Диалектическое единство любви и смерти отражено в древнейших мифах человечества и представлено фрейдистской метафорой тайного родства Эроса и Танатоса в современной сексологии.

Специфичными являются такие категории, как инь и ян, которые означают не только темное и светлое, пассивное и активное, но также женское и мужское. Завораживающая привлекательность этих символов неотделима от того факта, что иероглифы «инь» и «ян» служат важнейшими формантами китайской эротологической терминологии, в частности буквально обозначая соответствующие половые органы. Причем парадоксальным образом иероглиф «инь» способен обозначать не только женские, но и мужские гениталии, что, очевидно, связано и с его необычным первенством в паре с ян.

Необычно данное первенство потому, что, несмотря на кажущееся при первом взгляде равноправие инь и ян, в их соотношении имеется глубинная асимметрия в пользу второго, мужского, элемента, которая в китайской эротологии усилена до степени явного маскулоцентризма. Последний находится в сложном, но, видимо, в конечном счете гармоническом диссонансе с повышенной значимостью символа левизны, т.е. женской стороны, в китайской культуре и указанного приоритета инь.

В соотношении инь и ян нетривиальна не только их иерархия, но и взаимная диффузия, что на терминологическом уровне можно проиллюстрировать выражениями «инь цзин» – «иньский (женский) стебель» и «ян тай» – «янская (мужская) башня», обозначающими соответственно пенис и вершину влагалища. Основополагающая для Китая идея взаимопроникновения женского в мужское и мужского в женское, самым непосредственным образом воплощенная в символе Тай-цзи, где инь внедрено в ян, а ян – в инь.

Китайская эротология признавала транссексуализм как нормальность, отвечающую самому общему мировому закону взаимоперехода инь и ян, что, однако, в подтверждение хитрости мирового разума и на удивление наших современников, получило практическое осуществление и на Западе, и у нас.

Однако и тут скрыт очередной парадокс. С одной стороны, китайская эротология признавала транссексуализм, считала возможным прямой материально-энергетический обмен между мужчиной и женщиной, их полную или частичную трансформацию друг в друга. Это даже нашло свое отражение в эротической живописи и порнографических картинках, где изображения сексуальных партнеров порой настолько сходны, что с первого взгляда их трудно различить по половому признаку. Но, с другой стороны, понимание двух полов как двух разных видов природы, точнее даже разных «природ», различающихся между собой, подобно воде и огню, обнаруживает радикальную противоположность женщины и мужчины, которая в эротологической терминологии названа «враждой», или «соперничеством».

Первичность инь отражает вполне здравое представление о доминантности женского начала в детородном процессе. В древнекитайских эротологических сочинениях подобный подход нашел свое проявление в том, что главные тайны в них раскрывают женские персонажи (Чистая дева, Темная дева, Избранная дева и др.). Это очередной раз ярко контрастирует с общей ориентированностью данных произведений на мужчину.

И все же китайское общество на протяжении многих веков выглядело пуританской обителью, где строжайший конфуцианский этикет запрещал мужчине и женщине несанкционированно даже соприкасаться руками (откуда происходит схоластическая проблема подачи руки утопающей незнакомке). Не говоря уж а платонических поцелуях или о чем-то большем.

В Китае издавна различались любовь, секс и брак, допускались многоженство и большая степень сексуальной свободы (правда, в основном для мужчин) во внутрисемейных отношениях, не применились юридические санкции к так называемым половым извращениям и т.д.

СОЦИАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ И ЭРОТИКА.

Структура каждой цивилизации определяет присущую ей сексуальную практику. В Китае тремя наиболее очевидными источниками влияния на нее явились социальная приниженность женщин, рассудочная изобретательность мужчин и свободные от комплекса вины элементы языческих верований даосов. Представления о нормальном сексуальном поведении изменяются от эпохи к эпохе, от общества к обществу, и любое исследование, определяющее один подход как верный, а прочие – извращениями, всего лишь исходит из критериев своего места и времени. Например, к обрезанию китайцы относились со страхом, их приводила в недоумение клитородектомия, а поцелуи и случайные ласки, не ведущие к естественной и исступленной кульминации, они считали оскорблением начал инь и ян.

У китайцев не было непреодолимых религиозных и этических причин к осуждению гомосексуализма, мастурбации, «игры на флейте», трансвестизма, лесбиянства, полигамии, мазохизма или вуайеризма. Поскольку большинство из этих способов получить удовлетворение – если они практиковались с согласия всех участников – рассматривалось как вопрос личных предпочтений, то не было оснований расценивать их как преступления против общества. В случае садизма – извращения, способного привести к чрезвычайно разрушительным и болезненным последствиям,- число зафиксированных письменно случаев, позволяющих предположить, что китайцы прибегали к нему для сексуального возбуждения, крайне невелико.

Как отмечалось выше, идея случайного поцелуя представлялась бессмысленной, сам поцелуй – бесполезным сексуальным столкновением. Такой свойственный китайцу неромантический подход, а также восприятие им любовницы в качестве, скорее, сексуальной рабыни, нежели партнера, означали, что он не очень-то стремился ставить ее удовлетворение выше собственного и не слишком уж беспокоился, как бы проявить галантность на западный манер. Таким образом, у китайца за подготовительным поцелуем в ром вскоре последовало бы требование к женщине «сыграть на флейте»; соответствующее искусство ставилось не ниже искусства музыканта.

Гарем неизбежно ассоциировался с любовью между женщинами. Иногда, когда сотни женщин жили вместе, методы взаимного удовлетворения были продуманы до мелочей, нередко с благословения понимающего господина. Самыми лучшими считались искусственные пенисы из полированной слоновой кости или лакированного дерева, имевшие волнистую поверхность.

Если бы требовалось определить ту единственную область сексуального своеобразия, в которой китайцы преуспели больше всего, то таковой, несомненно, явилось бы использование сексуальных вспомогательных средств и приспособлений. Например, «бирманский колокольчик». Этот пустой серебряный шарик размером с ягоду помещался в вагину перед сношением и вследствие примечательного воздействия тепла и движений на находящийся внутри колокольчика маленький шарик было слышно постоянное позвякивание. Другая разновидность этого приспособления содержала каплю ртути и крохотный «молоточек» такие «колокольчики», обернутые в вату, часто помещались под большие половые губы и весело названивали, когда любовники начинали движения. Эту игрушку любили также лесбиянки. Ее внедрение вместе с другими приспособлениями при длительном использовании вызывало иногда деформации малых половых губ и растяжение клитора. Средневековые китайские книги по медицине описывают жалобу, характерную для наложниц, обойденных вниманием мужчин. Она обозначена термином «возгордившийся клитор», это один из признаков «гаремной нимфомании».

Эта очаровательная терпимость по отношению к большинству человеческих слабостей не была, однако, всеобъемлющей, и среди тех немногих, к которым относились с отвращением или враждебностью, были те, кто имел репутацию лицемеров или людей, склонных к притворству. К этой категории относились монахи и монахини. Китайцы не были религиозными, по крайней мере, в общепринятом смысле, и буддийские монахи вызывали как презрение, так и недоверие, особенно у непримиримых конфуцианцев, считавших их пришельцами с Запада.

В обществе, где правосудие часто было скорым и безотлагательным, где «Книга правил» и другие авторитеты ясно определяли происхождение и последствия нарушений норм, вынесение телесный наказаний было обыденной чертой жизни. Считалось, что свод законов призван регулировать все случаи нарушений норм в жизни клана, племени или семье и таким образом установить социальную гармонию и равновесие. )