§ 1.3.3. "Социальная гигиена" А. Гротьяна и "советская гигиена" Н.А. Семашко. П.Б. Ганнушкин: концепция советской репрессивной медицины

  Рядом с Ясперсом можно поставить только одного врача, так остро понимающего необходимость новых подходов к традиционной клинической медицине, — его сородича и современника Альфреда Гротьяна. Коллега Ясперса подходил к осознанию необходимости новой отрасли медицинского знания и практики совершенно с иных, чем Ясперс, позиций.
  А. Гротьян родился в 1869 г. Сын и внук врача, одновременно с медициной он изучал социологию, политэкономию, социальную экономию. Работая в Берлине в должности врача-ординатора неврологической поликлиники, он приобрел популярность как видный политэконом, участвуя в политических дебатах и будучи активным членом политико-экономических семинаров Г. Шмоллера. Вскоре он становится пионером нового течения врачебно-гигиенической мысли Германии. Напомним, что «гигиена» по-гречески означает «здоровье» (точно так же, как по-латыни «санитария»).
  А. Гротьян боролся за оздоровление общества, понимая проблему в самом широком смысле слова. Он боролся, с одной стороны, против господствующей узколабораторной экспериментально-бактериологической школы, а с другой — против клинической медицины с ее основными принципами: больной—синдром, койка-дни, т.е. против узкого клиницизма. Гротьян хочет поставить науку о здоровье на основания социологии, социальной и политической экономии. Свои научные взгляды он публикует в монографии «Социальная патология», которую по праву можно считать первым учебником по социальной медицине XX столетия. В этой книге Гротьян пересматривает основные группы заболеваний с точки зрения их социальной обусловленности, законов распространения, социальных последствий и путей общественной борьбы с ними. Кроме того, свои воззрения он широко публикует во множестве статей и журналов, выходящих на всех европейских языках, в том числе, и на русском. С 1920 г. он успешно формирует социальную гигиену как новую дисциплину и становится» первым в Германии профессором социальной гигиены в Берлинском университете. Последние годы жизни его научные интересы были прикованы к рождаемости и к евгенике. Он был сторонником рационализации размножения человека. (На этом пути он видел успехи борьбы с наследственными заболеваниями.) Как и Ясперс, Гротьян занимался политикой и был депутатом рейхстага в 1920— 1924 гг. Меньше всего А. Гротьян думал, что социальная гигиена может превратиться в узкую область медицинского знания, оторвется от клинической медицины и вместо того чтобы заниматься проблемами «здоровья», будет заниматься оздоровлением среды, — очень смутным и неясным делом. «Санитарный врач», «врач-гигиенист» — ныне узкие медицинские специальности. Не будем здесь раскрывать эти понятия, ибо они общеизвестны. Укажем лишь на то, что в западных развитых странах санитарный врач или гигиенист, решая свои задачи, вносит посильный вклад и в оздоровление общества. Но лишь постольку, поскольку его область является малой частью социальной медицины. В нашей же стране до недавнего времени социальная гигиена являлась теоретической и практической основой организации здравоохранения. И не последнюю роль в таком положении дел сыграл в свое время Н А. Семашко.
  Николай Александрович Семашко (1874—1949) вошел в историю Советского государства прежде всего как выдающийся государственный и партийный деятель. Участник революций 1905—1906 гг. и Октябрьской, по образованию врач, с 1918 г. он — нарком здравоохранения РСФСР. Под его руководством, согласно декретам партии и правительства, осуществлялось строительство советского здравоохранения. В 1922 г. по инициативе и под руководством НА. Семашко на медицинском факультете 1-го Московского университета была организована кафедра социальной гигиены. (Подобную кафедру во 2-м Московском университете в 1923 г. организовал и возглавил З.П. Соловьев, единомышленник и соратник Семашко). С 1927 по 1936 гг. под руководством Н А. Семашко вышли 35 томов Большой медицинской энциклопедии.
  Как врач-организатор, Семашко проявил себя безукоризненно в решении наисложнейших медицинских задач и в период гражданской войны, и в последующие за ней годы разрухи. Будучи убежденным большевиком, он прочно стоял на платформе марксистко-ленинско-сталинской идеологии и проводил реформы здравоохранения. Здесь не место подвергать подробному анализу деятельность Н А. Семашко. Отметим лишь то, что прямо имеет отношение к проблеме социальной медицины: в фундамент советского здравоохранения не было заложено ни одного камня для ее появления, даже в отдаленном будущем! Да, задачи того времени были выполнены: победила Советская власть, а «не вши» (перефразируя слова Ленина). За год «железный Феликс» гениально справился с детской беспризорностью. Кстати, организованная под его руководством в 1921 г. Комиссия по улучшению жизни детей при ВЦИК разработала «Программу», которая потом легла в основу многих подобных «Программ», потребность в которых возникла в странах Европы, США, Японии, Канады и других стран после Второй мировой войны.
