Безусловно, создание национальной науки - чудовищно сложная задача. Но ведь создало же российское дворянство великую литературу, что вряд ли было легче (организация издательского дела, преодоление цензурных препятствий, усвоение принадлежавших иной культуре художественных форм и т. д.), чем, например, развитие университетов. Тем не менее становление в России литературы, по сути, на добровольных началах, шло намного успешнее, чем поддерживаемой государством науки.

{Из работ современных историков и социологов науки видно, что с аналогичной ситуацией мы сталкиваемся в Индии, Японии, странах Латинской Америки, где уже давно пытаются создать у себя развитые научные сообщества западного типа, не жалея на это материальных и прочих средств. Однако заимствование этими странами западного искусства, казалось бы, неразрывно связанного с чужими культурными традициями, шло быстрее и легче, чем объективной, вненациональной по самому своему смыслу западной науки. (См. по этому вопросу статью и содержащуюся в ней библиографию.).}

Говоря о возможной роли Герцена в "сайентизации" России, важно подчеркнуть и то, что западники, к которым он принадлежал, безоговорочно выступали за распространение в стране науки, видя в ней, в стиле европейских социальных идей, мощнейшее средство материального и духовного преобразования общества.

{Отношение славянофилов к распространению в обществе науки и образования было довольно настороженным из-за опасения бесконтрольным распространением знаний повредить нравственность народа. Так, например, И. В. Киреевский в "Записке о направлении и методах первоначального образования народа в России" (1839), адресованной попечителю Московского учебного округа графу С. Г. Строганову, настаивал на том, что даже техническое и ремесленное образование должно быть обязательно увязано с нравственным, в пределе религиозным воспитанием. "Школа, - писал Киреевский, - должна быть не заменою, но необходимым преддверием церкви".

Но почему же тогда Герцен и другие радикально настроенные интеллигенты сами не занимались научными исследованиями, не преподавали в университетах, а предпочитали превращаться в "кающихся дворян", социалистов и революционеров? Почему тот же Герцен, разочаровавшись в Московском университете, не отправился продолжать свое образование за границу? Хотел ли он вообще заниматься наукой и, если да, то как и какой? Для ответа на эти вопросы мы должны обратиться к анализу его философских воззрений. В конце концов именно они стали фактически главной причиной обиды на Перевощикова, разочарования в науке и ухода из нее.

Упоминаемые Перевощиковым статьи - это философско-публицистическая работа Герцена "Дилетантизм в науке", которая в 1843 г. по частям выходила в журнале "Отечественные записки". Не исключено также, что Перевощиков мог быть знаком, хотя бы понаслышке, с первыми статьями "Писем об изучении природы" - большого историко-философского и историко-научного труда, над которым Герцен работал в 1844 - 1845 гг. и в феврале 1845 г. начал публиковать в этом же журнале. С "Отечественными записками" с 1840 г. активно сотрудничал и Перевощиков, напечатав в них ряд весьма интересных популярных статей об астрономии, ее истории и методологии. Таким образом, в этот период Герцен и его учитель, на первый взгляд, занимались одним и тем же делом - популяризацией и пропагандой науки в России. Что же в таком случае вновь вызвало раздражение Перевощикова?

"Дилетантизм в науке" А. И. Герцена

Работа Герцена "Дилетантизм в науке" - сочинение во многом уникальное, являющееся практически первой в России попыткой построить развернутую философскую концепцию развития науки, определить ее место в обществе и в духовной жизни человека. Сам Герцен характеризовал свою работу как пропедевтическую, предназначенную прежде всего тем, кто только приступает к изучению науки. При этом ее главная цель - предохранить начинающих от того опасного разочарования в науке, которое распространяется в российском обществе. (Естественно, той его части, с которой контактировал Герцен.) Он пишет, что, столкнувшись с первыми трудностями и не пойдя дальше предисловий, отечественные дилетанты все громче стенают теперь о том, что наука не соответствует высоким чаяниям духа и "вместо хлебов предлагает камни", что она слишком сложна, неинтересна и, кроме того, пользуется незнакомыми словами. Но самое главное, поскольку современная наука - всего лишь "разработка материалов", промежуточная стадия, то нет смысла корпеть над ней, так как всё равно скоро появится новая, более совершенная и более доступная наука ю

Понятно, насколько опасными были подобные настроения в стране, где отсутствовали прочные научные традиции и где еще совсем недавно, помня о "чистке" Магницким Казанского университета, даже скептически настроенные профессора вставляли в свои лекции и учебники цитаты из Библии, всячески подчеркивая согласие науки и религии. Поэтому неудивительно, что Герцен, не жалея сарказма и возмущения, пишет, что этим романтикам и лжедрузьям науки нужна фактически не сама наука, а их собственные туманные представления о ней, возможность непринужденно пофилософствовать о различных проблемах, не утруждая себя необходимостью проверить собственные суждения опытом или вычислениями. Причем особенно беззащитной перед такими "любителями" науки оказывается философия, где чаще всего берутся судить о любых вещах, не удосужившись даже поверхностным знакомством с предметом

Такое отношение к науке Герцен вполне резонно объяснял тем, что она досталась России готовой, без мук и труда. Отсюда та дикая смесь пиетета и снисходительности, мистических надежд и подозрительности, с которой, к сожалению, и по сей день приходится часто сталкиваться в нашей стране и которую, как это ни странно, мы обнаруживаем у самого Герцена, когда от критики дилетантов он переходит к критике современных ученых за чрезмерную специализацию, формализм, оторванность от жизни и другие "грехи". С какой-то поразительной непоследовательностью он предъявляет им все те же обвинения и претензии, за которые только что высмеивал дилетантов. Так, в главе "Дилетанты и цех ученых" Герцен пишет, что современная наука рвется из тесных аудиторий и конференц-залов в действительную (?!) жизнь, чему, однако, препятствует каста ученых, ревниво окружившая науку лесом схоластики, варварской терминологии и тяжелым, отталкивающим языком. "Наконец, последняя возможность удержать науку в цехе была основана на разрабатывании чисто теоретических сторон, не везде доступных профанам".

Герцен пишет, что современные ученые окончательно превратились в средневековых цеховиков-ремесленников, утративших широкий взгляд на мир и не разбирающихся ни в чем, кроме своей узкой темы. Конечно, снисходительно замечает Герцен, от занятий таких ученых может быть и какая-то польза, хотя бы в накоплении фактов, но тут же пугает читателя возможностью утонуть в море сведений, кое-как связанных искусственными теориями и классификациями, о которых ученые "вперед знают, что они не истинны" .

Важно подчеркнуть, что, критикуя ученых-цеховиков, Герцен имеет в виду прежде всего Германию, в науке которой, как он считает, в наибольшей степени восторжествовали "педантизм, распадение с жизнью, ничтожные занятия, искусственные построения и неприлагаемые теории, неведение практики и надменное самодовольство" и т. д. Но что, собственно, дает Герцену право судить о состоянии науки в Германии? Разве он учился в ее университетах, общался с немецкими учеными, работал в их лабораториях? )