Дворяне же понимали, что в создавшейся обстановке политика принца оправдана, и надеялись с укреплением армии и страны укрепить свое влияние в противовес народу и буржуазии.

Вильгельм Оранский старался упрочить свое положение. Генеральным штатам удалось отнять у народных городских ополчений право обсуждать на своих собраниях наиболее важные политические вопросы, но пришлось согласиться с тем, что нужно запрашивать мнения командиров ополчений по отдельным важным делам, так как на этом, стремясь усилить свое влияние, настаивал принц.

Так же принц поступил и в вопросе о расширении представительства голландских городов в провинциальных штатах, добившись допуска в них, в дополнение к делегатам от крупных городов, делегатов от 12 средних и небольших городов Голландии. расширить представительство дворян в штатах принцу, однако, не удалось. Более того, купеческая верхушка при поддержке консисторий провела решение о создании Большого совета, который должен был предупредить попытки принца добиться единоличной власти.

Правда, Чистозвонов говорит, что принц только внешне «выставлял себя . защитником народных интересов». [xxvii] Разумеется, на первом месте у принца были личные интересы. Но, мы думаем, не стоит все-таки чересчур очернять все его действия, тем более что многие из них приносили благо.

Но каким бы ловким политиком ни был принц, он не мог предотвратить всех социально-политических конфликтов. Так, ему не удавалось обеспечить свободу католицизма, так как это вызывало открытое сопротивление народа.

Когда Дордрехтский синод кальвинистской церкви (1574) принял решения, которые фактически предписывали консисториям оказывать действенное влияние на ход политической жизни, вмешиваться в решение внутригородских и государственных дел, вести непримиримую борьбу с католицизмом, это было воспринято принцем как попытка «установить теократию», и политическая борьба разгорелась с новой силой.[xxviii]

Чистозвонов опять с позиций марксистско-ленинской идеологии объясняет желание принца дать свободу католического вероисповедания его желанием пойти на сговор с властями, указывая на его «показное благочестие, прикрывавшее глубокое равнодушие к религии как к таковой».[xxix]

Мне кажется, что дело в другом. Исключительно тонкий политик, лишенный всякого религиозного фанатизма, Вильгельм Оранский нашел в примирительном христианстве Кассандера -–в этом своеобразном переводе идей Эразма Роттердамского на теологический язык – учение, которое наиболее соответствовало его внутренним склонностям. Хотя он продолжал признавать себя в Брюсселе католиком, называя себя втайне в письмах своих в Германию лютеранином, тем не менее в действительности он не был ни тем, ни другим. По своему личному убеждению, а также как государственный деятелей он был сторонником веротерпимости. Его подозревали даже в том будто он мечтает о «своего рода полукатолической, полулютеранской религии, которую он сам себе выдумал, чтобы удовлетворить и тех и других».[xxx] Под влиянием происходившего в стране брожения и угрожавших ей опасностей он все больше укреплялся в убеждении, что только объявление религиозного мира наподобие установленного в Германии сможет восстановить спокойствие в Нидерландах.[xxxi]

Таким образом, в данном случае склонность принца к компромиссу имеет положительный момент: он не хотел распространения фанатизма, утверждения вместо главенствующего католицизма главенствующий протестантизм, хотел ввести свободу совести и уменьшить тем самым конфликты.

Но другой момент политики Вильгельма Оранского рисует его с неблагоприятной стороны: он потворствовал отдельным реакционерам и окружал себя дворянами и иностранцами (вопреки своим официальным заверениям, принц открыл ворота нидерландских городов перед иноземными войсками – Англии и Франции, которые намеревались отхватить кусок побольше).

