Лермонтову, конечно, было известно то определение художественной роли эпиграфа, которое читалось в распространенном литературоведческом пособии его времени - "Словаре древней и новой поэзии" Н. Остолопова: "Епиграф. Одно слово или изречение в прозе или стихах, взятое из какого-либо известного писателя, или свое собственное, которое помещают авторы в начале своих сочинений и тем дают понятие и предмет оных" [75]. Следуя этому общепринятому канону, Лермонтов и в данном случае сумел найти в тексте книги, служившей главнейшей опорой традиционного миросозерцания, слова, которые помогли бы ему выразить свой глубоко прочувствованный протест против смирения и покорности.

Рассчитывая на восприятие читателей, которым были хорошо известны библейские тексты, Лермонтов не только сравнивает героя своей свободолюбивой поэмы с вызывающим сочувствие образом юноши Ионафана, но, возможно, противопоставляет своего героя библейскому: ведь Ионафану народ не дал погибнуть, юноша избежал казни за нарушение безрассудного обета. Не мог ли и Лермонтов этим эпиграфом поэмы "Мцыри", обращенным к знающему Библию читателю, напомнить ему о "мнении народном", которое расходится с жестоким судом власть имущих и не может не оправдать свободолюбивые порывы героя?!

Да, Мцыри - это нарушитель запрета, обреченный смерти за невоздержную любовь к жизни и свободе. Но вместо оправдательной интонации Ионафана: "Я отведал . немного меду" (там же, 43), - у Лермонтова слышится горький упрек: "мало", "так мало" меда.

§ 2. Апокалипсис,

его основные мотивы в творчестве Лермонтова

Из всех новозаветных книг в творчестве Лермонтова наиболее заметный след оставил Апокалипсис. А если говорить точнее - два мотива, издавна питавшие народное воображение.

Во-первых, у поэта встречается образ занебесной "книги жизни"; где записаны судьбы народов и личные жребии живых и мертвых. Этот образ перешел в Апокалипсис (др. название "Откровение Иоанна" - заключительная книга Нового завета, пророчащая будущее) и в христианское молитвословие из ветхозаветных "пророческих" книг (сравн. " И увидел я, и вот, рука простерта ко мне, и вот, в ней книжный свиток. И он развернул его передо мною, и вот, свиток исписан был снаружи и внутри, и написано на нем: "плач, стон, и горе" (кн. Иезекииля 2.9-10).

"И увидел я другого Ангела сильного, сходящего с неба, облеченного облаком; над головой его была радуга, и лицо его как солнце, и ноги его как столпы огненные, в руке у него была книжка раскрытая. И я пошел к ангелу, и сказал ему: дай мне книжку. Он сказал мне: возьми и съешь ее; она будет горька во чреве твоем, но в устах твоих будет сладка, как мед" (Откровение от Иоанна 10.1-2,9); и др.).

Образ "книги жизни" ассоциировался там с темой божьего суда: "Судимы были мертвые по написанному в книгах, сообразно с делами своими" (Откровение 20.12).

Идея рока, судьбы рано складывается в душе поэта. Бесконечно, в самых разнообразных сочетаниях, этот образ "грозного рока" повторяется в его стихотворениях. Что идея Судьбы сильно занимала ум и воображение Лермонтова видно из того, что на маскарад (1830?) в Благородном Собрании Лермонтов явился в костюме астролога с огромною книгою судеб под мышкой [73,20]. В том же году, может непосредственно перед или после маскарада, Лермонтов в стихотворении "Смерть" ("Ласкаемый цветущими мечтами") писал:

Вдруг передо мной в пространстве бесконечном

С великим шумом развернулась книга

Под неизвестною рукой . И много

Написано в ней было Но лишь мой

Ужасный жребий ясно для меня

Начертан был кровавыми словами . [1,I,287]

Лирический герой читает в ней свое осуждение, свой приговор - в адских мучениях духа наблюдать за разложением собственного тела (характер описания этой части позволяет предполагать также, по мнению Н. Мотовилова, [47,531], непосредственное влияние Дж. Байрона, его стихотворения "The Darkness").

