Всякий практический закон - императив, но не всякий импера­тив - закон: гипотетические императивы отнюдь не могут быть названы практическими законами. В отличие от гипотетических категорические императивы суть безусловные и всеобщие предпи­сания, которые должны исполняться всеми и требуют своего испол­нения в любой ситуации независимо от желания или нежелания это сделать. Не завися от желаний людей, практические законы не зависят и от материи этих желаний, т. е. от тех природных предме­тов, на которые направлены желания. Поэтому Кант называет их чисто формальными принципами. В качестве формальных принци­пов категорические императивы противостоят материальным прин­ципам. Материальные принципы - это житейские принципы; они призваны способствовать поддержанию и облегчению жизни каж­дого отдельного человека и потому имеют дело с существующими во времени и пространстве желательными или нежелательными для него предметами. Как уже сказано, все материальные принципы “подпадают под общий принцип себялюбия и личного счастья”. Категорические императивы вообще не связаны с предметами окру­жающего нас мира, они касаются только поведения людей. При этом они объективны, т. е. одинаковы для всех и обязательны для каждо­го всегда, в какой бы ситуации он ни находился. Они вовсе не нацелены на повышение благосостояния людей, не имеют ничего общего с их личным счастьем. Они даже не направлены на поддер­жание жизни человека; они настолько суровы, что требуют своего исполнения, даже если ему за это угрожает смерть. Вспомним вы­шеприведенный пример Канта: человек не должен лжесвидетельст­вовать, даже если за отказ от лжесвидетельства его «государь» обещает его повесить. Но ведь жизнь - это необходимое условие существования человека во времени и пространстве, не говоря уже о том, что она - необходимое условие всякого возможного для него благополучия и счастья. Человек в состоянии подчиняться природ­ной причинности, если и только если он живет в природе. Значит, коль скоро категорические императивы стоят «выше» даже самой жизни человека, они не могут исходить из природной причинности; они стоят «выше» этой причинности, «выше» всего феноменального, всей природы. Откуда же они исходят? Если бы человек был только существом природным, им неоткуда было бы взяться. Таким обра­зом, постольку, поскольку они существуют, ясно, что они могут корениться только в ноуменальной глубине человека. Но что же собой представляют эти необыкновенные категорические импера­тивы? Каким образом они существуют и как нам становится извест­но об их существовании? Чего они с такой суровостью требуют от нас и как воздействуют на нас? Прежде всего, согласно Канту, в них нет ничего таинственного: они хорошо знакомы каждому из нас. Они постоянно пребывают в сознании каждого человека, являются фактом сознания каждого из нас, или точнее “фактом разума”,[22] как говорится в «Критике практического разума». В ней же сказано, что категорический императив существует как «голос разума», являю­щийся «четким», «незаглушимым» и «внятным даже для самого простого человека».[23] Что же это за голос? Вот у Сократа, если верить Платону, в душе звучал голос некоего «демона», с которым Сократ постоянно советовался в затруднительных ситуациях. Мо­жет быть, и в душе каждого из нас слышится голос подобного «демо­на» или ангела-хранителя? Но Кант имеет в виду не такие голоса. Ведь они дают индивидуальные советы, а категорические импера­тивы одни и те же для всех. Это и не голос веры, звучащий в душе каждого верующего человека; он тоже слишком индивидуален и интимен. Это именно голос разума. Кант настаивает на этом. Неда­ром он говорит, что категорические императивы имеют силу не только для всех людей, но и для всякого разумного существа. Шо­пенгауэр в трактате «Об основе морали» слегка подсмеивается над этим уточнением Канта: для чего это Кант упоминает о разумных конечных существах наряду с упоминанием о людях? Разве ему известны какие-нибудь подобного рода существа? “Невольно на­прашивается подозрение, что Кант немного подумывал при этом о добрых ангелах или, по крайней мере, рассчитывал на их помощь для убеждения читателя”.[24] Между тем, напоминает Шопенгауэр, он сам в «Критике чистого разума» положил конец подобным сущ­ностям. Можно согласиться с Шопенгауэром в том отношении, что Кант здесь скорее всего имел в виду действительно ангелов. Ясно, что не инопланетян и обитателей летающих тарелок! Ведь Кант был верующим человеком, и не исключено, что верил в бессмертие человеческой души. Разумеется, «Критика чистого разума» воспре­щала ему делать какие-либо ассерторические утверждения по пово­ду существования или не существования ангелов, но мыслить о них в проблематической модальности она ему возбранить не могла. Упо­миная о разумных конечных существах, не являющихся людьми, философ хотел подчеркнуть всеобщий характер разума, его способ­ность проявляться не только в людях.

