C самого начала процесса в центре внимания судей оказывались не «малефики» (зловредители), а условия, которые с их точки зрения, только и могли сделать эффективными магические действия. Судьи уже заранее располагали развернутым перечнем вопросов, которые они задавали обвиняемым, добиваясь признания в том, что колдовские акты они осуществляли при содействии нечистой силы. Их внимание было всецело сосредоточено на договоре с дьяволом и на обстоятельствах, при которых он был заключен, посещении обвиняемыми шабаша и его описании, а также на выяснении того, кто еще в шабаше участвовал.
Неизбежным и вполне объяснимым следствием предъявления такого рода обвинения было запирательство жертв процесса, которые отрицали связь с нечистой силой. Однако судьи проявляли в этих случаях исключительное упорство, во что бы то ни стало, добиваясь нужных им признаний, чаще всего благодаря пытке.
Запуганные и сбитые с толку жертвы преследований, преимущественно неграмотные и изолированные от своей среды, подвергаясь изощренному умственному давлению ученых-юристов, которые руководствовались заранее подготовленной системой вопросов, нередко заимствованных из признаний, исторгнутых на более ранних процессах, как правило, не могли им противостоять.
Возникает естественный вопрос: почему религиозные и юридически образованные люди, превосходно понимавшие, что применение физических мук может исторгнуть у жертв любые, и в том числе самые фантастические, признания, тем не менее, видели в пытке вполне приемлемое и неизбежное орудие судебного разбирательства при обвинениях в ведовстве?
Прежде всего, сношения с нечистой силой и служение ей рассматривалось как исключительно серьезное преступление и здесь никакие ограничения в отношении применения пытки не имели силы.
Но существовало и другое обоснование необходимости прибегнуть к пытке над предполагаемой ведьмой. Обратим внимание на то, что упорное отрицание обвиняемой ее связи с дьяволом только усиливало подозрения судей, мало этого, служило в их глазах доказательством существования подобной связи, и пытка возобновлялась и усиливалась. Дело в том, что лицо, которое подозревали в сношениях с нечистой силой, рассматривалось как одержимое ею, следовательно, возникала необходимость изгнать вселившихся в него бесов, применяя самые жестокие меры. Пытка направлена, собственно не против обвиняемой, а против засевшего в ней беса. Истязающие «ведьму» судьи, мнят себя ее защитниками и прилагают усилия к тому, чтобы спасти ее из лап Сатаны. Пока он обитает в человеческой оболочке, он препятствует своей жертве сделать нужные судьям признания.
Если у мужчин, обвиненных в колдовстве, были ничтожные шансы на спасение, то у женщин таких шансов вовсе не было. Женщину, «сосуд нечестивый», «врата адовы», считали более падкой на всякого рода соблазны, поэтому более открытой дьявольским искушениям. Обвиненную в колдовстве женщину, попавшую в адскую машину инквизиции, никто и ничто не могло спасти. Разница в казни заключалась лишь в том, что раскаявшуюся и давшую показания ведьму сперва обезглавливали или душили, а потом сжигали, а «упорствующую» просто сжигали живьем или предварительно калечили. При казни присутствовало огромное количество народа.
Публичная казнь была своеобразным зрелищем, мрачным представлением, символизирующим торжество Бога над сатаной. Зрелище живьем сжигаемых людей стало чем-то заурядным. Для жителей города и деревни это зрелище сделалось и обязательным и притягательным, своего рода праздником. "Процедуре расправы над ведьмой придавался подчеркнуто публичный и торжественный характер, она явно была рассчитана на то, чтобы произвести максимум психологического воздействия на коллектив, члена которого подвергли ритуальному уничтожению" (5). Терроризированные крестьяне или горожане испытывали вместе с тем чувство облегчения: носительница зла была устранена!
