущество не имеет привлекательности, но оно имеет ее для Миме. Бисмарк, несомненно, никогда особенно не заботился о той власти, которой он естественным образом пользовался, в то время как у Лассаля не было более сильного стремления, чем стремление к власти. Король имеет власть, поэтому она для него - небольшая ценность; мелкий торговец с польской границы, который заставляет короля, потому что тот нуждается в его деньгах, ждать в передней, греется в лучах своего могущества, потому что ему его внутренне недостает. Предприниматель, который командует 10 000 людей и радуется этой власти, похож на мальчика, который беспрерывно заставляет свою собаку апортировать. А если ни деньги, ни какое-нибудь другое внешнее средство принуждения не дает нам непосредственной власти над людьми, то мы удовлетворяемся гордым сознанием, что покорили стихии. Отсюда детская радость нашего времени от новых, "делающих эпоху" "изобретений", отсюда необыкновенное восхищение, например, "покорением воздуха" аэротехникой.
На человека, которому
"врождено,
Что его чувство стремится ввысь и вперед,
Когда над нами, потерянный в голубом пространстве,
Жаворонок поет свою звучную песню...",
[136]
на него не произведет слишком большого впечатления, когда теперь в воздухе трещат бензиновые моторы. Истинно великое поколение, которое трудится над разрешением глубоких проблем души человеческой, не будет чувствовать себя великим от того, что ему удалось несколько технических изобретений. Оно будет пренебрегать такого рода внешним могуществом. А наша эпоха, лишенная всякого истинного величия, тешится, как дитя, именно этим могуществом и переоценивает тех, кто им владеет. Вследствие этого ныне выше всего стоят во мнении массы изобретатели и миллионеры.
Возможно, что у предпринимателя, стремящегося совершить свое дело, все эти идеалы носятся перед глазами более ясно или более расплывчато. Но все они для него воплощаются, приобретают для него осязательную форму все же только в ближайшей цели, на достижение которой направлено его стремление: в величине и процветании его дела, которые ведь всегда составляли для него необходимую предпосылку, чтобы осуществить какой-нибудь из этих общих идеалов. Итак, направление и меру его деятельности как предпринимателя дают стремление к наживе и интерес дела. Какою сложится под влиянием этих сил деятельность современного предпринимателя?
II. Деятельность. По видам ее деятельность современного капиталистического предпринимателя в ее основных чертах та же, что и прежде, -он должен завоевывать, организовывать, вести переговоры, спекулировать и калькулировать. Но все же в видимом характере его деятельности могут быть указаны перемены, которые происходят от изменения участия различных отдельных ее проявлений в совокупной деятельности.
В наше время, очевидно, приобретает все большее и большее значение в общей деятельности предпринимателя функция "торговца" - если мы, как и выше, будем употреблять это слово в смысле человека, ведущего переговоры. Деловые успехи все больше зависят от мощной силы внушения и умелости, с которою заключаются многочисленные договоры. Узлы все больше приходится развязывать, и их нельзя так часто разрубать, как прежде.
Затем все более важной для предпринимателя становится умелая спекуляция, под которой я разумею здесь совершение биржевых операций. Современное предприятие все более втягивается в биржевую спекуляцию. Образование треста, например, в Соединенных Штатах означает, в сущности, не что иное, как превращение производственных и торговых предприятий в биржевые предприятия, благодаря чему, следовательно, и для руководителя производственного и торгового предприятия возникают совершенно новые задачи, преодоление которых требует и новых форм деятельности.
Калькуляция становится все более утонченной и - как вследствие ее усовершенствования, так и вследствие расширения ее объема - все более трудной.
Наконец, деятельность современного предпринимателя становится все многостороннее, пока еще не появилось то функциональное деление, о
[137]
котором была речь выше, именно в той мере, как расширяется предприятие, "комбинированное" из всех отраслей хозяйственной жизни.
Но решающе новым в деятельности современного экономического человека является все-таки изменение, которое испытали размеры его деятельности. Так как отпало всякое естественное ограничение стремления, так как требования живого человека, количество подлежащих переработке благ не ставят преград деятельности предпринимателя, эти размеры стали "безмерными", "безграничными". Non sunt certi deninque fines65. Положительно это означает, что трата энергии у современного экономического человека как экстенсивно, так и интенсивно повышается до границ возможного для человека. Всякое время дня, года, жизни посвящается труду. И в течение этого времени все силы до крайности напрягаются. Перед глазами каждого стоит ведь картина этих до безумия работающих людей. Это общий признак этих людей, будь они предпринимателями или рабочими: они постоянно грозят свалиться от переутомления. И вечно они в возбуждении и спешат. Время, время! Это стало лозунгом нашего времени. Усиленное до бешенства движение вперед и гонка - его особенность; это ведь общеизвестно.