Впрочем, приговор этот воспринимается не как "сообразно с делами", а как непостижимое проклятие. Хотя в "Смерти поэта" (1837г.) Лермонтов, однако, сочетает в духе Апокалипсиса идеи божественного предвидения "мыслей и дел" с идеей справедливого воздаяния.

В духе Апокалипсиса написано "Предсказание" (1830г.). Оно построено в двух планах: конкретно-историческом и мифологическом. Именно с этой стороны оно ориентированно на библейскую книгу, содержащую рассказ-предсказание о конце света, когда будут твориться ужаснейшие разрушения по всей земле:

Настанет год, России черный год,

Когда царей корона упадет,

Забудет чернь к ним прежнюю любовь,

И пища многих будет смерть и кровь!

Когда детей, когда невинных жен

Низвергнутый не защитит закон;

Когда чума от смрадных, мертвых тел

Начнет бродить среди печальных сел,

Чтобы платком из хижин вызывать,

И станет глад сей бедный край терзать,

И зарево окрасит волны рек:

В тот день явится мощный человек . [1,I,128]

Упоминается у Лермонтова и об апокалипсическом числе 666 [1,V,154].

Во-вторых, мотив, затрагивающий тему небесного сражения архангела Михаила и его ангельского войска с Сатаной и падшими ангелами (Откровение Иоанна 12,7-9: "И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них, но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и Сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним").

Следует заметить, что в своих произведениях Лермонтов часто говорит об ангелах. Ангелы немолчно славят Бога; Азраил произносит такие слова:

Я часто ангелов видал

И громким песням их внимал,

Когда в багряных облаках

Они, качаясь на крылах,

Все вместе славили Творца,

И не было хвалам конца [1,III,143].

Вспоминаются здесь и первые строчки знаменитого "Ангела":

По небу полуночи ангел летел,

И тихую песню он пел;

И месяц, и тучи, и звезды толпой

Внимали той песне святой.

Он пел о блаженстве безгрешных духов

Под кущами райских садов;

О боге великом он пел, и хвала

Его непритворна была [1,I,228].

Эти стихи напоминают древний Псалом:

Хвалите господа с небес;

Хвалите Его, все ангелы Его;

Хвалите Его, все воинства Его;

Хвалите Его, солнце и луна;

Хвалите Его все звезды света . (Псалом 148,1-4).

Под влиянием Библии Лермонтов создает дивные образы ангелов света и тьмы ("Ангел", "Демон").

У Лермонтова можно найти и глубоко архаичное соотнесение ангелов "воинства небесного" со звездами

И пусть они блестят до той поры,

Как ангелов вечерние лампады . [1,III,380].

астральные пейзажи в "Демоне", особенно в так называемом ереванском списке, где герой, выполняя до своего падения традиционные ангельские функции, "стройным ходом возводил /Кочующие караваны/ В пространстве брошенных светил", и христианско-мистическую идею об ангельской иерархии как зеркалах "славы божией" (песня монахини во 2-й редакции "Демона"), и интимно лирическое ощущение неуловимого ангельского полета, сравниваемого с несущимся звуком или скользящим по ясному небу следом.

Пишет он и об ангеле смерти в одноименной поэме:

Есть Ангел смерти; в грозный час

Последних мук и расставанья

Он крепко обнимает нас,

Но холодны его лобзанья,

И страшен вид его для глаз

Бессильной жертвы . [1,III,148].

О об ангелах смерти говорит Библия: " И вышел Ангел Господень и поразил в стане Ассирийском сто восемьдесят пять тысяч человек. И встали по утру, и вот, все тела мертвые" (кн. пр. Исайи 37.36).

В создании образа могучего, дерзкого Демона тоже сказалась библейская начитанность Лермонтова. Именно в книгах Библии лежат истоки зарождения и становления демонического начала в мире. Пророк Захария видел: “Иисуса, великого Иерея, стоящего перед вечносущим Ангелом, и Сатану, стоящего по правою руку его, чтобы противодействовать ему" (Захария III,1). )