Настаивая на том, что на языке категорических императивов с нами говорит разум и только разум, причем в ипостаси чистого практического разума, не подчиненного способности желания, Кант хочет сказать, что категорические императивы (они же - практические законы) должны удовлетворять соответствующим требованиям. Категорический императив (практический закон) должен быть не субъективным, а объективным основоположением; он не должен зависеть от материи способности желания, т. е. должен быть априорным и, следовательно, всеобщим необходимым предпи­санием. Согласно Канту, практические законы всем этим требованиям удовлетворяют. Чтобы лучше понять, что такое их объектив­ность, необходимость, всеобщность и априорность, полезно ознако­миться со следующей цитатой из «Критики практического разума». Сравнивая гипотетические императивы с категорическими. Кант пишет, что “принципы себялюбия могут содержать в себе общие правила умения (находить средства для целей) , но тогда они только теоретические принципы (как, например, закон, гласящий, что, кто хочет есть хлеб, должен выдумать мельницу). Но практические предписания, которые на них основываются, никогда не могут быть общими, ведь определяющее основание способности желания по­коится на чувстве удовольствия и неудовольствия, которое никогда нельзя считать направленным вообще на одни и те же предметы. Но если предположить, что конечные разумные существа думают со­вершенно одинаково и в отношении того, что они признают объек­тами своих чувств удовольствия или страдания, и даже в отношении средств, которыми они должны пользоваться, чтобы добиться удо­вольствия и не допустить страдания, то все же они не могли бы выдавать принцип себялюбия за практический закон, так как само это единодушие было бы только случайным. Определяющее основа­ние всегда имело бы только субъективную значимость, было бы только эмпирическим и не имело бы той необходимости, которая мыслится в каждом законе, а именно объективной необходимости из априорных оснований; эту необходимость следовало бы выдавать не за практическую, а только за физическую, а именно, что наша склонность вынуждает нас совершить поступок так же неизбежно, как нас одолевает зевота, когда мы видим, что другие зевают”.[25]

Чего же требуют от нас категорические императивы? Каковы они по своему содержанию? Один из категорических императивов мы уже приводили: это требование не нарушать девятую заповедь декалога («не лжесвидетельствуй»). В «Критике практического ра­зума» есть еще пример категорического императива: “Или предпо­ложите, что вам рекомендуют человека в качестве эконома, на которого вы можете слепо положиться во всех своих делах; чтобы внушить к нему доверие, станут вам превозносить его как умного человека, который прекрасно понимает свои интересы, а также как человека неутомимо деятельного, который не оставит неиспользо­ванным для этого ни одного удобного случая; наконец, чтобы не было никаких опасений насчет грубого своекорыстия с его стороны, станут хвалить его, что он человек очень тонкий, что он ищет для себя удовольствия не в накоплении денег или грубой роскоши, а в расширении своих знаний, в избранном и образованном обществе, даже в благотворении нуждающимся, но что он, впрочем, не особен­но разборчив в средствах (а ведь эти средства достойны или недо­стойны в зависимости от цели), и чужие деньги, и чужое добро, лишь бы никто не узнал или не мешал, для него так же хороши, как и его собственные. В таком случае вы подумаете, что тот, кто реко­мендует вам этого человека, или подтрунивает над вами, или выжил из ума”.[26] Иначе говоря, нельзя воровать ни под каким даже самым благовидным предлогом, т. е. нельзя нарушать восьмую заповедь («не кради») . Так что же? Выходит, что кантовские категорические императивы (практические законы) - это всем давно известные нормы нравственности? Да, именно так. Этические нормы и только они составляют все множество категорических императивов. Для того, чтобы максимально были удовлетворены требования объек­тивности, формальности, априорности, всеобщности и необходимо­сти, которые Кант предъявляет к категорическим императивам, он предлагает единую общую формулировку, откуда следуют все кате­горические императивы, все нравственные нормы. В самом деле: ведь каждая норма касается той или иной конкретной ситуации и поэтому не является в полном смысле формальной и чисто априор­ной. Поэтому Кант вводит в рассмотрение «основной закон чистого практического разума», как он его называет, который, будучи при­менен к той или иной конкретной ситуации, позволяет сформули­ровать соответствующий ей категорический императив. Таким образом. Кант аккумулирует весь нравственный кодекс в единой формулировке, которую в послекантовской философской литерату­ре принято именовать просто категорическим императивом (так сказать. Категорическим Императивом с большой буквы, посколь­ку все остальные находятся в полной зависимости от него), а сам Кант предпочитал называть нравственным законом. В «Критике практического разума» он выглядит следующим образом: “Посту­пай так, чтобы максима твоей воли могла в то же время иметь силу принципа всеобщего законодательства”.[27] )