Зрелища смерти, пыток, казней не могли не оказывать воздействия на восприятие и психику жителей города и деревни. Но они отнюдь не были лишь зрителями кровавых расправ. Нередко они и сами принимали в них прямое участие. Период религиозных войн во Франции и Германии, в других странах богат уличными самосудами толпы над попавшими в ее руки врагами. Католики в этом отношении не отличались от протестантов. Мучительные убийства сопровождались надругательствами над трупами. В силу некоторых черт средневекового мышления, сочетавшего бескомпромиссность, страстность в принятии решений с суеверными страхами, народ выносил приговор преступнику на основании одних подозрений, не имея ни малейших сомнений в справедливости своего обвинения.
В большинстве случаев суд был строгим и скорым. В г. Линдейме, например, обвинили шесть женщин в том, что они вырыли на кладбище труп новорожденного младенца и употребили его для приготовления какой-то чудодейственной мази. Их пытали и под пытками несчастные сознались во всем, в чем их обвиняли. Муж одной из этих женщин настоял, однако, на том, чтобы разрыли могилу и на месте убедились бы в невиновности женщин. Могила была разрыта в присутствии всех судей. Раскрыли гробик - внутри лежал нетронутый труп младенца. Но судьи не признали ошибочной поспешности своего обвинения и объявили, что, раз женщины сознались, значит они виноваты; что касается того, что в гробе оказался нетронутый труп младенца, - так это не что иное, как дьявольское наваждение. И женщины были сожжены.
Для создания более полной и цельной картины о процессе охоты на ведьм, для того, чтобы понять природу массовых преследований и тех стрессовых состояний, которые их порождали и которые им сопутствовали, было бы желательно уяснить некоторые характерные особенности социальной психологии населения Европы в указанный период. Тем самым был бы намечен тот фон, на котором развертывалась охота на ведьм.
Социальная психология масс периода XV-XVII вв. трудно уловима. Основные классовые и сословные противоречия позднефеодального общества создали почву для определенных настроений простонародья: ненависти к господам, недоверия к священникам, зависти, испытываемой к богатеям.
Начавшееся в переходный от феодализма к капитализму период расшатывание традиционных деревенских микроструктур, таких как сельская община, не могло не порождать беспокойства и служило источником внутренних конфликтов в этих прежде замкнутых мирках крестьянской жизни. При переходе от средних веков к новому времени большой мир все энергичнее вторгался в пределы деревни. Но, очевидно, наиболее мучительными оказались внутренняя ломка общинного порядка и кризис сельской солидарности, вызванный усилением противоречий между жителями деревни. С этой напряженной социально-психологической обстановкой, сложившейся в западноевропейской деревне, связана и охота на ведьм, развернувшаяся в XVI-XVII вв (6).
Поведение и психология простолюдинов в первую очередь определяется, естественно, их трудом. Тесная, неразрывная связь с землей и высокая оценка с/х труда - неотъемлемая часть крестьянской психологии.
Первое, что приходиться отметить в крестьянском мироощущении этого периода, - это страх и неуверенность, которые владели народными массами. Они провоцировались многими важными причинами, в частности, отношением крестьянина к земле, которую он обрабатывал. Он был кровно, многими прочными узами с нею связан, но ею законно не владел. Эта неуверенность в том, будет ли земля принадлежать крестьянину и дальше или же будет отобрана феодалом, двигала крестьян как во время столь частых в XV-XVII вв. восстаний, так и в ранних буржуазных революциях.
Как уже было сказано ранее, все исследователи отмечают неуверенность и страх, владевшие массами в XV-XVII вв., рост напряжения в социально-психологической сфере с общей экономической и политической ситуацией в Европе конца XVI-XVII вв. В период между 1580 и 1620 гг., хозяйственный подъем предшествующего времени сменился длительным застоем и упадком. Последний нашел также и демографическое выражение. Социально-экономический кризис сопровождался крупными политическими коллизиями. Население не могло не ощущать и не осознавать обрушившихся на него бедствий. Оптимистические настроения, характерные для раннего Средневековья, сменяются всякого рода страхами, отчаяньем и попытками как-то объяснить кризис. )