С другой стороны, в интересах истории необходимо с достоверностью доискаться, где находились древнейшие места жительства этрусков и как этот народ двигался оттуда далее. О том, что до великого нашествия кельтов этруски жили к северу от реки По (Padus), соприкасаясь с восточной стороны на берегах Эча с венетами, принадлежавшими к иллирийскому (альбанскому?) племени, а с западной с лигурами, есть немало указаний; об этом главным образом свидетельствует уже раннее упомянутый грубый этрусский диалект, на котором еще во времена Ливия говорило население Ретийских Альп, равно как остававшаяся до поздней поры тускским городом Мантуя. К югу от По и близ устьев этой реки этруски и умбры смешивались между собою — первые в качестве господствующего племени, вторые в качестве древнейших обитателей страны, основавших старинные торговые города Атрию и Спину; однако Фельсина (Болонья) и Равенна, как кажется, были основаны тусками. Прошло много времени, прежде чем кельты перебрались через По; оттого-то этрусско-умбрский быт и пустил гораздо более глубокие корни на правом берегу этой реки, чем на ранее утраченном левом. Впрочем, все местности к северу от Апеннин так быстро переходили от одного народа к другому, что ни один из этих народов не мог достигнуть там прочного развития. Для истории гораздо более важно обширное поселение тусков в той стране, которая и в настоящее время носит их имя. Если там когда-нибудь и жили лигуры или умбры, то следы их пребывания были почти совершенно изглажены оккупацией и цивилизацией этрусков. В этой стране, простирающейся вдоль берегов моря от Пизы до Тарквиний и замкнутой с восточной стороны Апеннинами, этрусская нация нашла для себя прочную оседлость и с большей стойкостью продержалась там до времен империи. Северной границей собственно тускской страны была река Арно; земли, которые тянутся оттуда к северу вплоть до устьев Макры и до подножия Апеннин, были спорной территорией, находившейся то в руках лигуров, то в руках этрусков, и потому там не могло образоваться значительных поселений. С южной стороны, вероятно, были границей сначала Циминийский лес (цепь холмов к югу от Витербо), а потом Тибр; уже было замечено ранее, что страна между Циминийскими горами и Тибром с городами Сутрием, Непете, Фалериями, Вейями и Цере была занята этрусками гораздо позже, чем северные округа, быть может, не ранее второго столетия от основания Рима, и что коренное италийское население удержалось там на своих прежних местах, особенно в Фалериях, хотя и в зависимом положении. С тех пор как Тибр сделался границей Этрурии со стороны Умбрии и Лациума, там могло установиться довольно мирное положение дел, и, вероятно, не происходило никаких существенных изменений границ, по меньшей мере на границе с латинами. Как ни сильно было в римлянах сознание, что этруски были для них чужеземцами, а латины — земляками, они, как кажется, опасались нападения не столько с правого берега реки, сколько со стороны своих соплеменников из Габий и из Альбы; это объясняется тем, что со стороны этрусков они были обеспечены не только естественной границей — широкой рекой, но и тем благоприятным для их торгового и политического развития обстоятельством, что ни один из самых сильных этрусских городов не стоял так близко от реки, как близко стоял от нее на латинском берегу Рим. Ближе всех от Тибра жили вейенты, и с ними всего чаще вступали в серьезные столкновения Рим и Лациум из-за обладания Фиденами, которые служили для вейентов на левом берегу Тибра таким же предмостным укреплением, каким был для римлян на правом берегу Яникул, и которые переходили попеременно то в руки латинов, то в руки этрусков. Напротив того, с более отдаленным городом Цере отношения были гораздо более мирны и дружественны, чем вообще между соседями в те времена. Хотя до нас и дошли смутные и очень древние предания о борьбе между Лациумом и Цере и между прочим о том, как церитский царь Мезенций одержал над римлянами великие победы и обложил их данью вином, но гораздо определеннее, чем о той временной вражде, предания свидетельствуют о тесной связи между этими двумя самыми древними центрами торговли и мореплавания в Лациуме и Этрурии. Вообще нет никаких несомненных доказательств того, что этруски проникали сухим путем в страны, лежащие на другой стороне Тибра. Хотя в рассказе о многочисленной варварской армии, уничтоженной в 230 г. от основания Рима Аристодемом под стенами Кум, этруски и названы прежде всех других, но даже если допустить, что этот рассказ достоверен во всех своих подробностях, то из него можно будет сделать только тот вывод, что этруски принимали участие в большом хищническом нашествии. Гораздо важнее тот факт, что на юге от Тибра нельзя с достоверностью указать ни одного этрусского поселения, основанного на сухом пути, и особенно, что нет никаких указаний на то, что этруски теснили латинскую нацию. Обладание Яникулом и обоими берегами устьев Тибра оставалось, сколько нам известно, в руках римлян, и его никто у них не оспаривал. Что же касается переселений