Однако характерным для этой связи является как раз то. что она была полна изломов и необычностей : несмотря на все свои мелкобуржуазные наклонности, он в действительности не принадлежал к этому миру, во всяком случае, его корни никогда не достигали тут достаточной глубины, чтобы он разглядел ограниченность, присущую ему. По этой же причине его оборонительная реакция и была преисполнена таких неприязненных чувств, и поэтому-то он довел оборону мира, о защите которого говорил, до разрушения этого мира.

И все же поразительным образом этот обращенный в прошлое, совершенно очевидно сформированный XIX-м веком человек вывел Германию, равно как и немалые части зараженного его динамизмом мира, в XX-е столетие : место Гитлера в истории куда ближе к великим революционерам, нежели к тормозившим ее, консервативным власть имущим. Конечно, свои решающие стимулы Гитлер черпал из стремления воспрепятствовать приходу новых времен и путем внесения великой, всемирно-исторической поправки вернуться к исходной точке всех ложных дорог и заблуждений : он — как это он сам сформулировал — выступил революционером против революции. Но та мобилизация сил и воли к действию, которых потребовала его операция по спасению, чрезвычайно ускорила процесс эмансипации, а перенапряжение авторитета, стиля, порядка, связанное с его выступлением, как раз и ослабило взятые ими на себя обязательства и привело к успеху те демократические идеологии, которым он противопоставлял такую отчаянную энергию. Ненавидя революцию, он стал, на деле, немецким феноменом революции.

Конечно, самое позднее уже с 1918 года в Германии шел процесс острых перемен. Но этот процесс проходил половинчато и чрезвычайно нерешительно. И только Гитлер придал ему ту радикальность, которая и сделала процесс по сути революционным и кардинально изменила застывшую и удерживаемую в рамках определенных авторитарных социальных структур страну. Только теперь, под воздействием притязаний фюрерского государства, рухнули почтенные институты, были вырваны из привычных связей люди, устранены привилегии и разрушены все авторитеты, не исходившие от самого Гитлера или не санкционированные им. При этом ему удалось либо погасить страхи, которые сопровождают обычно разрыв с прошлым, либо преобразовать их в энергию на пользу общества, поскольку он умел достаточно достоверным образом преподнести себя массам в качестве всеобъемлющего авторитета, но главным тут явилось то, что он ликвидировал наиболее конкретную форму проявления страха перед революционным будущим.

Конечно, было пущено в ход насилие. Но он никогда — с самого начала — не делал ставку только на грубую силу. С намного большим успехом Гитлер противопоставил мифу о мировой революции и об определяющей ход истории силе пролетариата свою собственную, конкурирующую с этим идеологию. Клара Цеткин видела приверженцев фашизма в первую очередь в разочарованных людях всех слоев, в “ наиболее усердных, сильных, решительных, отважных элементах всех классов “, и вот Гитлеру и удалось объединить их всех в новом мощном массовом движении. Во всяком случае, идеологическая инициатива в 30-е годы перешла на некоторое время от Москвы к Берлину, и утопия о классовом примирении оказалась настолько явно сильнее утопии о диктатуре одного класса над всеми другими, что Гитлер смог привлечь на свою сторону значительные отряда даже вызывавшего такой страх пролетариата и включить их в пестрый состав своих сторонников, где были люди всех классов, всех категорий сознания и имущественного положения.

Как фигура социальной революции Гитлер, следовательно, представляет собой явление, чье неоднократно отмечавшаяся “ двойная суть “ не проявляется нигде столь явственно, как именно в этой связи. Ибо нельзя сказать, что революция, которая была делом его рук, случилась якобы вопреки его намерениям : революционная мысль об “ обновлении “, о преобразовании государства и общества в свободную от конфликтов, по-боевому сплоченную “ народную общность “ была доминирующей всегда. Обладал Гитлер и волей к переменам, и представлением о цели, и готовностью к соединению воедино того и другого. Сопутствовавшие обстоятельства национал - социалистической революции, ее прямая радикальность и кажущаяся лишенной программы всеядность легко могут служить основанием для того, чтобы назвать ее вдохновителя и руководителя революционером, ибо с более близкого расстояния почти все процессы насильственных преобразований видятся “ кровавым шарлатанством “. Поэтому и господство Гитлера следует, может быть, рассматривать не изолированно, а как террористическую, в определенном смысле якобинскую фазу в ходе той широкомасштабной социальной революции, которая привела Германию в ХХ-й век.