Известно также, как этот избыток деловой деятельности расслабляет тела и искушает души. Все жизненные ценности приносятся в жертву Молоху труда, все порывы духа и сердца отдаются в жертву одному интересу: делу. Это опять-таки искусно изобразил нам Келлерманн в своей книге "Туннель", когда он в заключение говорит о своем герое, который раньше был пышущей жизнью силой, цельной натурой: "Создатель туннеля - он стал его рабом. Его мозг не знал более никакой иной ассоциации идей, как только машины, типы вагонов, станции, аппараты, числа, кубические метры и лошадиные силы. Почти все человеческие ощущения в нем притупились. Один только друг оставался еще у него, это был Ллойд. Они оба часто проводили вечера вместе. Они сидели тогда в своих креслах и - молчали".
Особенно ясно проявляется эта расшатанность духовной жизни в современном экономическом человеке, когда дело идет о зерне естественной жизни: об отношении к женщинам. Для интенсивного воодушевления нежными любовными чувствами у этих людей так же недостает времени, как и для галантной игры в любовь, а способностью к большой любви, к страсти они не обладают. Обе формы, которые принимает их любовная жизнь, - это либо полная апатия, либо короткое внешнее опьянение чувств. Либо им совершенно нет никакого дела до женщин, либо они удовлетворяются внешними наслаждениями, которые может дать продажная любовь. (В какой мере в этом своеобразном и вполне типичном отношении экономического человека к женщинам играет роль природное расположение, нам придется проверить в другой связи.)
III. Деловые принципы, естественно, соответственно тому сдвигу, который испытала цель хозяйства, также проделали перемену. Ныне хозяйственное поведение современного предпринимателя подчиняется преимущественно следующим правилам: а) вся вообще деятельность подчиняется наивысшей, по возможности
[138]
абсолютной рационализации. Эта рационализация с давних пор была составной частью капиталистического духа, как мы это установили в ходе этого исследования. Она издавна выражалась в планомерности, целесообразности ведения хозяйства. Но то, что отличает в этом отношении современный капиталистический дух от раннекапиталистического, - это строгое, последовательное, безусловное проведение рациональных деловых принципов во всех областях. Последние остатки традиционализма истреблены. Современного экономического человека (каким он всегда в наиболее чистом виде проявляется в американском предпринимателе) воодушевляет воля к единственно рациональному устроению хозяйства, и он обладает и решимостью осуществить эту волю, следовательно, применить всякий наиболее совершенный метод, будь то метод коммерческой организации или счетоводства или производственной техники, потому что он самый рациональный, что, естественно, с другой стороны, означает, что он, не стесняясь какими бы то ни было трудностями, оставит старый метод в тот момент, когда он узнает о существовании лучшего;
б) хозяйство направлено на чистое производство благ для обмена. Так как высота достигнутой прибыли есть единственная разумная цель капиталистического предприятия, то решающее значение относительно направления производства благ имеют не сорт и доброкачественность изготовляемых продуктов, но исключительно их способность к сбыту. Чем достигается наибольшая выручка, понятно, безразлично. Отсюда безразличие современного предпринимателя как в отношении производства низкосортных товаров, так и в отношении фабрикации суррогатов. Если скверными сапогами достигается больше прибыли, чем хорошими, то изготовлять хорошие сапоги значило бы погрешать против духа святого капитализма. То, что ныне в некоторых отраслях производства (химическая промышленность!) началось движение, стремящееся к "повышению качества", так же мало доказывает что-нибудь против правильности только что выраженной мысли, как, например, старание владельца магазинов способствовать продаже более дорогих сортов при помощи раздачи премий приказчикам. Это, напротив, только доказывает, что в подобных случаях капиталистический интерес (прибыли) начал двигаться в направлении производства продуктов более высокого качества или сбыта более ценных предметов. В тот момент, когда предприниматель бы убедился, что это благоприятствование вышестоящим по качеству товарам принесло бы ему убыток, он, конечно, немедленно снова стал бы изготовлять или сбывать менее доброкачественный товар. Да это, в сущности, представляется само собою понятным, как только мы согласимся взглянуть на мир глазами капиталистического предпринимателя.
Так как размеры сбыта определяют высоту прибыли и так как - мы это видели - стремлению к наживе присуще стремление как можно больше расширять возможности получения прибыли, то деятельность современного предпринимателя с неизбежной необходимостью направлена на беспрерывное увеличение сбыта, к которому и потому еще лежит его сердце, что оно представляет ему многочисленные преимущества в борь-
[139]
бе с конкурентами. Это судорожное стремление к расширению области сбыта и увеличению количества сбыта (являющееся самой мощной движущей силой в современном капиталистическом механизме) создает затем ряд деловых принципов, которые все имеют одну цель - побудить публику покупать. Я назову из них важнейшие:
в) покупателя отыскивают и нападают на него, если так можно сказать; принцип, который так же естественно присущ всему современному ведению дела, как он - мы видели - был чужд всему прежнему, даже и раннекапиталистическому, ведению дела. Цель, которую потом преследуют, - это возбудить у покупателей: 1) внимание, 2) желание купить. Первое осуществляется тем, что им как можно громче кричат в уши или возможно более яркими красками бьют в глаза. Второго пытаются достигнуть тем, что стремятся внушить покупателям убеждение в необыкновенной доброкачественности или необыкновенной выгодности цены сбываемого товара. Излишне указывать, что средством к достижению этой цели является реклама. Излишне распространяться также и о том, что ни с чем не считающееся преследование этой цели должно уничтожить всякое чувство благопристойности, вкуса, приличия и достоинства.