Неискренняя политика принца вызвала резкое недовольство народа и нападки консисторий. Его оскорбляли на улицах, насмешливо спрашивали, кто же он – кальвинист или католик. Он окружил себя телохранителями из немецких наемников, опасаясь за свою жизнь, ночевал на корабле, а в письмах всячески поносил голландский народ, называя его «самым испорченным народом во всем мире», «бунтовщиками, которые куражатся лишь покуда в их головах бродят винные пары» и т. д.[xxxii]

Это послание испанскому монарху, продиктованное страданиями и бедствиями нидерландского народа, произвело на современников сильное впечатление В декабре 1573 года герцог Альба по приказу Филиппа II был вынужден покинуть Нидерланды. Передав управление ими новому правителю, назначенному из Мадрида, - дону Луису Рекензесу.[xxxiii]

Революционно-демократическое движение в южных провинциях развивалось вширь и вглубь. Но принц Оранский продолжал вести становившуюся с каждым днем все менее популярную политику компромиссов и политических интриг. Такая линия поведения не могла обеспечить оранжистской партии ни достаточно прочной политической опоры внутри страны, ни достаточно сильной армии для ведения войны с испанцами. Поэтому принц снова обратился как к единственному средству укрепления своих военных сил к помощи иноземных государств. Снова доверенные лица Вильгельма Орлеанского вели дипломатические интриги в придворных кругах Лондона и Парижа. Внешнеполитические комбинации принца при этом самым причудливым образом перекрещивались с происками соперничавшей с ним на внутриполитической арене дворянской партии, эмиссары которой также выпрашивали помощь у Англии и Франции. В результате страна наполнялась военными авантюристами.[xxxiv]

Также важно проанализировать политику принца к Гентскому восстанию.

В Генте социальо-политическая борьба достигла особенной остроты, он стал в 1578 году центром революционно-демократического движения на юге страны. 124. Принц Оранский искал промежуточное, компромиссное решение, опасаясь чрезмерного усиления восставших масс. Поэтому принц проводил сложную и двусмысленную политику. Не выступая открыто против гентцев, он вел настойчивую работу по внесению раскола в их среду. Неоднородность социальных сил, поддерживавших демократическое движение в Генте, облегчало его задачу. Принц прибрал к рукам Рихове, собравшего вокруг себя умеренно буржуазные и бюргерские элементы, оказывавших влияние на определенную часть цеховой массы. Затем принц стал всячески раздувать соперничество между Рихове и Имбизе, подрывая изнутри силы гентского демократического движения. Не довольствуясь этим, принц начал оказывать политическое давление на гентцев. 11 октября 1578 года в Гент от лица Генеральных штатов была послана специальная депутация, возглавляемая ближайшим приспешником принца – Ф. Марниксом. Она потребовала от гентцев прекращения «беспорядков», восстановления католического духовенства в имущественных правах, введения свободы католического богослужения, выплаты Гентом налогов и отпуска на свободу арестованных контрреволюционеров. Примечательно, что ультиматумы сходного содержания предъявили Генту Елизавета Английская и герцог Анжуйский.

Всячески задабривая «недовольных», обещая им «навести порядок» во Фландрии, принц Оранский тем временем продолжал вносить раздоры в среду гентцев. В ноябре 1578 года дело дошло до ареста Имбизе сторонниками Рихове. Под давлением вооруженного плебса Имбизе был освобожден, но Рихове готовил новые провокации. Чтобы укрепить положение Рихове и заставить гентцев практически выполнять данные ими ранее обязательства (они пообещали из тактических соображений выполнить большинство требований принца), Вильгельм Оранский в конце ноября 1578 года прибыл в Гент. Он открыто третировал Имбизе и Петра Датенуса и грозил им, что они понесут должное наказание за свою дерзость.[xxxv]

После заключения в мае 1579 года Утрехтской унии, принц снова начал переговоры с герцогом Анжуйским и Елизаветой Английской, рассчитывая получить у них военную помощь для продолжения борьбы с Испанией, и, прислушиваясь к их требованиям «обуздать чернь», приступил к планомерному подавлению революционно-демократического движения. )