При таких обстоятельствах опальному епископу не ос­тавалось иного выбора, как разделить изгнание королевы-матери в Блуа и ожидать там вместе с ней лучших времен. Впрочем, он предварительно навестил нового премьера Люина, поздравил его и уверил, будто едет с бывшей реген­тшей, "чтоб подавать ей благие советы и доносить обо всех ее намерениях и поступках". Однако присутствие в Блуа такого ловкого дипломата, как Ришелье, начало беспокоить короля и Люина. Люсонскому епископу поведено было вер­нуться в свою епархию. Ришелье немедленно повиновался и как будто совершенно погрузился в богословские иссле­дования.

Поселившись в аббатстве Куссе, он написал объемистое сочинение под заглавием: "Защита главных положений ка­толического исповедания шарантонскими пасторами". Сочи­нение это доставило ему репутацию одного из самых вы­дающихся апологетов католицизма. Но эти богословские за­нятия не удовлетворяли честолюбивого прелата. Он обратился к королю с всеподданнейшей просьбой, в которой уверял в неизменной преданности своей престолу и отвра­щении от политических интриг. Несмотря на эти уверения, король и первый министр имели основание подозревать люсонского епископа в тайных сношениях с Марией Медичи и выслали его из французских пределов в Авиньон. Тем временем, бывшая регентша самовольно удалилась из Блуа в Ангулем и начала набирать там войска, начальство над которыми поручила герцогу Эпернону. Франции угрожала междоусобная война. Ввиду такого критического положения Людовик XIII вызвал Ришелье из Авиньона и отправил в Ангулем к королеве-матери. Люсонский епископ добился желаемого соглашения, но оно оказалось непрочным и через год междоусобная война возгорелась с новой силой. Только после поражения армии королевы при Пон-де-Се удалось примирить Марию Медичи с сыном. В награду за это Людовик XIII обещал исходатайствовать у Павла кардиналь­скую шляпу для Ришелье. Мир между королем и его матерью был скреплен женитьбой племянника герцога Люина на племяннице люсонского епископа. Свадьбу торжественно отпраздновали в покоях молодой королевы, а брачный контр­акт был подписан в Лувре в кабинете королевы-матери. Тем не менее, только смерть Люина возвратила Марии Медичи прежнее влияние и доставила Ришелье возможность вступить в государственный совет. Не доверявший ему Лю­довик XIII, по настояниям Люина, просил папу не обращать внимания на представления французского посла о возведении люсонского епископа в сан кардинала.

Герцог Люин никогда не командовал армиями, но тем не менее, состоял в чине коннетабля, т. е. генералиссимуса. Он по своей бесхарактерности и опрометчивости был как нельзя более под стать самому королю и вместо того, чтоб энергичнее противодействовать замыслам Испании и Авст­рии, помогал их осуществлению, вызвав междоусобную войну в самой Франции.

По совету своего премьера Людовик XIII нарушил статью Нантского эдикта, оставлявшую в руках беарнских гугенотов захваченные ими во время религиозных войн католические церковные имущества. Гугеноты взялись за оружие. Сам король двинулся на них с армией, предводимой шестью маршалами, и обложил укрепленный протестантами город Монтобан, но вынужден был снять осаду и отступить. Не­удачный исход кампании подорвал авторитет герцога Люина в глазах короля. Это так подействовало на герцога, что он умер, как уверяют, "от тревоги и огорчения".

После него во главе министерства стал принц Конде, вскоре утративший, однако, расположение Людовика XIII. Напротив того, Мария Медичи, следуя советам Ришелье, мало-помалу вернула себе доверие сына. По ее настояниям люсонский епископ получил наконец в 1622 году давно обещанную кардинальскую шляпу и вскоре после того от­казался от яюсонской епархии.

Высокомерие принца Конде сильно раздражало его со­товарищей по министерству. Король, в свою очередь, был недоволен безуспешностью все еще продолжавшейся войны с гугенотами. Мария Медичи приобретала, благодаря этому, все большее значение в государственном совете. Сблизившись с влиятельнейшими из министров, королева-мать обещала им не допускать кардинала Ришелье до непосредственного участия в государственных делах, после чего министры Брю-лар и Пюизье открыто приняли ее сторону.

Ришелье тем временем благоразумно стушевался, чтобы не возбуждать подозрения в министрах, чувствовавших в нем опасного соперника.

Следуя программе действий, начертанной ее фаворитом, королева-мать -всячески старалась щадить самолюбие царственного своего сына, который, постоянно нуждаясь в опеке, имел вместе с тем, подобно большинству бес­характерных людей, большие притязания на самостоя­тельность.

Когда принц Конде совершенно утратил доверие короля, прочие министры, по соглашению с Марией Медичи, убе­дили Людовика XIII пригласить в государственный совет маркиза Вьевилля. Новый министр начал с того, что уго­ворил короля сформировать новый кабинет. Отставка преж­него министерства была окончательно решена на конфиден­циальном совещании между королем, его матерью, Вьевиллем и Ришелье. Вьевилль стал первым министром, но Людовик XIII был еще слишком предупрежден против Ри­шелье, так что не дозволил включить его в состав кабинета. Тем не менее, честолюбивый кардинал был вполне уверен, что благодаря поддержке королевы-матери будет в самом непродолжительном времени призван к кормилу правления. Действительно, вскоре выяснилось, что Вьевилль не в силах справиться с возраставшими усложнениями внутренних го­сударственных дел и внешней политики.