Что современная реклама в конечном счете в эстетическом отношении отвратительна, в нравственном - бесстыдна, это ныне - слишком само собою разумеющийся факт, чтобы его приходилось подкреплять хотя бы одним словом доказательства. Здесь также, несомненно, не место рассуждать о положительной или отрицательной ценности рекламы. Нужно было только указать на нее как на характерную черту в общей картине современного ведения хозяйства;
г) к наивысшему возможному удешевлению производства и сбыта стремятся для того, чтобы привлечь публику действительными выгодами. Это стремление ведет к многочисленным присущим нашей хозяйственной жизни приспособлениям и обыкновениям, перечислять которые здесь также не место, так как ведь дело для нас идет только о том, чтобы выяснить принципы ведения хозяйства. Мы видели, как весь раннекапи-талистический хозяйственный образ мыслей был не расположен к дешевым ценам, как в нем действовало правило: на немногих делах много заработать. В противность этому ныне выставляется другая цель: на многих делах понемножку заработать, что выражается в руководящем правиле, господствующем над нынешней хозяйственной жизнью во всех отраслях: большой оборот - малая польза;
д) свободы локтей требуют, чтобы иметь возможность беспрепятственно достичь поставленных стремлением к наживе целей. В этой свободе локтей заключена, во-первых, формальная свобода - иметь возможность делать или не делать то, что считают необходимым в интересе дела. Не хотят никакого ограничения ни правом, ни обычаем; не хотят никакого ограждения других хозяйствующих субъектов, но хотят иметь право убить конкуренцией всякого другого, если того требует собственный интерес (зато отказываются от защиты самих себя); не желают, чтобы государство или, например, представительство рабочих принимало учас-
[140]
тие в составлении договоров об условиях труда. Ко всякой "связанности" прежнего времени относятся с отвращением. Свободное проявление собственной силы одно должно решать хозяйственный успех.
Во-вторых (материально), в требовании свободы локтей заключена идея совершенно ни с чем не считающейся наживы. С ее господством признается первенство ценности наживы над всеми другими ценностями. Связей какого бы то ни было рода, сомнений какого бы то ни было рода - нравственных, эстетических, сердечных - больше не существует. Мы говорим тогда: человек действует "беззастенчиво" в выборе средств.
Что такое ни с чем не считающаяся нажива, нам лучше всего ныне показывает поведение больших американских трестов. В последнее время описания проделок "The American Tobacco Company" снова в особенно яркой форме вызвали перед глазами картину деловой практики беззастенчивых предпринимателей, не получившей еще такого всеобщего применения в Германии и в Европе вообще. Мы узнали тут, что значит не считаться более ни с чем и не оставлять ни одного пути непройденным, если он обещает вести к цели. Чтобы приобрести новые области сбыта, трест продавал все изделия по бросовым ценам. Посредникам-торговцам он давал самые крупные скидки. Известные, излюбленные марки подделывались, и малоценные фабрикаты продавались в фальшивой упаковке. Возникавшие иногда процессы трест вследствие своего финансового перевеса над противником умел затягивать так долго, пока противник тем временем не разорялся. И мелкую торговлю трест прибирал к рукам, открывая просто в удобных местах конкурентные предприятия, которые "выбрасывали" товар до тех пор, пока старая, коренная лавка не вынуждалась к закрытию. Трест, наконец, монополизировал и закупку сырья, и по этому поводу дело дошло потом до войны с табачными плантаторами в Кентукки. Когда в 1911 г. с табачным трестом было поступлено по закону Шермана, судья, объявивший приговор, заявил: "Вся компания треста против независимых была измышлена и проведена с достойной удивления хитростью, осторожностью и утонченностью. На поле конкуренции всякое человеческое существо, которое вследствие своей энергии или своих способностей могло причинить тресту неприятности, безжалостно откидывалось в сторону".