  Но Семашко искренне считал, что болезни (не только инфекционные, но и сердечно-сосудистые, нервно-психические, да и все другие) есть пережиток прошлого государственного строя. Следовательно, при коммунизме их не будет. Коммунистическое общество есть общество здоровых людей. Улучшением условий труда и быта, развитием гигиены, как науки о чистоте, полноценным питанием, физкультурой можно решить в советском обществе все медицинские проблемы!
  Из этой внешне простой концепции с железной логической последовательностью вытекало представление о болезни, как преступлении (в широком, конечно, смысле) перед обществом. Больной же становился в один ряд с преступниками. Именно отсюда, из этих логических предпосылок, лечение принимало форму репрессивных, принудительных мер. Вылечившись, словно отбыв срок за преступление, больной должен был еще и реабилитировать себя перед обществом, доказать свою физическую и психическую лояльность режиму. Инвалид, потерявший руку или ногу, память или способность абстрактно мыслить, вынужден был реабилитировать себя всю свою оставшуюся жизнь.
  Так как понятие «реабилитация» функционирует и в современном медицинском сознании и чрезвычайно живуче, остановимся на нем несколько подробнее.
  Лат. rehabilitatio — восстановление в правах. Впервые термин применен спартанским царем Ликургом к лицам, совершившим преступление, которые, отбыв наказание, должны были после этого себя реабилитировать, ибо преступление влекло не только наказание, но и гражданскую смерть. В этом же смысле реабилитация включена в «Кодекс Юстиниана». В царской России гражданской смерти подвергались преступники только один раз. А именно, Николай I объявил декабристов «гражданскими мертвецами», они лишались даже своего имени, а их женам разрешалось вступать в новый брак. Александр II реабилитировал декабристов, восстановив их в правах. По советскому законодательству реабилитация могла быть осуществлена только по решению суда и имела единственный смысл оправдание человека, осужденного незаконно или по ошибке, не совершавшего преступление. В ряде современных стран «бывшие» преступники проходят «наблюдательный период», который называется реабилитацией. Если за это время бывший преступник не совершает нового преступления, он считается реабилитированным. Хотя при этом осужденные преступники не подвергаются гражданской смерти.
  Под «реабилитацией» нет никакого научного и практического медицинского смысла. А с точки зрения медицинской этики и деонтологии, применять термин «реабилитация» к перенесшим болезнь или к инвалидам — безнравственно. В ряде западных стран «реабилитации» подвергаются больные, страдающие алкоголизмом и наркоманией. Но и в этих случаях «реабилитация» — весьма сомнительный и условный термин. Подавляющее большинство современных стран отказалось от «медицинской реабилитации», заменив этот термин понятием качество жизни. Понятие «реабилитация» имеет смысл только в контексте понятия «репрессия». В медицине реабилитация выражает ее репрессивные тенденции.
  Н.А. Семашко имел серьезного оппонента в лице Альфреда Гротьяна, с которым воевал и с научной кафедры, и принимая государственные решения по тем или иным проблемам советского здравоохранения. Но задолго до немца Гротьяна быд француз Жан Этъен Доминик Эскироль (1772—1840), посвятивший всю свою врачебную и общественную деятельность освобождению больных от «принудительного» лечения, а медицину — от репрессивных мер.
  Репрессивные тенденции в современной медицине принимают самые неожиданные формы. Например, человека, решившего покончить жизнь самоубийством, априори посчитают больным. Суицидальные тенденции у человека — признак для обязательного принудительного лечения. Человека в состоянии клинической смерти или агонии, даже если они наступают естественным путем, в цивилизованных странах непременно будут «спасать», подключив к мониторам и искусственным органам.
  Петр Борисович Ганнушкин (1875—1933) вошел в историю благодаря многим деяниям, условно совместимым с общественным статусом врача. Он считается основателем научной психиатрии. Для этого ему нужно было как-то дискредитировать корифея отечественной психиатрии, классика с мировым именем и действительного основоположника московской научной психиатрической школы Сергея Сергеевича Корсакова (1854— 1900). Дружба с А.В. Луначарским, Я.М. Свердловым, Ф.Э. Дзержинским, общие дела с ними морально и фактически помогли Ганнушкину в этом. До его «научных установок» весь неприкаянный московский люд (бомжи, калеки, юродивые — «людишки» — любимое выражение Петра Борисовича — которые по тем или иным мелким причинам были не в ладах с советским законом) находил приют в сохранившихся московских и подмосковных храмах. Благодаря «научным установкам» красного профессора и его договоренностям со служителями храмов и компетентными органами все они в одну ночь были собраны и выселены из Москвы за 101-й километр. Так, в частности, образовался мегаполис для «психически неполноценных» (тоже выражение Ганнушкина) — ныне всемирно известная крупнейшая в России психиатрическая больница им. В.П. Яковенко. Этой общественно полезной акцией он приобрел себе звание «социального психиатра». Ганнушкин полагал, что психиатрия в классовом обществе, особенно во время жесточайшей классовой борьбы не может не быть репрессивной.