отдельных этрусских общин в Рим, то мы имеем о них только один отрывочный, извлеченный из тускских летописей рассказ, из которого видно, что одно сборище тусков, предводимое сначала уроженцем Вольсиний Целием Вивенной, а после его гибели — его верным товарищем Мастарной, было приведено этим последним в Рим. В этом нет ничего неправдоподобного, но предположение, что по имени этого Целия был назван Целийский холм, очевидно принадлежит к разряду филологических вымыслов, а та прибавка к рассказу, что этот Мастарна сделался римским царем под именем Сервия Туллия, без сомнения не что иное, как неправдоподобная догадка тех археологов, которые занимаются выводами из сопоставления легенд. Сверх того, на существование этрусских поселений в Риме указывает “тускский квартал”, находившийся у подножия Палатина. Также едва ли можно сомневаться в том, что последний из господствовавших в Риме царских родов — род Тарквиниев — был этрусского происхождения или из города Тарквинии, как гласит легенда, или из Цере, где был недавно найден фамильный склеп Тархнасов; даже вплетенное в легенду женское имя Танаквиль, или Танхвиль, — не латинское, а, наоборот, очень употребительное в Этрурии. Но что касается рассказа, будто Тарквиний был сыном одного грека, переселившегося из Коринфа в Тарквинии и оттуда в качестве метека в Рим, то его нельзя назвать ни историческим, ни легендарным, и в нем историческая связь событий не только перепутана, но и совершенно оборвана. Из этой легенды едва ли можно что-нибудь извлечь кроме того голого и в сущности вовсе безразличного факта, что римский скипетр был под конец в руках царского рода тускского происхождения; к этому выводу можно присовокупить только то, что это господство одного человека тускского происхождения над Римом не должно быть принимаемо ни в смысле владычества тусков или какой-либо одной тускской общины над Римом, ни в смысле владычества Рима над южной Этрурией. Действительно, ни одна из этих двух гипотез не имеет достаточных оснований; история Тарквиниев разыгрывается в Лациуме, а не в Этрурии, которая, сколько нам известно, не имела в течение всего царского периода никакого существенного влияния на язык и обычаи римлян и вообще ничем не препятствовала правильному развитию государства или латинского союза. Причину таких пассивных отношений Этрурии к соседней латинской стране, по всей вероятности, следует искать частью в борьбе этрусков с кельтами на берегах По, через которую эти последние перешли, как кажется, лишь после изгнания из Рима царей, частью в стремлении этрусской нации к мореплаванию и к владычеству на морях и на приморском побережье, как это видно, например, по их поселениям в Кампании; но об этом будет идти речь в следующей главе.

Этрускское государственное устройство, точно так же как греческое и латинское, было основано на общине, превратившейся в город. Но ранняя наклонность этрусков к мореплаванию, торговле и промышленности создала у них городской быт, как кажется, ранее,чем в остальной Италии; в греческих исторических повествованиях город Цере упоминается ранее всех других италийских городов. Напротив того, этруски были и менее способны и менее склонны к военному делу, чем римляне и сабеллы; у них очень рано встречается вовсе не италийский обычай употреблять в дело наемные войска. Древнейшая организация этрусских общин, должно быть, имела в своих общих чертах сходство с римской; там властвовали цари, или лукумоны, у которых были такие же, как у римских царей, наружные знаки отличия, а потому, вероятно, и такая же полнота власти; между знатью и простонародьем существовала сильная вражда; за сходство родового строя ручается сходство в системе собственных имен, только с тем различием, что происхождение с материнской стороны имеет гораздо более значения у этрусков, чем в римском праве. Союзная организация, как кажется, была очень слабой. Она обнимала не всю нацию: этруски, жившие в северной части страны и в Кампании, составляли отдельные союзы, так же как и общины собственно Этрурии; каждый из этих союзов составлялся из двенадцати общин, которые имели одну метрополию преимущественно для богослужения и главу союза или, вернее, первосвященника, но в сущности были, кажется, равноправны и частью так могущественны, что там не могла возникнуть ничья гегемония и не могла развиться сильная центральная власть. Метрополией в собственно Этрурии были Вольсинии; из ее остальных двенадцати городов нам известны по достоверным преданиям только Перузия, Ветулоний, Вольци и Тарквинии. Но у этрусков так же редко что-либо предпринималось сообща, как, наоборот, членами латинского союза что-либо предпринималось порознь: война обыкновенно велась какой-нибудь отдельной общиной, старавшейся привлечь к участию своих соседей, а если в исключительных случаях сам союз предпринимал войну, то отдельные города очень часто не принимали в ней никакого участия, короче сказать, отсутствие сильной руководящей власти заметно в этрусских союзах еще более, чем в других, схожих с ними италийских племенных союзах. )