Законченным типом беззастенчивого, "smart" делового человека был скончавшийся несколько лет назад Эдуард Г. Гарримэн, о деятельности которого распространилась такая посмертная слава (235): "Тайна (его) победы заключалась в полном освобождении от соображений морального порядка. Если бы Гарримэн не освободился от всяких нравственных сомнений, то он тотчас же споткнулся бы на первых ступенях своего развития в большого спекулянта. Он начал с того, что свернул шею тому человеку, который открыл ему врата железнодорожного рая; а второй этап этой славной карьеры начался с грубой кампании против Моргана. Тот, правда, обратил потом на пользу самому себе способности своего противника. Ликвидация отношений с Гиллем тоже не стояла под знаком нравственных колебаний. И присоединение к группам Стандард-Ойл также произошло посредством акта насилия. Но вещи, которые строгий
[141]
судья нравов занесет в дебет Гарримэну, принадлежат к неизменному составу американской спекуляции. С ней нужно считаться, как с данной величиной: существо же таких факторов исчерпывается тем, что они неизменны. Дела Гарримэна с New-York Life Insurance National City Bank, выдача высоких дивидендов, которые добывались только путем выпуска облигаций, искусные уловки в книгах - это вещи, от которых строгого моралиста дрожь пробирает. Американский спекулянт легко скользит по такого рода явлениям; а законодатель должен ограничиваться тем, что проявляет добрую волю к их устранению".
К великим победителям на ристалище современного капитализма имеет, пожалуй, общее применение то, что еще недавно сказали о Рок-феллере, что он "умел с почти наивным отсутствием способности с чем бы то ни было считаться, перескочить через всякую моральную преграду". Сам Джон Рокфеллер, мемуары которого являются превосходным зеркалом почти детски-наивного представления, резюмировал будто бы однажды свое credo в словах, что он готов платить своему заместителю миллион содержания, но тот должен (конечно, наряду со многими положительными дарованиями) прежде всего "не иметь ни малейшей моральной щепетильности" и быть готовым "беспощадно заставлять умирать тысячи жертв".
Человек, который сам себя считал за очень "отсталого" предпринимателя в этом отношении, потому что был слишком "добродушным", имел "слишком много сомнений", - Вернер Сименс увещевал однажды своего брата Карла вести дело "smartly" (разумно - англ.) следующими словами: "Будь только всегда строгим и ни с чем не считайся. Это необходимо в таком большом деле. Раз ты начнешь считаться с частными отношениями, ты попадешь в лабиринт претензий и интриг" (письмо от 31 марта 1856 г.).
IV. Мещанские добродетели. Что сталось с ними, которых мы считали такими существенными составными частями в построении капиталистического духа? Имеет ли прилежание, бережливость, благополучие - industry, frugality, honesty - еще и ныне какое-нибудь значение для создания образа мыслей капиталистического предпринимателя? На этот вопрос не следует слишком категорически отвечать .утвердительно, но также не следует отвечать отрицательно. Потому именно, что то положение, которое ныне эти "добродетели" занимают в общем строении хозяйства, принципиально иное, чем каким оно было в раннекапиталистичес-кую эпоху. Эти понятия, правда, перестали быть существенными и необходимыми добродетелями капиталистического предпринимателя; но этим они отнюдь не утратили своего значения для определения характера ведения хозяйства. Они только вышли из сферы личного проявления воли и сделались вещественными составными частями делового механизма. Они перестали быть качествами живых людей и сделались вместо этого объективными принципами ведения хозяйства.
Это звучит странно и нуждается в объяснении. Я изложу для каждой из названных добродетелей в отдельности то, что я имею здесь в виду.
В те времена, когда дельные и верные долгу деловые люди восхваляли молодому поколению прилежание как высшую добродетель имеющего
[142]
успех предпринимателя, они должны были стараться как бы вбить в инстинктивную жизнь своих учеников твердый фундамент обязанностей, должны были пытаться вызывать у каждого в отдельности путем увещания личное направление воли. И если увещание приносило плоды, то прилежный деловой человек и отрабатывал путем сильного самообуздания свой урок. Современный экономический человек доходит до своего неистовства совершенно иными путями: он втягивается в водоворот хозяйственных сил и уносится им. Он не культивирует более добродетель, а находится под влиянием принуждения. Темп дела определяет собою его собственный темп. Он так же не может лениться, как рабочий у машины, тогда как человек с инструментом в руках сам решает, хочет ли он быть прилежным или нет.