  Лица, которые вели антисоветскую пропаганду и агитацию, распространяли заведомо ложные измышления, порочащие государственный и общественный строй, были отнесены им к так называемым «пограничным характерам» и поэтому (т.е. сугубо якобы по психическому статусу) могли быть госпитализированы принудительно в психиатрические больницы по решению: 1) судов и 2) несудебных органов (ВЧК, ГПУ- ОГПУ, УНКВД-НКВД, МГБ, МВД) «на лечение».
  П. Б. Ганнушкин разработал основные положения пограничной психиатрии в непримиримой борьбе не только с С.С. Корсаковым, но и с вьщающимися немецкими психиатрами Е. Блейером, Э. Крепелиным, 3. Фрейдом, Э. Креч-мером. Он написал действительно блестящую брошюру «Психастенический и эпилептоидный характеры» (последний в связи со «сладострастием»). Если бы не политико-репрессивные выводы из этих литературно-научных трудов, воплощенные его соратниками и последователями в жизнь! Он породил целую плеяду посредственностей, занявших кафедры психиатрии в стране. Насколько от него зависела психиатрическая политика в стране, достаточно проиллюстрировать лишь одним примером. Так, согласно статистике Института судебной психиатрии им. В.П. Сербского, «процент психопатов» (по классификации Ганнушкина), признанных невменяемыми, был в 1922 г. 46,5. После смерти Ганнушкина, в 1935 г. — 3!
  И еще. П.Б. Ганнушкин, как воинствующий психиатр-марксист, отличался непримиримой борьбой с соотечественниками — коллегами, которые работали на одном с ним поприще. Он в корне уничтожил всех, кто пытался заниматься психологией и психотерапией. Общеизвестны его нападки на Владимира Михайловича Бехтерева. В Юрьеве работал психиатр Владимир Михайлович Чиж, написавший блестящие книги (все они переведены на многие европейские языки), такие, как «Судебная психиатрия», «Учебник по психиатрии», статьи «Достоевский как психопатолог», «Гоголь как психопатолог», «Пушкин как идеал психического здоровья» и др. В своей стране он был мало известен благодаря всевидящему оку надзирателя Ганнушкина.
  На совести П.Б. Ганнушкина много темных и нехороших дел. Он «похоронил» заживо научные исследования, проводимые в СССР под руководством И.Б. Галанта и Г.И. Сегалина по патографии и патобиографии великих людей всех времен и народов. С 1923 по 1926 гг. издавался в Москве, Ленинграде и Свердловске журнал «Клинический Архив гениальности и одаренности (эвропатология)», в который материалы для статей о себе дали М.А. Булгаков, М. Горький и даже Сталин. Напомним, что этой проблемой социальной медицины занимались все ведущие специалисты начала XX столетия, в том числе К. Ясперс и А. Гротьян.
  Есть все основания утверждать (см., в частности, Черносвитов Е.В. Еще раз о смерти Сергея Есенина. Раздумья врача и философа. //Ветеран. — 1990. — №4), что если Есенина довели до самоубийства, то большую лепту в это дело внес именно П.Б. Ганнушкин. Он трижды превентивно (понимай, принудительно!) госпитализирует Есенина в свою клинику, всякий раз под предлогом, что спасает его от тюрьмы. Всякий раз, словно забывая предыдущие госпитализации, он выставляет Есенину иные психиатрические диагнозы («эпилепсия», «психопатия возбудимого круга», «маниакально-депрессивный психоз»). Есенин, написав в палате психиатрической больницы «Клен ты мой, опавший», убегает в Ленинград и его находят повешенным в «Англетере».
  П. Б. Ганнушкин, как и Н. А. Семашко, представлял собой лицо советского здравоохранения на ранних его этапах. С годами это «лицо» мало изменялось, разве что дряхлело, пока не исчезло в небытие вместе с государственной системой. Конечно, в СССР были хорошие психиатрические школы (в том числе Московская и Ленинградская), это признавалось во всем мире. Но социальные нужды и проблемы пациентов решались нашими психиатрами и врачами других специальностей, например венерологами, фтизиатрами, как политические и идеологические задачи. Если бы не это, возможно бы общественное здоровье (физическое, психическое, нравственное) в нашей стране не было бы сейчас, в начале нового века и нового тысячелетия, под угрозой. А социальная медицина появилась бы в нашей стране намного раньше, чем в Англии, учитывая громадный общественный опыт и знания наших земских врачей и корифеев отечественной медицины — С.П. Боткина, Н.Н. Баженова, В.М. Бехтерева, Г.А. Захарьина, Н.И. Пирогова, А.П. Чехова, В.Ф. Чижа и др.