И все-таки тут не может не возникнуть сомнение : не была ли эта революция в большей степени случайной, слепой и лишенной цели, не лежали ли в основе перемен не долгое размышление, а лишь волюнтаризм и безоглядность Гитлера, недостаточное понимание им того, чем бала Германия в плане ее социального, исторического и психологического своеобразия, и не имел ли он в виду, взывая к ярким образам прошлого, всего-навсего пустой традиционализм, помогавший ему скрывать за декорациями в фольклорном духе ужас перед будущим ?

Не в последнюю очередь эти сомнения порождаются склонностью национал - социализма идеологически рядиться в максимально “ консервативные “ одежды. Вот что он не намеревался делать ни при каких обстоятельствах, так это реставрировать доиндустриальное государство привилегий, и никакие маскарады не должны затмевать тот факт, что он — вопреки своей амбиции восстановить немецкое прошлое, его достоинство, его аристократию — с помощью радикального насилия втолкнул страну в современность и раз и навсегда отрезал обратные пути в то авторитарно - государственное прошлое, которое благодаря охранительному темпераменту немцев держались открытыми несмотря на все социальные изменения. Парадоксально, но только с ним в Германии завершился XIX-й век. И какое бы впечатление не производил Гитлер, он был современнее или хотя бы решительнее по своей ориентации на современность, чем все его внутриполитические антагонисты. Трагичность консервативного Сопротивления как раз и заключается в том, что у его участников понимание морали во многом превосходило понимание политики : там авторитарная, глубоко погрязшая в своей романтической запоздалости Германия вела бесперспективную войну с современностью. Превосходство Гитлера над всеми его соперниками, включая и социал - демократов, основывалось именно на том, что он острее и решительнее их осознал необходимость перемен. Отрицание им современного мира проходило как раз под знаком современности, а своему аффекту он придал черты духа времени. Да и тот разлад, чье жертвой стал он как революционер, вполне им осознавался ; с одной стороны, он воздавал должное заслугам германской социал - демократии за то, что в 1918 году была устранена монархия, но, с другой стороны, говорил о “ тяжких страданиях “, которые причиняются любым общественным поворотом. А в конечном же счете внутренне желание назвать его революционером целиком связано, наверное, с тем, что идея революции представляется сознанию в тесном единстве с идеей прогресса. Но господство Гитлера не оставило незатронутой и терминологию, и одним из последствий этого не в последнюю очередь является и то, что понятие революции лишилось тут той моральной амбиции, на которую оно долго претендовало.

Однако национал - социалистическая революция захватила и разрушила не только устаревшие социальные структуры ; не менее глубокими были ее психологические последствия, и , возможно, именно в этом заключался ее важнейший аспект : она коренным образом изменила все отношение немцев к политике. До этого немецкий народ чуждался политики и ориентировался на частные взгляды, качества и цели ; успех Гитлера был частично связан с этим. А бросающееся в глаза на протяжении длительных периодов отсутствие людей, выступающих лишь при случае и как бы издалека как пассивный элемент, как инструмент или декорация, отражает что-то от традиционного немецкого воздержания от политики, что в психологическом плане так играло на руку режиму и было умело использовано им. Ибо в целом нация, которой разрешалось только маршировать, тянуть в знак приветствия руки и аплодировать, воспринимала себя не столько Гитлером выключенной из политики, сколько избавленной от нее. Всему набору ценностей — таких как “ третий рейх “, народная общность, вождизм, судьба или величие — были гарантированы массовые рукоплескания не в последнюю очередь как раз потому, что они означали отказ от политики, от мира партий и парламентов, от уловок и компромиссов. Мало что воспринималось и понималось столь спонтанно, как склонность Гитлера мыслить категориями героики, а не политики, трагики, а не социальности и замещать Вульгарную заинтересованность подавляющими мистическими суррогатами. О Рихарде Вагнере сказано, что он делал музыку для людей без музыкального слуха, с тем же правом можно сказать, что Гитлер делал политику для аполитичных. )