С еще большей ясностью проявляется объективизация "добродетели" бережливости, так как здесь частное ведение хозяйства предпринимателя совершенно отделяется от ведения хозяйства его предприятия. Это последнее подчинено ныне принципу бережливости в большей степени, чем когда бы то ни было раньше. "Расточительность должна быть подавляема и в самом малом - это не мелочь, потому что она представляет собою разъедающую болезнь, которая не поддается локализации. Есть большие предприятия, существование которых зависит от того, разгружаются ли наполненные землею тачки дочиста или в них остается на лопату песку" (236). Известна скряжническая бережливость, которую применяет Рокфеллер в ведении дел Standard Oil Company: капли металла, падающие при запаивании бидонов, собираются и снова используются; мусор во дворах, перед тем как его увозят, внимательно исследуется; маленькие ящики, в которых привозится цинк из Европы, продаются цветочным торговцам в городе или идут на топливо (237). Но в этом фанатизме бережливости частное хозяйство самих предпринимателей участия не принимает. Ни во дворцах Вальтера Ратенау (у которого было заимствовано приведенное выше мнение), ни у Рокфеллера посетитель не почует духа Бенджамина Франклина, "frugality" ни взыскательность, ни умеренность не украшают более стола наших богатых предпринимателей. Даже если мужья еще и продолжают жить в старомещанском стиле, то жены, сыновья и дочери заботятся о том, чтобы роскошь, довольство и великолепие сделались элементами буржуазного образа жизни. Правда, стиль ведения хозяйства будет еще и ныне у богатого буржуа "мещанским", как его обосновал Альберти: не давайте никогда расходам превысить доходы, - дал он на дорогу своим ученикам как высшую мудрость. И считайте! В обоих отношениях всякий истый буржуа следует этому великому учителю. И это всегда будет отличать его и его хозяйство от сеньора и хозяйства сеньора, в котором деньги презирались.
Наконец, коммерческая "солидность". Кто усомнится, что "солидное" ведение дела еще и ныне - и ныне, может быть, больше, чем когда бы то ни было, - представляет необходимую составную часть практики всякого крупного предпринимателя? Но опять-таки поведение предпринимателя как человека совершенно отделено от поведения предприятия. Правида "солидности" - это ныне комплекс принципов, которые долж-
[143]
ны регулировать не личное поведение хозяйствующего субъекта) а смену деловых отношений. "Солидный" коммерсант может лично быть безусловно низко стоящим в моральном отношении человеком; характеристика "солидности" относится исключительно к мыслимому отдельно от него ведению дела. Оно как бы отделено от личного поведения руководителя дела и подчиняется совершенно особым законам. Это дело солидно, говорим мы: оно как таковое имеет репутацию солидности, может быть, в течение ряда поколений. Мы совершенно не знаем его владельцев; оно, быть может, товарищеское предприятие, может быть, совершенно безличное акционерное общество с меняющимися директорами во главе, личную нравственность которых нельзя проверить, да и не нужно проверять. Репутация "фирмы" ручается за ее характер. Мы можем особенно ясно проследить этот сдвиг понятия солидности из сферы личных свойств характера и его перенесение на деловой механизм, когда речь идет о кредитоспособности предприятия. Если прежде доверие к солидности, например, банка покоилось на уважении к старым "патрицианским" семьям, то ныне положение банка в деловом мире и у публики определяется главным образом величиною вложенного капитала и резервов. Что эти крупные дела ведутся "солидно", предполагается - разве что будет открыт их мошеннический характер - само собою разумеющимся. Значит, и здесь тот же самый процесс "овеществления", который мы имели возможность наблюдать относительно других "мещанских добродетелей".
Это все, конечно, действительно только в отношении крупных предприятий. Для среднего и мелкого предпринимателя продолжает и ныне иметь значение то, что мы могли установить для прежних времен капитализма. Здесь мещанские добродетели еще и ныне представляют составную часть свойств характера самого предпринимателя, здесь они, как личные добродетели, все еще являются необходимой предпосылкой хозяйственного преуспевания. Но высококапиталистический дух в своей чистоте является нам все-таки только в больших предприятиях и их руководителях.
Этими последними рассуждениями я, однако, уже коснулся проблемы, которую до сих пор оставлял совершенно в стороне, потому что я хочу обсуждать ее в надлежащей связи, - проблемы, как и почему капиталистический дух сложился так, а не иначе: каким причинам обязан он своим существованием и своей своеобразной формой, какие силы действовали при его построении? Эта проблема содержит вопрос об источниках капиталистического духа, и ответ на этот вопрос пытается дать следующая книга этого труда.
[144]
Книга вторая
ИСТОЧНИКИ КАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО ДУХА
ВВЕДЕНИЕ
Глава четырнадцатая ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ
Проблема выяснения источников капиталистического духа, следовательно, ответ на вопрос, откуда капиталистический дух происходит, может прежде всего быть понимаема в том чисто внешнем смысле, что под нею разумеют внешнее появление капиталистического предпринимателя в стране (в которой он, например, ведет торговлю или где он, быть может, основывает предприятие), так что, например, устанавливают: капиталистический дух в Китае происходит от англичан, или: евреи принести с собою капиталистический дух в Магдебург. В этом смысле, в котором она, следовательно, по существу, является исторической проблемой переселений, проблема возникновения капиталистического духа здесь ставиться не будет. Здесь, напротив, должны быть поставлены вопросы: как возник в душах людей капиталистический хозяйственный образ мыслей? Что вызвало к жизни в хозяйствующих субъектах определенной эпохи тот дух, который побудил их проявлять те стремления, развивать те способности, следовать тем принципам, с которыми мы познакомились как с составными элементами буржуазного духа; что обусловило появление однажды и потом все снова и снова, в каждом поколении вновь, хозяйствующих субъектов с определенным направлением идей и с определенной духовной структурой, с определенной волей и возможностями?