Людовик XIII не отличался блестящим умом, но тем не менее обладал достаточной дозой здравого смысла, чтоб понимать необходимость для Франции противиться всякому дальнейшему усилению могущества Испании и Австрии. Обе эти державы, монархи которых были соединены тесными родственными узами, действовали с таким единодушием, как если б представляли собою одно неразрывное целое. К счастью для Европы, между австрийскими и испанскими владениями существовала чересполосность, препятствовавшая армиям Филиппа III и Фердинанда II соединиться в одну подавляющую громаду вооруженных сил.[4]

С целью устранения этой чересполосности, испанцы ре­шили завладеть Вальтелинской долиной, лежащей между озе­ром Комо и Тиролем. Долина эта, населенная по преиму­ществу католиками, находилась в вассальной зависимости от Граубюнденских кантонов, отличавшихся своей привер­женностью к реформации. Губернатор испанских владений в Италии, герцог Ферия, пользуясь религиозной враждой между католиками и протестантами, убедил вальтелинцев прибегнуть к покровительству Испании, ввел в долину ис­панские войска и построил там несколько укреплений. Таким образом, ему удалось установить прямое, хотя и не особенно удобное сообщение между испанскими и австрийскими вла­дениями.

Франция ограничивалась одними только протестами про­тив этого захвата. Испанское правительство, убежденное в том, что французские протесты не будут поддержаны объ­явлением войны, оставляло их без внимания. Вместе с тем, однако, оно всячески старалось поддерживать неурядицу во Франции и не жалело денег на субсидии вождям беспрерывно возгоравшихся там восстаний против королевской власти.

Падение Вьевилля значительно ускорил памфлет, озаг­лавленный: "Голос общества к королю". Автор этого памф­лета, аббат Фонкан Болье, состоял в близких сношениях с Ришелье, зачастую прибегавшего к его перу для распрост­ранения печатных пасквилей против министров. Кардиналу было известно, что Людовик XIII охотно читал такие па­сквили и принимал их до известной степени во внимание. Фонкан в своем памфлете, написанном в сотрудничестве с самим Ришелье, обвинял Вьевилля в лихоимстве, превыше­нии власти и прямом неповиновении королю. Вместе с тем, он указывал на кардинала, как на единственного че­ловека, способного вывести Францию из затруднительного положения.

ВНУТРЕННЯЯ И ВНЕШНЯЯ

ПОЛИТИКА КАРДИНАЛА

Если бы кардинал Ришелье не обладал выдающимися способностями к борьбе с самыми хитросплетенными инт­ригами и заговорами, то лишь придворные ковы должны были бы отнять у него целиком все время. Пребывание его у кормила правления оказалось бы тогда столь же безрезультатным, как и деятельность его предшественников — Кончини и герцога Люина. К счастью для Франции и Европы в слабом теле Ришелье жил мощный дух. Сознавая, что надежнейшим средством сохранить за собою пост первого министра является выполнение политической программы Генриха IX, которую Людовик XIII в принципе вполне одобрял, Ришелье деятельно работал над ее осуществлением. Он обещал королю укрепить внутри государства авторитет верховной власти и возвеличить Францию извне и сдержал свое обещание. Наиболее трудною представлялась первая часть этой задачи. Целое столетие междоусобных войн и религиозных смут ослабили во Франции все внутренние связи. Аристократия, которая при Генрихе IX начала было привыкать к повиновению королевской власти, убедилась за время регентства Марии Медичи и в первые годы царст­вования Людовика XIII в возможности безнаказанно сопро­тивляться королевским декретам. Французские протестанты представляли собою государство в государстве. Владея в силу Нантского эдикта многими крепостями, важнейшими из ко­торых были Ла-Рошель и Монтобан, гугеноты являлись не только религиозной сектой, но вместе с тем также и пол­итической партией, не стеснявшейся искать для себя союз­ников за границей. Государственные финансы находились в полном расстройстве; правосудие существовало только по имени. Даже в Париже на глазах короля безнаказанно на­рушалась имущественная и личная безопасность граждан; нельзя было выходить из дому без оружия уже потому, что среди белого дня никто не мог считать себя на го­родских улицах в безопасности. В самом Париже герцог Ангулемский, побочный сын Карла IX, пользовавшийся рас­положением Людовика XIII, не платил многочисленной своей прислуге жалованья, ссылаясь на то, что его отель выходит на четыре улицы, на которых такие молодцы, как его лакеи, могут без труда раздобыть себе деньгу. Если лакеи знатных бар бесцеремонно грабили и обирали прохожих, то их гос­пода позволяли себе еще большие вольности, на которые тогдашнее общественное мнение смотрело сквозь пальцы, между тем как с точки зрения современной нравственности они представляются чудовищными преступлениями. Можно было, разумеется, обращаться с жалобами в суд, но суды, по уверению современников, были "опаснее разбойничьих вертепов". К тому же французское дворянство не признавало авторитета судебной власти и смеялось над парламентскими повестками. Судебные пристава не смели даже являться в знатные дома с такими повестками, зная, что за подобную попытку будут до полусмерти исколочены палками. Сам Людовик XIII находил такое обращение с судебными при­ставами в порядке вещей и приказал было проучить палкой парижского парламентского пристава, дерзнувшего явиться в королевский замок Фонтенбло с исполнительным листом на одного из придворных. К счастью, присутствовавший при этом член государственного совета вступился за пристава и предложил королю сперва осведомиться, по чьему указу и распоряжению принесен во дворец исполнительный лист. Как и следовало ожидать, из документов выяснилось, что пристав действовал именем самого короля и по его указу. )