Тут, правда, я должен заметить, что многие люди в только что формулированной здесь проблеме вовсе не усматривают никакой проблемы, потому что они считают само собою разумеющимся, что капиталистический дух создается самим капитализмом, так как они в самом этом духе не думают видеть ничего субстанционального, а только функцию хозяйственной организации. Против этого воззрения я бы возразил, что оно принимает как "само собою разумеющееся", как "данное", то, что им, несомненно, совсем не является; что оно провозглашает догму там, где дело идет о приведении доказательств. Конечно, представляется возможным, что хозяйственный образ мыслей имеет свой корень в хозяйственном устройстве - мы будем иметь случаи во многих местах находить в качестве источника капиталистического духа самый капитализм, - но, что эта причинная зависимость имеет место, это же должно быть всегда раньше уста-
[145]
новлено в каждом отдельном случае совершенно так же, как всегда должно быть раньше указано, чем и как хозяйственная система опреде-ляюще влияет на духовное строение хозяйствующих субъектов.
M опять-таки есть люди, которые, правда, признают, что возникновение капиталистического духа (как и всякого другого хозяйственного образа мыслей) составляет проблему, но которые считают, однако, разрешение ее путем научного познания невозможным. Так, еще недавно один не лишенный способностей молодой ученый отверг все попытки вскрыть источники капиталистического духа как принципиально ошибочные в следующих словах (238):
"Дух капитализма и группирующийся вокруг него современный буржуазный жизненный стиль, т.е. заключающиеся в этих ходячих терминах мысли, суть не более как над-исторические, чрезвычайно плодотворные вспомогательные представления. Подобно тому как можно говорить о развитии, об истории понятий нравственности, главные стадии которой, однако, уже не озарены более светом основанной на памятниках истории, - так, правда, и бережливость, трезвый эгоистический интерес и все лежащие в основе капиталистического духа психические свойства (?) проделали известное развитие, но это их образование не доступно более нашему историческому познанию; мы можем, самое большее, описать, как богато наделенный возможностями хозяйственной деятельности и нужным для этого строем души horno sapiens реагировал, когда экономические и (!) общественные условия освободили в нем те свойства, которые мы обозначаем как капиталистический дух".
Справедливо в этих воззрениях, без сомнения, замечание, что зачатки каких-либо душевных состояний "не озарены светом основанной на памятниках истории". Это значит требовать невозможного, если историки хотят от нас, например, выяснения "на основании источников" влияния, оказанного на развитие капиталистического духа пуританизмом (239). Об этом, конечно, не может быть и речи. О чем только и может идти речь, это приблизительно о том, что Фейхтвангер в приведенном месте считает "в лучшем случае" достижимым и что я несколько иными словами определил бы так: мы можем установить, какие - естественные или иные - данности могли вызвать к жизни известные проявления духа и, вероятно, вызвали их. При этих установлениях в нашем распоряжении в качестве источника познания имеются в основе наши же внутренние, собственные переживания. Мы можем - еще несколько точнее - проводить различие между душевными предрасположениями, которые мы должны рассматривать как необходимые предпосылки каких бы то ни было душевных проявлений, и какими-либо внешними обстоятельствами и событиями, которые из этих предрасположений вызвали к действию известные стремления, воззрения и навыки. Для такого рода исследований можно даже выставить некоторые совершенно бесспорные правила, которые прежде всего способствуют познанию нами того, чего мы не должны рассматривать как источник известного хозяйственного образа мыслей. Недопустимо, например, считать особое национальное предрасположение причиной (условием) известного душевного проявления,
[146]
которое мы в равной мере наблюдаем у различных народов; невозможно сводить какое-нибудь проявление капиталистического духа к источнику, который появится только позднее: жизненные воззрения XV столетия, несомненно, не могут выводиться из религиозных учений XVII столетия; явление совершенно так же не может проистекать из источника, который, как достоверно известно, никогда не находился с ним ни в какой связи: капиталистический дух в Германии XIX столетия не может рассматриваться как отпрыск пуританских и квакерских религиозных воззрений.
Для правильного истолкования соотношений необходимо, однако, далее, чтобы мы отдали себе ясный отчет в следующих фактах:
1) что происхождение отдельных составных элементов капиталистического духа должно быть, очевидно, совершенно различное благодаря различию характера самих этих составных элементов. Мне сдается, что причина спора вокруг нашей проблемы заключается в своей большей части в том, что не уяснили себе с надлежащей точностью, как принципиально различны отдельные проявления капиталистического духа по своей природе и как принципиально различно вследствие этого складывается задача, смотря по тому, желают ли вскрыть источник того или иного составного элемента.
То, с чем мы ознакомились как с существом капиталистического духа, суть именно, с одной стороны, психические состояния, которые происходят вне всякого сознания: то, что мы можем обозначить как "естественные побуждения", когда, например, дело идет о предпринимательском духе в его первоначальном значении или о жажде наживы, о стремлении к деятельности, о страсти к разбою и т.д.; то, что обычно обозначают также, как инстинктивные действия, инстинктивные способности.
Что эти "инстинкты" у имевших успех предпринимателей с давних пор играли крупную роль, согласно подчеркивается всеми знатоками дела, и каждый может найти этому подтверждение в собственном наблюдении. "Если бы захотели вывести следствие, что ум в материальных вещах, умелость в выделке, быстрое схватывание посредством учета и дипломатическая находчивость составляют существо делового человека, то это определение не охватило бы крупнейших представителей своего рода. Ум и энергия всегда приводят к успехам, но эти успехи постоянно обгоняются другими, которые приписывают счастью, или условиям времени, или беззастенчивому грабительству: и несправедливо (N.B. несомненно не во всех случаях, но часто.- В.З.), потому что они принадлежат фантазии (и лаже не ей одной, но сложному, не поддающемуся анализу состоянию психики). Существуют натуры, обладающие даром предвидения, которые в этих, правда, материальных, но не поддающихся никакой калькуляции областях предвидят развитие грядущих десятилетий, их потребности и средства к их удовлетворению. Без размышления, с таким строением духа, которое вновь творит существующее и создающееся во вторичном, отраженном процессе творения, они видят состояние торговых сношений, производства, обмена товаров, каким его определяют и изменяют его внутренние законы, и избирают бессознательно по этому предвидению свои решения и свои планы" (240).
[147]
Это совпадает приблизительно с тем, что нам сообщает Фридрих Гентц (в письме к Адаму Мюллеру) о Ротшильдах: "Они простые, невежественные евреи, вполне приличного внешнего вида, в своем ремесле только эмпирики, без какого бы то ни было чутья высших отношений между вещами, но одаренные достойным удивления инстинктом, который побуждает их всегда выбирать верное, а из двух верных всегда лучшее. Их огромное богатство, безусловно, - создание этого инстинкта, который толпа обычно называет счастьем. Глубокомысленные рассуждения Барин-га... внушают мне, с тех пор как я видел все это вблизи, меньше доверия, чем здоровый взгляд одного из более умных Ротшильдов".
Так же судит и Генрих Гейне о Джемсе Ротшильде: "Своеобразная способность у него - это дар наблюдательности, или инстинкт, с помощью которого он умеет если не оценивать, то все же отыскивать способности других людей в любой сфере".
С другой стороны, капиталистический дух проявляется в определенном складе характера, которому соответствуют определенные принципы ведения хозяйства, определенные мещанские добродетели.
Или опять-таки мы имеем перед собою познания, добытые путем обучения, как навыки в счетоводстве, в ведении дел, в установлении порядка производства и т.п.
Этот различный основной характер отдельных сторон капиталистического духа в вопросе о его возникновении получает двойное значение. Прежде всего образ проявления в душе отдельных черт его различен в этих различных составных частях: естественное побуждение, инстинктивная способность заранее даны, они в крови у человека; они могут только либо быть подавлены, зачахнуть, остаться неиспользованными, либо быть возбуждаемы, развиваемы, поддерживаемы.
Природе двух других составных элементов соответствует тот признак, что их черты приобретаются и, по общему правилу, через обучение: одна сторона образования, склад характера, есть дело воспитания, другая, склад ума, есть дело преподавания.
В основе различен у разных составных элементов капиталистического духа также и способ их перенесения с одного лица на другое, с одного поколения на другое, и именно вследствие того, что первая категория в самом тесном смысле связана с живой личностью, которая, самое большее, может ободряюще действовать на других своим примером, но всегда уносит с собой в могилу эти проявления капиталистического духа. Инстинкты и таланты не могут нигде быть накоплены вне живого человека; каждая отдельная личность, хотя бы они развивались в течение тысячи лет, опять начинает сначала, тогда как добродетели и навыки могут быть отделены от отдельных личностей и объективированы в системы учений.
Эти системы учений остаются и тогда, когда отдельный человек умирает: в них рожденный позднее находит запечатленным опыт ранее живших поколений, из которого он сам может извлечь пользу. Учение может как угодно долго оставаться без последователей: если только оно как-нибудь записано, оно через ряд поколений может внезапно вновь пустить корни
[148]
в читателе. Как моральные учения, так и учения опыта допускают свободное передвижение во времени и пространстве. Последние отличаются от первых только тем, что их содержание растет с каждым поколением, так как опыт, технические способности и т.п. накапливаются, тогда как про какое-нибудь этическое учение можно сказать только в ограниченном смысле, что оно извлекает пользу из опыта другого, прежнего.
После всего сказанного становится, надеюсь, вполне очевидным, что форма возникновения различных составных частей капиталистического духа совершенно различна.
2) мы должны, прослеживая источники капиталистического духа, уяснить себе, что условия его возникновения также в основе различны, смотря по эпохам капиталистического развития. Главным образом и здесь следует помнить о различии между эпохой раннего капитализма и эпохой высокоразвитого капитализма. Если захотеть кратко и выразительно охарактеризовать различное положение, которое занимал в прежнюю и занимает в нашу эпоху хозяйствующий субъект, то можно сказать: в эпоху раннего капитализма предприниматель делает капитализм, в эпоху высоразвитого капитализма капитализм делает предпринимателя. Нужно помнить, что при зарождении капитализма капиталистические организации представляют собой еще совершенно единичные явления, что они во многих случаях еще только создаются некапиталистическими людьми; что запас познаний и опыта в них незначителен, что они еще должны быть только приобретены, испытаны, собраны; что в начальный период средства к ведению капиталистического предприятия добываются только с трудом, что основы договорной системы еще только должны быть заложены путем медленного внедрения понятий солидности и доверия. Насколько больше произвола в состоянии и насколько больше свободной инициативы должен проявлять отдельный предприниматель. Нынешняя капиталистическая организация - это, как метко выразился Макс Вебер, огромный космос, внутри которого рождается отдельная личность и который для нее, по крайней мере как для отдельной личности, является данным как фактически не могущее быть измененным обиталище, в котором она должна жить66. Он навязывает отдельному лицу, поскольку оно вплетено в отношения рынка, нормы его хозяйственного поведения. Отдельному лицу противостоит еще. и огромная гора навыков, которые грозят раздавить его; методы бухгалтерии, учета, заработной платы, организации производства, техники дела и т.д. так утонченны, что одно только их применение составляет значительный труд, и в то же время они сами давно уже далее разрабатываются специалистами для выгоды капиталистического предпринимателя.
При таких разных условиях "возникает", следовательно, капиталистический дух некогда и ныне!
Все эти различия должны, само собою разумеется, быть приняты во внимание, если мы хотим дать хотя бы только сносное разрешение нашей проблеме.
Чтобы упорядочить в собственном мышлении и в целях изложения огромный материал, который так богато притекает к исследователю, что
[149]
ему часто приходится бояться задохнуться в нем, нам открыты два пути: либо мы можем выяснить по порядку причины возникновения отдельных составных частей капиталистического духа, т.е. мы сначала исследуем, что породило жажду золота, затем - что способствовало развитию предпринимательского духа в его разных формах проявления, наконец, что привело к возникновению мещанских добродетелей и т.д., или же мы можем исследовать различные комплексы причин в отношении их многообразных следствий.
Первый путь ведет с необходимостью к беспрестанным повторениям и вследствие этого является утомительным. Я избираю поэтому второй, который значительно богаче разнообразием и - хотя и обходными путями (которые ведь часто составляют главное очарование путешествия) - так же верно ведет к цели.
Последующее распределение материала должно быть, следовательно, понимаемо так, что в первом отделе я стремлюсь установить те биологические основы, на которых строится вся история капиталистического духа. Признанная способной к принятию капиталистического духа разновидность рода человеческого проникается капиталистическим духом и проявит его в той мере - будь то через влияния извне, будь то путем отбора, - поскольку оказывают влияние известные моральные силы (отдел второй) и поскольку приобретают влияние известные социальные условия (отдел третий). Задача, которую мы ставим себе в отделах втором и третьем, заключается в том, чтобы выяснить, как путем извне идущего влияния из наличного человеческого материала образовываются индивиды с капиталистическим направлением духа. И мы будем прослеживать все воздействия, которые в этом смысле оказывает определенный комплекс причин, с возникновения его действия и до сегодняшнего дня и будем прослеживать эти воздействия по всем направлениям капиталистической сущности равномерно. Мы найдем особенную привлекательность в том, что увидим, как исключительно многообразны могут быть и были при возникновении капиталистического духа влияния того или иного фактора - названия глав от 15-й до 28-й указывают читателю их совокупность, - и увидим потом в конце, из сколь бесчисленных составных частей он образуется.
[150]
Отдел первый
БИОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ
Глава пятнадцатая БУРЖУАЗНЫЕ НАТУРЫ
Заложено ли существо буржуазности в крови? Есть ли люди "от природы" буржуа, которые этим отличаются от других людей? Должны ли мы вследствие этого в особенной "крови", в особенной "природе" искать один из источников (или, быть может, единственный источник) капиталистического духа? Или какое вообще значение имеет характер "крови" в возникновении и развитии этого духа?
<< Пред. стр. 5 (из 12) След. >>
Список литературы по разделу